Евгения Некрасова. Кожа. М., «Popcorn Books», 2022, 352 cтр.
Громким литературным дебютом Евгении Некрасовой стала повесть «Калечина-малечина» о маленькой Кате — ее травят в школе и не очень-то замечают дома, но однажды ей на помощь приходит самая настоящая кикимора. По большей части радушно принятая критикой «Калечина-малечина» задала вектор, по которому с тех пор движется творчество Некрасовой: социальная проблематика, героини-женщины, магический реализм (или скорее магический пессимизм, по меткому определению редактора раздела «Афиша. Мозг» Егора Михайлова), сказовый стиль. Ее манера письма узнаваемая и, пожалуй, одна из наиболее выразительных в современной русской литературе — настолько, что тексты Некрасовой можно вычислить и без подписи.
Книжный сериал «Кожа» начал выходить летом 2021 года на «Букмейте» — по эпизоду в неделю, в текстовом и аудио- форматах (с саундтреком группы «АИГЕЛ»), при этом продолжая создаваться в режиме реального времени[1]. Как сказала сама писательница на одной из презентаций, этот серьезный социальный роман лишь притворялся, мимикрировал под развлекательный жанр. Спустя полгода «Кожа» вышла в бумаге в издательстве «Popcorn Books».
В основе фантастического сюжета — истории американской рабыни и русской крепостной, которые однажды случайно встречаются и решают обменяться кожей — в надежде, что это изменит жизнь каждой из них к лучшему. Линии героинь поначалу развиваются параллельно, перемежаясь автофикшн-вставками, из которых постепенно становится понятно, что историю Хоуп и Домны повествовательница, альтер эго автора, узнала от Братца Черепа (отсылка к «Сказкам дядюшки Римуса» и в то же время предельно нейтральный образ именно за счет отсутствия кожи).
Одним из прототипов Хоуп стала Филлис Уитли, поэтесса и автор первой в истории книги стихов, написанной темнокожей рабыней на английском языке, а Домны — Авдотья Григорьевна Хрущова, воспоминания которой были записаны ее воспитанницей и госпожой Варварой Николаевной Волоцкой.
Некрасова сближает опыт рабства с опытом крепостничества: это решение одновременно кажется и очевидным, и не совсем. Несмотря на принадлежность именно крепостничества нашей культуре, центральной героиней в книге становится темнокожая Хоуп. Во многом потому, что информации о быте рабов в открытых источниках гораздо больше, нежели о быте крепостных, а особенно — женщин. (Впрочем, большой вопрос, насколько вообще должен опираться на исторические факты текст с такого рода фантастическим допущением — и тут не может не вспомниться дискуссия, развернувшаяся вокруг нетфликсовского сериала «Бриджертоны».)
Так, через сходный опыт писательница получает возможность как бы изнутри проанализировать и наше прошлое. И для исследования проблемы рабства или, шире, — объективации — выбирает, возможно, даже чересчур наглядные примеры: истории женщин, рабыни и крепостной в XIX веке. Именно этот выбор во многом позволяет не говорить о, вообще-то, различном онтологическом статусе раба и крепостного, а сосредоточиться на схожести опытов, в частности — магическом мышлении, которое процветает там, где у людей отсутствуют права и свободы.
Упрек, который в связи с образом центральной героини потенциально можно адресовать «Коже», — это упрек в культурной апроприации, кейсы которой мы все чаще встречаем в американской среде. Однако свое право на выбранную для художественного осмысления тему Некрасова отстаивает еще в предисловии:
«У меня есть право писать фикшен о себе и о крепостных крестьянах, а из-за моей белой кожи у меня нет права писать фикшен о чернокожих рабах. Но, может быть, у меня есть право попытаться — из-за общности рабского опыта предков, из-за общности современного предубеждения (молниеносного — из-за небелой кожи, довольно быстрого — из-за акцента или русского имени), а главное — because of my love for black people’s literature and folklore». (Эта «love for black people’s literature» отражается и на уровне литературных отсылок истории Хоуп, где среди ориентиров однозначно можно назвать Тони Моррисон.)
Выбирая ключевой темой для своего текста не различие по цвету кожи, но единство в опыте несвободы, Некрасова последовательно на протяжении всего повествования на уровне языка реализует стратегию не-присвоения (настолько, что в какой-то момент текст становится просто физически трудно читать — предельное воплощение приема остранения). Все предметы, люди и явления в книге не названы привычными нам именами, но даны описательно (работающие, надзирающие, Главный город, Титульная женщина, круглые тонкие хлебные тряпочки): это можно объяснить в том числе тем, что по преимуществу они даны с точки зрения попавшей в Россию и не знакомой с русскими языком и культурой Хоуп. С другой стороны — это освобождение понятий от кем-то и когда-то присвоенных им имен. Такой своеобразный способ изжить всеобщую травму несвободы, определяющую людей в том числе на уровне языка.
Некрасова традиционно пишет о женщинах и о трудностях, с которыми они сталкиваются. Но впервые действие ее произведения перемещается в XIX век. «Я думаю, если что-то было людьми придумано, то это работает», — говорит писательница в интервью журналу «Прочтение» о магическом мышлении. И еще: «Никакого другого выхода нет, кроме чуда». В ее произведениях на помощь героиням чаще всего приходит именно чудо: например, кикимора в «Калечине-малечине», дополнительные руки в «Лакшми», способность рожать деньги в «Банкоматери». Так и в «Коже» чудо — возможность обменяться собственной кожей становится для героинь надеждой на изменение их судеб, которые, естественно, в то время были в разы предопределеннее, чем сейчас. Недаром именно обмены кожей — самые яркие эпизоды в тексте:
«Она взялась за края кожи, как за занавески, и резко расставила их в разные стороны. Обнажалось все больше красного подкожного тела, мышц, жил. Когда кожа разошлась достаточно, Домна нагнулась и, как купальщица снимает рубашку, принялась стягивать с себя кожу. Стащила с шеи, с головы. Вместе с ней сошли светлые волосы в косе. Сняла с плеч, с одной и с другой руки, с груди вместе с рыжими сосками, показались мышцы вокруг молочных желез, торс. Пальцы Домны, с прежней засохшей кровью, снова намокли немного от крови. Сняла с поясницы, живота, промежности вместе с белесыми волосами со своей середины».
Причем обмен не проходит как по волшебству: чужая оболочка может оказаться не совсем впору, где-то висеть, а где-то натирать. «Кожа» вообще очень физиологична и вещна, про саму суть повседневной реальности, которую скорее принято не упоминать, как низкую, и которая оттого будто бы перестает существовать вовсе. Ключевыми образами в тексте становятся сахар и хлеб, как в том числе некоторые принципиальные маркеры американской и русской культур.
Отдельная тема в произведениях Некрасовой — мифические существа, которые подчас оказываются много человечнее людей. Магический реализм писательницы работает помимо прочего таким образом, что именно угнетаемые группы в нем обретают голос и силу.
Это во многом неожиданная и экспериментальная для современной русской литературы книга — и в то же время своевременная и закономерная. И если в момент выхода «Кожи» еще можно было вести разговор о проблеме культурной апроприации, то в нынешних обстоятельствах его хочется развернуть скорее в сторону культурной общности, единой проблематики, которая объединяет истории двух очень разных народов. Возможно, акцентуация этой общности позволит нам когда-нибудь преодолеть образовавшийся сейчас разрыв.
Санкт-Петербург
[1] Тренд новый, но уже зарекомендовавший себя — здесь точно так же, в режиме реального времени, выкладывается сериал «Магазин работает до наступления тьмы» еще одной молодой и яркой писательницы — Дарьи Бобылевой (прим. ред.).