Голая ветка

*  *  *

 

Застарелая ревность

вечерний свет

Говорила да, а думала нет

целовала мутные

зеркала

и под утро

не позвала

На одной руке — золотой браслет

на другой —

потаённый след

 

*  *  *

 

вдруг перестали сниться бывшие

бывшие раньше моими

все
лапочки стервы и полу-стервы

пугливые и ревнивые

и даже одна рыжеволосая

как будто кто-то там подписал

высочайший манифест о даровании свободы

 

*  *  *

 

На плечи ляжет белый снег —
погоны воинства небесного.
Холодных рук, усталых век
напоминания телесного,
того, что отжило своё,
как рубище Адама ветхого,
и напоследок нам вдвоём
в окно помашет голой веткою.

 

*  *  *

 

Человек замечает, что его юзают.

Человек понимает, что его юзают.

Слева и справа.

Сверху и снизу.

Снова и снова.

Непрерывно.

Человек негодует, что его юзают.

Человек привыкает, что его юзают.

В школе и дома.

В мегамоле и в офисе.

На площади и на кладбище.

Разнообразно.

Человек устаёт, когда его юзают.

Человек смеётся, когда его юзают.

Человек умирает, когда его юзают.

Эти и те.

Иждивенцы и управленцы.

Будущие и прошлые.

Совокупно.

 

 

*  *  *

 

О чём говорят горожане? О бабах и пробках,
где деньги освоить и как их потратить потом.
Декабрь покрывает столицу простынкой из хлопка,
сгоняя с церковных крестов сиплых галок, с трудом
короткие дни разделяет на свет и на сумрак.

И город ночной зажигает огни делово.

И шаркают ноги в метро. И не верит рассудок,

что чьё-то рождение станет началом всего.

О чём говорят горожане? О винах и войнах,
о цезаре, звёздах, фанатиках из Иудеи.

Целуя любовника, дева краснеет невольно,

как нежное небо румянится утром. Злодея

ведут бичевать. То-то скажут спасибо зеваки.

И крики, которые ветер разносит окрест,

приличнее слуху, чем глупые детские враки,

что чьё-то рождение ангелы славят с небес.

 

 

*  *  *

 

Сладко пели нам соловушки,

Забугорные головушки.

Сколько раз платили кровушкой

За величие потерь.

Девяностые ревущие,

Флаг страны, поспешно спущенный.

Как писал там Пушкин Пущину?

Гражданин товарищ, верь!

 

Эта песня запоздалая,

Словно тройка разудалая,

От самой себя усталая,

Уж не просится в полёт.

Новый век — свои мелодии,

Не трагедии — пародии,

Есть бабло и бабы вроде бы,

Да любви не достаёт.

 

Что хотели — не получится,

Сердце бьётся, счётчик крутится.

Сколько лет ещё нам мучиться,

Богородица, скажи.

Только тем надежда с верою,

Кто поёт по церквям: «верую»,

Да и тем, кто стали первыми

На святые рубежи.

 

 

*  *  *

 

Когда наступает поспешная старость,

а кашель с инсультом звонят в домофон,

не явится милость, не вырастет малость.

Сожжённая совесть — естественный фон.

Кругом околесицы, броды и топи.

Кто сбился с дороги — тот сам виноват.

Вчерашний разбойник за истину топит,

и учит детей гуманизму Пилат.

И пусть до луны ближе, чем до спасенья,

я ночью осенней прошу об одном:

чтоб солнце взошло и Владыка засеял

болота и камни бессмертным зерном.