«Афиша Daily», «Волга», «Вопросы литературы», «Год литературы», «Горький», «Достоевский и мировая культура», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Интерпоэзия», «Кварта», «Коммерсантъ», «Коммерсантъ Weekend», «Москва», «Новая Юность», «Нож», «Отечественная философия», «Пироскаф», «Российская газета — Неделя», «Учительская газета», «Формаслов», «Юность», «Lenta.Ru», «POETICA», «Prosōdia»
Антон Азаренков. Седаковское вдохновение в русской поэзии. — Поэтический журнал «Пироскаф», 2023, № 3 <https://pyroskaphe.ru>.
«Название этой заметки отсылает к статье Ольги Седаковой „Дантовское вдохновение в русской поэзии”, в которой автор очерчивает круг текстов, написанных как бы из точки дантовского мировидения. Речь идёт не столько об отдельных цитатах, сколько о целостном усвоении образа мысли Данте, повторении — на свой лад — „энергии” его формы. В этот ряд Седакова в основном включает стихи, так или иначе варьирующие мотивы „Божественной комедии”, но есть и такие, которые, на первый взгляд, не содержат в себе ничего дантовского — например, „Я знаю силу слов…” Маяковского или „Стихи о неизвестном солдате” Мандельштама, — связывая их с первоисточником уже на основании чистой стилистики, „звукового пламени”».
«Я попробую применить тот же метод, чтобы определить роль самой Седаковой в новейшей русской поэзии — вернее, роль её вдохновения здесь. В современной поэтической среде Седакова — фигура консенсусная. Но порой этот консенсус признания, как кажется, основывается не на действительном усвоении поэзии, а на восприятии, скажем так, авторского мифа».
«Подбор представленных имён не то чтобы случаен, но далеко не так методичен, как хотелось бы. Однако проследить некоторую формирующуюся традицию — и продемонстрировать её этим текстом — надеюсь, мне удалось».
Владимир Аристов. Лирическая тема и «политические» вариации. К столетию выхода книги Бориса Пастернака «Темы и вариации». — «Знамя», 2023, № 10 <http://znamlit.ru/index.html>.
«Эта поэтическая книга была издана в январе 1923 года. „Столетье с лишним — не вчера…”, а кажется, что она вышла из печати недавно, она так же свежа своим метафорическим, звуковым, световым составом. Ее можно все так же исполнять вслух или „про себя” как новинку. Подобно тому, как некий пианист, допустим, Нейгауз (друг Пастернака), исполнял баллады Шопена через сто лет после их создания. Не надо юбилея, надо продолжать чтение. Стоит, однако, заметить, что „Темы и вариации” в отличие от книги „Сестра моя — жизнь” не вызывали, пожалуй, столь же большого внимания. „Сестра” воспринималась и воспринимается как цельный выклик и выброс поэтического восторга. „Темы” предстают разрозненным собранием лирических шедевров».
«Книгу „Сестра моя жизнь” Пастернак изначально предполагал озаглавить „Нескучный сад”. Потом так стал называться один из циклов в „Темах и вариациях”. Причем открывающее цикл стихотворение имеет название „Нескучный” (вначале оно называлось „Нескучный сад души”). В первой публикации в 1922 году в нем была еще четвертая строфа, заканчивающаяся стихом „Как разрешенный диссонанс”. Здесь также музыкальное указание: разрешенный диссонанс имеет в виду разрешение при спаде напряжения и переходе в консонанс. Стихи из „Нескучного сада” связаны с „Сестрой моей жизнью” в частности и временем написания. Но „Воробьевы горы” („Грудь под поцелуи, как под рукомойник!”) в „Сестре” — это несомненное раскрытие, эмоциональный выплеск. В „Темах” стихотворение „Нескучный” — более сдержанное, камерное высказывание. „Орешник” и некоторые окружающие его стихотворения этого цикла относятся тоже к лету 1917 года, но природные и общественные события соотносятся по-иному».
Дмитрий Бавильский. «Всегда лучше быть немного недооцененным». Беседу вел Борис Кутенков. — «Формаслов», 2023, 15 октября <https://formasloff.ru>.
«После того, как из „Независимой газеты” ушли журналисты „первого призыва”, чтобы делать газету „Сегодня”, возник совершенно новый отдел культуры, которым [Виктория] Шохина занималась вместе с Игорем Зотовым. Какое-то время (особенно после закрытия „Сегодня”) это был „теневой”, „альтернативный” интеллектуальный центр, собравший вокруг себя вчерашних маргиналов, неформалов и контркультурщиков. Дело в том, что после перестройки часть столичной богемы натурализовалась и институциализировалась, всплыв на поверхность, а часть осталась существовать в прежнем, дореформенном состоянии. Зотов — ответственный за книжные полосы, со временем разросшиеся до самодостаточного книжного приложения Ex Libris, и сам отличный прозаик, — и Шохина придумали много чего, в том числе шутейную премию „Антибукер”, очень быстро разросшуюся до отдельного культурного явления. Его, как и многое другое, к сожалению, съел „кириенковский” дефолт 1998 года. Шохина тогда писала много критики, в том числе и поэтической, — кажется, она тогда дружила с Ждановым и Еременко, то есть ей тоже вполне близка эстетика метареализма. Она, едва ли не первая, рассказала через газету о существовании Сьюзен Зонтаг, объяснив читателям общественно-политической ежедневки, что такое „кэмп”. Помню как сейчас полосу с этой ее статьей и обширными цитатами, глумливо не переведенными с английского».
«Очень много [было журналов]: от рижских „Даугавы” и „Родника”, быстро ставших заграничными, до „Разбитого компаса” Дмитрия Галковского (автора важнейшей книги 90-х „Бесконечный тупик”), „Митиного журнала” Мити Волчека, вышедшего из подполья, и какого-нибудь „Микса” („Мы и культура сегодня”) Ильи Кормильцева, „Лабиринта-Эксцентра”, один номер которого выходил в Питере, а другой в Свердловске (сходным образом, в Питере и в Москве, Аркадий Драгомощенко и Александр Давыдов издавали „Комментарии”). А еще регулярно появлялись свежие номера Urbi (Санкт-Петербург/Нижний Новгород), „Стрельца” (Нью-Йорк — Париж — Москва) Александра Глейзера, как и все новые выпуски эмигрантских журналов вроде „Континента”, „Нового журнала”, „Страны и мира”, а также этапного „Вестника новой литературы” Михаила Берга. А еще я помню первые номера „Афиши” и „Нового литературного обозрения” (не сразу замеченного на фоне „Диапазона”, издаваемого Библиотекой иностранной литературы, Arbor mundi, „Мирового древа” Елизара Мелетинского), которые на общем фоне воспринимались тогда как „о, а теперь еще и такое”… Тогда же начал выходить и философский „Логос”, заразивший меня интересом к феноменологии и Гуссерлю, и рецензионный „пушкин” (именно так, с маленькой буквы), а какие-то издания (вот как „Ё”, где впервые были опубликованы „Письма ангелам” Андрея Левкина) не преодолели одного номера. Другие же держались по нескольку лет вроде екатеринбургского арт-литературного „Комода”. Помню странный журнал „Другие берега” Галины и Аси Гусевых, номера которого строились вокруг русской классической прозы, какие-то философические „Ступени”, много еще чего. Каждые полгода можно было публиковать хит-парады новых изданий, состоящих из полутора десятков позиций, что я когда-то делал в местной челябинской прессе достаточно регулярно. Река крайне быстро вышла из берегов и затопила собой все — можно было читать новые медиа круглосуточно, круглогодично — только их, не успевая получить представление об очередных новинках (и это я не беру в расчет ренессансы в отдельных областях искусства, театра и кино). Это создавало особую картину мира, в котором все возможно и осуществимы любые „хотелки”. Главное найти спонсора или инвестора, которые, в свою очередь, шалели от громадных денег, почти мгновенно озадачиваясь вкладом в мировую культуру».
Ольга Балла-Гертман. Настало время работы понимания. Памяти Андрея Таврова. — «Учительская газета», 2023, № 40, 3 октября <http://ug.ru>.
«Обликов у него как у поэта было два: Андрей Суздальцев и Андрей Тавров — второй пришел на смену первому. То были стороны одной цельности, но очень разные. Смена поэтического имени означала радикальную смену поэтических (скорее всего, и не только — мировоззренческих вообще) установок. Как у мыслителя, наверное, облик был у него один — насколько можно судить, Суздальцев мыслителем еще не был, он был лириком — умным, тонким, глубоким, но все-таки только лириком. Мыслитель начался со сменой поэтического облика — когда автору было уже пятьдесят, в 1998-м. Иные к этому возрасту уже заканчивают, а Тавров тогда только начал делать самое интересное, самое неожиданное — и не прекращал до конца. <...> Как Суздальцев он издал пять книг: „Настоящее время” (1989), „Осенняя песнь кентавра” (1992), „Эль’ (1996), „Театрик” (1997), „Две серебряных рыбы на красном фоне” (1997). Казалось бы, уже немало. Как Тавров — двадцать пять».
Юрий Барыкин. Интернационалисты. — «Москва», 2023, № 9 <http://moskvam.ru>.
«Вот характерный рассказ очевидца тех октябрьских событий: „За день до переворота Михаил Пудиков поздно вечером 24 октября ехал в полупустом трамвае. На какой-то остановке в вагон вошли два десятка матросов в новеньких бушлатах и бескозырках. На лентах бескозырок он прочел: ‘Верный’, ‘Меткий’. Пудиков попытался заговорить с ними, но ему не ответили. Подошел капитан-лейтенант и сказал Пудикову, чтобы он не приставал к матросам. Офицер говорил с каким-то странным акцентом. А матросы продолжали молча сидеть, словно воды в рот набрали. Пудиков обратил внимание, что у всех матросов винтовки были немецкого производства. Все это вызвало у него подозрение. А когда на следующий день он решил сообщить в комендатуру о странных ночных спутниках, оказалось, что власть в Петрограде уже сменилась». Отметим, что моряки, которых встретил в ночном трамвае М. Пудиков, не могли быть членами экипажей эсминцев „Меткий” и „Верный”, о которых многократно упоминали советские историки и пропагандисты, поскольку корабли в это время еще находились в открытом море и прибыли в Петроград после взятия Зимнего».
Большая статья. Много интересного.
Сергей Боровиков. Запятая-20. (В русском жанре-80.) — «Волга», Саратов, 2023, № 3-4 <https://magazines.gorky.media/volga>.
«Не раз я писал о плотоядности прозы Алексея Н. Толстого, но лишь недавно обратил внимание на то, как именно деревянный мальчик обозвал петуха, вцепившись в которого удирал от Карабаса с Дуремаром:
„— Это ты меня предал, старый котлетный фарш! — свирепо вытянув нос, сказал ему Буратино. — Ну, теперь лупи что есть духу…”
А ведь смышленый герой учится у хозяина харчевни:
„— Пошло прочь, старое бульонное мясо! — крикнул на петуха хозяин…”
Юмор-то юмор, только чересчур кровожадно-гастрономический».
Федор Гиренок. Эстетика жизни и смертельное будущее. Федор Гиренок — об идеях Константина Леонтьева. — «Нож», 2023, 22 сентября <https://knife.media>.
«Мышление Леонтьева сложно, если мы смотрим на него со стороны тока аффектов в галлюценозе сознания большинства. То есть мы и сегодня смотрим на Леонтьева посредством того, что мы знаем о западной философии. Знаем Конта — видим в нем Конта. Знаем Ницше — видим в нем Ницше. А он и не Конт, и не Ницше. Он не западник, и не славянофил».
«Он, как всякий русский, не любил философию. В ней он не находил поэзии. Ее абстракции сводили его с ума. Но не любить философию не означает не думать. Он врач и мыслил, как затем, впрочем, и Розанов, „осязательными” образами».
«В этом и состоит сложность мышления Леонтьева. Она состоит еще и в том, что он хотел соединить христианский аскетизм с языческим культом красоты. И соединил, но его не поняли. Не поняли, куда он дел мораль. От Леонтьева требовали нравственности, а он предлагал поэзию, полагая, что только поэзия религии может вытеснить в человеке поэзию изящной безнравственности».
Федор Гиренок. Ускользающие кошмары Татьяны Лариной. Федор Гиренок — о том, почему мы — это не наш мозг. — «Нож», 2023, 27 октября.
«С чего начинается человеческое в человеке? С сознания, с расширения реальности посредством мнимостей. Человек существует не в мире, а в картине мира, то есть в мире образов, которые он осознает».
Павел Глушаков. Воланд, Бендер, Терц и другие: Excerpta ex libris. — «Знамя», 2023, № 10.
Среди прочего: «В необозримой литературе о происхождении имени булгаковского Воланда, кажется, не был указан еще один возможный „источник”: редкий, но используемый термин для нотного обозначения музыкального темпа „Allegro volando”, то есть „мимолетно, порхая, летая”. Это, конечно, может быть связано не только со сверхъестественными способностями персонажа, но и с его сущностной характеристикой: его неукорененностью, вечными странствиями, бездомностью».
Игорь Гулин. Саморазрушение от успехов. Как Андрей Платонов пытался стать лояльным литератором и с блеском провалился. — «Коммерсантъ Weekend», 2023, № 33, 29 сентября <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«Платонов всегда писал очень быстро, но „Счастливая Москва” — исключение. Он работает над совсем небольшим романом четыре года, трижды перезаключает договор на его издание с издательством „Художественная литература”, но никак не может закончить книгу. В 1937 году он задумывает новый роман „Путешествие из Ленинграда в Москву”, приуроченный к 150-летнему юбилею Александра Радищева. Переработанные фрагменты „Счастливой Москвы” должны были стать его частью, хотя как именно из романа, герои которого не покидают столицу, мог получиться оммаж радищевскому разоблачительному травелогу, неясно. Из этой затеи ничего не выходит, и черновая рукопись „Москвы” оседает в папке набросков к „радищевской” книге. Спустя десятилетия ее обнаруживает там главный специалист по платоновскому наследию, филолог Наталья Корниенко. В 1991 году ее публикует журнал „Новый мир’. Так „Счастливая Москва” становится последней из пришедших к читателю больших платоновских вещей, она входит в канон, но на правах текста незаконченного, обладающего не совсем ясным статусом».
«В текстах Платонова есть безысходная и, стоит признать, довольно мизогиничная философия пола (отчасти разделяемая им со многими авторами раннесоветской эпохи, но доведенная до иступленного предела). Мужчина в его мире — фигура недостачи, нехватки, своего рода высокой убогости, которая и делает его способным на революционное действие. Эротика, встреча с женщиной заполняет эту нехватку, отвлекает, блокирует силу. Оргазм, всегда описываемый Платоновым с презрением, не дает случиться высшему, подлинному экстазу — экстазу коммунизма. Экстаз этот лежит как бы по ту сторону жизни. В своем пределе это эсхатологическое коллективное самоубийство, о котором в разной тональности повествуют „Чевенгур” и „Котлован”. Коммунистическая утопия — это великое отрицание наличной жизни. Секс — ее сомнительное утверждение. Если мужчина в этой системе — минус, то женщина — плюс. Она, напротив, фигура избытка. Ее влечет желание любить и давать. То есть мешать мужчинам. В этом смысле женщина-коммунистка, центральная фигура платоновского романа,— это оксюморон, нечто невозможное — в том числе и для самой себя».
Сергей Довлатов. Письма к Дональду Фини. Публикация Елены и Катерины Довлатовых. Вступительная заметка и примечания Андрея Арьева. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2023, № 9 <https://magazines.gorky.media/zvezda>.
С. Довлатов — Д. Фини, 29 мая 1982: «<...> Тем не менее попытаюсь коротко ответить на Ваши вопросы.
1. Воннегут был одним из самых популярных в России американских писателей в <19>70-е годы. Его очень любила советская техническая интеллигенция с ее пристрастием к фантастике и иронии. В гуманитарной среде наиболее популярными были — Апдайк и Селлинджер. В особенности Селлинджер, от которого ждали очень многого.
2. Сам я очень люблю Воннегута (хотя я не технический интеллигент) — за фантазию и юмор. Больше всего мне нравятся — „Бойня № 5’ и „Колыбель для кошки”.
З. Воннегут заинтересовал русских как нетипичный американец. После бравых героев Хемингуэя, после коренных, исторических американцев Фолкнера и Колдуэла — персонажи Воннегута казались похожими на русских — нелепыми, непрактичными, смешными.
4. Боюсь, что большинство нынешних эмигрантов ничего не думает о Воннегуте. Его книги в переводах остались в Союзе, а по-английски читать мы все еще не научились. Кроме того, большинство эмигрантов ошалело от материальных возможностей, занимается машинами, квартирами, продуктами — и о литературе задумывается все меньше.
5. Статей о Воннегуте в русской прессе я не встречал.
6. Влияние Достоевского ощущается в каждом серьезном современном писателе. Даже в тех, кто не читал Достоевского. Воннегут же безусловно знает Чехова и, что еще важнее, — Гоголя. Я не знаю, существует ли Гоголь в хороших английских переводах, но это — лучший русский прозаик. Мир в его сочинениях очень широк — от цирка до фантасмагории, от бытового реализма до высокой мистики.
Простите, если мои поспешные замечания окажутся легкомысленными. <...>».
Варвара Заборцева. О реке Пинеге. — «Дружба народов», 2023, № 9 <https://magazines.gorky.media/druzhba>.
«Раньше я побаивалась болот, а теперь часто хожу. Особенно в августе — за брусникой, или зимой — по замерзшей воде. Бродишь-прикидываешь, что победит: стоячая вода или течение стремительное.
В последние годы Пинега-река то в дома по весне заходит, то мелеет до предела, то русло меняет. Своенравная она, да и мы, пинежане, — в нее. Задумаешь построить дом не где-то у леса, а именно на угоре, к воде поближе, а старожилы остерегают. Точит река берега, вертится, крутится. Была улица — нет ее. Поминай как звали. На глазах река дома за собой утягивает.
Может, потому и стала я побаиваться ледохода не меньше, чем когда-то болот. Не по себе, когда разливаются реки.
Что унесет за собой большая вода, в какие границы вернется река, долго ли в трещинах будет? Когда берега связаны, и на душе спокойней. Зимой по льду перейдешь, летом на лодке переплывешь, только берег выбирай — река не помеха. А вот ледоходная вода, она норовистая, любит берега разлучать. Только услышу капель, сразу мерещатся треск ледохода, ветер с реки. Вот из чего черемуха набирает цвет.
А черемухи у нас по берегу много. Прямо над самой водой черные ягоды — берег осыпается, а дерево до последнего держится».
См. также: Варвара Заборцева, «Край неприкаянных вод» — «Новый мир», 2023, № 3.
Наталья Иванова. Летом в Париже. Докудрама в семи картинах с Берлинским эпизодом. — «Знамя», 2023, № 10.
От автора: «„Летом в Париже” продолжает цикл „Голоса из тени” (предыдущие публикации: „Фрейденберг, или Сестра моя жизнь” — № 4, 2023; „Пунин, или Фонтанный дом” — № 7, 2023). Место действия, в основном, Париж, где в конце июня 1935 года проходил опекаемый советскими организациями (в том числе финансово), созванный по инициативе Ильи Эренбурга и Михаила Кольцова „Международный конгресс писателей в защиту культуры”, позже названный антифашистским...»
Как Гоголь и Толстой стали классиками? Интервью с Алексеем Вдовиным — который исследует, почему русские школьники десятилетиями «проходят» один и тот же набор русских писателей. Интервью: Михаил Визель. — «Год литературы», 2023, часть I — 18 октября, часть II — 19 октября <https://godliteratury.ru>.
Говорит Алексей Вдовин: «Мы имеем в виду программу по литературе XVIII и первой трети XIX века, до Лермонтова. Они [Галахов и Буслаев в конце 1840-х] заложили фундамент вот того списка, основной каркас которого до сегодняшнего дня жив. Это Кантемир, Ломоносов, Сумароков, Фонвизин, Державин, Жуковский, Батюшков, Пушкин, Лермонтов. <...> Прошло 170 лет. Но согласитесь, что реперные точки — Ломоносов, Державин, Пушкин, Лермонтов — они с нами. Все эти авторы составляют обязательные элементы нашей школьной программы до сих пор. И вот это все — заслуга Буслаева и Галахова».
«Но вот что интересно: мужские гимназии относились к министерству народного просвещения, а женские учебные заведения относились к отдельному ведомству императрицы Марии. И у девочек списки были короче, но в некоторых женских учебных заведениях конца XIX века было больше дозволено из современной литературы тогдашней (например, Толстой и Тургенев), чем в мужских гимназиях. Это важно сразу сказать: до 1905 года вся современная литература: Тургенев, Толстой, Гончаров, Достоевский, ну и поэты, — Майков, Тютчев, официально не входили в школьную программу».
«Да, это очень интересный вопрос, но, знаете, сколько я ни читал всех этих документов, дебатов, дискуссий вокруг школьной программы в XIX веке, вплоть до 1918 года, практически мне не попадалось никаких документов, где люди — педагоги, родители — возмущались безнравственностью эпизодов того, что мы сейчас изучаем в школе. Ни Фенечка с Кирсановым-старшим, ни какие-то беспорядочные связи героев Толстого, ни какие-то пушкинские произведения на грани — ничего такого я не видел. На основании источников того времени мне кажется, что наши представления о том, что люди были гораздо чище и нравственнее в XIX веке, сильно преувеличены. Хватало и ханжества, но, в общем и целом, люди довольно трезво оценивали, спокойно смотрели на произведения, как и на жизнь».
«Книга еще никого ни от чего не спасла». Леонид Юзефович о своей новой книге «Поход на Бар-Хото». Беседу вела Мария Башмакова. — «Коммерсантъ», 2023, на сайте — 30 сентября <http://www.kommersant.ru>.
Говорит Леонид Юзефович: «В начале 1970-х я был лейтенантом, служил в Бурятии. Побывал в одном из двух действовавших тогда в СССР буддийских монастырей, Иволгинском дацане, и после этого прочел все книжки о буддизме, которые мог достать в Улан-Удэ. Мои возможности тут были весьма ограничены, зато мне посчастливилось посидеть за чаем с одним из самых влиятельных иволгинских лам — студентка пединститута, с которой я тогда встречался, приходилась ему внучатой племянницей и упросила дедушку, чтобы он побеседовал со мной. Для молодого человека из провинциальной Перми это была невероятная экзотика. Я ощущал себя первопроходцем в дебрях Востока, хотя приехал туда из Улан-Удэ на рейсовом автобусе. По дороге автобус обгоняли машины с номерами на БУД, то есть Бурятское управление дорог, но для меня эти три буквы звучали как начальный слог имени Будды».
«Наша душа, как еще две тысячи лет назад сказал Тертуллиан, по природе своей — христианка, но вот наш ум — буддист. Эмоции в буддизме — то, от чего следует избавиться. В современной русской литературе есть один писатель с демонстративно буддийским мироощущением — Виктор Пелевин. <...> Что касается Пелевина, то времена, когда я ждал его новых книг, для меня давно в прошлом. Последнее, что я у него прочел — „Священная книга оборотня”, а перед тем — „Чапаев и Пустота”. После этого романа в наш язык вошло понятие „Внутренней Монголии”, означающее что-то вроде находящегося в нас самих источника абсолютного света и покоя. Отсюда происходит некоторая путаница: не все знают, что Внутренняя Монголия существует и на географической карте — это та часть монгольских земель, которая осталась в составе Китая».
«Слова об исходящем от литературы „путеводном свете” вызывают у меня саркастическую усмешку. При этом книги для меня важны по-прежнему, хотя современных писателей я читаю все реже».
Юрий Кублановский. Русская литература еще вырулит к своей значительности. Текст: Роман Мерзляков (Волгоград). — «Российская газета — Неделя» (Федеральный выпуск), 2023, № 230, 11 октября <https://rg.ru>.
«Я четыре раза слушал, как Бродский декламирует стихи: дважды в России, в Париже и в Амстердаме. Запомнился не смысл его стихов, а впечатление гула колокола. Это помогает потом чтению: вспоминаешь, как звучит стихотворение у автора».
«Я себя никогда не называл диссидентом. Я инакомыслящий! Иначе видел жизнь, чем мне предлагала советская идеология. Однажды шли мы с поэтессой Натальей Горбаневской, и я спросил, чего хочет диссидентство. Прежде всего сокращения России до размеров Московского царства — таков был ответ. Я сначала подумал, что она шутит. Но это было сказано на полном серьезе. С такими диссидентами мне не по пути. Если бы они пришли к власти, через месяц началась бы резня и многие из них стали бы первыми жертвами. Так что я держался в стороне от этого движения».
«Так одиноко, как в 90-е, я себя никогда не чувствовал».
Виталий Махлин. Достоевский в Достоевском. М. Бахтин и методологический поворот 1910—1920-х годов. — «Вопросы литературы», 2023, № 5 <http://voplit.ru>.
«История литературоведения, как и история литературы, представляет собой не столько поступательный процесс смены направлений, приоритетов и авторитетов — как это обычно изображается в учебниках, — сколько более сложную, реальную историю кризисов, исканий, прорывов и срывов научного и общественного сознания; в переломные времена эта история иногда возвращается в проблемный горизонт современности в виде по-новому актуальных старых вопросов и задач. Под этим углом зрения в предлагаемой статье будет рассмотрен методологический поворот (если угодно — „смена парадигмы”) в изучении творчества Ф. Достоевского в 1910 — 1920-е годы. Этот поворот не был, конечно, изолированным событием, как не был случайным событием русский европейский „формализм” того времени».
«На языке инициатора методологического поворота в изучении Достоевского — Вячеслава И. Иванова (1866 — 1949) — дело шло о проблематизации отношения между „принципом миросозерцания” и „принципом формы” в романах великого писателя. <...> В центре нашего историко-научного сюжета, однако, не столько Вяч. Иванов, сколько М. Бахтин: не потому, что он самый известный, а скорее, наоборот, этот философ и ученый потому, вероятно, самый известный, что, как выясняется, он был активным участником и комментатором двух одновременных научных революций ХХ века — в гуманитарно-филологическом и в гуманитарно-философском мышлении».
Метареализм: опрос. — Литературный онлайн-журнал «POETICA», № 2 (октябрь 2023), <https://licenzapoetica.name>.
Говорит Илья Кутик: «Метареализм многим обязан поэтам-шестидесятникам и их предшественникам — Мандельштаму, Пастернаку, Цветаевой. И даже глубже — поэзии русского барокко XVII и XVIII веков с их усложнённым синтаксисом и метафорикой. Без метафоризма Вознесенского, витиеватости Ахмадулиной, словотворчества Сосноры, метафизического минимализма Айги, стихового метафорического потока Бродского метареализму пришлось бы сосредотачиваться на задачах другого плана, а так можно было опереться на уже сделанное и идти дальше. Тут необходимо подчеркнуть и то, что мы (а я буду говорить „мы”, поскольку являюсь одним из основателей этого „течения” или „школы”) всегда опирались и на образцы иноязычные, откуда черпались прежде всего экстремальные идеи, которых в русской поэзии не было в том виде, как они сложились там. Здесь нам очень важны были новогреческие поэты Рицос, Сеферис, Секелянос, Элитис, которых мы ловили в переводах на все возможные языки, нам доступные. Из англоязычных были особенно важны Эзра Паунд, Лоуэлл, Рексрот, Дилан Томас и многие другие. В какой-то момент много значила моя дружба с Алленом Гинсбергом, через которого шло транслирование современной ситуации в англоязычной поэзии. Потом — наша дружба с представителями „языковой школы” (Language School), которые познакомили нас со своим интереснейшим опытом. Короче говоря, у метареализма очень много корней, и возник он не на пустом месте. Необходимо тут сказать, что главным для нас было стремление к сложной поэзии в пику современной нам „исповедальной” поэзии. Важней был взгляд эпический, а не лирический: не „я нервничаю”, а — „мои нервы нервничают”, грубо говоря».
Говорит Александр Марков: «Он [метареализм] создал неиерархическую программу развития поэзии. Сейчас вспыхивают дискуссии, не был ли Бродский носителем иерархического начала, раз он выстраивал себя как первого поэта, нового Пушкина, и друзьям отводил роли поэтов пушкинской поры. Иерархическому Бродскому пытаются при этом противопоставить более демократических Аронзона или Сатуновского. Но они оба были крестными отцами: Аронзон — для петербургских метафизиков и не только (и Виктор Кривулин много сделал, чтобы изобразить Аронзона ангелом всего творческого Петербурга), Сатуновский — для лианозовцев. Метареалисты уже создавали другое — литературное поле, где вещь или состояние может не меньше говорить, чем авторская позиция».
Говорит Елена Зейферт: «Сейчас наблюдается стадия угасания метареализма, он уходит в запасники литературы. Уходит, но ещё достаточно крепок. Считаю, что мы живём на этапе развития метареализма, весьма уставшего и готовящегося уйти, но ещё не ушедшего в периферию литературного процесса, хотя и давно начавшего подготовку к этому — кодификацию, самоописание (манифесты). Метареализму были синхронны другие направления на разных этапах его жизни — концептуализм, конструктивизм и др. Будущее метареализма, как и других кодифицированных и уставших литературных явлений, — наслаждаться своим ярким закатом (а он может длиться десятилетия), неовспышками и ждать эпоху, когда сильные авторы востребуют его снова и пригласят в центр литературного процесса».
Егор Михайлов. О дивный новый Рим: «Путешествие в Элевсин» — лучший роман Пелевина за 15 лет. − «Афиша Daily», 2023, 29 сентября <https://daily.afisha.ru>.
«„Элевсин” — это не просто новый роман Пелевина, столь же неизбежный и невыносимый, как новогоднее обращение Путина. Это перезагруженный Пелевин. Во-первых, „Элевсин” — на удивление добротный роман, каких мы у него давно не читали. Очень читабельный, увлекательный, почти ни на секунду не пробуксовывающий — в английском языке для таких книг есть непереводимое слово unputdownable. Часто сюжет в книгах Пелевина глубоко вторичен: скажем, „Ампир V” был четырехсотстраничной лекцией о природе мира, замаскированной под оккультную пародию на Сергея Минаева. „Элевсин” же оказывается шпионским приключением, которое одновременно основано на всех любимых пелевинских тропах (в этом сезоне бал правят вопросы „Мечтают ли андроиды об электроовцах?” и „Как часто мужчины думают о Римской империи?”), и по-доброму препарирует их. Тут даже есть вполне кинематографичная экшен-сцена, не хуже поединка на топорах между Толстым и Достоевским из романа „t”: авторам будущей экранизации будет где развернуться. Во-вторых же, Пелевин наконец-то почти совсем избавился от шелухи, связанной со стремлением привязать новый текст к повесточке. Те немногие отсылки к Илону Маску и гендерной теории, что остались, к счастью, можно со вздохом пролистнуть и забыть. Единственное действительно актуальное рассуждение, которому Пелевин посвящает целую главу, — это разговор о связи русскоязычной культуры с насилием, который Маркус ведет с рыбой-литературоведкой, неуловимо напоминающей Галину Юзефович».
«Молодая поэзия. Ее судьбы и отношения со старшими». Круглый стол журнала «Кварта». Участники: Александр Скидан, Ростислав Ярцев, Наташа Игнатьева, Борис Кутенков, Григорий Батрынча, Богдан Агрис, Валерий Шубинский, Ника Третьяк. Расшифровка видеозаписи выполнена Никой Третьяк. — «Кварта», 2023, № 3 (9) <http://quarta-poetry.ru>.
Говорит Ростислав Ярцев: «Знаете, у меня есть такое ощущение, что нам как раз чудовищно не хватает критики внутри молодой поэзии. Необходимого диалога я не вижу. Я вижу следующее: есть много направлений, как Александр Скидан сказал, и они существуют параллельно. Это совершенно верное замечание. Каждой кучке совершенно комфортно внутри самой себя. Она разговаривает на одном языке, она вырабатывает какие-то свои культурные дискурсы и поддерживает их. Я смотрю на ровесников и на тех, кто меня чуть помладше. По моим ощущениям, у нас есть огромный разрыв с предыдущим полупоколением. Сейчас люди моего поколения находят свою нишу, находят своих людей, с ними разговаривают на одном языке, им совершенно прекрасно, уютно, замечательно. Они ни в коем случае не посягают на то, чтобы пойти захватывать чужой габитус. Они не испытывают жара, а если и находятся те, которые испытывают, то их поползновения пределов своей кухни никогда не покинут».
Говорит Валерий Шубинский: «Мы в 80-е годы оказывались примерно в такой же ситуации: все сидели по своим норкам, и никакого диалога не было, это 80-е, начало 90-х. И — Александр Скидан не даст мне соврать — в середине 90-х и во второй половине их мы попытались в Петербурге каким-то образом эту ситуацию преодолеть. Мы, представители разных групп, разных течений, собирались и разговаривали о поэзии, вели разговор, причем уважительный и дружеский, без каких-то личных оскорблений и нападок. И, к сожалению, все это тогда не было записано, мы разговаривали за кружкой пива. И это все было полезным опытом».
Говорит Борис Кутенков: «Журнал „Prosōdia”, например, пишет в одном из своих авторских манифестов, что им мало интересны люди, которые делают первые шаги в литературе. Мне видится это методологической ошибкой, потому что поэзия не измеряется „первыми” или „вторыми” шагами, она измеряется конкретным эстетическим результатом: у нас есть примеры ранней гениальности Лермонтова, или ранней Елены Шварц, или очень зрелых стихов юного Дениса Новикова (можно по-разному к нему относиться, но все же). И тут нам, конечно, нужно быть очень внимательными к дебютантам».
Глеб Морев. Суд по указу. К истории осуждения и освобождения Иосифа Бродского (1962 — 1965). — «Звезда», Санкт-Петербург, 2023, № 9.
«...Это противоречие между чекистской („ведомственной”) и „партийной” логиками и создало внутренний институциональный конфликт в деле Бродского, приведший в конце концов к его (относительно успешному для поэта) разрешению».
Елена Невзглядова. «Мне весна ничего не сказала…» — «Звезда», Санкт-Петербург, 2023, № 10.
«Ходасевич считал лучшими, самыми прекрасными стихами пушкинский „гимн в честь чумы”; Адамович назвал лучшими отповедь Татьяны из последней главы „Онегина”. Один из давних исследователей Георгия Иванова выделяет „Мне весна ничего не сказала…”. То же волшебство, та же таинственность».
«Как заметил Набоков в рецензии на стихи Бунина, писать о плохих стихах гораздо легче, чем о хороших. Тем более о совершенных. Недостатки довольно перечислить — они на виду и сами за себя говорят. А вот совершенная гармония — не дается».
«В этих стихах нет того метафизического нигилизма, который характерен для позднего Георгия Иванова. Это чистая поэзия. „Светоносный нигилизм”, как было сказано В. Ф. Марковым. И даже вообще без нигилизма — одна метафизика. Роман Гуль (по всей видимости, глухой к поэзии) возражал против слов „в ночной синеве”, уверяя, что романтический штамп тут лишний. Поэт категорически с ним не согласился, и понятно: хорошо сочетание обыденности с чем-то высоким».
«По поводу короны. Звание поэта было в глазах Георгия Иванова самым высоким званием, о котором только мог мечтать человек. И он безусловно чувствовал себя Поэтом. В каком-то смысле это тождественно власти. У Кушнера в стихах, посвященных Бродскому, есть такие строки: „Я смотрел на поэта и думал: счастье, / Что он пишет стихи, а не правит Римом. / Потому что и то и другое властью / Называется…” В 62 года Георгий Иванов понимал, что ему удалось кое-что сделать для русской поэзии, его называли „первым поэтом эмиграции”. Так что корону на своей голове он законно чувствовал. Замечательно, что корона блестит на несчастной голове».
Владимир Новиков. «В прозе, как в одежде, нужен один экстравагантный элемент». Беседовали Борис Кутенков и Анна Аликевич. — «Формаслов», 2023, 15 сентября <https://formasloff.ru>.
«Записной книжки, как и дневника, у меня нет. Только ежедневник — для фиксации договоренностей. Так что пишу сразу для публикации, в этом смысле я абсолютный профессионал. Ирина Бенционовна Роднянская рецензию на меня как-то начала словами: „Он умеет-таки писать всё — или почти всё”. Но есть жанр, совершенно мне недоступный, — личное письмо; я делаю это как публичный жанр. Часто бывало так, что я писал человеку личное письмо, и он говорил: „А можно я его на обложке книги воспроизведу?” В этом есть и слабость — настоящее письмо должно быть уникальным, адресованным только конкретному человеку. Этого мне, к сожалению, не дано».
«Кстати говоря, владею и каллиграфией — и меня всегда раздражает, когда пишут неразборчиво».
Владимир Новиков. Дефиле модных слов. Новинки русского языка. — «Юность», 2023, № 6 <https://magazines.gorky.media/unost>.
«Первую попытку устроить такое дефиле предпринял в 1772 году Николай Иванович Новикóв. В журнале „Живописец” он затеял „Опыт модного словаря щегольского наречия”, и Денис Фонвизин вывел на подиум тогдашние модные словечки „ах!”, „бесподобно, беспримерно”, „болванчик”… На этом дело замерло, но проблема модного слова продолжала волновать лучшие умы нашей словесности».
«ДУМСКРОЛЛИНГ. <...> Читаем в прессе: почти четверть россиян подвержены думскроллингу, то есть стремлению к просмотру и чтению негативных новостей. Doomscrolling = doom (злой рок, гибель) + scrolling (прокручивание, листание). Это уже, как говорится, диагноз. Многие люди настолько отвыкли от хороших новостей, что начинают получать нездоровое удовольствие от явного информационного негатива. <...> Doomscrolling побывал английским словом года в 2020 году. У нас он еще только претендует на статус модного слова. Скрепя сердце включаю его в словарь и надеюсь на то, что противное словечко «скоро выйдет из моды» (прибегаю к обеззараживающему слогу Высоцкого). А главное — чтобы все мы дожили до хороших новостей».
Лев Оборин. Подсасывающий роман. Лев Оборин — о «Путешествии в Элевсин». — «Горький», 2023, 13 октября <https://gorky.media>.
«Пелевина каждый год обвиняют в том, что он пишет одну и ту же книгу, рассказывает одну и ту же историю (реальность иллюзорна, мы находимся в симуляции, выход из нее возможен благодаря аффекту — откровению, творческому акту, трансгрессии, любви), пользуется одними и теми же приемами — в большинстве его поздних романов центральное место отведено долгому диалогу, в ходе которого герою постепенно открывается истина. Этот баг Пелевин демонстративно обращает в фичу, давая понять, что все истории были частью одного цикла. „Путешествие в Элевсин” замыкает большую вселенную, в которую встраивается большинство романов Пелевина, начиная с „Generation П”. На запретный вопрос пиарщика Вавилена Татарского, „кто всем этим управляет”, в „Ампире V” был дан ответ — „вампиры”. Позднее вампиры оцифровались, но сосательного рефлекса не утратили. Теперь вампирами стали сами люди, вернее, золотой миллиард, чьи мозги вечно плавают в банках со спинномозговой жидкостью, видят приятные галлюцинации и питаются энергией телесного и смертного плебса. (Вопрос, кстати, откуда корпорация „Transhumanism, Inc.” берет столько спинномозговой жидкости: возможно, пелевинская дистопия таит в себе и другие мрачные тайны — наподобие утилизации клонов в митчелловском „Облачном атласе”.) В общем, перед нами изящное развитие идей, заложенных в „Матрице” Вачовски и другой классике киберпанка, в том числе русской — см. „Друга утят” Дмитрия Галковского. В новом романе Пелевин в логике дурной бесконечности симуляций над этими псевдовампирами надстраивает еще одних, настоящих... Все это, в конце концов, так надоедает, что хочется поскорее связать все концы, сломать все четвертые стены четырехмерного пространства и уйти в прекрасное далеко, оставив мрачные мысли о вечной симуляции до следующего осеннего откровения».
Вадим Перельмутер. Ренессанс Вяземского. — «Новая Юность», 2023, № 4 <https://magazines.gorky.media/nov_yun>.
«Вяземскому повезло больше, чем Бенедиктову. Его литературную репутацию переменить, не только по-моему, удалось. То бишь обратить внимание читателей — и литературоведов-стиховедов — на сочиненное им во второй половине жизни».
Андрей Пермяков. Сибирский тракт и другие дороги. Главы из книги. — «Дружба народов», 2023, № 9.
«Между прочим, летать на вертолете страшно. Я однажды делал это. Он стоит, винты крутятся. И похож тогда вертолет не на стрекозу. На бегемота с мечами он похож. Ты когда в него идешь, кажется, будто тебе лопасть голову рубит. До этого, конечно, видел — где лопасти, а где твоя голова. Там разница по высоте метра два. Но все равно страшно. Гордыня росту прибавляет».
См. также: Андрей Пермяков, «Те, кто могли быть Москвой (Главы из книги)» — «Новый мир», 2021, № 9.
Борис Поженин. Адресат позднего Есенина. — «Prosōdia» (Медиа о поэзии), 2023, на сайте — 17 сентября <https://prosodia.ru>.
«Единственно возможной адресат стихов в таком изуродованном, испитом мире — старый и добрый юный Я, который спал в амбаре и приходил с разбитым носом домой, а потом гулял по Петрограду с гармошкой и вдохновенно смотрел на Блока. <...> Итак, последнее стихотворение Есенина „До свиданья, мой друг, до свиданья” направлено двум адресатам: сознательно — Вольфу Эрлиху, бессознательно — самому себе из прошлого».
Проблема читателя. Отвечают Евгений Абдуллаев, Ольга Балла, Сергей Боровиков, Ольга Бугославская, Александр Ливергант, Александр Мелихов, Николай Подосокорский, Мария Черняк. — «Знамя», 2023, № 9.
Говорит Ольга Балла: «Итак, чтение, прежде всего, дает человеку огромную степень внутренней автономии. Кино жестко подчиняет зрителя себе, своим скоростям, своим ритмам, то же — и даже сильнее — делает и театр с его гипнотизмом непосредственного присутствия; музыка делает это еще более властно (с другой стороны, она все-таки не навязывает слушателю образов, — зато диктует ему эмоциональные состояния, а пожалуй что, даже и телесные. С третьей стороны, она, в силу своей несловесности, содержаний и смыслов чужой жизни в нас не вложит: одни только траектории их движения). Чтение же — давая нам содержания и смыслы — сохраняет притом спасительную дистанцию. Читать можно в любом ритме и с любой скоростью — что бы ни предлагали нам сами тексты».
Говорит Александр Мелихов: «Наука, культура всегда были делом творческих меньшинств, и демократичность их заключается не в том, чтобы опускаться до уровня посредственности, а в том, чтобы стараться привлечь к себе людей неординарных. Идея не новая: „Дело поэта вовсе не в том, чтобы достучаться непременно до всех олухов; скорее добытая им гармония производит отбор между ними, с целью добыть нечто более интересное, чем среднечеловеческое, из груды человеческого шлака” (Александр Блок). Вопрос в другом: как технически осуществить этот отбор. Не для писателей — мы и так получаем свою дозу экзистенциальной защиты, иллюзии значительности нашей судьбы, а для читателей, остающихся без утоления важнейшей духовной потребности — потребности в эстетизации и возвышении реальности».
Проблемы преподавания истории русской философии в высшей школе [К. М. Антонов, В. В. Ванчугов, Н. И. Герасимов, К. В. Забелин, А. В. Малинов, М. А. Маслин, В. Н. Порус, В. В. Сидорин, А. А. Тесля, Н. А. Червяков, А. В. Шиндяпин, М. В. Шпаковский] — «Отечественная философия» (Институт философии РАН), 2023, том 1, № 2 <https://np.iphras.ru>.
Отвечает А. А. Тесля: «Я бы сказал, что тенденция последних двух десятилетий, если говорить именно студенческих ожиданиях и представлениях (а не о научных исследованиях, гдетенденция, по крайней мере до недавнего времени, была прямо противоположная) — „провинциализация” русской философии. Уточняя, что речь идет именно о студентах-философах, отмечу — что если на рубеже 1990—2000-х гг. русскую философию воспринимали как источник каких-то важных, интересных и неожиданных подходов, „творческий ресурс” именно с философской точки зрения, то сейчас такое представление встречается намного реже. То есть расхожая базовая установка — что это нечто глубоко неактуальное, про „духовность” в смысле изобилия слов с большой буквы, которые мало что задевают, и про связь с „великой русской литературой” опять же в массовом изводе, с портретами русских классиков, которых в лучшем случае остается почитать, но не читать. Там, где нет интеллектуального вызова, а рассуждение подменено проповедью. Вместе с тем есть и еще одна значимая перемена — уже более краткосрочная и в чем-то положительная. За последние десять — пятнадцать лет ИРФ стали намного реже воспринимать как некий преимущественный источник „познания России”, „знания о России”. И этот процесс шел синхронно с переменой такого же отношения и к истории русской литературы. То есть возникало и утверждалось восприятие — что это специфическая реальность, своеобразная интеллектуальная и духовная сфера, которая если и „отражает” реальность-как-таковую (и при этом национальную), то в сильно видоизмененном виде, не является „зеркалом”».
«И здесь, возвращаясь к вопросу о „каноне”, на мой взгляд, продуктивен вопрос — а в каком смысле (в той или иной исследовательской программе) идет речь именно о „русской философии”? Например, можно пойти вслед за о. Георгием Флоровским — и понимать под русской философией не просто некоторое философствование на русском языке (в таком случае, замечу попутно, у нас в нее не войдет Чаадаев), не философствование подданных Российской империи, граждан Советского Союза или современной России (ведь тогда бы нам, например, приходилось бы включать/исключать те или иные идеи и тексты на основании принципа гражданства — и парадоксальным образом обнаруживать в составе „русской философии” при таком понимании целый ряд совершенно замечательных, но доселе никем не включаемых в русскую философию, польских мыслителей XIX в.), не тех, кто идентифицировал себя как „русского” и уж тем более не тех, кому была предписана эта национальность внешним взглядом, например, в логиках паспортизации. Тогда мы будем понимать под русской философией философствование, ориентированное по преимуществу на русское общественное пространство, встроенное в русскую, например, журнальную или университетскую или духовно-академическую среду, — высказывания, реплики в разговоре, предполагающие других в этом же пространстве. И в этом случае у нас сразу найдется ответ, почему Чаадаев — часть русской философии, поскольку обращается он в первую очередь к русскому образованному обществу».
Михаил Пророков. В прекрасном и призрачном мире. Роман «Поход на Бар-Хото» Леонида Юзефовича. — «Коммерсантъ», 2023, № 192/П, 16 октября <http://www.kommersant.ru>.
«Беспричинность любви, за которую люди готовы воевать и жертвовать собой, — важнейший мотив, связывающий „Поход на Бар-Хото” с предыдущим сочинением Юзефовича, романом „Филэллин”. Но герои той книги, выдумавшие себе свою Грецию и шедшие за нее на смерть, при всей своей наивности могли все-таки что-то предъявить в подтверждение своих иллюзий: колыбель культуры как-никак, Эсхил с Периклом и Сократ с Праксителем не дадут соврать».
«Победа, одержанная в Бар-Хото, была бессмысленной, ни медные рудники, ни сама крепость монголам не пригодились, тордоуты, жившие торговлей с китайцами, местность покинули. Но ни жестокая вера Зундуй-гелуна, ни розовые мечты Дамдина (смеявшегося над китайцами, якобы уверенными, что, если обращаться с поддельной вещью как с настоящей, она заработает, но в итоге осознавшего себя столь же наивным), ни монголофильские иллюзии рассказчика бессмысленными не были. Разнонаправленные, но одинаково беспочвенные, они оказались укорененными в какой-то иной, скрытой почве. В том самом „мире, менее призрачном, чем этот”. Однако ни самому походу, ни смертям людей и животных (лошадей, верблюдов — участников ночного штурма, их просто погнали в ночной темноте на убой, чтобы китайцы расстреляли заканчивающиеся у них патроны) смысла это не прибавляет».
Лев Рубинштейн. «Культура выступает за порядок, а искусство — наоборот». Беседовали Григорий Батрынча, Борис Кутенков и Алексей Либштейн. — «Формаслов», 2023, 15 октября <https://formasloff.ru>.
«Я сразу придерусь к слову „стоицизм”, потому что ни ко мне, ни к моим друзьям никаким образом оно не подходит. Ничего стоического в нашем поведении не было, никакого столпничества. Мы жили нормальной жизнью. И просто дистанцировались от официальной культуры насколько могли. Это было легко сделать, потому что официальная культура от нас тоже дистанцировалась; так что процесс был абсолютно обоюдным, ко всеобщему, что называется, удовольствию».
«Строго говоря, самиздат — это машинописные копии. Я помню, как Лимонов, еще до эмиграции, передвигался по Москве с двумя машинками — пишущей и швейной. Он зарабатывал шитьем — обшил джинсами всю московскую художественную богему. А также он скреплял свои сборнички и продавал их на своих же вечерах. Он был первый из андерграунда, кто брал деньги за квартирные выступления; я был против — не потому, что мне денег было жалко, а потому что мне казалось это неправильным».
Алексей Сальников. «Читатель видит героев насквозь, как семейный психолог». Интервью с писателем, автором романа «Оккульттрегер», вошедшего в финал «Большой книги». Текст: Анастасия Скорондаева. — «Год литературы», 2023, 13 октября <https://godliteratury.ru>.
«Правда, подчас фэнтези крайне упрощает все, сводит к иллюзии, что зло и добро может быть персонифицировано в конкретных личностях, как во „Властелине колец”. Ну так сегодня и в реальном мире иногда все любят упрощать. Будто вопрос лишь в том, у кого метафоры цветистей. Но кому-то из читателей эти усиления контрастов между противоположностями, видимо, необходимы».
Юрий Сапрыкин. Хранители жемчуга. Как «Игра в бисер» Германа Гессе уходит от современности — и меняет будущее. — «Коммерсантъ Weekend», 2023, № 35, 13 октября.
«Я впервые прочитал „Игру в бисер” в начале 1990-х, и тогда ее читали все вокруг. Вокруг были студенты и неформалы — те, с кем можно столкнуться в буфете 1-го гуманитарного корпуса МГУ или на акустическом концерте в подвале у метро „Спортивная”. <...> Подозреваю, что лет на двадцать раньше Гессе занимал место на книжной полке где-то между Томасом Манном и Музилем — в начале 1990-х он оказался между Эко и Борхесом».
«„Игра в бисер” задавала идеальную программу внутренней эмиграции: не привлекаться, не участвовать, не состоять, выбирать работу, не отнимающую времени и душевных сил,— и пребывать в воображаемой Касталии, складывая новые партии игры из самиздатовских перепечаток (интересно, что второе издание „Игры” — в ставшем с тех пор каноническим переводе Соломона Апта — выходит в 1984-м, на самом излете времени „дворников и сторожей”). Официальная критика делала вид, что не замечает этого подозрительного эскапизма, находя в „Игре” другие недостатки: так, писатель и переводчик Марк Харитонов („Иностранная литература”, 1970 год) отмечает, что цивилизация Касталии совершенно чужда „области инженерно-технического знания”, но главное — „слишком мало в ней тепла, подлинной любви к жизни и к людям’. Наверное, каждая эпоха обнаруживает в романе свои лакуны — сейчас прежде всего замечаешь, что в мире Гессе совершенно нет женщин (а те, что все-таки появляются, довольствуются бессловесной ролью жены, служанки или любовницы), а также людей с именами и внешностью, отличающимися от романо-германских».
«Возвращаясь в 1970-е — так или иначе, оценка, выставленная роману советской критикой, была скорее положительной, связано это прежде всего с „критикой буржуазной культуры” — то есть со страницами романа, посвященными „фельетонной эпохе”. И в этом пункте с критиками советских изданий могли бы, пожалуй, солидаризироваться и интеллектуал из котельной 1970-х, и гуманитарий из любого другого десятилетия».
Людмила Сараскина. Казус Родиона Раскольникова, который не смог убить Алену Ивановну. Опыты альтернативной истории. — «Достоевский и мировая культура» (ИМЛИ РАН), 2023, № 3 <http://dostmirkult.ru>.
«Сверхкороткая (около двух минут) и как будто веселая, задорная анимация, сделанная в откровенно рекламных целях, ставит тем не менее не курьезные, а серьезные вопросы. Прежде всего — работает ли в сюжете о Раскольникове слоган: „История могла бы пойти по-другому”? Алену Ивановну спасла специально изготовленная для нее стальная каска, внешние силы (могучая „Лаборатория Касперского”) взяли ее под защиту, и она осталась в живых. В ее случае история ее жизни пошла по-другому. Но что изменилось для Раскольникова? По какому другому пути пошла отныне его история? Он остался при топоре, не отбросил его от себя прочь, а, напротив, остался стоять на месте, крепко сжимая в руке крашеную красную рукоятку, а на стальном заостренном лезвии орудия убийства — несмываемые пятна крови; безусловная улика».
«Мультфильм „Раскольников” [2009] высветил важную особенность жанра альтернативной истории: как правило, в большинстве случаев она не имеет общих решений и работает выборочно и фрагментарно; прокладывая так называемый другой путь далеко не всем и далеко не всегда».
«В картине Мартина Скорсезе „Последнее искушение Христа” есть сцена, когда Иисус, сошедший с креста при пособничестве темной силы в личине ангела-хранителя, озадаченно и озабоченно спрашивает: „Что будет с остальными?”, и псевдо-ангел ему отвечает: „А ты не оглядывайся!” [„Последнее искушение Христа”, 1988]. Это — зловещая фраза. На вопрос: „Что будет с остальными?” — альтернативная история, как правило, и в самом деле не отвечает. Остальные ей безразличны, не интересны. Ведь остальные в сюжете романа Казандзакиса и фильма Скорсезе — это и распинаемые разбойники, и римские солдаты с копьями, и те, кто осудил Иисуса на казнь, и город Иерусалим, живущий в тревожном ожидании неизбежного...»
Стигма жанровой прозы. Беседа с победителями литературной премии «Новые Горизонты». — «Горький», 2023, 30 августа <https://gorky.media>.
С Алексеем Сальниковым, Дмитрием Даниловым, Татьяной Замировской и Тимом Скоренко беседовал Василий Владимирский.
Говорит лауреат премии Алексей Сальников: «Для меня идеальный мир, где ученые все же нашли инструментарий для познания квантового мира и больших процессов во Вселенной и выяснили, что мы не заперты в остывающей кубышке, из которой нет выхода. В ином случае наше существование вообще не имеет смысла!»
Говорит Татьяна Замировская: «Я тут спойлер тихонечко положу, но у меня в романе [«Смерти.net»] все-таки, как мне кажется, хэппи-энд, и это и есть моя утопическая модель будущего, которое мы можем не потерять, — абсолютная сингулярность, где все со всем связано, все на все влияет, ничего никуда не исчезает и все сущее есть текст, а Бог — это память. Ну и еще важное: в идеальном будущем вопрос авторства этого текста будет решен более-менее окончательно, и самым прекрасным и ненасильственным образом. Потому что автор точно есть».
Говорит Дмитрий Данилов: «У меня в голове нет образа никакого идеального мира, идеальный мир был в раю до Адамова грехопадения. Если говорить о мире просто желаемом, то хотелось бы, что этот мир был достаточно свободным и безопасным, насколько это возможно».
Говорит Тим Скоренко: «В последнее время я если что и читаю, то только неизвестную русскому читателю иностранную классику (вот сейчас Раффи, например: уверен, что никто из читающих этот текст даже не слышал такого имени) и еще немножко графические романы».
Борис Тихомиров. «Вот у вас ползет клоп…» (Из наблюдений над «энтомологией Достоевского»). — «Достоевский и мировая культура» (ИМЛИ РАН), 2023, № 3 <http://dostmirkult.ru>.
«Интересно было бы и „внутри” корпуса текстов самого Достоевского посмотреть, как распределяются прямые (буквальные), метафорические и символические упоминания насекомых? Какая картина будет отдельно для художественных произведений, отдельно для публицистики? Какая — по периодам: докаторжное / послекаторжное творчество? по отдельным романам? Скажем, в высшей степени показательно, что в отличие от позднего творчества в произведениях Достоевского 1840-х годов энтомологическая образность практически отсутствует».
Среди прочего: «Да, Ставрогин воспользовался Лизой, ее самоубийственной „фантазией”, не любя ее, в чем прямо признается в конце их разговора: „Я знал, что не люблю тебя, и погубил тебя”. А вот в каких эротических формах состоялась их близость, можно только гадать. Однако тот факт, что Лиза post-factum сообщает любовнику о своих предчувствиях, в которых их „взаимная любовь” мерещилась ей „под знаком” паука, со страхом и отвращением от его присутствия, как будто свидетельствует, что подозрения Акима Волынского, возможно, и не беспочвенны».
«Тот, кто учит видеть». Какой видел Россию философ Василий Розанов и почему считал революцию опасной? — «Lenta.Ru», 2023, 2 октября <https://lenta.ru>.
Говорит Андрей Тесля: «Первый и вполне очевидный момент состоит в том, что, на мой взгляд, Василий Розанов — великий писатель. И здесь он обладает абсолютно вневременной актуальностью, поскольку создал свой собственный жанр — „листва”».
«С одной стороны, в его самой известной книге „Уединенное” есть яркий пассаж про Николая Чернышевского: „Конечно, не использовать такую кипучую энергию, как у Чернышевского, для государственного строительства — было преступлением, граничащим со злодеянием”. С другой стороны, он воспринимает всю его линию мысли как плоскую. Для него это некая безжизненная простота взгляда, которая не ощущает сложности и многомерности реальности».
«Николай Гоголь для Василия Розанова — это черный маг, это невероятная сила смерти, которая одновременно завораживает и принципиально враждебна ему. Впрочем, со временем его понимание Николая Гоголя трансформируется. Если сначала он человек, который заколдовывает Россию тем, что он выдумал, то в конце жизни, на фоне революции, Василий Розанов увидел, что этот черный морок писатель не наводит — он просто видит нечистую силу как объективно существующую в жизни России».
«Для него ведь нет проблемы ни с конституцией, ни с республикой, по большому счету. Лишь бы городовой стоял на своем углу и соборный протопоп пил чай с малиной. Этот вопрос для него ключевой, этот бытовой пласт существования: чтобы стояли уездные домики, чтобы барышни записывались на курсы и там знакомились со студентами… Для него важно, чтобы продолжалась повседневность. О ней заботится Василий Розанов. И неважно, какая власть, лишь бы она так же благочинно присутствовала на молебне. Просто он понимает, что другая власть вряд ли на молебне будет благочестиво стоять, и по этому поводу тревожится».
Валерий Черешня. Три этюда о творчестве Пастернака. — «Интерпоэзия», 2023, № 3 <https://magazines.gorky.media/interpoezia>.
«Помню, как впервые наткнулся на стихи Пастернака в возрасте 13-14 лет — попалась машинописная копия с чудовищными опечатками: „так некогда шопсы вложил / живое чудо / фольварков, парков, рощ, могил / в свои этюды”. Кто бы ни был этот фантастический „шопсы”, я сразу почувствовал энергию и свежесть высказывания, его первородство. В том смысле, что между словом и тем, о чем оно говорит, как бы не было зазора, слово не описывало, а оборачивалось „грехами и погонями”, о которых так взволнованно говорится чуть раньше в этом же стихотворении. Я сразу понял, что передо мной не учитель жизни, а ее любовник, который умеет своим чувством заразить свидетеля-читателя».
Составитель Андрей Василевский