Таня встречает конец света

 

1

 

На десятки метров от автобусной остановки не было ничего. Точнее, был хилый лес позади, сельская двухполосная дорога и поле на той стороне. Самой остановки тоже, по сути, не было. Только коробкообразная конструкция, обшитая профнастилом, и скамейка под навесом. На скамейке сидела девочка. У дороги стояла ее мать.

Когда они пришли сюда, было светло. А еще, как потом вспоминала девочка, была весна или лето, потому что мама надела синий сарафан. Мама ждала чего-то, глядя в сторону и покачивалась с носка на пятку. Сегодня она сильнее, чем когда-либо, походила на игрушку — на бумажную куклу, вырезанную из журнала. И сарафан у нее был бумажный, и длинные черные волосы. Девочка знала, что вырастет и станет похожей на маму, потому что мама сама была похожа на девочку. Незнакомцы в шутку спрашивали, не шестнадцать ли ей лет.

— Не надо расстраиваться, это тоже не навсегда.

Поискав в кармане платья, мама протянула девочке конфету в блестящей фольгированной обертке и сказала никуда не уходить. И, развернувшись, легко, пружинисто зашагала по обочине, влево для девочки, вперед для себя. Девочка осталась сидеть на скамейке. Она умела не думать и поэтому не замечала времени. Иногда мимо проходили люди. Они высаживались из автобуса и через лес шли в ближайшее СНТ.

Когда у остановки затормозила служебная машина, воздух уже был темно-синим. Стекло опустилось, и из окна выглянул милицейский.

— Эй, малая. Ты чего тут сидишь? Эй! — Он говорил громко, но беззлобно. — Чего молчишь, замерзла? Давно ты здесь, ребенок? Нам на тебя позвонили. Тебя как зовут?

— Меня зовут Таня.

 

— Таня! Тань!

Ирина хлопает дверью с такой силой, что фонарик, шнурком привязанный к вешалке, подпрыгивает и начинает качаться из стороны в сторону. С ним качается и кружок света, в котором сидит тринадцатилетняя Таня.  У нее в руках тетрадь по математике. Ирина распахивает шкаф.

— Ты чего здесь делаешь? Блин, что за… Господи, я уже не могу с тобой! Вылезай.

Таня неуклюже, выставляя одну за другой одеревеневшие ноги, вышагивает на пол, распрямляется, как шарнирная кукла. Ирина, одновременно рассерженная и озадаченная, заглядывает Тане в лицо:

— У тебя что, стола нет? Или притесняет кто? Тоже мне, бедная родственница...

Таню никогда никто не притеснял. Напротив, в новой квартире ей досталась целая комната. И Ирина не упускала возможности об этом напомнить.

В день их встречи — точнее, в день повторного знакомства — Тане пришлось долго стоять на пороге с рюкзаком за спиной (зубная щетка, расческа, детское белье, две футболки, семейники, или домашние шорты, юбка с рюшами голубая), пока Ирина говорила, пристально, почти злорадно глядя в стену:

— А я так и знала, что этим все закончится. Я ее с самого начала предупреждала. И что теперь имеем? Впрочем, тебе же лучше. Я хотя бы хорошая мать. — И еще раз, ожесточенно, персонально к портрету на стене: — Я хорошая мать.

Со стены молчанием ответила фотография Ирининого сына. Старше Тани на пару лет и уже пару лет как не взрослеющего.

— Будешь жить здесь. — Ирина перебила тишину, указав на дверь комнаты. И, понизив голос: — Ты, конечно, на нее похожа один в один.

Она смотрела на Таню отстраненно, почти исследовательски; портрет тоже смотрел. Таня, впервые, как пересекла порог, заговорила:

— Я не виновата.

— А при чем тут ты? Про тебя вообще речи не шло.

Ирина была Таниной теткой.

— Так ты слушаешь? — Ирина повышает голос. — Думаешь, я просто так тебя дозваться пытаюсь? Что у тебя по русскому? Четыре-пять? Отлично, этого достаточно. Пойдем, дело для тебя есть.

Быстрым тяжелым шагом Ирина удаляется на кухню. Таня осторожно идет следом, все еще чувствуя на позвонках отпечаток стенки шкафа. На свежепротертом столе стоит включенный ноутбук. На экране висит бело-зеленая таблица.

Догадавшись, чего хочет Ирина, Таня села перед компьютером. Тогда она заметила в одном из столбцов маленькие фотографии: полная улыбающаяся модель в разноцветных джемперах и блузах, на каждом снимке — в новом образе.

— Помогать будешь. Видишь картинки? — Ирина встала у Тани за спиной и, наклонившись, защелкала мышкой по пустым ячейкам. — Мы делаем товарные карточки для сайта: нужны подписи к картинкам. Чтобы не повторялись и понятно было, о чем речь. Типа джемпер полосатый с вэ-образным вырезом, блуза розовая с асимметричной драпировкой. Понимаешь?

Таня кивнула.

— У тебя уроки сделаны? Тогда до вечера заполни эту таблицу, а я проверю. У нас в магазине этой мелочевкой заниматься некому, а отдельного человека искать — ну, бред. Давай, бодрячком, кто не работает, тот не ест; у меня мама всегда так говорила.

 

Таня помнила эту квартиру. Она видела ее когда-то давно. Когда Ирина еще стояла у окна, на десяток лет и одно горе моложе. А мама курила на балконе, прислонившись спиной к перилам и опасно запрокинув голову. Когда она наклонялась, сквозь платье проступали ее ребра и тазобедренные кости, словно камни во время отлива. Таня почему-то хорошо запомнила это; как и мягкие кубики с рисунками, которые сама тем временем раскладывала на полу.

— Я многое терпела, ты знаешь. — Ирина сцепила пальцы на локтях, будто готовясь к обороне. — Но это уже слишком. И вообще, тебя здесь не было, когда мама болела.

— Если бы не мама, меня бы вообще здесь не было.

— Молчи ты! По документам ничего твоего тут больше нет. И не думай, что можешь таскать сюда своих щенков, это в последний раз. Мне с Максимом хватает проблем.

— Да ладно тебе.

Мама скинула сигарету за перила и подошла к Тане. От нее еще веяло уличным холодом. Мама села на колени и подобрала один из кубиков. Ее волосы при этом почти доставали до пола. Против света лица было не разглядеть.

— Что это? Смотри, это называется «звезда». — Но Таня не ответила, и мама стала молча подбрасывать кубик со звездочкой вверх.

После этого они ушли куда-то. Сколько Таня помнила детство, они с мамой всегда куда-то шли. Скидывали вещи на паркет, истершийся от мытья, в комнатах с высокими потолками, где двери не входили в искривившиеся рамы. А за стеной всегда шумели такие же семьи, как их, только побольше. И когда Таня стала старше, у нее всегда спрашивали: «А где твоя сестра, на работе, да?» И иногда угощали овсяной кашей на коммунальной кухне.

Мама уходила каждое утро, но до этого пару часов кружила по комнате в одних капронках (клинышки лопаток, клинышки тазобедренных костей), пила кофе и жевала крекер в ожидании, пока нагреется утюг. Вся она была угловатая, как оригами, с бумажно-белой кожей; лицо оттеняли черные прямые волосы и черные пятна глаз. Монохромность рушили розоватые, будто вечно распаренные, руки. (Как Таня поняла позже, от многочасового мытья посуды в перчатках.)

— Придумаешь, что поделать тут, да? Молодец.

Появлялась она так же внезапно, как и уходила, всегда в разное время. Останавливалась в дверях:

— Пойдем. Я нашла кое-что, надо донести.

И они вместе шли на улицу в весенних пальто, какая бы ни была погода, брели через дворы за добычей. В тот раз мама присмотрела матрас. Кто-то выставил его, жесткий, двухместный, у подъезда в соседнем квартале.

— Давай, я спереди держу, а ты сзади помогай. Понесли.

Шестилетняя Таня не понимала, что надо делать.

— Давай дядю попросим, — предложила она.

— Мне ничья помощь не нужна. Если хочешь, зови дядю: сами тогда потащите.

Таня уставилась под ноги и сделала вид, что держит матрас. Дальше они шли молча. Вскоре мама остановилась. Лоб у нее блестел от пота. Она огляделась, угрюмо бросила: «Ладно, стой тут», — и прислонила матрас к стене дома. А сама, отерев лицо ладонью, поспешила навстречу проходившему мимо мужчине. Таня не слышала, о чем они говорили. Она только видела, как мама улыбается с прищуром, склонив голову набок и сцепив руки за спиной. После короткого разговора мужчина и мама взялись за матрас и понесли его к дому. Таня без команды пошла за ними.

— Ну, может, тебе помочь его до квартиры дотащить? А то как же, такая хрупкая девушка…

— Бросьте, этого более чем достаточно.

А после мама очень долго терла матрас тряпкой, пропитанной каким-то пахучим средством. Она терпеть не могла грязь, оставленную другими людьми.

В другой раз мама принесла добычу сама. Подняв в воздух, словно трофей, полиэтиленовый кулек, окликнула:

— Ставь кипятильник, у нас сегодня праздник.

Они уселись на полу посреди комнаты, как обычно и делали, принимаясь за еду. (Выходить на общую кухню мама не любила.) Таня достала из кулька конфеты: ириски, карамель и «коровок». Рисунки на влажных фантиках немного расплылись. Но мама ела с такой невозмутимостью, что Таня не стала ничего говорить. Только потом, ближе к ночи, засыпая, прошептала:

— А правда, что нельзя брать конфеты с кладбища?

— Это кто тебе сказал? Типа плохая примета? — из темноты спросил мамин голос. И, не дождавшись ответа, добавил: — Приметы работают только на тех, кто в них верит. Поменьше верь во всякую чушь, живется намного легче.

Потом, когда мама исчезла, Таня продолжала видеть ее каждый день. Мама смотрела из зеркала: угловатая фигура, черные волосы, черные веки и черные, злые, как у зверька, глаза. Таня догадывалась (точнее, знала, но обычно об этом не думала), что у нее должен быть и отец. Но она никогда не верила в него по-настоящему. Никаких доказательств его присутствия в ее чертах не отразилось. Никого третьего, никого, кроме их двоих, не существовало.

 

Крашеные медные волосы Ирины меняли оттенок вместе со сменой картинки на экране. После работы Ирина любила долго смотреть телевизор в гостиной. Она не включала свет и даже не переодевалась, а сразу усаживалась на диван, расстегнув брюки, и в такой позе проводила около часа. Семилетняя Таня проскальзывала в комнату и ложилась рядом. У дивана стоял стеллаж с книгами, фоторамками и коробками из-под печенья с нитками, проводами и сим-картами внутри. Больше всего на стеллаже Тане нравилась стеклянная круглая ваза с разноцветными камешками и ракушками. Убедившись, что Ирина не смотрит, Таня протянула к вазе руку. Замешкалась, обернулась и шепнула:

— Можно?

— Да бери. Только не рассыпь, они ценные.

Из телевизора раздался грохот. Это показывали новостной выпуск про взрыв газа в многоэтажном доме.

Таня выцепила из вазы мутный белый камень. Затем прихватила еще пару таких же, перевернулась на спину и стала раскладывать камешки на животе. Она хотела выложить их как в «крестиках-ноликах», но камешки расползались и скатывались с боков.

— Я знаю, как это называется, — сосредоточенно произнесла Таня. — Это лунный камень.

Ирина снисходительно рассмеялась:

— Нет, вовсе нет. Это просто стекляшки с пляжа. Они гладкие, потому что долго в воде пролежали. Мы их с Максимкой собирали, он тогда маленький был, даже младше тебя.

Гром из телевизора сменился звоном колокольчиков. Начался репортаж про Первое сентября. Таня в тот год в школу не пошла: не успели собрать справки. «Ничего страшного, много кто в восемь лет поступает», — будто успокаивала Ирина. Но Таня и без того не была расстроена.

— А что с ним случилось? — спросила Таня. И по-собачьи покосилась на Ирину, как всегда делала, когда не знала, чего ждать.

Со сменой картинки на экране, казалось, менялось Иринино лицо. То черной линией обозначались морщины у губ, то кожа делалась желтой и гладкой, как воск. Глаза оставались прикованы к телевизору.

— Под поезд попал, — тихо ответила она. — На прицепе катался. Так что не думай…

— А что такое прицеп?

— Прицеп — это, — свет телевизора очертил складку между бровями, — это когда… — Свет телевизора выбелил лицо, так что оно стало плоским. —  Я так и знала, что она тебе не расскажет. Она всегда была эгоисткой. Наверное, даже не думает, как мы тут. А потом заявится, когда в голову что-то ударит.

Таня рывком приподнялась на локтях:

— А что, мама вернется?

Камешки со стуком разлетелись по полу. Ирина так и не обернулась. Таня почувствовала, как от странного спазма сжимаются зубы, дергается и ползет вниз уголок губ.

 

Ей было шестнадцать, когда проявились первые симптомы Ирининой болезни. Таня тогда оканчивала девятый класс. Училась без увлеченности и старания, что, впрочем, компенсировалось усидчивостью. Достаточно было ровным почерком, без авторских петель над «б» и «в», выписывать предложения из учебника, отделяя главные от уточняющих. Это было несложно: все абзацы в пособиях строились по единой схеме. (По тому же принципу Таня заполняла карточки для Ирининого сайта.)

Стихотворения можно было выучить на перемене до начала урока и забыть прямо у доски, произнеся последнее слово. Физкультуру удавалось закрыть, попозорившись раз в пару месяцев на нормативах. Географию — перенеся на контурную карту треугольники железной руды, квадраты каменного угля и другие значки из учебника. В школьной программе Тане по-настоящему нравились только уравнения с одной переменной и формулы. Для них, в отличие от примеров с двумя неизвестными, не требовался метод подбора. И решение всегда оказывалось монументальным, неизбежным, почти утешительным.

В то же время Таню начало беспокоить, как мало она помнит. Она не могла сказать, что ела на завтрак или какой мультик любила в детстве. Как пошла в школу, что делала в одиночестве в коммунальной комнате, кто из одноклассников в началке ей нравился больше других. Как прошли почти десять лет с Ириной и когда они перестали смотреть телевизор вместе. Думая об этом, Таня ощущала, почти физически, как в голове увеличивается сгусток белого шума. Он разрастался, перекрывая кровоток к воспоминаниям и вытесняя саму потребность вспоминать. Впрочем, вскоре для беспокойства появились более веские причины: Ирина перестала есть.

Как и все болезни, Иринина болезнь росла долго, обходительно, но однозначно намекая на свое присутствие, чтобы потом оглушить набатом, поставить перед фактом своего «я». Сначала появился панкреатин в холодильнике («От тяжести», — оправдывалась Ирина, глотая за ужином розовые таблетки), потом — ковыряние вилкой еды и по-детски отставленные тарелки. Потом «поешь одна», кислый запах рвоты, отпуск, за время которого Ирина сбросила несколько килограмм, и увольнение.

— Ты не собираешься ничего делать? — спросила Таня за ужином.

Она ела вчерашний рис с курицей; Ирина неподвижными почерневшими глазами наблюдала за каждым куском.

— А что, по-твоему, надо делать? — глухо спросила она.

— Сходить к врачу?

— Ты такая умная, Тань. — Ирина, не моргая, глядела куда-то сквозь. — Совсем как твоя мать.

...Стерильность медкабинета нарушали только рекламные календари на стенах. Уже в дверях Тане пришлось зажмуриться. Белые стены и плитка на полу отражали свет холодных электрических ламп. Снег за окном отражал солнечные лучи. Окинув посетительниц рассеянным взглядом, терапевтка отвернулась к компьютеру и стала заполнять таблицу с отчетом о приеме. Одновременно с этим она заговорила:

— Ну смотрите, по анализам у вас все отлично, прямо образцовый пациент.

Ирина, за прошедшие недели пожелтевшая от резкого похудения, не успела даже сесть на стул. Таня осталась у двери, рядом с вешалкой для верхней одежды.

— Так что, должно быть, отравление. Ничего серьезного, не переживайте.

— Это не отравление, — бесцветно возразила Ирина, — это уже пару месяцев так.

— Пару месяцев?

На мгновенье клацанье клавиатуры прекратилось. Через секунду продолжилось вновь.

— Чего ж вы раньше тогда не пришли? — И сразу: — Ну, смотрите.  Я записала вас на гастроскопию. Делали раньше? Это не больно. Талон на семнадцатое февраля.

— Через три недели, — уточнила Таня.

— За три недели… — Ирина продолжала неловко стоять посреди кабинета, вспотевшая в расстегнутом пуховике, цепляясь беспокойными руками за шарф. — За три недели я умереть успею.

— Да почему умереть! — громко, не глядя, возразила врач. — Говорю же, результаты отличные, все у вас в порядке.

Таня повысила голос:

— Как она может быть в порядке, если ей плохо?

В стерильном, почти светящимся кабинете все голоса, кроме врачебного, звучали неуместно. Кажется, от Таниного вопроса всем стало немного неприятно. Наконец оторвавшись от компьютера, терапевтка откинулась на спинку кресла и всем корпусом развернулась к посетительницам. Она улыбалась.

— Девочка, тебе вообще сюда заходить нельзя было.

…Ирина и Таня стояли на прибольничной автобусной остановке. Выдался очередной зимний день, когда солнце переплавляло лед в серебро, и даже холод, казалось, слепил. Опустив веки, Ирина молча взяла Таню под руку. Потом прошептала:

— И что теперь?

— Есть другие врачи.

— Я одна не пойду. Я пойду, если ты пойдешь со мной.

Домой они ехали на маршрутке. Ирина опустила голову на Танино плечо. Таня чувствовала, как от спазма в щеке кривится уголок губ.

 

2

 

— Да ладно тебе плакать, не так уж и больно. — Опустившись на корточки, мама стала разглядывать ссадину у Тани на колене. — Сейчас подую, и все пройдет. — Она вытащила сигарету изо рта, выдохнула дым в сторону, потом легонько поцеловала воздух рядом с Таниной коленкой. Когда мама курила, Таня думала о свечках, которые они задували после устранения перебоев электричества. — Все. Прошло же?

Маленькая Таня попыталась перестать плакать, но лицо само кривилось, а слезы набухали в уголках глаз, тяжелели и скатывались крупными каплями. У мамы выдался выходной, и они все утро провели на площадке. В разгар прогулки Таня не удержалась на качелях и, свалившись, разодрала ногу. Она знала, что мама не любит вид слез, как не любит и всхлипывания, громкий смех, разбросанные фломастеры, голоса соседей за стеной и еще много чего. Но от попыток сдержаться только разболелась голова и защемило в щеке.

— От того, что ты ревешь, ничего не изменится. — Мама убрала волосы с Таниного лица. — Можно и по-другому сказать, что тебе больно. Не знаю, нахмурься, и я пойму. Подойду и подую на коленку. Договорились?

Стук закрывшейся двери оборвал воспоминание. Ирина, нервно складывая лист бумаги, шла к Тане через коридор частной клиники. Расфокусированный взгляд блуждал по полу.

— Ну что? — окликнула Таня.

— Ну, пришли мои анализы, — с неохотой отозвалась Ирина. Подошла, убрала бумажку в папку с другими документами и стала надевать пуховик, который сторожила Таня. Застегнув молнию, замерла ненадолго. — Говорят, онкомаркеры повышены. Но мало ли, из-за чего это может быть. У меня на днях десна воспалилась, из-за нее, наверное. Запишешь меня к стоматологу?

— Как тебе эта клиника? — перебила Таня.

— Да как-то не особо. Что-то сомневаюсь, что они мне помогут…

Таня не стала слушать дальше. Надев пальто, она закинула на плечо рюкзак и зашагала к выходу. То же самое Ирина говорила о трех предыдущих клиниках. Ни в одной из них они не продвинулись дальше первичных консультаций и сдачи анализов.

— Погоди, зайдем в магазин по дороге? — окликнула Ирина. И с заискивающей улыбкой добавила: — Хочу вино прихватить.

Вечером они сидели на кухне; Таня ела рис, Ирина пила вино из кружки. Настольная оранжевая лампа светила прямо на седые Иринины корни. Медная краска вымылась в блеклый каштан. Когда кружка опустела, Ирина протянула руку к бутылке, взглянула на Таню исподлобья:

— Будешь?

— Нет.

— Хорошо.

— Я завтра поздно вернусь. Буду после школы листовки раздавать.

— Хорошо.

Первым делом после увольнения Ирина позвонила бывшему мужу. Долго говорила о том, что у них был общий ребенок, заискивающим голосом спрашивала: «А помнишь?..», что-то рявкала в трубку. В конце концов сошлись на пятнадцати тысячах в месяц. Чтобы получить их, посмертные Максимкины алименты, Ирине приходилось ежемесячно повторять этот унизительный для обоих разговор.

Таня разглядывала следы от ножа на столе. В семнадцать лет она училась в десятом классе. Она была старше одноклассников, но никто, кажется, об этом не помнил. Ни ростом, ни умом никого из них она не обгоняла. Напротив, наблюдая за ровесницами, понимала, что у них есть что-то, чего у нее нет. Но это не было проблемой, Ирина подавала множество более веских поводов для беспокойства. И сама же это беспокойство старательно вызывала: долго плакала, что «надо что-то делать», повторяла, что боится умереть, худела. Усиливающиеся боли глушила рецептурными анальгетиками, оставшимися от ее матери. Другие симптомы: растущую тревогу, потерю аппетита, бессонницу — купировал алкоголь.

— А что, твоя мать пила, когда вы вдвоем жили? Нет? А что она вообще делала? Не помнишь... — С заикающимся плеском вино полилось в стакан. — Мне всегда было интересно, о чем она думает. Она, конечно, была себе на уме. Ничего ее не интересовало. И никто. Даже вот когда мама заболела, я ей говорю, мол, все, рак, окончательно. И она только в трубку — ясно. — Ирина внимательно посмотрела на Таню. — Знаешь, у меня, наверное, тоже рак.

— Значит, надо лечиться. — Чтобы звучать спокойнее, Таня зачерпнула побольше риса.

Последние месяцы она все чаще прогуливала школу, чтобы сопровождать Ирину в больницах. Идти к врачам в одиночку та отказывалась.  В кабинетах, лишь речь заходила об обследовании, Ирина впадала в панику и порывалась уйти. Обескураженные врачи пытались манипулировать, кивали на Таню: «Это же для вашего блага! Посмотрите, какая у вас дочка, разве вы хотите...» — «Это не моя дочь!» Уже на выходе из клиники Таня знала, что они сюда не вернутся. А вечером, со стаканом вина, Ирина виновато улыбалась, пытаясь перехватить Танин взгляд: «Ну, еще же можно что-то сделать, ты же тоже так думаешь?»

Сегодня Ирина не улыбалась. Она протянула руку и поправила Танину отросшую челку.

— Если они скажут, что это рак, я умру. А я очень хочу жить дальше.

 

Иногда Таня клеила объявления, но чаще просто раздавала листовки. За час на рыночной площади, среди спешащих в магазины и на автобусы людей и других промоутеров, давали сто рублей. Пользы от этих денег не было, разве что появлялась причина не торопиться домой. После учебы и нескольких часов на ногах Таня возвращалась, быстро ужинала и почти сразу засыпала.

 Он появился, когда она ждала автобус на остановке. Сел рядом, о себе дал знать резким запахом. Была поздняя весна, и солнце не заходило непривычно долго. Почти до ночи на небе держалась блеклая голубизна. Таня переключала песни в плейлисте; в то время она слушала все подряд и снова, как в детстве, училась не думать.

От него пахло кислым потом и пивом. Иногда он содрогался, будто сдерживая отрыжку, а затем шумно выдыхал. Вдруг Таня услышала его голос:

— Что, с работы, да?

Она отвела глаза от телефона. Мужчина смотрел на нее поплывшим от выпивки взглядом и почему-то улыбался. Отросшие волосы чуть вились — то ли от пота, то ли сами по себе. Поверх мокрой футболки был надет засаленный кожаный жилет. На нем, как ордена, висели металлические и эмалевые значки. Таня не ответила, поэтому мужчина продолжил:

— Да ты не боись, я тебя просто каждый день вижу. Ты на площади с листовками стоишь, да ведь? Я мимо часто хожу, вот и узнал. Ну так что, с работы?

Таня опять не ответила.

— Ну, это хорошее дело для школьников — свои карманные на всякие там приколы. Мы тоже все работали в твоем возрасте. Да и в такую погоду вообще хорошо: как будто гуляешь. — Он прищурился. — Хотя скучно, наверное. Не одиноко тебе весь день стоять?

— Нет, — отозвалась Таня.

— Вот и правильно! — Он одобрительно закивал, и Тане показалось, будто с пряди седых волос соскользнула капля пота. — Ты знаешь, самое главное — это чтобы человеку с собой было нормально. А все остальные — это так, они придут и уйдут. Сечешь?

— Да.

— Вот и правильно. — Он снова качнулся, сдерживая отрыжку. — Человек вообще это… не существо социальное. Я всю жизнь один, и ничего со мной не случилось.

Таня с облегчением заметила свой автобус у светофора вдали. Еще минута, и можно будет ехать домой. Рядом с мужчиной она неосознанно задерживала дыхание, и от этого начинала болеть голова. Он проследил за ее взглядом:

— Твой, да? Ну давай тогда, бывай. Стой только. — Неловкими сплюснутыми пальцами он отцепил что-то от жилета.

Вдруг Танина рука оказалась в его ладонях. Кожа у него была теплая и сухая.

— Вот, это тебе. На удачу типа. Можешь смотреть на него и думать иногда обо мне… если хочешь. Ты просто… ты очень похожа на девчонку, которую я давным-давно знал.

Он согнул Танины одеревеневшие пальцы в кулак и похлопал ее по руке. Не прощаясь, Таня села в автобус. Только заняв место, она наконец разжала ладонь. Она держала голубой эмалевый значок в виде звезды.

 

Любимым местом в квартире у Тани была ванная. Раньше, в коммуналках, мытье казалось целым испытанием: уже в шесть лет Таня брезговала соседями. И даже тщательно вычищенное эмалевое дно не отводило мысли о чужих голых распаренных ногах. Таня выучилась этому, наблюдая за мамой: за тем, как та не берется за поручень в автобусе, за тем, как поспешно, вернувшись, сбрасывает уличную одежду, как запрещает к себе прикасаться («Не надо обнимать меня! — После очередного неудачного дня. — Хочешь утешить, вот, подержи за рукав, этого достаточно».)

Теперь в Ирининой квартире брезговать было некем, или мамины привычки стали ослабевать. И Таня любила ложиться на холодное дно, включать воду и ждать, пока ванна не наполнится до краев. Любила наблюдать, как тяжелеют волосы; как, невесомые, поднимаются к поверхности руки. Как меняются звуки, когда вода заполняет уши, — и кажется, будто на смену миру за дверью приходит новый, глухой и молчаливый мир.

Почти всегда в ванной сушилось выстиранное постельное белье. Монументальные простыни нависали над Таней, впитывали пар и сырели. Иногда с простыней капало, и Таня ощущала неприятную теплую воду на лице. В комнате становилось душно, кожа покрывалась потом. Таня облизывала соленую верхнюю губу и думала о том, что соленая вода бывает только в море. («А еще до моря можно добраться бесплатно, — говорила мама. — Главное — сесть в правильную машину».)

Ровно на двадцатой минуте Ирина начинала стучать в дверь. «Хватит счетчики накручивать. Ты, что ли, за них платишь?» Но Таня не двигалась, потому что Ирина тоже не платила. Потом, когда от духоты темнело в глазах, выдергивала пробку на цепочке и повторяла те же действия, но в обратной последовательности. Она лежала на дне ванны, пока не сойдет остаток воды, лежала, пока не высохнет и не покроется мурашками распаренная кожа, лежала и смотрела на простыни, и с простынь падали и разбивались о Танино лицо капли.

 

Мамины тонкие лодыжки, выглядывающие из-под штанин льняного комбинезона, казались совсем детскими. Мама с неизменно распущенными волосами сидела на чемодане и смотрела на шоссе. Она грызла козинак. Таня сидела неподалеку, под навесом автобусной остановки. Она знала, что скоро у них с мамой будет новый дом.

— Вот черти, а… — Мама ела и говорила одновременно. — Как же мне все надоели, ты бы знала, скорее бы это закончилось. Может, метеорит упадет или что-то типа того. — Она обернулась и протянула Тане остаток козинака. — Я тебе рассказывала, что такое метеорит? Это такой камень в космосе. Если он достаточно большой и прилетит сюда, то все, конец. Метеорит убил динозавров.

Таня поморщилась. В ее детском рюкзаке, помимо одежды и зубной щетки, лежали немногочисленные игрушки. В их числе — динозавр, которого мама вытянула в игровом автомате. Таня заметила его на входе в продуктовый магазин. Он понравился ей из-за флисовых когтей на лапах.

— Ты же понимаешь, что мы сейчас все деньги потратим? — сказала тогда мама. И все же, когда Таня не сдвинулась с места, вынула из кармана и скормила автомату купюру. — Давай, у нас пять попыток.

Сначала Таня пыталась выловить игрушку сама. Но разболтанные щупальца качались, промахивались и не удерживали большой вес. Тогда мама нетерпеливо вздохнула: «Дай я», — и в последнюю пару попыток методично подтянула динозавра к окну выдачи. Потом достала еще одну купюру. Она выглядела такой взволнованной, что Тане даже не стало стыдно. Наконец с глухим стуком игрушка провалилась в трубу. Мама наклонилась и протянула динозавра Тане.

— Вот, держи. А теперь пойдем домой.

— А в магазин?

— Нам не на что идти в магазин.

После этого, ложась спать, Таня клала динозавра с собой. В сухую погоду она брала его и на улицу. Так продолжалось, пока он не потерялся во время очередного переезда. Но это случится потом, а пока динозавр лежал в Танином рюкзаке, занимая большую часть места.

— Метеориты обычно просто парят в космосе, — продолжала мама. — Но если они оказываются слишком близко к Земле, то падают. Если метеорит будет достаточно большим, то планета сломается. Мы все возьмем и вымрем. — Она рассмеялась. — Да брось, что за лицо! Ешь давай.

Таня вгрызлась в козинак. Молочные зубы увязли в меду. Громко хрустнули семечки — будто сломалась кость или треснул камень. Тане стало еще страшней. Мама отвернулась к дороге, выглядывая автобус.

— Не бойся, это не страшно. Мы даже не заметим.

 

3

 

Таня окончила школу и поступила в институт. Она не испытывала ни желания учиться, ни интереса к выбранной специальности. Но мысль подать документы была такой очевидной, что ничего другого Таня не придумала. А еще на бюджете выплачивали стипендию. Ирина, увидев списки зачисленных, долго поздравляла Таню и даже поцеловала в щеку.

А еще в институт можно было уезжать от Ирины и ее разрастающейся болезни. В учебе были структура и монотонность, и Таня чувствовала себя в безопасности.

Единственное, что ее раздражало, — это запутанная нумерация аудиторий. В недореставрированном здании очного факультета коридоры разветвлялись, упирались в лестницы, а те в свою очередь вели в такие же коридоры, только на другом этаже. Старые и новые номерные таблички на дверях не соответствовали друг другу. Из-за табличек у Тани появились первые знакомые.

В тот день, мышью проскользнув в аудиторию, она заняла ближайшее к выходу свободное место — на предпоследнем ряду. Это был первый раз, когда она опоздала на пары. А все потому, что с утра Ирина расплакалась и долго не отпускала ее, повторяя, что умрет в одиночестве. Эта идея почему-то посещала ее все чаще. Пока Таня расцепляла желтые пальцы на своем рукаве, автобус уже ушел.

Рядом, водрузив на парты рюкзаки и шарфы, спали парень и девушка. Когда Таня села, девушка подняла голову и внимательно посмотрела на нее.

— Привет. Ты с первого курса?

Таня поняла, что не знает ее. Кивнула.

— А здесь второй. Ты напутала; беги давай, пока не…

Вальяжно прошагав вдоль парт, преподаватель остановился у дверей и, объявив: «Пятнадцать минут!», повернул ключ в замке. Таня ничего не сказала. Она достала из кармана телефон и стала разглядывать значки приложений. Интернета у нее не было, так что надо было придумать занятие на ближайшие полтора часа.

— Ты не расстраивайся, — шепнула девушка. — Тут на самом деле без разницы, на какие пары ходить. В первый месяц это не очень понятно, а вот потом…

Не договорив, она обернулась и стукнула по плечу соседа. Тот быстро выпрямился, бросил «Здесь» и принялся растирать переносицу. Преподаватель продолжил зачитывать фамилии. Сосед обернулся к Тане. Его зрачки, казалось, еще не проснулись и расфокусированно глядели сквозь.

— Привет, — сказал он.

Таня не ответила.

На мгновенье ей показалось, что эти двое — брат и сестра: оба светловолосые, оба… Но уже в следующую секунду сходство рассеялось. Волосы девочки были не один раз высветлены: тонкие и сухие, они пушились и на свету казались полупрозрачными. Под раскосыми глазами лежали щедро намазанные блестки. Разглядывать ее соседа Таня постеснялась. Заметила только принт на толстовке — черно-белый взрыв. Она знала этот рисунок: когда-то давно видела его в аниме, там было про Токио, мотоциклы и разрушения, но закончилось все хорошо.

Девочка снова наклонилась к Тане:

— Тебе раздать интернет? Меня, кстати, зовут Айя.

...Потом Таня — от этой же девочки — узнала, что «Айя» может значить «небо», «стих», «воздух», «лунная», может — «прибыль», может — «баюшки-баю», смотря с какого переводить. Узнала, что девочка любит свое имя и верит в толкования имен. Еще она верит в таро, в ангельские числа, верит, что нельзя есть из треснувшей посуды и стричь ногти вечером. Еще девочка верит, что обязательно надо что-то делать, в том числе с собой. Поэтому каждые полгода она перекрашивает волосы из черного в белый и обратно.

Когда пара закончилась, Айя остановила Таню за рукав.

— Ну что, поздравляю с переходом на второй курс! — хихикнула она. — Тебе показать аудиторию? Не потеряешься опять? Кстати, сейчас же обед, хочешь с нами?

Таня отказалась и ушла. На следующий день она встретила Айю в коридоре. Еще через день — на подходе к институту. Каждый раз Айя радостно махала рукой; белая ладошка мерцала в воздухе. Таня из вежливости улыбалась в ответ.

 

Стоя в примерочной секонд-хенда, Таня разглядывала свое отражение. Среди вещей по акции она выбрала плотную синюю юбку ниже колена. Юбка была широкой и спадала с бедер. Таня удерживала ее на талии, прихватив пальцами пояс; прикидывала: если подшить, будет нормально. Когда с юбки сняли магнит, она стала стоить всего сто сорок рублей.

 

— Танечка, привет! Давай иди к нам.

Айя махала рукой со скамейки во дворике института. Рядом, согнувшись, сидел ее однокурсник; он списывал конспекты. Таня помнила его по той паре, точнее — помнила его толстовку. Когда она подошла, он даже не поднял голову.

— Приветик, — повторила Айя. — Все никак не могла тебя выцепить, а хотелось поболтать. Будешь кофе? — Она качнула в воздухе бумажным стаканчиком.

Таня отказалась, сказав, что пьет только чай.

— Ну ладно. Это Сеня, кстати. — Айя кивнула на соседа. — Помнишь его?

Услышав свое имя, он рассеянно поднял голову. У него были мышиного цвета волосы, собранные в хвост, нос с горбинкой и серые глаза. Расширенные близорукие зрачки вильнули в Танину сторону, как рыбки в аквариуме.

— Привет. Как тебе учеба?

И сразу, не получив ответа, опустил голову и продолжил переписывать конспект. Айя с улыбкой закатила глаза и обернулась к Тане:

— Сколько у тебя пар сегодня? Пойдем с нами в бар после занятий.  Я угощаю.

...В полутемном зале барная витрина светилась огнями красной светодиодной ленты и разноцветными бутылками. Они втроем сидели за стойкой на высоких табуретах, Айя по центру. Таня долго разглядывала список напитков, но их названия ни о чем ей не говорили. В конце концов она выбрала наугад; и вот перед ней стоял стакан, полный льда и чего-то розового — судя по меню, вермута.

Таня и сама не могла бы ответить, почему согласилась пойти. Но на днях Ирина сказала, что она выросла симпатичной. Что новая юбка ей к лицу. И теперь Таня, с утра ничего не евшая, сидела в новой юбке и постукивала ботинком по ножке высокого табурета. Прямо над стойкой висела музыкальная колонка.

— Могли бы и потише сделать. — Арсений потер переносицу. — Им самим нормально? Башка раскалывается.

— Да у тебя от всего голова болит, — отозвалась Айя. — Сходи к врачу наконец.

— Я просто надеюсь, что это рак и мне больше не придется работать. — Он с улыбкой поднял стакан.

Айя стукнула его по плечу:

— Придурок, так нельзя шутить, накаркаешь еще!

— Приметы не сработают, если в них не верить, — зачем-то сказала Таня. И тут же попыталась отвести от себя внимание: — А как вы познакомились?

— Ой, да в начале учебы еще.

— Она не знала, что такое семинар, ну, я и объяснил. Я, кстати, тоже не знал, мне накануне другой чел рассказал, вот я и решил выпендриться.

— Да, и с тех пор мы друзья навеки! — Айя обхватила Арсения за плечи, но тут же оставила его и обернулась к Тане: — Как видишь, я вообще легко завожу друзей. Ты же тоже теперь моя подружка. — Она вдруг оказалась очень близко. Подперев щеку ладонью, Айя с улыбкой разглядывала Танино лицо. Блестки у нее на щеках мерцали в свете барных лампочек. — Ты мне кого-то напоминаешь, никак не пойму. Расскажи про себя, что ли: чем занимаешься вообще?

Таня с опаской отпила коктейль. Он был сладким, со странным послевкусием.

— Учусь… Иногда подрабатываю где-нибудь.

— На первом курсе? Капец, я одна не работаю, что ли? Живу иждивенкой у родителей.

— Ее родители вообще святые, — вмешался Арсений. К тому времени он пил уже второй стакан. — У нее даже батя не бухает, ты прикинь? Ну, знаешь мем, типа у России две беды: отец ушел из семьи и отец остался?

— Это везде так, и вообще, ты чернишь, — раздраженно отозвалась Айя.

— Так везде или черню?

Сделав вид, что не расслышала, Айя снова повернулась к Тане:

— А ты чего не пьешь совсем, не нравится? Кстати, у тебя такой милый значок, весь вечер его разглядываю! — Она погладила пальцем голубую эмалевую звездочку на ее куртке.

— Спасибо, это папа подарил, — машинально ответила Таня. И снова застучала ботинком по табуретке.

— Как миленько. Кстати, я тебе уже рассказывала про свой спектакль? Нет? Как странно! Я собираюсь ставить студенческий спект у нас, не хочешь вписаться? Сейчас расскажу поподробнее, только покину вас ненадолго. — Оперевшись о Танино плечо, она неловко вылезла из-за стойки.

Как только Айя ушла, разговор иссяк. Даже музыка, казалось, заиграла тише. Таня искоса разглядывала Арсения. Он сидел, подперев голову рукой, и постукивал пальцами по почти пустому стакану. Затем вдруг обернулся, перехватив Танин взгляд. Она нерешительно кивнула на толстовку:

— Мне тоже нравится «Акира».

Арсений ухмыльнулся, чокнулся стаканом о Танин стакан и допил остатки на дне.

...Когда они возвращались домой, было уже темно. У Тани на телефоне висело несколько пропущенных, а в желудке будто ворочалась змея. Она шла по центру, Айя обнимала ее за плечо:

— Ты хоть домой доедешь, а?

— Доеду, — вяло отозвалась Таня.

— Доеду, — сипло повторил Арсений, и они с Айей рассмеялись.

Вечер выдался теплым. Белые фонари расплывались, их свет вытягивался кривыми линиями, будто искры падали на сухой асфальт. Таня думала об Айиной руке у себя на спине. Ей хотелось опустить голову, закрыть глаза и заснуть.

 

Оставаясь в одиночестве, Ирина все чаще принималась плакать. Она ложилась на диван и поскуливала, как ребенок, бессмысленно, монотонно и непрерывно. И ее всхлипы металлической щеткой скреблись о сгусток белого шума в Таниной голове. Таня жмурилась, как от боли, пока не надевала наушники и, ссутулившись, не утыкалась в тетрадь.

Иногда она все-таки выходила к Ирине. В такие моменты они садились рядом в свете оранжевой лампы и ждали. Изредка вместе ужинали: Таня ела, а Ирина медленно разрезала еду на мелкие куски, чтобы потом оставить их на тарелке заветриваться. Посещения врачей тоже прекратились: обе негласно решили, что в этом больше нет смысла.

 

— Танечка, привет! — Рука Айи проскользнула под Танин локоть. Через секунду Айя, с палочкой от разгрызенного леденца в зубах, уже заглядывала ей в глаза. — Зима скоро, а ты все в джинсовке; не холодно? Ну, смотри… Слушай, у меня предложение на миллион. Мне поручили большую закупку продуктов, хочешь со мной? Интересно не будет, но, может, тебе нечем заняться.

Таня согласилась. Руку при этом она не высвободила: за пару месяцев общения Айины привычки перестали раздражать ее. В них даже появилось что-то приятное. Что-то во взглядах однокурсников, с которыми Таня так и не сблизилась, когда Айино приветствие облетало коридор. Когда низенькая мягкая Айя обнимала Таню из-за спины, спрашивала про учебу и приглашала вместе пойти на обед.

— Ну отлично тогда. — Айя бодро шагала рядом, не переставая пожевывать трубочку. — Заодно и поболтаем. А то я тут подумала, что ничего про тебя и не знаю.

— Мне нечего рассказать.

Айя цокнула, закатив глаза: «Вы все так сначала. А потом оказывается!..»

Когда они втроем пересекались в институте, говорила в основном одна Айя. Изредка присоединялся Арсений, рассказывал про работу. («Да в зоомагазине просто, продавец-консультант». И Айя подхватывала: «В тцшке у метро, знаешь ведь? Приходи, у них такие фирменные жилетки, просто угар!») Иногда он прерывал разговор, чтобы ответить на телефонный звонок, и долго повторял в трубку что-то про накладные. Один раз, не переставая говорить, вдруг провел рукой по Таниным волосам — и протянул желтый березовый листок. Рыбки-зрачки между тем равнодушно скользили по сторонам, никогда на Тане не задерживаясь.

— Чем, например, ты увлекаешься? — продолжала Айя.

В детстве, подумала Таня, вопрос никогда не вставал таким образом.  В детстве, в коммунальных квартирах, были забытые игрушки, книги, иногда — телевизор на кухне, который другие жильцы разрешали включать из жалости. С очередным переездом одни интересы забывались, чтобы уступить место другим. И даже перебравшись к Ирине и интернету, Таня продолжала без разбора браться за все, что попадалось на глаза, чтобы так же быстро от этого отказаться.

— Не знаю, чем угодно.

Айя рассмеялась:

— Да, та же проблема! Как подумаю, сколько всего можно сделать, в смысле вообще, мне прям плохо становится; чем больше думаю, тем меньше желания делать. Потому что сколько бы я ни сделала, я никогда не сделаю все! — Она воодушевленно тянула Таню за собой.

Между тем они уже спустились в метро и вошли в вагон. Свободных мест не было, и им пришлось остановиться в углу у дверей.

— Осторожно, держись за поручень, окей? Ну так вот, и я, короче, думаю, что несделанного всегда будет больше, чем сделанного, ну это же пугает! Ага, что у меня там… — Не умолкая, она развернула список в заметках телефона.

Таня искоса заметила наполнитель для лотка и детские пюре.

— Проще, конечно, доставку заказать. Но я все равно бисер хотела посмотреть.

— У тебя большая семья? — спросила Таня.

— А то! — гордо подтвердила Айя. — Я, брат мелкий, сестра и ее дочка, кошечка и кот еще. Ну и родители, естественно.

На последнем слове Таня невольно улыбнулась:

— Класс. А не тесно?

— Это мягко сказано! Я иногда завидую Сене, что он один живет.  С другой стороны, думаю, после такого я уже не смогу в одиночестве. Когда-нибудь у меня будет своя семья. Но это потом, когда я стану нормальной взрослой. А до этого еще очень нескоро. — Она снова рассмеялась и, удерживая Таню за плечо, вывела ее из вагона.

Таня подумала, что так же невзначай она, должно быть, водит младшего брата.

— Кстати, ты знаешь, есть теория, что люди стали позже взрослеть.

Уже совсем зимнее солнце перестало греть, но слепило. Таня жмурилась, позволяя Айиной руке под локтем вести себя.

— А ты разбираешься в бисере? — не переставала Айя. — Я просто придумала костюм, ну, для спекта. И там нужно будет сделать вышивку на перчатках бисерную, вот хочу посмотреть…

— О чем все-таки твой спектакль? — перебила Таня.

За пару месяцев общения Айя не упускала возможности упомянуть свою постановку, но так и не разъяснила, чем именно занимается.

— Слушай, я не люблю рассказывать, потому что на словах оно кажется глупым. Плюс я саму историю переписывала уже раза три. И, честно говоря, так до сих пор и не дописала. Я, главное, понимаю, что надо уже хоть как-то закончить. Но новые идеи всегда кажутся лучше, чем старые. — Она быстро оглянулась на Таню и, убедившись, что та слушает, продолжила: — Сначала по замыслу было отдаленное будущее, начинается экологическая катастрофа, и в самой первой сцене героиня читает новости за завтраком. И намеренно не вчитывается, потому что иначе ей будет невкусно. — Таня с сомнением свела брови, Айя продолжала: — Потом я поменяла время действия на настоящее и добавила коал. Ну, теперь героиня читает новости про коал, которые живут в горящих лесах, но не может их пожалеть, потому что для нее их не существует. Я это давно придумала, когда где-то там были пожары…

Не сдержавшись, Таня рассмеялась. И, умолкнув, виновато покосилась на Айю. Та только нервно улыбнулась:

— Ну вот, теперь и ты будешь надо мной прикалываться. Я же говорю: на словах звучит глупо! Но на деле у меня есть готовая концепция, могу рассказать, она правда большая…

— Давай в двух словах — о чем?

И Айя мгновенно, будто с удивлением ответила:

— О том, что мне грустно.

В торговом центре было многолюдно. Узкие коридоры загромождали лиловые интерьерные скамьи, декоративные пальмы в массивных горшках, ларьки с чехлами для смартфонов, массажные кресла. Чтобы не сталкиваться с незнакомцами, приходилось жаться друг к другу.

— А что нужно, чтобы ты не грустила? — спросила Таня.

— Ну, — Айя лукаво улыбнулась, — вообще-то не так много. Например, у нас по району ездит курьер на электровелосипеде, и у него звонок имитирует птичье пение. И когда я его слышу, мне кажется, что это самое лучшее в жизни. Ну, может, — она сосредоточенно нахмурилась, — еще мои коты. И красивые мальчики.

Гипермаркет находился на нулевом этаже. Пока они спускались по эскалатору и брали тележку, Айя не переставала говорить:

— Вообще я много думаю о счастье, мне кажется, это очень серьезно.  У меня есть теория, что единственный способ почувствовать себя счастливым — это благотворительность. Особенно если донатишь в фонд. Ты знаешь, на что пойдут деньги, но не видишь конкретных людей. А значит, даже в глубине души не начинаешь чего-то ждать в ответ. О, ты пробовала это печенье? — Она показала пальцем на полку. — Кстати, ты голодная? —  И тут же: — А еще мой спектакль. Ну, это к вопросу про счастье. Он глупый, конечно, и бестолковый... Но, наверное, лучше делать как получается, чем вообще ничего.

 

Бригада фельдшеров уехала десять минут назад, и теперь Таня ходила из комнаты в комнату, возвращая на кухню табуретки и собирая разбросанные в спешке документы. Ирина лежала на диване, задумчиво опустив ладонь на живот. Сегодня она снова отказалась от госпитализации.

— Что же я наделала… — прошептала она.

Таня, сделав вид, что не слышит, продолжила уборку. В последние месяцы эта сцена повторялась все чаще. Во время очередного приступа боли напуганная Ирина упрашивала Таню позвонить в скорую. Выслушав Танин несвязный рассказ, диспетчер оформляла вызов; через пару часов прибывала бригада. Они расспрашивали Ирину о случившемся, мерили давление, делали кардиограмму. Молча смотрели на Иринино истощенное тело, на электроды, отклеивающиеся от выпирающих ребер. Потом единогласно заявляли, что надо ехать в больницу, кивали Тане: «Собирайте вещи пока». Пару раз Таня успевала найти рюкзак и начинала складывать одежду. Но финал был неизменен: Ирина — желтая, с распухшими суставами, похожая на кузнечика — в слезах, почти с ненавистью заявляла, что никуда не поедет.

— Ну вы же понимаете, что мы не можем помочь против вашей воли, — говорили фельдшеры.

Некоторые пытались увещевать, повторяли, что это ненадолго, что это самое правильное решение; другие уезжали сразу. Почти все с молчаливым сочувствием смотрели на Таню, когда она провожала их до двери.  И с легким уколом совести Таня замечала, что их сочувствие ей приятно.  А к Ирине уже возвращались страх смерти и раскаяние.

— Что же я наделала, — повторила она теперь. — Тань… иди сюда, посиди со мной немного.

Таня опустилась на край дивана, спиной к Ирине. В гостиной было полутемно, горела только лампа для цветов на подоконнике. В такие моменты Тане казалось, что это пустая оболочка ходит вместо нее. Такие моменты случались все чаще.

— Какая же я трусиха, а? — с вымученной улыбкой сказала Ирина.

Но Таня не ответила, и улыбка сползла с осунувшегося лица.

— Что же я сама с собой сделала… Знай я раньше…

Она помолчала.

— Я раньше думала, что все просто: достаточно сделать по уму, чтобы все было в порядке. Что если ты хорошая мама, то у тебя будет хороший сын. А если ты хорошая дочь... Вроде как механизм такой, понимаешь? — Измотанная, она говорила все тише. — Но оказалось, что шестеренки крутятся сами по себе. Я часто думаю, что надо было исправить тогда?.. Но сколько ни думаю, все не могу понять.

Не оборачиваясь, Таня сжала пальцами Иринин рукав.

— Скажи, Тань, почему ты все это терпишь? Ты же меня даже не любишь. И у тебя есть на это право.

— А что я должна делать?

— Все, что хочешь. Если хочешь, можешь уйти.

В тот вечер Таня начала собирать вещи. Документов и одежды у нее было немного, так что хватило рюкзака и тряпичного шопера. А еще через пару дней, уезжая в институт, Таня на выходе из дома бросила ключи от квартиры в почтовый ящик.

 

4

 

Прежде чем найти нужную дверь, Таня долго петляла по полупустому зданию. В отличие от ТЦ, куда она ездила с Айей, здесь не было и намека на оживленность. Опущенные рольставни, затонированные пылью витрины, бледные объявления «переехал», «новый адрес», «детский магазин закрыт навсегда». Из примечательного — только две технички, разговаривающие в стороне, облокотившись на швабры. И в открытую наблюдающие за Таней, которая проходила мимо уже в третий раз.

Наконец она нашла вход. Магазин оказался таким тесным, что уже в дверях Таня чуть не задела плечом стеллаж. Со стеллажа смотрели десятки пар глаз: карих и зеленых, блестящих от фотошопа и от пластика, на котором они были напечатаны. Арсения она не увидела, зато услышала сразу:

— Злаки, мясо и субпродукты, белковые растительные экстракты… — («А что за экстракты?» — вмешался другой голос, но Арсений продолжил монотонно диктовать дальше.) — Жиры животного происхождения, растительные масла, таурин, метионин. Это аминокислоты, ничего вашей кошке от них не будет, наоборот.

Обойдя стеллаж, Таня увидела Арсения. В фирменной зеленой жилетке, держа в руках несколько пачек кормов, он зачитывал их составы стоящей рядом женщине. Чем растеряннее становилось лицо покупательницы, тем увереннее читал Арсений. При этом его отрешенно-непоколебимый вид делал невозможным любое возражение.

— Ну, не знаю, — растягивая гласные, отозвалась женщина, — а моя кошка вообще станет это есть?

— Да почему не станет-то? Моя уже пять лет этот корм ест, и ничего, жалоб не было. — Он искоса взглянул на Таню, но сразу же отвернулся.

Она отошла с прохода и молча дожидалась в углу. Оттуда она видела вышитый на жилете Арсения логотип магазина — «Любимчик». И сразу под — именной бейдж.

— Ну ладно, давайте попробуем тогда…

Писк сканера, треск отрываемой чековой ленты, шуршание пакета — через минуту женщина вышла из магазина. Арсений что-то прошептал ей вслед, но Таня не расслышала. Затем он откинулся на спинку высокого стула, стоящего за кассой.

— Таня, привет. — Он явно хотел добавить что-то еще, но вместо этого достал из-под стола открытую банку энергетика и сделал глоток.

— Привет, я ушла из дома.

Арсений отрешенно взглянул на нее. Рыбки скользнули по лямкам рюкзака на плечах, по раздутому шоперу. Затем посмотрел ей в глаза:

— Круто. С родителями поссорилась? — Он качнул в ее сторону банкой энергетика: — Если ты хочешь напроситься ко мне, то ответ — нет.

— Окей. — Подцепив сползшую лямку сумки, Таня развернулась к выходу.

— Да подожди ты, — остановил Арсений. — А что случилось-то? И почему ты пришла сюда?

— Чтобы спросить.

— А с чего ты решила, что я соглашусь?

— Я не решила. Поэтому и спрашиваю.

— Окей. И что теперь будешь делать?

Таня пожала плечами:

— Я что-нибудь придумаю.

Она продолжала вполоборота стоять на месте, выжидающе разглядывая Арсения. Тем временем в магазин вошел покупатель. Быстро спрятав банку энергетика обратно под стол, Арсений окликнул: «Добрый день! Вам подсказать что-нибудь?» Из-за стеллажа с глазастыми пакетами отозвались: «Да, пожалуйста».

— Окей, иду. — Арсений вышел из-за кассы. Поравнявшись с Таней, он помедлил. — Поищи себе друзей до восьми пятнадцати. Если не найдешь, приходи. — И ободряюще хлопнул ее по плечу. — Ищи очень хорошо.

...Стоя в углу, Таня наблюдала за тем, как Арсений запирает стеклянную дверь магазина. Обернувшись, он взглянул на нее с неприкрытым раздражением и отвел глаза. Они вместе зашагали к выходу из ТЦ.

— Окей, что у тебя случилось-то? Выгнали?

— Да нет. — Таня пожала плечами. Она продолжала искоса разглядывать его, ожидая реакции.

Но Арсений с неизменной отрешенностью смотрел перед собой.

— А работа у тебя есть? Или какой-нибудь план?

— Пока нет.

Он раздраженно выдохнул:

— Ну, я так и подумал. Ты можешь подать заявление в общагу. Туда, правда, только иногородних пускают, но иногда делают исключение. Попробуй. Если еще и заплачешь, то точно место дадут. Что скажешь? — Он продолжал избегать ее взгляда. — Так и быть, неделю… три дня максимум можешь перекантоваться у меня. Оформи за это время доки на общежитие. Я вообще-то решил никогда больше ни с кем не жить. — К тому времени они уже вышли на улицу, к автобусной остановке.

Наконец Арсений обернулся к Тане, ожидая ответа. Она улыбнулась:

— Как скажешь.

— Капец, ты такая наглая, я даже не замечал раньше. — Он громко выдохнул. — Ты хоть понимаешь, что люди не сбегают просто так? Это ж надо заранее планировать, деньги там копить, не знаю. Нельзя просто взять и свалить в закат.

— Я как раз это и хочу проверить.

— И как успехи?

— Пока получается, что можно.

В автобусе ехали молча. Потом так же молча поднимались по лестнице до последнего этажа; Арсений жил в старой пятиэтажке без лифта. Оконные рамы в подъезде были деревянные, от сильного ветра в них стучало стекло. Арсений открыл перед Таней дверь.

— Прошу.

И тут же принялся рассказывать, где бросить обувь, где вымыть руки. Одновременно с этим он стал поспешно, почти раздраженно наводить порядок: сдвинул с прохода невынесенный мусорный пакет, подхватил, смяв, квитанции и чеки с полки в прихожей. Лампочки в коридоре не было. По правую руку Таня увидела открытую дверь, ведущую на кухню. На столе, зацепленные светом уличного фонаря, тускло мерцали две пустые стеклянные бутылки. Арсений схватил их и бросил в мусорный пакет.

— Ты голодная? — Все это время он не переставал говорить. — У меня особо ничего нет. У меня нет чая. Но что-нибудь придумать можно.

Щелкнул выключатель, на кухне загорелась люстра; Таня зажмурилась. Все это время она не сходила с коврика в прихожей. Наконец спросила:

— А где кошка?

— Какая кошка?

— А счетчики воды у тебя есть?

 

Арсений жил один почти два года. В эту квартиру он перебрался в семнадцать — следить за бабушкой с прогрессирующим Альцгеймером, так и норовившей выкрутить ручки на газовой плите (в итоге пришлось перекрыть газ и готовить на электроплитке). Решение переехать принял не сам. Мать уверила, что так будет правильней, что у нее на руках младший ребенок и вообще нет времени. Но Арсений знал, что причина кроется в другом. Мать терпеть не могла стариковский запах.

Сам же он с этим запахом сжился быстро и замечал его только в первые пятнадцать минут по возвращении домой. В остальное время — за сменой подгузников, отмыванием сгоревших кастрюль и заталкиванием таблеток в беззубый рот — он, кажется, ничего не чувствовал. Он научился задумываться так глубоко, что не думал уже ни о чем.

Бабушка занимала гостиную. Арсений поселился на кухне, в углу которой поставил кушетку. Та преграждала выход на балкон, но дверь и без того нельзя было открывать. Все щели в квартире стояли заклеенные: в противном случае больную старуху продувало. Арсений окончил школу, пошел на работу. А через два года, которые длились как одна затянувшаяся неделя, бабушка умерла. И первым делом Арсений открыл в гостиной окно.

Потом избавился от советского шифоньера (на линолеуме остались круглые отпечатки его ножек). Выбросил полотенца, простыни и отрезки ткани, которые бабушка прятала в шкафу. Выбросил старое радио. И приемник, оставленный у мусорных контейнеров рядом с домом, забрали еще до того, как Арсений вернулся к подъеду. Клетчатый баул с одеждой лежал распотрошенный, как голубь. Арсений видел его каждый день до приезда мусоровоза.

И тогда силы на перестановку закончились. Бабушкина домашняя кофта и носки так и остались под ванной, на дне таза для грязного белья. Желтые обои, которые раньше были кремовыми, остались на стенах. Иногда Арсений смотрел на них и в очередной раз задумывался о ремонте. Затем открывал бутылку пива, включал сериал и засыпал спустя пару часов.

Эти несколько часов были его любимым временем суток. После смерти бабушки он поступил в институт. По несколько месяцев повстречался с парой девчонок (в каждом случае расставание инициировали они). В конце концов решил, что игра не стоит свеч; стал брать больше смен на работе, досыпал на парах, дважды в год уходил в учебный отпуск, чтобы закрыть хвосты перед сессией.

Внешний мир заканчивался к десяти вечера, когда Арсений возвращался домой. Рабочий чат затихал, учебный — оставался на мьюте. Поужинав, Арсений гасил свет по всей квартире, открывал бутылку полусухого сидра, или пива, или джин-тоника, или того, что осталось со вчера, и включал что-нибудь посмотреть. В эту пару часов от него ничего не требовалось: только наблюдать за чем-то, максимально на него не похожим, и сопереживать. И тогда он чувствовал себя нормальным. И ему не хотелось засыпать, потому что не хотелось, чтобы новый день начинался.

...Таня заняла ту самую кушетку на кухне; и всю первую ночь она не могла уснуть. Арсений дал ей одеяло и плед, который посоветовал использовать вместо простыни. Но даже так Таня ребрами ощущала пружины в прохудившемся матрасе. А еще вздрагивала от стука: это дрожали от ветра оконные стекла в гостиной. Арсений держал окно открытым перманентно, даже зимой; в противном случае у него сразу начиналась мигрень. Стены в квартире проморозились, и Таня чувствовала холод, исходящий от бетона. Всю ночь она наблюдала за мерцанием индикатора уведомлений на телефоне. Ирина тщетно пыталась дозвониться.

Утром, зайдя на кухню, Арсений вздрогнул от неожиданности. Тут же попытался отгородиться шуткой:

— Я надеялся, что это ночной кошмар, но ты и правда здесь.

Таня сидела на кушетке, обхватив колени и завернувшись в одеяло.

— Чего такая помрачная? — Он выбросил в мусорное ведро пустую бутылку. — На пары едешь? — И покосился на Танин телефон, оставленный на краю стола. — Тебя там родители не ищут еще?

— У меня нет родителей. Я с тетей жила.

— Серьезно? — Он с сомнением взглянул на нее и сразу отвернулся. Потом открыл холодильник, но искать на полупустых полках было нечего. — Ты завтракала? Я сейчас что-нибудь сделаю. Ты что ешь вообще? — Таня не ответила, и тогда Арсений, не оборачиваясь, будто невзначай, добавил: — Слушай, сори, если я вчера тебя как-то обидел. Я ненавижу людей после работы, так что мог, ну...

Облокотившись на стол и подперев голову руками, Таня наблюдала, как он пытается что-нибудь сделать.

— А почему ты тогда не уволишься?

— Ты же понимаешь, что это просто так не делается? Ну, может, у тебя делается.

...В институте, подлетев из-за спины, Таню настигла Айя.

— Приветик. — Она обняла ее за плечо. По нарочито беззаботному виду Таня поняла, что она уже в курсе. — Слушай… как у тебя дела вообще?

— Все в порядке, — коротко ответила Таня.

— Правда? Нет, правда-правда? — В коридоре было тесно, но Айя продолжала держаться наравне с Таней, будто боясь упустить ее из виду. Из-за этого они пару раз столкнулись с другими студентами. — Ну, смотри. Ты говори, если что, обещаешь мне? Мы же все-таки подружки.

 

— Привет.

— Привет, — отозвалась Таня. Она лежала на кушетке и читала мангу, которую накануне стянула с полки в гостиной.

С Таниного появления в этой квартире прошло три дня, Арсений ничего не сказал. Таня не стала напоминать. Не потому, что не хотела уходить: ей было интересно, как долго это может продолжаться.

Каждое утро начиналось одинаково. В комнате Арсения один за другим звонили пять будильников. После пятого в квартире раздавались шаги, хлопала дверь ванной. Таня к тому времени, с первого будильника, уже не спала. Иногда она листала что-нибудь по учебе, иногда — просто разглядывала потолок. Окна кухни выходили на восток, и Таня понимала, как высоко поднимается солнце, по изменяющемуся оттенку стен.

Потом, после стука, на кухню заходил Арсений. Всегда невыспавшийся, всегда с пустой бутылкой, которую закидывал в мусорку, он неизменно потирал переносицу и говорил, как не хочет на пары или на смену (в зависимости от дня недели). Потом спрашивал, ела ли Таня, что она хочет на завтрак и далее по списку. Эти фразы он произносил механически, как «Добрый день» или «Подсказать вам что-нибудь». Потом завтракали — в основном молча. (Один раз Арсений заметил: «Ты напоминаешь моего брата. Он такой же помрачный по утрам».)

В тот день он ненадолго замер, увидев мангу у Тани в руках.

— Отличный выбор, — заметил он. — Это моя любимая. Захочешь еще что-нибудь заценить — спрашивай. Я их сотни читал. — Говоря, он не переставал ворошить коробочки в дверце холодильника. — Слушай, у тебя нет обезболивающего случайно?

— Тебе надо меньше пить, чтобы голова не болела, — заметила Таня.

Арсений снисходительно улыбнулся:

— Спасибо, ты такая умная. — И добавил: — Как успехи с общежитием?

Не ответив, Таня стала наблюдать, как он делает кофе (себе) и чай (для нее).

 

В кирпичной пятиэтажке с покатой крышей не было лифта, и на улицу приходилось спускаться по лестницам. Преодолевая этот короткий маршрут, Таня с интересом разглядывала подъезд. Ступеньки казались пятнистыми от втоптанных жвачек. Часть почтовых ящиков была взломана: это сделали сами жильцы, потерявшие ключи. По торчащим из ящиков рекламкам и квитанциям можно было понять, в какой квартире умер или запил владелец. Сам подъезд, тенистый, с облупленными зелеными стенами, напоминал застоявшийся пруд. После него даже скудное, еще не проснувшееся солнце казалось ярким. А на доске объявлений над домофоном шелестели листовки: «Работа вахта с жильем не обман», «Помощь наркозависимым», «Работа с пропитанием», «Помощь людям, попавшим в трудную...»

С крыши капало. Посеревший слежавшийся снег начинал таять. Сквозь лед просвечивало разноцветное конфетти, оставшееся с Нового года. Арсений подставил лицо солнцу и зажмурился:

— Наконец-то теплеет. Скоро нормальная весна. — Он кивнул в сторону детской площадки. — Давай здесь подождем, мы рано вышли. А то на остановке слишком шумно, голова раскалывается.

Они устроились на качелях. Таня оттолкнулась ногами от отсыревшего песка; цепи не скрипнули. Она вспомнила, как у каждого нового жилища искала такие качели. Куда бы они ни переезжали, она исследовала окрестные площадки, мечтая найти качели, которые не будут скрипеть. Она могла провести на них по два часа, так что на ладонях оставались мозоли. Мама с усмешкой закатывала глаза: «Готовишься в космонавты?»

Вдруг со стороны дома раздался приглушенный вопль. Таня инстинктивно вжала голову в плечи. Крик продолжался. Сначала голос показался Тане женским, но вдруг зазвучал по-детски. А потом и вовсе сделался звериным: вопль повторялся снова и снова, монотонный, безэмоциональный, бессмысленный.

— Не обращай внимания, — не глядя, отозвался Арсений, — это из соседнего подъезда бабка с деменцией. Она так каждый день орет. Я сначала вообще подумал, что кого-то убивают. На них ментов уже раз пять вызывали, те и приезжать перестали.

Продолжая слушать крик, Таня нерешительно оттолкнулась и стала раскачиваться.

— Моя хотя бы так не орала, — продолжал Арсений. — Только телек постоянно врубала и вещи перепрятывала. Я еще год после ее смерти находил тайники по квартире. Например, «Нокиа» в морозилке. Работает, кстати, специально проверил.

— Почему ты этим занимался?

— А как ты еще квартиру на халяву получишь? — улыбнулся он. И тут же добавил: — Ты чего, поверила? Да я прикалываюсь. Там давно было ясно, что кому-то придется с этим разбираться; ну, так получилось, что пришлось мне. — Он замолчал, и Таня решила, что разговор окончен. Но вдруг Арсений заговорил вновь: — Я думаю, всегда так. Всегда понятно, что кто-нибудь умрет, или раком заболеет, или заработает инсульт; и придется что-то с этим делать. Но когда оно действительно происходит, это все равно… удивительно. Как когда ненавидишь человека и знаешь, что в будущем пожалеешь об этом. Но все равно ненавидишь. И все равно жалеешь.

— Ну, ты мог бросить ее.

Он беспокойно улыбнулся:

— Нет, слушай, нормальные люди так не делают. — Тут Арсений встал с качелей и кивнул в сторону, показывая, что пора идти к остановке.

Пытаясь остановить качели, Таня испачкала подошву в песке. И пока она оттирала ботинок о тающий снег, Арсений добавил:

— Знаешь, тебе, может, и повезло, что у тебя нет родителей. По крайней мере, с ними ничего больше не случится.

Таня недоумевающе посмотрела ему вслед. Она хотела что-то ответить, но только сжала губы, почувствовав спазм в щеке.

 

— Страшно мне как-то. Не знаю, сколько еще продержусь. Что это за звуки у тебя там, ты что, в ванне? Смотри телефон не утопи, знаю я тебя.

Иринин голос кружил по узкой комнате, поднимался к потолку и, оттолкнувшись, соскальзывал вниз, рассеивался по воде. Вытянув ноги, Таня прижала ступни к скользкой плитке на стене и смотрела, как с пальцев стекают капли. Арсений уходил на работу, и Таня, оставшись одна, набирала полную ванну, в которой проводила больше часа. Сегодня Танино уединение прервал звонок. Телефон на громкой связи лежал на краю раковины.

— Где ты вообще? У тебя все нормально? — издалека спрашивала Ирина. — Вот говорю это сейчас и как будто снова с ней разговариваю. Чего раньше трубку не брала? Ты очень на нее похожа.

— Мне все говорят, что я на кого-то похожа, — отозвалась Таня.

На мгновенье голос в трубке замешкался:

— Ты это к чему? — И сразу же, громче и настойчивее: — Ну ладно, Тань, так что, вернешься? Возвращайся, прошу тебя, я тут боюсь одна. А если что-то случится? Что-то мне совсем нехорошо.

— Вызывай скорую и ложись в больницу.

— Возвращайся, — упрямо повторила Ирина. И ласково добавила: — Правда, я соскучилась. Все думаю о тебе: не заслужила ты такого. Давай помиримся, будем жить нормально, я буду тебя любить. Правда, буду любить тебя вместо мамы.

— Не нужно, она меня и так любит.

— Ну, Тань, ты вроде уже достаточно взрослая…

— Я знаю, что они оба меня любят.

Пару секунд с той стороны не отвечали. Чем дольше Таня слушала молчание, тем сильнее раздражалась. Хотелось сказать что-нибудь неприятное. Наконец Ирина осторожно произнесла:

— Если тебе так легче, думай, как хочешь. — И тут же с нетерпением: — Ну так что, ты возвращаешься?

— Нет.

Подавшись вперед, Таня нажала на кнопку с перевернутой трубкой. Ирина замолчала, и в тишине плеск воды вдруг показался болезненно громким. На экране осталась крупная выпуклая капля.

 

Мама лежала на принесенном с улицы матрасе, который они положили посреди комнаты. Взгляд в потолок, в руках сигарета, черные волосы свились жгутом вокруг шеи. Таня сидела рядом и пальцем катала попрыгунчик, принесенный мамой с работы. И слушала.

— Я уже думаю, что это всегда так кажется. Что все… — Она взмахнула пальцем, очертив линию поперек горла.

Вторя ей, огонек сигареты вывел в воздухе дугу, похожую на хвост кометы.

— Разве дальше так можно? Наверное, можно. Меня не было, а так уже было; меня не будет, а это будет. — Мама закрыла глаза. — А хочется, чтобы не было.

 

Короткий стук в дверь заставил Таню вздрогнуть. Она заложила салфеткой страницу манги, которую читала, и приподнялась на локтях. На кухню зашел Арсений.

— Привет, не спишь еще? — Он открыл холодильник и выставил на стол две бутылки пива. — Не против, составлю тебе компанию? Будешь, кстати? — Он помахал в воздухе открывашкой. — Я и тебе взял.

Таня села на кушетку, поджав под себя ноги, и натянула на плечи одеяло.

— Все нормально? — спросила она.

— Да просто решил потусить с тобой. Ничего же? — Стук упавшей жестяной крышки, шипение. — Я просто подумал, что ты уже сколько здесь живешь, а мы даже не общались нормально.

Он сел на пол, облокотился на кушетку и подпер голову рукой:

— Ну что, как дела? — Он заглянул Тане в лицо. — Да расслабься ты, реально просто поболтать. Ну, хочешь, я уйду?

— Нет, не надо.

Таня взяла из рук Арсения бутылку и сделала глоток. Пиво оказалось кислым и оставляло странное послевкусие. Она поморщилась; Арсений улыбнулся.

— Кстати, тебе Айка говорила, что ей нужна наша помощь? Она собирается на выходных в ТЦ за реквизитом. У тебя есть какие-то планы? Ну, отлично. — Он откинул голову на подушку. — Как ей самой не надоело этим заниматься?

— А почему должно?

— Ну, мне бы надоело. — Он помолчал. — Наверное, этим мы и различаемся. Хотя, если честно, я так и не понял, что она собирается ставить. Типа о чем вообще, зачем. Вот ты поняла?

Таня покачала головой, и они оба рассмеялись.

— Это знаешь, как в детстве, когда ты в первый раз читаешь Стругацких и начинаешь писать фантастическую эпопею. У меня полкласса писали; никто дальше первой главы не продвинулся. — Арсений сделал большой глоток. — В детстве я хотел быть геймдизайнером. Но тогда еще не было такого слова. А ты?

— Я об этом не думала.

— Так и знал, что ты это скажешь. — Он поднял бутылку против света, потом протянул Тане. — Будешь? Допивай что осталось. — А сам поднялся на ноги и пошел открывать вторую. — У меня мелкий брат такой же: на все плевать, единственная проблема — как в Роблокс задонатить. Я даже завидую. Все-таки в детстве было прикольно: всегда знаешь, что кто-то другой обо всем позаботится. — Он помедлил. — Но сейчас, наверное, лучше. Хотя бы понятно, что делать: плати за квартиру, ходи на работу. Не связывайся с судом и ипотекой так долго, как можешь.

Пока он говорил, Таня отвернулась к балконной двери. Взгляд зацепился за полуоторванный заусенец бумажного скотча. Таня по инерции потянулась, чтобы содрать его. Арсений заметил это.

— Я и забыл, что балкон заклеен, — сказал он. — Так руки и не дошли. Хочешь, откроем? — Он сел рядом и дернул за пожелтевшую бумажную полоску.

Та с треском отошла от рамы, прихватив кусочек облупившейся краски. Посыпались хлопья высохшего клея.

Таня встала и отошла в сторону. Отодвинув кушетку, Арсений принялся с энтузиазмом распаковывать балкон. На пол сыпались желтые ленты скотча, вата и мягкий поролон, которыми были забиты щели. Тонкая, как лезвие, струя холода прорезала кухонный воздух.

— Думаю, тебе понадобится еще одно одеяло, — заметил Арсений. Он попытался открыть дверь; та не поддалась. — Заклинило, по ходу. — Тогда он еще раз, с большим упорством, дернул за ручку. Вдруг задребезжало стекло, дверь распахнулась. — Прошу.

Без верхней одежды, в тапочках они выбрались на балкон. В углу, на стопке цветочных горшков, еще лежал серый нерастаявший снег. Рядом чернел мусорный пакет; по очертаниям Таня поняла, что внутри собраны стеклянные банки. Из интереса она потянула ручку пакета, и та распалась на лоскуты прямо у нее в руке. На полу лежали мокрые перья и какие-то обрывки, принесенные птицами.

— Пейзаж, конечно, так себе. — Арсений улыбнулся. — Хотя ладно, все не совсем плохо. Надо просто заняться квартирой, и тут вполне можно будет жить.

Таня перегнулась через перила. Прямо под домом выстроился ряд гаражей. Он отделял улицу от начинающего дальше частного сектора. Равнодушно возвышались обрубки тополей — черные прямые стволы с пучками обрезанных веток. С балкона можно было разглядеть фонарь, рассеивающий по улице оранжевый полумрак. Таня знала этот фонарь: по ночам он отбрасывал апельсиновый прямоугольник на кухонный потолок.

— На самом деле все еще можно сделать нормально. — Арсений отпил из бутылки. — Это только кажется, что жизнь закончилась. Другое дело, что не хочется ничего делать. У меня нет на это сил.

Он обнял Таню за плечо. Было слышно, как за углом дома разговаривают полуночники-прохожие, как проезжают редкие машины. Она прижала пальцы к перилам. Железо казалось холодным и отсыревшим.

— Эй, Тань, — позвал Арсений. — Ты не ответила. Как у тебя дела?

Таня закрыла глаза. Влажный весенний воздух казался плотным, давил, как толща воды, набранной в ванну. Таня обняла Арсения и опустила голову ему на плечо.

 

— Все, теперь окончательно: я договорилась по поводу аудитории для спекта. — Айя шла чуть впереди, задавая направление.

Она уверенно лавировала среди других посетителей торгового центра, среди декоративных скамей и пальм. Таня и Арсений, чуть отставая, держались по обе стороны от нее.

— Сказали, что можно будет поставить в мае, до начала сессии. Так что у меня всего пара месяцев. Но зато теперь точно все доделаю, откладывать больше некуда.

Накануне Айя снова перекрасила волосы в черный, как делала каждые полгода. На затылке у нее осталась непрокрашенная полупрозрачная прядь. И пока Айя шла впереди, Таня не сводила взгляд со светлого локона.

— Блин, Айка, прям перед сессией. — Арсений морщился от шума. —  Я понимаю, если бы за это хоть плюшки давали, типа автомат на экзамене. Ну, а так какой вообще смысл?

— Что тут непонятного, Сень? — Айя одновременно говорила и сверялась со списком покупок в телефоне. — Чтобы самоутвердиться. А для этого надо что-то сделать; например, сделать спектакль.

— Я думал, такое лет в шестнадцать проходит.

— Ни у кого не проходит. Просто мне хватает смелости в этом признаться, а тебе нет. — Она обернулась и показала Арсению язык, чудом не столкнувшись с другим посетителем.

— Да ради бога, возись со своими горящими коалами...

— Я убрала коал, — перебила Айя, — их там больше не будет! — Затем обернулась к Тане: — А ты чего молчишь, Танюш? Все нормально?

— Мне хочется есть. Я голодная.

— Блин, чего с утра не сказала? — Арсений раздраженно выдохнул.

А Айя, кажется, только обрадовалась:

— Надо же, кажется, впервые от тебя такое слышу! Ну тогда пойдемте прямо сейчас возьмем что-нибудь. — Она подхватила Арсения под руку и вдруг замерла. Нахмурилась, подняла взгляд к потолку: — Стойте. А чего горелым пахнет? Как будто пластик жгут.

Арсений рассеянно огляделся по сторонам:

— Да нет вроде. Тебе кажется.

— Нет, не кажется. Что за шум?..

С обезоруживающим щелчком — как будто стукнули приклады — светодиодные лампы на потолке потухли. С разных сторон послышался звук, напоминающий треск: продавцы запирали павильоны, и связки ключей стучали о стеклянные двери. Поток людей незаметно сменил направление. Кто-то начинал идти быстрее.

— Ладно, кажется, ты права.

Арсений не двигался с места, Айя отступила на пару шагов. С другого конца коридора на них надвигался усиливающийся гул. Сквозь сеть голосов вывалилось и покатилось слово «дым».

— Так, все, валим отсюда, — окликнула Айя. — Вон указатель, пойдемте. Блин, а можно было не сегодня? Вот вообще сейчас не до этого!

Стоило ей обернуться, как навстречу выскочил человек со взмокшим лбом. Из всех слов, которые он говорил, разобрать удалось только «закрыта». Толпа снова сменила направление. В одно мгновение все люди, находившиеся в ТЦ, оказались сдавлены в коридоре. Таня почувствовала удар в плечо. Край ее куртки зажало между телами протискивающихся вперед посетителей. Она одернула воротник, и даже в царящем гуле до нее донесся тихий стук. Арсений, не глядя, ухватил Таню за плечо:

— Не теряйся.

Она провела ладонью по карману джинсовки. Ладонь беспрепятственно соскользнула по ткани.

— Хватит тормозить, пойдемте. — Айин голос почему-то зазвучал приглушенно.

— Погодите, — Таня попятилась, — я, кажется, потеряла...

Она замерла на месте, судорожно и безуспешно пытаясь разглядеть пол под ногами. Но со всех сторон белую плитку застилало полотнище из сотен мерцающих, спешащих куда-то ботинок. Кислород иссякал; чем дольше она смотрела вниз, тем сильнее кружилась голова.

Арсений с силой одернул Таню за плечо, она ударила его по пальцам. Пальцы разжались.

— Да что с тобой не так?

И тут Таня заметила. Она быстро прижала находку ботинком. Чужие ноги, локти, плечи мерцали, как телевизионные помехи, напирали и пытались уволочь Таню вслед за собой. Надо только наклониться и схватить достаточно быстро.

...Первым, что почувствовала Таня, открыв глаза, была пульсация в десне. Она приподнялась с пола, села на колени и повела челюстью. Боль разрядом пронзила лицо. И тут же ослабла, забрав с собой спазм и напряжение, как укол анестезии. Таня дотронулась до щеки и поняла, что пальцы стали мокрыми. Верхняя губа была рассечена, один из зубов — сколот.

Торговый центр стоял пустой и полутемный; свет поступал только через далекие мансардные окна. Магазины были закрыты, коридор опустел, с улицы тоже не доносилось ни звука. Скамейки, пальмы и прилавки находились на прежних местах, будто ничего не произошло. Таня раскрыла ладонь и посмотрела на эмалевый значок в виде звезды, который сжимала. Затем она огляделась и заметила оставленный на скамье недопитый молочный коктейль — единственное подтверждение того, что недавно здесь кто-то был.

Поднявшись на ноги, Таня добралась до скамейки и взяла стаканчик. Вспомнила, что хочет есть, отпила немного через трубочку. В сколотом зубе кольнул обнаженный нерв, но лицо оставалось расслабленным. Коктейль оказался клубничным. Кружилась голова, и клонило в сон. Не разжимая ладонь со звездой, Таня обняла себя за плечи. Затем подняла взгляд.

Из стеклянной витрины на Таню смотрело отражение: белое пятно лица, черные пятна глаз и волос, синяя юбка ниже колена. Было тихо, и спокойно, и сумрачно, как под толщей стоячей воды.