8 октября 2022 года исполняется 130 лет со дня рождения Марины Цветаевой. Редакция «Нового мира» объявляет конкурс эссе, посвященный этой памятной дате.
Работа должна быть посвящена биографии или творчеству Марины Цветаевой, она может рассказывать о событии в жизни автора, которое связано с творчеством Марины Цветаевой.
В конкурсе могут принять участие все авторы и читатели "Нового мира".
Эссе принимаются с момента объявления Конкурса. Прием произведений на Конкурс завершится 30 октября 2022 года в 24:00 по московскому времени.
По решению главного редактора журнала Андрея Василевского эссе победителей конкурса будут опубликованы в 12-м номере журнала “Новый мир”: декабрь 2022 года.
Число победителей Конкурса будет зависеть от решения редколлегии журнала и главного редактора.
Объем произведения не должен превышать 7 тысяч знаков с пробелами по статистике редактора Word.
Материалы следует посылать модератору Конкурса Владимиру Губайловскому на адрес telega1@yandex.ru.
Участникам Конкурса.
1.
Не забывайте представляться. Напишите несколько слов о себе - откуда вы, где учитесь, чем занимаетесь. Это не обязательно, мы примем и анонимное сочинение, но желательно.
Укажите:
1. Имя
2. Профессию, образование или учебное заведение (для учащихся)
3. Место жительства
2. Напоминаем: "Новый мир" публикует только неопубликованные произведения. Размещение текста в личном блоге автора публикацией не считается.
3. Редколлегия журнала может признать присланное произведение, не соответствующим теме Конкурса. Автор непринятого на Конкурс произведения будет об этом оповещен в ответе на письмо.
4. Количество произведений, представленных одним участником - не более двух.
По любым вопросам размещения эссе и порядку проведения Конкурса связывайтесь с модератором Конкурса Владимиром Губайловским по электронной почте: telega1@yandex.ru.
Все эссе, присланные на Конкурс:
165. Ольга Дмитриева, учитель русского языка и литературы. Москва
«Книга должна быть исполнена читателем как соната, – писала Марина Цветаева, – Знаки – ноты. В воле читателя – осуществить или исказить».
Книга жизни – Дар свыше, и в воле читателя этой Книги осуществить написанное на скрижалях или исказить, надругавшись над гармонией природы...
Жизнь Марины Ивановны Цветаевой видится как метафора. Рожденная из «пены морской», возвеличена правом осознать себя, и, понимая свое преимущество над камнями, морем, усыпанным драгоценными звездами небом, она творила свою волю, играя то в борьбу, то в уныние.
Протест Марины против правил, рамок, тесноты был способом отстоять свою индивидуальность. Смелая челка, свободное платье, прямой уверенный взгляд девочки, девушки, женщины. Человека, бегущего против ветра, жаждущего бури.
Ты охот-ник, но я не дамся.
Ты погоня, но я есмь бег.
(Из цикла «Жизни», 1924)
Борьба ради жизни, а затем, наоборот, против неё. Пламенная душа, пытающаяся надышаться свежестью неба, превращается в безжизненный дым, или смерть…
Цветаева страдала астмой. Нехватка воздуха чувствуется в странном ритме стихов, когда одна строка, как бы задыхаясь, не вмещает в себя все слова и сбрасывает последнее слово в следующую:
Люблю и крест, и шёлк, и краски,
Моя душа мгновенный след…
Ты дал мне детство – лучше сказки
И дай мне смерть – в семнадцать лет.
(«Молитва», 1909)
Несчастья, неустроенность в жизни ¬¬– замкнутый круг проблем всё туже сжимался петлей. Трагическое от осознания безысходности – порочащее уныние – слышится и в позднем творчестве:
Так когда-нибудь, в сухое
Лето, поля на краю,
Смерть рассеянной рукою
Снимет голову – мою.
(«В мыслях об ином, инаком», 1936)
Многие стихи Цветаевой имеют открытый финал. Утратившая силы бороться и волеизъявлять, поэтесса передает эту привилегию читателю, называя такое право «сотворчеством». Так, образ, данный в заглавии, уточняется, накручивается нить эмоций, затем обрывается в бесконечность:
Жил… К дуплу тяготенье совье,
Тяга темени к изголовью
Гроба, — годы ведь уснуть тщусь!
У меня к тебе наклон уст
К роднику…
(«Наклон», 1921)
Марина Цветаева считала, что стихи пишутся ради последней строчки, которая приходит пер-вой. Финальный аккорд уже звучит в устах автора, пытающегося графически выразить, по сути, невыразимое: авторское тире, скальпелем режущее слова и строки; многоточия, заменяющие недосказанность…
Поэзия Цветаевой – её душа, зашифрованная авторскими знаками, нарушающими правила пунктуации. Сложные для декламации, стихи кажутся странными. Убрать шифр, то есть прочитать без интонационных знаков, можно лишь про себя, своим внутренним голосом. Только так получится, не исказив, осуществить волю автора.
164. Александр Шуменков, студент. Москва
Черной краской по холсту
Испачканный печалью
Не ждет тепла, не верьте.
Испачканный печалью
Думает о смерти.
Чуя Накахара
Уделять внимание только стихам тем стихам Марины Ивановны , что открывают пред нами беспросветные глубины скорби - абсурд. Столь же абсурдно и сводить весь смысл остальных её произведений только к описанию самых темных сторон нашей жизни. Произведения Марины Ивановны могут представать перед нами в совершенно разных обличиях, заставлять испытывать весь спектр возможных эмоций, оставлять совершенно разное впечатление. Но подобно тому, как мы начинаем осознавать пусть и мимолетную, но великую ценность счастья, лишь только печалясь; подобно тому, как мы начинаем по-настоящему ценить Свет, лишь долго пребывая во мраке. Так и осознать всю экзистенциальную глубину и болезненную откровенность поэзии Марины Ивановны мы, скорее всего, можем лишь уделив достаточно внимания тем её стихотворения, что “пачкают” нас печалью.
Ночь. Смерть. Пустота. Слова, являющиеся частыми гостями произведений Марины Ивановны, полноценные участники производимого ею поэтического перекраивания реальности. Отдаленное подобие трех къеркегоровских стадий, осознание роли которых в стихотворениях Марины Цветаевой, пожалуй, приблизит нас к пониманию связи её биографии с творчеством и построению более внятной интерпретации её поэзии.
***
И тень вот эта, а меня - нет.
Огни — как нити золотых бус,
Ночного листика во рту — вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам — снюсь.
Строки из стихотворения “В огромном городе моём - ночь”. Наталкивают на желания заняться чересчур пространными размышлениями. На ум сразу же приходит концепция “Тени” К.Г. Юнга . Позволительно интерпретировать эту строку в психоаналитическом ключе, заявляя, что большая часть людей (“существователей”) действительно не может принять свою истинную личину из-за её несовместимости с их представлениями о себе ,что неминуемо порождает внутренний конфликт, особо остро проявляющийся в нынешнем невротическом (“гиперневротическом”) обществе, превращающемся в общество выгорания, общество патологического культа саморазвития и увеличения собственной эффективности. Но есть ли такая необходимость?... Понимания феномена тени Юнгом ,пожалуй, представляет эстетическую ценность. Тень рождается в постороннем свете. Но следует за человеком всегда. Мы вынуждены терпеть её в качестве нашего неминуемого спутника, преследователя, противника. В бою с тенью , вечно тянущимся за нами темным шлейфом, рожденным в холодном электрическом свете уличных фонарей можно выиграть, лишь признав иллюзорность и шаткость собственного существования.
И тень вот эта, а меня - нет.
…
Друзья, поймите, что я вам - снюсь.
***
— Правы ли на смерть идущие?
Вечно ли будет темно?
Это узнают грядущие,
Нам это знать — не дано.
Есть ли у нас объективное мерило, с помощью которого бы мы могли оценить правильность тех или иных действий? Ведь мы не имеем ни малейшего представления о грядущем. Можем сколько угодно упражняться в построении претендующих на универсальность этических теорий. Усердствовать в прогнозировании завтрашнего дня. Тратить все свои силы на построении светлого будущего. Но Суд времени неподвластен человеческому разумению. И те самые “грядущие” будут задаваться аналогичными вопросами. И те самые “грядущие” будут барахтаться во мраке этой Ночи без рассвета.
Знать - не дано. Кто сорвет темные покровы с Истины?
***
Смерть — это так:
Недостроенный дом,
Недовзращенный сын,
Недовязанный сноп,
Недодышанный вздох,
Недокрикнутый крик.
Смерть неожиданна. Смерть приходят лишь тогда, когда её никто не ждет. Но стоит ли из-за этого торопиться успеть исполнить все свои желания? Не тщетно ли исполнение своего пресловутого предназначения?
***
Автор был мертв всегда. Искусство подобно суициду. Отрыванию от себя частицы своей души. Производство смыслов и образов - мука. Мог ли такой откровенный творец, как Марина Ивановна, по-иному поставить точку в сценарии своей жизни?
Эти размышления - не более чем попытка приблизиться к тому, что чувствовала Марина Ивановна, о чем она думала. Корректна и внятна ли такая интерпретация?...Лихорадочная претенциозность текста обоснована исключительной любовью к объекту анализа.
С той поры, когда желтеет лес,
Вверх она, сквозь листьев позолоту,
Всё глядит, как будто ищет что-то
В синеве темнеющих небес.
163. Ульяна Бузыкина, преподаватель русского языка и литературы. Дорогобуж
Наизнанку
Марина Цветаева - одна из запоминающихся поэтесс Серебряного века. Её творчество довольно неоднозначное: некоторые восторгаются ее произведениями, другие же, наоборот, находят минусы и критикуют.
Зачастую, мы знакомимся с творческой деятельностью Марины Ивановны будучи школьниками. Дети учат её стихи наизусть, анализируют и готовятся к экзаменам. Биография упоминается кратко. Знаем ли мы Цветаеву как человека? Что таится в глубине её души?
Писательница родилась 8 октября 1892 года в Москве. Марина Цветаева росла в интеллигентной семье. Мать была пианисткой, а отец – филологом и искусствоведом, также была младшая сестра Анастасия. Раннее детство у девочки было счастливым. Семья Марины часто посещала театр, маскарады и выезжала на дачу, а с семи лет Цветаева начала писать настоящие стихи. Несмотря на культурно-нравственное развитие ребенка, Мария Александровна с Иваном Владимировичем недодали Марине своей любви. Позже это скажется на ее личной жизни.
Идиллия продлилась недолго: когда Марине Ивановне исполнилось одиннадцать лет, ее мать умерла от туберкулеза. Девушке было непросто пережить такую утрату. В 1906-ом году у Цветаевой начались проблемы с учебой: ее выгнали из двух гимназий за своенравный характер. В то время она была по-бунтарски ленива и упряма. Близкие Марины отмечают, что девочка постоянно пребывала в мире своих фантазий и ярко переживала эмоции. В четырнадцать лет она переночевала на кладбище. Позже решает побрить голову наголо и предпринимает попытку застрелиться. В 16 лет писательница начинает употреблять рябиновую настойку и берет в руку первую сигарету. Именно с этой истории с настойкой, с которой она засела на чердаке, все и началось. Марина творит «Вечерний альбом», который позже вручит ей «билет в большую литературу». Однако третье учебное заведение Цветаева благополучно его окончила.
Как было сказано выше, трудное детство повлияло не только на учебу. Цветаева была довольно дерзкой и своенравной девушкой. Мне кажется, что такое поведение могло отразиться на внешнем облике Марины Ивановны. Например, она не признавала макияж, считая, что мужчины могут подумать, что писательница делала его специально для них. Цветаева не любила носить женственные наряды, отдавая предпочтения мужскому покрою и брутальным наручным часам. Прическа Марины стала апогеем в ее образе, так как короткие волосы у женщин в то время были не в моде и вызывали удивление у других людей. Это было явным признаком стремления к эмансипации.
Помните, я говорила, что отсутствие ласки и любви со стороны родителей отразятся на взрослой жизни Марины Ивановны? Так вот, это вылилось в то, что она так искала любовь и так влюблялась, что ее партнеры не могли вынести такого накала и уходили.
Чрезмерную влюбчивость списывали на то, что поэтесса жила в мире иллюзий и обожествляла выдуманных людей. Она имела проблемы со зрением, но не любила носить очки. Цветаевой нравилось видеть мир размытым, а человека в своем воображении она рисовала так, как ей захочется.
На мой взгляд, оригинальное знакомство случилось у Марины Ивановны с ее будущим мужем. Как-то раз, на коктебельском пляже Цветаева, видимо, начитавшись романов, скажет своему знакомому, что выйдет замуж за того, кто подарит ей ее любимый камень. Вскоре писательнице подарил его молодой москвич Сергей Эфрон. В первый же день знакомства он преподнес Марине сердолик. Девушка сдержала свое обещание и вышла замуж за Сергея. Пара венчалась в церкви, потом уехала в свадебное путешествие по Европе. Незадолго до этого вышла вторая книга поэтессы – «Волшебный фонарь». Пятого сентября родилась дочь Ариадна.
Семейная жизнь поэтессы пошла наперекосяк, когда мужчина увлекся политической борьбой, стал сторонником белого движения и покинул семью. На тот момент в семье было две дочери. Марина не смогла справиться с ними из-за голода и разрухи в стране. В 1819 году Цветаева сдала Ирину и Ариадну в Кунцевский приют. Там девочки заболели, и Марина Ивановна забрала Ариадну обратно, а младшая дочь спустя два месяца умерла в приюте, в это время женщина боролась с приступами малярии у старшей.
Как же отреагировала писательница? Она говорила, что ей ужасно больно, и она долгое время не знала, куда себя деть. Но так ли это? Мое мнение: Цветаева делала вид, что ей жаль. Она врала не только людям, но и себе. Многие источники пишут, что Марина очень странно относилась к детям. Алю женщина любила как гениальный проект, а Ирину ненавидела, так как девочка была тихой и слабой. Поэтесса аргументировала это тем, что в старшую дочку можно было что-то «вложить» и развивать. Цветаева была уверена, та вырастет красивым и умным ребенком. С младшей такого сделать нельзя, Марина Ивановна не уделяла девочке внимания. Ирина ее только раздражала. Знакомые часто оказывались в неловких ситуациях, сталкиваясь с отношением писательницы к дочери. Цветаевой было все равно, что она привязывает малышку веревкой к креслу, уходя на целый день. Ребенок сильно голодал. Пока мать отсутствовала, Ира могла съесть кочан капусты. Если поэтесса и беспокоилась о пропитании детей, то только для Али.
Как-то Аля заболела, Марина приходила к ней и приносила угощения. Когда ее спросили, почему она не навестит и не покормит младшую дочь, то последовал ответ: «Делаю вид, что не слышу. – Господи! – отнимать у Али! – Почему Аля заболела, а не Ирина?!». Воспитатели в приюте жаловались, что младшая девочка постоянно хочет есть и плачет. Аля писала маме, обращаясь по имени, что ей впервые так плохо. Она не может найти покой от тоски и Ирины. Это вызвало злость у матери на младшую.
Выше я упомянула о том, что Цветаева забрала из приюта только старшую девочку. Хотя Ирина тоже заразилась лихорадкой от своей сестры. Женщина даже не узнает точной даты смерти своей дочери и не придет на ее похороны. По моей точке зрения, Марина Цветаева – лгунья и отвратительная мать. Я не понимаю, как она могла сожалеть о своей утрате и говорить о том, если ненавидела своего ребенка и делала все, чтобы той не стало.
В ближайшее время Марина узнает, что ее муж жив, и едет к нему.
Встреча с мужем состоялась в Берлине и не была радостной. За место разлуки они изменились, у каждого за плечами был свой опыт. У Цветаевой вышло два поэтических сборника, и она была достаточно узнаваема, а Сергей был ее тенью.
Итак, переходим к незакрытому детскому гештальту – недостатку любви. За годы без мужа у Марины была вареница романов, поэтому я могу лишь перечислить те лица, которые помогли скрасить одиночество Цветаевой: София Парнок, Мандельштам, Петр Эфрон (брат Сергея), Константин Родзевич.
Еще у Марины была интересная переписка с Пастернаком.
Из этого можно сделать вывод, что Марина Ивановна была не только плохой матерью, но и неверной женой. Сейчас я еще раз подтвержу свою точку зрения.
Скажем пару слов о третьем ребенке Цветаевой. Георгий родился в 1925 году. И тут действует «принцип бумеранга». Как Марина плохо относилась к детям, так и Георгий не очень любит мать. Он никого не любит, кроме себя. Есть мнение, что сын Цветаевой – потомок Родзевича, а не Эфрона. К сожалению, судьба Георгия заканчивается трагично: в 1944 году он погибает на фронте.
Единственным ребенком Марины, кто прожил достаточно долгую жизнь, является Ариадна. Она, пережив лагеря, освобождается и издает сборник стихов матери. Аля дожила до 1975 года.
Что же Цветаева? Смерть поэтессы была намеренной. Не выдержав свалившихся на нее бед, Марина покончила с собой 31 августа 1941 года на веревке, которую Б. Пастернак принес ей.
В заключение хочется сказать, что у Марины Цветаевой была трудная судьба и сложное детство. Из-за недостатка любви и внимания у писательницы все пошло не так. Если бы не обстоятельства, Марина смогла бы прожить долгую и счастливую жизнь, уважительно относиться к окружающим. Цветаева симпатизирует мне как прекрасная поэтесса, но не человек.
162. Юлия Тюсова, бухгалтер. Нижний Новгород
Глубину и силу рода Цветаевых я ощутила, побывав в их родовом доме в Ново-Талицах Ивановской области. Дом принадлежал деду Марины Цветаевой Владимиру Васильевичу. Он был священником. В семье родилось четверо сыновей. Жена его умерла в возрасте 25 лет. И Владимир Васильевич вырастил образованных и талантливых сыновей, один умнее другого. Все они закончили духовную школу. Конечно, самым гениальным мне кажется отец Марины Иван Владимирович. Кроме того, что он историк, филолог, искусствовед, член-корреспондент Петербургской академии наук, профессор Московского университета, защитил магистерскую диссертацию в Варшаве, преподавал в Киеве, и был очень известен в ученых кругах Европы, он еще и создатель Музея изящных искусств. И на открытии музея, он сам говорил о том, что мечту прославленной княгини Волконской «суждено будет унаследовать сыну бедного сельского священника, который до 12 лет и сапогов-то не видал…». Действительно, как это было возможно?
О судьбе и характере Марины Цветаевой говорить гораздо сложнее, чем о ее творчестве. Оба ее родителя были по своему гениальны. Понятно, что античная мифология в ее стихах от отца, музыкальность и ритм от одаренной пианистки матери Марии Мейн. Но похоже уже в детстве Марина понимала, что отец ее очень сильно любил первую его покойную жену. А мать, по воле своего отца «вышла замуж, любя и продолжая любить того, с которым потом никогда не искала встречи». Сложно представить что-то более трудно переносимое для ребенка. Особенно такого тонко чувствующего, как Марина. Разве, что смерть одного из родителей. Что потом и произошло, с ее матерью, когда Марина была подростком. Конечно, это не могло оставить глубокий след в ее открытой душе.
Ведь даже в самом раннем детстве (до 4 лет) она практически физически чувствует и переживает смертельную рану Пушкина в живот. Она видит эту картину в спальне матери. И похоже именно тогда у нее поэт ассоциируется со смертью. Живот, жизнь и боль соединяются в одну точку. Она еще в детстве выбирает себе «черную думу, черную долю, черную жизнь».
В шесть лет в музыкальной школе она видит сцену из «Евгения Онегина». И считает, что именно тогда в ней возникает страсть несчастной, невозможной любви. Позже она понимает, что героиня Татьяны повлияла еще на ее мать. И сама обрекает себя на нелюбовь, видит у себя, как у Татьяны дар роковой, несчастной любви.
161. Фёдор Козырев, ученик Яшалтинской СОШ имени В.А. Панченко. Село Яшалта, Республика Калмыкия
Марина Цветаева – самый не однозначный поэт семнадцатого века. Она не могла жить без любви, но при этом холодно относилась к собственным детям, ненавидела Советскую Россию, но всё-таки вернулась в неё.
Родилась Марина Ивановна 8 октября 1892 года в Москве. Мать, тоже Марина, была пианисткой, а отец, Иван Владимирович Цветаев прославил своё имя созданием Музея изящных искусств имени Александра третьего.
Сама Марина часто вспоминала, что музей был полноценным членом их семьи. Когда отец приезжал из заграничных командировок, обязательно привозил подарки, жене, дочерям и музею.
С детства Марина говорила на нескольких языках. Она была очень романтично натурой и страстно влюблялась. Всё равно в кого: в подругу, в персонажа прочитанной книги, например в Онегина и Татьяну одновременно. Девочка много читала и оттого у неё быстро испортилось зрение. Но она наотрез отказывалась носить очки. Будто бы ей нравится видеть мир размытым, нечётким.
Стихи Марина начала писать в шесть лет, однако её мать считала это бесполезным занятие, так как хотела сделать из дочери музыканта. А девочка всё равно продолжала писать и прятать их от взрослых. При этом, никому не позволяла критиковать свои произведения, любую критику принимала за оскорбления.
В 1910 году Цветаева на собственные средства издаёт дебютный сборник «Вечерний альбом». В том же году знакомится с потом Максимилианом Волошиным. Довольно быстро они станут хорошими друзьями, Волошин даже пригласит Марину в Коктебель, где её ждёт судьбоносная встреча с Сергеем Эфроном.
Марина была старше его на год и три дня. Почти сразу они придумали легенду о том, что родились в один день. Через полгода они обвенчались. Их семью нельзя было назвать крепкой. Марина часто выбирала себе новых кавалеров, но всякий раз сообщала мужу об их существовании и всякий раз возвращалась. В 1912 году у них рождается дочь Ариадна, в 1917 – Ирина.
После октябрьского переворота Сергей не сомневается в своём выборе и в числе первых отправляется в Новочеркасск, чтобы примкнуть к белому движению. Марина остаётся одна в голодной, холодной Москве с двумя дочерями.
Однажды к Цветаевой в дом вломился грабитель. Он ужаснулся окружающей бедности и, уходя, сам предложил Марине взять у него деньги. Эта история ещё долго ходила по Москве в качестве анекдота.
Чтобы не дать дочерям умереть от голода, Цветаева отдаёт их в детский приют. Знала ли она, что её двухлетняя Ира постоянно плачет от недоедания, девочка не пережила зиму. На похороны дочери Марина не приехала, впрочем, она никогда и не скрывала, что любит старшую дочь больше младшей.
Дело в том, что Ариадна была уникальным ребёнком, таким, как и сама Цветаева. К пяти годам она уже могла читать и писать. Девочка взрослела не по годам, в шесть лет начала вести дневник, свои первые стихи, написанные в возрасте семи лет, посвящает матери. «Мой домашний гений» - называла её Марина.
Ирина, в отличии от Али, была обычным ребёнком. Тяжёлые условия жизни с казались на ребёнке, Ирина росла болезненной и слабой. С ней не было не интересно, как с Ариадной, ею нельзя было хвастаться. Смерть младшей дочери Марина встретила равнодушно.
Почти 4 года Цветаева ничего не знает о судьбе мужа. В 1920 году Цветаева заканчивает цикл стихов «Лебединый стан», воспевающий белую армию. 11 декабря Марина Цветаева выступает перед победителями, солдатами и офицерами Красной Армии. Она выходит на сцену, перепоясанная юнкерским ремнём Эфрона, с его Полевой сумкой через плечо и читает лебединый стан, свой гимн белому движению.
Только через полгода почти утратившая надежду Цветаева узнаёт, что её муж жив и находится на пути в Прагу. Через год она с дочерью уедет в эмиграцию к мужу.
Скоро у Марины и Сергея родится долгожданный сын Георгий, или, как его назовут домашние, Мур.
В эмиграции Цветаева пишет особенно активно. Нужно отметить, что Цветаева считала поэзию – настоящей профессией. В отличии от Маяковского или Ахматовой, которые могли сочинять стихи, гуляя в парке, Марина каждый день просыпалась рано утром и сразу садилась писать стихи. И только в 12:00 шла завтракать.
В 1927 году весь русский Париж увидел как чекисты уводят на расстрел Сергея Эфрона. Это был французский фильм, а муж Цветаевой играл в нём крошечную роль заключённого в подвалах ЧК перед казнью. Кто мог предположить, что роль эта окажется пророческой?
Сергей стал всё чаще поговаривают своём желании вернуться на Родину. Он начал думать, что его выбор белого движения был неправильным, что эмигранты виноваты перед оставленный ими страной. Ариадна в этот период полностью отдалилась от матери и стала вместе с Сергеем планировать возвращение в Россию. Аля первая уехала в Советский Союз.
Затем настал черёд Эфрона. После одной неудачной операции его разоблачили и он вынужден был бежать. В одночасье из поэта Марины Цветаевой она превратилась в жену советского агента Эфрона. Её перестали печатать, русская колония Парижа объявила её негласный бойкот.
Цветаева не могла бросить мужа, она была вынуждена вместе с сыном отправиться вслед за Сергеем в СССР. Через несколько месяцев арестовывают и Сергея, и Ариадну. Цветаева пишет письмо Берии, в котором умоляет во всём разобраться.
С началом войны Марина отправляется в эвакуацию. В Елабуге их поселили в деревенской избе. Отношения с сыном были напряжёнными. Марина всё больше убеждается, что является для Георгия обузой. Она считала, что Советская власть отнесётся к нему более благосклонно, если у него за спиной не будет матери-эмигрантки. Цветаева покончила жизнь самоубийством 31 августа 1941 года. Но и Муру оставалось жить недолго, он погиб на фронте девятнадцатилетним.
Эфрона посадили вместе с огромным количеством других белых эмигрантов. Его сделали главой этого дела. Всех их объявили японскими, французскими и прочими шпионами, и все они через 3-4 дня подписали бумагу, что они таковыми являются, кроме Сергея Эфрона, который твердил на всех допросах, что он советский шпион. Всех расстреляли, а с ним не знали, что делать. И после всех пыток в сентябре 1941 он оказался в одной из психиатрических больниц Лубянки. И в деле есть удивительная записью. Находясь в помутнённом сознании, он просит, чтобы к нему пустили его жену, которая стоит за дверью и читает ему свои стихи. Только Цветаева на тот момент уже покончила с собой. 11 октября 1941 года Сергей Эфрон был расстрелян.
Ариадна будет находится в трудовом лагере вплоть до 1955 года. После реабилитации на протяжении всей жизни Ариадна занималась популяризацией творчества своей матери, она мечтала открыть музей, говорила, что готова быть в нём и уборщицей, и гидом, и билетёром. Но музей открылся только после её смерти, однако открытие застала сестра Марины, Анастасия. Она прожила 98 лет и добилась того, чтобы было совершено отпевание Марины, несмотря на то, что отпевать самоубийц запрещено.
Цветаева прожила тяжёлую жизнь. Но она всегда знала, что главная её деятельность – стихи останется в веках, твёрдо верила в то, что её произведения будут перечитывать и через сто, и через двести лет, и, судя по всему, не ошиблась.
160. Александр Москвин, литературный критик. Оренбург, Москва
Затонуло Степаново счастье: Степан Разин в поэзии Марины Цветаевой
Вместе с отдалённым гулом надвигающейся революции и камнепадным грохотом рушащейся империи в русскую поэзию ворвался Степан Разин. Долгое время он таился в народных и ставших народными песнях, где бросал за борт персиянку-княжну, предавался угрюмым думам на поволжском утёсе да видел вещие сны о своей грядущей гибели. Людям свойственно искать в прошлом аналогии с волнующими событиями дня сегодняшнего, а где же ещё обнаружится такой разгул бунташества?
Поэты, рискнувшие воплотить в стихах образ атамана, писали о нём каждый на свой лад. Александр Ширяевец, заметив, как всколыхнулся ярко-красный стяг, с крестьянской прямотой провозглашал, что «не умер Стенька Разин - / Снова грозный он идёт». В поэме Велимира Хлебникова «Степан Разин» разворачивались строки-перевертни, словно пытаясь наладить нарушенную связь времён, ведь, палиндром – это свершившееся путешествие во времени: читая начало, мы одновременно читаем и конец. Владимир Гиляровский, описывая казнь мятежного атамана, показывал, как сильный духом человек может даже умирать на плахе, чувствуя себя счастливым. Василий Каменский, упиваясь разгулом народной стихии, в поэме «Стенька Разин» призывал «славить Солнце-Стеньку» как символ звенящей молодости…
В стихи Марины Цветаевой Разин, хотя и окрылённый тревожными предчувствиями грядущих потрясений, шагнул из задушевной песенности. В финале стихотворения «За девками доглядывать, не скис…» (1916) появляется странница со сказом о Разине и о «его прекрасной персиянке». Повествование о лихих временах и тяжёлых судьбах становится важной деталью деревенского быта, изображённого, конечно, довольно романтизированно. Однако даже столь мимолётное упоминание в таком контексте намекает на глубочайшую укоренённость образа Разина в народном сознании.
В мае-апреле 1917 года Цветаева пишет триптих «Стенька Разин». В нём она обращается к истории, изложенной в песне на слова Дмитрия Садовникова «Из-за острова на стрежень…». Поэтесса делает своеобразный поэтический ремейк знаменитого сюжета, придавая прямой ясности народного сюжета невиданный разгул чувств, полностью преломляющий смысл истории. Через напевные интонации и сереброзвонные метафоры Цветаева доносит не вполне привычный образ «бешеного атмана»: персиянка для него не просто пленница или добыча, а возлюбленная («Я твой вечный раб, / Персияночка! / Полоняночка!»). Соответственно, идя на поводу у пьяной ватаги своих соратников, Разин не просто ставит узы товарищества выше личных интересов. Он предаёт сам себя. Утопив персиянку, Разин перестал быть тем самым «бешеным атаманом» и обрёк себя на поражение.
С выбрасыванием «персияночки, полоняночки» за борт история цветаевского Разина не заканчивается. Обратившись к черновикам Цветаевой, можно увидеть, что тут вступают в дело аллюзии к «Ундине» Жуковского (стихотворному переложению повести французского писателя-романтика Фридриха де Ламот-Фуке). Впрочем, даже без штудирования заметок поэтессы становится понятно, что она использует распространённый фольклорный сюжет – утопленница, как сказано в знаменитой поэме Пушкина, становится «русалкою холодной и могучей». Откровенного мистицизма Цветаева избегает – недаром третья часть стихотворения названа «(Сон Разина)». Однако сон, как водится в народной традиции, конечно же, вещий – мёртвая полоняночка обещает прийти за своим башмачком. Финальные строчки зловещи и полны фатализма: «И звенят-звенят, звенят-звенят запястья: /— Затонуло ты, Степаново счастье!». Но затонуло не некое личное счастье – обывательское благополучие, но и счастье бунташное, разбойничье.
Совсем иным настроением пронизано стихотворение «Царь и Бог! Простите малым…», написанное в первую годовщину октябрьской революции. Огненное кольцо фронтов смыкалось вокруг Советской Республики, и многим казалось, что «красный зверь» будет «смирён и связан». Хотя в сборнике «Лебединый стан», над которым Цветаева работала в годы гражданской войны, белогвардейцы – «белые звёзды доблести русской», «чёрные гвозди в рёбра Антихристу» - откровенно идеализируются, поэтесса прекрасно понимала, что кровожадные времена порождают террор и с той, и с другой стороны.
Волнения тех дней у Цветаевой воплотились в надрывно-истеричные строки. Антри Труайя отмечал, что «Цветаева своей поэзией не говорит: она кричит. Она кричит от тоски, от боли, от любви, от возмущения, от страха перед нескончаемой угрозой смерти». В этом стихотворении особенно слышен надрывный, пронзительный, пробирающий до дрожи крик. В интонациях стихотворения улавливаются и молитва, и причитание, и даже манифест. Рефреном звучат просьбы не казнить, развязать, пощадить, отпустить Стеньку Разина. Истовое кликушество первых строчек к финалу превращается в велеречивое воззвание к недопущению исторических ошибок, примирению, всепрощению. Помилование Разбойника означает спасение и для всех, «в страшную воронку втянутых».
Впоследствии столь развёрнутых обращений к образу Разина у Цветаевой не встречалось, но сам он всё равно не покидал поэтессу, пускай и лишившись как общественно-политических, так и мифологических коннотаций. В стихотворении «Я вижу тебя черноокой, - разлука…» (конец июля 1920-го года) Цветаева поэтически исследует разлуку – состояние, которое на тот момент она основательно прочувствовала и выстрадала. Удалённость от близкого человека, невозможность с ним увидеться и даже связаться представляется то женщиной в разных обличьях, то лихорадкой, то различными зверями, вырвавшимися откуда-то из полусказочных лесов и степей. Вереницу образов венчает сопоставление разлуки с «потомком ли Разина - широкоплечим, ражим, рыжим». Изводящее, выматывающее, опустошающее чувство мыслится подобным бунтарю-погромщику, «выпускающему кишки и перины». Безжалостность и неумолимость внутренних переживаний ни в чём не уступают вольному разгулу народного мятежа.
Ещё раз Цветаева углядит Разина в образе Владимира Маяковского – тоже отъявленного бунтаря, хотя и от мира литературы. Наверное, между двумя этими яркими личностями можно отыскать немало сходств – конечно, не столько реальных, сколько метафорических, надуманных, но Цветаева отталкивается не от родства характеров и устремлений – ей удаётся увидеть в разбившейся о быт любовной лодке Маяковского расписной чёлн Стеньки Разина. Некогда Маяковский счёл, что обязан дать поэтический ответ на самоубийство Есенина, но несколько лет спустя и сам свёл счёты с жизнью. Цветаева, словно следуя его советам, отозвалась на роковой выстрел стихотворением «И полушки не оставишь…» (1930). Там проводится неочевидная параллель в сопровождении вывода, пронизанного мрачной иронией: «Разин — чем тебе не ровня? — / Лучше с бытом совладал». И в этих, казалось бы, не самых значительных строках, можно увидеть не только отношение Цветаевой к Маяковскому, но и свидетельство её духовного надлома. Некогда она утверждала, что Степаново счастье затонуло вместе с утопленной персиянкой, но тут она намекает, что поэту, которого считает схожим с Разиным, следовало бы всё-таки выкинуть княжну за борт, пускай и метафорически…
159. Дарья Тихомирова, ученица МБОУ СШ № 18. Иваново
В погоне за Музой
Каждый, кто хоть однажды обращался к биографии Марины Ивановны Цветаевой, был шокирован тем, насколько многогранной и неординарной была ее жизнь. Она скиталась по свету, по литературным кружкам, по романтическим отношениям, но она никогда не покидала любимую поэзию, единственную вечную вещь в своей жизни. В конце эссе вы поймете, почему оно называется именно так, а пока, с вашего позволения, перейду к кощунственному рассказу о жизни великой поэтессы. Все, кто касается личной жизни великого человека, так или иначе занимаются кощунством.
Если начинать с самого поверхностного, безусловно, стоит затронуть творчество Цветаевой, а именно — его характер до и после коренного перелома. Самое удивительное, что дату творческого поворота все называют разную: кто 1913 год, кто 1921-й, кто аж 1925-й. Пытаться разобраться в этом многообразии дат тяжело, ведь все они верны только для нас с вами. Марина Ивановна наверняка была единственной, кто знал настоящую дату, с которой началась «новая цветаевская литература». Одно можно сказать точно: в этом неизвестном году лиричный текучий слог М. И. стал рваным и бойким, каким и оставался до самого конца.
Эта жесткость, взятая поэтессой под вдохновением творчеством Бориса Пастернака, оценивалась низко многими критиками-современниками, и оценивается так по сей день. Многие литературоведы видят в этом ошибку, попытку уйти от своей природы под предлогом навеянных чужим пером мотивов и стилистических особенностей. Может, оно и так, но кто сказал, что это была фальшивая Цветаева?
Набравшись смелости, я встаю на защиту цветаевской стилевой солянки. Хоть она и сочетает грубый материализм с высокопарным эллинизмом в одной строфе, она умудряется сделать это так органично, что обычный читатель сначала не понимает, что здесь, собственно, не так. Есть в этом что-то родное ее мироощущению, ей самой. Да и как тут не начать мешать железо с пухом, когда твоя собственная жизнь похожа далеко не на сказку?
Жизненный путь поэтессы был полон личных и политических интриг. Личные касались прежде всего бешеной частоты, с которой Цветаева влюблялась в каждый раз новый предмет восхищения. Сергей Эфрон, муж Марины, не мог не знать о ее «греховничестве», как любят выражаться религиозно настроенные ценители литературы. Любовные похождения М. И. предавались общественной огласке, потому Эфрон чуть было не вызвал нескольких любовников на дуэль. Вся это романтическая свистопляска не могла не сказаться на творчестве Цветаевой. Были там и спокойные отношения, и бурные, полные боли и страдания. Один из самых ярких и болезненных периодов, о котором Цветаева позже жалела, описан в запретном цикле стихотворений (названия не будет, знающие читатели догадаются сами).
Отдельного внимания заслуживают отношения Эфрона и Цветаевой с политикой. Знала ли Марина, что ее муж — агент НКВД, доподлинно неизвестно. Тяжелую жизнь в эмиграции омрачали постоянные допросы и обыски Цветаевой, организованные парижской полицией, подозревавшей Эфрона в организации громкого покушения. К сожалению, мы не можем быть уверены, что после такой «встряски» до нас в целости дошло все творчество Марины Цветаевой. Поэтесса уезжает за мужем в СССР, чтобы провести там самые сложные годы жизни.
Гибель Сергея Эфрона окончательно убила в М. И. все остатки былого жизнелюбия. Начался путь ее увядания. Дети в приюте, муж в ГУЛАГе, Марина — в нищете. Горькая незавидная жизнь, рождавшая самые чистосердечные и печальные стихотворения. Начало Великой Отечественной войны ознаменовало последний период творчества этой сильной женщины. Единственной поддержкой Марины был тот самый Борис Пастернак, чью «жесткость» так трепетно вводила в свое творчество. Теперь она была не навеянной, а самой настоящей. Отрывистая, скорбная, печальная жесткость поэтики Марины Цветаевой поставила сильную точку в конце ее литературного пути. В августе 1941 года она повесилась на веревке своего друга, и ее насыщенная событиями жизнь прервалась.
О чем же был этот рассказ? О том, что Марина всю жизнь гналась за чем-то. За рифмой, за образами, за стилем Пастернака, за любовными интригами, за впечатлениями от поездок и общения с интеллигенцией. Но это не так важно, все мы к чему-то стремимся. Куда важнее то, что и саму Марину Ивановну Цветаеву преследовали в вечной погоне. За ней гнались беды, за ней гнались политики, за ней гналась сама жизнь и, в конце концов, смерть. К сожалению, последняя догнала ее быстрее, чем это могло произойти, но тут уж ничего не попишешь, Такова трагичная судьба великой русской поэтессы, зав творчеством которой теперь никому уже не угнаться.
158. Наиль Сиразетдинов, писатель. Казань, Республика Татарстан
Последнее пристанище
О чем думала Марина Цветаева, приближаясь к последнему своему пристанищу, небольшому домику в Елабуге, в тот солнечный, роковой для себя день 31 августа военного 1941 года? О сыне Муре или дочери Але, Ариадне? Что происходило в ее измученном сердце в калейдоскопичной сумятице эвакуации? Что заставило ее добровольно перейти ту незримую грань, отделяющую жизнь от смерти? Их болшевская дача, последний большой дом всей семьи, когда они в последний раз были все вместе или мысли о том, как будет жить уже без нее, единственная теперь зримая кровиночка Мур? А может ей не давала покоя мысль о судьбе арестованной два года назад Али, в такие же солнечные и погожие дни конца августа 1939 года?
Вот она взошла на крылечко и переступила порог дома, в котором им с Муром теперь предстояло жить. В доме никого не оказалось. Ну что же, это ей сейчас только на руку.
Есть все же предел человеческому естеству. На одной из последних прижизненных фото Марины Цветаевой на нас смотрит усталый взгляд уже все же состарившейся женщины. Старели тогда рано, не то что ныне, когда часто семидесятилетние вполне сходят за сорокалетних. Достаточно малейшего импульса, небольшого внутреннего толчка, чтобы растущая безнадежность дальнейшего существования стала очевидной для нее, как безмятежное голубое небо сейчас над ее головой. Тяжелая тоска по Але и сгинувшему в неизвестности сразу после ареста мужу Сергею придавливала душу все сильнее. Все ее мысли были только о них, таких безгранично родных и милых. Теперь рядом только единственная оставшаяся частичка их семьи, Мур. И вот и все!
А может часто она стала вспоминать Ирину, чьей судьбой она как мать так безжалостно распорядилась? Она была не в состоянии в голодной Москве в гражданскую войну прокормить обеих маленьких дочурок, поэтому Ирину она на время отдала в детский приют. Буквально пожертвовав ею ради Али. Там Ирина и умерла. Смерть маленькой тоскливой, нудящей болью отзывалось в сердце Марины Цветаевой всю оставшуюся жизнь.
Та, прошлая жизнь, когда они имели возможность собираться всей семьей, вчетвером, казалась теперь фантастическим сном. Как расточительно они оказывается расстрачивали и совершенно не умели беречь те драгоценные минуты общения. Цветаева еле сдерживалась, чтобы не завыть сейчас в голос. Но глаза оставались у нее сухими. Так всегда было с ней в минуты глубокого сосредоточения. Радостные воспоминания заставили ее даже было забыться, но все же она хорошо помнила, зачем она на этот раз пришла в елабужский домик.
Ощущения в этот погожий денек 31 августа 1941 года обострились у нее до предела. Да, возвращаясь в 1937 году из Франции в СССР после долгой эмиграции, их семья и представить себе не могла куда и в какую страну они возвращаются. Творившееся на Родине изумляло. Аресты знакомых, знакомых их знакомых, были здесь будничным и рутинным явлением. Они жили в Болшево на даче, жили в надуманном и туманном самообмане, что уж их то это зло обойдет стороной. Не обошло. 27 августа 1939 года пришли за Ариадной. Чекисты перерыли весь дом в поиске компромата и увели за собою Алю. Больше свою дочь ее мама никогда не видела.
Марина Цветаева смахнула вдруг внезапно накатившиееся двумя ручейками слезы. И глубоко, всей грудью, чисто по-женски резко вздохнула: "Опять нюни распустила". Она что-то вспомнила и полезла под кровать за большим чемоданом, с трудом выволочив его оттуда. Достала семейный фотоальбом и стала с нежностью рассматривать родные лица, поглаживая подрагивающими пальцами фотографии. Папа, папочка, а вот мамочка, сестренка Анастасия, Сергей, малюсенькая Ириша, Аля, Мур... Мур!!! С внезапным страхом оглянулась, глаза у нее сузились как у кошки, она быстренько засунула фотоальбом в чемодан, не позабыв затолкать его обратно под кровать и словно ее сейчас уличат и застигнут за чем-то тайным и неприглядным, оторвала листок маленького блокнота и резко скашивая строки книзу, начала что-то писать. Потом выпрямилась: "А чего уж там тянуть. Пора!". Вышла в сени и решительно накинула веревку на крюк. Рывком, по-рысьи, вскочила на табуретку...
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверстую вдали.
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли...
157. Ксения Ром, поэт, прозаик, учитель в школе. Самара
"Марина и рябина", — так можно было охарактеризовать атмосферу, царящую 08.10.2022 в здании детской библиотеки, где в маленьком уютном помещении собрались ценители творчества Марины Ивановны Цветаевой. Рябина навсегда вошла в геральдику ее поэзии. Пылающая и горькая, на излете осени, в преддверии зимы, она стала символом судьбы, тоже переходной и горькой, пылающей творчеством и постоянно грозившей зимой забвения.
О.А. Клинг в своей книге «Поэтический мир Марины Цветаевой» пишет об этом так: «Завершает «Стихи о Москве» знаменитое «Красною кистью…», построенное на одном из центральных для Цветаевой автобиографическом мифе. В его основании два семантических центра. Первый—рождение поэта в день Иоанна богослова и отсюда один полюс мироощущения Цветаевой, связанный с тягой к вере, смирению, монашеству, аскетизму. Другое смысловое ядро стихотворения – жаркая рябина, символизирующая неукротимую страсть Цветаевой, её языческое начало, гордыню и фатально предопределённую трагичность (горькая кисть)» Появление Марины Ивановны на свет сопряжено со смертью – извечной темой осени («Падали листья,/Я родилась»). Однако сила и жажда жизни, как видно по последней строфе, пока сильнее смерти.
Имя Марины Ивановны не было мне знакомо с детства, так как в те давние-давние времена, когда я сама ещё была ученицей, фамилия Цветаевой в школьной программе не значилась.
Между тем вся страна, регулярно под Новый год, стругая ""Оливье", смотрела "Иронию судьбы" Эльдара Рязанова, и проникновенное "Мне нравится, что вы больны не мной..." как-то само по себе запало мне в душу и навеки там поселилось.
Ну, а так как я с детства была человеком дотошным, то моей маме пришлось открыть мне страСТную автора этих замечательных стихов. Я с такой страстью пытала маму, что той ничего не осталось, кроме того, как, назвав необычайно красивую фамилию поэта рассказать мне всё-всё, что мама о ней знала.
Я тогда пребывала в состоянии эмоционального шока: Цветаева...Цветы, астры, осень. Марина .Морская, стихийная, не такая, как все. Поэт-женщина, не терпевшая, когда её называли поэтессой, только поэтом.
А потом в моей жизни случился "Жестокий романс" Никиты Михалкова и там снова была Цветаева!
Потом Алла Борисовна своим "Монологом" сразила меня наповал, а Ирина Аллегрова замечательным клипом, снятым на библейский сюжет "отвоевала" так, что никакие Димы Биланы не смогли вытравить из души то первое восприятие и прочтения Цветаевой. Именно прочтения, потому что стихи Марины Ивановны сродни музыке и сразу на неё ложатся, несмотря на трудность восприятия текстов.
А читать Цветаеву сложно, потому что нужно вчитываться и вживаться в её удивительный мир: кипучий, штормящий и мятущийся.
И тогда ощущается её боль: боль непонятого и непринятого человека, боль отвергнутой (конкретным человеком и обществом) женщины и непомерно огромную, всё поглощающую любовь к жизни, вопреки тому страшному концу, который ожидал её нетленную душу, навеки воплотившуюся в простом рябиновом дереве.
В стихотворении 1913 г., посвящённому С.Эфрону – «Уж сколько их упало в эту бездну…» наиболее полно выражено неприятие смерти. В нём как ни в каком другом обнажились ранимость, тонкость душевного устройства поэта. Здесь общепоэтическая и символическая бездна предстаёт как трагическая неизбежность – смерть.
Цветаева, раненная ранней гибелью матери и столь долго игравшая со смертью, в конце стихотворения обращается к читателям:
- Послушайте! – Ещё меня любите
За то, что я умру.
Ощущение своей смертности, конечности бытия оборачивается болью. Цветаевское «Послушайте!» напоминает другое «Послушайте!» – Маяковского. Оба поэта в оппозиции к внешнему, непоэтическому миру, но Цветаева жаждет любви от этого чужого, но столь притягательного мира (« Я обращаюсь с требованием веры И с просьбой о любви»)
В этом стихотворении возникает автопортрет, но в ещё большей степени ощутим отпечаток духовного устройства поэта. Цветаева подчёркивает свою непреходящую детскость. Остро переживая равнодушное состояние мира без себя, после своей смерти, сама даёт себе характеристику: «Меня , такой живой и настоящей На ласковой земле!»
Цветаеву отличало яростное отношение к жизни.
Мужественные слова и строки стихотворения "Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес..." сразу же всплыли в памяти после того, как в нашей семье произошло большое несчастье.Недаром оно восходит к жанру заклинания. Здесь обыгрывается старозаветный сюжет об Иакове, вступившем в единоборство с самим Богом. Автор напрямую не называет имя Бога, а замещает его «тем, с которым Иаков стоял в ночи». Неужели эта хрупкая женщина вступает в единоборство с Ним? Вернее, её лирическая героиня?
Ещё совсем молодой, Цветаева много думает о смерти, в том числе и о самоубийстве. И в 1908 г. и в 1940г. от самоубийства её удерживает мысль только о том, что она нужна – в 17 лет – революции, за год до гибели – детям семье. Однажды зародившись, идея о добровольном уходе из жизни преследовала её до последних дней. А безумная любовь к жизни, судорожная лихорадочная жажда жить уживались в её душе и поэтическом мире.
«Мама и папа были людьми совершенно непохожими. У каждого своя рана в сердце. У мамы – музыка, стихи, тоска, у папы – наука. Жизни шли рядом, не сливаясь…Мама умерла 37-ми лет, неудовлетворённая, непримиримая, не познав священника…Её измученная душа живёт и в нас…Её мятеж, её безумие , её жажда дошли в нас до края», – признавалась Цветаева Розанову. Зрелая Цветаева в очерке «Мать и музыка» писала: «Мать залила нас всей горечью своего несбывшегося призвания, своей несбывшейся жизни, музыкой залила нас, как кровью, кровью второго рождения… Мать поила нас из вскрытой вены Лирики» А музыка ушла в поэзию и прозу Цветаевой, во многом определив неповторимый, завораживающий как сама музыка, притягательный для многих читателей стиль её творчества.
Будучи относительно зрелым поэтом в письме к Юркевичу от 21.07.2016 г. Марина Ивановна опишет своё понимание любви: «…мне не нужно любви, мне нужно понимание. Для меня это – любовь. А то, что Вы называете любовью (жертвы, верность, ревность), берегите для других, .. – мне это не нужно»
В годы студенчества стихи Марины Ивановны казались мне заумными и были абсолютно чужды для моего восприятия. То, что раньше отталкивало и было непонятным, неумолимо влечёт к себе сейчас. Видимо, до Цветаевой мне нужно было дорасти – и физически, и духовно, и, кроме опыта житейского приобрести ещё свой земной опыт – опыт женщины, любовницы, матери, дочери, опыт поэта.
Выйдя во многом из 19-ого века, Марина Цветаева стала крупнейшим поэтом 20-ого столетия, а ныне смело перешагнула в 21-ый век. Её поэтический мир – вне рамок и границ, неповторим и уникален. И каждый в нём находит для себя нечто важное.
156. Марина Александрова, студентка Смоленского государственного университета. Смоленск
Уже кленовые листы
На пруд слетают лебединый,
И окровавлены кусты
Неспешно зреющей рябины,
И ослепительно стройна,
Поджав незябнущие ноги,
На камне северном она
Сидит и смотрит на дороги.
А. А. Ахматова «Царскосельская статуя», 1916
Век спустя эти строки могут быть посвящены другому памятнику, установленному в Одессе. Это памятник двум поэтам, Анне Андреевне Ахматовой и Марине Ивановне Цветаевой. Подобные древнеегипетским царицам, восседают они на скамье в окружении леопардов возле Одесского литературного музея. Хотя нет, слово «подобные» здесь неуместно. Ведь Анна Ахматова и Марина Цветаева – истинные королевы Серебряного века русской поэзии. Огонь и холод, небо и земля, жизнь и смерть – две противоположности, два голоса, звучащих тогда и сейчас. Но самих женщин, словно в насмешку, судьба свела вместе лишь единожды.
Около пятнадцати стихотворений, двадцать пять лет любви и поклонения — вот что связывало поэтесс. Марина Цветаева боготворила Анну Ахматову и неоднократно посвящала ей стихи. Одним из первых было стихотворение «Анне Ахматовой (Узкий, нерусский стан)», написанное в 1915 году. Удивительный, противоречивый, какой-то неземной портрет Анны Андреевны создан здесь Цветаевой. Все стихотворение – антитеза за антитезой. Русская поэтесса – с «нерусским станом», в окружении фолиантов, в турецкой шали. Столь же противоречивы ее чувства – «холод – в весельи, зной – /В Вашем унынии». Марина Ивановна представляет своего кумира ангелом – и одновременно демоном («Облачный – темен – лоб/ Юного демона»). Цветаева боготворит Ахматову – и это обожание и преклонение чувствуется в каждой строке, в обращении «вы», в турецкой шали – мантии, императорском символе. И действительно, безграничной властью над словом и над сердцем обладает Ахматова («Каждого из земных/ Вам заиграть – безделица!»). Последняя же строфа – апофеоз стихотворения, признание в любви.
Встрече предшествовала достаточно обширная переписка поэтесс. Говоря о своем преклонении, Марина Ивановна писала: «На днях буду читать о Вас – в первый раз в жизни: питаю отвращение к докладам, но не могу уступить этой чести другому!». Еще откровеннее говорят строки из другого письма Цветаевой: «Вы мой самый любимый поэт, я когда-то – давным-давно – лет шесть тому назад – видела Вас во сне…». Посылая книги в Петербург, Марина Ивановна просила Ахматову подписать их: «Не думайте, что я ищу автографов, - сколько надписанных книг я раздарила! – ничего не ценю и ничего не храню, а Ваши книжечки в гроб возьму – под подушку!». И действительно сохранила. Сейчас подписанный Анной Андреевной сборник стихотворений «Подорожник» хранится в архиве Цветаевой. Дарственная надпись Ахматовой, сделанная в сборнике, кратка: «Марине Цветаевой в надежде на встречу. С любовью, Ахматова». Вообще в ответ на восторженные и многословные письма Цветаевой Анна Андреевна писала короткие (однако теплые) письма. И их Цветаева также берегла.
Страшными для Цветаевой оказались те дни, когда по городу прошли слухи о возможной смерти Ахматовой. Случилось это вскоре после расстрела Николая Гумилева. «Все эти дни о Вас ходили мрачные слухи, с каждым часом упорнее и неопровержимей», - писала сама Цветаева в очередном письме к Анне Андреевне. - «Эти три дня для меня Петербурга уже не существовало, - да что Петербурга…». Одно это показывает, насколько глубоки были переживания поэтессы, и, возможно, именно из-за этой остроты собственных чувств остальные поэты казались ей в тот момент равнодушными и даже больше, бездушными. И огромную радость принесло ей известие Маяковского о том, что Ахматова – жива! И еще сильнее стало желание встретиться с Анной Андреевной.
Но еще до этого, в 1940 году в руки Цветаевой попал новый сборник стихотворений Ахматовой. И Марина Ивановна неожиданно критически отнеслась к нему, полагая его «непоправимо-белой страницей». Вообще в то время преклонение перед Ахматовой значительно ослабло в душе Цветаевой, и она даже подсмеивалась над собой молодой и своей любовью. «...Да, вчера прочла — перечла — почти всю книгу Ахматовой и — старо, слабо. Часто (плохая и верная примета) совсем слабые концы; сходящие (и сводящие) на нет», - так писала Марина Ивановна в своей тетради о новом сборнике кумира. К тому времени Цветаева считала Ахматову поэтом «без развития, без истории». Поэтом с «готовой душой», что с самого начала творческого пути выявил себя целиком и полностью. Но о встрече по-прежнему мечтала.
И встреча эта, единственная, продлившаяся в два дня, состоялась в 1941 году в Москве. Произошла она на Большой Ордынке в доме 17, в квартире 13 у Ардовых. «И вот в один из дней Марина Ивановна позвонила нам по телефону. Анна Андреевна попросила ее приехать. Но она так сбивчиво поясняла, куда надо прибыть, что Цветаева спросила: — А нет ли подле вас непоэта, чтобы он мне растолковал, как к вам надо добираться? Этим «непоэтом» был я. Мне удалось внятно изложить адрес, Марина Ивановна вскоре появилась в нашем доме», - таковы воспоминания Ардова. А вот со слов Анны Андреевны, записанных Алей, обстоятельства встречи выглядят иначе: «…узнала от Б. Л., что М. И. здесь, дала ему для нее свой телефон, просила ее позвонить, когда она будет свободна. Но она все не звонила, и тогда я сама позвонила ей... М. И. была дома. Говорила она со мной как-то холодно и неохотно — потом я узнала, что, во-первых, она не любит говорить по телефону — «не умеет», а во-вторых, была уверена, что все разговоры подслушиваются. Она сказала мне, что, к сожалению, не может пригласить меня к себе, т. к. у нее очень тесно, или вообще что-то неладно с квартирой, а захотела приехать ко мне».
Но так ли важно, кто и кому позвонил, если долгожданная встреча наконец состоялась? Анна Андреевна и Марина Цветаева несколько часов беседовали наедине, читали друг другу стихи. Обменялись поэтессы и подарками: Анне Андреевне были подарены четки, какие бывали только у тех, кто побывал на могиле Пророка. Четки эти Ахматова носила не снимая. Преподнесла Цветаева переписанные ею «Поэму Горы» и «Поэму Конца», позже изъятые у Ахматовой при аресте сына. «Мы как-то очень хорошо встретились, не приглядываясь друг к другу, друг друга не разглядывая, а просто М. И. много мне рассказывала про свой приезд в СССР, про Вас (Алю) и Вашего отца (Сергея Эфрона) и про все то, что произошло», - так сама Аля записала со слов Анны Ахматовой об этой встрече.
На следующий день женщины встретились в гостях у Н.И. Харджиева и снова долго беседовали. «Марина Ивановна приехала с утра, и весь день мы не разлучались, весь день просидели вот в этой комнате, разговаривали, читали и слушали стихи», - слова Ахматовой. Зачитаны были и отрывки двух поэм: «Поэмы без героя» и «Поэмы воздуха». Оценили друг друга Ахматова и Цветаева весьма критически. Марина Ивановна довольно язвительно сказала, что «надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писать об арлекинах, коломбинах и пьеро». Анне Андреевне «Поэма Воздуха» также не приглянулась («вещь кризисная и больная»).
После этой встречи они расстались – и более уже не встретились.
155. Станислава Майская, cтудентка художественного отделения СамГУ. Самара
Судьба поэта
“Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами…”
Знакомые со школьный скамьи строчки.
Мелодичные.
Понятные.
Тогда они казались чем - то одухотворенным. Их можно были написать в записке для того самого. Одного - единственного. Первого - последнего...
Их можно было ощущать. Снова и снова.
Ими можно было мечтать.
Но прошли годы…
И они стали другими.
Пережитыми.
Прочувствованными.
Они утратили возвышенность. Перестали быть тайной и откровением.
Они стали приземленными.
Они стали родными.
Строчки, которые не просто говорят.
Строчки, которые ты чувствуешь. Которые ты переживаешь и переосмысливаешь.
Рожденные самой жизнью…
Прокручивая в голове стихотворение, я стояла у здания почты и никак не могла собраться с мыслями. Мой сборник. Сборник стихов, который в распечатанном виде я держала в руках и хотела отправить.
Конкурс. Первый в моей жизни. И такой важный.
А ведь там буду участвовать и состоявшиеся поэты.
По сравнению с ними - я ничто.
Я стояла уже минут тридцать и никак…никак не могла сделать шаг. Шаг, способный перевернуть весь мой мир.
Но важнее этого - шаг, заставляющий меня принять саму себя.
О судьбе поэта можно говорить до бесконечности.
Эта тема значимая и важная в русской литературе.
Затронувшая умы многих гениев, потревожившая великих философов.
Но именно у своего идейного вдохновителя, наставника и учителя я захотела узнать ответ.
У человека, несомненно, талантливого и одаренного, рождённого, чтобы творить, и творящего, чтобы рождаться вновь и вновь.
У Марины Цветаевой, которой и посвятила свой первый сборник стихов.
Марина Ивановна в слове “поэт” всегда видела трагедию.
В её мире он изначально был обречён на страдания, ведь ни эпоха, ни пространство ему не принадлежат, как и он не принадлежит им.
Он другой. “До всякого столетья” - как выразилась она сама в своём стихотворении.
Душа, живущая в другом мире, для которой нет преград и пределов. Для которой не существует самого времени - ведь время порождает рамки, а поэзии рамки чужды. Она создается с целью внести что - то новое и навсегда остаться.
Безразмерная. Вечная.
Поэт говорит о том, что никогда не измениться и не исчезнет, но так, как об этом ещё никто не говорил.
В представлении поэтессы лишь мироздание было соразмерно творцу, ведь именно в нём он и существовал, о нём писал, в честь него творил. И в этом мироздании он был свободен.
Свободен, как птица. Как тот, кто имеет крылья.
И эта свобода ассоциировалась у неё с душой.
Марина Ивановна писала “Равенство дара души и слова — вот поэт”. А про себя говорила: “Душа родилась крылатой”.
Свой талант она представляла как полёт, как невесомость своего существа.
И в то же время, несмотря на чувство прекрасного и живого, поэтессу омрачала правда.
Поэт отличается от всех и вся. А потому отвержен, брошен и отринут.
“Есть в мире лишние, добавочные,
Не вписываемые в окоём.”
Говорила она про поэтов.
“Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться — мне едино.”
Упоминается в стихотворении “Тоска по Родине”, в котором одновременно мы ощущаем и грусть по родной стороне и безразмерное одиночество и осознание: на каком бы языке поэт не говорит, какой бы крови не был, на чужбине ли находился или на родине, - везде и всегда он будет чужим - “мне всё равно, мне всё едино”.
Особенно остро и чутко противостоянии поэта и мира ощущается в стихотворении “Поэт”.
Что же мне делать, певцу и первенцу,
В мире, где наичернейший — сер!
Где вдохновенье хранят, как в термосе!
С этой безмерностью
В мире мер?!
Поэт - изгой, отщепенец.
И Марине Ивановна знала это по себе.
Не вписывающаяся ни в какие рамки. Не принятая на Родине, отвергнутая как поэт за границей - в кругу русской интеллигенции.
Чужая. Не принятая...
Но не опускающая рук, пишущая для души и от души.
Ищущая любовь и понимание.
И не находя их, выражая всё в строчках, в словах.
Свою боль. Свои страхи. Свою потерянность.
Ещё на заре своего творчества в одном из стихотворений она написала: “Прохожий, остановись!”
Мольба ещё юной, но не по годам талантливой и умной девушки. Мольба о помощи, о понимании…
Но понимания не будет.
И предсказывает это Цветаева в юности, когда мир поэзии ею уже открыт, но она пока не открыта для него.
Так и поэт в её облике будет говорить и станет услышан, но лишь тогда, когда заговорит “голос из - под земли”. Её голос. Голос мёртвого поэта.
И всё - таки, какой бы трагичной и ничтожной не казалась судьба поэта ему самому и окружающим. Есть в ней - сером небе и лучи солнца.
Те самые моменты, когда поэт в полной мере осознает полноту своего таланта, уходит в поэзию с головой
В одном из писем к Иваску она писала:
“"Нет, голубчик, ни с теми, ни с этими, ни с третьими, ни с сотыми… ни с кем, одна, всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей, — без круга, без среды, без всякой защиты, причастности, хуже, чем собака, а зато -
А зато — всё".
Всё.
То самое мироздание что соразмерно творцу. что является его приютом и спасением. Творчество, песня слова.
Полёт фантазии, ночь бессонная, но продуктивная, рука. пишущая, словно сама, слог, идущий из ниоткуда на язык, работа мысли, что напоминает тёплый летний денёк, само дыхание жизни.
И это всё как маленькое солнышко в груди, что согревает в самые тяжёлые времена, что дарует смысл, заставляет действовать, творить, дышать…
Как целый мир. Только внутри.
Стихотворение “Поэт”, на первый взгляд печальное, трагическое, теперь видится совсем в другом свете.
“Тот поезд, на который все
Опаздывают…
- ибо путь комет.
Цветаева была мастером слова.
Так задумайтесь. “Комета”.
Разве при этом слове приходит на ум, что - то отвратительное и уродливое. Напротив. Полёт кометы - как послание Богов, их благословение. их “привет”.
Как дар, данный небесами. Людям.
Простым людям, не поспевающим за “поездом” - жизнью, которая у поэтов другая.
Ведь им не нужны проводники - книги, чтобы увидеть красоты мира, стать тем, кем всегда мечтал, исполнить мечту…
Они сами являются проводниками. Они проводят свет в наш мир: “Как луч тебя освещает!”
Их жизнь нельзя уместить ни в расписание. ни в календарь. Она настолько непредсказуема и многогранна, что её не смогу сдержать ни одни границы.
“Мы бога у богинь оспариваем
И девственницу у богов!”
Ещё одна строчка, раз и навсегда ставящая точку в теме поэта и поэзии.
Поэт в глазах Цветаевой сравним с богами.
Нет. Он выше их - ведь он посягает на их дары.
Мотив божества - создателя, творца стихов и миров, заключённых в них. Вдыхающего жизнь в слова. В людей, в целые миры.
Имея при этом лишь лист бумаги и перо.
Так какова же судьба поэта?
Одиночество? Непонимание?
Возможно.
Но вместе с тем и то, что недоступно другим - целые миры, прекрасные и удивительные.
Миры, в которые поэт вдохнёт жизнь.
Которые вдыхают жизнь в других.
Наконец, собравшись с силами, я решилась. Сжав листы со стихами, я зашла на почту. Оформила отправку и, запечатав конверт со сборником, отдала на отправку.
Что меня ждало - я не знала.
Меня могли высмеять.
Могли осудить и не понять.
Отвергнуть.
Но я решилась.
Ведь, как показала Марина Ивановна, это стоит того.
А уж что из этого выйдет. Посмотрим.
154. Анастасия Рогатнева, студентка филологического факультета СмолГУ. Смоленск
«За любовь за твою за лютую»
Говорила мне бабка лютая,
Коромыслом от злости гнутая:
— Не дремить тебе в люльке дитятка,
Не белить тебе пряжи вытканной, —
Царевать тебе — под заборами!
Целовать тебе, внучка, — ворона.
Приближаясь к полуночи, но не успев добраться до нового числа, родился поэт, будто отмеченный апостолом Любви. И, действительно, любовь, в ее недостатке и избытке, вела поэта через ярко зажжённые залы и черные коридоры в завтра. А завтра и родилась Марина Цветаева. Отмечая 8 октября ее День Рождения, стоит добавлять, что оно наступит позже – ближе к числу 9, на грани, где и числа-то особой роли не играют. Должны ли они что-то решать сейчас? Человек ограничен теми же числами, пока ими ограничивает себя. Жизнь Цветаевой безгранична. И не по причине ее поэтства. Причина в любви. Как бы банально все ни было, но любовь, любого качества и срока годности, лежит в основе всего, в том числе, нас самих. Только что делать с этой любовью?
Цветаева взращивала в себе поэта в затишное время. Детство подарило ей множество возможностей, из которых, будто зная что-то из завтрашнего дня, она брала все нужное. Юность встретила молодого поэта еще жарче: первые публикации, любовь, надежда на юное дарование, знакомства, стихи, венчание… Но после затишья всегда приходят тяжелые времена.
Любила Цветаева красиво, но будто бы вполсилы. Ее раннее творчество требовало проверки на искренность, преданность, силу и мужество. Никто другой ничего от нее не требовал.
Первая мировая война. А затем гражданская. Муж демобилизован. Два ребенка. Нищета. Голод. И гордость… Смерть младшей дочери. Многие винят Цветаеву в последнем: недолюбила, недоберегла. Может быть и так – не хватило сил любить: любить Родину, которая разрушается и рушит все вокруг, отвергая и ее; любить детей, без поддержки, в страхе и панике; любить себя, не потерять свое лицо. В итоге Цветаева потеряла практически все. И будет терять за недостаток и переизбыток.
Ровно облако побелела я:
Вынимайте рубашку белую,
Жеребка не гоните черного,
Не поите попа соборного,
Вы кладите меня под яблоней,
Без моления, да без ладана.
Жизнь переломилась, сменила вектор: новые города, новые знакомства, попытки выжить, оставаясь собой. Цветаева эмигрировала из России к мужу, которого на долгое время потерла. Казалось, жизнь станет лучше: кое-какие заработки, единственная дочь растет, родился сын, рядом муж и стихи – стихи пишутся. Но любовь требует. Муж Цветаевой, Сергей Эфрон, как и дочь, постепенно перебирались обратно – на Родину. Они приняли новые правила, Цветаева же не хотела их принимать. Но хотела домой. Обида и любовь смешались в одну большую боль. Или в еще большую любовь?
Не сумев осилить недовысказанную, недополученную любовь, она отдала ее главному человеку в своей жизни – сыну. Он заменил ей все: мужа, дочь, друзей, Родину, Бога…И стихи. Нет, Цветаева продолжает писать, но это уже не главное. Главное – Мур.
Цветаева многое сделала не так, как человек, но пережила все удивительно точно, как поэт. Все что не принял сын, в котором не было воспитано умение ценить любовь, приняли стихи. Она во много потеряла себя в неконтролируемых чувствах, но пыталась вернуть. В завтрашнем дне она на Родине, которую, по-честному, никогда и не покидала.
Поясной поклон, благодарствие
За совет да за милость царскую,
За карманы твои порожние
Да за песни твои острожные,
За позор пополам со смутою, —
За любовь за твою за лютую.
Возвращение домой. Каким оно должно быть? Цветаеву встретили «пылко»: сначала арестовали дочь, затем мужа. Ей осталось лишь пытаться уберечь сына, который устал быть ею любим. Она осталось одна: в стране, которую любит, но которой и не нужна, с сыном, которого любит, но которому так же не нужна, со стихами, которые тоже оказались ненужными. Ее любовь никому не была нужна, как, казалось, и она сама, ставшая этим горьким, как и ее рябина, чувством. Она не стала дожидаться очередной встречи с апостолом Любви – устала жить в завтрашнем. В последний день лета ее не стало. Даже напоследок она, со ставшей свойственной ей больной любовью, позаботилась о дорогом ей сыне.
Во много Цветаева стала жертвой, как патриот, как поэт, как женщина, жертвой любви, в первую очередь, к своей стране, которую у нее отняли. Но какой ужасной она ни была бы, как бы долго и сильно ни избивала ее, заставляя терять и терять, Цветаева предана ей: «За любовь за твою за лютую».
Как ударит соборный колокол —
Сволокут меня черти волоком,
Я за чаркой, с тобою роспитой,
Говорила, скажу и Господу, —
Что любила тебя, мальчоночка,
Пуще славы и пуще солнышка.
«За любовь за твою за лютую» Цветаеву любят сейчас. Любят через стихи. И она через свои стихи все еще любит. В этом Цветаева хороша. Безгранична. Ведь, как мы знаем, числа ничего не значат. Наверное, поэтому не хочется восхвалять Цветаеву, как человека, ее творчество и заслуги перед литературой: все это ограничено, словами или тематикой, разницы нет. Вся суть в любви – именно в ней Цветаева жива. И лишь тогда, когда понимаешь эту «лютую» любовь, начинаешь и Цветаеву любить так же «люто».
Приближаясь к полуночи, но не успев добраться до нового числа, родится ли новая Цветаева? Кого отметит апостол Любви нести избыток и недостаток любви через историю и время? Ведь, наверное, пора…
153. Елизавета Сивакова, студентка Смоленского государственного университета Смоленск
Много рассказано и написано о Марине Цветаевой, настолько много, что, приступая к написанию этой работы, я немного растерялась. О чем же рассказать в своем сочинении, о чем поговорить, чем увлечь? Перебирая в памяти все, что я когда-либо слышала о великой поэтессе, я вспомнила эпизод из её жизни, который когда-то мне очень хорошо запомнился, а сейчас пришелся весьма кстати.
Всем пророкочет голос мой крылатый –
О том, что жили на земле когда-то
Вы – столь забывчивый,
Сколь незабвенны.
Эти строки юная Марина Цветаева посвятила не менее молодому, но очень талантливому актёру-современнику – Юрию Завадскому. Узнав про их историю чуть больше, мне показалось, что об этой случае просто необходимо рассказать.
Они познакомились в октябре 1918 года, когда Павел Антокольский привел Марину на занятие в театральную студию Евгения Вахтангова. Это можно было назвать любовью с первого взгляда: Цветаеву сразу заворожил статный высокий красавец с классическим античным профилем лица. И мало того, что красавец, так ещё и с голубыми глазами («что-то ангельское»), с падающей на лоб седой прядью в двадцать три года… Словом, Марина увлеклась молодым актером отчаянно и со всей страстью, результатом которых стали потрясающие в своей нежности стихи:
Ваш нежный рот –
сплошное целованье...
Любовь ли это - или любованье,
Пера причуда - иль первопричина,
Томленье ли по ангельскому чину –
Иль чуточку притворства –
по призванью...
Именно здесь, в Мансуровском переулке, Цветаева начала постепенное знакомство с прежде чуждым ей миром театра. Прошло совсем немного времени, и она увлеклась всерьез студийцами и их волей к жизни, энтузиазмом, энергией. Они давали ей стимул жить, хотя Цветаева была старше студийцев всего на несколько лет. В этот момент Россия переживала тяжелый период своей истории – шла гражданская война, повсюду боль, разруха, голод – а студийцы, будто назло всему, искали новые пути в театральном искусстве. Это был вызов, который всегда импонировал строптивой и мятежной Цветаевой. Это отразилось и в некоторых стихах поэтессы:
Я с бандой комедиантов
Браталась в чумной Москве...
В то же время Марина, вдохновленная Завадским, почти каждый день, начиная с 1918 года, пишет ему стихи. «Зачарованная им», как она сама говорила позднее, Цветаева собирает эти произведения в сборник «Комедьянт», ставший потом, по её мнению, одним из лучших в её карьере. В потоке этих стихов, объединенных одной мыслью, точно прослеживается облик актера-комедьянта, человека искусства, необычного и противоречивого, но «с нежным и прекрасным лицом» – того Юрия Завадского, которого все знали и не знали одновременно.
Она рассказала читателям такую весть: вот жил когда-то этот «забывчивый и незабвенный» актер «с нежным ликом, знобящим грудь, как зимние моря», – Юрий Завадский. Как трогательно и нежно звучит её признание ему:
Друг, разрешите мне
на лад старинный
Сказать любовь,
нежнейшую на свете.
Я вас люблю...
И от того ещё страннее узнавать, что сам Завадский будто сторонился этой нежности, всепоглощающего присутствия в его жизни. Они встречались очень часто: на репетициях, на спектаклях, на читках пьес, на вечеринках и общих прогулках… Всегда в обычной жизни Завадский был отстранен, можно сказать, что холоден, что совсем не вязалось с его обликом на сцене, или в работе над новой пьесой, когда энергия кипела в нем через край, заражая всех остальных вокруг. Возможно, его пугала чрезмерная любовь Цветаевой, её одержимое желание «одарить», любить первой, любить безоговорочно. Сама Цветаева позже писала об этом с грустью: «Никто не хочет любви, которая вечно горит в моем сердце».
Обладая тонким чутьем, Завадский, кажется, понимал, что Цветаева совсем не такая, как все, женщина, и её любовь может погубить. Поэтому, не смотря на стопочку потрясающих стихов и пьес, посвященных Юрию Александровичу (по их тональности и настроению совсем не трудно догадаться, кто был вдохновителем), пути Цветаевой и Завадского в какой-то момент разошлись, чтобы потом вновь пересечься в 1976 году, когда вышла в свет «Повесть о Сонечке»…
Но это уже совсем другая история.
152. Рамила Гахраманова, блогер, магистратура ВятГУ. Киров, Кировская область
Что же мне делать, певцу и первенцу,
В мире, где наичернейший сер,
Где вдохновенье хранят, как в термосе,
С этой безмерностью в мире мер.
(апрель 1923, М.И. Цветаева)
«Безмерность» М.И. Цветаевой, её исключительность, творческая индивидуальность стали главными венцами поэта, которые так выгодно отличают его от современников. Не поэтессы, а поэта – по старой ахматовской памяти мы знаем, что настоящие талантливые люди вне рода, вне нации и, так как мы собрались здесь спустя 130 лет, вне времени.
В чём феномен Цветаевой? В чём искать её уникальность?
Талантливый человек талантлив во всём – многие слышали такое, казалось бы, банальное, но правдивое изречение. Откуда начинается гениальность поэта? С кончиков прядей до пальцев.
Многие современники отмечают песенное плавное течение в речи Цветаевой – она изъяснялась словно стихотворной прозой, «белым стихом». Стоит отметить, что широкий кругозор Марины Цветаевой ставил её в центр дружеского внимания – с удивительным собеседником хотелось пообщаться многим. Эта речь смеси мудрости и ребяческого каприза. Да и писала она так же, как и говорила – ритмично, сглаживая звуки и углы, подчёркивая, усиливая, раздельно, выделяя.
Цветаева обладала богатым словарным запасом. Его наполняемость была с глубоким стилистическим пластом оттенков – от обиходной речи до редких терминов, от диалектов и просторечий до словаря барочной архитектуры. Такая проникновенная языковая осязаемость делала поэзию Цветаевой яркой, чувственной и интересной. Многие современники отмечали, что любой разговор с поэтом мог перейти к словесной игре, литературному турниру, и брошенное ею наугад слово, мысль непременно должны были быть подобраны собеседником.
При прочтении стихотворений М.И. Цветаевой появляется ощущение лёгкой лиричной поэтичности. Пишет чувственная, преданная, осторожная и кроткая девушка. Но внешность и образ жизни поэта далёк от лёгкости женского идеала. Несмотря на вечную нужду в близкой дружбе, тёплом крепком плече, ранимость и излишнюю привязанность к людям, встречающимся на её пути случайно и неслучайно, в ней было что-то природно-тяжёлое для неё самой. Мужские руки, жёлтые ногти, чуть грубая походка выдавали в ней человека удручённого, озабоченного тяготами судьбы и обыденностью дней. В ней был надлом, который заставлял её скитаться по странам, людям, страницам, изданиям. Надлом, режущий и больной, любопытный и умный, но какой-то нервный, опасный, который делал её речь болезненной.
Цветаева боролась всегда. Неукротимая, решительная, воинствующая, она всегда на стороне побеждённых, так как победители ей претили. Стиснутая рамками беспросветной нужды, М.И. Цветаева – необычайной одаренности человек – была вынуждена принять правила мятущейся судьбы. В стихотворениях вычитываешь трагедию несовместимости бренного и вечного. Её стихия – трагедия героизма, жертвенности, гордыни и бедности. Можно даже сказать, что М.И. Цветаеву возбуждало любое дерзновение, борьба – «взять сторону угнетённого», как писал Н.В. Гоголь. В одном из писем она писала: «...беда во мне, я не умею любить, кроме своей души, то есть тоски, расплесканной и расхлестанной по всему миру и его пределам. Мне во всяком человеке и чувстве тесно...я не могу жить во днях. Эта болезнь неизлечима, и зовётся – душа». Тем не менее это не помешало, а даже способствовало новому дуновению поэтического ветерка в русскую литературу первой половины ХХ века.
Как поэт, она ощущала нутром каждое слово – вслушивалась, вчитывалась так, словно каждая буква обладала огромным значением. Она беззаветно любила слово, его самостоятельное значение, его архитектонику. Читая чужие стихи, она делалась актрисой: кивала головой, взмахивала руками – рисовала образы стихотворения.
М.И. Цветаева не примыкала ни к одной литературной группе поэтов – в ней была непоколебимая уверенность в своей непохожести на других – в своём даре от Бога. Ей были свойственны гордость, самоутверждение, но в её случае сознание своей силы – правда, а не порок. Она была органична в своей естественности. Она так чувствовала мир, и эти чувства оставили в своих сердцах многие.
М.И. Цветаевой тяжело давались бытовые домашние работы, чего не скажешь о трудностях творчества, над которыми она легко носилась и даже с удовольствием. Ей нужен был только стол и покой (см. «Стол» Цветаевой М.И.). И стихотворения лились под тонкой струёй озарения свечи. Торжество поэтического дара, которое выходило за пределы рукописей, комнаты, художественной мысли и мировосприятия эпохи. Цветаева всегда была на шаг впереди, и творчество поэта было понято литературным сообществом уже потом.
Трагичный уход из жизни - не менее трагичной была и сама жизнь М.И. Цветаевой. Как говорила она сама: «Одному человеку не хватает одной жизни, другому – её слишком много».
(О, этот стих не самовольно прерван!
Нож чересчур остёр!)
...И – дерзновенно улыбнувшись – первым
Взойти на твой костёр.
Примечание
В эссе использованы материалы из книги «Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Годы эмиграции» - М.: Аграф, 2002. – 336 с.)
151. Алевтина Бояринцева, музыковед, кандидат искусствоведения, критик.
Счастье поэта быть музыкантом
Если бы вместе с Мариной не родилось ее чувство к музыке, не родилась бы нежная и гордая Марина Цветаева. Для многих музыкальное детство - первое жизненное испытание. Даже если ребенок одарен, избыток «музыки для учения», настойчивые в своей идее воспитать конкурентоспособного музыканта родители, шумный педагог превратят его жизнь в маленький режимный ад.
Но если ребенок - музыкант-Поэт, все требования режима он превратит сначала в игру, потом в звучащие строки: кантиленные или речитативные (стремительный речитатив secco, прочувствованный accompagnato). Это счастливая история Марины Цветаевой. Одна из немногих счастливых в ее жизни.
Нотки-воробушки, Прекрасный Рояль, табурет, с которого так весело спрыгивать после занятия, такие разные «музыки» - сводной сестры и матери – все это герои детской музыкальной сказки. И одновременно форма примирения суровой дисциплины и абсолютной свободы. Ее могла создать только Марина Цветаева, дочь пианистки. И это могла сохранить в стихах только Марина Цветаева, поэт-музыкант.
Удивительно, что для нее в музыке самым трудным стали ноты – знаки. Их можно было бы приравнять к буквам. Или к тайнописи, а себя увидеть археологом, человеком, которому доступна тайна знаков. «Но ноты <…> - никогда не полюбила. Ноты мне – мешали: мешали глядеть, верней не-глядеть на клавиши, сбивали с напева, сбивали с знанья, сбивали с тайны, как с ног сбивают, так - сбивали с рук» («Мать и музыка»). Мешали еще и тем, что ограничивали свободу общения со стихией звука. Поэту хотелось слушать музыку - и слышать ее, наслаждаться ее стихийностью, непокоренностью. А нотные знаки стихию превращали в прозу. Они условно и примитивно отражали то, что казалось Марине неуловимым.
Позднее отношение к нотам на листе изменится. И даже приблизит момент открытия своего берега в том потоке Лирики, в который погрузила ее мать, – берега поэзии. Увидев в детстве, как пишутся слова в романсах – расколотыми на слоги (слог - нота), - Марина повзрослевшая повторит этот опыт уже на своих собственных словах: «вынужденная необходимостью своей ритмики». Вот лишь один всплесков лирической музыкальной волны, подхватившей поэта еще в раннем детстве – слишком раннем для нот, но своевременном для музыкальных впечатлений.
Своевременной, хотя и болезненно неприятной, была встреча с метрономом: «я его стала ненавидеть и боятся до сердцебиения, до обмирания, до похолодания, как и сейчас боюсь по ночам будильника, всякого равномерного, в ночи, звука» («Мать и музыка»). Для Марины всякая мера, всякий закон – а метроном их объединяет и взаимно усиливает – скучны и страшны. Ее строки неумеренны, не примерны, ее цезуры, пунктуация – «незаконны». Интонационно-мелодический поток поэзии вступает в конфликт с метроритмом. Их примиряет только внутреннее чувство меры, данное поэту от рождения и воспитываемое им. У Цветаевой, возможно, был свой особый «метроном» - не тот, который механически отщелкивает время, а тот, который создает временную ось. Она позволяет поэту точно ощущать время звучания и время молчания. Цветаевский метроном - одушевлен: это континуум, несущий на себе сложную, подвижную конструкцию стиха. Он - антипод метронома из детства. Тот «был – гроб, и жила в нем - смерть». Этот, цветаевский, - простор и свобода для живого поэтического пульса.
Музыка, записанная нотами, закончилась для Марины со смертью матери – ранней, тихой, ожидаемой. Музыка как лирическая стихия началась после освобождения от уз обязательности. «Недюжинных», как напишет позднее сама Цветаева, музыкальных способностей оказалось мало для консерватории, сцены, жизни за клавиатурой. Но достаточно, чтобы раскрыться поэтической природе. Музыка как форма парадоксального высказывания (единство в многозвучности, «читаемость» невербального содержания) помогла Марине Цветаевой: подсказав, что стихотворение может иметь плотную или прозрачную фактуру, что и стена аккордов, и полет пассажей - ему в помощь, что поэзия не может быть равнодушна к тональности. Наконец, что стихотворение имеет право на мелодичность и принципиальный отказ от нее, что темпы, тембры рождаются вместе со словом.
Все эти странности и страстности цветаевской поэзии, конечно, напоминают ранний немецкий романтизм - литературную музыку Гофмана, прежде всего. Напоминают взаимной любовью литературы и музыки. Насколько романтикам была важна красота выражения, настолько интересен был Цветаевой опыт некрасивости. К Романтике она смело добавляла Драматику, к полету – активное действие и контрдействие.
Действенно, смело, драматично, музыкально и литературно развита простая конструкция «за то, что» в двух таких разных, но в равной мере цветаевских сочинениях, как «Реквием» и «Мать и музыка». Их различность чуть смягчается благодаря встречному движению прозы и поэзии: в «Реквиеме» звучит ритмоинтонация прозы, в эссе «Мать и музыка» имитируются поэтические рифмы и ритмы.
«За то, <что>» - структура-анафора. Она помогает объединить разнообразную последовательность ассоциаций. Этот ряд кажется внутреннее более сложным, противоречивым в «Реквиеме» - ведь в нем идет речь (поется) о целой жизни поэта:
…За всю мою безудержную нежность…
…За быстроту стремительных событий…
…За то, что я умру…
В эссе анафора и ее развитие подчинено определенной, конкретной мысли: «Но клавиши – я любила». Однако ассоциативный разбег и здесь очень широк:
…За черноту и белизну…
…За то, что с виду гладь, а под гладью – глубь…
…И за то, что это – траур…
Анафора и ее продолжение-развитие воссоздают композиционно-драматургическую идею музыкальной формы, любимой Шуманом, Брамсом, Рахманиновым, – свободной вариационной. Каждая строка – маленькая вариация на заданную тему: «верить и любить» в «Реквиеме», «любила клавиши…» в эссе. И в стихотворении, и в воспоминаниях есть своя кода, подводящая итог вариационному развитию и одновременно выводящая тему на новый уровень. В молитве – «любовь=жизнь, поэт=жизнь (+смерть), поэт=Любовь». В эссе – печально-настойчивое равенство «море – мать - музыка»: «Так море, уходя, оставляет ямы <…>. Эти музыкальные ямы – следы материнских морей – во мне навсегда остались».
Звучат ее стихи, поет о дали море,
И помнит песня прозы о радости и горе.
И черно-белый клавиш, и черно-белый жизни –
Тон счастья и надежды, тон века и Марины.
150. Алёна Кириллова, студентка Волжского университета имени В.Н. Татищева.
Марина Цветаева-это волевой человек, с нелёгкой судьбой. Поэт, подаривший нашему миру бесценные труды многих лет. Погружаясь в творчество и жизнь великого поэта, начинаешь видеть особенность его работ, родившихся в душевных страданиях, ведь именно они написаны от всего сердца.
И как сердце мне испепелил
Этот даром истраченный порох.
Каждый человек, хотя бы раз сталкивался лицом к лицу, со строгим взглядом судьбы, дающей новое испытание. Но ведь согласитесь, что далеко не каждый, преодолевая эти самые муки, посланные свыше, так стойко, как Марина Цветаева, сможет передать неизмеримую боль в строках стихотворений.
Мной ещё совсем не понято
Что дитя мое в земле.
Для Цветаевой была свойственна лирика в стихах, она любила говорить с читателем, через свои произведения.
Не думай, что здесь - могила,
Что я появлюсь, грозя...
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
Она была чувственной, живой, не каждый человек выдержал бы такой любви, вырывавшейся из груди Марины Цветаевой. Всю свою жизнь она восхищалась многими поэтами, находила в них свое вдохновение и делилась своей любовью и уважением к ним с помощью своих стихотворений. Одним из таких является: "Нежный призрак" из цикла стихотворений "к Блоку". В целом, особое чувство Марина Цветаева испытывала именно к Александру Блоку. Она создала себе идеальный образ Александра Блока и жила с этим, буквально боготворив его:
Восковому святому лику
Только издали поклонюсь.
Поэтесса мечтала встретиться с А. Блоком лично, но когда такая возможность была предоставлена самой судьбой, та не решилась и лишь передала ему свои "Стихи к Блоку". Больше у неё не было шансов с ним встретиться, так как через год поэта не стало. Почти всегда те выдуманные в голове образы любимых нами людей, не соответствуют действительности и мы открыв глаза разочаровываемся в своем представлении и понимании о человеке. Блок не был идеальным, он не был таким, каким его описывала в своих стихотворениях М. Цветаева:
- Плачьте о мертвом ангеле,
Рыцарь без укоризны.
Он был живым, настоящим человеком, совершавшим порой ошибки.
Цветаева жила Стихотворениями, большинство важных для её души событий были отражены на её творчестве. Она была сильной, но не каменной и не смогла выстоять после многих потрясений, подаренных ей её судьбой. Примечательно, что Пастернак, дав ей верёвку, с целью того, чтобы упаковать вещи для переезда сказал: "Она такая крепкая, хоть вешайся". Посредством этой роковой верёвки печальным и трагическим образом закончила свою жизнь М. Цветаева, однако память о ней до сих пор живет и будет продолжать жить в сознании читателей.
149. Александр Прохоров, журналист, переводчик
Мятежница с вихрем в крови
Свою жизнь она воспринимала как страницы легендарной Книги Судеб. Книги, где всё предначертано каждому - «отродясь и дородясь». Ей суждено было вступить в спор с «веком веса и счёта», погибнуть и победить.
Тише, тише, тише, век мой громкий!
За меня – потоки и потомки…
Марина Цветаева писала о себе: «Я – мятежница с вихрем в крови…»; «Быть барабанщиком! Всех впереди! Всё остальное – обман!»; “Мне счастья не надо…»
Родилась Марина Ивановна Цветаева в Москве. Отец, И.В. Цветаев, профессор, основатель Музея изобразительных искусств на Волхонке, был сыном сельского священника Владимирской губернии. Мать, урождённая М.А. Мейн, смешанного польско-немецкого происхождения. «Я и духовно – полукровка», - считала Цветаева.
Как бы предчувствуя раннюю смерть в 1906 году, мать торопилась передать дочери всё, что чтила сама: музыку, поэзию, старую Германию, презрение к физической боли, культ святой Елены, «с одним против всех, с одним – без всех».
«После такой матери мне осталось только одно: стать поэтом» («Мать и музыка»).
Писать стихи Марина начала с 6 лет. В ранних сборниках – «Вечерний альбом» (М.. 1910), «Волшебный фонарь» (М., 1912), «Из двух книг» - Цветаева находится во власти юношеского эгоцентризма. Она «безумно увлечена собой», «слишком розовой и юной». Она ещё в ладу с «прелестным веком» («Ах, этот мир и счастье быть на свете…»).
Во втором сборнике уже появляются дисгармоничные ноты, оттеняющие «блаженную юность» с её верой в собственные силы и возможности.
«Я – мятежница с вихрем в крови…»
«В Марине Цветаевой, - отмечала Берберова Н.Н., - было что-то трагическое от рождения… С людьми ей было страшно трудно, и с близкими, и с чужими она была как будто с другой планеты. Для неё всё было не так. Она сама творила вокруг себя драмы. Из-за тяжёлого характера многие от неё отворачивались».
Сестра Анастасия вспоминала: «Была в Марине с детства какая-то брешь в её соотношениях с дурным и хорошим: со страстью к чему-то и в непомерной гордости она легко и пылко делала зло».
«Юные годы Марины (до её встречи с Сергеем Эфроном), девичество её были – печальны. Ведь именно в 17 лет она пыталась покончить с собой»…
Красноречивым ключом к пониманию этого шага стало стихотворение «Молитва». Лирическая героиня исполнена вдохновенной силы и любви к жизни, от которой она ждёт Абсолюта: «Я жажду сразу всех дорог!» «Чтоб был легендой - день вчерашний. Чтоб был безумьем - каждый день!»
И – неожиданно или естественно?- просит Создателя: «Ты дал мне детство -лучше сказки. И дай мне смерть – в семнадцать лет!» (М.И. Цветаева. «Молитва», 1909.)
Для меня лично особенно значимо, что именно в том 1909 году родились мои любимые бабушки по отцовской и материнской линиям – Агния в Санкт-Петербурге и Елена в Москве, соответственно 6 мая и 17 августа. Так что же это было за время? И что всё же могло подвигнуть Марину к попытке самоубийства в столь юном возрасте?
Вот рассказ Анастасии о событии 1909 года: «Это было в театре, на представлении «Орлёнка» Ростана. Револьвер дал осечку. После этого неудачного выстрела она приехала в Тарусу к Тью (гувернантке Марии Александровны) и сказала: «Не удалось».
«Такою, - замечает в «Кусте рябины» Павловский А.И., - была эпоха: в десятые годы… по стране прокатилась эпидемия самоубийств – среди молодёжи… Одна из частей «Поэмы без героя» называется «1913 год» - с самоубийцею в центре сюжета… То было одиночество гения…»
«Считаю себя слишком достойной всей красоты мира», - заявит Цветаева в январе 1912 г. перед венчанием с С.Я.Эфроном, не предугадывая той «достоверной, посудной и мыльной лужи», в которой окажется с 1917 года.
Романтик по строю души, Цветаева не признавала никакого «организованного насилия» поэтических школ. «Искания и разыскания» символистов были ей чужды, как любая «теоретика» - идеологическая, политическая, литературная. Её девизом было: «ни с теми, ни с этими, ни с третьими». Отвергая любую структуру, она признавала любую стихию – природу, язык, народ, наконец, «стихию стихотворную».
«Единственная обязанность на земле человека – правда всего существа».
Что Цветаева ценила, так это «поэтическую отзывчивость на новое звучание воздуха». И когда пришёл 1914 военный год, в её поэзию вошли народная стихия и тема России.
Но стихи свои она почти не печатала. Лишь в 1922 году в Москве вышли «Вёрсты» - своего рода лирический дневник 1916 года – года её поэтической зрелости.
Революция довершила превращение Марины в поэта. «Истинный поэт, по Цветаевой, это - «равенство дара души и глагола».
«Признай, минуй, отвергни Революцию, - свидетельствовала Цветаева, - всё равно она уже в тебе» («Поэт и время»). «Из Истории не выскочишь», «России меня научила Революция» - так ответила Цветаева на вопрос, откуда взялись в её творчестве эти неподдельные народные интонации.
Интенсивность творчества Марины Цветаевой ещё более усилилась в тяжелейшее четырёхлетие 1918-21 гг., когда с началом Гражданской войны муж уехал на Дон («Добровольчество – это добрая воля к смерти»), а Цветаева осталась в Москве одна с двумя дочерьми, - лицом к лицу с голодом и всеобщей разрухой.
Как ни удивительно, но никогда ещё не писала Цветаева так вдохновенно, напряжённо и разнообразно. С 1917 по 1920 год она успела создать больше трёхсот стихотворений, поэму-сказку «Царь-Девица», шесть романтических пьес (не говоря о трёх незавершённых). И, кроме того – сделать множество записей-эссе. Она любила этот жанр, так же, как и эпистолярный.
Ещё раз напомню цветаевское изречение «Мне счастья не надо…»
«Парадоксально, но счастье, - отмечает Павловский А.И., - отнимало у неё певческий дар… По-видимому, 1927 год, когда была создана «Поэма Воздуха», был по разным причинам временем наитяжелейшей тоски по Родине… Вот из этого-то великого горя, душившего всё её существо, и возникла одна из самых странных, одна из самых трудных и загадочных поэм Цветаевой – «Поэма Воздуха».
Сама Марина Ивановна была убеждена, что беда углубляет творчество. Она вообще считала несчастье необходимым компонентом творчества.
В 1922 году Цветаева эмигрировала, оставив в России своих читателей. В 1929 году вернулась на Родину, оставив за границей свои книги.
Аресты близких, тоска полнейшего одиночества, трагическое ощущение своей ненужности – «ненадобы», война, страх за сына, эвакуация в глухую Елабугу превысили меру душевных сил. И Цветаева, попав в тупик, сделала то, что давно возвещала в стихах, - отказалась жить.
Я вечности не приемлю!
Зачем меня погребли?
Я так не хотела в землю.
С любимой моей земли!
Цветаева предвидела, что её «звёздный час» пробьёт нескоро, но пробьёт непременно.
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берёт!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд.
И вот этот черёд, конечно же, настал. Марина Цветаева выросла в поистине «утысячерённого человека» - в Поэта, который в наши дни справедливо причислен к Великим.
148. Полина Красникова, студентка ФГБОУ ВО "Хакасский государственный университет им. Н.Ф. Катанова". Абакан, Республика Хакасия
Образ Москвы в творчестве Марины Ивановны Цветаевой.
Тема Родины в творчестве Марины Ивановны является можно сказать почти ключевой. Но особенно я хотела бы обратить внимание на образ малой родины – Москвы – и её влияния на становление Цветаевой как поэта и личности. Именно образ Москвы стал первой ступенью в широком патриотическом направлении её литературной деятельности. Марина Ивановна родилась и воспитывалась в профессорской семье, поэтому атмосфера искусства и высокой культуры сформировали её высокую чувствительность к происходящим вокруг событиям. Написанные стихи о Москве относятся к раннему периоду её творчества (весна-лето тысяча девятьсот шестнадцатого года), когда она ещё жила в любимом городе и восхищалась им. Позже эта любовь выразилась в цикле «Стихи о Москве», где Цветаева изображает в основном дореволюционную Москву. Основной темой цикла являлось описание и характеристика древнего города. Несмотря на перенос столицы в Петербург Петром I Москва для неё всегда была центром России. Древняя столица имеет особый многогранный облик, накопивший богатое историческое прошлое, а также она одарена воинской славой и небывалой красотой. Марина Ивановна постоянно подчёркивала духовность Москвы, её связь с народными традициями. А главным украшением города предстают величественные храмы. Поэтому Москва в творчестве Цветаевой названа белокаменной с золотыми куполами. Достаточно вспомнить такие строки:
Облака – вокруг,
Купола — вокруг,
Надо всей Москвой
Сколько хватит рук.
Также можно отметить другое стихотворение из цикла:
Над городом, отвергнутым Петром, перекатился колокольный гром…
Царю Петру и Вам, о царь, хвала! Но выше, цари: колокола
Пока они гремят из синевы – неоспоримо первенство Москвы,
И целых сорок сороков церквей сеются над гордынею царей!
Цикл написан в жанре оды, где автор воспевает красоту родного города и гордится, что живёт в нём. В цикле преимущественно учитываются российские историко-культурные особенности, главной из которых Марина Ивановна обозначает православную веру, вследствие чего образ города воспринимается как символ национальной святыни. Это можно проследить в следующих строках:
Москва! Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси — бездомный.
Мы все к тебе придем...
И льется аллилуйя
На смуглые поля.
— Я в грудь тебя целую,
Московская земля!
Вместе с этим она упоминает отдельные церковные праздники, такие как день Иоанна Богослова и Пасху, свидетельствующие в её стихах о глубокой связи души автора с чем-то возвышенным, чистым. Идеи христианского смирения, покровительства и защиты нашли своё отражение в созданном поэтом образе дореволюционного города с его соборами, часовнями и куполами, отражающими саму жизнь Москвы. Как бы далеко Цветаева не была от России, исконная столица всегда была её домом, приютом для бездомных и отвергнутых. Эпитеты "горький", "жаркий", которыми в последнем стихотворении цикла описывается ветка красной рябины, подчёркивают страстный и импульсивный характер лирической героини, с которой отождествляет себя Марина Ивановна Цветаева. Очень важно, что Москва для неё тут воспринимается как живое сердце родной страны, где всегда множество православных храмов и церквей, которые создают её уникальный образ.
Стоит также отметить время создания данного цикла – март-июнь 1916 года. Два года уже идёт Первая мировая война, зреет общественное недовольство, страх за будущее своей страны сильно тревожил Цветаеву. В общем необходимо выделить ряд проблем, которые поднимаются в этом цикле. Во-первых, это грядущие перемены в городе. Во-вторых, переживания за родной город, который может потерять свой исторический облик. И наконец - страх перемен – ей очень дорог облик старой Москвы. Той Москвы, где она родилась и выросла, где впервые в раннем возрасте издала первую книгу и нашла своего читателя. Однако вскоре серьёзные потрясения в стране навсегда изменят её жизнь.
Так, Москва, а вместе с ней и вся Россия, всегда оставались в памяти и сердце её великого поэта, отдавшего за неё даже жизнь. Дань уважения к малой родине была начальным этапом в огромном пройденном пути любви к своей большой родине. Проведя больше десяти лет в эмиграции, Марина Ивановна решает вернуться в Россию вслед за своими мужем и дочерью, пытаясь сбежать от разгоравшегося пожара нацистского влияния в Европе. Однако она была уверена, что прежней России больше не существует и возвращаться некуда. Будучи уже не в силах пережить тяжести последовавшего ареста в СССР, потерю контактов с семьёй и друзьями, она не смогла сопротивляться ударам судьбы. И тридцать первого августа тысяча девятьсот сорок первого года трагически завершился жизненный путь Марины Цветаевой. Печальная несовместимость Цветаевой с обстоятельствами жизни обрекла её на одиночество. Это было гордое и горькое одиночество, которое она была вынуждена нести. И может быть только глубокая внутренняя укоронённость в национальной стихии, остро пережитое чувство потери, а затем обретения в душе родины, России, помогли ей не только сберечь, но и взрастить свой могучий дар. Наверно только когда человек что-то теряет, он начинает по-настоящему это ценить, любить и тосковать от утраты. Прогулка по белокаменным окрестностям под утренний звон колоколов – это и есть Москва в творчестве Марины Ивановны Цветаевой.
147. Галина Костенко, тальман. Архангельск
Конец августа 1989 года. Мне 16 лет. Я помогаю бабушке выкапывать картошку. Подцепляю лопатой картофельный куст, переворачиваю землю. Таким образом переворошу два ряда. А потом ковыряемся с бабушкой в рыхлой земле, достаем картофелины и разговариваем.
В какой-то момент я поделилась о том, что родители не купили мне новую спортивную форму и кроссовки. Что в школе придется ходить в старом костюме. Жалуюсь на них, как они так смеют поступать. Мне учиться надо, а они как-будто не понимают. Э-эх.
И вдруг бабушка мне говорит: "Галя, тебе надо Цветаеву почитать."
"Кто такая Цветаева?"
- Она поэт. - отвечает бабушка так словно она ее подружка.
Я смотрю на нее ошарашенными глазами - как безграмотная бабушка может знать какого-то поэта? Она ведь даже книжек не читает. Мы с сестрой ей иногда читаем. Но книжки с таким автором я у нее не помню.
А бабушка продолжает: "Ее надо обязательно женщинам знать. Она наш женский Христос."
Бабушка верующая, я нет. Знаю, что Христа распяли на кресте. У бабушки висит на шее крестик с Христом. А разве есть крестик с распятой женщиной? Не знаю.
Бабушка рассказывает дальше: "Когда началась война, Цветаева с сыном оказалась в эвакуации. Живет в чужом доме. Работы нет, деньги тают, сын-подросток требует устроить его в школу. Она добирается до другого города, голодная, уставшая. На пароходе страшно. Тут и мобилизованные мужики и раненные солдаты, женщины, дети. Кругом шум, рев, смех, давка. В этом городе встречается со знакомыми. Но в том городе тоже нет ни денег ни работы. Она на пароходе в этих жутких условиях возвращается обратно. На следующий день хозяйка и хозяин дома пошли убирать урожай на совхозные поля. Цветаева отправляет сына вместе с ними на работу. Ведь за такую работу дадут хлеб и немного денег и им это так необходимо сейчас. А когда хозяева возвратились домой, то увидели, что их постоялица повесилась. Она как Христос. Христос перед смертью все людские грехи на себя взвалил, чтобы людям жилось легче. А Цветаева всю тяжесть женского, военного бытия взвалила на себя, взобралась как на Голгофу на табурет и покончила с собой, чтобы другие женщины никогда бы не оказались в такой ситуации."
"Бабушка, она здесь покончила с собой?" - спросила я, зная о том, что у нас есть совхозные поля и бабушка там работала.
- Нет.
- Она когда-нибудь здесь жила? - я все еще недоумевала от того, что бабушка о ней так много знает.
- Нет. Все женщины во время войны рассказывали ее дневник друг другу. Также как я тебе сейчас. Из уст в уста. Везде, на Севере, в Москве, Ленинграде, Сибири, в нашем поселке голодные, уставшие женщины нет, нет да и вспомнят о том как жила последние дни Марина Цветаева. Поплачут, пожалеют ее, друг друга и решают жить дальше. - потом скомандовала - Галя, начинай новые ряды, я эту картошку дособираю.
Я выкапываю кусты и думаю о поэте. Как так получилось, что незнакомые женщины в поездах, пароходах, гостях могли рассказывать друг другу о ее смерти. Даю себе слово читать ее стихи.
Лето 1991 года. В книжном магазине нашла томик со стихами Цветаевой. Купила. Читаю, учу, наслаждаюсь нестандартным ритмом, рифмами, переписываю в тетрадку.
Август 2022. В России идет спецоперация. Мне 49 лет. Младшая дочь на распутье - не учится, не работает.
31 августа 2022 года в крупной библиотеке проходит вечер памяти Марины Цветаевой. В зале зрители - женщины всех возрастов. Под звуки музыки нам читают ее последние дневниковые записи. Я не знаю как спрятать слезы. Слушаю и вижу слабость, растерянность, ответственность, ужас, голод, ненужность, отчаяние не только Марины Цветаевой, но и многих женщин, живущих в то, военное время, живущих в наше время. И я соглашаюсь с бабушкой и обращаюсь к поэту как к подруге: "Марина, не правда, ты не покончила с собой. Ты наш женский Христос! Ты жива!"
146. Алена Мосина, клинический психолог, поэт. Москва
«Золотые деньки» Марины Цветаевой в Тарусе
Детские воспоминания Марины Цветаевой о «маленькой, мирной Тарусе», городе её беззаботных и счастливых лет, были отрадой и внутренним маяком поэтессы на протяжении всей жизни.
Я родилась и выросла в Москве, но, оказавшись в теплые майские выходные в Тарусе, ощутила, будто бы Таруса – мой родной город. Свежий воздух, старинная Воскресенская церковь, величественный собор Петра и Павла, потрясающий вид на Оку, удивительные люди вокруг – приветливые, отзывчивые, светлые. Из суетной, нетерпеливой атмосферы большого мегаполиса, где каждый занят своими проблемами, попадаешь в уютный, спокойный, созерцательный провинциальный городок, куда до сих пор даже по железной дороге не доберёшься, - от Серпухова нужно ехать на автобусе.
Стоял конец мая, уже распускались вишни, сирени задерживались – казалось, еще немного солнца, – и будет слышен на набережной и в садах ее аромат… Удивительный памятник Марине Цветаевой, установленный на набережной, неподалеку от собора Петра и Павла, работы скульптора Юрия Соскиева и архитектора Бориса Мессерера: стройный силуэт, узнаваемый нос с горбинкой, босые ступни, левая ладонь у сердца… Марина стоит перед нами, словно в поклоне. Весь город – словно воспоминание о детстве, о беззаботном времени: «Ах, золотые деньки! // Где уголки потайные, // Где вы, луга заливные // Синей Оки? // Старые липы в цвету, // К взрослому миру презренье // И на жаровне варенье // В старом саду…»
Детство Марины Цветаевой завершилось в тринадцать с половиной лет, с ранним уходом из жизни её матери, пианистки Марии Мейн.
Музей семьи Цветаевых расположен в самом сердце Тарусы. Дача «Песочное», в двух километрах от города, на отшибе, в лесу, где многие годы проводила лето семья Цветавых, к сожалению, не сохранилась. Но в музее воссоздан макет дачи: уютный деревянный дом с мезонином, просторной террасой, небольшим балкончиком. Сестра Марины Ивановны – Анастасия Цветаева, провела здесь не только детство, но и жила в этом доме и в зрелые годы.
В начале четвертого, вечером, перед отъездом домой, мы с другом шли по набережной – дальше памятников Цветаевой, Ахмадулиной, Паустовскому, – на тропинке за Воскресенским серпантином, мы увидели «Цветаевский Камень». Как известно, находясь в эмиграции в Париже, а позже – в Елабуге, Марина всей душой тосковала по Тарусе, любимому городу, и именно в эмиграции написала такие пророческие строки: «Я хотела бы лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в тех местах земляника. Но, если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов … поставили в тарусской каменоломни камень». Мне захотелось сфотографировать Камень на память, так что я была увлечена процессом съемки, как вдруг, неожиданно, к нам подошел солидного возраста человек, и произнес такие слова: «А вот в том ручье, неподалеку, Марина Цветаева мочила ножки… Есть поверие…».
Разговорившись с Сергеем, так звали нашего нового знакомого, коренного жителя Тарусы, мы отправились в его сопровождении на небольшую экскурсию.
Проведение это было, или подарок нам перед разлукой с Тарусой, но за час мы увидели старинное кладбище, могилу художника Мусатова, величественное здание Дома литераторов, песчаный пляж, и даже предположительное место, где располагалась дача «Песочное». В благодарность я подарила Сергею деревянный брелок с надписью «спасибо». Наш удивительный экскурсовод скрылся из виду так же внезапно, как и появился, где-то далеко остался позади, в столпе пыли от проехавшей машины…
На скамейке, у памятника Марине Ивановне, глядишь на Оку, и вспоминаешь нежные, пронзительные строки: «К Богу идут облака; // Лентой холмы огибая, // Тихая и голубая, // Плещет Ока. // Детство верни нам, верни // Все разноцветные бусы, – // Маленькой, мирной Тарусы // Летние дни».
А меня Таруса вдохновила вот на такие строки:
Задержалась майская благодать,
Заговорилась с небом, -
Яблони робко цветут ,
Замерла черёмуха, - не раскрылась...
Вишни роняют снег,
Весь двор белый-белый.
Нарциссы перемешаны с одуванчиками,
Одуванчики самовлюблённо смотрятся в лужу.
Холодно в Подмосковье,
Поёт скворец.
Просыпаешься с петухами, -
Солнце бойкое, бьёт в занавески...
К восьми - горожан Тарусы,
Туристов и дачников,
Экскурсоводов и всех-всех-всех
Колокольня собора Петра и Павла
Зовёт на службу...
В центре - фонтан, украшенный мелкой мозаикой,
Бегают дети, проезжают велосипеды...
Будет дождь - разговорились лягушки...
Накануне, на другом берегу Оки
Отсчитала кукушка ещё две недели весне - до лета...
145. Дарья Якусевич, студентка Гродненского государственного университета имени Янки Купалы. Гродно
Счастье по цене розового сердолика
Когда я говорю «Цветаева», я плачу,
Как будто это я воскрес на третий день
Поведать о ее блаженной неудаче,
О первенстве её и о её беде...
В. Айзенштадт
… Детство, одиночество, юность, затем снова одиночество… Цепочка моментов, дней, месяцев, лет… Так жила маленькая девочка Марина, не замечая вокруг себя перемен и радостей. Она любила оставаться одна, предпочитала вымышленных героев живым людям, читала книги вместо того, чтобы заводить новые знакомства. Несмотря на это, Марина Цветаева не была лишена чувств: её душа волновалась, требовала бунтарских настроений и ликовала всякий раз, когда девушка предавалась мечтам о прекрасном будущем.
…Лето 1911 года. Дача Максимилиана Волошина. Именно в это время судьба уготовила для юной поэтессы волну прекрасных высоких чувств: девушка встречает Сергея Эфрона. Большое счастье приняло форму маленького розового сердолика, который, по мечтам Марины Цветаевой, должен подарить ей будущий муж. «Конечно, сердолик этот он нашел тотчас же, на ощупь, ибо не отрывал своих серых глаз от ее зеленых, – и вложил ей его в ладонь, розовый, изнутри освещенный, крупный камень, который она хранила всю жизнь, который чудом уцелел и по сей день…».
…День за днём душа Марины Цветаевой наполнялась желанием заботиться и сопереживать, оберегать и находиться рядом – любить. Загаданный ею камень не просто исполнил мечту, он подарил ей смысл дальнейшего существования, открыл новую главу жизни. Чувственность, искренность и эмпатичность легли в основу её тогдашнего творчества:
Пусть на земле увядание,
Над колыбелькою крест!
Мальчик ушел на свидание
С самою нежной из звезд.
Отношения с Сергеем Эфроном по-настоящему вдохновили Марину Цветаеву: она выпустила сборник стихов «Волшебный фонарь». Именно так она видела этот союз: как нечто волшебное, светлое, способное бороться с окружающей темнотой. Молодым людям действительно не раз приходилось защищаться, ведь сначала пара пыталась победить болезнь Сергея, затем убеждали родных в желанности и прочности будущего брака.
После свадьбы пара отправилась в путешествие по Европе: они посетили Италию, Францию, Германию. Начало супружеской жизни казалось Марине Цветаевой замечательным, беззаботным. Ей нравилась свобода, она любила чувствовать, как сама распоряжается своей новой жизнью, и в то же время поэтесса была безумно влюблена в своего мужа. Именно это время по-настоящему насыщено для неё теплом, радостными эмоциями:
Да, я, пожалуй, странный человек,
Другим на диво!
Быть, несмотря на наш двадцатый век,
Такой счастливой!
Не слушая о тайном сходстве душ,
Ни всех тому подобных басен,
Всем говорить, что у меня есть муж,
Что он прекрасен!..
Так, подаренный розовый сердолик стал началом большого счастья Марины Цветаевой. Одиночество и отрешённость сменились семейной жизнью и беззаботностью, а творчество наполнилось особой душевностью, которая трогает читателя, одерживая победу над временем и пространством.
144. Данил Вишняков, студент УрФУ.
Между нескольких строк
Как я уже писал в эссе о К.Д. Бальмонте, поэт – это созвучие несозвучного, это ком из мощнейших экзистенциальных чувств, которые несет в себе человек. Отмечу слова Е.А. Евтушенко: «Поэт в России больше, чем поэт…». На плечи поэтов порой ложится тяжелая ноша, которую необходимо пронести через жизнь и выплеснуть. Марина Цветаева не была исключением. Ее биография наполнена трагическими событиями: рано потеряла родителей, детей, любимого человека… Смерть буквально преследовала ее, забирая самое светлое, что у нее было. Разруха, голод, нищета – символы, воплощенные в промежутке того страшного времени, в которое ей пришлось окунуться. Период Великой Октябрьской социалистической революции, а также временные промежутки до и после, характеризуются разделением страны на два лагеря – красных и белых. Цветаева наблюдала, как люди предают друг друга, как постепенно террор проходит по стране и забирает ее друзей, родных и близких. Это было отражено в поэме «Крысолов».
В стихах ее, несущих столько боли
Среди любви и неизведанных границ,
Они не помнят. Что им плоть от крови?
Порой у смерти тоже много лиц….
Гениальность Марины заключалась в поэтическом не подражании другим образцам, моде своего времени. Она отказывалась принимать эту жизнь такой как она есть, но при этом упорно принимала все ее тяготы…
143. Елена Зипунникова, лаборант КДЛ. Cтупино
Наверное, я счастливица. Совсем недавно подруга подарила мне тоненький томик в незамысловатой обложке: Марина Цветаева, "Стихотворения". "О-О-О, как интересно", - подумала я. Кажется, я где-то слышала это имя, и вот теперь судьба дает мне шанс составить собственное впечатление. Раскрыв невзрачную на первый взгляд книжицу, я выпала из жизни на несколько часов, завороженная легкой, чарующей поэзией. "Да, великая", - подумала я. Она воистину великая. Стихи такие нежные, трепетные и вместе с тем очень женские и лиричные. Кажется, мне довелось прикоснуться к чему-то воистину ценному, неуловимому, как крылья летящей бабочки, но такому прекрасному. Почему-то невольно вспомнился недавний поход в Третьяковскую галерею, то душевное волнение, что заставило меня замереть в благоговейном восторге у картин великих мастеров. Казалось, я прикоснулась к чему-то издавна знакомому. Есть в этом некий элемент обыденности, ведь репродукции картин великих мастеров знакомы нам с детства. Поверьте, это впечатление весьма обманчиво, смутные, слегка размытые впечатления от знакомства с репродукцией едва ли несут в себе хотя бы сотую часть того света, тепла и очарования, чуда прикосновения к чему-то воистину прекрасному как знакомство с оригиналом. Так и сейчас, раскрыв небольшую книжицу, с удивлением увидела знакомые с детства строфы, чудесные песни из советских фильмов, знакомые нам с детства, это тоже она, и им несть числа этим чудесным лиричным стихам-песням. "Генералам двенадцатого года", "Уж сколько их упало в эту бездну", "Мне нравится, что вы больны не мной". Поэзия Цветаевой такая тонкая, лиричная, безусловно, очень женская, кажется она обращается именно к тебе и душа откликается, очарованная небесными строками, продиктованными свыше. Поэзия вещь такая, немного мистическая. Иногда умом понимаешь, да сильно, безусловно сильно, но душа спит. Поэзия Цветаевой - это любовь с первой строчки. Любовная лирика прекрасна, но в 39 году в ее творчестве появляются и гражданские мотивы. Ведь истинный поэт не может остаться глух к событиям, происходящим в мире, что и это чудесно. Не сомневаюсь, мне не раз захочется перечесть чудесные строки, такие мягкие, лиричные и в тоже время жизнеутверждающие. Спасибо Господу за то, что эта женщина была с нами, неся свет в этот мир.
142. Владимир Злобин, писатель. Новосибирск
Хлыстовка
Когда громоздкий Андрей Бугаев отмучил Берлин своими жуткими танцами, Цветаева заметила, что «фокстрот Белого — чистейшее хлыстовство: даже не свистопляска, а (мое слово) — христопляска, то есть опять-таки Серебряный голубь, до которого он, к сорока годам, физически дотанцевался».
Но ведь и сама Цветаева, обратившись в 1930-е к воспоминаниям, ступила на тот же голубиный путь. Поведя себя из детства, ещё свободного от предстоящего ужаса, Цветаева нарочно закрутилась с хлыстами, с самой любимой Серебряным веком сектой. Далёкая от стилизаций Ремизова, кабинетности Мережковского, сладости Пришвина, поддёвки Клюева или одиноких поездок Блока, Цветаева поместила своих хлыстов в свою же отправную точку, в детство, предопределив свой миф и свои горести этой притягательной «мистической» сектой.
В тридцатых так было делать уже странновато. Другая, заводская гудела эпоха. Чем-то совсем от неё далёким казалась тёмная изба с косматыми Христами, но Цветаева не постеснялась вынести из неё сектантскую поэтику, совпав с хлыстами в движении, телесности, в напряжении экстатической пляски.
Она ведь вся в кружениях — литературных, чувственных, географических, у Цветаевой даже фамилия такая, что вот-вот облетит.
Ты — как круг, полный и цельный:
Цельный вихрь, полный столбняк.
Я не помню тебя отдельно
От любви. Равенства знак.
Воронки, вихри, смерчи, всё какая-то втянутость, тревожная и губительная... Любимая поэтическая фигура Цветаевой — круг, от «пятисоборного круга Кремля» до царского древа в «в круглом раю». В «Земных приметах», раннем прозаическом опыте 1919 года, Цветаева связывает детство, круг и хлыстовство в единый образ:
«Хлыстовское радение — круговая порука планет — Мемнонова колонна на беззакатном восходе… Карусель!»
Казалось бы, совсем скоро умрёт Блок и будет убит Гумилёв, уйдут в Европу те, кто прежде хотел идти к Китежу, а тут опять хлыстовство, первое небо из тех, народных, семи. Несколькими годами ранее Цветаева опрометчиво «ставила хлыстовской Богородицей» Ахматову, у которой лесной венец вызвал лишь аристократический холодок. Это все те же вихри, шаткость замлевшего мозжечка, когда закружился и потерялся во времени, пространстве, словах.
О, Цветаева любила кружиться! «Велик Бог — посему крутитесь!». Потому и «не от мира сего».
Всё началось с Тарусы, с детства на тамошней даче. К 1895 году калужская хлыстовская община была разгромлена, и к юной Цветаевой прибрели лишь «загарные, янтарные» женщины с «ожигающим собирательным оком». Она назвала их Кирилловнами, хотя «никакого Кирилла и в помине не было». Хлыстовки, как птицы, жили в ягодном гнезде за ивами с бузиной. Оттуда местная Ева приходила к Цветаевым воровать яблоки в каком-то странном, заповторённом грехе. И оттуда же, упрятав «кудри в плат», Цветаева мечтала принести ягод «горбоносой» Ахматовой, как хлыстовки приносили им в Тарусе викторию:
На лестницу нам нельзя, —
Следы по ступенькам лягут.
И снизу — глаза в глаза:
— Не потребуется ли, барынька, ягод?
Как такового сектантства в «Хлыстовках» нет. Цветаеву занимают хлыстовские сюжеты, которые она пронесла через свою поэзию: наигранное опрощение («Над синевою подмосковных рощ»), заслуженность наказания («Душа, не знающая меры»), тайное сокрытое знание («Нищих и горлиц»), опьяняющий экстаз («Так вслушиваются…»), пророчествование («Гибель от женщины. Вот знак…»). Вновь кружение, возврат к началу. «Она и так наша будет, — гостья наша мечта'нная, дочка мысленная...», — голосами хлыстовок предрекала себе Цветаева.
Ближе всего с хлыстовством Цветаева сходится на телесном уровне. Она полюбилась Кирилловнам «именно за эту мою жадность, цветущесть, крепость». И действительно, в Цветаевой много огня, почти истерики, едва сдерживаемого, колкого электричества. Были поэты медленные, разворачивающиеся в мощь, как буря, а Цветаева — быстрый поэт, в её творчестве очень много «—», резких уточняющих выпадов. Проза для Цветаевой слишком нетороплива, поэтому она вычёркивает слова этими «—». Опять взлёт, смазанность, вихрь. Но вот что странно: вопреки своему кружению, растрёпанности, поднятому платью, покрасневшим щекам — телесность Цветаевой не эротична и не возбуждающа, а как-то по-хлыстовски самозабвенна и даже забывчива, когда крутятся лишь для того, чтобы мир оставался на месте. Может, именно это Цветаева и вынесла из Тарусы: свою собственную пляску, динамику калужской дорожки, которая непременно приведёт обратно домой:
«Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника».
Так позднее цветаевское желание перекликается с ранней «кладбищенской земляникой», которой «крупнее и слаще нет», а тарусский «бузинный куст» прорастает одиноким ветвистым памятником. О нём перед смертью вспоминала Ахматова:
Двух? А еще у восточной стены,
В зарослях крепкой малины,
Темная, свежая ветвь бузины…
Это — письмо от Марины.
В конце концов, что такое кружение? Это союз покоя с движением. Возврат из точки в точку. Цветаева была обречена вернуться в Тарусу, к своим загорелым хлыстам. И пусть нет того тихого кладбища, зато на той самой дорожке, у зарослей ивы и бузины, там, где из-за плетня выглядывали ожигающие Кирилловны, а юная поэтесса срывала ягоды, поставлен камень.
На нём высечено:
Здесь хотела бы лежать
МАРИНА ЦВЕТАЕВА
141. Александра Денисова, МАУ ДО ДДТ "Каравелла". Бор, Нижегородская область
«Поэма горы» и «Поэма конца» в контексте творчества Марины Цветаевой
Марина Цветаева - поэт огромного таланта имела трагическую судьбу, которая отражалась и в её творчестве. Но одним из плодотворных периодов во время эмиграции был 1922-1925 гг., его ещё называют «чешский период». Он длился более трех лет. Именно в этой время она написала знаменитые произведения: «Поэма Горы» и «Поэма Конца», которые в 1926 вышли в свет в журнале «Версты» в Праге. Данные произведения, как отмечают литературоведы, считается чуть ли не кульминационная точкой творчества поэтессы. Поэмы принадлежат к числу высших достижений русской поэмы XX столетия.
Интересно то, что «Поэма Конца» была начата в тот день, когда была завершена первая поэма. И это не просто совпадение, поэмы объединены одной тематикой и событием - неудавшимся романом поэтессы с Константином Родзевичем. Поэмы биографичны, известен также и холм, давший название первой поэме, – холм Петршин, расположенный на западной окраине Праги.
Обе поэмы отмечают начало нового этапа в поэзии Марины Цветаевой — по ним часто проводят границу между «ранним» и «поздним» творчеством Цветаевой.
Томас Венцлова определяет эти два произведения кульминационными в творчестве Цветаевой. Поэмы представляют своего рода диптих и рассматриваются литературоведами, как правило, вместе. «События «Поэмы Горы» — плач по любви, уже завершившейся, «Поэма Конца» — описание того, как эта любовь рушилась».
«Поэма Конца» - это продолжение «Поэму Горы». Здесь рассказывается о разрушении любви. Если кратко назвать две данные поэмы, то можно обойтись двумя словами «любовь» и «разлука». Основная тематика поэм – чувства и отношения влюблённых.
Сама Цветаева связывала данные поэмы между собой, в письме Пастернаку она писала об этом: «Гора раньше и — мужской лик, с первого горяча, сразу высшую ноту, а Поэма Конца уже разразившееся женское горе, грянувшие слёзы, я, когда ложусь, — не я, когда встаю! Поэма горы — гора, с другой горы увиденная. Поэма Конца — гора на мне, я под ней». Пастернак отвечал ей: «С каким волнением ее читаешь! Точно в трагедии играешь. Каждый вздох, каждый нюанс подсказан... Какой ты большой, дьявольски большой артист, Марина!». Он отметил стихию лиризма поэмы, который обладает силой внушения и заставляет сопереживать главной героини. Также выделил её своеобразие и несхожесть с другими произведениями, так как в ней запечатлен лирический конфликт.
Интересно отметить, что мотив разлуки различно интерпретирован в обеих поэмах, но всё же их объединяет. В «Поэме Горы» героиня пытается осознать происходящее, но чувства как будто неподвижны, а во второй поэме лирический сюжет более подвижен, мотивы расставания между двумя возлюбленными гораздо драматичнее. Гора пророчески предрекает конец любви в первой поэме, а в «Поэме Конца» это предсказание сбывается, разъединяя главных героев. Этот непростой шаг героиня делает обдумав.
Данные произведения во многом походи, и иногда, даже, дословно: в первой поэме: «Любовь — связь, а не сыск», в «Поэме Конца»: «Любовь, это значит — связь»; в «Поэме Горы»: «Гора горевала о том, что врозь нам / Вниз, по такой грязи», в «Поэме Конца»: «Расставаться — ведь это вниз, / Под гору…»; в «Поэме Горы»: «Помню губы, двойною раковиной / Приоткрывшиеся моим», в «Поэме Конца»: «Мёртвой раковиной / Губы на губах»).
Но также, есть и различия данных поэм: «Поэма Конца» сюжетна, наполнена событиями, диалогами, в ней важна последовательность действий, а вторая поэма напротив, лишена данного, здесь важна последовательность метафор.
Стоит отметить, что «Поэма Горы» — первое произведения поэтессы, где центральным героем становится неодушевлённый предмет, как и позже в «Поэме Конца».
В данных поэмах можно найти много библейских и парабиблейских образов. Томас Венцлова утверждает, что Библия в этих двух поэмах присутствует не только на уровне цитат и мотивов, но «как бы всем своим корпусом». Интересно, что первая поэма ориентирована на Ветхий Завет, в ней воспроизводится история первородного греха и изгнания из рая а «Поэма Конца» ориентирована на Новый Завет, в ней символически изображена история искупительной жертвы на Голгофе.
Две цветаевские поэмы очень похожи, но заканчиваются совершенно по-разному. Первая поэма заканчивается пророческими проклятиями и молением о возмездии. А вторая — плачем, прощением и катарсисом. В этой связи и заглавие Поэмы Конца приобретает дополнительное значение: это не только конец земной любви, но и конец Писания.
Проанализировав две поэмы, можно сделать вывод: «Поэма Конца» — вторая поэма Цветаевой «пражского периода», посвящённая К.Б. Родзевичу. Ей предшествовала «Поэма Горы». В центре «пражских» поэм личность, наделённая огромной творческой силой, безмерностью чувств. Между этими поэмами имеется несомненная внутренняя связь. Многие исследователи совершенно справедливо рассматривают «Поэму Горы» и «Поэму Конца» как диптих, но также, они имеют и различия, и сама Цветаева противопоставляла две части диптиха.
140. Валерия Климина, МАУ ДО ДДТ "Каравелла". Бор, Нижегородская область
Жизнь как книга
Каждый момент жизни важен, как каждая страница важна книге для того, чтобы её понять.
Человеческая жизнь как книга – в ней есть печальные моменты, которые хочется быстрее «перелистнуть» и радостные, которые хочется переживать — перечитывать много-много раз. «Жизни-книги» поэтов являются одними из самых интересных произведений искусства. Так можно сказать и про жизнь Марины Цветаевой, со дня рождения которой прошло 130 лет. Давайте разберем её «книгу» и узнаем о самых увлекательных сюжетных линиях.
Первую часть «книги» о Марине Цветаевой можно назвать «Детство и юность поэтессы». Именно тогда девочка начала свой творческий путь: первое стихотворение маленькая Марина написала в шесть лет. А уже в восемнадцать она опубликовала целый сборник стихотворений «Вечерний альбом». Её произведения читаются легко, и смысл способен понять каждый, даже при первом прочтении.
Многие из сочинений «Вечернего альбома» про любовь. В этих стихотворениях нет глубоких рассуждений об этом прекрасном чувстве, но прочитав хотя бы одно из них, ты погружаешься в состояние эйфории. Каждое такое произведение Цветаевой будто сон, попадая в который, становишься лирическим героем, забываешь обо всём плохом и начинаешь ждать встречи с возлюбленным. Детство поэтессы было наполнено музыкой, ведь её мама – Мария Александровна Мейн считалась блистательной пианисткой. Любовь и музыка – два слова, которые сочетаются друг с другом в жизни Цветаевой. Любовь не может существовать без музыки, а музыка без любви. Именно по этой причине юные стихотворения Марины наполнены таким волшебным чувством.
Следующая часть, которая есть в каждой «жизни-книги» – «Любовь». У Марины Цветаевой был ни один роман и каждый из них оставил свой след, как в жизни, так и в произведениях поэтессы. Несмотря на большое количество любовных сюжетов, настоящий брак у поэтессы был всего один. Муж Цветаевой – Сергей Эфрон стал её супругом совершенно случайным образом. Однажды девушка сказала, что выйдет замуж только за того, кто угадает её любимый камень. И этим человеком оказался Сергей. «Всё хорошо» — так называется глава книги Марины Цветаевой в начале её отношений с Эфроном. О своей любви поэтесса говорила не только лично ему, но и выражала её в своих стихотворениях:
Пусть юности уносят годы
Всё незабвенное с собой. –
Я буду помнить все разводы
Цветных обой.
И бисеринки абажура,
И шум каких-то голосов,
И эти виды Порт-Артура,
И стук часов.
Миг, длительный по крайней мере – Как час. Но вот шаги вдали. Скрип раскрывающейся двери – И Вы вошли…»
Спустя некоторое время в «жизни-книги» Цветаевой появилась ещё одна глава «Проверка на прочность». Как мы уже говорили в начале, у Марины было множество романов, и все их поэтесса начинала, будучи замужем. Каждая из любовных линий Цветаевой описана в её стихотворениях. Поэтесса изменяла мужу, за что многие осуждают её, но если бы она этого не совершала, то и многие её произведения не были бы написаны.
Самым долгим романом Марины Цветаевой можно назвать любовную переписку с Борисом Пастернаком. Этот романтический сюжет определённо один из самых трагичных за всю «жизнь-книгу» поэтессы. Несмотря на то, что Сергей Эфрон был мужем Марины, находясь с ним, она всегда чувствовала себя одинокой. Борис Пастернак стал будто её родственной душой, в отношениях с которым Цветаева чувствовала себя любимой. Спустя долгое время их отношения закончились, осталось лишь много писем, наполненных любовью и произведения, в которых каждый из поэтов выражает свои чувства.
Заключительная часть «книги» о Цветаевой называется «Конец». Как и любая книга, жизнь рано или поздно подходит к концу. И жизнь Марины Цветаевой не исключение. Ушла поэтесса из жизни не от старости. В различных интернет-источниках есть несколько причин самоубийства Марины Цветаевой. Одной из них является то, что женщина не справилась с тяжёлой жизнью: её мужа и дочь арестовали, и в это же время началась война.
Также, отмечают материальное состояние Цветаевой: ей негде было найти работу и денег не хватало даже на то, чтобы прокормить себя и сына.
Сын — третья причина смерти поэтессы: он часто высказывал своё недовольство по поводу поведения своей матери. Но я считаю, что ни один из этих вариантов не был истинной причиной смерти Марины Цветаевой.
Поэты – это такие люди, которые живут в своём мире – мире стихотворений. Поэтому многие из них уходили из жизни, не дожив до старости. Эти люди просто не могут существовать в мире, где всё не так, как они себе представляют. И Марина Цветаева, скорее всего, тоже представляла себе другую жизнь. Возможно, после смерти она её обрела и начала писать новую «жизнь-книгу».
Но из нашей жизни эта прекрасная поэтесса ушла, оставив после себя отпечаток в виде множества произведений, которые читали и читают и будут читать, проживая вместе с ней непростую жизнь.
139. Евгений Ермолин, литератор. Москва
Прогулка
Славик уезжает. И Маша уезжает. Мы втроем идем по бульвару. Предположим, по Страстному.
– Ну что, брат Пушкин? – Да так, брат, – отвечает, – так как то все…
…Хотя лучше бы – где-то у Покровских ворот. Мимо Абая. Мимо Ямы. Между нами все уже сказано и добавить, в сущности, нечего. Поэтому мы вразнобой говорим о Цветаевой, маршрут жизни которой коррелирует с текущими событиями.
– она вернулась – и вот результат!..
– ну да, сожгла себя…
– умела создавать вокруг себя ад и этим питаться…
– да нет, она ж постоянно влюблялась. это не ад, а рай…
– но вскоре разочаровывалась…
– а вот перестала влюбляться - и жить стало незачем…
– или ее некому стало любить…
– ну а Эфрон? хорош гусь!
– он так устал от этого безумия, что пошел на службу к чекистам…
– жила на содержании нквд…
– да и Мур. она собралась в Елабугу, а он ей объявил, вы знаете, кто-то потом вспоминал: «бесчестно бросить Москву в такое тяжелое для нее время»…
– ох, милый, не трави душу. Москве уже не поможешь…
– в детстве я любила ее стихи…
– да я чуть было не женился на ее поклоннице. но Бог отвел…
Ничего нового про нее мы, конечно, друг другу не скажем. Но, остановившись возле дома, где она провела последние дни в Москве, в начале августа 1941-го, долго молчим.
Потом мы спускаемся к Китай-городу не потерявшими старомосковского шарма переулками Ивановской горки – и про Цветаеву уже не пустословим. Уходят лучшие дни московской осени 2022 года. В мире листопад. Ветер подхватывает листья и с размаху бросает их наземь. Со стены Морозовского садика просвечивает небрежно закрашенное политически ошибочное граффити. Заходящее солнце шлет откуда-то с Таганки свой прощальный привет нам в спину.
138. Елизавета Зайцева, ученица МБОУ «СОШ №33». Смоленск
Марина Цветаева как посредник в мир чувств
Марина Цветаева. Любить её или нет – дело ваше, но умалять её писательское достоинство невозможно. Ведь как можно отрицать величие человека, познавшего великую силу любви? Силу, способную ломать и исцелять людей. Силу, наделённой которой человек становится совсем другим, не подчиняемым никаким мерам воспитания и законам природы. Силу, обладание которой может лишить тебя здравого смысла на раз-два и оставить ни с чем. Силу, которой Марина Цветаева была предана от и до, и в честь которой поставила на кон свою жизнь. Поэтесса исполнила роль посредника между миром чувств и нашим, читательским миром.
Невозможно читать Цветаеву без чувства смутной тревоги и пелены тоски, сковывающей сердце и не дающей ему биться безболезненно. Действительно завораживает умение поэтессы заставить нас, читателей, людей, далеких от чувствительного мира поэта, чувствовать то же, что и она чувствовала каждую секунду своей жизни. Читая произведения Цветаевой, мы невольно сводим брови, черты лица грубеют и если внимательно всматриваться в гримасу человека, читающего её поэзию, то мы заметим, как губы с каждой строчкой поджимаются, а в глазах пропадает весь огонь. Строки Цветаевой вонзаются кинжалом в сердце и затем долго-долго отдаются болью. Как же пугает мысль о том, что эти же самые чувства писательница проживала сама. Печальнее произведений может быть только судьба Цветаевой. Бесконечная тоска и несправедливость бок о бок шли с её жизнью. Только она делала шаг вперед, тут же печаль нагоняла её и сбивала с ног, заставлять раз за разом возвращаться в тоскливую реальность и складывать об этом стихи. Кто-то ругает её творчество за лишний мрак и беспроглядную печаль, кто-то хвалит её за понимание искренней любви, но всё это приводит к одному – раз творец смог задеть душу, значит он мастер своего дела, мастер передачи чувств, испытываемых человеком. Все же любой человек искусства это прежде всего психолог, проникающий вглубь нашей души и мыслей с бравой миссией возродить биение сердца и давно забытые чувства. А чувства, вкладываемые творцом в свои произведения прежде всего исходят извне его души, что является прямым доказательством живости творчества. То, какими мрачными порой нам кажутся произведения Марины Цветаевой вполне оправдано её такой же местами мрачной жизнью.
Цветаева показала нам разную любовь. Она показала нам то, что видела сама, что отдавалось в её сердце терпкой горечью, одновременно лишало стимула жить и окрыляло до искренней радости в сердце, наделяло желанием жить и чувствовать. Цветаева выбрала умереть за любовь, чем прожить век в несчастье. И этому принципу она учит нас через свои складные строфы стихотворений и толщу прозаического текста. Поэтесса не прожила долгую или счастливую жизнь, но зато она прожила жизнь во имя своих убеждений и ценностей, во имя творчества, во имя правды, во имя любви.
137. Ирина Московских, библиотекарь. Хабаровск
Последнее стихотворение Марины Цветаевой
В сложной судьбе Марины Цветаевой самый трагический период – годы после возвращения в Россию. Родная земля была неприветлива. Обрушились тяжелые жизненные обстоятельства: арестованы дочь, муж, в ссылке сестра. Но страшнее всего – замолк поэтический голос Марины, прекратилась та лавина творчества, которая ей была свойственна. «…Нового начинать – нет куражу.… все равно не уцелеет», - пишет она Тесковой, когда переезд в Россию становится неотвратимым. А в дневниковой записи 5 сентября 1940 года она опять о том же: «Сколько строк миновавших! Ничего не записываю. С этим кончено».
В 1941 году написано только 2 стихотворения. Последнее из них – «Я повторяю первый стих». Оно обращено к поэту Арсению Тарковскому и является ответом на его стихотворение «Стол накрыт на шестерых». Стихотворение Цветаевой родилось, как всегда у нее бывало, из конкретных событий, моря тех впечатлений, которые она испытала. Под стихотворением стоит дата: 6 марта 1941 года. Встреча же двух поэтов состоялась в конце 1940 году. «Где-то в октябре Цветаевой в руки попадает книга Тарковского – переводы Кемине. Ее восхищают переводы, и, не зная еще адреса поэта-переводчика и не видя его никогда, она пишет ему письмо. Тарковский тепло вспоминал: «У нас с Мариной Ивановной были добрые отношения.… Тогда вышла в свет книга моих переводов из туркменского поэта Кемине (XIX век). Я подарил ее Цветаевой, она ответила мне письмом, в котором было много добрых слов о моих переводах». Тарковский заочно знал Цветаеву, высоко ценил ее творчество. Встретились они у переводчицы Нины Герасимовны Яковлевой-Бернер, и сразу стали читать друг другу стихи, прониклись симпатиями друг к другу.
В то время дружить с вернувшейся из эмиграции опальной Мариной Цветаевой отваживались немногие. Тарковский, напротив, дорожил этой дружбой, ценил ее удивительный дар поэта. Марина, неудержимая в чувствах, очень привязалась к Тарковскому. В дружбе и любви ее отличала полная самоотдача. Но такой же самоотдачи она требовала от других. Увы, не каждый на это способен. Поэт признается позже: «Я ее любил, но с ней было тяжело». Ради дружбы с Мариной требовалось пожертвовать многим. Тарковский не мог. Встречи их стали редкими.
9 августа 1941 года Марина уезжает с сыном в Елабугу. «Я узнал о ее смерти только в конце сентября», – вспоминал поэт. Сразу родились стихи на ее смерть. Как точно понял Маринину суть, глубину ее таланта Тарковский. Уже в первом стихотворении она «звезда», «волна гремучая», «летящая», «милостивица, все раздаривающая на пути», «жемчужина». Он чувствует свою вину: «…подхватить бы и унести». Есть и страшное понимание непоправимости беды: «поздно каяться». Всю жизнь он чувствовал себя виноватым перед Мариной. Обращался к ней в стихах всегда: почти каждый год, и 20 лет после смерти, и позже.
Последнее стихотворное обращение Цветаевой Арсений прочел через 41 год после его написания. Оно было опубликовано только в 1982 году в журнале «Нева». Стихотворение потрясло поэта. «Для меня это было как голос из гроба». В нем Марину сотрясает бездна чувств: тоска, одиночество, обида, негодование.
Стихотворение же Тарковского создано в сдержанно-печальном тоне, полно горечи от утраты людей, дорогих сердцу. Среди них – первая возлюбленная, муза молодого Арсения. Ей посвящал поэт многие стихи на протяжении всей своей жизни. Он почти никогда не называет ее имени, но она угадывается по особой нежности тона стихотворных строк, по отдельным деталям. Часто вспоминает поэт руки любимой: «рука без колец», «как 12 лет назад холодна рука» (ст. «Стол накрыт на шестерых»), « …и эти руки, как перед бедой» (ст. «Ветер»), «смуглая девичья ладонь» (ст. «Первые свиданья»), «…незримых рук твоих…» (ст. «Мне в черный день приснится Высокая звезда…») и другие. Главный мотив стихотворения « Стол накрыт на шестерых» звучит в строках : «а среди гостей моих – горе и печаль». И еще светлая любовь к тем, кто ушел с земли, и любовь умерших чувствует поэт: строки: «Как тебя любили мы!» звучат с искренней радостью.
Стихотворение написано 1940 году. Тарковский читал его во время совместных с Цветаевой гуляний по Москве, по любимым местам Марины. Она его пропустила через себя, восприняла его своей истерзанной душой по-своему и написала взволнованный ответ. Боль одиночества слышна в каждой строфе. Ей, всю жизнь прожившей «камчатским медведём без льдины», так не хватало рядом родных душ, понимания, любви. Ее упреки в адрес Тарковского продиктованы обидой на разлуку и совершенно открыты: «Как мог ты…», «Как смел ты не понять…», «… и все же укоряю». Ее безудержность чувств потрясает читающего стих. С юности она провозгласила о себе: «…я ни в чем не знающая меры», всем прокричала: «Любите меня!». Для нее так важно быть в кругу людей, она даже согласно быть «призраком – с твоими». Тут же поправляется – «своими». Почувствовать себя своей в кругу людей – для нее очень важно. Это спасение от боли: «Вся соль из глаз, вся кровь из ран». Сколько же этой боли накопилось в душе! Освободившись от одиночества, она в состоянии ожить, внести радость в окружение: «Я – жизнь, пришедшая на ужин». Как малости она просит: сесть «с краю». Чтобы среди родных душ, чтобы не отвернулись, не прошли мимо.
Когда я впервые читала последнее стихотворение Марины Цветаевой, мне главными показались строки: «Чем пугалом среди живых - Быть призраком хочу – с твоими, (Своими)…». Тема отречения от этого безумного мира показалась мне главной и предрекала уход Марины с земли. Но мне попалась интересная книга, которая открыла для меня удивительного поэта Арсения Тарковского. Называлась она: «Арсений Тарковский. « Моя душа сгорела между строк». Короткой встрече двух поэтов посвящены несколько страниц. Есть еще и небольшие отдельные воспоминания Тарковского. Близость душ двух талантливых людей потрясает. Они много значили друг для друга. Для Марины Цветаевой – это была последняя любовь, последняя встреча с другом. Она упрекает поэта в том, что он забыл ее – седьмую. Он помнил ее всю жизнь. Памяти Марины Цветаевой посвящены его стихи: « Все наяву связалось – воздух самы …» (1941),«Где твоя волна гремучая…» (1941), «»Я слышу, я не сплю, зовешь меня, Марина…» (1946), «Друзья, прадолюбцы, хозяева…» (1962), «Стирка белья» (1963), «Как 20 лет тому назад…» (1963), «Через двадцать два года» (1963).
Литература
1. Воспоминания о Марине Цветаевой /Составители: Л. А. Мнухин, Л. М. Турчинский. – М.: Советский писатель, 1992. – С. 486-487– Текст: непосредственный.
2. Тарковский А.А. Судьба моя сгорела между строк. А. А. Тарковский . – М.: Эксмо, 2009. – С 39-40. – Текст: непосредственный.
3. Цветаева, М. Стихотворения. / М. Цветаева; Составление и вступительная статья П. Е. Фокина. – 382 с. – (Библиотека школьника) – Текст: непосредственный.
4. Памяти Марины Цветаевой – Арсений Тарковский: сайт – URL: http://www.classicpoems.ru/ (дата обращения 28.10.2022) – Текст: электронный.
136. Алёна Самойлова, студентка факультета журналистики МГУ. Москва
«Бывают странные сближенья…» Цветаева и Пушкин
«Ведь Пушкина убили, потому что своей смертью он никогда бы не умер, жил бы вечно…»
«Открываю дальше: Пушкин: мой! Всё то, что вечно говорю о нём – я»
Марина Цветаева
Литературный мир М.И. Цветаевой прекрасен. Он наполнен яркими красками, основой для которых послужили её судьба, чувства и… Пушкин. Цветаева очень любила поэзию во всех её проявлениях, поэтому много стихотворений было посвящено поэтам- современникам Цветаевой, например: А. Ахматовой, А. Блоку, Б. Пастернаку, В. Маяковскому, С. Есенину, О. Мандельштаму и многим другим мастерам слова. Но определённо единственной и неизменной любовью стал Александр Сергеевич Пушкин, который в творчестве и жизни Цветаевой сыграл особую роль. Он является другом с детства, поэтому так просто и свободно она о нём пишет. Пушкин олицетворяет силу, неисчерпаемость, мудрость и вмещает в себя все лучшие человеческие качества. Самые проникновенные воспоминания о нём в её очерке «Мой Пушкин», об отношении к его личности, его произведениям. Поэт для неё верный идеал и наставник даже в познании мира. Помимо эссе-воспоминания, она писала стихи с его участием или упоминанием о нем. Иногда кажется, что она представляла Пушкина в роли своего современника. Интересно, что Цветаева не любила, когда её называли поэтессой, она чувствовала себя комфортнее со словом поэт. И в этом тоже влияние Пушкина.
Эссе «Мой Пушкин», 1937
Эссе Цветаевой является особой, не похожей на другие, формой произведения, настолько оно индивидуальное. Создаётся впечатление, будто читатель открыл личный дневник, а не очерк. Именно свободная композиция этого жанра даёт возможность Цветаевой использовать смелые ассоциации.
Большое внимание в данном случае надо уделить названию. За много времени до Цветаевой Валерий Брюсов написал работу под таким же заголовком «Мой Пушкин», однако в ней все моменты были направлены на повествование о жизни Александра Сергеевича. Напротив, у Цветаевой акцент ставится на притяжательном местоимении «мой», оно загорается своими необыкновенными, исключительными красками, с помощью которых и описываются её чувства, вызванные Пушкиным в детстве и юности. В первый раз маленькая поэтесса познакомилась с ним, увидев дома картину Наумова «Дуэль», написанную в 1884 году русским живописцем. На ней изображена дуэль Пушкина с Дантесом. Как странно, первая информация о Пушкине, «что его убили», а затем только то, что он великий поэт. Она пишет об ощущениях, чувствует Пушкина, изучает его со всех сторон, обращается к ассоциациям, связанным с личными вещами и предметами.
Памятник Пушкину стал для Цветаевой первой мерой, первой целью, первым числом, первым материалом, даже уроком иерархии.
«Памятник Пушкина был первым моим видением неприкосновенности и непреложности.
- На Патриаршие Пруды или…?
- К Памятнику - Пушкину!
На Патриарших Прудах – патриархов не было…»
В произведении ярко описывается посещение сыном Пушкина – Александром - дома Цветаевых. Сын поэта – это памятник отцу.
Самое раннее произведение Пушкина, которое прочитала Марина Ивановна, - «Цыганы». Особенно интересно, как трепетно она рассказывала о его сюжете и как просила близких слушать её. Поэт даёт ей и первые уроки нравственности. Любовь Татьяны и Онегина. В её восприятии это «Урок смелости. Урок гордости. Урок верности. Урок одиночества». Тогда она сделала выводы для себя: «Я с той самой минуты не захотела быть счастливой и этим себя на нелюбовь – обрекла». За простоту и чистосердечность автобиографический очерк Цветаевой можно назвать шедевром. Надо принять во внимание, что некоторые моменты маленькая поэтесса не понимала правильно, а воспринимала буквально и, фантазируя, играла с деталями, словами. Обратимся к примеру ассоциаций Цветаевой на стихотворение Пушкина «К няне»: «дряхлая голубка – значит, очень пушистая, пышная, почти меховая голубка, почти муфта – голубка, вроде маминой котиковой муфты, которая была бы глубокою, и так Пушкин называл свою няню, потому что её любил». В таком небольшом предложении выражаются сразу несколько чувств: любовь и забота. В характере Цветаевой можно отметить пытливость ума, прямолинейность и любознательность. А также «страх и жалость (ещё гнев, ещё тоска, ещё защита) были главными страстями моего детства, и там, где им пищи не было, – меня не было».
Интересный момент этого эссе - глава «К морю», озаглавленная по одноимённому стихотворению Пушкина. Писатель восхищается морем, красотой и могуществом этой стихии. В нём мы встречаемся с именами: Наполеона и Байрона. «Стихия, конечно, - стихи, и ни в одном другом стихотворении это так ясно не сказано. А почему прощай? Потому что, когда любишь, всегда прощаешься. Только и любишь, когда прощаешься», - так сердечно она пишет. Пушкин видел море тогда в последний раз, чтобы не увидеть его больше никогда. Цветаева пропускает через себя всю эту информацию и сопереживает любимому поэту. Финальная строчка очерка заканчивается так: «свободная стихия» оказалась стихами, а не морем, стихами, то есть единственной стихией, с которой не прощаются никогда. И это было предопределение для Цветаевой. Между Пушкиным и Цветаевой особая связь, которую установила Марина Ивановна. Читая «Мой Пушкин», я будто ощущаю все чувства и эмоции, которые наполняли её. Предложения кажутся нескладными и простыми, словно она всё писала в то время, когда переживала. Русская писательница Серебряного века с наивностью и проникновением изложила то, чем жила в детстве и юности, – это неподдельные чувства…
По – моему, эссе открывает Цветаеву и Пушкина ещё больше. Цветаева становится читателю близкой и почти родной, как для неё по жизни стал Пушкин. Мы открываем Пушкина для себя уже в восприятии поэтессы, и многие его строки биографические и литературные становятся для нас яркими и зримыми.
Направляющая «Пушкин» в творчестве Цветаевой видна и в понимании ими такого состояния, как вдохновение.
Итак, можно сделать вывод, что в жизни поэтов «бывают странные сближения…».
Проанализированное мною эссе позволяет выявить душевное родство Цветаевой и Пушкина, её интерес к великому поэту. Одна атмосфера высокой культуры не смогла бы сделать Марину Цветаеву поэтом с таким неповторимым внутренним миром, наполненным терзаниями и смятениями, какой её сделало душевное взаимодействие с Пушкиным. Процесс исследования заставил меня задуматься, насколько неразлучны и похожи могут быть люди, живущие в разные века, и как искусство слова возрождает человека другой эпохи и учит нравственным ценностям. Благодаря этому Цветаева познала и полюбила Пушкина, внесла частицы его индивидуальности в своё творчество. Тропа Пушкина своя у каждого поэта, у каждого читателя.
135. Марина Зубова, педагог дополнительного образования. Саров, Нижегородской области
Моя Цветаева
Живу - никто не нужен!
Взошел - ночей не сплю,
Согреть чужому ужин-
Жильё свое спалю…
Впервые с творчеством Марины Цветаевой я столкнулась, когда мне было лет 12. В журнале «Работница» существовала рубрика «Поэтическая тетрадь». Каким-то чудом в ней появились стихотворения Цветаевой «Две песни». «Вчера ещё в глаза глядел»- пробило сердце насквозь, засев в нём вечной занозой. Своим ребячьим чутьём я поняла, что столкнулась с творчеством великого поэта! Побежала в детскую библиотеку (во взрослую - записывали только с 14 лет). Стихи Цветаевой нашлись только в какой-то антологии. Там было только стихотворение «Первая роза», которое после «Двух песен» разочаровало. Потом в фильме «Ирония судьбы» прозвучали две песни на стихи Марины Ивановны - «Мне нравится, что вы больны не мной» и «Хочу у зеркала, где муть». Так потихоньку открывала я «свою» Цветаеву…
Позднее были тома, книги, одна из которых, в эпоху повального дефицита, была подарена мамой мне на свадьбу. Для меня было много неясного в судьбе Марины Ивановны. Что стало с дочерью и сыном? Куда пропал Сергей Эфрон?
Времена менялись, стали выходить книги о жизни и творчестве Марины Цветаевой. Помню, с каким упоением я читала журнальные публикации «Воспоминаний» Анастасии Цветаевой и Надежды Мандельштам.
Потом были книги Марии Белкиной, Анны Саакянц и другие. Из любой публикации и любой книги я откладывала в сердце частичку любви к моей великой тезке.
В мемуарах какие-то досужие дамы писали о том, что Цветаева руками выгребала золу из камина – фу, грязные руки! А я точно знала, что зола не грязь, а руки нормальные - рабочие.
Кто-то вспоминал о том, что Марина была некрасива, не умела применять косметику, плохо одевалась! А я помнила только слова Родзевича о том, что в ей было нечто большее, чем красота!
Пусть Юрий Кузнецов делил женщин поэтов на три категории – рукодельницы, истерички, подражательницы! Я не нахожу в этом делении ничего оскорбительного для Марины Ивановны. Каждое утро она с радостью бежала к письменному столу, всю жизнь служила великой русской литературе, весь свой недолгий век прожила, горя ярким пламенем вдохновения, поэтому оставила такое большое литературное наследие!
Марина Ивановна – человек энциклопедических знаний, полиглот, запросто общавшийся и с Казановой, и с Лозеном, с Жанной д’Арк и кавалером де Грие. Спектр тем её стихов и прозы необычайно широк!
Вспоминаются слова Пастернака из книги Марии Белкиной «Скрещение судеб» о том, что никто из современных поэтов не сможет писать так раскованно, как Цветаева. В одном Борис Леонидович ошибся. Он говорил, что нам с Мариной Ивановной памятник не поставят…
В настоящий момент их соорудили не мало. Памятник Цветаевой в Борисоглебском- задумчивый и изящный, памятник не смерти, но бессмертия – в Елабуге, первый памятник в Башкирии, памятник в Тарусе, памятники работы Зураба Церетели в Москве и во Франции, памятник в Одессе…
Раздражает хор дамочек типа «яжемать», осуждающих Марину за смерть дочери Ирины. У меня возникает желание послать их в 1920 год, где из еды только гнилая картошка.
Для любой матери - смерть ребёнка трагедия, а для такой, как Цветаева, трагедия втройне - слишком остро чувствовала и воспринимала!
Судят за романы - реальные и воображаемые! На это хочется ответить словами самой Марины Ивановны о том, что поэту необходимо чувство влюблённости! Не обязательно к мужчине, можно любить ребёнка, дерево, цветок…
Да, с ней было сложно, но глупо подходить к гению с мерками обычного человека!
До сих пор много судачат о её гибели… Но я уверена, что у этого поступка была объективная причина. Война, эмиграция, тревога за судьбу мужа и дочери, страх за сына, отсутствие работы и средств к существованию, возможно, давление со стороны НКВД…
По воспоминаниям очевидцев в её записной книжке нашли слово Мордовия. О том, что там в ссылке находится Ариадна она знать не могла… А может быть, ей об этом сказали и поставили перед жестоким выбором – или она или дети!
Марина Ивановна так решила, и мы не вправе судить её за это!
Могила утеряна…
А может, лучшая победа
Над временем и тяготеньем –
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени…
Но осталось больше, чем тень – её стихи, в которых каждый находит своё заветное – о любви, о судьбе, о Москве, о России, о жизни и смерти …
— Друг! Не ищи меня! Другая мода!
Меня не помнят даже старики.
— Ртом не достать! — Через летейски воды
Протягиваю две руки…
Со мной в руке — почти что горстка пыли —
Мои стихи! — я вижу: на ветру
Ты ищешь дом, где родилась я — или
В котором я умру…
Дом, дом-музей в Борисоглебском переулке бережно хранит память о Марине. Так же, как и дом Максимилиана Волошина в Коктебеле…Из окна можно видеть любимое ею море:
Когда-нибудь морские струи
Разглядывая с корабля,
Ты скажешь: "Я любил морскую...
Морская канула в моря…
«Возьмите мои стихи — в них вся моя жизнь», - писала Марина Ивановна.
У всех есть шанс полюбить её стихи, как это сделала я. Марина Цветаева - безмерность, а впереди – вечность…
134. Екатерина Янчевская, искусствовед, поэт. Лида, Беларусь
«Между молчаньем и речью»: Наталья Гончарова и Марина Цветаева
Между молчаньем и речью – воплощённое Слово. Становление жизни. Становление человека и смысла. Марина Цветаева знакомится с Натальей Гончаровой летом 1928 года. И вскоре после встречи будет опубликован очерк, посвящённый творчеству художницы.
В мастерской Гончаровой в Париже происходит разговор между вербальным и визуальным, между словом и образом, между тем, что стремится быть высказанным вслух и тем, что скрывает свой голос в тишине художественного полотна. Соприкосновение и событие. Переход и местопребывание творческого времени. Распад и восстановление пространства. «По вечерам в мастерской Гончаровой встаёт другое солнце». Это другое солнце дарит энергию роста, энергию стремления и преображения. Для Цветаевой важно (пусть даже на непродолжительный период) ощутить этот звучащий свет и поэтические интонации живописи.
Разговор в мастерской прорастает философскими размышлениями и жизнеутверждающим вдохновением. Именно прорастает, видоизменяя и время, и пространство вокруг. Цветаева пишет в очерке: «Всю Гончарову веду от растения, растительного, растущего». Живописный мазок воспринимается как росток, как миг открытия и откровения, миг изначального соприкосновения с истиной и с основой бытия. Бережное сокровенное приближение к ещё не узнанному, не явному, сокрытому под покровами сомнений и недосказанности. Гончаровские холсты – сад, где Цветаева много думает о возможностях человека, о сути событий, о значимости речи, обращённой в будущее. Остро ощущая собственную уязвимость и чувствительность, Цветаева слышит цвет и свет картин. Видит становление и «состояние роста». Рождение слова из деятельного всматривания в собственное сердце, из пронзительного обращения к близкому человеку. Рождение тишины из «невнятицы дивной», «невнятицы старых садов» («Куст», 1934). Росток, куст, листва, трава, сад, деревья – те образы, которые помогают Цветаевой чувствовать свободу становления. «Единственное событие Натальи Гончаровой – её становление. Событие нескончаемое». Цветаевой важны метафизические и земные тропинки, собственные шаги в родном саду, необходимо дыхание родного леса:
Деревья! К вам иду! Спастись
От рева рыночного!
Вашими вымахами ввысь
Как сердце выдышано! («Деревья», 1922)
И во Франции, вдали от родных мест, она пытается преодолеть раскол пространства, обнаружить «жесты роста» и собственную весну. А картины Гончаровой создают и дарят это ощущение обновления. Мастерская-сад дышит надеждой, а не страданием. Цветаева ищет ответы на вопросы. И находит «под кистью-ответ». Дар и удар одновременно. Удар как соприкосновение с новым чувством–смыслом, удар, которого невозможно избежать, когда в тебе растёт дар поэтической речи. Произведения, которые видит Марина Цветаева, затрагивают (ударяют) своей наполненностью жизнью, распахнутостью навстречу слову и взгляду. Бесконечнось выразительности и сосредоточенность мгновения. Постижение и становление себя, «труд дара».
Слово и визуальный образ, свет и тень, речь и молчание, замысел и его воплощение в мастерской Натальи Гончаровой звучат для Марины Цветаевой Литургией и Воскресением.
133. Анастасия Баранова, учитель русского языка и литературы, МБОУ СШ № 9. Сургут
Цветаева и вера в Бога
Творческое наследие М.И. Цветаевой было систематизировано и открыто для широкого читателя в конце ХХ века и не было обойдено вниманием православных литературоведов (например: Дунаев М. М. Православие и русская литература. В 6-ти частях, Ч. VI. - М.: «Христианская литература», 2000. - 896 с. Глава, посвященная М.И. Цветаевой, - с. 483-511). Можно смело сказать, что после таких рассуждений о поэзии Цветаевой многие православные люди утвердились во мнении, что ее творчество неприемлемо для верующего человека, что «ее грех перед Богом – безмерен», что «существо поэзии Цветаевой: служение тьме, пустоте». Список негативных высказываний можно было бы продолжить.
Критик Лев Писарев считает, что такое восприятие творчества М.И. Цветаевой вызывает у нас немало возражений. Я с ним полностью соглашаюсь. Если только мы подойдем к восприятию ее творчества с готовностью понять и простить душу ближнего, а не с готовностью побить камнями, мы увидим те редкостные душевные качества Цветаевой, которые будут близки православному читателю.
Марина Цветаева – русский поэт, удивительно владеющий словом, могла снять с самого избитого слова потертость и обнажить его смысл: «Рас-стояние — версты, мили, /Нас рас-ставили, рас-садили…» Она не пропагандирует грех, она просто рассказывает о том, что с ней происходило: «И ты поймешь, как страстно день и ночь/Боролись Промысел и Произвол/В ворочающей жернова — груди». В отличие от нас, Цветаева исповедовалась не наедине, а перед всем миром. В ее строках постоянная память о Боге, о Божией правде. «Любить - видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители», - записала Цветаева в своем дневнике в 1918 г. Да и каждое стихотворение было страничкой в книге жизни ее души: «Моя поэзия - лирический дневник».
Везде в книге "Лебединый стан" даты написания стихотворений даны по старому стилю - Цветаева до самой смерти различала "русский" и "советский" календарь. После некоторых дат стоят уточнения: "первый день Пасхи", "третий день Пасхи", "Троицын день", "Сергиев день", "день Иоанна Богослова". И это - не этнография, не игра. Эти стихотворения, в отличие от многих игр и эпатажа ее Музы прежних лет, были словами, сказанными с душевной болью.
Так, первым днем Пасхи 1917 года помечено стихотворение «Царю - на Пасху». Оно стало первым в чреде произведений Марины Цветаевой, посвященных русскому Царю и его семье. Отречение Николая II Цветаевой не было понято и принято. Даже лишенный престола, он оставался для нее царем, над которым суд людской не властен:
Ваши судьи -
Гроза и вал!
Царь! Не люди -
Вас Бог взыскал...
Но в то же время у Цветаевой было понимание, что трон у царя именно отнят, что дальнейшая его судьба – «котомка», и доминирующими чувствами этого стихотворения являются жалость и сострадание. «Поэма о Царской семье» заслуживает особого внимания. Будучи эпическим произведением, она отражает иной уровень осмысления действительности по сравнению с предшествующими лирическими поэмами. Она очень сильно отличается от них не только по тематике, но и по языку.
К созданию «Поэмы о Царской Семье» Цветаева шла долго, с 1917 года, со своего первого стихотворения «Царю - на Пасху». Она собирала материал, тщательно изучала все обстоятельства жизни Царской семьи после отречения царя от престола, читала письма императрицы, опрашивала свидетелей их жизни.
Так, в 1922 году писатель Андрей Белый, посетив ее в комнате пансиона, где тогда жила семья Цветаевой, «стола не увидел, ибо весь он был покрыт фотографиями Царской Семьи: Наследник всех возрастов, четырех Великих княжон, различно сгруппированных, как цветы в дворцовых вазах, матери, отца».
В жизни М.И. Цветаевой была единственная встреча с Государем - на открытии Музея изящных искусств имени Александра III, основанного ее отцом, Иваном Владимировичем Цветаевым, профессором, сыном сельского священника. Она дает описание этой встречи в 1933 г. в очерке «Открытие музея»:
«Красная дорожка - одна, и ясно, что по ней сейчас пройдет, пройдет...
Бодрым ровным скорым шагом, с добрым радостным выражением больших голубых глаз, вот-вот готовых рассмеяться, и вдруг - взгляд - прямо на меня, в мои. В эту секунду я эти глаза видела: не просто голубые, а совершенно прозрачные, чистые, льдистые, совершенно детские...
...За государем - ни наследника, ни государыни нет:
Сонм белых девочек... Раз, два, четыре...
Сонм белых девочек? Да нет - в эфире
Сонм белых бабочек? Прелестный сонм
Великих маленьких княжон...
Через любовь и сострадание Цветаевой была осознана суть подвига Царственных Мучеников как искупительной жертвы за весь русский народ.
Как известно, по каноническим правилам Православной Церкви самоубийц хоронят без церковного отпевания, по ним не служат панихиды. Но мало кто знает, что в 1991 году, в день пятидесятой годовщины кончины Марины Цветаевой, в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот была совершена панихида по рабе Божией Марине — с благословения ныне покойного Патриарха Московского и всея Руси Алексия II и по ходатайству тогда диакона, а ныне протодиакона Андрея Кураева.
Творчество Марины Цветаевой заслуживает более глубокого всестороннего анализа православных ученых, который не ограничится одним только выделением негативных его сторон. И самое главное, о чем необходимо знать православному читателю Цветаевой. Каков бы ни был ее личный грех перед Богом, мы, к счастью, не можем отказать ей в том единственном, что может дать православный человек другому крещеному человеку, отошедшему в мир иной, - в молитве об упокоении ее души.
132. Елена Голышкова, библиотекарь отдела обслуживания ЦРБ им. 1 Мая. Нижний Новгород
Марина Ивановна Цветаева – яркая звезда поэзии серебряного века с трагической судьбой. Пророчество о том, что ее стихам «настанет свой черед» исполнилось. Несмотря на время, прошедшее со дня смерти поэтессы, её стихи продолжают жить и вызывать интерес у тех, кто хоть раз их услышал.
Марина Цветаева родилась 26 сентября (н.с. 08 окт.) 1892 года в Москве, в небольшом уютном доме по Трёхпрудному переулку. Её отец Иван Владимирович Цветаев был сыном сельского священника, получил прекрасное образование и посвятил свою жизнь созданию музея, который был открыт в Москве в 1912 году. Мария Александровна Мейн - мать Марины Цветаевой - была прекрасной пианисткой. Именно она заметила в дочери поэтические способности и оставила в дневнике запись: «Моя четырехлетняя Маруся ходит вокруг меня и все складывает слова в рифмы. Может быть, будет поэт?».
Марина с детства любила читать книги и с шести лет сама начала писать стихи. В печати ее первая книга стихов «Вечерний альбом», состоящая из 111 стихотворений, появилась в 1910 году. Стихи, тогда еще никому неизвестной поэтессы, вызвали много положительных отзывов.
В 1911 году Максимилиан Волошин пригласил Марину Цветаеву и ее сестру Анастасию провести лето в Коктебеле. Именно там Марина нашла своё счастье - познакомилась с Сергеем Эфроном. Знакомство с ним Цветаева восприняла как начало новой жизни: "Настоящее, первое счастье. Не из книг!". Любовь и поэзия стали для Марины Цветаевой неразрывны.
Рождение дочери Ариадны осенью 1912 года - это один из самых счастливых периодов в жизни Марины Цветаевой. В этом же году в печати появилась вторая книга стихов поэтессы - «Волшебный фонарь».
В 1913 году от приступа грудной жабы скончался отец поэтессы. Его смерть Марина Цветаева переживала очень болезненно. Кроме того, воспоминания о любимой маме, которая умерла очень рано, вспыхнули с новой силой. Навеянное этими чувствами, в 1913 году Мариной было написано стихотворение «Уж сколько их упало в бездну…», где она пыталась определить для себя, что есть жизнь, и чего стоит ждать от смерти.
1914 год. Первая мировая война. Эта война прошла мимо Цветаевой. Слабое здоровье не позволило Эфрону сразу принять участие в войне. Из-за болезни лёгких он был признан лишь «ограниченно годным» к военной службе. В 1915 году студент Эфрон добровольно поступил братом милосердия на санитарный поезд.
В конце 1916 года стало ясно, что Россия находится накануне исторического переворота. Сергей Эфрон в числе первых примкнул к белой добровольческой армии и сражался в стане белых до полного поражения, до отступления Белой гвардии.
В 1917 году у Марины Цветаевой родилась вторая дочь. Местонахождение Сергея Эфрона тогда было не известно. Бедность и голод вынудили Цветаеву сдать детей в Кунцевский приют, где в 1920 году умерла младшая дочь Ирина. Марину спасает поэзия. Несмотря ни на что, она продолжает писать. Одна за другой выходят поэмы: «Царь-Девица», «Переулочки», «Молодец» и «На красном коне». В 1920-е годы появились циклы стихов «Лебединый стан» и «Перекоп», проникнутые сочувствием к белому движению.
Четыре года Марина Цветаева ничего не знала о судьбе мужа. Лишь летом 1921 года Илья Эренбург нашёл способ сообщить Марине, что её муж жив и находится в Константинополе. В 1922 году Марина вместе с дочерью Ариадной уезжают за границу, к Сергею Эфрону.
Три с лишним года семья жила в пригородах Праги. Для Марины, несмотря на денежные трудности, это время творческого подъема. «Поэма горы», «Поэма конца», «Крысолов» - все эти произведения Марина написала именно в Чехии. В это же время Цветаева получила, полное от восхищения её творчеством, письмо от Бориса Пастернака. Так завязалась переписка, длившаяся 14 лет.
В 1925 году у Марины и Сергея родился сын Георгий. В этот светлый и счастливый период жизни Цветаева растворилась в любви к обожаемому ребёнку и своём творчестве.
Время шло. В 1926 году семья переехала из Чехии в Париж. Ради заработка Сергей Эфрон снялся в небольшом 12-ти секундном эпизоде французского фильма, который, можно сказать, предсказал его собственную дальнейшую судьбу. Сергей Эфрон и дочь Ариадна всё больше и больше тосковали по России, рвались на родину. В 1937 году Сергей Эфрон, ради возвращения в Советский Союз, стал агентом НКВД. Вскоре он был разоблачен и бежал в СССР. Дочь Ариадна тоже вернулась на родину. Русская колония Парижа объявила Цветаевой негласный протест - её перестали печатать, средств к существованию не было. В 1939 году Марина Цветаева вместе с сыном вернулась в Россию вслед за мужем и старшей дочерью.
Первой по подозрению в шпионаже была арестована Ариадна. Ранним утром 10 октября на закрытой даче НКВД в Болшево арестовали и Сергея Эфрона.
1941 год. Началась Великая Отечественная война. Марина едет с сыном в эвакуацию в Елабугу. Одиночество, неизвестность о судьбе дочери и мужа, состояние безысходности приводят её к гибели: 31 августа 1941 г в Елабуге Марина Цветаева принимает решение уйти из жизни.
Так трагически завершился жизненный путь этой великой поэтессы. Несмотря на тяжкие жизненные лишения, главными темами ее поэзии были любовь, творчество, Родина. Сергей Эфрон так и не узнал о её гибели - его расстреляли через полтора месяца после смерти жены. Сын Георгий, достигнув призывного возраста, ушёл на фронт и погиб в 1944 году. Дочь Ариадна, отбыв восьмилетнее заключение в лагере, ещё шесть лет провела в ссылке в Туруханском крае и была реабилитирована лишь в 1955 году.
Марина Цветаева оставила значительное творческое наследие: более 800 лирических стихотворений, семнадцать поэм, восемнадцать стихотворных драм, автобиографическую, мемуарную, и историко-литературную прозу. Произведения Марины Цветаевой — выдающееся явление культуры серебряного века. Её имя неотделимо от истории отечественной поэзии.
131. Андрей Порошин, преподаватель, литератор. Санкт-Петербург
Можно не соглашаться
Писать эссе о творчестве Цветаевой – значит оказаться – заранее – не на уровне. Она сама была революционеркой эссе (1). Вместо рассуждений «о» и «об» - прямое движение в сложном слиянии мыслей, наблюдений, воспоминаний, ощущений. К волевому обобщению (например: «Три слова являют нам Брюсова: воля, вол, волк. Триединство не только звуковое - смысловое: и воля - Рим, и вол - Рим, и волк – Рим». - «Герой труда») Сближение слов, «игра словами», установление произвольного порядка.
Такой (простите) волюнтаризм не противоречит бунтарскому духу, бушующему на каждой странице ее стихов и прозы, многих писем, а им обусловлен. Бунт МЦ не в изобретении новых слов, не в экспериментах, не в эпатаже. Он в стремлении убедить: нужно вернуть бытию человека настоящий смысл, настоящую страсть (2). Это не «пена морская», а само море, стихия – очищающая, размывающая и подвигающая к осмыслению. У Цветаевой близость к читателю почти ощутимая - без разнообразных масок. Ни менторского равнодушия, ни надзвездной отрешенности. Ясная искренность, максимализм выражения чувств – через особый (боюсь писать: «новый») характер поэтического усилия. Это плодотворно для читателя, но… опасно для творца. Некое самосожжение, в огне которого иногда сгорает и правда. Разве МЦ всегда справедлива – в суждениях о героях Пушкина, о Бальмонте, о Брюсове? В стихах о любви и ревности? В видении исторических перипетий?
Как посмотреть.
Уже по многим ранним стихам видно: Цветаева – отчетливо классик. Стройность композиции, четкость каждого катрена, без нагромождений, без кокетства умением написать так и этак, свойственного многим поэтам ХХ века. Ясность мыслечувств (не разделить), яркость противопоставлений:
Твой восторженный бред, светом розовых люстр золочёный,
Будет утром смешон. Пусть его не услышит рассвет!
Будет утром — мудрец, будет утром — холодный учёный
Тот, кто ночью — поэт.
В то же время ее стихи даже начала пути категорически современны (современны, я имею в виду, и сейчас). Я и о тех, которые были изданы тиражом в несколько сот экземпляров и которые «никто не брал» (сама свезла на склад большую часть, да и пресыщены были тогда поэзией, охотнее издавали авторов более громких и «насущных» – Горького, к примеру). В том контексте и не могла начинающая поэтесса обрести успех, тем паче что к этому и не стремилась. Зато потом на кого только, как принято говорить, не «оказала влияния»! И до сих пор «оказывает»: некоторые произведения подобной стилистики иногда ошибочно приписывают Цветаевой – и массовый читатель не всегда осознает (невинную, конечно) подмену(3), потому что чувствует подобное цветаевскому мировосприятие, где нет места трусости и фальши. Мировосприятие, оформленное не «лесенкой», не верлибром, а самыми что ни на есть привычными четверостишиями без вычурных метафор и необыкновенных рифм. Сегодня про нее могли бы сказать: переформатировала привычное. Написать: сочетание традиционных форм и новых интонаций, классики и романтизма, преодоление всех «измов», «нельзя не признать – нельзя не отметить». Так, в общем, и отмечают: большой поэт, ни к какому направлению отнести нельзя, сравнивать сложно. Это с одной стороны.
С другой стороны – другое противопоставление (любимая фигура ее мысли-речи). На огромных просторах русской поэзии преобладают произведения, в которых описывается мир – реальный или видимый только автору. Это не только «пейзажные» стихи, это, к примеру, Бальмонт и Анненский, первый том Блока, даже многое у Гиппиус. Поэты в таких произведениях созерцают, доносят истину, а истина действительна всегда. Все внутренне строго, по заветам Пушкина. Нет места произволу.
Но есть стихи, где «мир», «порядок» разрушается, изменяется, а истину еще надо обрести, да и само ее существование под вопросом. Это прозрения «хаоса» у раннего Тютчева, движение стихий в третьем томе Блока…. По преимуществу состояние (не свойство даже!) поэзии МЦ именно таково. Ее голос меняет мир, вызывает свежие, бурные волны, стремится вернуть романтические ценности в жизнь, чтобы она снова стала живой, вернуть словам их выпуклую полноту. Стихи словно сами собой побуждают, нацеливают, заставляют двигаться вслед за начерченным МЦ вектором (4) - лететь со стрелой, если угодно. Прозреть, увидеть заново вечное в новом, встряхнуться, обновить себя и мир.
Цветаева поэт не статики, но динамики (статичность взгляда Брюсова или Чехова ее почти бесила, это неслучайно), и этим вовлекает читателя в со-чувствование, в изменения, но не в тупик или в хаос – сама стройность стиха позволяет преломить любой эмоциональный взрыв в Прекрасное, как кристалл на окне, отражая свет с улицы, иногда вспыхивает радужной палитрой. Про большие ее стихотворения и поэмы, кстати, этого не скажешь – если стихия разгуляется, теряется путеводная нить, а скорость растет - тогда только держись, и читатель в недоумении: если точка зрения на скульптуру – своего рода смакование, то взгляд на любые руины очень субъективен, почти тест Роршаха. Кого-то такое сотворчество отталкивает, а кого-то окрыляет. Поэтому Цветаеву любят и не выносят, соглашаются и отвергают. Но читают.
Стихи Цветаевой ведь не для всех. Они для каждого.
Можно не соглашаться.
Вместо ссылок
(1) «революционерка». МЦ именно революционерка - в прозе даже больше, чем в стихах. Многие ее эссе как заметки, заметки как воспоминания, а где воспоминания, там, как известно, и размышления, то есть опять эссе. Полет при этом часто как в лирике… Размытость жанровых границ – от буйства стихий смысла. И везде обозначен итог как некая преобразованная сумма. С итогом этим тоже можно не соглашаться.
(2) Первую книгу Цветаевой я увидел в детстве – самиздатскую, переплетенный ксерокс. Не редкость в те времена. Помню впечатление от той красной книжки. В фамилии Цветаева звучат и «цветы», и «цвета», о чем-то подобном, полагал я, и пойдет речь. Но - подрыв ожиданий, первый из многих. Никакого изобилия цветовых эпитетов (в сравнении с Есениным или Кузминым) в ее текстах нет (исследователи пытаются доказать, что есть, но почти половина таких словоупотреблений, согласно их же подсчетам, – «черный» и «белый», что ожидаемо), нет и вздохов-букетов. Потому что не в этом подлинная страсть… Смешно: в Петербурге есть магазин цветов и студия флористики «Цветаева» (сочетание культур в разных смыслах этого слова) – красиво, но вне цветаевского кода, против ее духа. Была бы в ярости.
(3) Тут и подражания, и ошибочное восприятие, как произошло с текстом «Не запрещай себе творить…» современной поэтессы. Честно говоря, написать подражание Цветаевой можно: противопоставить созвучные и родственные слова (К примеру, сначала конспективно: «Царьград – виноград, дальше – дольше. Этой меньше рад, этой – больше», - и дальше развернуть частушку в драму),обозначить и настойчиво варьировать главный мотив. Подчеркнуть через повтор, добавить фольклорной интонации ближе к концу; обязательна хлесткая последняя строка, внезапная, как прощальный плеск хвоста русалки. Пиши как хочешь, понимай как знаешь... Да простят мне эту вольность.
(4) Множественные тире в стихах и в прозе не столько «усиливают», «подчеркивают» что-то, как принято говорить, а уточняют, утончают направление вектора.
130. Алина Николаева, студентка СПб ГБПОУ «Техникум “Приморский”». Санкт-Петербург
Быть нежной, бешеной и шумной…
И так же будут таять луны
И таять снег,
Когда промчится этот юный,
Прелестный век.
Почему же творчество Цветаевой так близко всем представителям женского пола? Марина Ивановна – отражение искренней женской любви, желаний и блужданий ума. Поэтесса как нельзя точно описывает в своем творчестве все то, что чувствует окрыленная чувствами девушка и именно в ее стихотворениях я нашла отдушину, мысли лирического героя, которым зачастую является сама Цветаева, словно зеркало души. Бегая глазами по строчкам, у любой читательницы возникнут теплые воспоминания о той беззаботной первой любви, заставляющей порхать даже мертвых «бабочек в животе». А может вспомнится тот мимолетный роман, который навсегда останется в сердце.
Забыть, как сердце раскололось
И вновь срослось,
Забыть свои слова и голос,
И блеск волос.
Стихотворение «Быть нежной, бешеной и шумной» написано в Сочельник 1913 года, в то время Цветаева проводила дни с мужем в Феодосии, сбежав от быта и суеты. Поэтессе хотелось спокойствия и идея об этом месте пришла спонтанно. Марина писала в Москву: «Насчет Феодосии мы решили как-то сразу, не сговариваясь. Сереже хочется спокойствия и отсутствия соблазнов для экзаменов». Бескрайние просторы Крыма, морской бриз и умиротворение – все это заставляло Цветаеву наслаждаться каждой секундой этого прекрасного момента и отражать настроение в стихах.
"Сегодня год назад у нас в Екатерининском была ёлка. Был папа, — его последняя ёлка! Алю приносили сверху в розовом атласном конверте, — еще моем, подаренном мне дедушкой. Еще Аля испугалась лестницы. — Сейчас я одна. Сережа в Москве, скоро, наверное, будут открывать наши ящики с подарками. Он, конечно, думает обо мне".
"...Какая-то Аля будет через год? Непременно запишу в Сочельник. Сегодня я кончила стихи «Век юный», - говорила автор о стихотворении.
Мое свершившееся чудо
Разгонит смех.
Я, вечно-розовая, буду
Бледнее всех.
Лирический герой метается от любви к жизни до раздумий о жизни после смерти. Мысли спутаны, но это еще больше отражает чувства любви. От несчастий, горя, апатии до улыбок, искреннего смеха и спокойствии. Любовь непостоянна и изменчива, но лишь благодаря этому она незабываема и столь прекрасна.
Быть нежной, бешеной и шумной,
— Так жаждать жить! —
Очаровательной и умной, —
Прелестной быть!
Быть и нежной, и бешенной, и очаровательной, согласись, это ли не счастье? Именно оно заставляет так жаждать жить, чувствовать. Жизнь мимолетна, ты можешь быть собой, делать все что душе вздумается, но при этом помнить о том, что после смерти мы все равны. Автор абсолютно точно передает эмоции, это мотивация, проживать каждый день, как последний, любить, улыбаться, идти к новым стремлениям.
Марина Цветаева – фея любви русской литературы. Кто, как не она стремится узнать об этом мире все? Кто, как не она так искренне любит жизнь? Оставив частичку души в своих стихотворениях с каждым днем она зарождает в людях самое главное желание – жить, любить и наслаждаться этим до конца.
129. Вероника Кочан, ученица МАОУ «Гимназии им. А.С. Пушкина». Село Выльгорт, Сыктывдинском район, Республика Коми.
О, для чего я выросла большая?
С каждым годом мир становится всё более непонятным: новые ощущения, эмоции, события - немыслимо, как во всём этом разобраться. Не знаю, для чего время идёт, для кого я меняюсь. И кажется, что никто меня не понимает. Точнее казалось. А потом я открыла для себя сборник Марины Цветаевой “Вечерний альбом”. Открыла - и больше не закрывала.
“В пятнах губы, фартучек и платье…”, — читаешь эти строки, видишь перед собой маленькую девочку, непоседливую, смеющуюся, резвую и невольно умиляешься ей. Она в платье, сотканном из солнечных лучей и ветра. Мягкие волосы заплетены в косички, но пара непослушных локонов все же выбивается из аккуратной прически, сделанной заботливыми руками мамы. Девочка лежит на траве возле сливовых кустов и любуется облаками, воображая, что это диковинные звери. Какой замечательный ребенок! Она играет в дочки-матери или в рыцарский турнир? А о чём она думает и мечтает? Чем живет? Что у неё внутри? Каждый ребенок — это уникальная личность, с необыкновенно богатой душой. Так и цветаевская героиня совсем не пуста, ее виденье мира намного глубже, чем куколки и банты. И только успеваешь об этом подумать, как она убегает далеко вперед: хочет расти, взрослеть. А чтобы за ней угнаться, я обращаюсь к “стихам, написанным так рано”. Они - шкатулка секретов молодой души, готовой открыться чуткому читателю.
«Как мы читали “Lichtenstein”» — это стихотворение, насыщенное образами из детства, которые словно одуванчики сплетаются в дивный венок на озорной макушке.
Тишь и зной, везде синеют сливы,
Усыпительно жужжанье мух,
Мы в траве уселись, молчаливы,
Мама “Lichtenstein” читает вслух.
Не только лексика, но и фоника этих строк создает спокойное настроение: обилие глухих звуков [х], [ш], [с] напоминает умиротворяющий шелест листьев, ласкаемых ветром. Само слово “Lichtenstein” — в русской транскрипции “Лихтенштейн” — почти полностью состоит из глухих звуков. “Лихтенштейн” — это рыцарский роман Вильгельма Гауфа, писателя-романтиста. В начале третьей строфы упоминаются персонажи этого романа — Ульрих и Георг. “Ульрих — мой герой… Герцог Ульрих так светло-несчастен…” — девочка восхищается этим персонажем, поклоняется его прекрасным чертам. Для нее рыцарство — это доблесть, честь, свет. Мотив света сохраняется во всем стихотворении. Бога лирическая героиня тоже соотносит со светом: “Ярким золотом горит распятье / Там, на солнце, нежен лик Христа…”.
Стихотворение построено на оппозиции земли и высоты: образы Бога, солнца, духа, елей противопоставляются образам дороги, мух, травы. Если в первой строфе “мы в траве уселись”, то в четвертой — “ввысь уходят ели”. А что между ними? Мама!
Мама — центральный образ в стихотворении, она сравнима с волшебницей, способной сотворить чудо:
Словно песня — милый голос мамы,
Волшебство творят её уста.
Цветаева - мастер создания художественных образов. Она рисует их так тонко, ярко, изящно, что порой кажется, что ты улавливаешь запахи картин, мелькающих в ее произведении. “Lichtenstein” источает насыщенный аромат слив. И запах этот сочный и сладкий, как детство. Только сливы можно собрать в плетеную корзинку, унести домой и сварить варенье, а вот с детством этого не сделаешь, хотя и хочется поймать его и закупорить в бутылку.
В стихотворении “В пятнадцать лет” перед нами предстает образ уходящего детства лирической героини.
“О, для чего я выросла большая? Спасенья нет!” — будущее представляется лирической героине пугающим, она думает, что с ней непременно произойдет несчастный случай. Она не знает, чего ждать от нового этапа своей жизни, который повлечет за собой множество перемен: “Что впереди? Какая неудача?”. Риторические вопросы и восклицания не перечесть, в них - острота, сила. Сравнивая детство и взрослую жизнь, Марина Цветаева использует антитезу: в детстве “каждый крик шалунье был позволен”, когда как во взрослой жизни героиня ожидает “во всем обман”, “на всем запрет”. Взрослый мир для лирической героини ощущается враждебным, полным ограничений и лишений. Как это знакомо!
Впереди всё ещё неизвестность, но я теперь не одна. Смотреть прямо уже не так страшно, когда рядом тот, кто тебя понимает. Я следую за лирической героиней. В стихотворении “Только девочка” она вглядывается в свое будущее, рассуждает о своем предназначении.
Марина Цветаева использует ограничивающую частицу “только”, чтобы показать, что общество накладывает на девочек определенные ограничения. Образы общества и самой лирической героини контрастируют друг с другом, а усиливают это противопоставление яркие метафоры: “всюду — волк”, “я — овца”. Голодный, злобный волк готов украсть невинную овечку и съесть ее, так и общество, по мнению лирической героини, хочет поглотить ее, погасить её индивидуальность, оно диктует правила:
Мечтать о замке золотом, Качать, кружить, трясти Сначала куклу, а потом Не куклу, а почти.
“В моей руке не быть мечу, / Не зазвенеть струне”, - меч — это символ борьбы, доблести, чести, струна — поэзии, творчества. Лирическая героиня отказывается от них: “не быть”, “не зазвенеть” — но явно с большим сожалением. Создается ощущение, что она смирилась с уготованной ей судьбой: “Я только девочка, — молчу”. Но в последнем четверостишии наконец появляются ее истинные желания: “И улыбаться всем глазам, / Не опуская глаз!”. Глаза, которые девочка так не хочет опускать, — это зеркало души. Лирический образ обладает смелой душой, мечтает показать её миру.
В этой строфе также фигурирует образ звезды, которая должна зажечься для лирической героини и осветить ей путь, указать, какой идти дорогой. Подрастающая девушка верит или, по крайней мере, очень хочет верить, что ее ждет впереди нечто большее, чем “замок золотой”. Она смотрит в будущее с надеждой, и образ враждебного взрослого мира постепенно сменяется образом счастливой, лучшей судьбы.
Для Марины Цветаевой первый сборник собственных стихотворений — это пророческая книга, с помощью которой можно заглянуть в будущее, исследовать свой внутренний мир, и найти свое предназначение. А заодно - помочь другим в его поисках. Она - подруга, соратница, союзница. Ее стихи - дорога из лабиринта, они, словно нить Ариадны, указывают путь. Марина Цветаева повзрослела - маленький огонек, пылающий в ее сердце, разгорелся в большое пламя, а крохотное зернышко, зреющее глубоко внутри, покрыло цветами всю ее душу. Стало быть, она поняла, для чего выросла, нашла свой ответ. И теперь я чувствую: мой где-то рядом.
128. Татьяна Зверева, доктор филологических наук, профессор Удмуртского государственного университета. Ижевск
Цветаева и синематограф
Посетившая «сей мир в его минуты роковые» Марина Цветаева стала свидетелем не только исторических катастроф, но и небывалого культурного Ренессанса, в том числе, зарождения европейского кинематографа. В ее творчестве нет прямых упоминаний о кино, однако эпистолярное наследие и записные книжки свидетельствуют о том, что «электрические сны наяву» будоражили воображение поэта. Отчасти этот интерес был семейным. Сергей Эфрон какое-то время подрабатывал на съемках французских фильмов, мечтал о карьере кинооператора, серьезно занимался теорией кино. Сам Эфрон писал о своем «совершенно особом» отношении к кинематографу: «Это новое и великое искусство, по своей емкости необъятное…». Пристрастилась к новому зрелищу и Аля. Известно, что первым фильмом, на который повела Цветаева свою дочь в 1915 году, была «Дикарка» В. Гардина. Впоследствии, уже в эмиграции, Аля будет писать рецензии: «…зарабатывает изредка фр<анков> по 30, по 50 маленькими статьями (франц<узскими>) в кинематографических журналах, пишет отлично…». Осмысляя пройденный путь, Ариадна Эфрон говорила, что «…из всех видов зрелищ всегда предпочитала кино, причем “говорящему” – немое, за большие возможности со творчества, со чувствия, со воображения…».
Нужно учитывать и общий интерес Серебряного века к “аттракционам” (такое определение дал С. Эйзенштейн изобретению братьев Люмьеров). В русской культурной среде отношение к кинематографу было неоднозначным. Анна Ахматова резко отозвалась о нем и назвала его «театром для бедных»; Корней Чуковский говорил о кино как о «соборном творчестве культурных папуасов». Были среди русских поэтов и писателей и те, кто смог осознать культурный потенциал незатейливых “аттракционов”. Так ирония, пронизывающая раннее стихотворение О. Мандельштама «Кинематограф», в дальнейшем сменится едва ли не профессиональным интересом поэта к этому виду искусства. На эпохальном фоне цветаевские реплики выглядят безыскусными, как впрочем, и ее кинематографические пристрастия. Всегда склонная к афористически-точным определениям, Цветаева не оставила врезающихся в память суждений, касающихся просмотренных ею фильмов. Её интерес к кино носил, скорее, обывательский характер. Это едва ли не единственная область, где Цветаева обнаружила поэтическую слепоту.
Оценки Цветаевой изменяются во времени. Так в страшном 1920 году кинематограф стане символом современности – «времени НЕ МОЕГО»: «Навстречу комиссары в ослепительно желтых сапогах <…> – разряженное женское мещанство новый класс в советской России – гризеток, воспитанный на кинематографе, “студиях” и “Нет ни Бога ни природы”». Такая же резкая оценка первоначально дана и европейскому кино: «Европейский кинематограф как совращение малолетних».
Увлечение кинематографом приходится главным образом на годы эмиграции. Очевидно, что погружение в «электрические сны» – один из самых действенных способов бегства от реальности, от которой Цветаева всегда пыталась дистанцироваться. Многие часы она проведет в темных залах перед черно-белым экраном: «Главная радость – чтение и кинематограф», «Единственный отвод души – кинематограф…», «Единственная фабула моей жизни (кроме книг) – кинематограф». Впрочем, все эти фразы, скорее, декларативны. Цветаева, выражаясь словами Мандельштама, избывает «времени бремя» – бремя земного существования. Кинематографические предпочтения и осуществляемый выбор характеризуют «нечувствительность» Цветаевой к этому искусству. Среди упоминаемых ею фильмов – «Наполеон на Святой Елене» Л. Пика, «Песнь моя летит с мольбой…» В. Форета, «Нибелунги» Ф. Ланга, «Экипаж» Ж. Кесселя, «На заре» Г. Уилкокса, «Одиночество» П. Фейоша, «На Западном фронте без перемен» Л. Майлстоуна… Этот список можно дополнить, но почти весь перечень фильмов, встречаемых на страницах цветаевских писем и записных книжек, сегодня известен, пожалуй, лишь профессиональным критикам. Только однажды и совершенно в другой связи будет упомянуто имя великого Чарли Чаплина. В письмах говорится о немецком актере Вернере Крауссе, но только как исполнителе роли Наполеона. Вместе с тем в историю мирового кинематографа этот актер вошел как исполнитель главной роли в фильме Р. Вине «Кабинет доктора Кали гари». Одно из редких, скорее, случайных угадываний – «Великая иллюзия» Ж. Ренуара: «Пойдите, если не были, на потрясающий фильм по роману Ремарка: “На Западном фронте без перемен”. Американский. Гениальный…».
Едва ли не самое важное для Цветаевой – увидеть собственное отражение в экранных образах, прожить сюжеты, к которым тяготеет душа. Так в Дж. Феррар, исполнительнице роли Жанны Д’Арк, Цветаева узнает себя: «Она немножко напоминала меня: круглолицая, с ясными глазами, сложение мальчика. И повадка моя: смущенно-гордая». Фильм «Жанна-женщина» (1916) произвел на Цветаеву очень сильное впечатление: «– Когда – в 1ой картине – Иоанна с знаменем в руке – входила вслед за Королем в Реймский собор – и все знамена кланялись, я плакала. Когда зажгли свет, у меня всё лицо было в слезах. Платка не было. Я опустила глаза. Иоанна д’Арк – вот мой дом и мое дело в мире, “всё остальное – ничто!”». Знаменательно, что чуткая Аля после совместного просмотра фильма угадывает сходство матери с Орлеанской девой: «Вдруг Марина стала в профиль ко мне и сложила руки, задумавшись. Я воскликнула: “Марина, как Вы похожи на Иоанну д’Арк”. “Да, Алечка, мне это многие говорили”».
В цветаевской жизни реальный и воображаемый миры обладают одинаковой степенью достоверности. Не-случившиеся оставляет не менее острый след, чем то, что сбылось. В беспросветные годы кино заполоняет духовный вакуум, Цветаева со свойственной ей страстностью погружается в открывшейся ей мир. Поражает искренность чувств, брошенных на экранные фантомы: «…я всю жизнь завидовала – всем кто не я, сейчас (смешно, но это так) – особенно – Эльвире Попеско (моей любимой актрисе – из всех: не стыжусь сказать, что бегаю за ней по всем кинематографам – окраин и не окраин) и – мы с ней одного возраста – сравните, пожалуйста: что общего? Ничего, кроме моей зависти – и понимания». Как всегда, без меры и вне меры…
По воспоминаниям Н. Харджиева, во время своей последней встречи с Анной Ахматовой в Марьиной Роще «Марина Ивановна говорила почти беспрерывно. <…> Она говорила о Пастернаке, с которым не встречалась полтора года (“он не хочет меня видеть”), снова о Хлебникове (“продолжайте свою работу”), о западноевропейских фильмах и о своем любимом киноактере Петере Лорре, который исполнял роли ласково улыбающихся мучителей и убийц». Это прощальное цветаевское свидетельство о кинематографе, который она считала «фабулой своей жизни»…
Примечания
Использованы материалы книги И. Башкировой «Марина Цветаева и кинематограф», где впервые систематизирован корпус цветаевских текстов, связанных с темой кинематографа.
127. Валерия Богдевич, студентка Красноярского колледжа сферы услуг и предпринимательства. Красноярск
Меня всегда интересовала литература и писатели разных времён. Марина Цветаева стала для меня одной из первых поэтесс, чьё творчество задело моё сердце в самом хорошем смысле. Несмотря на столь недолгую жизнь и различные испытания в ней, Марина Ивановна Цветаева оставила важный след в литературе, подарив множество произведений и стихотворений.
Родилась поэтесса 8 октября 1892 в Москве. В семье она была не единственным ребенком. Родители Цветаевой главным образом повлияли на ее творческое начало. Ее мать была музыкантом, и виртуозно играла на пианино. Этому в дальнейшем и учила дочь. А с отцом, так как он происходил из интеллигенции и был очень развитым человеком, Марина Цветаева изучала иностранные языки и много читала. Первый свой творческий порыв юная Цветаева испытала в 6 лет, когда написал стихи на французском языке под впечатлением от поездки в Европу вместе с родителями. Но её дебютной работой стали произведения которые Цветаева писала еще в школе, это антология „Вечерний альбом”. Уже тогда её творчество произвело сильное впечатление на разных людей. Несмотря на такие страшные события как Октябрьская революция, а затем гражданская война, женщина не оставила своё творчество, и написала немало поэм и стихотворений. Многие произведения, и сборники стихотворений, были опубликованы только после смерти самой Марины Цветаевой. Также, параллельно со всеми событиями, после эмиграции мужа, Сергея Эфрона, Цветаева осталась одна со своими двумя дочками. Безработица и нищета вынуждают женщину принять тяжёлое решение, и она отдаёт их в подмосковный приют. Как же это тяжело пережить расставание с детьми и войну. Чувства Марины Цветаевой даже сложно представить. Возвращение Цветаевой и её семьи на родину, в 1937 году, не обернулось ничем хорошим, и принесло ещё больше душевных и физических страданий женщине. В это время, творчество Цветаевой не интересовало читателей. Не выдержав всех испытаний, Марина Цветаева совершила суицид и повешалась в доме где её приютили, заранее написав несколько предсмертных записок. Шутка Бориса Пастернака о том, что верёвка, которой он перевязывал скромное имущество поэтессы настолько крепкая что можно повешаться-стало явью, ведь именно так и решила поступить Цветаева. Она умерла 31 августа 1941 года в возрасте 48 лет.
Жизнь поэтессы была полна событий, от самых радостных, до невероятно печальных, но её творчество, наполненное глубоким смыслом не может оставить равнодушным. Хочется проявить сочувствие Марине Цветаевой, и одновременно восхищение её творчеству с такой особенной атмосферой и душевностью. В точности похожих на неё поэтов не будет никогда.
126. Анастасия Лобацкова, филолог, студентка магистратуры РГГУ. Москва
Через музыку путь к стихам
И вот мы погружаемся в мир, где «ноты живут на ветках», клавиши «просто – зубы, огромные холодные зубы в огромном холодном рту – до ушей», «целая вереница скрипичных лебедей» и «метроном был – гроб, и жила в нем – смерть».
Объемные образы. Ритм между строк. Наслоение слов и смыслов. Марина Цветаева так пишет, и так живут ее тексты в нас. А как рассказать о ней? С чего начать?
Начнем с музыки. Пусть музыку Марина Цветаева и не выбирала. Просто ее детство не могло сложиться как-то иначе. Мария Александровна Мейн – первый музыкант в ее жизни. Ее мать.
«Упоение музыкой, громадный талант (такой игры на рояле и на гитаре я уже не услышу!), способность к языкам, блестящая память, великолепный слог, стихи на русском и немецком языках, занятия живописью» [1], – так напишет о ней Марина Цветаева в 1914 г. в письме В. В. Розанову.
«У себя на антресолях мы засыпали под мамину игру, доносившуюся снизу, из залы, игру блестящую и полную музыкальной страсти. Всю классику мы, выросши, узнавали как «мамино»» [2], – находим в воспоминаниях Анастасии Цветаевой.
«Мать и музыка» – эссе Марины Цветаевой о ее непростых взаимоотношениях с матерью, о вынужденном погружении в мир музыки, из которого она вернулась уже поэтом.
Эссе начинается с характеристики, которую мать Марины Цветаевой дает своей дочери: «Когда вместо желанного, предрешенного, почти приказанного сына Александра родилась только всего я, мать, самолюбиво проглотив вздох, сказала: "По крайней мере, будет музыкантша"». Но «самолюбиво проглотив вздох» – явно не слова ребенка, это результат осмысления Мариной Цветаевой прошлого с высоты настоящего.
Вспомним, что пишет о ее прозе Иосиф Бродский в эссе «Поэт и проза»: «В цветаевском случае это [обращение поэта к прозе], конечно же, не попытка переверстать историю – слишком поздно: это, скорее, отступление из действительности в доисторию, в детство» [3]. Любопытно, что Марина Цветаева в своем эссе периодически выходит на уровень обобщения, пишет о мироощущении ребенка в целом: «Дети всегда хотят в чем-нибудь немыслимом жить».
И вроде бы, отправной точкой в эссе «Мать и музыка» становится рождение Марины Цветаевой в семье музыканта, а последним аккордом – уход ее матери из жизни. Но несмотря на эту линейность времени повествование оказывается закольцованным. Строки в начале: «Слуху моему мать радовалась и невольно за него хвалила» и в финале: «Радовать своей игрой мне уже было некого», – тому подтверждение.
А значит, рассказ о восприятии музыкальных реалий поэтом не является в эссе самоцелью. Мир музыки обрамляется историей о матери и о детстве.
Он открывается постепенно. Если с роялем Марина Цветаева «сошлась сразу», то с «с нотами, сначала, совсем не пошло». В их описании наблюдаем оппозицию ноты – буквы, не единственную оппозицию в эссе, содержание которого и строится на противопоставлении. Вслед за нотами идут клавиши, точнее – признание в любви к ним. И вот перед нами – галерея ассоциативных образов, мотивировка каждого из которых озвучена в тексте.
Наблюдаем такое движение: от визуальных, внешних проявлений предмета, до состояния, которое рождается при соприкосновении с ним, от состояния к воспоминаниям разных лет (это и сопоставление с тем, что «чувствовал, в 1918 году, каждый солдат в усадьбе», и ситуация, когда «тогда следом за телеграммой: «"Дедушка тихо скончался" – явилась и она сама, заплаканная и все же улыбающаясяся»). От предмета к слову: «За "клавиатуру" – слово такое мощное <…> За "хроматическую гамму" – слово, звучавшее водопадом горного хрусталя».
Этого описания вполне достаточно, чтобы выделить несколько тенденций. Во-первых, образ клавиш воссоздается в эссе посредством анафоры, приема, который используется во многих стихотворениях Марины Цветаевой. Во-вторых, в мире музыки для нее наиболее важно слово.
Рояль – ключевой образ этого мира. Сначала он упоминается пунктирно, а затем буквально вырастает перед нами во всей красе – в четырех своих пространственных воплощениях, ведь, как пишет Марина Цветаева, «в каждом играющем детстве: раз, два, три – четыре рояля». Замечаем универсальную оппозицию верх – низ. Несмотря на то, что традиционно «верх» трактуется как нечто непостижимое, в эссе «Мать и музыка» наиболее метафорично описание «третьего рояля», того, «под которым сидишь». Возможно, это связано как с тем, что здесь верх – низ соотносится с оппозицией поверхностный – глубокий, так и с особенностями восприятия ребенка, который смотрит на мир взрослых снизу.
Образ «третьего рояля» навевает мысль о том, что в картине мира Марина Цветаевой музыка сопоставима с водой. Находим подтверждение в тексте: «Но от этого соединения: рояльной воды, и воды леечной, рук матери, играющих, и рук, поливающих, попеременно льющих то воду, то музыку, рояль для меня навсегда отождествлен с водою».
Соотношение этих двух явлений выходит за рамки описания музыкальных реалий. «Мать – залила нас музыкой <…> Мать затопила нас как наводнение. <…> Мать залила нас всей горечью своего несбывшегося призвания, своей несбывшейся жизни, музыкой залила нас», – пишет Марина Цветаева. Затем следует утверждение: «Но я не родилась музыкантом».
Так, в эссе «Мать и музыка» наблюдаем два собирательных образа музыки, противопоставленных друг другу. Музыка, которой жила Мария Александровна Мейн, и «другая музыка» Марины Цветаевой. И между ними, казалось бы, пропасть. Мостиком, перекинутым через нее, становится мир музыкальных реалий, нарисованный словом.
При этом о природе своего творчества Марина Цветаева говорит прямо. Например, о том, что для нее слово – источник познания и понимания жизни: «мне всю жизнь, чтобы понять самую простую вещь, нужно окунуть ее в стихи, оттуда увидеть». А также об истоках ритмичности и музыкальности стиха: «Когда я потом, вынужденная необходимостью своей ритмики, стала разбивать, разрывать слова на слога путем непривычного в стихах тире <…> – я вдруг однажды глазами увидела те, младенчества своего, романсные тексты в сплошных законных тире».
Иосиф Бродский в эссе «Поэт и проза» отмечает, что «Цветаева вполне бессознательно переносит в нее [прозу] динамику поэтической речи – в принципе, динамику песни, – которая сама по себе есть форма реорганизации Времени» [3].
И вроде бы всё ясно – в эссе Марины Цветаевой лейтмотивом становится «другая музыка», что в финале воплощается в «силы, которых не может даже в таком ребенке осилить даже такая мать». Остается вопрос: неужели музыкальный мир – лишь средство, чтобы раскрыть эту мысль и фон для погружения в воспоминания? Очевидно, что нет. Поскольку в эссе «Мать и музыка» удивительно само воплощение мира музыки посредством слова. Ведь так о музыке своей прозой может сказать только поэт. Поэт – Марина Цветаева.
Примечания
[1] Из письма В. В. Розанову. Феодосия, 8 апреля 1914 г.
[2] Цветаева Анастасия. Воспоминания.
[3] Бродский И. Дитя цивилизации: Избранные эссе / Пер. с англ. – СПБ.: Издательская группа «Лениздат», «Книжная лаборатория», 2017. С. 201 – 221.
125. Андрей Новиков, поэт, журналист. Липецк
Вольный проезд и ожерелье для Ахматовой
Липецкая область — удивительное место на литературной карте России. Созданная в 1954 году волей Н. Хрущева, изначально бывшая Липецким уездом Тамбовской губернии, она неожиданно приросла территориями соседних областей с богатым литературным наследием. Так досталась нашему краю и старинная Усмань, которая связана с именем Марины Цветаевой. Великая русская поэтесса приехала в Усмань в сентябре 1918 года, гонимая нуждой, чтобы обменять свои скромные пожитки на продукты. В Усмани она прожила больше недели. Позже Цветаева написала очерк «Вольный проезд», подробно описав эту поездку: сценки, портреты, разговоры – на фоне разрухи, жуткий хаос происходящего. Очерк впервые был опубликован в Париже в 1924 году в журнале «Современные записки». Почему выбор Цветаевой пал на Усмань? Вряд ли она выбирала, это был просто вопрос выживания. В многочисленных дневниковых записях Марины Цветаевой явно просвечивает нужда: «Муки нет, хлеба нет, под письменным столом фунтов 12 картофеля, остаток от пуда, “одолженного” соседями, - весь запас...». «Хожу и сплю в одном и том же коричневом, однажды безумно севшем, бумазейном платье, шитом весной 17-го года за глаза в Александрове. Всё прожжено от падающих углей и папирос...». В голодной и холодной Москве ей приходилось заботиться не только о себе, но и о двух своих дочерях.
Какой же увидела жизнь в провинциальном городе Цветаева в период Гражданской войны, в далеком 1918 году?
Вспоминала Марина Ивановна это так: 6 сентября1918 года. Москва. Пречистенка. Институт Кавалерственной Дамы Чертовой, взяла пропуск в Тамбовскую губернию «для изучения кустарных вышивок». Но ехала она за пшеном. Означенный «Институт Кавалерственной Дамы Чертовой» на самом деле дворец Долгоруковых. Особняк строился в 1788 году , а в 1795 году его приобрели князья Долгоруковы. В1863 году особняк арендует Александро-Мариинское училище для девочек, основанное на средства жены генерала П. А. Чертова.
После ее смерти частное училище преобразовали в казенный институт, где учились дочери бедных офицеров. После революции здания усадьбы занимали многочисленные советские учреждения. Здесь-то и получила Цветаева спасительное – потому что в дороге оно не раз выручало всю компанию «путешественников» – удостоверение на вольный проезд. Интересна дальнейшая судьба особняка: обветшавший дворец был отреставрирован, в 2001 году в нем открыли галерею искусств Зураба Церетели. Теперь вернемся к поездке в Усмань. «Вольный проезд (провоз) в 1.1/2 пуда», - пишет в прологе Цветаева. А вот картина путешествия: «Посадка в Москве, В последнюю минуту – точно ад разверзся: лязг, визг. Я: «Что это?» Мужик, грубо: «Молчите! Молчите! Видно еще не ездили!» Баба: «Помилуй нас, Господи» Страх как перед опричниками, весь вагон – как гроб. И, действительно, минуту спустя нас всех, несмотря на билеты и разрешения, выбрасывают. Вагон понадобился красноармейцам. В последнюю секунду она и ее знакомый N все-таки попадают обратно в вагон». Сам N ехал туда с другом и его тещей, сын которой служил красноармейцем в усманском реквизиционном продовольственном отряде. Герои так и остаются безымянными – друг, теща, сын, впоследствии названный Колька. В очерке практически нет имен, названий, адресов или даже конкретных примет тех мест, где останавливалась Цветаева. И это не случайно. Для нее всегда важнее лица, речи, чувства, отношения, голоса, время. И в революционной России Усмань вряд ли выделялась чем-то особенным. Так же, как и везде, одни грабили и убивали, прикрываясь именем революции и интересами пролетариата, другие дрались за свое добро и семьи, прятали зерно и скот, третьи, пользуясь моментом и властью, богатели на бедах народа, а большинство, как Цветаева, просто выживали. Станция назначения объясняется просто: туда пригласил Цветаеву ее знакомый, выведенный в очерке под буквой N, а в записных книжках упомянутый ею как некто Малиновский. Герои так и остаются безымянными. Вот, наконец, приехали на станцию Усмань. «12-й час ночи: «Чайная. Ломящиеся столы. Наганы, пулеметные ленты, сплошная кожаная упряжь. Мы, чествуемые, все без ног, - идя со станции, чуть не потонули». Вот как описывает она себя в то время в хаосе революции: «Зеленое, в три пелерины, пальто, стянутое широченным нелакированным ремнем (городских училищ). Темно-зеленая, самодельная, вроде клобука, шапочка, короткие волосы. Из-под плаща – ноги в серых безобразных рыночных чулках и грубых, часто не чищенных (не успела!) – башмаках. На лице – веселье...» И еще: «Что меня заставляет так мучиться с этими очередями, кооперативами, Смоленскими, вокзалами? – Д<олжно> б<ыть>, всё-таки – чувство долга, но так как я от природы чувствую отвращение к долгу, я бессознательно (из самообороны!) превращаю всё это в приключение». Она вспоминала поездку и так: «Просыпаюсь от сильного удара... Вскакиваю. Полная тьма. Все усиливающийся топот ног, хохот, ругань. Звонкий голос из темноты: «Не беспокойтесь, мамаша, это реквизиционный отряд с обыском пришел!» Чирканье спички. Крики, плач, звон золота, простоволосые старухи, вспоротые перины, штыки… Рыщут всюду».
– Да за иконами-то хорошенько! За святыми-то! Боги золото тоже любят-то!
– Да мы… Да нешто у нас… Сынок! Отец! Отцом будь!
– Молчать, старая стерва!
Пляшет огарок. Огромные – на стене – тени красноармейцев.
А дальше Марина Цветаева описывает людей и базар: «Тридцать верст пешком по стриженому полю, чтобы выменять ситец (розовый) на крупу…
…Базар. Юбки – поросята – тыквы – петухи. Примиряющая и очаровывающая красота женских лиц. Все черноглазы и все в ожерельях. Покупаю три деревянных игрушечных бабы, вцепляюсь в какую-то живую бабу, торгую у нее нашейный темный, колесами, янтарь и ухожу с ней с базару – ни с чем…»
На целую неделю Марина стала бесплатной служанкой у хозяйки чайной. «Мытье пола у хамки».
- Еще лужу подотрите! Повесьте шляпку! Да вы не так! По половицам надо! Разве в Москве у вас другая манера? А я, знаете, совсем не могу мыть пола - знаете: поясница болит! Вы, наверное, с детства привыкли? Молча глотаю слезы».
А вот и конец: «Завтра едем, Едем, если сядем…. Сматываюсь. Две корзинки: одна – кроткая, круглая, другая квадратная, злостная, с железными углами и железкой сверху. В первую – сало, пшено, кукол (янтарь как одела, так и не сняла), в квадратную – полпуда Н. и свои 18 ф. в общем, около 3 п. Беру на вес – вытяну!..» Дотащив «квадратные корзины» до вокзала, чудом разместившись в переполненном вагоне, стоя на одной ноге, Марина Цветаева возвращалась домой…Русская деревенская стихия ворвалась в душу Цветаевой именно в Усмани, певучий простонародный язык вызвал интерес к фольклору. Ведь Марина впервые попала в русскую деревню, общалась с народом. Деревенские относились к ней настороженно, с недоверием, но для Цветаевой эта встреча была бесценной: она нагляделась и наслушалась России. По впечатлениям от поездки в Усмань Мариной Цветаевой создано немало стихов, в которых явственно слышатся народные мотивы. Это «Под рокот гражданских бурь…», «Колыбель, овеянная красным…», «Офицер гуляет с саблей…». Всю жизнь помнила она встречу с усманским «Стенькой Разиным»:
Царь и Бог! Простите малым –
Слабым – глупым – грешным – шалым,
В страшную воронку втянутым,
Обольщенным и обманутым, -
Царь и Бог! Жестокой казнию
Не казните Стеньку Разина!
А стихотворение «Глаза», с датой 9 сентября1918 года, скорее всего, было написано в Усмани:
Привычные к степям – глаза,
Привычные к слезам – глаза,
Зеленые – соленые –
Крестьянские глаза…
Страшная по тем временам Усмань оказалась благословенной для Цветаевой: она вернулась из нее не только с продуктами для детей, но и с полным творческим багажом. Еще она привезла из поездки янтарное ожерелье. Торговки на базаре смеялись, дескать, зачем янтарь барышне? Как еще вспоминала Цветаева, когда пошла на станцию за кипятком и надела янтарные бусы. Девки кричали: – «Барышня янтарь надела! Срам-то! Страм!»
В 1941 году Марина Цветаева впервые встретилась с Анной Ахматовой.
Случилось это в Москве. А в 1957 году произошла встреча Ариадны (дочь Марины Цветаевой) и Анны Ахматовой. Со слов Анны Андреевны она записала беседу двух великих поэтов. В беседе упоминается янтарное ожерелье. Нет сомнения, это было янтарное ожерелье, которое приобрела Марина в городе Усмани на базаре. Марина Цветаева хранила эти бусы более 20 лет и подарила их Анне Ахматовой.
124. Галина Михайлова, кинорежиссер, член Союза кинематографистов России. Пушкин, Санкт-Петербург
Моя Цветаева
«Бывают странные сближенья…»
А.С. Пушкин
«Как слово наше отзовётся…»
Ф.И. Тютчев
Все счастливые любовные истории похожи друг на друга ( если перефразировать Л.Н. Толстого), а несчастную любовь каждый переживает по-своему. А, если это ещё и поэт, то у него могут родиться самые невероятные строки. Любовную историю Марины Цветаевой рассказывает… гора.
С 1922 года М. Цветаева с мужем и дочерью оказались в Чехии. Поселились они в предместьях Праги и прожили там около 3-х лет… В это время и случился роман, как пишут бурный, с белым офицером Константином Родзевичем. Казалось бы, ничего особенного, дело житейское, факт биографии, если бы не написанная в 1924 году (год разрыва с Родзевичем), на одном дыхании «Поэма Горы».
Реальная героиня поэмы – это Петршин холм в предместье Праги, теперь оказавшийся в её центре. Эта невзрачная возвышенность высотой 327 метров даже географически не удостоилась называться горой. Но здесь Цветаева часто гуляла с Родзевичем и поэтому:
Не Парнас, не Синай —
Просто голый казарменный
Холм….
Та гора была — рай?
Только казалась раем, так как рай со знаком вопроса. И вся поэма не о счастье. В этом мире без вопросов оказывается только горе. ГОре созвучно и горЕ, и городу. Частые аллитерации (повторения звуков «г» и «р») усиливают напряжённость, нервность и страстность стиха:
Та гора была — миры!
Бог за мир взымает дорого!
Горе началось с горы.
Та гора была над городом.
Гора была и раем, и адом - горем. Она почти одушевлённая героиня. Она действует: «Гора бросалась под ноги… Гора хватала за полы… Гора валила навзничь нас…». Гора чувствует (и снова гора и горе созвучны):
Гора горевала (а горы глиной
Горькой горюют в часы разлук)…
В поэме частная, личная история становится поводом для почти вселенских обобщений, созвучных и нашему времени. Через судьбу Горы Цветаева очень точно и образно передаёт конфликт между возвышенными чувствами и обывательской, приземлённой жизнью – «…жизнь, про которую знаем все мы: Сброд-рынок-барак…». Тема вечная, знакомая и современная:
Минут годы, и вот означенный
Камень, плоским смененный, снят.
Нашу гору застроят дачами, —
Палисадниками стеснят….
И на том же блаженном воздухе,
— Пока можешь еще — греши! —
Будут лавочники на отдыхе
Пережевывать барыши.
А дальше - совсем беспощадно - о мести горы:
По упорствующим расселинам
Дачник, поздно хватясь, поймет:
Не пригорок, поросший семьями, —
Кратер, пущенный в оборот!...
…Виноградники заворочались,
Лаву ненависти струя.
Будут девками ваши дочери
И поэтами – сыновья! [1]
Здесь необходимо пояснить, почему я пишу именно об этом произведении, и почему, кстати, знаю его наизусть. Хотя с творчеством Марины Цветаевой знакома весьма приблизительно, что вполне естественно, так как в школьной программе этого не было, да и вообще о Цветаевой особо не распространялись. Но дело даже не в этом. У детей, живших в городе, названном именем поэта, учившихся в школе, которая находилась в двух шагах от Лицея, естественно, был один главный поэт – Александр Сергеевич Пушкин. Все остальные – в тени. Но именно Пушкин «познакомил» меня с Цветаевой - в журнале «Наука и жизнь»[2] меня привлекло не имя автора, а заголовок – «Мой Пушкин». Повесть была «проглочена», и до сих пор меня пленяет простое, точное и универсальное название и очевидная, но именно Цветаевой гениально выраженная мысль, что у каждого поэт свой, будь то Пушкин, Лермонтов, Гёте… любой другой. Благодаря грамотным советским издателям, выпустившим в серии «Поэзия – школе» двухтомник «Путешествие в страну Поэзия»[3], я знала стихотворения: «Бабушке», «Идёшь на меня похожий», «Стихи растут» «Белое солнце…», «Вчера ещё в глаза глядел», «Лучина», цикл «Стихи к Пушкину», «Стихи к сыну», «Родина», «Тоска по родине»… Немного, конечно, но, как говорится, репрезентативно. И как они отличаются от «Поэмы Горы»!..
«Поэма Горы» сначала была мною услышана, а не прочитана. Дело в том, что мой друг – поэт Анатолий Иванен[4] - учил её в течение двух месяцев и декламировал вслух. Зачем? Добиться ответа от скрытного ингерманландца было невозможно. И вдруг зубрёжка кончилась. Мы поехали на Карельский перешеек в Хиттолово - родную деревню поэта, поднялись на безымянный холм, с которого виднелись и старые дома, и новые роскошные хиттоловские особняки-крепости, и стало понятно, почему Иванен решил читать «Поэму Горы» именно здесь. И хотя я с видеокамерой была единственным зрителем этого действа, Иванен заметно волновался. Читая слова, написанные о далёком чешском холме, он смотрел на «застроенные дачами» склоны «своей горы» и вспоминал, какими они были живописными, вспоминал школу, которая стояла на холме и которой уже нет, мелькнуло, наверняка и воспоминание о случившейся здесь юношеской любви. Несомненно, он думал и о себе, когда читал о мести горы, о пророчестве Цветаевой, что «сыновья станут поэтами». Судьбы поэтов трагичны.
Был ясный осенний день, ветер задувал в микрофон, но от этого строки звучали ещё более напряжённо. Иванен читал выразительно, тщательно передавая особенности стиха Цветаевой, её многочисленные эллипсисы и анжамбеманы. Волнение исполнителя было столь велико, что он забыл текст и заканчивал читать по книге…
Анатолия Иванена уже нет в живых, он погиб в Царском Селе, в городе муз, где всегда мечтал жить и поселился к концу жизни. Осуществлённая мечта привела к смерти. Запись «Поэмы Горы» сохранилась. И у меня есть «своя» Цветаева, связанная не только с А.С. Пушкиным.
Примечания
[1] Месть самой Цветаевой была красива и достойна поэта. Она отправила свою поэму невесте Родзевича в качестве свадебного подарка.
[2] «Наука и жизнь», №2, 1967 г.
[3] «Путешествие в страну Поэзия», «Лениздат», 1968 г.
[4] Анатолий Вильямович Иванен (1950 – 2013), член Союза писателей СССР и России, автор девяти книг стихов. Лауреат литературной премии имени Бориса Корнилова за 2008 год.
123. Марина Смоленская, специалист по кадрам. Архангельск
Кто создан из камня,
кто создан из глины, -
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело - измена,
мне имя - Марина,
Я - бренная пена морская.
Марина Цветаева – для меня это не только поэт серебренного века, а сильная независимая личность с бунтарскими, ярко выраженными чертами характера. По моему мнению, она является одним из примеров образа песен легендарной уже в наше время группы «Сплин», строки текста которой, наверное, знает каждый из нас – «Гни свою линию!». Ее произведения, как кристаллики памяти, которые, безусловно отражают судьбу автора, передают читателю ее настроение, чувства по разным направлениям – это и отношение к окружающему миру, родным и близким друзьям, любви и жизни, Москве ну и конечно же Родине. Отчизна крепко вцепилась своим нарастающим комом бурных событий того времени в душу автора и осталась там морской солью печали и тоски.
Марина Цветаева не принимает революцию и очень хорошо передает это ее стихотворение «Царю – на Пасху». Такими словами Марина Ивановна передает нам о том, что царская Россия понесла вторжение и перелом - «Настежь, настежь царские ворота!», «Чистым жаром горит алтарь», ну а «Пал без славы Орел двуглавый» и «Есть – котомка, коль отнят –трон» говорят нам о свержении монархии, которое для автора является катастрофой, национальной и государственной смертью. Революция настолько потрясла автора, что она обращается с мольбой ко всему российскому народу. Нельзя без особой симпатии смотреть сквозь призму ее работ, которые наглядно показывают, как автор пытается побудить в читателе чувства к сверженной монархии. На мой взгляд, самым удачным примером этого можно выделить следующее стихотворение:
За Отрока — за Голубя — за Сына,
За царевича младого Алексия
Помолись, церковная Россия! Очи ангельские вытри,
Вспомяни, как пал на плиты
Голубь углицкий — Димитрий.
Ласковая ты, Россия, матерь!
Ах, ужели у тебя не хватит
На него — любовной благодати? Грех отцовский не карай на сыне.
Сохрани, крестьянская Россия,
Царскосельского ягненка — Алексия!
Но мольбы автора не были услышаны, к тому же муж Марины Цветаевой уходит в белую гвардию. Тревога за родного любимого человека, воодушевление его поступком нашли отражение в стихах, которые впоследствии вошли в книгу «Лебединый Стан»:
На кортике своём: Марина —
Ты начертал, встав за Отчизну.
Была я первой и единой
В твоей великолепной жизни.
Я помню ночь и лик пресветлый
В аду солдатского вагона.
Я волосы гоню по ветру,
Я в ларчике храню погоны.
Можно с уверенностью сказать, что работы сборника с большой исторической точностью отображают события Революции и гражданской войны.
22 мая 1922 года Марина Цветаева покидает Россию со своей дочерью и уезжает к мужу заграницу. Разлука с Родиной является для нее тяжелым испытанием, которое в свою очередь, несомненно, нашло отражение в ее работах в виде печали и тоски по любимой отчизне. В стихотворении «Русской ржи от меня поколон» Марина Цветаева вспоминает о родных пенатах, и передает всю тяжесть своего бытия, ищет моральную поддержку:
Русской ржи от меня поклон,
Ниве, где баба застится.
Друг! Дожди за моим окном,
Беды и блажи на? сердце…
Ты, в погудке дождей и бед
То ж, что Гомер — в гекзаметре,
Дай мне руку — на весь тот свет!
Здесь — мои обе заняты.
Высокий эмоциональный пик, вызванный тоской и ностальгией по родной стране, по моему мнению очень хорошо характеризуется такими стихотворениями как «Лучина», «Тоска по Родине!», «Родина». В метафоричном наименовании стихотворения «Лучина» Марина Цветаева ассоциирует Родину с отчим домом, теплотой и уютом:
До Эйфелевой – рукою
Подать! Подавай и лезь.
Но каждый из нас – такое
Зрел, зрит, говорю, и днесь,
Что скушным и некрасивым
Нам кажется «Ваш» Париж.
«Россия моя, Россия,
Зачем так ярко горишь?».
А последние слова данной работы (Россия моя, Россия, зачем так ярко ты горишь?) – это автор говорит нам о том, что Родина у нее вызывает сильную тоску в ее душе, об этом и говорит последнее четверостишье стихотворения «Тоска по Родине!»:
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все - равно, и все - едино.
Но если по дороге - куст
Встает, особенно - рябина…
Стихотворение «Родина» посвящено соотечественникам, которые разделили тяжелые годы эмиграции. Так в первом четверостишье автор пишет:
О, неподатливый язык!
Чего бы попросту — мужик,
Пойми, певал и до меня:
«Россия, родина моя!»
Олицетворение в стихотворении мужика как связь с предыдущем поколением, причем мужик – это как образ крестьянина – труженика, который работает на родной земле, это признание автора Россию своей Родиной. А во втором четверостишье Марина Цветаева передает боль своей разлуки с Отчизной:
Но и с калужского холма
Мне открывалася она —
Даль, тридевятая земля!
Чужбина, родина моя!
Стихотворение так же пропитано воспоминаниями Марины Цветаевой о Родине.
Итак, как мы видим, тема Родины является одним из направлений, которое Марина Ивановна ведет в своих произведениях от начала и до конца своей жизни, являясь при этом поэтическим летописцем своей эпохи. Тем самым, Марина Цветаева внесла большой литературный вклад в культурное наследие нашей страны. В благодарность этому, память о Цветаевой Марине Ивановне будет не только храниться на страницах ее произведений, но и в доме – музее писателя, установке мемориальных досок, памятников, организации литературных исторических кружков и обществ, всего того, что с большой точностью сохранит и передаст в наследство следующему поколению талант и судьбу автора.
122. Максим Картавенков, студент Российского экономического университета им Плеханова. Смоленск
Творчество Марина Цветаевой
Цветаева прекрасная поэтесса, она писала разные стихотворения. Они о любви, о детях, о жизни, бывают философскими. Лично я нахожу произведения Цветаевой жизненными и очень интересными. Они помогают задуматься или вывести на эмоции себя. Если говорить про историю жизни Марины, то она была достаточно интересной личностью.
Но поэтесса многое пережила, например Первую Мировую Войну. В это время она написала «романтические драмы». Слог Марины Цветаевой был легким, уносящий в далекие края, прочь от разрухи в замершей Москве.
В 1919 году из-за тяжелой экономической ситуации в стране Цветаева сдала детей в приют. Но увы, в 1920 году умерла её младшая дочь от голода. Через некоторое время ей пришла весточка от Эфрона (мужа Цветаевой) и она решила поехать к нему. В 1922 году супруги воссоединились.
В целом история Цветаевой полна трагедии и драмы, но она продолжала писать, тем самым поддерживая других людей и помогая, выместить свои эмоции на лист бумаги.
Судьба никогда не скупилась для Цветаевой на печальные события, сильнейшим из которых стала смерть ее матери, Марии Александровны, от туберкулёза. Это сильно повлияло на юную особу, оставив свой неизгладимый след. Далее — Гражданская война, расколовшая мир на «до» и «после». Не в силах смириться с этим, Марина покидает Родину в 1922 году, отправляясь в Чехию, просторы которой уже было весьма хорошо знакомы ее мужу — Сергею Эфрону.
Затем новый удар: Цветаева вынуждена расстаться с Ириной и Ариадной, своими дочерями, первая из которых погибает в приюте. Некоторые до сих пор винят в смерти Ирины Марину, однако по сей день весьма сложно сказать, которая часть вины в столь ранней кончине малютки лежит на ее плечах. Однако в 1925 году она снова становится мамой, у неё родился сын Георгий, в котором она души не чаяла. Но рождение сына не принесло ей счастья, ведь поэтесса жила в нищете. Проводя всю жизнь в постоянной спешке, она в последний раз переезжает в Елабугу с Георгием, где впоследствии вешается.
Символичен так же факт, который почти всем известен, что Пастернак перед эвакуацией принёс Марине верёвку, чтобы упаковать вещи, и неудачно пошутил, что на ней можно даже повесится — настолько она крепкая. Этим «советом» и воспользовалась Цветаева.
На ее творчество особое влияние оказали и такие события, как революция и разлука с любимым мужем. Поэтесса много страдает в одиночестве. В революционные годы ее лирика проникнута печалью. После долгих и мучительных душевных исканий, поездок в Европу она так и не находит смысла своего существования. Силы Цветаевой постепенно иссякают. Она решается на самоубийство. Так трагично заканчивается жизнь этой великой поэтессы. Марина Цветаева отдала нам самое большее, что у нее было – свои мысли чувства, сердце, прожитые дни.
Цветаева оставила огромное творческое наследство. За тридцать лет было написано 17 поэм, 8 пьес, 50 прозаических произведений, более 800 стихотворений. Говорят, чем больше судьба поэта отражает историю страны, тем дороже поэт народу. Эти слова можно отнести и к Марине. На ее стихи написано много песен. В стране открыто и действует восемь музеев Цветаевой. Ей поставили памятники в разных городах. Слова одного из ранних стихотворений Цветаевой оказались пророческими:
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд.
Таким образом, жизнь великой поэтессы, стихи которой сейчас активно цитируются и считаются золотом нашей поэзии, прожила страшную жизнь, которую, пожалуй, я не пожелала бы никому. На ее долю выпало множество испытаний, но она смогла «обессмертить» себя с помощью своего таланта.
121. Софья Гудкова, МБУ ДО "Школа искусств". Королев
Цветаева прекрасная поэтесса, она писала разные стихотворения. Они о любви, о детях, о жизни, бывают философскими. Лично я нахожу произведения Цветаевой жизненными и очень интересными. Они помогают задуматься или вывести на эмоции себя. Если говорить про историю жизни Марины, то она была достаточно интересной личностью.
Но поэтесса многое пережила, например Первую Мировую Войну. В это время она написала «романтические драмы». Слог Марины Цветаевой был легким, уносящий в далекие края, прочь от разрухи в замершей Москве.
В 1919 году из-за тяжелой экономической ситуации в стране Цветаева сдала детей в приют. Но увы, в 1920 году умерла её младшая дочь от голода. Через некоторое время ей пришла весточка от Эфрона (мужа Цветаевой) и она решила поехать к нему. В 1922 году супруги воссоединились.
В целом история Цветаевой полна трагедии и драмы, но она продолжала писать, тем самым поддерживая других людей и помогая, выместить свои эмоции на лист бумаги.
Если посмотреть со стороны любовных интриг и отношений, то Цветаева была совсем не верной женой. Она вышла замуж за Сергея Яковлевича Эфрона. Однажды поэтесса сказала, что готова выйти замуж за человека, на которого укажет ее любимый камень. В день знакомства будущий супруг подарил Марина сердоликовую бусину. Этот подарок женщина хранила всю жизнь. Увидев Сергея на морском берегу в белой рубашке, девушка была очарована. Она подумала, что парень слишком пригож, чтобы быть простым смертным. Поженились они почти сразу, в 1912 году. Увы, на их долю выпало не мало расставаний, что «било» по здоровью Сергея.
Цветаева говорила, что сожалела о столь раннем браке.
Первой нетрадиционной любовью Марины Цветаевой стала поэтесса и переводчица Софья Парнок. Они познакомились в октябре 1914 года в московском особняке писательницы Аделаиды Герцык. Это было одно из популярных мест Москвы, где собиралась вся местная богема: поэты, писатели, художники, актёры и музыканты. У девушек начался бурный роман. Софья сыграла роль музы для Цветаевой и вдохновила её на создание новых стихов. Однако обе женщины чувствовали, что вечно так продолжаться не может. Ревность, непонимание и охлаждение былой страсти наступило быстро и неожиданно, а страсть превратилась едва ли не в ненависть. И когда Цветаева в 1933 году узнает о смерти своей возлюбленной, она внешне была невозмутима, но после стольких эмоций человек, вероятнее всего, душа болела. Но мы этого уже не узнаем.
120. Сабина Тынчерова, МБУ ДО "Школа искусств". Королев
Марина Ивановна Цветаева является известной поэтессой, творившей в серебряном веке. Она была по-настоящему талантливым и одаренным человеком. Стихи этой женщины не могут оставить равнодушным никого, они, непременно, трогают струны души каждого, кто читает их. Вообще, вполне закономерно, что ее творчество носит достаточно депрессивный цвет. Сама по себе жизнь у Марины Ивановны была совсем не легкой.
Родилась Марина Цветаева в интеллигентной семье. Отец - Цветаев Иван Владимирович, профессор Московского университета, известный филолог и искусствовед. Огромное влияние на Марину оказала ее мать, Мария Мейн, мечтавшая, что дочь пойдет по ее стопам и станет пианисткой. Но Мария Цветаева заболела чахоткой, и семья была вынуждена уехать за границу. В 1906 году мать умерла и заботы о Марине, ее младшей сестре Анастасии легли на плечи отца.
В 19 лет Марина вышла замуж за Сергея Эфрона. Их знакомство состоялось в Коктебеле. Сергей Яковлевич был веселым, жизнерадостным человеком, душой любой компании. Супружеская жизнь Цветаевой и Эфрона протекала не так гладко, как ожидала Марина. После революции Сергей Эфрон посвятил себя политической борьбе, примкнув к сторонникам белого движения. Поэтессе пришлось одной воспитывать двух дочерей и вести домашнее хозяйство, к чему не была готова. Чтобы спасти девочек от голодной смерти, она решила отдать их в приют. Но вскоре они заболели, и Марина забрала старшую дочь домой. Спустя два месяца младшая умерла в приюте. Для Цветаевой это стало тяжелым испытанием.
В ноябре 1920 года Цветаева присутствовала на спектакле в театре, его неожиданно прервали сообщением о том, что Гражданская война закончена и белогвардейцы разгромлены. Цветаева лихорадочно перебирала в голове мысли о муже: жив, убит или ранен и уже на пути домой.
Весной 1922 года она отправилась с дочерью Ариадной в Берлин, к Сергею. Супруги переехали в деревню под Прагой. Жить здесь было дешевле. Цветаева принялась за устройство быта. Но бытовая неустроенность стала лишь первой пробой характера. Здесь Марина пережила самые сладостные и мучительные сердечные муки, которые ей приходилось испытывать из-за Константина Родзевича. Он увидел в Цветаевой не просто поэта, а женщину, прекрасную, полную живительной энергии. Он никогда не старался казаться лучше, чем был на самом деле, что и покорило Цветаеву.
Марина стала раздражаться по малейшему поводу, замыкаться в себе и не разговаривала с мужем. Когда же наступило время выбора, Марина осталась с Сергеем, но отношения уже, конечно, были далеки от семейной идиллии.
В 1925 году у Марины родился сын Георгий, и скоро семья переехала во Францию. Здесь Марина еще сильнее почувствовала нищету. Усталость от домашних дел все нарастала. Эфрон к этому времени начал заниматься прокоммунистической деятельностью. Он пытался обеспечить себе возвращение на родину.
Один за другим уезжали члены семьи: сначала Аля, а затем и Сергей. Цветаевой дают разрешение на въезд в Россию только в 1939 году. Далее она вместе с сыном приезжает в Москву. Происходит воссоединение семьи и даже начинает казаться, что все самое страшное позади. Новым домом для Цветаевых становится дача в Болшево. Но тут внезапно арестовывают сначала Ариадну, а потом и Сергея.
С началом Великой Отечественной войны Цветаеву в числе прочей писательской интеллигенции эвакуируют из столицы. Вместе с сыном сначала она попадает в Чистополь, а 17 августа 1941 года Цветаева приехала в Елабугу. Сначала она вместе с сыном и другими эвакуированными семьями поселилась в библиотечном техникуме и начала искать работу. Деньги, привезенные с собой, уходили быстро и вещей, которые можно продать, они привезли не много. Работу в Елабуге Цветаева так и не нашла. В Елабуге надо было где-то жить. Марина осталась жить в первом же доме, куда их привели. Хозяйка дома Анастасия Бродельщикова стала свидетелем последних дней Цветаевой.
31 августа жителей вместе с эвакуированными мобилизовали расчищать за городом площадку для аэродрома. Марина Ивановна была больна и осталась дома, на воскресник отправился Георгий. Расчищать аэродром пошла и Бродельщикова. Домой Анастасия Ивановна вернулась после обеда. Тогда она вошла в сени, где на балке повесилась Цветаева. Сначала в темноте она наткнулась на стул, потом - на поэтессу. Марина оставила три предсмертные записки: сыну, эвакуированным в Елабугу писателям и Николаю Асееву в Чистополь.
Поэтесса была похоронена 2 сентября 1941 года в Елабуге. Но из-за того, что шла война, место захоронения так и осталось неизвестным. На этом кладбище сестра Марины, нашла четыре неизвестных могилы, датируемых 1941 годом. Она установила между ними крест, на котором написано, что в этой стороне кладбища покоится поэтесса Цветаева. Это было в 1960 году, а спустя десять лет крест заменили гранитным надгробием.
Поэтесса пережила много тяжелых событий в своей жизни. Вероятно, она покончила с жизнью, так как не выдержала всех жизненных трудностей. Но человеческая слабость не обесценивает её творчества.
119. Наталья Цыбикова, МБУ ДО "Школа искусств". Королев
Биографии писателей и поэтов, живших задолго до нашего появления, неизменно овеяны туманом тайны. По сети гуляют статьи с громкими заголовками и весьма интересные факты, которые вряд ли прозвучат на уроках литературы.
Судьба никогда не скупилась для Цветаевой на печальные события, сильнейшим из которых стала смерть ее матери, Марии Александровны, от туберкулёза. Это сильно повлияло на юную особу, оставив свой неизгладимый след. Далее — Гражданская война, расколовшая мир на «до» и «после». Не в силах смириться с этим, Марина покидает Родину в 1922 году, отправляясь в Чехию, просторы которой уже было весьма хорошо знакомы ее мужу — Сергею Эфрону.
Затем новый удар: Цветаева вынуждена расстаться с Ириной и Ариадной, своими дочерями, первая из которых погибает в приюте. Некоторые до сих пор винят в смерти Ирины Марину, однако по сей день весьма сложно сказать, которая часть вины в столь ранней кончине малютки лежит на ее плечах. Однако в 1925 году она снова становится мамой, у неё родился сын Георгий, в котором она души не чаяла. Но рождение сына не принесло ей счастья, ведь поэтесса жила в нищете. Проводя всю жизнь в постоянной спешке, она в последний раз переезжает в Елабугу с Георгием, где впоследствии вешается.
Символичен так же факт, который почти всем известен, что Пастернак перед эвакуацией принёс Марине верёвку, чтобы упаковать вещи, и неудачно пошутил, что на ней можно даже повесится — настолько она крепкая. Этим «советом» и воспользовалась Цветаева.
Таким образом жизнь великой поэтессы, стихи которой сейчас активно цитируются и считаются золотом нашей поэзии, прожила страшную жизнь, которую, пожалуй, я не пожелала бы никому. На ее долю выпало множество испытаний, но она смогла «обессмертить» себя с помощью своего таланта.
118. Ева Воробьева, МБУ ДО "Школа искусств". Королев
Марина Цветаева – великая поэтесса серебряного века, родилась 26 сентября 1892 года. Семья поэтессы принадлежала к научно-художественной интеллигенции. Уже в шесть лет Цветаева начала писать четверостишия, она знала немецкий и французский языки и также писала на них. Семья Цветаевых нередко была за границей и это, несомненно, сказалось на творчестве поэтессы.
Осознанный творческий путь ее приходится на шестнадцать лет. Именно в этом возрасте у поэтессы выходит первый сборник стихов, который ей помогли опубликовать. Сборник назывался «Вечерний альбом». Именно в нем критики и известные литераторы той эпохи смогли распознать будущего мастера слова.
Первые стихи Цветаевой – это произведения полные чистоты, правдивости. Много стихов поэтесса посвятила своей родне: сестре и матери. Ее творения наполнены радостью, переживаниями, рассуждениями. Марину Ивановну называют своеобразным, непосредственным и талантливым поэтом. Каждый ее стихи – это строки, наполненные воздухом, безграничным раздольем, ярким светом и воздухом. Марина Ивановна была личностью неординарной, свои противоречивые взгляды и эмоции она старалась отразить в поэзии.
Начало двадцатого века знаменуется среди символистов временем, когда модно было писать о смерти и потустороннем мире. Цветаева тоже затронула эту тему в своих произведениях, но сделала это, не употребляя излишнюю слезливость, славословие, картинную позу. Ее стихи были удивительно непосредственны. Будучи еще юной, о своем уходе Цветаева пишет с легкой грустью, с некоей долей иронии.
Поэзия Цветаевой – это настоящий фонтан, который бьет неудержимыми эмоциями. Ей казалось, что если она не выльет из себя строки, то ее душа просто разорвется. Бескомпромиссное отношение к своему творчеству характерно только самым большим поэтам. Именно большим поэтом и была Марина Цветаева, отдавшая себя всю искусству и людям.
В 20 лет Цветаева выходит замуж. Ее избранником стал молодой Сергей Эфрон. Скоро на свет появляется дочь Ариадна. Потом в жизни Марины Ивановны наступает такой момент, когда она начинает крутить роман с одной из поклонниц своего творчества – женщиной по имени Соня. Она повлияла на появление немалого количество стихов и произведений Марины Ивановны. Еще в 1912 году был издан сборник стихотворений. При этом в него вошли многие детские произведения. При этом данная творческая личность, которая была разносторонней, занимается написанием драматических произведений, прозаических и вообще ведет весьма активную и насыщенную литературную жизнь.
На ее творчество особое влияние оказали и такие события, как революция и разлука с любимым мужем. Поэтесса много страдает в одиночестве. В революционные годы ее лирика проникнута печалью. После долгих и мучительных душевных исканий, поездок в Европу она так и не находит смысла своего существования. Силы Цветаевой постепенно иссякают. Она решается на самоубийство. Так трагично заканчивается жизнь этой великой поэтессы. Марина Цветаева отдала нам самое большее, что у нее было – свои мысли чувства, сердце, прожитые дни.
117. Виктория Шуплецова, МБУ ДО "Школа искусств". Королев
Марина Цветаева – поэт, автор замечательных произведений. Родилась 8 октября 1892 года в Москве. Большинство своих поэзий Марина Цветаева написала в периоды сильнейших душевных страданий. Она была сильной и открытой, сумевшей без лишних истерик отразить в своих стихах все, что так близко женщине. Имя Марины Цветаевой навсегда останется в истории мировой поэзии 20-го века.
130 лет назад поэтесса покончила жизнь самоубийством. 31 августа Марина Ивановна осталась в доме Бродельщиковых одна, сказавшись нездоровой. Нашла её хозяйка, вернувшись с работы, в сенях дома на балке. Есть легенда, что в тот роковой день поэт использовала верёвку, которую дал ей Борис Пастернак для связки багажа.
Жизнь Цветаевой была весьма нелегкой, из-за этого ее стихотворения несут депрессивный посыл. Но при этом она была очень талантливым человеком. Невозможно без восхищения читать ее произведения. Они вызывают эмоции и заставляют задуматься.
116. Виктория Чиж, МБУ ДО "Школа искусств". Королев
Биография в трагедии. Нелегкая судьба Марины Цветаевой
У Марины Цветаевой была тяжелая жизнь, которая напрямую отразилась в её творчестве.
Родилась она в 1892 в дворянской семье. Цветаева была наполовину русской, на четверть немкой, и ещё на четверть полькой. Росла она в интеллигентной, умной семье. В шесть лет начала писать стихи.
Ещё до революции вышли три книги ее стихов: «Вечерний альбом» (1910), «Волшебный фонарь» (1912) и «Из двух книг» (1913). В 20-е годы были изданы две книги с одинаковым названием «Версты», где была собрана лирика 1914-1921 годов. С самого начала творческого пути Цветаева не признавала слова «поэтесса» по отношению к себе, называя себя «поэт Марина Цветаева».
Внешние события предвоенной истории мало коснулись ее стихов. Много позднее она скажет, что «поэт слышит только свое, видит только свое, знает только свое». Первая мировая задела её сильнее ведь коснулась жизни её дочери и мужа.
С мужем С.Я. Эфроном она познакомилась в Коктебеле. Выйдя замуж, Цветаева не стала верной женой. Творческий склад характера требовал новых ощущений, новых эмоций. Нужно отдать должное Эфрону, который стоически выносил бесконечные романы жены. В 1913 году вернулся из-за границы брат Сергея Петр, с которым у Марины завязался роман. Отношения завершились с его смертью. В 1914 году судьба свела Цветаеву с поэтессой Софией Парнок, с которой ее связывали не только дружеские отношения. Ей посвящен цикл стихотворений «Подруга». Закончилось все банально, Парнок изменила. Марина вернулась к мужу, отозвавшись об отношениях с Парнок как о «первой катастрофе в своей жизни».
В сентябре 1912 года в этом доме родилась Ариадна. В 1914 году молодая чета переехала в другой дом, расположенный в Борисоглебском переулке, где Цветаева жила до самого отъезда из России в 1922 году.
Начало Первой мировой войны отразилось на судьбе Цветаевой тем, что муж ушел на фронт. Он несколько раз пытался попасть в действующую армию в качестве добровольца, но его попытки были неудачны. Медицинская комиссия не пропускала его, тогда он прошел в качестве медбрата. Позже ему все-таки удалось окончить юнкерское училище, после чего в 1917 году он был зачислен в полк.
В 1917 году у Цветаевой и Эфрона родилась дочь Ирина. В отличие от Ариадны девочка была слишком посредственна, поэтому Цветаева была равнодушна к ней. Она могла оставлять ее привязанной на веревку на целый день в одиночестве. С одной стороны, это делалось для безопасности, однажды девочка съела целый кочан капусты и чуть не погибла, с другой – выглядело жестоко.
Через пару лет столицу охватывает голод, Цветаева перестает издаваться, денег нет, и она принимает очень тяжелое для себя решение. Она сдает дочерей в приют. Когда она узнает о том, что обе девочки тяжело больны, решает забрать только старшую Ариадну в ущерб младшей. Скоро маленькая Ирина умирает.
Связь с ушедшим на фронт Эфроном прервалась на два долгих года. В это время у Цветаевой случилось несколько романов, и все же она неистово молилась за жизнь мужа. Бог услышал ее мольбы, муж нашелся в Праге, куда в 1922 году к нему уезжает и Цветаева с дочерью. Годы, проведенные в Праге, она будет вспоминать как самые счастливые.
Франция, куда семья Эфронов, к тому времени состоявшая уже из четырех человек (в 1925 году у Цветаевой родился сын), переехала, встретила русских эмигрантов неласково. Ещё сильнее сжимались тиски нищеты. Многие современники отмечали, как рано постарела Марина, как обносилась её одежда, и только на неухоженных, красных руках по-прежнему блестели, переливались дорогие перстни, с которыми Цветаева не могла расстаться даже по бедности. Её максимализм, несдержанность, неумение улыбнуться в нужный момент нужному человеку, полное отсутствие того, что называется «политикой», сделали Цветаеву одиозной фигурой в обществе русских писателей и издателей, которое уже успело сложиться к тому времени в Париже. В семье тоже всё было сложно. Эфрон сблизился с прокоммунистическими организациями. Он в Париже нашел советское посольство, и просил отправить его на родину. Но из-за сталинской политики доверчивый Сергей стал агентом НКВД. Тень опасной деятельности мужа пала и на Цветаеву. Она, чуждая всякой политике, оказалась в изоляции. Дома она ещё пыталась сопротивляться, понимая интуитивно, в какую яму затягивает семью муж, но было слишком поздно. Подросшая умная, талантливая дочь Аля заняла сторону отца, она считала мать отставшей от жизни мечтательницей, поэтессой, пережившей свою эпоху, Марина, отчаявшись убедить близких, только бумаге могла доверить свои сомнения:
Не нужен твой стих —
Как бабушкин сон.
А мы для иных
Сновидим времён.
* * *
Насмарку твой стих!
На стройку твой лес
Столетний!
— Не верь, сын!
Первой уехала в Москву Аля. От неё приходили письма восхищения, ей нравилось там все, она сотрудничала в журнале, правда, нештатно, но обещали вскоре взять и в штат. За ней тайно последовал и Сергей. В октябре 1939 года Цветаеву вызвали в полицию по делу об убийстве сотрудника НКВД Игнатия Рейсса. Во время допроса во французской полиции Марина все твердила о честности мужа.
Через несколько месяцев после приезда Цветаевой в Москву, на даче НКВД в Болшево, где поселилась она с сыном, была арестована дочь, а потом и Сергей. Это был последний круг ада, который Марина не могла пережить. Она ещё сопротивлялась долгие два года. Стихи, её драгоценные дети, больше не появлялись на свет. Она существовала ради ежемесячных передач дочери и мужу в тюрьму и ради подростка сына. Она пытается найти поддержку у правительства и пишет Сталину письмо, в котором уверяет, что ее муж всей душой был за советскую власть. Ответа из Кремля она не получает. Марина очень хотела уехать в Чехию, которая ей так полюбилась, но ее уже оккупировали фашисты. Сын стал просто неуправляемым.
В 1941 году они едут в эвакуацию в Елабугу. Пастернак помогал собирать вещи в дорогу. Он принес ей веревку, которая могла пригодиться в дороге. Его шутка насчет того, что она такая крепкая, хоть вешайся, оказалась пророческой. Пастернак долго потом не мог себя простить.
Цветаева пытается найти работу в Чистополе, но ее не берут даже в посудомойки. 28 августа она вернулась в Елабугу. Она была очень измотана, в 48 лет выглядела старухой. Ссоры с сыном, подорванная психика привели к тому, что она покончила с собой. Трудно сказать ту ли веревку она использовала, что дал ей Пастернак, или какую-то другую. Хозяева квартиры, где она жила, вернувшись домой, нашли ее висящей в коридоре. Сын не пришел на похороны матери, сказав, что хочет запомнить ее живой. Похоронили ее как самоубийцу за церковной оградой без отпевания в Елабуге.
В скором времени после её смерти расстреляли Эфрона. Дочь провела 15 лет в лагерях, вернулась в Москву в 1953 году больным человеком.
Цветаева оставила огромное творческое наследство. За тридцать лет было написано 17 поэм, 8 пьес, 50 прозаических произведений, более 800 стихотворений. Говорят, чем больше судьба поэта отражает историю страны, тем дороже поэт народу. Эти слова можно отнести и к Марине. На ее стихи написано много песен. В стране открыто и действует восемь музеев Цветаевой. Ей поставили памятники в разных городах.
Слова одного из ранних стихотворений Цветаевой оказались пророческими:
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд.
115. Александра Олейникова, ученица МАОУ СОШ 70. Тюмень
Страницы жизни Великого поэта
Кто создан из камня, кто создан из глины, -
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело - измена, мне имя - Марина,
Я - бренная пена морская.
Марина Цветаева – представительница Серебряного века русской поэзии, великий поэт, чьи произведения подталкивают на размышления на многие философские темы. Она именно поэт, а не поэтесса, потому что Цветаева не любила, когда ее так называли. Она знала себе цену, слово «поэт» отражало глубину ее таланта.
Теперь поговорим о жизни Марины Цветаевой. Она родилась 8 октября 1892 года в Москве. Ее отец был доктором римской словесности, а мать – талантливой пианисткой. Марина родилась в семье, в которой искусству придавали большое значение.
Мать Марины Цветаевой обучала свою дочь музыке, но после ее смерти, когда девочке было 14 лет, Цветаева больше не занималась этим. Но мелодичность и музыкальность в стихах, которые Цветаева начала писать на трех языках уже в 16 лет, укрепилась.
В 1910 году Цветаева издала свой первый сборник стихов «Вечерний альбом». Отправила его на рецензию поэту-символисту Валерию Брюсову, тот в свою очередь упомянул девушку в статье для журнала «Русская мысль». В Коктебеле Цветаева познакомилась с Сергеем Эфроном, с которым вскоре обвенчалась. Тогда же вышли две их книги: «Волшебный фонарь» Цветаевой и «Детство» Эфрона. В 1912 году у пары родилась дочь Ариадна. Через два года наступила Первая мировая война. В 1917-ом году Эфрона мобилизовали. Марина Цветаева осталась одна - теперь уже с двумя маленькими детьми. В феврале 1920-го года от голода умерла младшая дочь Цветаевой, и через год пришло письмо от Сергея Эфрона. Девушка решила ехать к нему заграницу. Супруги встретились в Берлине, в этом же городе Цветаева выпустила 5 книг в период с 1922 по 1923 годы.
Сергей Эфрон учился в университете в Чехии, туда же и отправились Цветаева с дочерью. Снимать квартиру в Праге было дорого, поэтому они несколько лет жили в соседних деревнях. В Чехии Марина Цветаева написала «Поэму горы» и «Поэму конца», поэмы-сказки и многое другое. Здесь же начался 14-летний роман Цветаевой и Пастернака.
В 1925 году Цветаева с мужем и сыном Георгием переехала в Париж. В столице Франции был напечатан последний прижизненно изданный сборник поэта «После России».
Члены семьи Цветаевой стали сторонниками большевизма и горели желанием переехать в СССР. Цветаева не разделяла этих взглядов, но в июне 1932 года все-таки приехала в Москву. Вскоре арестовали Ариадну и Сергея Эфрона. Марина Цветаева и Григорий жили или в Москве у родственников, или на даче писательского Дома творчества в Голицыне. Стоило больших трудов снять комнату, где Цветаева продолжала работать и зарабатывать на жизнь переводами текстов. В разгар Великой Отечественной войны, 8 августа 1941 года, Цветаева с сыном эвакуировались в Елабугу, как и многие писатели. И вот 31 августа этого же года женщина, оставившая огромный след в поэзии, покончила с собой. В Елабуге даже есть дом-музей. Место, где Марина Цветаева провела последние дни своей жизни, которое может посетить абсолютно каждый и хоть немного прикоснуться к истории этого человека.
114. Валентина Бадулина, студентка АмГПГУ. Село Троицкое, Хабаровский край
«Люди, которых судьба наградила талантом к поэзии – больны» так говорила моя учительница по литературе. В её словах есть доля правды, ведь поэты, как правило, больны, но не мигренью или простудой, а самой настоящей душевной мукой, что пронизывает их лирику. Марина Цветаева по своей сути является одним из олицетворений душевной боли и сильной любви. Её лирика – сплошное сверхнасилие над сердцем, она пропитана всеми возможными чувствами поэтессы. Начиная темами о жизни, а заканчивая темами о смерти, Марина Ивановна проводит читателя через весь спектр чувств, что сама испытывает, сквозь строки своих стихотворений.
Мы же детски боимся страданий
И умеем лишь плакать, любя.
Её стихотворения всегда находили отголосок в моей душе. Её стихотворения всегда найдут отголосок в душе других. Невозможно читать строфы поэтессы с каменным лицом, всегда найдется слово или словосочетание, которое тронет сердце, от которого станет печально радостно или радостно печально, от которого захочется петь стихи Цветаевой или плакать, проводя параллели со своей жизнью.
Всех героинь шекспировских трагедий
Я вижу в Вас.
Вас, юная трагическая леди,
Никто не спас!
Но все эти чувства разорвали столь прекрасную женщину. Она не выдержала, не смогла. Вся эта буря из ощущений собственной ничтожности, бесталанности и недолюбленности снесла её дом, разрушила ее жизнь. Своевольная поэтесса покончила с собой с переживаниями о том, что не нашла истинное призвание, не получила любовь читателей, но, как и всегда, как и с многими, вся любовь читателей настигла её творчество после погибели физического тела. Теперь Марина Цветаева и вся её душевная боль живет в её стихотворениях и находит место в сердцах людей.
Два цветка ко мне на грудь
Положите мне для воздуху.
Пусть нарядной тронусь в путь, —
Заработала я отдых свой.
113. Виктория Казанбаева, психолог, Российский новый университет. Москва
Россия в стихах Марины Цветаевой
Марина Цветаева – поэт-символист, которая смело заявила о себе в эпоху перемен. В мире крушатся империи, в стране идет переоценка ценностей, и на фоне нищеты и гонений расцветает гениальное в человеке – лирика русского поэта. В этом эссе я раскрываю «Цветаевскую» Россию – Россию поэта-современника, трагично разделившего судьбу своей Родины.
Пламенные упоминания о Родине начинаются с 1916 года. В стихотворении «Москве» (1916) трепетно любимая столица преобразуется в благочестивую женщину, которая твердо хранит свою добродетель перед самозванцами подобно Григорию Отрепьеву («…Гришка-вор тебя не ополячил…»), перед деспотичными царями подобно Петру I («…Петр-царь тебя не онемечил…»), перед внешними врагами подобно Наполеону Бонапарту, «чьи хладные уста не позабыли огненного пойла». Через синекдоху Москва равняется России, и сама страна предстает перед читателем крепкой, стойкой, преданной своему духу.
Один из часто повторяющихся символов в стихах М. Цветаевой – рябина. Рябина – символ появления на свет самой Цветаевой («Красною кистью…» 1916). Также и Россия олицетворяется пылкой и горькой рябиной:
…Зачем моему
Ребёнку – такая судьбина?
Ведь русская доля – ему…
И век ей: Россия, рябина… (1918)
Стихотворение наряду с любовь к Родине отражает страх за судьбу своих детей в этой стране буйных настроений. Цветаева М. искусно применяет и прочие символы, весь ее мир детализирован и метафоричен. В стихотворении цикла «Версты II» поэт обращается к России порочной:
Над кабаком, где грехи, гроши,
Кровь, вероломство, дыры –
Встань, Триединство моей души:
Лилия – Лебедь – Лира!» (1918)
Русь – молодая страна в разрухе, народ искушен и утопает в порочности, нравственные ориентиры спутаны. Однако русских дух еще заявляет о себе через символы изящества («лилия»), благородства («лебедь»), вдохновения («лира»).
Стахович А.А. для Цветаевой М. стал прототипом России XVIII века. Смерть Стаховича – особый момент в ее жизни. Это событие приводит к концу барской России («…Ты сошел в могилу, русский барин!..»). Родная Россия провозглашает себя пролетарской – «чернь цветет». Как и Стахович А.А. она не приняла Революцию. Цветаева М. теряет не только единомышленника и кумира, рассеивается светский образ Родины:
Что Россия нам? — черны купола!
Так, заложниками бросив тела,
Ненасытному червю — черни черной,
Нежно встретились: Поэт и Придворный… (1919)
Россия – это еще и взбунтовавшийся народ, неграмотный крестьянин, «убийца» русской монархии. Негласный союз Стаховича А.А. и Цветаевой М. – негодное бремя для этого злокозненного мира.
В 1920-1921 гг. Красная Армия занимает ряд стран Закавказья, в стране на местах еще слышны отголоски Гражданской войны. Цветаева М. отмечает своими строками:
С Новым Годом – по чужим местам –
Воины с котомкой! (1921, январь)
Русь «битая», «в бегах». Поэт вспоминает Игоря, он «плачет Ярославной», сквозь века наблюдая за Русью. Время жестоко, события и личности обращают страну в «славные обломки».
В следующем стихотворение того периода Цветаева М. пишет о стойкости русского народа – но это не отменяет скорби ее сыновей и князей.
В струпьях, в язвах, в проказе – оправдана,
Ибо есть и останется Русь (1921)
Далее Русь в поэзии Цветаевой М. обретает вид дикого коня:
…Ох, Родина-Русь,
Неподкованный конь! (1921)
Перед «конём» путь полный препятствий, что легче умереть, однако и «палач без рук». Русь в представлении Цветаевой М. возвышенна, но притесняема внешними обстоятельствами: и «подковать» ее некому и «всадники» непутевые. Отчего же она выбирает «нетоптанный путь» и отчего ей «по нраву» всадники по подобию Мамая, остается вопросом.
В стихотворении «Большевик» Русь является в обличии друга поэта, красноармейца Б. Бессарабова.
И земли чуждые пытая,
– Ну какова мол новь? –
Смеюсь – всё ты же, Русь святая,
Малиновая кровь! (1921)
Россия всегда остается при богатырском духе, берет всё силой, святостью своих идей. От самой Руси с захватническими войнами до «Красного террора» большевиков – русский народ умеет агрессивно отстоять интересы своего князя и вождя.
С 1922 г. начинается эмиграция Цветаевой М. Скучая по родным местам людям свойственно смотреть в даль, на дорогу и думать о покинутых местах. Так, в стихотворении «Рассвет на рельсах» (1922) лирическая героиня из «сырости и шпал», «сирости» и «серости», из «шалых вестей» восстанавливает образ покинутой России. В этом ее горькая участь – за пару минут рассвета грезить о Родине, до того, как наступит день «с его страстями стравленными». Россия в этом произведении далекая, закрытая шпалами.
Путаясь в мыслях, не зная, что и думать об оставленной стране, лирическая героиня в стихотворении «Тоска по Родине» (1922) остается с болезненным равнодушием:
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все — равно, и все — едино
Появляющийся родной символ рябины в конце повествования доказывает, что душа всё еще вспыхивает с воспоминанием о России. Позже в 1934 году снова появится Россия в обличии куста рябины («Рябина! Судьбина русская»). Ведь Россия – та же рябина с ее горечью, с «седыми спусками». Только рябина продолжает пылать даже под инеем и снегом.
В стихотворении «Страна» (1922) лирическая героиня задается вопросом:
Можно ли вернуться
в дом, который срыт?
Страна, в которой прошла молодость поэта, где она любила и прожила счастливое детство, где друзья – «…той России – нету, – как и той меня». Цветаева М. в эмиграции, но не даль Родины вызывает ее скорбь, а необратимость времени.
В мае 1932 г. Цветаева М. пишет о России, как о «родной чужбине»:
Даль, отдалившая мне близь,
Даль, говорящая: «Вернись
Домой» («Родина» 1932)
Возникает риторический вопрос, была ли она ближе к Родине с «калужского холма». Где бы не оказаться лирической героине, «прирожденная боль» и чувство «рока» неизменны. Шел 10-й год эмиграции русского поэта.
В 1934 г. появляется патриотическое стихотворение «Челюскинцы», где русский народ – героический и стойкий, где гордость сплетается с трепетом за страну. Здесь уже не наблюдается скорби за покинутую страну:
Сегодня – смеюсь!
Сегодня – да здравствует!
Тоска по Родине, рассуждения о судьбе народа, тщетность бытия и крах мира – всё это экзистенциальные переживания. За ними всегда личность и горе отдельного человека. Россия в стихах Цветаевой М. в символах, образах, метафорах, отождествлённая городами и людьми эпох – это личность самого поэта. «Цветаевская» Россия – «разумница», крестьянская и церковная, «ласковая матерь», «мученица», «роковая», «диковинная», «богатырская», «святая», «молодая», «Гордыня, родина моя!», «край наоборот», «твердый, как скрижаль» – всё это настолько про Россию, насколько про саму Цветаеву М.
И через сто лет я всё еще могу выразить отношение к своей стране ее стихами, это подтверждает, что Цветаева Марина – «до всякого столетия».
112. Иван Родионов, поэт, критик. Камышин
Бабочка, недолгая Психея
(О насекомых в стихотворениях М. И. Цветаевой)
Начнём с апофазиса – со следующего занимательного факта. В текстах стихотворений Марины Ивановны Цветаевой упоминаний насекомых мало, а стрекоз, муравьёв, цикад или ос, не говоря уже о букашках более редких и экзотических, нет вообще. Нет их и тогда, когда без них, казалось бы, никак. На кладбище, где спит вечным сном её лирическая героиня, пестреют жизнеутверждающе яркие маки и ягоды земляники, но нет ни насекомых, ни червей ("Идёшь, на меня похожий...", 1913). А стрекочут у Цветаевой... шпоры ("Война, война! Кажденья у киотов...", 1914).
Думается, отчасти это вызвано тем, что Цветаевой в стихах – натурально не до мелочей. В её лирике, как писал другой поэт и по другому поводу, тонут гении, курицы, лошади, скрипки, слоны – то есть, те самые мелочи. Тонет вещественный мир, конкретика. И пока есть слова, писать нужно о более важном – о человеке и том, что внутри него. Отсюда растёт интересный парадокс: риторический характер поэзии Цветаевой (особенно поздней), не сводит её строки к формульности и не противоречит условной "возвышенности" её тем – скорее, наоборот.
Поэтический мир Цветаевой становится вещественным, когда речь заходит о телесности – в этом случае в её стихах проявляется физиологическая конкретика. Поэт строго анатомичен: пишет про черепа и пищеводы, кишки и жилы – ну и рты, рты, рты, десятки ртов. Всё это важно и не мелочи – ибо человеческое.
Ещё подробнее Цветаева исследует "духовную анатомию" человека – и доходит до таких нюансов, что кончаются привычные понятия, и поэт-первооткрыватель даёт им имена. Как правило, сложные, двукорневые – благодатная тема для будущего исследователя. Полуопущенность, одноколыбельники, жизнеподательница, звездоочитый, сладколичие, тяжкоразящий, двумолние, широкошумный, коленопреклоненье... Интересно: Цветаева, иронизировавшая над советскими аббревиатурами ("Наркомчёрт, Наркомшиш — весь язык занозишь") или над словотворчеством Маяковского с его простреленным "центропевом", сама производила неологизмы в каких-то промышленных количествах.
Но вернёмся к нашим насекомым.
Итак, раскладка по упоминаниям различных насекомых в стихотворениях – поэмы мы здесь не рассматриваем – выглядит так (тексты анализируются по следующему изданию: М. И. Цветаева, Собрание сочинений в 7 томах, М., 1994):
Бабочки и мотыльки – 7 раз ("В люксембургском саду", 1909; "Ночные ласточки интриги...", 1918; "Заря малиновые полосы...", 1919; "Психея", 1920; "Памяти Г. Гейне", 1920; "Душа, не знающая меры...", 1921; "Окно", 1923) Пчелы – 2 раза ("Сказочный Шварцвальд", 1909; "Добрый колдун", 1910) Майские жуки – 2 раза ("Волшебство немецкой феерии", из цикла "Ока", 1912; "Ночь", 1923); Муха – 1 раз (Как мы читали “Lichtenstein”, 1909); Светлячок – 1 раз ("Добрый колдун", 1910); Кузнечик – 1 раз ("Солнцем жилки налиты – не кровью...", 1913); Овод – 1 раз ("И тучи оводов вокруг равнодушных кляч...", 1916); Вошь – 1 раз ("Переселенцами...", 1922); Клоп – 1 раз ("Полотёрская", 1924).
О чём нам это говорит? Разброс невелик – девять наименований, причём шесть насекомых упоминаются по разу, а ещё два – по два раза. Следовательно, восемь из девяти упоминаний почти наверняка не встраиваются ни в какую тенденцию, и выбор насекомых в этих случаях во многом необязателен, произволен. Хотя здесь любопытна эволюция образа майского жука. В стихотворении 1912 года его описание является частью воспоминаний светлых, почти идиллических:
Милый луг, тебя мы так любили, С золотой тропинкой у Оки... Меж стволов снуют автомобили, — Золотые майские жуки.
К слову, по эпитету "золотые" можно понять, что Цветаева имеет в виду настоящего майского жука (он же майский хрущ), а не бронзовку. А вот отрывок из текста "Ночь" (1923 год):
Взойди ко мне в ночи
Так: майского жучка
Ложь – полунощным летом.
Для Цветаевой определение "майский" часто описывает что-то радостное и хорошее.
Но жук обманул: он майский, а на дворе уже лето.
Что ещё? Насекомых в лирике Цветаевой больше в её раннем, дореволюционном творчестве – особенно времён "Вечернего альбома" и "Волшебного фонаря". Что логично – её стихи этого периода более традиционны, чем поздние. Функции насекомых в это время тоже традиционны – пейзажная ("Как мы читали “Lichtenstein”, "Сказочный Шварцвальд", "Добрый колдун", "Волшебство немецкой феерии", "И тучи оводов вокруг равнодушных кляч...", "Солнцем жилки налиты – не кровью...") или устойчиво метафорическая (уподобление платьиц девочек крыльям бабочек, "В люксембургском саду"). После революции какое-никакое насекомое разнообразие в стихотворениях Цветаевой заканчивается. Появляются негативно-мрачные, ассоциирующиеся с болезнями и нищетой вши и клопы ("Переселенцами...", "Полотёрская"). И целых семь раз шесть лет – с 1918 по 1923 год – в стихах поэта упоминаются бабочки или их ночная ипостась – мотыльки. И здесь проявляется удивительная последовательность.
Сначала прилетают мотыльки. Как образ чего-то легкомысленного, бывшего когда-то и исчезнувшего навсегда, как своеобразное иронически-грустное переосмысление "лебединого стана". Таковы "великосветские мотыльки" из стихотворения "Ночные ласточки интриги..." (1918) или "пустоголовые мотыльки"-гусары ("Заря малиновые полосы…", 1919).
Потом бабочка становится поэзией, душой, знаменитой цветаевской Психеей, трагически несовместимыми с приземлённо-трагической действительностью:
Как с мотыльками тебя делю,
Так с моряками меня поделишь!
("Памяти Г. Гейне", 1920)
И – как призрак –
В полукруге арки – птицей –
Бабочкой ночной – Психея!
("Психея", 1920)
Душа – навстречу палачу,
Как бабочка из хризалиды!
("Душа, не знающая меры...", 1921)
А потом бабочка улетает – и её крыло становится для поэта прощальным занавесом. Меж тем идёт только 1923 год:
Атлантским и сладостным
Дыханьем весны
Огромною бабочкой
Мой занавес – и –
Вдовою индусскою
В жерло златоустое,
Наядою сонною
В моря заоконные...
("Окно", 1923)
Потом, после 1923 года, бабочки действительно кончились. Они, увы, живут совсем недолго. А дальше – тишина.
Душа у Марины Ивановны, как известно, была морская, и в ней бушевали постоянные приливы и отливы. А морские просторы не лучшая среда для насекомых. В открытом море, например, обитает один-единственный вид насекомых – галобатесы, они же морские клопы-водомерки. Но бабочку, порхающую над морем, представить себе вполне можно. Во-первых, это красиво. А во-вторых – разве есть пределы для Психеи?
111. Галина Егорова, заместитель директора, учитель русского языка и литературы, МБОУ «Школа № 101 имени Е. Е. Дейч». Нижний Новгород
Родина не есть условность, а непреложность памяти и крови…
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я – поэт,
Моим стихам о юности и смерти
- Нечитанным стихам!
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Эти строки, написанные Цветаевой в мае 1913 года в Коктебеле, оказались пророческими. Сегодня трудно найти человека, который не знал бы имени Марины Ивановны Цветаевой, не был бы знаком с ее творчеством (пусть и в пределах школьной программы), а ведь всего несколько десятилетий назад не только стихи, само имя поэта (а именно так называла себя Цветаева!) было под запретом.
Вступив в литературу на рубеже веков, в смутное и тревожное время, Марине Цветаевой было суждено стать не просто поэтом, а летописцем своей эпохи. Будучи личностью яркой, эмоциональной, тонко чувствующей, одаренной, по-хорошему дерзкой, ей все было интересно, ей до всего было дело. Остро ощущая трагизм переломной эпохи, Цветаева, обращаясь к другим поэтам, призывала их: «Записывайте точнее! Нет ничего не важного!» Высказывание: «Мои стихи – дневники!» - стало литературным манифестом поэтессы.
Многогранность таланта Цветаевой поражает. Самобытный поэт и неожиданный прозаик, оригинальный драматург и тонкий мемуарист, отличный переводчик и глубокий исследователь литературы. За что бы она ни бралась – все у нее получалось, все выходило. Она всему отдавалась сполна, без остатка, ничего не требуя взамен. Если любить, то «И в судорогах, и в гробе», если восхищаться, то искренне, от всей души «Белогвардейцы! Гордиев узел/ Доблести русской!», если преклоняться, то «Я дарю тебе свой колокольный град,/ - Ахматова! – и сердце свое в придачу», если горевать, то со всей страной «Мракобесие. – Смерч. – Содом./ Берегите Гнездо и Дом», если тосковать, то безгранично, безмерно «Тоска родине! Давно/ Разоблаченная морока!»
Поэтический мир Марины Цветаевой необычайно многолик. В нем нашли отражение многие темы, мотивы, образы. Среди этого многообразия особенно хочется отметить тему родину.
Покинув Россию 11 мая 1922 года, она на целых семнадцать лет лишила себя (да и сына тоже) родины. Так горячо любимой ею родины! С томными домиками старой Москвы, с сияющими витринами Тверской, с лениво движущейся Окой, с навеки угасшим весенним днем над Феодосией, с августом – месяцем поздних поцелуев, с прощальным приветом не изменивших друзей…
Будучи вне политики, Цветаева тяжело переживала разрыв с родиной. Ее душа стремилась вернуться, ее сердце рвалось в Россию, но поэтесса была вынуждена оставаться вдали от родины. Конечно же, в эмиграции Марина Цветаева не прижилась. Да и не могла прижиться! С ее-то истинно русской душой! Быстро выявились непоправимые расхождения между поэтом и влиятельными эмигрантскими кругами. Все чаще и чаще стихи Цветаевой отвергались газетами и журналами, выходившими в Париже. Нищета, унижения, несправедливость, непризнание душили гордую цветаевскую музу. Какой горечью, какой душевной обидой наполнены слова Марины Цветаевой, обращенные ею в феврале 1931-го к своей чешской подруге, писательнице и переводчице Анне Тесковой: «Всё меня выталкивает в Россию, в которую - я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна».
В 1931 году Цветаева пишет стихотворение «Дом». Интересная история создания данного стихотворения. Как-то, бродя по старым улочкам Парижа, поэтесса случайно наткнулась на дом, который напомнил ей ее дом в Москве. Чувство ностальгии, охватившее Марину Ивановну Цветаеву, вылилось в прекрасное стихотворение.
Из-под нахмуренных бровей
Дом — будто юности моей
День, будто молодость моя
Меня встречает: — Здравствуй, я!
Дом в стихотворении живой. Он предстает перед лирической героиней как знакомый ей человек: с нахмуренными бровями, со «лбом, прячущимся под плащом», с глазами «безо всякого тепла». Оторванная от России, Цветаева, без сомнения, рада этому дому, оказавшемуся таким родным. В одно мгновение он переносит ее в то время, когда героиня жила в Москве, была счастлива и любима. Ведь так бывает. Живешь в чужой стране, вдали от родины, и вдруг встречаешь что-то похожее, близкое, и сразу меняется настроение, становится не так одиноко. Использование такого тропа как метафора («Молодость моя/ Меня встречает: - Здравствуй, я!») наглядно показывает искреннюю радость лирической героини, случайно повстречавшей свою молодость. Молодость, когда
О, зелень юности моей!
Та - риз моих, та - бус моих,
Та - глаз моих, та - слез моих…
Но все же несмотря на то, что дом – это воспоминание о юности, заканчивается стихотворение довольно грустно
Меж обступающих громад —
Дом - пережиток, дом - магнат,
Скрывающийся между лип.
Девический дагерротип
Души моей…
«Дом - пережиток», «дом – дагерротип души» - развернутые метафоры, обозначающие что-то застывшее, неподвижное. Но при этом неизменно дорогое.
Темное облако печали всё сгущалось над лирическим небосклоном Цветаевой - особенно в 1930-е годы, когда и жить, и просто дышать ей стало невыносимо трудно. В мае 1934 года, живя в Париже, Марина Ивановна создает одно из своих самых пронзительных ностальгических стихотворений, посвященных теме родины. О своей ничем не заглушаемой тоске по России поэтесса заявляет сразу же, в первых строках стихотворения
Тоска по родине! Давно…
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно –
Где совершенно одинокой
Быть…
Находясь вдали от родины, лирическая героиня настолько одинока, настолько несчастна, что ей «все равно по каким камням домой брести с кошелкою базарной / Где унижаться – мне едино». Как бы ни пыталась убедить себя лирическая героиня в том, что можно стать равнодушной, забыть родные места, ей это не удается. Да и не удастся! Героиня по-прежнему скучает по русской речи, по дорогим сердцу местам. Именно из-за этого лирическая героиня испытывает почти болезненное чувство тоски и любви к родине. Цветаева убеждена, и стихотворение тому доказательство, что куда бы человек ни сбежал, как бы долго он не находился в изгнании (а именно так воспринимала поэтесса свою эмиграцию), сколько бы ни пытался забыться и стать равнодушным, он все равно будет любить Родину. Человеку, связанному с Родиной духовно, невозможно разорвать эту связь. Может быть, именно поэтому стихотворение заканчивается словами
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст.
И все - равно, и все - едино.
Но если по дороге - куст
Встает, особенно – рябина…
Фигура умолчания делает финал стихотворения открытым. Это своеобразная надежда, придающая силы лирической героини. Рябина в цветаевской поэзии – дерево-символ. Символ России, Родины. Символ судьбы самой поэтессы. Нет, не все лирической героини едино. Не все равно, пока есть надежда вернуться, увидеть куст рябины. Увидеть Родину. И ведь будет это! Будет! Надо еще чуть подождать, потерпеть. И писать, писать…
И вот он – новый шедевр. Стихотворение-миниатюра «Это жизнь моя пропела – провыла…», написанное в июне 1934 года, - крик души поэта.
Это жизнь моя пропела - провыла –
Прогудела – как осенний прибой –
И проплакала сама над собой.
Все стихотворение, а это всего лишь три строчки, развернутая метафора, которая наглядно показывает, как тяжело приходится лирической героине. Марина Цветаева отождествляет себя и свою судьбу с судьбой своей лирической героини. Использование такого стилистического приема, как повышающая гипербола, которая сначала «пропела», потом «провыла» и наконец «проплакала», помогает более ярко передать эмоциональное состояние героини, жизнь которой «проплакала сама над собой». Вряд ли, лучше скажешь. Приставочные глаголы совершенного вида употреблены в прошедшем времени (об этом говорит суффикс -л-). Жизнь уже «прогудела – как осенний прибой». А ведь Цветаевой еще нет и 42 лет! В эти три строчки поэтесса вложила всю свою выстраданную боль, невыплаканные слезы, несбывшиеся надежды…
«Родина не есть условность, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию – может бояться тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, - тот потеряет ее лишь вместе с жизнью», - писала Марина Цветаева в эмигрантском журнале «Своими путями». Покинув родную землю, Цветаева с Россией никогда не разлучалась – она носила её в сердце…
110. Алина Хусаинова, ученица МБОУ СОШ №7. Бирск, Башкортостан
Моя - Марина Цветаева
Одна из ярких, но трагичных фигур в поэзии литературы XX века является Марина Цветаева, она же автор критических литературных статей, биографических эссе и просто общительная и щедрая мать и жена.
На портрете Цветаевой, который нарисовал Аарон Билис, видны ее золотистые и короткие волосы, грубые черты лица и взгляд, такой пронизывающий, устремлен куда-то в даль. Такой же взгляд мы видим и на других портретах, там же он направлен на зрителя и складывается ощущение, что Марина Цветаева заглядывает к нам в душу.
Она была незаурядной и нежной личностью, “была человеком слова, человеком действия, человеком долга”- сообщает дочь Марины Цветаевой.
Немалую роль в жизни поэтессы сыграла ее аристократическая семья, дав ей хорошее образование.
Но по мимо этого, Марина Цветаева сама была одаренным ребенком, она владела лингвистическими способностями, знала несколько иностранных языков, в том числе и французский, и уже с 6-ти лет начинала писать стихотворения. Родители прочили дочери великое будущие и оказались правы.
Что же чувствовала поэтесса в эти годы?
Ответ кроется в ее произведениях.
Мариной Цветаевой в 1909 году было написано множество произведений таких, как “В раю”, “Молитва” и “Детский день”, но я бы хотела обратиться к стихотворению “В Париже”. Оно начинается так:
Дома до звезд, а небо ниже,
Земля в чаду ему близка.
В большом и радостном Париже
Все та же тайная тоска.
С первых строк нам предстает контраст суетливой атмосферы города с психологическим портретом лирической героини. Создается впечатление, что для него этот место отдалено и лирическая героиня не разделяет эмоции, которые царят в столице Франции. Она скучает по “покинутой Москве”. Но грустит ли героиня только по месту? Нет.
Иду домой, там грусть фиалок
И чей-то ласковый портрет.
Возвышенная юношеская мечта, разрыв связи с героем прошлого — вот по чему скучает лирическая героиня. И нам раскрывается уже та “тайная” тоска.
Стихотворение завершается картиной сна, в этой сцене мы видим всю трагичность героини Марины Ивановны. Она не сумел заполнить тоску, которая так терзает ее душу.
Также, в своем дневнике поэтесса напишет: “Всеми моими стихами я обязана людям, которых любила – которые меня любили – или не любили”.
Все это показывает ее отношение к такому чувству как любовь.
“Первая Маринина сознательная встреча с театром состоялась, вернее — почти состоялась — в ранней юности, в Париже. Тогда она была увлечена Наполеоном Бонапартом, нет, влюблена в него, готова за него жизнь отдать — столетие спустя; как всякая страсть, которая не есть призвание, это было наваждением, и, как всякое наваждение, это вскоре прошло.”- пишет Ариадна Эфрон.
В один из московских осенних дней 1910 года, невысока гимназистка направлялось в типографию А. И. Мамонтова со стопкой произведений в руках и с дерзость и нерешительностью в душе.
Уже 5 мая 1911 года произошло знакомство Марины Цветаевой и Сергея Эфрона. Загадав, что, если Сергей Эфрон найдет сердолик и подарит ей, она выйдет за него замуж! И конечно, он нашел этот камень, который позже Марина Цветаева хранила его всю жизнь.
После наступления Первой мировой войны, проводив мужа на фронт, она жила в голодной и красной Москве. В эти годы и оборвалась связь между Мариной Цветаевой и Сергеем Эфроном.
Несмотря на тяжелый период в ее жизни, в феврале 1917 года она пишет удивительное стихотворение “Август”.
Сочетание восторженной интонации, гармонии и полноты природы вызывает яркие и положительные ощущения.
Начинается оно с красочного пейзажа, что придает легкую грусть, но позитивный настрой произведению.
Август — астры,
Август — звезды,
Марина Цветаева подмечает, что этот месяц гладит сердце “как ладонью” уже одним своим названием.
Уходящее лето навевать воспоминания о былых чувствах и эмоциях, но лирический герой не грустит о их завершении, он вспоминает их с особым трепетом и прощается с ними на позитивной ноте.
Месяц поздних поцелуев,
Поздних роз и молний поздних!
В лирическом произведении такое время является мостом между летом и осенью, завершение старого и начало чего-то нового.
Август! — Месяц
Ливней звездных!
Ведь по мнению Цветаевой, последний месяц лето — это время особого вдохновения и свободы.
Без любви к Родине, возможно, нет и поэта. И поэтому эмиграция Цветаевой не прижилась. В 1928 году появился последний прижизненный сборник “После России”.
Путь в ее поэзии отмечен многими проявлениями любви, любви-вины, любви-зависимости и даже той любви, которая диктовала ошибочные поступки в жизни поэтессы.
Душевное состояние поэтов мы можем узнать из их дневников, но самые главное-через поэзию поэтов. Все свои эмоции Марина Ивановна будто “выплескивала” на бумагу, поэтому она считается одной из самых искренних поэтов серебряного века. Ее бескомпромиссное отношение к своему творчеству позволило отдать всю себя искусству и людям.
Поэтесса говорила: «Вся моя жизнь – роман с душой. Возьмите стихи – это и есть моя жизнь». Её стихам, «как драгоценным винам», настал черёд.
109. Никита Кириченко, МБОУ «СШ №17». Новый Уренгой
Урок любви Цветаевой: «Я обращаюсь с требованьем веры и с просьбой о любви»
Когда пишешь о Цветаевой, хочется писать как Цветаева. Не стихи, конечно, прозу. Великолепные стихотворения затмевают совершенно замечательную прозу Марины Ивановны. Недаром один наш современник, крупный писатель Дмитрий Быков, сказал однажды, что «Повесть о Сонечке» — лучшая проза, им прочитанная. И это при всем его холодном отношении к Марине Цветаевой. И правда, прочитав «Повесть о Сонечке», сложно остаться равнодушным (эту повесть — как и ее автора — только любить или ненавидеть). По словам Гончарова, «книги делают человека лучше... а это основная, чуть ли не единственная цель искусства». За всех говорить не берусь: холодные к Цветаевой люди после прочтения «Повести…» наверняка только укрепятся в своем скептицизме — и по-своему будут правы. Но меня история о Сонечке определенно сделала лучше. Она, как многое у Цветаевой, — о любви. И о том, что можно любить человека, в котором другие не видят ничего особенного. А ты видишь. Видишь и любишь все в этом человеке, каждую мелочь. Это повесть о любви к человеку: настоящей, непошлой любви к настоящему, живому человеку. А еще это повесть о том, что приходится расставаться. И нет в этом расставании ничего плохого, ведь однажды появившееся искреннее чувство навсегда остается внутри человека.
Поэзия Цветаевой и о том, как любить творца. Важным этапом ее самоопределения было отрицание всех социальных ролей, кроме роли поэта («Ты не женщина, а птица, посему — летай и пой»). Любовь ее к писателям была почти религиозной. В сборнике к Александру Блоку она сознательно уходит от называния его по имени, пользуясь формулой «Не произноси имени Господа всуе». Взять хотя бы строки: «Имя твое — птица в руке». Так самозабвенно могла любить только Цветаева: «всей бессонницей я тебя люблю». Говоря же об Ахматовой, она пользуется противоположным приемом, сознательно и многократно повторяя: «Анна Ахматова! Это имя — огромный вздох, и в глубь он падает, которая безымянна» — Цветаева повторяет имя поэтессы и для нее оно сливается с дыханием. Вот почему в другом стихотворении органично признание: «Я полюбила вас, Анна Ахматова».
Значимым и любимым (возможно, самым) был для Цветаевой Пушкин. Встретив раз стихи Марины Ивановны о Пушкине, я, кажется, навсегда перенял это отношение к Александру Сергеевичу: «Пушкин — мера, Пушкин — грань». Пушкин с детства был для поэтессы не просто памятником. Кумиром, великим, но вместе с тем очень близким, родным. Имя Пушкина «благородное — как брань» было священно для Марины Ивановны. Большой любовью любила Цветаева Пушкина и так же боготворила искусство.
Нельзя без ужаса читать некоторые фрагменты биографии Цветаевой («Сколько тёмной и грозной тоски в голове моей светловолосой»). Цветаева уже в молодости будто предвидела трудности, ждущие на жизненном пути, но знала она также, что любовь будет ее знаменем на всю жизнь. Потеря мужа, смерть дочери, эмиграция и возвращение в Россию — удивляешься, как много испытаний выпало на долю этой женщины. В Москве есть прекрасный музей Марины Цветаевой. Там стихами и цитатами из мемуаров описаны важные для нее люди и события. Можно смело сказать, что музей значительно дополнил образ Марины Ивановны в моей душе: комнаты, в которых дочка основателя Музея изящных искусств занималась музыкой, танцевала и писала; лестницы, по которым она второпях сбегала, чтобы погулять по обожаемой Москве (вспоминается ее «исходи пешком — молодым шажком! — все привольное семихолмие»), ее любимые книги, фарфор, памятные вещи, — все это создает образ легкой, светлой жизни. Тем страшнее подниматься на чердак и видеть в спешке оставленные вещи, жизнь, разрушенную революцией, письма друзьям и мужу, полные тоски и боли. Благодаря таким музеям, великая поэтесса жива не только в своем литературном наследии. И чем живее Цветаева в душе, тем значительнее тот праздник, что, по Бегбедеру, происходит внутри нас.
Мое любимое стихотворение Цветаевой — о ее смерти. «Реквием», возможно, не лучшее и уж точно не самое известное стихотворение Марины Ивановны, но все равно оно любимое. Все потому, что, описывая смерть, поэтесса предстает «такой живой и настоящей». Настоящей, как те люди, которых она любила, и делилась с нами этой любовью голосом искусства, осуществляла себя в любви; вокруг любви вращалась ее жизнь. Я усвоил урок многих и многих прочитанных стихотворений Цветаевой и полюбил ее самозабвенной, пожизненной любовью.
108. Ирина Иванова, ученица МАОУ «Академический лицей». Магнитогорск
Цветаева: поэзия или проза?
Творчество Марины Цветаевой, которой 8 октября исполнилось 130 лет, изучают в школе, ее стихи учат наизусть, но при этом ее не читают! Это довольно странно – ее имя популярно, но люди ничего не могут вспомнить из ее лирики, кроме, конечно же, «Мне нравится, что вы больны не мной».
Ее стихи довольно сложны для чтения. Как Цветаеву только ни называли: и истеричкой, и развратницей, и гением. Действительно, в цветаевских стихотворениях запечатлена постоянная смена эмоций. Читатель как на американских горках – то в приступе ревности лирическая героиня рвет на себе волосы, то уже бросается на колени с мольбой о прощении. Признаюсь честно, ее лирика мне тоже не близка. Любая лирика – это проникновение в душу поэта, а я предпочла бы за километры обходить душу Цветаевой. Сложностью ее стихов (в эмоциональном плане) и можно объяснить отсутствие интереса к ее творчеству. Однако, что же не так еще с этим поэтом? Почему Цветаева так популярна, если ее не читают?
Думаю, многие знают о ее многочисленных романах. Муж Марины Ивановны Цветаевой Эфрон однажды сравнил ее многочисленные влюбленности с дровами, которыми питается ее творчество. Мне думается, муж просто оправдывал свою неспособность остановить Марину в ее увлечениях. Количество влюбленностей Цветаевой немыслимо. Она писала письма чуть ли не каждому поэту в надежде на роман: Пастернак, Мандельштам, Волошин, Блок, Юрий Завадский, Арсений Тарковский и так далее. При таком огромном количестве вымышленных влюбленностей у Цветаевой и не могли рождаться «спокойные» стихи. Все это интригует и сближает ее с тузом в рукаве в глазах обычных читателей. Но когда они, начиная читать, понимают, что чтиво-то нелегкое, сразу бросают это дело и находят кого-нибудь более подходящего, спокойного. Однако для меня самой остается непонятным, почему проза Марина Цветаевой является такой невостребованной, можно даже сказать неизвестной. Да, она автобиографичная, да ее не так уж много. Но только в ней, как мне кажется, полностью проявляется талант Марины. Только там она более или менее спокойна и проявляет свои истинные чувства. Если в лирике поэт все гиперболизировала, максимально изменяла весь окружающий мир, как будто скрываясь под маской напускных эмоций, то в прозе такого нет. Ее лирика страдает из-за обилия знаков препинания, «телеграфных» тире, эллипсисов, многоточий. В стихах она издевается над словом, доводя его значение до апогея абсурда. Когда поэтесса писала, то в отдельной тетрадке по несколько раз подбирала подходящее слово. Эти словесные колонки могли состоять из тридцати, а то и из сорока слов. Такое трепетное отношения к работе благотворно сказывается на качестве ее слога, однако это же придает ему искусственность.
Дмитрий Быков в одной из своих лекций говорил так: «Я начну, пожалуй, с признания, что Цветаева далеко не самый близкий мне поэт, что поэтом, прежде всего, я ее не считаю, а вслед за Новеллой Матвеевой считаю ее величайшим прозаиком ХХ века. И считаю лучшим, что она написала, «Повесть о Сонечке»». Я же сама не отношу ее строго ни к какой категории – поэт, прозаик и т.д. Мне ее лирика не близка, но и что единственно хорошее, что написала Цветаева, - это «Повесть о Сонечке», нет, с этим не соглашусь. Ее поэмы, хоть и имеют ярко выраженное лирическое начало, но тоже представляют для меня особый интерес. Например, «Крысолов» - интерпретация немецкой сказки. Цветаевой удалось хорошо передать в своем экспрессивном стиле по-немецки чопорную атмосферу в городе Гаммельн. Я считаю, что это одна из лучших аллегорий советской власти, довольно хорошая русская антиутопия (хоть и с немецкими корнями). Мне кажется, глупо считать, что Цветаева писала все свои произведения лишь про любовь. Да, с ее постоянным порочным кругом: влюбленность – стих – влюбленность – стих, в умах читателей и не мог не сформироваться стереотип поэтессы любовной боли, но все же у Марины есть еще произведения, в которых поднимаются и другие глубокие темы. Чтобы понять хоть что-то в Цветаевой, мой совет, не читайте ее любовную лирику!
107. Алина Кошелева, ученица МБОУ СОШ 5. Луга
Трагедия одиночества
Что же мне делать, певцу и первенцу,
В мире, где наичернейший – сер!
Где вдохновенье хранят, как в термосе!
С этой безмерностью в мире мер?!
Читая стихотворения Цветаевой, мы понимаем, насколько тяжела была судьба поэтессы, потому что настолько точно передать тоскливое, удручающее настроение сможет только человек, который сам пережил горький опыт. Душа Марины безмерно чувственна, а от того находится в непрерывном конфликте с окружающим миром, не признавая суровую действительность. На ее долю выпали действительно тяжелые испытания, но она до последнего хранила любовь ко всему миру, доброту и чистосердечность. Удивительная женщина смогла остаться доброй к миру, который обошелся с ней так жестоко.
Ощущение "круглого одиночества" являлось для Цветаевой неугасающей душевной болью. Свое раннее детство будущая поэтесса провела благополучно и размеренно, но счастливую жизнь неожиданно прервала болезнь матери. Мария Александровна заболела чахоткой, врачи прописали ей лечение за границей в мягком климате, но несмотря на все старания, болезнь прогрессировала, и в 1906 году мать Марины умерла. Потеря матери стала серьезным жизненным испытанием, особенно для маленького ребенка, и, хоть Марина старалась быть сильной, все больше начинала "уходить в себя". Отец остался один с четырьмя детьми, которым из-за службы не мог уделять должного внимания. Девочкам пришлось взрослеть самостоятельно. Чтобы как можно реже бывать в осиротевшем доме, Цветаева записалась в интернат при Московской гимназии.
Тема одиночества и смерти становится ведущей в ее творчестве. В гимназии она издает свой первый сборник стихотворений "Вечерний альбом", который одобряют известные поэты. В 1911 году покидает гимназию и уезжает в Коктебель. Там она знакомится с будущим мужем - Сергеем Эфроном, от которого вскоре родит дочь Ариадну. А в 1917 году рождается еще одна дочь - Ирина. Это время оказалось для Цветаевой самым безмятежным периодом в жизни.
Но счастливым дням пришел конец. Послереволюционные годы стали особенно трудным испытанием для поэтессы. Ее муж вступает в ряды Добровольческой армии, оставляя Марину с двумя маленькими детьми на руках. До такой степени они голодали, болели, что вскоре младшая дочь Ирина умирает от истощения. Марина находилась в абсолютном отчаянии, искала успокоение в поэзии, таким образом с 1917 по 1920 год она написала более трехсот стихотворений.
В мае 1922 года Цветаева вместе с Ариадной выезжает в Берлин, где встретится с мужем. Они пробыли там два с половиной месяца. Потом уехали в Чехию на три года, где у них родился сын Георгий. Марина всей душой полюбила эту страну, вспоминала о ней с теплотой. Потом супруги перебрались в Париж. Начался достаточно трудный период для Цветаевой. Во Франции они прожили четырнадцать лет. Они жили в бедности, в семье царили постоянные скандалы и ссоры.
Эфрон тосковал по родине, поэтому все больше думал о возвращении в СССР. Сергей уехал, прихватив с собой Ариадну. Марина осталась одна с сыном, который желал как можно скорее вновь увидеться с отцом. Поэтому вскоре в Москву перебирается и Цветаева. Их семья наконец воссоединилась, но счастье продлилось недолго. В августе Ариадна была арестована, а вслед за ней и Сергей Эфрон. Больше Цветаева его никогда не увидит. Еще одним испытанием стала начавшаяся война. Марина с сыном отправилась в эвакуацию, прибыли в Елабуг. Работы для женщины не было, царил хаос и полная безысходность.
Марина осталась наедине со своим смятением, трагедией. Единственным выходом она видела смерть, поэтому, пока сына не было дома, Цветаева повесилась. В дальнейшем Георгий так и не простит мать.
Несмотря на тяжелую судьбу, Марина Цветаева до последнего сохраняла свой талант и даже под гнетом ужасных событий не переставала писать. В своих произведениях она затрагивает не только темы отчуждения и одиночества, в них также присутствуют идеи искренней любви, счастья, которые характеризуются приятной нежностью слога, присущей ей женственностью. Талант этой женщины безграничен!
106. София Криволапова. МОУ "Терпеньевская общеобразовательная школа номер 13" Мелитопольского района Запорожской области
Когда они встретились…
Небо внезапно затянуло серыми тяжелыми тучами, порывистый крымский ветер морскими волнами накатывался на берег, грозя утащить в море всех, кто стоял на набережной. Крупные капли дождя обильно посыпались на землю, но ни они, ни страшный ветер, который сбивал с ног, не заставили хрупкую, худенькую барышню в сером скромном платьице и шагу ступить, чтобы укрыться от непогоды. Все, кто был в такой ранний час на набережной, забеспокоились, засуетились, побежали прятаться, и только Марина осталась один на один с бурей. Она стояла, приподняв голову к небу, закрыв глаза и расправив руки как крылья, словно ждала, что порыв ветра ее закружит в своем танце и унесет. То ли капли дождя, то ли слезы катились по бледному и фантастически красивому лицу, а губы улыбались и шептали...
Почему ты плачешь? — Так. —
Плакать так смешно и глупо.
Дождь закончился неожиданно быстро, как и начался, Марина открыла глаза, и от удивления у нее перехватило дыхание — сквозь большие серые облака засияли солнечные лучи, появилась радуга на небе! Что ты любим! любим! любим! — расписываюсь — радугой небесной! Марина поправила прическу, которую немного испортили ветер и дождь, и медленно пошла вдоль берега, чтобы повернуть к переулку, где находился дом Волошина, у которого она гостила. Взгляд девушки привлекла большая красная капля на дороге, а подойдя ближе, увидела, что это была роза, кем-то потерянная и теперь раздавленная людьми и проезжающими экипажами. Почему-то защемило сердце и зимней стужей охватило все тело, кольнуло ощущение беды. Знак судьбы, предостережение? Она и так в душе как этот цветок с шипами! Марина дрожащими руками подняла алую розу, которая уже потеряла несколько своих пламенеющих лепестков, прижала к себе с нежностью и не спеша пошла, мыслями же полетела далеко-далеко отсюда, к небесам, к мечтам, к нему. Таким было майское утро в провинциальном Коктебеле.
Каждое утро Марина ходила на прогулку вдоль моря. Она любила гулять в это время, любила оставаться наедине с этим удивительным городом, его жителями и отдыхающими, которых в это время было еще мало. Чувствовала ли она себя в это время одинокой? Ни разу! Море, бескрайнее небо, крымский воздух наполняли ее надеждами и спокойствием. Все, что ее окружало, было прекрасным!
5 мая 1911 года на пустынном, усеянном мелкой галькой берегу Коктебеля Марина Цветаева загадает желание: «Если он найдет и подарит мне сердолик, то я выйду за него замуж». Он нашел! Марина удивлялась, как этот май перевернул всю ее вселенную, как неожиданное (как ей тогда показалось!) знакомство с Сергеем повлияло на нее и ее жизнь, как он, высокий и умный красавец, смог завладеть ее мыслями. Сдержанный, скромный, деликатный, искренний. Они были так похожи и в то же время совершенно разные!
…Я бы хотела жить с Вами в маленьком городе,
Где вечные сумерки, и вечные колокола.
И в маленькой деревенской гостинице
Тонкий звон старинных часов — словно капельки времени.
Марина и Сергей много времени проводили вместе, разговаривали обо всем на свете, часто отправлялись на долгие прогулки, пили кофе, который обожала Марина и терпеть не мог Сергей. Иногда им не нужны были слова, молчание громче всяких слов. Марина чувствовала, что она меняется и пыталась противиться этим изменениям, попыталась запретить себе все чувства, кроме дружбы, но сердце чувствовало, что вот она, та самая, единственная, безграничная и великая любовь пришла и не вырвать ее, не стереть уже из памяти! Любовь не спрашивает, вовремя ли она, нужна ли сейчас, любовь ничего не требует от тебя, она тихонечко наполняет тебя и ждет, когда ты проснешься и откроешь свое сердце. Вот и пришло время, когда душой восстала сама против себя, и нет пути назад. Любовь как вода, быстрая и сумасбродная, вовлекает тебя в глубину и топит.
Я – страсть твоя, воскресный отдых твой,
Твой день седьмой, твое седьмое небо.
А он теперь как призрак, всегда с ней, всегда рядом, Марина чувствовала его дыхание, казалось, она внезапно обернется, а Сергей стоит позади нее и улыбается, и в его бездонных глазах можно утонуть. Ох, таких глаз ни у кого больше нет, эти глаза из других миров! Не надо ей слов, достаточно его взгляда. Боялась сама себе признаться, что готова погубить себя, лишь бы быть с ним. Пусть весь мир будет против нее, она выдержит и сил придаст любовь. И где взять мужества для попытки сопротивления такому чувству? Одержимая любовью, которая ранит и одновременно придает силы, поднимает к небесам и разбивает сердце на маленькие осколки, которые никогда не склеить. И только он спасает Марину от самой себя, от жуткой безнадеги и ежедневного отчаяния, она дышит им и не может надышаться. Они теперь как перелетные птицы, которых поймали и заставили жить по разным клеткам. У них обоих есть только настоящее и совсем нет будущего, и выдержит ли ее душа такой боли и такой потери? Не выдержит. В последний день лета 1941 года Марина перестанет бороться с памятью и чувствами, душа ее измотанная в клочья, нет ее уже, лишь физическая оболочка, а хочется к нему, туда… И он все чаще приходит во сне и каждое утро теперь просто больно, когда открываешь глаза и осознаешь невыносимое одиночество и усталость, не видя его глаз, не чувствуя его дыхания, и нет выхода, кроме одного, уйти к нему сейчас, сию минуту.
Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца –
Оттого что в земной ночи я вернее пса.
Но это впереди, это только будет. Ведь еще не написаны письма к нему, где в каждой строчке, каждой букве переплетутся надежды и вера в бессмертную любовь, еще не написаны стихи для него, они только складываются в ее мыслях и просятся на бумагу. Еще не пришло время писать тебе и о тебе, я пока просто люблю о тебе думать.
Разбросанным в пыли по магазинам,
Где их никто не брал и не берет,
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Еще не пришло время пустых увлечений и измен, бесконечных ссор, потрясений, житейских проблем, скитаний, рождения детей, потерь и несчастий…
Повернув в переулок, где она жила, возле своего временного жилища Марина увидела знакомый силуэт. Сердце задрожало от радости и крылья выросли за спиной. Нет, не побежала, а полетела к нему, единственному в мире, забыв обо всем. Не заметила, как потеряла увядшую розу, потому что видела перед собой только его такие родные глаза. А Сергей уже спешил ей навстречу, держа в руке небольшой сердолик, найденный на пляже, возможно, случайно, или судьба уже начала писать книгу их любви?
И словно время остановилось, и исчезло все, кроме них, мужчины и женщины, во взглядах которых была написана одна на двоих повесть жизненного пути, где переплетутся искренняя радость и невыносимое горе, и оба понимали, что до счастья еще очень далеко, но сейчас — есть только он и есть только она…
105. Михаил Михайлюк, врач-невролог. Владивосток
О Марине Ц.
Я сидел в парке и чертил веточкой по земле. По обыкновению было пусто, серо, сыро и уныло. Подул лёгкий ветерок, и мне почудился запах жасмина.
– У тебя свободно? – спросил женский голос.
Я поднял голову – надо мной стояла девушка, вся состоявшая из контраста чёрного и белого, будто сошедшая с фотокарточки двадцатых годов прошлого столетия. Она присела на освобождённую половину скамейки и, повернувшись ко мне вполоборота, закурила.
– Будешь? – девушка протянула мне пачку, я взял папиросу, после чего рука с серебряным кольцом поднесла свою и дала прикурить. – О чём задумался?
К удивлению для себя, не склонного к беседам такого рода, я ответил:
– Думаю над эссе о Цветаевой, – дальше меня перебил кашель, так как курить сигареты я давно бросил, а папиросы пробовал только однажды.
– И как, получается? – спросила девушка, необычно красиво сбросив пепел.
– Нет, не получается, – с досадой ответил я. – Когда-то много помнил, в школе даже большое сочинение написал, а теперь у меня остался только неизгладимый образ, собранный из стёганых, проложенных нетленным слогом, лоскутов самозабвенной работы, гордости, несгибаемого упрямства, презрения к быту, обращений к смерти, церковных куполов, ожидания неизбежного, чужой страны и чужих людей, слов «Елабуга» и «Коктебель»; кофе, сигарет и папирос; камней, бус, колец; привязанного к стулу ребёнка, пересудов, фраз «не мать» и «не поэт», аскетичной худобы, бесцеремонных стуков в дверь, чёрных автомобилей, хромовых сапог; то ли убийства, то ли самоубийства; сомнительной могилы, вездесущей душноты и сборника стихов, купленного на несколько моих студенческих стипендий. А вокруг этого образа Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Булгаков, Есенин, Блок, Маяковский, Гумилёв и Бродский нимбом водят хоровод, приговаривая: «Каблуки. Каблуки. // По ступеням каблуки. // То не женские сапожки, // А мужские сапоги. // Тарабанят по дверям, // Как хозяйским кулаком: // «Отпирай! Выходи! // Совнарком!». Теперь я вообще всё плохо помню, а запоминаю ещё хуже.
– Главное – образ, – выдохнув дым, сказала девушка. – Главное – это то чувство, которое остаётся, когда биография опадает, как осенняя листа. Чувство, как душа, а биография, как тело. Стихи читай, а в грязном белье сильно не капайся, там ключей нет. Ключи вот здесь, – она прижала ладонь к области сердца, и было слышно, как кольцо на её пальце коснулось бус.
– Прямо так и написать? – улыбнулся я.
– Как запомнишь, так и напиши. И не надо ничего чужого читать и перечитывать. Просто напиши всё, что успеешь до рассвета, больше не надо.
– Хорошо, – сказал я, – после рассвета не писать.
– Да. Не пиши. Выйдет всё равно плохо и некрасиво, а так зато честно и своё, – сказала она.
– Да, – согласился я и снова закашлял.
Девушка добавила:
– А закончи непременно стихами. У тебя ведь был какой-то стих?
– Да. Был.
– Ну, вот, – сказала она, затушила папиросу, поднялась со скамьи и пошла.
Уходя, девушка что-то обронила; я наклонился поднять, но ничего не нашёл. Хотел её окликнуть, однако в парке стало по-прежнему пусто; только маленькая синичка сидела на дереве и вертела своей головкой, держа в клюве кольцо. Но стоило мне отвести взгляд, как и она бесследно исчезла, оставив колебаться веточку, ещё не облетевшие листья которой, будто ладонь, помахивали мне на прощание...
Ниже привожу то самое стихотворение.
Я б пришёл к тебе, Марина, на часок,
Если б знать, куда прийти поговорить,
Только толком объяснить никто не смог,
Где тебя, Марина, можно навестить.
Я ходил искать ответ у Пастернака,
Я ходил к Ахматовой спросить.
Мне сказали обратиться к Мандельштаму,
Но его я тоже не могу найти.
Может где-то на повыцветших бумагах
С краю кем-то нацарапан адресок.
Не могли же, как бездомную собаку,
Удушить в петле и бросить в ров.
Не могли же так любители отчётов
Аккуратностью своею пренебречь,
Каждый винтик был у них пронумерован,
Значит где-то и на каждый опись есть
С временами и местами положений,
С чертежами в профиль и анфас
В папке с надписью в четыре буквы «ДЕЛО»,
От которой сердце стынет и сейчас.
Но, наверное, и вправду потеряли,
И тебя, Марина, не найти никак.
Чьи-то тени на крыльце твоём мелькали,
Как судьбы последний чёрный знак.
Меры нет случившейся утрате,
И для травли оправданий тоже нет.
Мы твоё предсмертное проклятье
Пронесём как знамя через век,
Чтоб одумались поборники режима –
Романтизма нет в скрипучих сапогах.
Нашим стань свидетелем, Марина,
Расскажи, о чём не сказано в стихах.
В тихих отзвуках Серебряного века
Прилетай голубкой, прилети.
Как суметь в отчаяние без брега
Жизнь прожить, Марина, научи.
104. Анастасия Заборцева, ученица МАОУ "Женская гимназия". Сыктывкар, Республики Коми
Моя Цветаева
В нашем доме есть большой книжный шкаф. Каждый раз, заглядывая туда, я нахожу для себя новые книги, но я никогда не знаю, на что в первую очередь упадет мой взгляд: на русскую или зарубежную литературу, на стихи или прозу, на современные или классические произведения. Нужно сказать, что, открывая волшебный шкаф без конкретной цели, каждый раз совершаю для себя открытие, начиная знакомиться книгой, которую мне бы и не пришло в голову почитать, не найди я ее у себя дома.
Так, однажды в руки мне попалась маленькая, но очень красивая книжка Марины Цветаевой «Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения». Я знала, что Марина Цветаева – поэт Серебряного века. Открыв сборник на случайной странице, увидела стихотворение «Психея». Прочитав его, поразилась тому, как точно и ярко поэту удалось передать свою мысль, используя минимум строк.
Каждое слово этого стихотворения западало в душу, строки завораживали. В этом произведении чувствовался характер поэтессы. Страстная, импульсивная, необыкновенно притягательная – именно такой она казалась мне. Я удивлялась, почему же Марину Цветаеву привлек образ Психеи?
Именно так началось моё знакомство с творчеством поэтессы. Я ни разу не пожалела о том, что первым, что я увидела в книге, было стихотворение «Психея». Даже спустя несколько лет образ Марины Цветаевой ассоциируется у меня со строками, прочитанными когда-то, строками, словно ставшими эпиграфом к поэтическому миру этой удивительной женщины.
Каждый, по мнению поэта, имеет тело, а вот душу – немногие. Цветаева была одной из немногих:
Я одна с моей большой любовью
К собственной моей душе.
(«Солнцем жилки налиты — не кровью..., 1913)
А вот что я нашла в одном из ее писем: «Я не для жизни. У меня все – пожар! Мне БОЛЬНО, понимаете? Я ободранный человек, вы все в броне. У меня на глубине – НИ-ЧЕ-ГО. Все спадает как кожа, а под кожей – живое мясо или огонь: я – Психея…»
Меня невероятно впечатлили мысли М.Цветаевой. Почему же? Немногие захотят разбираться в своем внутреннем мире, кто-то даже намеренно избегает этого, ведь человек никогда не знает, что найдет в глубинах своей души, а может, и вовсе ничего не обнаружит там, что еще хуже. Остаться наедине с собой – страх для большинства, но не для Цветаевой. Душа интересна, в первую очередь, ей самой, и это делает её незабываемой для других.
Мне кажется, что мы ориентированы прежде всего на окружающую нас реальность, на людей, но совершенно не задумываемся над тем, что представляет собой наш внутренний мир. Благодаря поэту, я поняла, что жизнь – это наши чувства, эмоции и переживания, изменения, которые претерпевает душа, а всё вокруг - катализатор. Окружающий мир не имеет смысла, если ты не умеешь его чувствовать, он обретает жизнь только в сознании тонкой натуры…
Марина Цветаева писала: «Мне плохо с людьми, потому что они мешают мне слушать мою душу или просто тишину». Несложно догадаться, что Психея, которая «пропускает через себя» каждого человека, обречена на одиночество. Большинство людей ей чужды, значит, остается один выход – уединение. Именно так называется одно из стихотворений Цветаевой, написанное в период эмиграции (1934 г.). Тогда её творчество не пользовалось особой популярностью, М.Цветаева ощущала себя одинокой в своих мыслях и переживаниях. При этом в стихотворении она не показывает страданий, ее строки скорее звучат торжественно. Цветаевой чужд мир вокруг, и потому она уходит в себя, в данный момент это ей куда интереснее. Одиночество торжествует, сейчас оно занимает центральное место в жизни поэта. Героиня не находит себе места в окружающем мире, а потому видит в уединении свободу:
Уединение: в груди
Ищи и находи свободу.
Читая эти строки, невольно задумываешься над тем, что душа обречена на страдания и непонимание, поскольку немногим дано её постичь. Цветаева писала: «Не будь души, тело бы не чувствовало боли. Для радости его достаточно».
Марина Цветаева все-таки имела счастье найти родственную душу. Он был поэтом, таким же глубоким и интересным. Об их переписке я узнала из книги «Марина Цветаева; Борис Пастернак. Души начинают видеть». Удивительно, но за время их общения они не виделись ни разу, а ведь это целых 14 лет!
«Мой любимый вид общения — потусторонний: сон. Письмо как некий вид потустороннего общения <…> Я не люблю встреч в жизни: сшибаются лбом». Читая эти строки, поражаешься, насколько всё-таки удивительный человек Марина Цветаева, она и впрямь кажется оторванной от мира, даже встреча с любимым человеком для неё – потусторонняя. В её письмах любовь предстает как что-то неземное, как союз двух душ, которые не привязаны ни к месту, ни к телу. А значит, расстояние не является препятствием.
Что же привлекло мое внимание в этих письмах поэта? В них совсем другая Цветаева: она пишет не о себе – она восхищается Пастернаком, она не занимается рефлексией, а всё время в мыслях проводит с возлюбленным: «Я не скажу, что Вы мне необходимы, Вы в моей жизни необходимы, как тот фонарный шест. Куда бы я ни думала, я Вас не миную. Фонарь всюду будет со мной, встанет на всех моих дорогах. Я выколдую фонарь». В этих строках открывается новая истина: душа восходит на иной уровень, если её кто-то может вдохновить.
Чем же чувства Марины Цветаевой так особенны и не похожи на любовные переживания других людей, почему именно её слова настолько завораживают, почему так остро они воспринимаются. «Пастернак! Вы первый поэт, которого я – за жизнь – вижу. Вы первый поэт, в чей завтрашний день я верю, как в свой. Вы первый поэт, чьи стихи меньше него самого, хотя больше всех остальных», – писала Марина Цветаева. Восхищение – вот чем пропитано каждое слово поэта. Вот почему любовь её будто бы больше и глубже, чем у других. Восхищение – высшая ипостась любви. Это дала понять мне М.Цветаева. Великая награда – найти того, кто будет тебя поражать и очаровывать своими мыслями, работой и творчеством.
Многие считают Марину Цветаеву гениальной. Почему? Раскрыть эту тайну нам помогут строки:
Невозвратно, неостановимо,
Невосстановимо хлещет стих…
(«Вскрыла жилы…», 1934)
Стих ее действительно хлещет. Она начала сочинять с шести лет. Слова сами лились из нее. Время без поэзии она называла небытием. Творец – не тот, кто выдавливает из себя произведения, а тот, у кого они рвутся из недр души.
««Свободная стихия» оказалась стихами, а не морем, стихами, то есть единственной стихией, с которой не прощаются – никогда» («Мой Пушкин», 1937). «Кто такой поэт?» - на этот вопрос она смогла дать ответ. Поэт – это творец, из которого стихи льются сами, тот, кто не может прожить ни дня без сочинения, тот, кто ни за что не простится с любимым делом, тот, для кого нет жизни без поэзии.
…«Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения»… На полке стоит красивая книга Марины Цветаевой, я обращусь к ней еще не раз. Она позволила мне насладиться прекрасным миром поэзии, рассказала о том, что такое душа, любовь, кто такой истинный поэт и о многом другом.
103. Александра Комиссарова, аспирантка философского факультета ИвГУ. Москва
Невозвращение
Отъезд Марины Цветаевой в 1922 году был предрешен её выбором 1911 года в Коктебеле. Она уезжала не в эмиграцию- она ехала вслед за мужем Сергеем Эфроном. Несостоявшийся литератор, воевавший в гражданскую на стороне белых, оказавшийся через 4 года в Праге, идеал, друг и невольный виновник трагического конца. Про него Иосиф Бродский скажет в беседе с Соломоном Волковым: «Я думаю, что случай с Эфроном — классическая катастрофа личности». Семнадцать лет жизни в бедности, трудностях и непонимании на чужой земле не убедили Цветаеву принять новую родину. Век-зверь с разбитым позвоночником (яркий стихотворный мандельштамовский эпитет происходящего в эту пору с Россией) сломал не только собственный хребет, но и многие судьбы. Через несколько месяцев после отъезда Цветаевой отправится из Петрограда в Штеттин «философский пароход». Из Праги Марина Ивановна перебирается с семьёй в Париж, другой Париж. От праздничного и романтического города, оставшегося лишь в воспоминаниях о юношеских поездках и свадебном путешествии ничего не осталось. Эмигрантское общество делится на принимающих и отвергающих новую Россию. Бунин, уехавший в 1920 году, так и не смог до конца жизни смириться с действительностью, но именно он написал, возможно лучшее о своём доме. О своём доме писала и Цветаева, называя его странноприимным, зовущим, но, когда ей пришлось сделать выбор, Москва не приняла её. Цветаева, вписывая своим творчеством себя в будущее, не вписалась в настоящее. Вопрос, можно ли русскому писателю творить вне России был для многих неразрешённым, но только не дня неё. «Я по стихам и всей душей своей - глубоко русская. Поэтому мне не страшно быть вне России. Я Россию в себе ношу, в крови своей» скажет Цветаева парижскому корреспонденту «Сегодня» в 1925 году. Сергей Эфрон, принявший сторону большевиков, бежавший от французской полиции в 1937 году, звал жену с собой. Сын Мур мечтал воссоединится с отцом и сестрой Ариадной, уехавшей раньше отца в СССР. Через год Цветаева решится на отъезд, последнее путешествие. «Всё меня вытолкнуло в Россию, в которую я ехать не могу. Там я не нужна, здесь я невозможна» писала она своей подруге в 1931 году. Внешнее одиночество соседствует со внутренним собственным «я». Говоря о Цветаевой, мы во вторую очередь вспоминаем её знаменитого искусствоведа отца Ивана Цветаева, дочь и сестру, сохранивших наследие поэта, мужа, запутавшегося и предавшего идеалы, расстрелянного через полтора месяца после самоубийства жены о котором он так и не узнал. Цветаева, живя последний год в Париже, возможно, чувствовала себя «второй», мужниной женой, от которой отвернулся весь немногочисленный круг друзей и знакомых. Нина Берберова с сожалением вспоминала, что на отпевании князя Волконского она не подошла к Марине, одиноко стоявшей на тротуаре, а прошла мимо «как все». «Я» есть «я», и это «я» никогда не станет – «ты». И «ты» есть «ты», и это «ты» никогда не сделается как «я». Чего же разговаривать. Ступайте вы «направо», я – «налево», или вы «налево», я «направо». Все люди «не по дороге друг другу». И нечего притворяться. Всякий идет к своей Судьбе. Все люди – solo.»- напишет Василий Розанов в сборнике «Опавшие листья».
Удивительно перекликаются с философом строки, которые она так и не опубликовала, напутствия для детей: «Ну а если вам скажут: «Так никто не делает» (не одевается, не думает и т. д.) — отвечайте: «А я — кто!». Быть кем-то в современном Цветаевой мире было трудно, менялся не только привычный пейзаж, но и менялся взгляд. Невозможность оправдать действительность, остаться в стороне. «Лебединый стан», напечатанный в Мюнхене в 1957 - это позиция. Позиция рыцарства и образ белого движения. Для Цветаевой сомнений не было, она по своей натуре не могла быть «нейтральной», как, например её близкий друг Максимилиан Волошин, о чём он сам скажет своим стихотворением «Дом поэта». Принять происходящее со страной и те обстоятельства, в которых оказалась Марина Ивановна после отъезда, в течении семнадцати лет пребывания в Европе, кочевания по разным городам и углам своей родины после возвращения, казалось невозможным. Но поэт жила, жило и слово, которое ждало своего часа. Теперь, глядя на опошлившийся образ Серебряного века мы можем бесконечно рассуждать, к какому литературному направлению принадлежала Цветаева, или она всё же «стояла особняком», оправдывать свои ошибки её лирикой, выносить вердикт, что она хороша только для молодёжи, в отличии от Ахматовой, ценимой дамами за сорок. Судить о поступках, искать виноватых, рассуждать о возможности другого исхода, упрекать в жестокости и слабости - не лучшее дело. «Той России — нету. — Как и той меня», напишет Марина Ивановна в 1931. Россия Цветаевой исчезла в октябре 1917 года в сизой дымке поезда Феодосия -Москва. Голодные дни, ужас происходящего и неприспособленность. «Мы?— вне, мы?— над, мы давно. Вам?— быть, мы?— прошли. Мы?— раз навсегда. Нас?— нету»- ноябрьские тетради. Пасынки времени, не успевшие принять новый быт, не чувствующие себя нужными. Именно ощущение ненужности новому миру и сыну подтолкнёт Цветаеву к концу.
«Внутренняя эмиграция — эмиграция в Царство Божие»- скажет поэт и философ Владимир Микушевич. Марина Ивановна не была религиозна, тем не менее, чувствовала силу таланта, дарованного ей свыше. Влюбленная в «своего» Пушкина она будет отпета 31 августа 1991 года в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот, где 160 лет назад её кумир венчался с Натальей Гончаровой. В эссе Цветаевой «Мой Пушкин» есть такие строки: «Памятник Пушкина был и моей первой встречей с черным и белым: такой черный! такая белая! — и так как черный был явлен гигантом, а белый — комической фигуркой, и так как непременно нужно выбрать, я тогда же и навсегда выбрала черного, а не белого, черное, а не белое: черную думу, черную долю, черную жизнь. ..»
Жизнь и судьба Марины Цветаевой- трагедия «не». Несостоявшееся семейное счастье и неспособность выживать, неумение приспосабливаться и непринятие окружающей действительности, неудачный отъезд и невозвращение на родину, несуществующая страна и невозможность возврата к тому, прежнему миру, который она хранила в себе. Десять лет с 1945 года будет создавать Борис Пастернак, эпистолярный друг Цветаевой, роман «Доктор Живаго», который принесёт ему Нобелевскую премию. Человек, верный своему предназначению и стихия, сметающая всё на своём пути. Катастрофа личности и времени. Таким человеком была и Марина Ивановна. Её голос звучит из- под земли, даже тогда, «когда света нет».
102. Анастасия Трубачева, студентка заочного отделения техникума библиотечных и информационных технологии по специальности "Библиотековедение". Санкт-Петербург
Париж
Париж встречал с нетерпением, трепетно относился к каждому, кто решил ему доверить свои самые сокровенные мысли. Летний Париж особенно уставал к концу дня, когда многочисленные гости устремлялись на его улицы, притягательные французским шармом и загадочным мерцанием огней. Вечером город мечтал, погружаясь в меланхолию. Он сонно кутался в лёгкий ветерок, прячась за кратковременным прохладным дождём и мелодиями уличных музыкантов. Они не пугались погоды, наоборот, наперекор ненастью отчаянно играли под открытым небом на скрипках, аккордеонах, а порой и вовсе собираясь в маленькие оркестры.
Мужчина и женщина не спеша прогуливались по Монмартру - обычная на первый взгляд пара, выбравшая местом для свидания центральную улицу столицы Франции. Но… Только представьте, ради них Париж сбросил оковы сна, с интересом следя за каждым их шагом.
Рядом, «слегка соприкоснувшись рукавами», не произнося ни слова. В какой-то момент она, в надежде согреться, взяла его под руку, искоса наблюдая за реакцией мужчины. Он не был против, даже и не заметил жеста. Лицо мужчины не изменило своего выражения. Всё также задумчиво пребывал в молчании. На лбу пролегла складка, чуть полноватые губы сжаты, острые скулы.
Она посмотрела прямо перед собой, вспоминая всё, накопленное за эти годы. Он первым написал ей, чем немало удивил. Строки восхищения, наполненные глубоким смыслом и… чувством. Она перечитывала их снова и снова, пока они не остались в памяти на открытой новой странице в книге жизни. Дрожащей рукой выводила ответ, нервно ходила по комнате в ожидании конверта, а когда получила, обессиленно опустилась на стул, откладывая прочтение на потом. Сдалась, или решилась – сама не знала. Пробежала глазами по строчкам, любуясь почерком и наклоном букв. И не сомневаясь бросилась с головой в роман в письмах.
Разозлилась, когда сорвалась очередная встреча с ним. «Всё прекратить, немедленно!» - пронеслось в голове. Подбежала со стопкой писем к камину. Голодное пламя тянуло свои языки – чувства для него самый лакомый кусочек, глубокое наслаждение. В последний момент письма высыпались из рук прямо на коврик у камина. «Знак! Это знак!» - шептали пересохшие губы. Она упала на колени, собирая и прижимая конверты к груди. Попытка сжечь любовь провалилась. А глаза застилала пелена. Неслыханно! Ведь никогда не плакала! Откуда эти слёзы?!
Знала, что он бросил жену и ребёнка. Влюбился, как мальчишка в молоденькую девчонку. Скандал! Была уверенна: если бы их встреча состоялась раньше, то сейчас они были бы вместе. Дискутировали о поэзии, чувствах, временах года, да Бог знает, какие темы подверглись бы обсуждению двух родных по творчеству людей.
Вместо этого…
Бесконечные письма, долгожданные мысли, важные слова.
Слыхано ли, десять лет ждать встречи? Где Ваша гордость, Марина Ивановна?! А она именно в нём, в этом самом ожидании, в наконец-таки пересечении дорог судеб.
Приехала в Париж на конференцию простым зрителем. Его выступление произвело настоящий фурор! Борису Леонидовичу Пастернаку стоя рукоплескала публика. Овации не прекращались несколько минут. После ассамблеи каждый почитал за честь пожать руку поэту. Она же стояла чуть поодаль, терпеливо дожидаясь своей очереди. Он улыбнулся, увидев её, в глазах появилась теплота. Борис Леонидович кивнул. Узнал. Быстро высвободился от опеки зрителей и подошёл ближе. За стуком своего сердца она разглядела его усталость, круги под глазами и нервно подёргивающиеся уголки губ. Не заметила, как покинули шумную залу, но почувствовала, что остались вдвоём. Могли бы поговорить о чём угодно, ведь столько невысказанного, отчаянно ожидающего своего часа слов и мыслей накопилось за эти годы. Вместо этого сухое приветствие, полу молчание за столиком в кафе. Им бы наверстать упущенное время!.. Но он всё напоминал о своём нездоровье и нежелании ехать в Париж, нервно ослаблял узел галстука, словно тот мешал спокойно дышать. Она отвечала, часто невпопад. Они словно были на разных полюсах, в противоположных концах земного шара.
Не так ей представлялась эта встреча.
Перегорели. Связывающая души нить ослабла, готовая вот-вот порваться, но держалась едва, наверное, только благодаря воспоминаниям. Но, что удивительно не было больно. Только пусто. В сердце, в груди, в мыслях.
Запоздалая встреча.
Несвоевременная встреча.
«Невстреча» - чудесное определение несчастья.
Вспомнила строки – пророчества:
версты, дали…
Не расстроили — растеряли
Теперь вынуждена была признать, что своей рукой вывела историю не о них и не про них. А сейчас наблюдала словно со стороны за притяжением чужих друг другу людей. Это было с ними, но с другими. Явно не с теми, кем они являлись в момент долгожданной «невстречи», в прогулке по Монмартру в чужой стране города, где на каждом шагу любовь. Её пробила дрожь, заметно стало холоднее. Пропасть становилась всё больше. В попытке спастись она схватилась за его руку, но там… ничего. Тепло тела другого человека, не больше. Пустота, от которой только липкий страх. Она – разочарование. Они – не сбылись.
Увы, Марина Ивановна, вы действительно ошиблись.
Париж наблюдал за мужчиной и женщиной, идущими в своих чувствах в никуда. Город провожал их взглядами уличных фонарей, недоумевая, почему он – всегда любовь. Порой, чтобы сохранить равновесие, он делает исключения. Только о расставаниях говорить не принято. Но на этот раз Париж не был уверен. Он отчего-то знал, что даже спустя много лет Марина Ивановна и Борис Леонидович будут его самым большим горьким воспоминанием…
Примечание
В июне 1935 года в Париже состоялась Международная антифашистская конференция писателей в защиту культуры, где выступал Борис Леонидович Пастернак. Марина Ивановна Цветаева же была простым зрителем. После ассамблеи спустя 10 лет эпистолярного романа наконец и состоялась та самая «невстреча» двух поэтов.
101. Екатерина Фадеева, студентка Владимирского государственного университета имени А.Г. и Н. Г. Столетовых
«Reconnaissance» Марины Цветаевой
Если слово за словом, что цвет,
Упадает, белея тревожно,
Не печальных меж павшими нет,
Но люблю я одно — невозможно.
И. Анненский
Драматические произведения Марины Цветаевой, как и ее стихотворения, поражают головокружительной глубиной сюжета, красотой слога, плавными перекатами рифмы. «Я стала писать пьесы – это пришло, как неизбежность, – просто голос перерос стихи...» – говорила сама поэтесса. Искренними ли были эти слова? Кажется, ответа мы уже не узнаем, однако тот яркий, резкий порыв души Цветаевой создал те жанры, которые еще предстоит открыть как самостоятельное явление и литературоведению, и театру.
Одной из первых пьес поэтессы стала «Метель», написанная в 1918-ом году. Крушение эпохи, новая, еще неизведанная, но уже слегка пугающая своей зыбкостью действительность... В ту пору рождается «reconnaissance» Марины Цветаевой. На страницах ее дневника вскоре появится запись, объясняющая многое: «Узнавать — вопреки всем личинам и морщинам — раз, в какой-то час узренный, настоящий лик». Узнавать свою судьбу, свою любовь, которая истинна и неповторима, пускай порой и невозможна. Узнавать друг друга даже в сумраке ночи, когда снег уже отнимает надежду увидеть свет и душа хочет вырваться, чтобы снова оказаться свободной!..
Образ метели, зимы был навсегда повенчан в сердце Цветаевой с Александром Сергеевичем Пушкиным, который являлся для нее больше, чем всем, был образом истинного труда и истинных сил природы. «О, как я вижу эти нагруженные снегом плечи, всеми российскими снегами нагруженные и осиленные африканские плечи!..» – пишет поэтесса о памятнике Пушкину. Это «то, что вечно». Творчество, которое остается навсегда, как нам дается благодать, сочувствие и тепло. Во имя этой великой цели оно способно противостоять любой непогоде на своем пути!
Конечно же, мотив метели, узнавания лика тесно переплетается в нашем сознании с творчеством Александра Блока, его поэмой «Двенадцать». Неожиданно Цветаева, та самая, что гордо заявляла о позиции вне направлений, перекликается "на воздушных путях" с символистами: мы видим гадание и узнавание сквозь метельные и вьюжные россыпи. Свободная стихия поэтических строк открывает путь в невозможное.
Reconnaissance сквозь метель... Об этом важном понятии написана пьеса Цветаевой. Является ли произведение побегом от суровой действительности тех лет? Споры об этом, раз вспыхнув, не хотят умолкать.
«В ночь на 1830 год, в харчевне, в лесах Богемии, в метель» мы встречаемся с несколькими загадочными лицами. Кто-то сокрыт от нас плащом, кто-то – открыт настолько, что читатель способен разгадать его действия наперед. Тайна, смешанная с суровой обстановкой харчевни. Реальность, пронизывающая темный уголок тайны.
Под крышей встречаются прошлое и настоящее – старуха и дама, которые думают и говорят о любви. Для прошлого это чувство легко и задорно, как весенняя бабочка. Оно неожиданно появляется, порхает и исчезает, не оставляя глубокого следа. «То, что Король подарил шутя, // В час, когда стража уснула в будке, — // Можно и должно принять как шутку», – произносит старуха.
Для дамы любовь – повод, сценическая машинерия, отправляющая ее в долгий путь по заснеженным дорогам и неистовой пурге. В этом пути за пределы любых сцен — смысл жизни графини, ее главная цель, без которой мир оказывается лишь существованием.
Сильнейший порыв метели – и на пороге новый гость. Его привела за руку сама природа, сам мир, который жаждет гармонии. Это узнавание. Это «reconnaissance» Марины Цветаевой.
«Все как раньше: в окна столовой // Бьется мелкий метельный снег, // И сама я не стала новой, // А ко мне приходил человек», – о том же, только с очень личным пониманием гармонии, строки Анны Ахматовой. У Цветаевой другая мысль, о всеобщей гармонии, раскрывающейся в мечте о настоящей любви. Дама в плаще чувствует, что встретила человека, предназначенного небесами. Возможно, она уже встречала его раньше. Несколько лет назад? Или несколько эпох назад, эпох бытия самой природы?..
«Вся Ложь звала тебя назад, // Вся Вьюга за тебя боролась», – медленно произносит господин в плаще. Дама вторит ему, словно во сне: «Я где-то видела ваш взгляд, // Я где-то слышала ваш голос…» Их души, преодолев нити времени, эту пряжу веков и судеб, снова встретились и узнали друг друга. Меняются века, проходят тысячелетия, тела приобретают другую форму, но две души, которые навсегда связаны, встречаются вновь. Пусть в одной из жизней они не будут вместе, зато сколько сотен шансов их ожидает впереди...
В 1860-ом их душам не суждено воссоединиться. Графиня замужем, и истинной любви невозможно избавиться от холодных оков предубеждений. Князь Луны, её вечный возлюбленный, понимает это и уходит навек. «На-век» – написала бы Марина Цветаева. Ведь век для любви – лишь миг.
Возможно, эти души встретятся сейчас, в нашем мире, на сцену которого пришлось выйти нам. Несомненно, это произойдет, таков закон «Метели». Нужно лишь помнить о «reconnaissance» и забывать о школьных законах природы, открывая законы времени.
Страннице — сон.
Страннику — путь.
Помни. — Забудь.
М. Цветаева
100. Юлия Казакова, студентка-музеолог СПбГИК
М. и З.
«Бывают странные сближенья…»
А.С. Пушкин
В 1937 г. в очерке «Мой Пушкин» (очерк – слишком строго для той дневниковой откровенности) М. Цветаева пишет: «Мой первый Пушкин – «Цыганы». Таких имен я никогда не слышала: Алеко, Земфира, и еще – Старик». Подумать только – Земфира! Знала ли Марина Ивановна, что через время, много позже нее, будет еще одна Земфира – не цыганка, без Алеко и Старика, но такая же вольная и смелая? Земфира-поэт, Земфира-музыкант, Земфира-скандал? Но Земфира случилась. И случилась любовь – до надрыва и до крика.
Любовь, возможно, неосознанная («и любить тебя неосознанно, нечаянно»), но не теряющая от того в своей прочности. Удивительным образом тексты Земфиры очень часто отсылают нас к текстам М. Цветаевой, что заметно не сразу, наоборот, творчество их кажется максимально друг от друга далеким. Но при ближайшем рассмотрении понимаешь, что версты, мили – это не про них, что несходство их, как говорится, гораздо меньше расстояния между Онегою и Печорою, ну а в нашем случае – между Белой и Москвой.
«В утренний сонный час, час, когда все растаяло, я полюбила вас, Марина Цветаева…» – признание в любви поэту его же словами, в чем особая близость и особая смелость. В манере любить – бесстрашно и бесповоротно, любить во все стороны, искать в любви душу и тем обрекать себя на женщину, кажется, больше боясь не любить вообще – в этом точка их наибольшего сближения. В их текстах о любви напряжение, страсть, ток – высоковольтная эротика! Так, интертекстуальность композиций Земфиры проявляется на уровне образном. Любовь – это руки, прикосновения, волосы, шрамы:
Рука, к которой шел бы хлыст, и — в серебре — опал. (М.Ц.) Мне бы хотелось, рисовать твои руки, читать твои мысли… (З.) И руку движеньем длинным Вы в руку мою вложили, и нежно в моей ладони помедлил осколок льда. (М.Ц.) Я держу тебя за руку, и все расплывается… (З.) Есть женщины. — Их волосы, как шлем… (М.Ц.) Я так и застыла взглядом: волос рыжеватый мех (М.Ц.) Люблю твои запутанные волосы... (З.) Любовь, это значит... – Храм? Дитя, замените шрамом на шраме! (М.Ц.) Не смотрите – эти шрамы не про вас... (З.)
Следующий уровень интертекстуальности композиций Земфиры – мотивный. Мотив суицида (и шире – мотив смерти), пронизывающий многие песни Земфиры, встречается и у М. Цветаевой:
Вскрыла жилы: неостановимо, невосстановимо хлещет жизнь…(М.Ц.) Отказываюсь — быть. В Бедламе нелюдей отказываюсь — жить. (М.Ц.) Еще меня любите за то, что я умру. (М.Ц.) Я выбирала жизнь, стоя на подоконнике. (З.) Пожалуйста, не умирай, или мне придется тоже. (З.)
Также стоит отметить повторяющийся мотив размышлений автора о своих произведениях:
Моим стихам… — Нечитанным стихам! ...настанет свой черед. (М.Ц.) Мои песни однажды покинут меня. (З.)
Третий уровень интертекстуальности стихов Земфиры – морфологически-синтаксический. Часто употребляется частица «не», слова, ее имеющие, могут составлять целые ряды:
И убить тебя неосознанно, нечаянно… (З.) Хочется быть невозможной, немыслимой, недопустимой, неправильной. (З.) Невозвратно, неостановимо, невосстановимо хлещет стих. (М.Ц.)
И не надо никого, и даже мыслей… (З.)Мне ль, которой ничего не надо… (М.Ц.) Не надо мне ни дыр ушных, ни вещих глаз. (М.Ц.)
Между ними был и прямой диалог – в «Поэме Горы» М. Цветаевой читаем:
Гора говорила, что коемужды
Сбудется — по слезам его.
<…>
Еще говорила, что это — демон
Крутит, что замысла нет в игре.
Гора говорила, мы были немы.
Предоставляли судить горе».
У Земфиры в песне «Гора»:
Врёте. Вы все врёте.
И гора говорит «Нет!»
И вот мы поставили этих женщин в один ряд, столкнули лбами эпохи, жанры, почерки, столь далекие и увидели, что в текстах Земфиры действительно встречаются те же образы, мотивы, речевые конструкции, что и у М. Цветаевой – не те же самые, но такие же, переосмысленные. Как же объяснить этот взгляд в одну сторону? Назовем это цветаевским мифом, который, быть может, самой Земфирой в ее тексты не закладывался («дар напрасный, дар случайный»), но тем интереснее его там обнаружить. И это действительно дар – дар любви и трагизма двух спартанских душ всем нам, любить так и не научившимся, любви боящимся, любви во всей ее сложности и широте не принимающим.
99. Рустам Мавлиханов, инструктор по туризму. Салават, Башкирия
Три стихотворения
В 1933 году эта несвятая троица (Есенин, Маяковский и Цветаева – прим. ред.) отправилась в Европу. Все они были уже увенчаны славой и причащены медными трубами, все были состоявшимися литераторами с бесконечными рядами шкафов, заполненных скелетами. Все они чувствовали приближение смерти, но больше того – удушающую атмосферу посткорниловской России. И их страсть, их отчасти искусственный треугольник был для них, вероятно, пропеллером аэроплана, что даст если не крылья, то глоток воздуха. Не нам судить, сколько людей вихри их путешествия – Варшава, Берлин, Париж, Лондон, Рим – втянули, перемололи и бросили оземь.
Как писала Татьяна Яковлева, они ворвались в размеренную богемную жизнь Парижа как монголы – дикие и необузданные. Хэмингуэй собирался стреляться с «этим гунном» Маяковским, Пикассо пытался похитить Марину Ивановну – даже нанял апашей с Бельвиля, Владимир завёл интрижку с Сильвией Бич. Казалось, этот джаз с нотками ноктюрна будет вечным, и кто знает, чем бы закончилось нашествие "ветра с востока, что передует ветер с запада", если бы не рука лукавой судьбы, направившая и разрешившая страсти, обуревавшие эти великие души.
18 октября 1933 Сергей женился – назло друзьям – на Софье Толстой, унаследовавшей деспотичность деда. Конечно, его лёгкий нрав долго не выдержал, и, вскоре порвав отношения с супругой, Есенин бежал в Биарриц к Марине. Они уехали с мрачного бискайского побережья в Италию: к флорентийским лилиям и «Ave, полная благодати» над закатным Фьезоле, что так напоминали Марине об Анне, о подаренном ею стихотворении, об их гремучем романе из ревности и восхищения на жгуче-белых скалах Митилини; к праздному счастью Капри – "русского ковчега" и непотопляемого философского парохода; к щекочущим нервы гипсовым фигурам в Помпеях, застывшим в вечном ужасе пред слабым отражением того апокалипсиса, которым обернётся рождение ХХ века; к эху сардинских теноре в сложенных титанами нурагах; и просто есть сыр и пить вино. На Рождество их пригласил знакомый Маяковскому по поездке в Мексику подполковник Батлер Эймс. Все вместе они замечательно, судя по письму Марины Ахматовой, встретили праздник на купленной американцем вилле Бальбьянелло: «Серёженька смотрел в серые волны озера и что-то говорил. Как будто о моих предплечьях, о вине в моей руке… а оказалось – о вине моей руки».
Наутро Сергей Александрович уехал в Венецию и через 2 дня, 28 декабря, застрелился в номере Luna Baglioni. В его предсмертной записке было одно стихотворение:
Подавись ты своей земляникою!
Волос твой – не медвяная рожь.
Ты, собака больная и дикая,
Спорыньи сеешь чёрную ложь,
И перчатки твои перепутаны,
И шаги твои – грохот камней.
На какую же выменял суку я
Знойнокожую лань Шаганэ!»
Смерть друга и поклонника тяжело сказалась на Марине Ивановне. Она в сердцах прокляла Владимира и умчалась в Париж к мужу, резиденту департамента внутренней разведки Сергею Эфрону. Маяковский взорвался:
Что проклинаешь,
как Папа
Германию,
За интердиктом –
анафема?
Выжгла
мне душу
чадящим пожарищем
И плачем своим
по кудрявому!
Мне ли, громаде,
Кому
быть соперником?!
Мне ли
к удавке
примериться
шеею?!
В цепи б тебя,
как когда-то
Коперника,
И провертеть
галилеево.
Он связался с бойцами другого поэта, Габриеле д’Аннунцио, выступал на митингах, захватывал мэрии, и, как результат, весной его нашли повешенным на цветущей яблоне в Бергамо.
Теперь Марина раскаивалась в разрыве с Владимиром Владимировичем. На грани сумасшествия, она стала навещать могилы любимых, собирая там "стебель и ягоду". Её часто видели бесцельно бродящей то по Монмартру, то по Замоскворечью; затем она решила проехаться по России. В последний день холодного лета 1935 года Марина Цветаева бросилась под поезд на глухой привятской станции. При осмотре в кармане её пальто было найдено написанное на полях газеты стихотворение:
Нагадала волжанка мне - чёрная,
Зачерпнута из омута чертом ли:
Не зовись горькогубо - рябинушкой,
Причастись, да ступай. Под осинушку.
По алтыну греша да по грошику,
Так истёрла две глыбы я в крошево.
Дура дурой жила, дурой кончила,
Как Иудушка Ис-кареочая».
Из книги "Закат империй в зеркалах культуры", Рафал Вильчур, Краков, 1938. Гл. 7 "Падение Петербурга"
Примечания:
флорентийским лилиям и «Ave, полная благодати» - отсылка к стихотворению Марии Юзефовны Конопницкой (1842-1910), одной из самых популярных после войны поэтесс Польши;
Митилини - главный город острова Лесбос, родина Сапфо;
теноре - полифоническое пение Сардинии;
нураги - мегалитические крепости бронзового века Сардинии;
"стебель и ягоду" - стихотворение Цветаевой
98. Игорь Сухих, критик, литературовед, доктор филологических наук, профессор СПбГУ. Санкт-Петербург
Цветаева: поэт как критик
Критик: следователь и любящий.
Критик: увидеть за триста лет и за тридевять земель.
М. Цветаева. Поэт о критике
В автобиографии, видимо, последней (Январь 1940, Голицыно), Марина Цветаева в заключительном абзаце перечисляет «прозу», среди прочего упоминая «Статьи: “Искусство при свете совести”, “Лесной царь”».
На самом деле, в наиболее полный (на сегодня) семитомник входит в десять раз больше - двадцать! – критических «статей, эссе» - от девической «Волшебство в стихах Брюсова» (1910; МЦ – восемнадцать, но гимназистка уже издала первый сборник стихов «Вечерний альбом») до итогового «Пушкин и Пугачев» (1937).
Чрезвычайно важна последняя фраза автобиографии: «Вся моя проза – автобиографическая». Поэтому отнесение двойчатки «Мой Пушкин» (тоже «юбилейный» 1937) в другой, автобиографический, раздел чисто формально. Все статьи МЦ написаны одной рукой, выдержаны в едином стиле.
В недавней юбилейной статье об Аполлоне Григорьеве (Новый мир, 2022, № 8) я упоминал, что шестидесятые годы девятнадцатого века были золотым веком литературной критики. Вторым ее золотым веком оказался век серебряный. Практически все заметные писатели/поэты эпохи занимались сочинением статей и рецензий (у Мережковского, Брюсова, Андрея Белого их набрались целые тома – библиотека). Эстетические битвы на журнальных страницах и в зрительных залах (акмеисты против символистов, Чуковский против футуристов, футуристы против «грязной слизи книг, написанных этими бесчисленными Леонидами Андреевыми») вызывали огромный интерес. Не многостраничный журнальный текст, а хлесткий газетный отзыв, фельетон, свободное размышление – эссе – становится главным жанром эпохи. Общий стиль объединяет И. Анненского и К. Чуковского, Ю Айхенвальда, Н. Гумилева и В. Маяковского.
Цветаева не успела на этот праздник непослушания. «Первая статья в жизни – и боевая» (на самом деле, вторая, но «Волшебство… Брюсова» не было опубликовано и не было боевым) «Световой ливень» написана уже в эмиграции (1922). С нее и начинается автобиографическая проза, которую можно назвать и критической (понятие, применявшееся к А. Блоку), и лирической, и собственно эссеистикой, узнаваемой едва ли не с любого абзаца, одного предложения.
На самом деле, Цветаева воюет редко. Боевыми/полемическими можно считать, пожалуй, лишь «Поэт о критике» (1926; принципиальный спор с Г. Адамовичем, сопровожденный многостраничным «Цветником» цитат из его статей) и «Мой ответ Осипу Мандельштаму» (1926; резкая оценка книги бывшего друга «Шум времени» об отношении к императорской России, белой армии и пр.)[1]
Она с равным интересом пишет об уже признанных поэтах, далеких и близких (Жуковский, Пушкин, Маяковский, Рильке), и о тех, о ком, пожалуй, не мог бы/не захотел написать почти никто («Кедр», 1924 - «апология» книги князя С. М. Волконского «Родина»; «Поэт-альпинист», 1935 - рецензия на сборник стихов трагически погибшего юного друга Н. Гронского). Причем – случай для довоенной литературы нерядовой – она говорит о русской культуре поверх барьеров. Антиподы Маяковский и Пастернак, «из всех детских книг самая любимая» советская «Детки в клетке» С. Маршака и «высокий лад и слог» поэта-альпиниста Н. Гронского – звенья одной цепи, общее дело литературы.
Главным героем критики МЦ все-таки оказывается Борис Пастернак. Ему так или иначе посвящено три эссе. В критическом томе около 400 упоминаний его фамилии.
Выделю, пожалуй, две главные черты критической прозы МЦ: ее рецензия/портрет всегда шире предмета; она предпочитает логической цепочке рассуждений/наблюдений разветвленную метафору, эссенцию, афоризм.
Она не аргументирует, а формулирует. Статья-параллель «Эпос и лирика современной России» (1933) имеет подзаголовок «Владимир Маяковский и Борис Пастернак». Основное противопоставление задано уже заглавием. Обычный, дюжинный критик-справочник (определение МЦ) и строил бы композицию статьи на жанровой/родовой антитезе. «Единственный справочник: собственный слух и, если уж очень нужно (?) - теория словесности Саводника: драма, трагедия, поэма, сатира, пр.», - полусоглашалась Цветаева[2].
Но сама она делает по-другому.
«Есть формула для Пастернака и Маяковского.
Это - двуединая строка Тютчева:
Всё во мне и я во всем.
Всё во мне - Пастернак. Я во всем - Маяковский. Поэт и гора. Маяковскому, чтобы быть (сбыться), нужно, чтобы были горы. Маяковский в одиночном заключении - ничто. Пастернаку, чтобы были горы, нужно было только родиться. Пастернак в одиночном заключении - всё. Маяковский сбывается горой. Пастернаком - гора сбывается».
И еще: «Маяковский отрезвляет. Пастернак завораживает.
Когда мы читаем Маяковского, мы помним всё, кроме Маяковского.
Когда мы читаем Пастернака, мы всё забываем, кроме Пастернака».
И еще: «У Маяковского мы всегда знаем о чем, зачем, почему. Он сам - отчет. У Пастернака мы никогда не можем доискаться до темы, точно все время ловишь какой-то хвост, уходящий за левый край мозга, как когда стараешься вспомнить и осмыслить сон.
Маяковский - поэт темы.
Пастернак - поэт без темы. Сама тема поэта».
Исходная антитеза превращается в «сад расходящихся тропок» варьируется даже не десятках - в сотнях противопоставлений поэтов все по новым и новым признакам/основаниям. Вся статья – больше двадцати страниц кратких абзацев – построена как этакое/некое стихотворение в прозе. Ее нельзя прочесть залпом, пробежать по диагонали. Каждая метафора и антитеза требует остановки, вдумывания, соотнесения с целым.
В результате возникает образ двух равновеликих, но несовместимых поэтических вселенных, между которыми в финале вдруг обнаруживается общность по двум, опять-таки парадоксальным, признакам: отношению к России («Здесь Пастернак и Маяковский - единомышленники. Оба за новый мир… <Однако и здесь> Маяковский: ведущий - ведомый. Пастернак – только ведомый») и пробелу песни («В Пастернаке песне нету места, Маяковскому самому не место в песне. Поэтому блоковско-есенинское место до сих пор в России “вакантно”».
Что-то в этом бесконечном метафорически-афористическом полотне можно оспорить, но вряд ли его можно продолжить или превзойти. Фирменный стиль МЦ узнаваем мгновенно.
Но и этого показалось мало. В статье МЦ «Поэты с историей и поэты без истории» (увы, известной только в обратном переводе с сербскохорватского) возникает еще одна - теоретическая - антитеза опять-таки реализованная в цепи метафор-афоризмов.
«Все поэты делятся на поэтов с развитием и поэтов без развития. На поэтов с историей и поэтов без истории.
Первых графически можно дать в виде стрелы, пущенной в бесконечность, вторых - в виде круга».
И далее подробно – опять в форме метафорических вспышек-антитез – рассматривается поэтика Пастернака: «Круг, в котором Б. Пастернак замкнулся, или который охватил, или в котором растворился, - огромен. Это - природа. Его грудь заполнена природой до предела <…> До Пастернака природа давалась через человека. У Пастернака природа - без человека, человек присутствует в ней лишь постольку, поскольку она выражена его, человека, словами. Всякий поэт может отождествить себя, скажем, с деревом. Пастернак себя деревом – ощущает». По пути возникают и разнообразные характеристики поэтов с историей – Гете, Пушкина, Блока.
Академическое литературоведение открыло продуктивность «идеи пути в поэтическом сознании Ал. Блока» (Д. Максимов) только через четыре десятилетия.
Цветаевское мой Пушкин при смене темы превращается в мой Жуковский, Маяковский, Есенин, Пастернак и т. д., в конечном счете – мою литературу. На героев критических (как и мемуарных) эссе МЦ смотрит изнутри – требовательно и влюбленно (следователь и любящий).
Как поэт на поэтов.
Слово «поэт» четырежды повторяется в заглавиях цветаевских эссе. Однако «Искусство при свете совести» (1932) оканчивается так: «Быть человеком важнее, потому что нужнее. Врач и священник нужнее поэта, потому что они у смертного одра, а не мы. <….> Зная большее, творю меньшее. Посему мне прощенья нет. Только с таких, как я, на Страшном суде совести и спросится. Но если есть Страшный суд слова - на нем я чиста».
Критика Цветаевой – слово поэта. Ее интересно читать и перечитывать.
Примечание
[1] «Это книга презреннейшей из людских особей – эстета <…>, вся <…> гниль, вся подтасовка, без сердцевины, без сердца, без крови…» Журнал «Современные записки» отказался печатать эту инвективу на «своего», статья появилась лишь в год столетия МЦ (1992).
[2] Учебники В. Ф. Саводника (1874 – 1940) широко использовались в русских гимназиях.
97. Валерия Карелина, студентка Санкт-Петербургского государственного университета Петра Великого. Санкт-Петербург
Марина Цветаева
Этим летом была в Татарстане. 4 часа езды до маленького городка Елабуга, и я стою перед домом-музеем и читаю табличку: «В этом доме с 19-20 по 31 августа 1941 года провела последние дни жизни русская поэтесса Цветаева Марина Ивановна».
До этого времени, честно признаться, я была лишь немного знакома с её творчеством. «Мне нравится, что вы больны не мной…» - были мои любимые строки, и они же единственные, более я не знала. А когда представился шанс ненадолго прикоснуться к миру, где, пускай и всего неделю, жила Марина Цветаева… По возвращении домой я искренне загорелась идеей познакомиться с историей этой сильной женщины.
Она была тонкой и чувственной - поэтесса с нелёгкой судьбой. Марина Цветаева воспитывалась в любви к языкам, искусству и вскоре сама подарила миру свое творчество.
Кто бы мог подумать, что за строгими чёрными буквами прячется нежная светлая натура? Поэтесса перекладывала на бумагу бередящие сердце чувства и переживания. Для неё это было, безусловно, ремеслом, потому что так она зарабатывала на жизнь. Но талант и кропотливый труд М. Цветаевой не поставили на ней сухой, грубый штамп ремесленника, её имя навсегда сохранилось в вечности - сквозь года проносится добрая память о творчестве поэтессы.
Она писала про жизнь, отражала в словах любовь: её стихи – палитра красок, выразительные рисунки, в которых теплится огонёк исключительного дара.
Нам могут быть не всегда понятны поступки, которые совершает человек. Но можем ли мы в полной мере осуждать его за непростой характер или за горести жизни, которые ему пришлось совершить? Как бы то ни было, за тяжелыми и сложными решениями, за сильными и мудрыми произведениями стояла хрупкая девушка, женщина, которая всем сердцем желала покоя и радости себе и своей семье.
96. Елена Долгопят, прозаик. Москва
Эссе Марины Цветаевой «Пушкин и Пугачев». 1937 год.
Отчего нет войны в вашем перечне стихий (которые гибелью грозят), Марина Ивановна?
Что есть? Жуть из сказок, метель, чума, жар (тайный), бунт. Но не всякий. Я понимаю, понимаю, да вы и сами объясняете для непонятливых: «Декабрьский бунт бледнеет перед заревом Пугачева. Сенатская площадь – порядок и во имя порядка, тогда как Пушкин говорит о гибели ради гибели…». Вот и война – если и не порядок, то во имя порядка, всегда-всегда-всегда.
Вам же, Марина Ивановна, порядок – тоска смертная, вам бездна нужна, край.
Вот человек на самом на краю. Заглядывает вниз (не гляди, не гляди, там Вию подняли веки). Но смертный глядит – прямо в черные, неподвижные глаза. Жуть!
Да ведь каждый на краю, Марина Ивановна, и поэт, и домохозяйка, и царь, и царица, и волк, и девица. Спасения нет. Но можно, можно не глядеть.
Вам не глядеть – нож острый.
Из «Капитанской дочки» вы взяли да вычеркнули капитанскую дочку. Марина Ивановна – Марью Ивановну. Стихия – порядок.
Ваш в повести только Вожак (Вожак да метель, из которой он явился.)
Вот что я вам хочу сказать про Вожака.
Он ведь сын Бездны, как Христос - сын Божий. И живет Вожак совсем человеческую (совсем разбойничью) жизнь, а Петруша Гринев об этой его жизни свидетельствует. «Капитанская дочка» - «Евангелие от Гринева».
И тайная их вечеря, вот она, глазами Петруши: «Необыкновенная картина мне представилась: за столом, накрытым скатертью и установленным штофами и стаканами, Пугачев и человек десять казацких старшин сидели, в шапках и цветных рубашках, разгоряченные вином, с красными рожами и блистающими глазами».
Казнили Христа, казнят и разбойника. Вожака. Бездну.
Да разве можно казнить бездну или метель, или стихию (или стихи). Нет, они бесплотны, бескровны, но жаждут крови (и стихи, и стихи, - правда, Марина Ивановна?). Жаждут плоти, а насытиться - нет, не могут. И если бросить в сердце метели топор, то метель уймется, а топор будет лежать весь в крови, липкий. Знаете ли вы это, Марина Ивановна? Очень даже знаете. Вожак ваш насытиться не может, вот и томится, вот и бесится, казнь для него - свобода, воля - вот она, - истечь кровью, своей, не чужой.
А про Машу вы не понимаете. Маша ведь совсем не человек, от того у нее и нет черт. Маша (которая в обморок падает) – твердыня. Крепость. Бездне ее не проглотить (подавится). Маша - это круг, тот самый, который описывает Хома Брут округ себя в церкви. Церковь не спасет, но круг охранит (главное, не гляди, не гляди!).
Ах, Марина Ивановна, вам этот круг страшнее петли. Потому что в нем ничто не движется. Свет светит, покой длится. Матушка варит в гостиной медовое варенье, батюшка читает у окна Придворный календарь.
95. Надежда Куликова, психолог, магистрант Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Феодосия
Изменчивая и своевольная
Ты — голос бытия. Ты — творческая потенция, стремительно прорывающаяся наружу. Ты не подвластна мирским законам. Ты была и остаешься символом недосказанности, загадки. Символом чего-то такого, что еще пока не понято. Ни нашим поколением, ни потомками. Символом будущего открытия.
То ли это любовь, то ли спонтанность, то ли творчество…
А может быть, все вместе?
То ли бездна, то ли хаос, то ли бессознательное…
А может быть, все сразу?
Могу ли я проникнуть туда? Могу ли открыть то, о чем еще никто не знает? Пришло ли время?
Смотрю в твои глаза: тихие… спокойные и тут же — дикие, необузданные. Ты бываешь разной. Вот-вот и улыбнешься. Чувствую: принимаешь. Есть поле для творчества.
Всегда быть на грани. На грани миров ты привыкла.
В той точке живешь, из которой никто не выходит:
Зайти невозможно и выйти,
Уйти невозможно и прийти.
Пугает то место своей неоднозначностью,
Рассудок не в силах сказать что-либо, так как не знает о чем говорить,
А о чем он не знает — о том молчит.
Лишь творчество. Творчество может.
Та точка между мирами, если ее можно назвать точкой,
То касание двух порождает все.
— Что все? — спросит меня читатель.
— Все — это все. Твой мир, настоящее и будущее.
— А при чем тут Цветаева?
— А при том, что она говорила из той точки, жила там, если вообще можно так выразиться.
— А что это за место и какие миры оно соединяет?
— Я сама бы хотела знать.
Может быть, это не точка, а момент, то есть нечто динамичное… Может быть, ты всегда жила в моменте единства бессознательного с сознательным? В моменте творчества. Может быть, само твое бытие укоренено в творческой потенции бытия вообще, как и каждого из нас?
Если это так, то в моменте моего эссе сознательное соединится с бессознательным, и на свет родится что-то новое. Оно будет творить мой мир, продолжит творить твой.
— Как это?
— Оно работает само. Бессознательное проявится. Отпусти контроль. Дай словам свободно выходить из тебя, какими бы несуразными они не показались. Ты готова.
Эксперимент
Придет поток — твори,
Уйдет поток — твори,
Играясь — не соли,
Игру не прячь.
Не бойся, не бездарность!
Ты смыслы можешь раскрывать,
Не даром много знаешь.
Коперника поймаешь —
За хвост.
И побежишь за ним сквозь бури облаков.
Он понесет на силушке своей,
Вдвоем вам будет веселей
Среди потоков и оков.
Что написала, не поймешь?
А ты не думай дважды.
Твой путь раскроет сам собой событий ярких рой.
И не кори, не ущемляй, не критикуй, а твердо знай,
Что творчество твое — не только для тебя,
Своими странными словами ты можешь рассказать о том, что ум не выразит стихами.
— Родилось! Родилось что-то новое. Но что это? Органичная форма, словно живая. Смыслы, до конца непонятные и самому автору… как-то весело, даже напоминает легкий сумбур.
— Это весело и одновременно серьезно. Это своевременно. Если бытие говорит с тобой так, значит, хочет сказать что-то важное. Доверяй.
Изменчивое и своевольное. Не следующее никаким правилам, кроме закона любви и творческого обновления. Я не могу тебя подчинить, не могу наложить на тебя запреты. Ты прорвешься. А если не прорвешься ты, то что будет со мной? Если я всеми силами восстану против и на дам менять мою привычную жизнь? Нет. Ты все равно прорвешься. Ты сильнее. Будешь делать это через людей, события, но ты прорвешься. А лучше — я буду дружить с тобой, откроюсь тебе. Да, да! Мы станем одним целым и начнем творить вместе.
Муза
Встреча I
Момент, когда сила любви спонтанно творит из бездны хаоса на свет что-то новое. Это происходит прямо сейчас. Ты можешь быть причастен к нему, а можешь отвернуться. Если не отвернешься, то прочувствуй это мгновенье глубже. В тишине. Ощути, как жизнь созидает саму себя. Посмотри, как она пульсирует. В тебе… во мне… в птицах, летящих за окном… и одновременно ни в ком. Все живое. Оно непрестанно творится. Заметь, вообще не умолкает.
— Ну и что, — скажешь ты, — это всего лишь движение. Где же здесь творчество?
— Ты думаешь так, потому что тебе не видны смыслы, а еще, потому что не веришь в целостность этой картины. Фрагментарное восприятие не позволяет увидеть, как все связано, но если ты доверишься… смыслы начнут открываться. Да, это риск. Требуется мужество. Первый раз трудно, потом легче.
— Зачем ты мне все это рассказываешь?
— Ты звал меня.
— Когда? Я не помню.
— Когда в очередной раз анализировал события своей жизни, тщетно пытаясь уловить смысл; когда взывал к небесам и просил о помощи.
— Я думал, что это будет как-то по другому… легче, что ли.
— Легче не получится, придется меняться изнутри.
— Как я могу это принять? Я даже не знаю, что это.
— Оставь на какое-то время. Жизнь завершит все сама.
Встреча II
— Ты пришла вновь?
— Да, надо доделать эссе.
— Что за эссе?
— Эссе про Марину Цветаеву. Мы с тобой — два героя, ведущие диалог о творческой потенции бытия, как ты заметил.
— Я совсем себя не знаю…
— Я тоже... наш создатель в процессе.
— Вспомнил! Я — молодой студент. Длительное время нахожусь в упадке. Смысл жизни утерян.
Одиночество. Самокопание. Я загнал себя в тупик собственных ограничений. Вдобавок изнутри прорывается что-то такое… с чем я еще не знаком. Боюсь. Боюсь жить, боюсь будущего, боюсь самого себя.
— И я вспомнила. Я — муза. Прихожу к тебе в образе Марины Цветаевой, чтобы поддержать, ведь ты — будущий поэт, мыслитель. Твой талант еще не раскрыт, а это как рождение — всегда болезненно.
Встреча III
— Я ждал тебя.
Муза молчит.
— Внутри меня что-то поменялась. Я влюблен и я свободен. Мне больше не хочется думать о себе так много, как раньше. Знаешь, я чувствую, что не достоин тех слов, которые ты обо мне сказала в прошлый раз, и при этом искренне тебе верю. Посмотри, что я написал:
Твой мальчишеский образ вдохновляет мужчин
Не по внешнему виду, а — силе!
Силе веры и силе любви, силе силы и силе старанья.
Силе мудрости и признанья.
Ты поверишь в того, кто не верит в себя,
И расскажешь ему о своих ожиданиях,
И воспрянет безвестно ушедший в себя,
И взойдет новый образ в долине мечтаний.
Марина Цветаева улыбнулась в ответ легкой принимающей улыбкой. Это привлекло внимание студента, ведь ему было по-настоящему важно, что же скажет она — его муза. Молодой человек не получил резкой осудительной реакции, которую побаивался в глубине души; не получил он и точных правок, подгоняющих под выверенные стандарты, хотя понимал, что ей, великой поэтессе, как никому другому это позволено. Спустя несколько лет наш студент осознал, что, возможно, именно поэтому Цветаева и смогла раскрыть силу своего гения, так как не убивала стремление к творчеству ни в себе, ни в ком другом. Она заметила в его стихах главное — жизнь.
Да, с уверенностью было все еще плоховато, зато наш герой поверил словам музы, а разбрасываться таким даром — сродни кощунству для начинающего поэта. Марина помогла обрести ему нового себя.
Встреча IV. Спустя семь лет
— Здравствуй, мой друг.
— Здравствуй, муза! Я не думал, что еще раз увижу тебя. Зачем ты пришла в этот раз?
— Я хотела порадоваться твоему успеху. Ты стал отличным писателем!
— Знаешь, я всегда помню о тебе…
— Знаю.
— Когда мы сможем быть вместе? Мое сердце томится…
— Это обязательно случится! В тот день, когда ты покинешь этот мир, а пока — служи людям своим талантом.
После этого наш герой прожил еще шестьдесят лет. Муза в образе Марины Цветаевой больше не являлась ему. Из года в год мужчина совершенствовался, проводя время часами за своим письменным столом в кропотливом труде по обтачиванию строк, и лишь иногда чье-то незримое касание нежно наполняло душу вдохновением. В эти мгновенья пожилой писатель оживал, а после понимал, что сейчас был не один.
94. Ирина Максимова, драматург. Екатеринбург
Своевольница русской литературы
Ее голос – он раздается в надтреснутом осенью небе:
– 31 августа 1941 года – я, Марина Ивановна Цветаева – самовольно – ушла из жизни...
В ответ серое сиротское небо молчит.
Запрокинув голову, вслушайся в осеннюю тишину мира, который опустел…
***
Где ты, маленькая шестилетняя девочка, старательно выводящая стихи сразу на трех языках?
Где ты, пансионка с крутящимися в голове то вальсами Шопена, то строчками – ах, можно и лучше! – очередного немецкого романтика.
А польская кровь? А этот ветер в растрепанных волосах? А тот мальчик и его тонкие пальцы, и сердолик, зажатый в кулачке, – отгадай, отгадай желание! – и шум моря, и соленые губы... Царица морская...
Ступать по морской гальке – осторожно, ощущать стопой всю гладкость и коварство камня. Ступать по ритму строки – то вальсируя, то декламируя, то шепча.
Вот мамины руки бегут по клавишам, переливая звуки из черного тела рояля в пространство комнаты. Вот эти звуки бегут по твоему телу, будоражат, делают тебя подвижной, легкой, почти невесомой. И ночью, когда нужно спать, детская вдруг наполняется этими звуками, и они начинают превращаться в слова – в строчки – в строфы…
Все стихи – из музыки. Ей мало наших ушей. Она хочет завладеть нашими глазами, нашим языком. Море – стихия, человек – стихия, музыка – стихия, поэзия – стихия. Стихи – стихия…
И волшебный Коктебель, и его косматый хозяин. И день вашей первой встречи: ты, маленькая, с бритвой головой – чтобы носить чепец, – и он, большой, с львиной гривой. Зевс-Максимилиан пришел за новой царицей. Прочь чепец! Морскую царицу на престол!
Нет, не взойдёт. Не присягнет. Не примет.
Слишком своевольна. Слишком своя у себя.
И, казалось бы, откуда ей, юной, уже знать: самый подневольный в царстве – сам царствующий. И если и есть у тебя твое царство, то населено оно только тобой да душами тех, кто любимы.
Никто не знал о любви столько, сколько она. О ее любви.
Есть только одна верность – верность самому себе. Остальные «верности» и «неверности» не касаются морских цариц. Так ведь, Сережа? Не опускай глаз, ответь! Ведь это за тобой она выйдет из ада и спустится обратно в ад.
Единственная черта, которая чтима ею, – благо-родство. Чтимо всё, что рождает благо. Благость, благодарность, благотворность…
***
Хтонический слом веков обнажил всю суть человека. Его мятежный дух вырвался на свободу. Старый миропорядок бился в агонии, но хаос бытия уравновешивался гармонией поэзии. Множество лирических голосов разной тональности и высоты звучало со всех сторон. Их торжествующая вседозволенность скоро сменится трагической тишиной. А вездесущие критики расфасуют их по пыльным коробкам с наклейками под названиями «-измы».
Но пока Морская царица со своей мажорной лирой чутко вслушивается в эту разноголосицу и понимает: для неё возможно только соло. Но и возможность этого соло – от невозможности, нежелания быть частью хорового пения.
Стоять в стороне, не примкнуть ни к одним – во всполохах 20 века это было не просто опрометчиво, это было самоубийственно. Но только стоя в стороне, она могла чувствовать свою волю, жить своей волей, а значит и выполнять свое предназначение – писать...
Москва, её «колокольный град»… Она ступает по ее мостовым. Прочность и коварство камня. Торжественным мажором звучит мелодия ее колоколов, ее слов, ее стихов. Ее душа исполнена щедрости – держите! отдам и «сердце свое в придачу!»
Ах, как неосторожно открыта, как распахнута, как неуместно самопровозглашена там, где каждый повесил свою лиру на предназначенный ему гвоздик!
***
– Мой брат Крысолов, мой со-дух, мой со-ратник. Мой ратник, мой боец, мой поверженный «тяжелоступ»... Прощай! Теперь ты «в веках».
И гром в предгрозовом небе – это его голос, его оклик, его предупреждение…
Главное местоимение – «мой». Мой Пушкин, мой Пугачев... При-своение (свой!), у-своение другого через себя, через свой ум, душу, сердце – иначе немыслимо.
Так упоительно, так сладостно-тревожно присвоение себе далёких и близких мужчин и женщин. И так невозможно, так изнурительно-трудно освоение того, что близко по крови, – материнства.
Дети – о них больно и неприятно думать. Ариадна, Ирина, Мур...
Нет, матерью быть не сложно. Матерью быть невозможно. Ведь сама-то она – «выношенная во чреве Не материнском, а морском!» Не «мама» – «Марина».
Воздушный мир ее детства оказался неповторим. Ее детям достался другой мир: он не пестовал и не лелеял. Он стремился поработить, изнемочь тело и душу голодом и холодом.
Она не хотела чувствовать себя бессильной под его хищным взглядом. У нее был оберег – ее стихи-Я. Но это был только ее оберег. На детей он не распространялся. О них было больно и неприятно думать. Особенно по ночам, когда сердце тяжело ходит в груди. Нет, не потому она так настойчиво отделялась от девочек и так настойчиво льнула к сыну, – дело не в избранности. Дело в том, что где-то внутри сидит непреходящая тоска: не таким, не таким должен был быть ее воображаемый мир!
И бежать из одного пространства в другое – тщетная попытка спасения. Она знает. Но все равно бежит. Сначала из России, потом обратно.
Везде – люди. И везде они говорят на чуждых ей языках...
***
Ты можешь быть нужен и жизневозможен только тем, для чего рожден.
Она была предназначена для бегущих по бумаге строк. Поэзия, проза – какое пустое деление! Придуманное непосвященными для непосвященных.
Писать, писать, писать – и тогда хищный мир на время отступает, делается бессильным. Ее личная воля довлеет над ним. Да, в это время она была Царица морская.
Добывание еды? – Тщета, если есть добывание слова. Детские болезни? – А как же болезнь мятущейся души? Нет-нет, что-то одно из. Невозможность одновременности того и другого.
***
Последний звук, который ты слышишь в этой жизни, – шум морской волны. Это кровь приливает к вискам…
«Бренная пена морская» уходит в песок. Ты растворяешься в чужой татарской земле. Нет на погосте места, где остановится в память о тебе прохожий. Вот она – истинная бренность бытия...
Это твой голос звучит в предосеннем небе:
А может, лучшая победа
Над временем и тяготеньем —
Пройти, чтоб не оставить следа…
Рожденная осенью, она в новую для себя осень уже не вступила. «Красной кистью рябина зажглась» в этот раз уже без нее.
Природа бесконечна, осень повторима – вновь и вновь. Природа не может прекратить себя. А человек – он может прекратить себя?
Или он всё же повторится – повторится вновь и вновь. В поэтическом слове, которое однажды зажглось – и то греет, то обжигает нашу душу.
И уже не подневольно своему своевольному автору…
93. Анастасия Карпова, студентка Литературного института им. А.М. Горького, прозаик. Вологда
«Болярыня Марина» (Варлам Шаламов)
Не потому ли поэзия Марины Цветаевой рождалась в призме «пересохшей души»? Поэт оказывается непредсказуем и груб к самому себе, потому что «не дается счастье даром!» — эта печать творческой судьбы ровной тенью падает в одном из ранних стихотворений «На бульваре». Но для других она же предстает явлением закономерным, ясным и, безусловно, живет вне времени, будто и не для себя вовсе. Марина — отзвук прозрачного единства души и сердца, которые не представляют жизнь без сложной судьбы, но «Мчится в розовые тучки / Синий шар», напоминая о том, что в ее слове, действительно, расцветало необъятное.
Цветаева стала племенем вольным и открытым, что говорит о невероятном земном присутствии и даже больше — она шагала в поэзии вольным солнцем, ибо «Солнце — мое. Я его никому не отдам». При этом поэт оттеняет привычное и обращает слово к богам. Неслучайно и Юлия Нейман находит в ее поэтическом голосе объем, неугомонный и невозможно смелый:
Шар земной кружа, как прялку
Встряв с богами в перепалку —
Мир о мир и миф о миф…
При этом в ее многоголосии души и бесконечности пространства мы каждый раз сталкиваемся с конкретизацией образа и вполне себе объяснимым желанием замкнуться в рамки. Такой эффект считывается в знакомом «Имя твое — птица в руке» — в стихотворении, обращенном к Александру Блоку. Имя — птица, льдинка, знакомое движение и еще проще — пять букв. Но столь непривычный контраст объема в поэзии Марины Цветаевой разрушается острым звукописным рядом, пробивающим жизнь и ту самую «пересохшую душу»:
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту,
Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут…
Стоит сказать, что многое Марина Цветаева говорит без слов, и в этом ее безусловная сила. Ведь тот же мячик поймали — он беззвучен и предостережен от звучания самой плоскости. И губы оказываются неподвижны. И камень без доли совести в ее стихах не бьется резвым шлепком о гладь пруда, а, напротив, лишь застывает где-то «над». Рука статична, лишь около нее звучит что-то, прорывается, дышит. Именно так автор невольно фиксирует вечность, отделяя физическое от временного и наоборот.
Особое внимание в ее творческом наследии занимает пунктуационная особенность, объясняющая поэтическую интонацию вне времени и пространства — это, конечно же, тире. Тире растягивает и продолжает мысли, тянет время, которого Цветаевой будто и до сих пор мало. Но конечность ее начала порождает вдох, надрывный, вневременной и безумно трагичный:
Буду брать — труднейшую ноту,
Буду петь — последнюю жизнь!
(отрывок из «Поэмы заставы»)
«Буду» прорывается острым копьем, утверждаясь на том самом вдохе-паузе. Но здесь уже нет того мимолетного бега, той капризной шалости и игривой задумчивости. Это воздух другой Марины пробирается сквозь века, ведь жизнь оказывается далеко не последней.
92. Михаил Гундарин, литератор. Москва
Стоять и таять: Цветаева и Земфира
Марине Цветаевой посвящали стихи при ее жизни. После смерти и снятия запрета на широкую публикацию, количество посвящений измеряется многими сотнями. Их авторы (преимущественно женщины; мужчины больше пишут к Сергею Есенину) как правило, от всего сердца сочувствуют цветаевской судьбе , благодарят за понимание нелегкой женской доли, уверяют в нетленности и вечной актуальности цветаевских строк и т.п. Несмотря на вполне понятный разброс – от графомании до профессиональной поэзии – все это бывает и трогательно, и поучительно (в смысле исследования «как слово наше отзовется»; отзывается по разному). И, конечно, тема «Цветаева в поэтических зеркалах наших современниц» (современников тоже) заслуживает отдельного разговора.
Вот одно из таких зеркал – текст Земфиры Рамазановой, или просто Земфиры. Популярной певицы, автора всех своих песен. Соответственно, и аудитория текста, о котором речь, чрезвычайно велика для современной поэзии. Речь, между прочим, идет о нескольких сотнях тысяч человек!
Прежде всего, бросается в глаза пародийность текста, подкрепляемая пародийной, на грани издевательства музыкой (песня входит в альбом Земфиры «Спасибо», 2007 года) – откровенно шаржированной версией танго. Фортепьяно плюс «нервная» скрипка, и даже кастаньеты! Традиционно танго – это музыка богемы, преувеличенных страстей, не очень правдоподобных историй «на разрыв аорты. Тут все так и есть. Автор последовательно перечисляет различные варианты причинения самой себе непоправимого вреда. Для короткого текста (всего-то 16 строк) их преувеличенно, неправдоподобно много. Это и газ, и пистолет, и, наконец, твердое намерение выброситься из окна. Мы застаем героиню текста именно в таком положении – но что же дальше? Вот шесть последних строк.
Я выбирала жизнь,
Стоя на подоконнике.
В утренний сонный час,
Час, когда все растаяло,
Я полюбила вас,
Марина Цветаева…
Последнее четверостишие пародийно уже на все сто процентов. Объект пародии очевиден - в целом эквиритмичное Земфириному стихотворение Марины Цветаевой 1915 года «Анне Ахматовой». Оно завершается так:
В утренний сонный час,
— Кажется, четверть пятого, —
Я полюбила Вас,
Анна Ахматова.
Речь у Цветаевой идет о том, что героиня всю ночь читает стихи Ахматовой, восхищаясь как ими, так и самим обликом автора «Вечера». Включая легендарную «ложноклассическую шаль» - здесь это «шаль из турецких стран». Вообще, Цветаева как будто описывает не реальную Ахматову (с которой она в то время лично знакома не была), а известный рисунок Модильяни – «Вас передашь одной ломаной черной линией». В тексте Земфиры есть пародийные переклички и с другими частями стихотворения Цветаевой. Например, Цветаева пишет «безоружный стих в сердце нам целится». А у Земфиры «грусть целилась прямо в голову». Обращение на «вы», выглядящее сегодня подчеркнуто архаичным, тоже, конечно, перекочевала к Земфире от Цветаевой.
Но самое главное: как на месте Ахматовой возникла Цветаева? И в чем причина пародийной установки Земфиры?
Прежде всего, отмечу, что Земфира использовало в своем тексте не одно, а как минимум два цветаевских стихотворения.
У Цветаевой есть стихотворение, в котором героиня, как и у Земфиры стоит у окна, причем там тоже «все растаяло». Начинается оно так.
Сегодня таяло, сегодня
Я простояла у окна.
Взгляд отрезвленной, грудь свободней,
Опять умиротворена.
В стихотворении говорится о таянии весеннем – и одновременно таянии в душЕ «какого-то большого чувства». И то, и другое таяние героиня воспринимает с большим удовлетворением – как наступающую свободу.
Мы даже примерно знаем, о каком чувстве идет речь. Стихотворение, датированное 1914-м годом, входит в 17-текстовой цикл «Подруга», посвященный Софье Парнок, с которой, как известно, Цветаеву в то время связывал полуторагодичный роман. То есть, это стихотворение о любви к женщине. Как собственно, и стихотворение, посвященное Ахматовой (конечно, речь идет о разной любви – ну да Цветаева принимала все ее разновидности).
Вернувшись к тексту Земфиры, теперь мы можем предположить, почему героиня «выбрала жизнь». Растаяло чувство, которое, как нынче говорят, было деструктивным и подвигало героиню к суициду. Зато пришло чувство новое, новая любовь – на этот раз к Марине Цветаевой.
Судя по текстам Земфиры, отношения, подобные тем, что связывали Цветаеву и Парнок, ее героиням отнюдь не чужды (поэтому вполне логично ее обращение к циклу «Подруга»). Почему бы героине текста Земфиры не полюбить ДРУГУЮ? Ахматова тут не подходит, поэтому и заменена. А вот Цветаева – вполне. Как автор текстов (вариант стихотворения «Анне Ахматовой»), или даже как человек (вариант «Сегодня таяло…»).
И вот тут становится понятной довольно грустная и даже жесткая ироническая интонация Земфиры. Это ирония отнюдь не по отношению к Цветаевой, а по отношению к самой себе, то есть, к героине (ирония и самоирония – вообще одна из отличительных черт текстов Земфиры). Ирония в том, что избавить от «плохой» любви может только любовь к классику – современниц не находится. И в том, что спасает героиню от самоубийства чувство к поэту, как известно, этого не избегшего…
Замечу еще: текст Земфиры, заканчивающийся процитированным выше признанием в любви отличается от большинства текстов, посвященных Цветаевой, во-первых, своей позитивностью (героиня выбрала жизнь и любовь, на альбоме эта песня так и называется «Я полюбила вас»). Во-вторых, тем, что, парадоксальным образом, он больше о Цветаевой, ее стихах и жизни, чем об авторе. Увы, ребяческое самолюбование «на фоне Цветаевой» - одна из отличительных особенностей подобного рода сочинений. Не говоря уж о самодеятельных поэтах, этого не избежал, на мой взгляд, и Леонид Губанов, чье стихотворение «Была б жива Цветаева….», честное слово, без неловкости читать сегодня невозможно.
Я уж не говорю о том, сколько слушательниц Земфиры после этой песни прочитали стихи Цветаевой – может быть, и впервые.
91. Ева Ли, студентка Якутского гуманитарного колледжа по специальности Экономика и бухгалтерский учет
Поэзия Марины Цветаевой
Нежный и бесповоротный
Никто не глядел вам вслед-
Целую Вас – через сотни
Разъединяющих лет.
Марина Цветаева – яркая звезда на небосклоне российской поэзии Серебряного века. В ее творчестве на первое место выходят новые мотивы: состояние человеческой души, ощущение одиночества, печали.
Творчество поэтессы – это открытая книга ее сердца. Ведь вся поэзия Марины Цветаевой это пережитое и прочувственное, вылившееся в поэтическом слове. Именно поэтому стихи Цветаевой не оставляют равнодушными. Ведь они не текут спокойной рекой лирического откровения, они рвутся из глубин души и взрываются вихрем эмоций. Талант Цветаевой пытались раскрыть, утвердить, опрокинуть, оспорить многие. По-разному писали о Марине Цветаевой писатели и критики русского зарубежья. Русский редактор Слоним был уверен в том, что «наступит день, когда ее творчество будет заново открыто и оценено и займет заслуженное место, как один из самых интересных документов дореволюционной эпохи».
Творчество Марины Цветаевой носит трагический характер. Литературный герой ее стихотворений – человек противоречивый: она стремится к уединению и в то же время испытывает сильное влечение к общению, жизни обществе. Поэтесса любила жизнь, ей хотелось взять от нее максимум эмоций, переживаний и ощущений. Но понимание ее быстротечности и невозможности полного познания стало причиной появления в ее откровениях настроений безысходности. Марина Цветаева боялась старости, ибо несет она беспомощность, немощь и тоску, поэтому считала, что лучше гибель в молодом возрасте:
Ты дал мне детство – лучше сказки
И дай мне смерть – в
Семнадцать лет!
Но это не мешает поэтессе впитывать красоту бытия и понимать необъятность мира. Трагическое сочетание любви к жизни и понимание ее мимолетности ведут в душе Цветаевой постоянную борьбу между стремлениями и унынием, философским восхищением окружающим и фатальной неспособностью что-то изменить в ней.
Первый сборник «Вечерний альбом» (1910 г.), изданный еще гимназисткой, состоял из трех разделов – «Детство», «Любовь», «Только тени». В этих ранних стихах прорезывалась будущая манера Цветаевой, проявляющаяся в выразительных интонациях, разорванной, взволнованной, эмоционально насыщенной речи. Стихи были светлыми, искренними, но даже в этих полудетских по смыслу стихах уже тихонько звучала трагическая нотка. О «Вечернем альбоме» отозвались М. Волошин, Н. Гумилев, В. Брюсов, отметившие талантливость юной поэтессы.
Затем в 1912 году вышли еще два сборника – «Волшебный фонарь» и «Из двух книг», в которых оттачивалась своеобразная поэтическая система Марины Цветаевой. В стихах проявлялась та черта характера поэтессы, которую она в письме к философу В. Розанову определила как «судорожную, лихорадочную жадность жить». Тема любви в творчестве Цветаевой идет параллельно с темой разрыва, клятвы верности соседствуют с упреками ревности. В ее стихах чувства выплескиваются наружу в разорванной строке, оборванной, незаконченной фразе. Спокойный мир – не для Цветаевой. Ее стихия – борение страстей, увлечение и разочарование, муки непонятности и жажда неизведанного.
Первая мировая война, канун революции вводят в стихи Цветаевой тему Родины, России. В стихах этого периода проходят бесконечные русские пейзажи – деревни, поля, дороги. В 1916-1920 гг. Марина Цветаева создает цикл «Стихи о Москве».
Над городом, отвергнутым Петром,
Перекатился колокольный гром…
Пока они гремят из синевы –
Неоспоримо первенство Москвы.
Годы революции и гражданской войны были очень тяжелыми в жизни Цветаевой: умерла младшая дочь Ирина, сражался в белой армии, а затем вместе с отступающими войсками вынужден был эмигрировать ее муж Сергей Эфрон. Войну Цветаева воспринимала не с политической, а с гуманистической точки зрения, видя в ней общенародное горе.
Белым был – красным стал,
Кровь обагрила.
Красным был – белым стал,
Смерть побелила.
И справа, и слева,
И сзади, и прямо,
И красный, и белый:
- Мама!
Страшную реальность того времени она переплавляла в рваные, полные скорби и боли строки: «Взятие Крыма», «Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!..» Еще в мае 1917 года, между двумя революциями, Цветаева предвидела, какой будет свобода:
Из строго, стройного храма
Ты вышла на визг площадей…
Свобода! – Прекрасная Дама
Маркизов и русских князей.
Свершается страшная спевка, -
Обедня еще впереди!
Свобода! – гулящая девка
На шалой солдатской груди!
В 1922 году Марина Цветаева с дочерью Ариадной уезжает в Берлин, затем к мужу в Прагу, где она прожила три года, полюбив Чехию, посвятив ей немало стихов. В эмиграции были созданы «Поэма Горы», «Поэма Конца», «поэма Лестницы». С 1925 года Цветаева переезжает во Францию. Здесь была написана полная недомолвок и тайн «Поэма Воздуха» - философских трактат о посмертных блужданиях духа, реализовался талант Цветаевой-прозаика.
В 1939 году Цветаева с сыном возвращается в Россию, куда годом раньше уехали муж и дочь. Возвращение оказалось началом трагедии: были арестованы Сергей Эфрон и Ариадна. Сама Цветаева жила в очень тяжелых бытовых условиях, не было жилья, денег, не был принят к печати сборник стихов. С началом войны Цветаева эвакуируется в Елабугу, где прожила всего 10 дней и 31 августа 1941 года покончила с собой.
Марина Цветаева закончила свой жизненный путь трагически. Она отчаялась и сломалась. Однако поэзия Цветаевой – самобытная, действенная, жива и осталась в наших сердцах и по сей день. В истории литературы поэтесса оставила свой след как неординарная личность, человек широкой души и неограниченных взглядов.
90. Мариника Петрова, студентка 3 курса Якутского гуманитарного колледжа по специальности «Правоохранительная деятельность»
Рана, из которой сочилась кровь…
За Императора - сердце и кровь,
Все - за святые знамена!»
Так началась роковая любовь
Именем Наполеона.
Любовь - величайшая загадка мира. Это чувство, которое несет в себе наибольшее счастье и редкую грусть. Первая любовь обладает одним императивным идеалом - счастьем. Имя первой любви высечено в сердце каждого человека, потому что является частью его души. У одних первая любовь вызывает грусть и сожаления, у других оставляет шрамы на сердце на всю оставшуюся жизнь.
Для Марины Цветаевой была характерна гиперчувствительность, она всегда влюблялась в предмет своего интереса, создавала культ предмета своей страсти и подобное мироощущение пронесла через всю жизнь. Величественность при небольшом росте, величие – изнизу, поклонение – сверху. Это был ее Наполеон.
С раннего детства я - сплю и не сплю -
Вижу гранитные глыбы».
«Любите? Знаете?» - «Знаю! Люблю!»
«С Ним в заточенье пошли бы?»
Наполеон Бонапарт и его сын Наполеон II по прозвищу Орленок, были для Марины Цветаевой больше чем просто историческими или литературными персонажами. Они оба были ролевыми моделями ее юности.
Любовь Марины Цветаевой к Наполеону можно связать с воспоминаниями о матери, пианистке Марии Мейн, которая стала для дочери главным проводником в европейскую культуру, литературу и историю.
Постижение образа Наполеона I было у Марины самостоятельным, но началось оно с разговора с матерью: «Мама, что такое Наполеон?», - спросила шестилетняя девочка. «Как? Ты не знаешь, что такое Наполеон? Да ведь это же - в воздухе носится!». Маленькая Марина погрузилась в историю Франции, а период правления Наполеона I стал ее любимой темой. Она, с детства любившая читать, начала познавать мир через литературу. О Наполеоне она узнала из книг, а стихотворение Пушкина «К морю» стало ее любимым:
Одна скала, гробница славы…
Там погружались в хладный сон
Воспоминанья величавы:
Там угасал Наполеон.
Юная Марина Цветаева начала собирать коллекцию объектов, связанных с отцом и сыном. Роясь в исторических трудах, она открыла для себя личность, которая показалась ей достойной беспредельного обожания и подражания. Ее сестра Анастасия писала: «Она выписывала из Парижа, через магазин Готье на Кузнецком, все, что можно было достать по биографии Наполеона, - тома, тома, тома. Стены ее комнатки были увешаны его портретами и гравюрами Римского короля, герцога Рейхштадтского. Кого из них она любила сильнее - властного отца, победителя стольких стран, или угасшего в юности его сына, мечтателя, узника Австрии? Любовь к ним Марины была раной, из которой сочилась кровь. Она ненавидела день с его бытом, людьми, обязанностями. Она жила только в портретах и книгах. Ни одна из жен Наполеона, ни родная мать его сына, быть может, ни оплакивали их обоих с такой страстной горечью, как Марина в свои 16 лет!». Марина с головой уходила в иную эпоху, жила среди иных имен. «Знаю, не любила, никогда не буду любить, люблю только Ростана и Наполеона I и Наполеона II - и какое горе, что я не мужчина и не тогда жила, чтобы пойти с Первым на Святую Елену и с Вторым в Шенбрунн», - из воспоминаний самой Цветаевой.
Наполеон – это любовь и увлечение юности, тема творчества и коллекционирования и вечный образ, который в разной степени и в разных ролях проявляется в рукописях поэта на протяжении всей жизни. Он был ее первой виртуальной любовью, которой она не могла найти замену. Позднее она полюбила его сына, которому посвятила слова:
Твой конь, как прежде, вихрем скачет
По парку позднею порой…
Но в сердце тень, и сердце плачет,
Мой принц, мой мальчик, мой герой…
Любимейший из героев, Наполеон II стал ее кумиром. Когда ей не было еще семнадцати лет, она уехала во Францию для изучения французской средневековой литературы. Литературные курсы в Сорбонне были лишь поводом, чтобы получить разрешение отца отправиться во Францию. Страстное увлечение Наполеоном Бонапартом, огромное желание поклониться наполеоновским местам - вот что заставляло юную Цветаеву рваться в Париж. Неудивительно, что в Париже она поселилась на улице Бонапарта, Rue Bonaparte. Она с гордостью гуляла по улице, по которой когда-то ходил сам Наполеон! Она писала:
Мне Франции нету милее страны!..
Странная любовь к Наполеону не оставляла ее и позже. «С 11 лет я люблю Наполеона, в нем (и его сыне) все мое детство, и отрочество, и юность – и так шло и жило во мне, не ослабевая, и с этим я умру. Не могу равнодушно видеть его имени», писала Цветаева своей подруге Анне Тесковой. А ведь к моменту рождения Марины Цветаевой уже прошло 77 лет со дня смерти Наполеона I на острове Святой Елены и 66 лет со дня смерти его сына, Наполеона II.
В романтический образ сына Наполеона I, умершего в 21 год, юная Цветаева была влюблена. Посылая своей чешской подруге, Тесковой фото своего сына Георгия по прозвищу Мур, уже взрослая Цветаева отметила, что тот более похож на наполеоновского сына, чем сам сын Наполеона. В своих воспоминаниях Цветаева писала: «Господи, да за это все мучения можно претерпеть, не то что умереть! Я знаю, что никогда не достигну своей мечты – увидеть его, поэтому и буду любить его до самой смерти больше всех живых!». И ночью, засыпая, она думала о нем:
Там чей-то взор печально-братский.
Там нежный профиль на стене.
Rostand и мученик Рейхштадский
И Сара – все придут ко мне!
В 1912 году в возрасте 19 лет Цветаева выпустила второй сборник стихов «Волшебный фонарь». Два стихотворения, посвященные герцогу и бонапартистам, стали для нее символическим прощанием с юностью. В стихотворении «Расставание» она писала:
Теперь мой дух почти спокоен,
Его укором не смущай…
Прощай, тоской сраженный воин,
Орленок раненый, прощай!
Ты был мой бред светло-немудрый,
Ты сон, каких не будет вновь…
Прощай, мой герцог светлокудрый,
Моя великая любовь!
На долю Марины Цветаевой выпало множество жизненных испытаний. Ее голос, порой трагический и безысходный, начинает звучать, как сталь, когда гнев одерживает верх над страстью, а любящая женщина превращается в Орлеанскую деву:
Любовь! Любовь! Куда ушла ты?
- Оставила свой дом богатый,
Надела воинские латы.
- Я стала Голосом и Гневом,
`Я стала Орлеанской Девой!
Любящая и ненавидящая, капризная и покорная, верная и непостоянная, страстная и равнодушная, Цветаева сама была воплощённой любовью – без берегов и границ, без страхов и запретов. Жизнь даётся один раз – и она должна быть яркой и неповторимой, единственной в своём роде:
Ты мне не жених, не муж,
Твоя голова в тумане…
А вечно одну и ту ж –
Пусть любит герой в романе.
Первая любовь, как правило, настигает человека тогда, когда он находится на грани между ребенком и подростком. Свою любовь к героям прошлого Марина Цветаева пронесла через всю жизнь, тепля в себе надежду, что это еще не конец истории. Она оставила в себе навсегда воспоминания о первой любви, любви виртуальной, любви несбыточной, любви особенной.
Когда я перестану тебя ждать,
любить, надеяться и верить,
то я закрою плотно окна, двери
и просто лягу умирать…
89. Кия Шадрина, студентка 2 курса Якутского экономико-правового института по специальности «Экономика».
Трудный подросток из счастливой семьи
Все бледней лазурный остров – детство,
Мы одни на палубе стоим.
Видно, грусть оставила в наследство
Ты, о, мама девочкам своим.
Известно, что мать Марины Цветаевой была пианисткой и старалась привить девочкам не только хорошие манеры, но и привить им любовь к музыке, литературе и искусству. Она много времени уделяла дочерям, хотя воспитывала их в строгости. Девочки любили уроки музыки: «Детство наше полно музыкой. Всю классику мы, выросши, узнавали как „мамино” – “это мама играла…”. Бетховен, Моцарт, Гайдн, Шуман, Шопен, Григ... под звуки мы уходили в сон», вспоминала позднее Анастасия Цветаева.
Принято считать, что Марина родилась в полной, благополучной и счастливой семье. Но было ли ее детство счастливым? Отец, Иван Владимирович, профессор университета, просветитель, создатель первого в дореволюционной России Государственного музея изобразительных искусств, рано потерял горячо любимую жену, мать своих двоих детей Варвару Иловайскую, которая навсегда осталась его первой, бесконечной любовью. На воспитание младших детей от второго брака с Марией Александровной Мейн у него не хватала ни времени, ни желания. Несмотря на невнимательность, дети любили своего отца. Марина всегда чувствовала, что родители, особенно мать, предпочитают ей младшую дочь Асю. Позднее Марина узнала и уже никогда не забывала, что они обе были разочарованием для матери, которая ждала сыновей и уже выбрала для них имена: Александр для Марины и Кирилл для Анастасии. Одним из ранних стихотворений Марины было «Скучные игры»:
Глупую куклу со стула
Я подняла и одела.
Куклу я на пол швырнула:
В маму играть – надоело!
Не поднимаясь со стула,
Долго я в книгу глядела.
Книгу я на пол швырнула:
В папу играть – надоело!
В этом стихотворении Марина показывает отдельный мир отца и матери, их отчужденность друг от друга. Скука, которую видит Марина в жизни родителей, страшит ее: «Вся жизнь моя – страстная дрожь!...».
Мария Александровна заставляла дочь играть на рояле по четыре часа в день. Маленькой девочке было не до нот, она любила играть со словами. В раннем возрасте она начала писать стихи, причем одинаково хорошо на русском, немецком и французском языках. Матери бы гордиться дочерью! Она, зная об увлечениях дочери, запрещала ей брать бумагу и карандаш. «Все моё детство, все дошкольные годы, вся жизнь до семилетнего возраста, все младенчество - было одним большим криком о листке белой бумаги», -вспоминала Цветаева.
Но не только в бумаге было отказано. Дом Цветаевых был полон запретов. «Мать никогда ничего не запрещала словами; глазами – все». Мария Александровна жила в своем мире, где царила обида на детей, иногда нежелание их видеть. Стихотворение «Мама за книгой» ясно показывает, как Марина воспринимала поглощенность матери своим миром:
Сдавленный шепот… сверканье кинжала…
«Мама, построй мне из кубиков домик!»
Мама взволнованно к сердцу прижала
Маленький томик.
…«Мама, а в море не тонет жирафа?»
Мама душою далеко!
Маленькая Марина, как и ее мать в детстве была одинока. Со своей сводной сестрой она не общалась, а Ася была объектом ее дикой и безграничной ревности к матери. Марина чувствовала свою ненужность в доме. Горечь отвергнутой любви к матери и ревность к Асе остались в ней на протяжении всей жизни. «Я у своей матери старшая дочь, но любимая не я. Мною она гордится - вторую любит». Разве могла сказать эти слова девочка из счастливой семьи? У Марии Александровны на этот счет было другое мнение: в Марине она слишком рано распознала себя: свою страстность, свои недостатки, свои вершины и бездны и она, как могла, старалась укрощать и выравнивать их в дочери. Это и было ее материнской любовью.
Осенью 1902 года детство Марины Цветаевой закончилось. Марине было 10, Асе – 8 лет, когда они узнали, что у матери чахотка, и она умирает. Четыре года семья провела в Италии и в последние дни своей жизни Мария Александровна хотела, чтобы с ней была только Ася. В день смерти, 4 июля 1906 года, она позвала обеих дочерей: «Подойдите…». Мы подошли. Сначала Асе, потом мне мама положила руку на голову. Живите по правде, дети», - сказала мать на прощание.
После смерти матери Марина тут же забросила занятия музыкой и начала серьезно писать стихи. В этот период она стала ближе к Асе, которая ее боготворила. Она читала ей свои стихи. Асе посвящено множество стихов:
Взгляните внимательно и если возможно – нежнее,
И если возможно – подольше с нее не сводите очей.
Она перед вами – дитя с ожерельем на шее
И локонами до плечей…
… Зовут ее Ася, но лучшее имя ей – пламя…
Отец, как всегда, оставался недосягаемым. Все юношеские проблемы Марина таила в себе. Ей не с кем было разделить свои подростковые переживания. Она ненавидела свою внешность: розовые щеки, круглое лицо, плотное сложение… Отвергая себя, она проводила часы и дни в своей комнате: читала, писала и мечтала.
Подростковый возраст является одним из наиболее кризисных возрастных периодов. Именно в это время становления личности ребенок становится «трудным». Этот возраст богат конфликтами и осложнениями. Все это происходило и с Мариной Цветаевой. Будучи внешне достаточно привлекательной, она категорически не хотела носить макияж: «Всякий дурак подумает, что я для него накрасилась». У нее было очень плохое зрение, она носила очки с толстыми линзами до 16 лет, потом взбунтовалась и навсегда отказалась от них. Все, что она видела, было размыто, но этот факт мало ее волновал. Она предпочитала достраивать картинку в своем воображении.
Она действительно была «трудным подростком»: много времени проводила в своей комнате, закладывала вещи в ломбард, когда ей не хватало денег, красила волосы, а в 17 лет начала у нее появилась вредная привычка. Она начала курить. Сестра Анастасия вспоминала: «Курила сперва скрывая, щадя папу». Пробовала она и алкоголь.
«Трудный» подросток Цветаева, будучи талантливой от природы, плохо училась в школе. Из двух гимназий подряд ее выгоняли за своенравный характер. Лишь в третьем по счету учебном заведении будущая звезда поэзии прижилась и успешно окончила.
«Все мы родом из детства», - говорил Антуан де Сент-Экзюпери. И проблемы надо искать тоже в детстве. Не будучи любимым ребенком в семье, Мария Александровна, не смогла полюбить обеих дочерей одинаково. Марина Ивановна также предпочитала старшую дочь младшей: «Старшую из тьмы выхватывая – младшей не уберегла».
Марина Цветаева – свободолюбивая и непредсказуемая, дерзкая и эрудированная, умная и талантливая знала себе цену.
Кто создан из камня, кто создан из глины, -
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская.
Мы не вправе судить людей, тем более таких, как Марина Цветаева, которая оставила богатое литературное наследство будущим поколениям, но я все же придерживаюсь мнения, что ее проблема счастья и несчастья кроется глубоко в детстве. Ее счастливое детство – это только внешняя оболочка.
88. Рисалахтан Аманова, студентка 3 курса Якутского гуманитарного колледжа по специальности «Правоохранительная деятельность»
Поэзия, ставшая песней
…Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Наследие Марины Цветаевой добиралось до читателя долго и трудно: первая посмертная книга вышла в СССР лишь спустя 20 лет после ее смерти. Ее творчество стало крупнейшим и самобытнейшим явлением русской литературы XX века, величие и трагедию которого она так талантливо выразила в своих произведениях.
Марина Цветаева – одна из самых сложных и, возможно, даже самых противоречивых представителей русской поэзии Серебряного века. Поэзия в сочетании с музыкой – эффективный путь движения поэзии навстречу людям. С музыкой поэзия лучше воспринимается. Музыка упрощает и ускоряет путь поэзии к массовому читателю, который превращается в слушателя. Психологическая глубина и внутренняя музыкальность многих поэтических произведений Цветаевой привлекала внимание многих талантливых композиторов. Ее стихи, иногда сложные даже для чтения, удачно легли на музыку и были великолепно исполнены российскими исполнителями.
Марина Цветаева скептически относилась к творчеству многих поэтов своего времени. Но этого поэта она чтила не как собрата по ремеслу, а как божество от поэзии, которому как божеству поклонялась. Она называла его «рыцарь без укоризны», «божий праведник». 21 стихотворение она посвятила ему:
Имя твое – птица в руке,
Имя твое – льдинка на языке.
Одно - единственное движенье губ.
Имя твое – пять букв…
Цветаева не была знакома с Блоком лично, но видела между собой и им, известным символистом, схожие черты характера. Главная тема этого произведения – любовь не физическая и даже не духовная. Автор опасается приблизиться к объекту любви, в тексте мелькают метафоры «поцелуй в глаза», «птица в руке», «поцелуй в снег». Стихотворение является набором эпитетов, которыми поэт наделяет фамилию Блока: мячик, пойманный на лету; серебряный бубенец во рту. Оно заканчивается фразой «С именем твоим – сон глубок», а ведь Марина признавалась, что нередко засыпала за чтением произведений Блока.
Спустя 100 лет российский композитор Игорь Крутой написал музыку на эти слова. Впервые песню с одноименным названием «Имя твое» исполнила Ирина Аллегрова на конкурсе «Новая волна» 2021. Премьера песни была встречена бурными овациями зрителей. Стихи Цветаевой продолжают свою жизнь в песне.
Впервые Игорь Крутой создал композицию по просьбе самой Ирины Аллегровой, страстной любительнице творчества Марины Цветаевой: «Ира сама попросила написать музыку на эти стихи. Писать на стихи Цветаевой - большая ответственность. Меня больше всего волновал вопрос аранжировки, потому что в конце должна была быть ревность женщины, доведенная до таких высот, что она успокоится только, когда мертвым его увидит. Такие образы могла написать только Цветаева».
Это стихотворение Марина написала в 1916 г. Оно имеет четко обозначенное и глубокое смысловое посвящение Никодиму Плуцер-Сарно – философу и поэту. В репертуаре Ирины Аллегровой песня появилась в 1994 г. спустя 78 лет после написания.
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес – моя колыбель, и могила – лес,
Оттого что я на земле стою – лишь одной ногой,
Оттого что я тебе спою – как никто другой…
«Я тебя отвоюю» получилась столь проникновенной, что, когда слышишь эту песню, по коже бегут мурашки. По словам Ирины Аллегровой такой эффект достигается от того, что все стихи Цветаевой - это истории из жизни.
Это стихотворение было написано Цветаевой в 1915 г., когда ей было только 22 года! Стихотворение, написанное 60 лет назад, получило всенародное признание! Любовь зрителя пришла к нему с выходом на экраны мелодрамы Эльдара Рязанова «Ирония судьбы ли с легким паром». Композитор Микаэл Тариведиев написал музыку. Впервые фильм был показан зрителю 1 января 1976 года и с тех пор многие россияне не представляют себе новогодних каникул без фильма, в котором Алла Пугачева исполнила романс:
Мне нравится, что Вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не Вами…
Разгадка написания этого стихотворения была найдена в 1980 году. Ею поделилась сестра поэтессы Анастасия Цветаева. Она рассказала, что это яркое и в чем-то даже философское стихотворение было посвящено ее второму мужу - Маврикию Минцу. " Мне было 20 лет, я рассталась со своим первым мужем. На моих руках - двухлетний сын Андрюша. Маврикий Александрович впервые переступил порог моего дома, мы проговорили целый день. Маврикий Александрович сделал мне предложение. Я стала его женой. Но, когда Маврикий Александрович познакомился с Мариной - он ахнул! Марине 22 года, и она уже автор двух поэтических сборников, у нее прекрасный муж и двухлетняя дочь. Маврикий Александрович любовался Мариной, она это чувствовала и... краснела. Марина была благодарна Маврикию Александровичу, что я не одинока, что меня любят... Вот об этом стихотворение. Марине "нравилось", и никакого второго смысла в нем нет".
Марина Цветаева рано потеряла мать. Со временем чувство потери притупилось, душевная рана зарубцевалась, однако, в своем творчестве Марина Ивановна часто обращалась к теме смерти, как бы пытаясь заглянуть в мир, который ей недоступен. Стихотворение «Уж сколько их упало в эту бездну…» было написано в 1913 г. двадцатилетней Мариной. Потусторонний мир Цветаева воспринимает, как некую темную пропасть, бездонную и устрашающую, в которой люди попросту исчезают.
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
Марина осознает, что после ее ухода ничего в мире не изменится:
…И будет жизнь с ее насущным хлебом,
…И будет все – как будто бы под небом
И не было меня!
Сама смерть не пугает молодую Цветаеву, которой уже не раз пришлось столкнуться с этой нежданной гостьей. Она переживает только о то, что близкие и дорогие ей люди уходят из этой жизни, и со временем память о них стирается: когда дрова в камине становятся золой.
Реквием (Монолог) «Уж сколько их упало в эту бездну…» впервые исполнила, точнее, сыграла на сцене, Алла Пугачева в 1988 г. Музыку на стихи Цветаевой написал известный российский композитор Марк Минков. В репертуаре Алла Пугачевой много сильных песен, но этот Реквием, мне кажется, является шедевром в репертуаре российской певицы. Хрупкость жизни делает и Цветаеву, и Пугачеву ненасытными, нуждающимися в любви, здесь и сейчас, потому что слишком легко опоздать. Пугачева, как и совсем еще молодая Цветаева, стремится оставить свой след на земле:
К вам всем – что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?!
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.
Поэзия Марины Цветаевой «пошла в народ» и стала частью нашего языкового сознания, прежде всего через песни и романсы.
Хочется надеяться, что в ближайшем будущем будут написаны новые песни и романсы на стихи гениального поэта Серебряного века Марины Ивановны Цветаевой, 130-летний юбилей со дня рождения которой отмечается в октябре 2022 года.
87. Марем Аушева, студентка 4 курса Якутского гуманитарного колледжа по специальности «Правоохранительная деятельность».
Роман поэта с собственной судьбой
Просьба: не относитесь ко мне, как к человеку,
Но - как к дереву, которое шумит вам навстречу.
Марина Цветаева была женщиной, но по мощи своего таланта действительно была поэтом:
… Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!...
Огромное влияние на формирование будущего поэта оказала мать, пианистка Мария Мейн. Свою жизнь она посвятила детям и музыке. Она была человеком мятежным и страстным. Пылкую и романтичную натуру она выплескивала в звуках. «После такой матери мне оставалось только одно: стать поэтом», - писала Марина позднее.
Судьба поэта Цветаевой драматична. Не каждому мужчине под силу вынести весь груз испытаний, выпавший на плечи этой хрупкой, утонченной, с парящей походкой женщине. Жизнь Марины Цветаевой – это светлое детство и молодость, тяжелые испытания в годы революции и войн, эмиграция и трагический конец
Я открыла для себя Цветаеву еще, когда училась в школе. Творчество Марины Ивановны у меня ассоциируется с ароматом опавших листьев, с дыханием самой осени. Как и А. С. Пушкин, Цветаева любила осень:
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась.
Рябина – кисло-горькая ягода, которая созревает в конце лета и ассоциируется с приближающейся осенью. Образ рябины присутствует во многих стихотворениях Марины Цветаевой, рябина стала символом ее судьбы, такой же пылающей и горькой. Рябиновые ягоды она воспринимает как определенный знак судьбы, который несет в себе духовное очищение и является синонимом совершенства. Читая ее стихи, можно легко представить себе русский пейзаж и рябину у дороги:
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все – равно, и все – едино.
Но если по дороге – куст
Встает, особенно – рябина.
Признание таланта Цветаевой неоспоримо. Тринадцать изданных книг при жизни и еще пять посмертно, вобрали в себя лишь часть написанного ею. Среди созданного Цветаевой кроме лирики большой интерес представляют и семнадцать поэм, восемь стихотворных драм, автобиографическая, мемуарная, историко-публицистическая и философско-политическая проза. Цветаева была жизнестойким и сильным человеком. Она писала: "Меня хватит еще на сто пятьдесят миллионов жизней"! Она жадно любила жизнь, и как положено поэту-романтику, предъявляла ей высокие требования:
Не возьмешь моего румянца,
Сильного, как разливы рек.
Ты охотник - но я не дамся,
Ты погоня - но я есмь бег.
Цветаева – поэт трагического склада, трагической судьбы, она осталась в истории русской литературы «одиноким духом». Ей пришлось пережить революцию, первую мировую и гражданскую, начало Второй мировой войны. Она не понаслышке знала, что такое голод, непризнание и невостребованность ее творчества:
…Лежат они, написанные наспех,
Тяжелые от горечи и нег.
Но, как истинный поэт, она верила, что:
…Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Как многие творческие личности, Марина Цветаева, была натурой влюбчивой. Она не раз заводила романы на стороне. На мой взгляд, увлечения на стороне были для нее пищей для ее поэзии. Иногда она увлекалась настолько, что хотела уйти из семьи. Но мне кажется, что по-настоящему она любила лишь своего мужа Сергея Яковлевича Эфрона:
…В его лице я рыцарству верна.
Всем вам, кто жил и умирал без страху.
Такие – в роковые времена –
Слагают стансы и идут на плаху.
Вначале отношения Марины и Сергея были нежными и уважительными. «Мы никогда не расстанемся. Наша встреча – чудо. Он – мой самый родной на всю жизнь», - писала она критику и философу В.В. Розанову. Муж для Цветаевой был всем: объектом ее пылкой страсти, человеком, чьими нравственными качествами она не могла не восхищаться, наконец, он был отцом ее детей и тяжким крестом, который она, как истинно русская женщина, смиренно пронесла до конца:
… Милый, милый, друг у друга
Мы навек в плену!
Они всегда обращались друг к другу на «вы»: «Если вы живы, если мне суждено еще раз с вами увидеться… Я буду ходить за вами, как собака», - писала мужу Марина Ивановна в годы Гражданской войны. Но реальность оказалась другой.
Не принесло ей счастья и материнство. У Марины Цветаевой и Сергея Эфрона было трое детей, одна из дочерей Ирина, умерла в приюте в возрасте трех лет. Для детей она не была мамой, она оставалась для них Мариной Ивановной или просто Мариной. Свою старшую дочь Ариадну, Алю, она обожала до тех пор, пока могла гордиться ею.
Маленький домашний дух,
Мой домашний гений!
Вот она, разлука двух
Сродных вдохновений!
Но, как только девочка подросла, она тут же перестала быть объектом обожания матери, настало душевное отчуждение, ссоры, скандалы и почти полный разрыв.
Моя несчастная природа
В тебе до ужаса ясна:
В твои без месяца два года
Ты так грустна…
Почти ту же эволюцию прошли и отношения Марины Цветаевой с сыном Георгием, по прозвищу Мур:
… От неиспытанных утрат –
Иди туда – куда глаза глядят!
При жизни Цветаева оставалась незамеченным поэтом. Отметили и признали ее уже потом, спустя годы после смерти. Возвеличили тоже потом.
Свою судьбу она, казалось, знала наперед, она предсказала собственное долгое забвенье, а затем, после глухоты и немоты, громкую посмертную славу; угадала и свою страшную смерть, ошибившись лишь во времени суток:
Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух - не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
Не выдержав одиночества, безработицы и гонений, Марина Цветаева покончила жизнь самоубийством. Накануне самоубийства она написала сыну: «Я не хочу умирать. Я хочу не быть». «…Вся моя жизнь – роман с собственной душой, с городом, где я живу, с деревом на краю дороги, с воздухом», - писала Марина Ивановна. Она прожила жизнь, понятную только ей, реалистичную и воображаемую. Она была разной, любила по-своему, характер у нее был трудный и неуступчивый, она была предельно горда и предельно проста одновременно. Ее жизнь была по словам Ильи Эренбурга «клубком прозрений и ошибок».
Рябину
Рубили
Зорькою.
Рябина –
Судьбина
Горькая.
Рябина –
Седыми
Спускали...
Рябина!
Судьбина
Русская!
В этих стихах вся картина жизни Марины Цветаевой. Здесь рябина – судьба Марины, судьба русская. Уничтожали Россию-сад, ранили российскую душу, убивали душу поэта. Она и из жизни ушла в конце лета, когда поспевает рябина. Ягоды ее, кисло-горькие, похожи на жизнь поэта.
В русской поэзии она останется навсегда «самой трогательной, самой больной, всем нам болящей фигурой» - по словам Ю. Карабчинского. Для каждого Цветаева своя. Для меня она – гениальный поэт. Я восхищаюсь силой характера этой русской женщины-интеллигентки, которая «чувствовала себя и считала себя самым несчастным, самым обездоленным человеком, гонимым отовсюду странником».
86. Луиза Акиева, студентка 4 курса Якутского гуманитарного колледжа по специальности «Правоохранительная деятельность».
Марина Цветаева – человек трагической судьбы
Птица - Феникс я, только в огне пою!
Поддержите высокую жизнь мою!
Марина Цветаева – русская поэтесса, прозаик, переводчица. Цветаева - поэтесса трагического склада, трагической судьбы, она осталась в истории русской литературы «одиноким духом».
Стихи поэтессы разнообразны по мотивам и во многом интуитивны. В них есть нечто, объединяющее все ее произведения, – ее трагическое мироощущение – “на разрыв”, которое в полной мере отразилось в творчестве поэтессы.
Что другим не нужно – несите мне!
Все должно сгореть на моем огне!
Марина позднее писала: «Чем больше узнаю людей, - тем больше люблю деревья! Я ведь тоже дерево… льну к вечному. А потом меня срубят и сожгут, и я буду огонь…».
Почему любовь заставляет страдать? Почему жизнь преподносит внезапные удары судьбы? Марина Цветаева – человек, который любил и одновременно ненавидел и предавал близких. Ее первой, и последней любовью, был Сергей Эфрон.
Не слушая речей <о тайном сходстве душ,>
Ни всех тому подобных басен
Всем объявлять, что у меня есть муж,
Что он прекрасен.
Первые совместные годы были безоблачными. Цветаева окружила Сергея какой-то даже чрезмерной заботой. Он переболел чахоткой, и Марина заботилась о его здоровье, писала его сестре отчеты о том, сколько бутылок молока он выпил и сколько яиц съел. Она заботилась о Сергее, как мать.
Всю жизнь Марина любит Сергея, всю жизнь она отчаянно рвется к другим. Когда Сергей ушел на фронт, тяжелые мысли о муже изводили ее, но она была поэтом и даже в эти два года она вспыхивала, влюблялась или придумывала себе увлечения. Просто ее чувства к мужу были выше всего этого и занимали в ее душе отдельное место:
Я с радостью ношу его кольцо
- Да, в Вечности – жена, не на бумаге.
Однако, спустя годы, Цветаева признавалась: «Личная жизнь не удалась… Он меня по-своему любит. В каких-то основных линиях: духовности, бескорыстности мы сходимся, но ни в воспитании, ни в жизненном темпе – все врозь! Главное же различие - его общительность и общественность и моя (волчья) уединенность. Он без газеты не может, я – в доме, где главное газета - жить не могу».
Цветаева - поэт трагической судьбы. Для меня она невероятно умная поэтесса, романтичная натура, и в целом, просто женщина, которая нуждалась в любви и понимании. Ее жизнь была наполнена различными испытаниями судьбы: брак по собственному предсказанию, отчаянные влюблённости, смерть дочери. Когда муж Цветаевой ушёл на фронт, она осталась совсем одна со своими детьми, в числе которых был нездоровый слабый ребёнок - Ирина. «Я больше так жить не могу, кончится плохо», - писала Марина о тех днях. Не было ни муки, ни хлеба, женщина и ее дети питались одной картошкой или ходили обедать к друзьям и родственникам. И тогда Марина приняла нелегкое решение: оставить детей в Кунцевском приюте. Она выдала детей за сирот, считая, что в приюте будет «лучшая жизнь», а в итоге потеряла дочь. Для меня показалось кощунственным равнодушие Цветаевой к смерти дочери, ведь она даже не явилась на ее похороны.
Две головки мне дарованы.
Но обеими – зажатыми –
Яростными – как могла!
Старшую из тьмы выхватывая –
Младшей не уберегла.
Марина Цветаева не стала хорошей матерью своим детям. Причина этого, возможно, кроется в детстве. Из двух родных дочерей Марии Александровны Мейн, она, Марина была «нелюбимицей». У девочки имелись способности к музыке, и ее мать мечтала, что она станет знаменитой музыкантшей. Но девочка хотела писать стихи, и это безмерно раздражало мать. Ребенку не давали бумагу, а найденные «вирши» родительница торжественно зачитывала, чтобы продемонстрировать всю их бездарность.
Ты лети, мой конь ретивый,
Чрез моря и чрез луга,
И, потряхивая гривой,
Отнеси меня туда!
«Куда - туда?» - с сарказмом интересовалось мать Марины. Юная поэтесса стояла, оглушенная и красная, как пион. Молчала, сдерживала слезы, а потом срывалась и кричала: «Туда - далеко! Туда - туда! И очень стыдно воровать мою тетрадку и потом смеяться!» По воспоминаниям Анастасии, Марина старалась не огорчать мать, но иногда запреты приводили к обратному: она жаждала их нарушить. Сестра Цветаевой считала, что из-за деспотичности Марии Александровны в голове у ее старшей дочери смешались понятия добра и зла. Судя по всему, Марина протестовала против правил матери - и в то же время они глубоко отпечатались в ее сознании. Видимо поэтому, одаренную Ариадну она считала достойной дочерью, а обычную Ирину - плохой, негодной.
Как многие творческие личности, Марина Цветаева была влюбчивой. Влюбленности обычных людей остаются фактами из личной биографии, любовные же отношения поэтов оставляют заметный след в их творчестве. Так было и с романом двух представительниц Серебряного века – Марины Цветаевой и Софии Парнок. Их пылкая любовь началась с первого взгляда, 16 октября 1914 года. В тот же вечер Марина написала стихи:
Я Вас люблю – Как грозовая туча
Над Вами – грех –
За то, что Вы язвительны и жгучи
И лучше всех…
София безоговорочно принимала гениальность подруги и воздерживалась от прямого литературного поединка. Для Цветаевой София Парнок сыграла роль музы и вдохновляла на творческий прорыв. Их роман продолжался полтора года и завершился драматично.
Всех героинь шекспировских трагедий
Я вижу в Вас.
Вас, юная трагическая леди,
Никто не спас!
В дальнейшем Цветаеву ждали неприятности и беды: арест мужа и дочери Ариадны, нищенское существование, непризнание на родине после возвращения из Франции. В стихотворении «Тоска по родине Марина признается: «Мне совершенно все равно, где жить в нищете – в России или за границей». Начались скитания поэтессы по временным комнатам, хождениям по инстанциям в попытках добиться хоть какого-то жилья и прописки. Она пыталась устроиться посудомойкой в столовую в Елабуге, но ее так и не успели открыть.
Во многом от материальной безысходности Цветаева покончила жизнь самоубийством. В предсмертной записке сыну она писала: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Передай папе и Але - если увидишь - что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик».
Живя в сложное время, Марина Цветаева оставалась поэтом, невзирая на часто нищее существование, бытовые неурядицы и трагические события, преследовавшие ее. Цветаева хорошо ощущала время, эпоху, в которую ей довелось жить. Поэтому в ее стихах такое внутреннее напряжение, надлом. Будто предчувствуя свою трагическую судьбу, Марина Цветаева пишет такие строки:
Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
85. Алла Суонинен, филолог, медик. Хамин, Финляндия
Александров. Чувство Судьбы
Александров возник на пути изящно и незаметно. В Александровской Слободе я оказалась в поисках давно смытых потоком времен следов Иоанновых воевод, Тщетно пытаюсь уловить отзвуки грозненской старины. Холмистый волнистый, “красные овраги, зеленые косогоры… городок в черемухе, в плетнях” ведет - вверх-вниз, вверх-вниз - и неожиданно выводит к серому дощатому забору, вырастающему из буйства лопухов, к воротцам “баб-ягинского” домика. “Музей Марины и Анастасии Цветаевых”. Счастливое лето сестер, 1916 год.
Александров, пыльный дремотный Александров, растекшийся в мареве июльского зноя, требует доказательств серьезности намерений. В дом пытаюсь войти дважды. В первый раз - двор, мостки, “сплошная дичь: зелени, прущей в окна” , земляника. Тихо, пусто, жарко, и ощущение выброшенности из времени; в 21 веке просто не может быть такой укрывающей тишины, заросшего бесполезного двора, некрашеного домика - для гениального поэта. Не оттого ли гениальных поэтов в дне нынешнем так мало?
Кладбища, на которое Марина водила гулять Осипа Мандельштама и детей, Алю и Андрюшу, поблизости нет. Позже узнаю, что кладбище снесли, на нем уже много-много лет расположен городской рынок. Марина оказалась, сама того не зная - или зная? она могла… - провидицей, размышляя на этом кладбище: “Бедные мертвые! Никто о вас не думает! Думают о себе, который бы мог лежать здесь и будет лежать там. О себе лежащем здесь. Мало, что у вас Богом отнята жизнь, людьми, Мандельштамом с его «страшно» и мною с моим «хорошо», - отнимается еще и смерть! Мало того, что Богом - вся земля, - нами еще и три ваших последних ее аршина.”
Месторасположение кладбища узнаю, придя к дому во второй раз, изрядно заплутав, хотя, казалось бы, негде в Александрове плутать. Испытывал город, ничего даром в руки не подавая. В доме ждут большую экскурсионную группу, но я прошусь без экскурсии, "одним глазком". Милейшая женщина Надежда Вячеславовна Садова, стоявшая, как потом оказалось, у истоков создания этого музея 40 лет назад, когда жива была еще Анастасия Цветаева, все же не выдерживает и принимается рассказывать…
Музей-метафора. Мало подлинных вещей Марины Ивановны, основная ценность - сами стены дома. Два строения. В одном - виды городка конца 19 - начала 20 века и портреты обывателей, друживших с сестрами. "Погружение в атмосферу", в благодушное, хотя и военное, лето с домашними концертами, с чаепитиями под яблонями, с проводами эшелонов на фронт: “Махали - мы - платками, нам - фуражками.”
Другое - собственно дом. “Сплошная печь”, рукомойник у двери, ведра, кувшины. Рояль, по которому разбросан "Нувеллист", музыкальная газета с нотами, часто упоминаемая и Мариной, и Анастасией в воспоминаниях. Письмо Анастасии, список вещей, набросанный рукой Марины, редкая фотография няни Нади Борисовой, “волчихи”, “Восемнадцатилетняя, крутоскулая, желтолицая,l брови углом, глаза как угли, вся - жила, вся - нерв.”
Марина александровского лета счастлива. Розовая скатерть, румяная клубника. Стихи. Осознание, после юношеских терзаний о “неромантичной” внешности, своей женской силы, обретение уверенности в праве влюбиться - и разлюбить, очароваться - и насмешливо развенчать того, кто недавно воплощал собой весь мир. У Марины шляпы с изящными булавками, нарядные тарелки, элегантные конверты, палочки цветного сургуча для писем, гравюры, альбомы, милый “осьмнадцатый век”, а где-то рядом тени Пугачева и Разина, пушкинский Вожатый, “вор и волк”, который не обзавелся еще кожанкой - цигаркой - семечками - наганом, не выплеснул волчью суть в реальную жизнь. Однако Марина колдовским чутьем поэтического дара улавливает: “судьба в тот день и час входила - в сапогах или валенках (красных сибирских «пимах»), пешая и неслышная….” , С поэтом происходит непостижимая и в то же время удивительно естественная метаморфоза: она, проведшая детство в немецких и французских пансионах, слушавшая лекции по литературе в Сорбонне, никогда не бывавшая в русской деревне, выезжавшая лишь в Тарусу, вдруг обращается к фольклору, да так, словно выдохнула на ходу, на бегу из давнего-дальнего, жадные глаза и пылающие щеки пытаясь узорным платом прикрыть:
Поясной поклон, благодарствие
За совет да за милость царскую,
За карманы твои порожние
Да за песни твои острожные,
За позор пополам со смутою, —
За любовь за твою за лютую...
И наговаривала в ночи, из глубин, от высот, от вековечного женского:
Ветры веяли, птицы реяли,
Лебеди — слева, справа — вороны…
Наши дороги — в разные стороны.
Ты отойдёшь — с первыми тучами,
Будет твой путь — лесами дремучими,
песками горючими…
Стихи 1916 года критики не жалуют, утверждая: “Марина примеряет маски”, “Марина увлекается театральщиной”. Я вижу Маринин 16 год иначе. Она ощущает - вспоминает - предчувствует - повороты истории через судьбы Марины Мнишек, Царь-Девицы, боярыни, персияночки, уличной девки, Ищет в них силу, независимость, укрепу. Знает о них и себе: за распахнутые навстречу руки и душу быть в аду. Отбрасывает привычные, приличные правила, отвергает устои, оставаясь верна себе: “Павшего, гонимого, проклятого - пожалей”. Восстает за Софью - на Петра, за Димитрия - на “лже-Марину”, “гордецу своему не отершую пота”, за Германию в Первой мировой войне, за Белую стаю - в дни большевистских побед, за оккупированную немцами Чехию в 1939. В дни Революции родится у Марины Ивановны стихотворение “Пожалей”, о дурочке городской, готовой лечь в могилу рядом с убитым: “Вдруг ему, сыночку, страшно, одному?” Окружающие, такие же здравомыслящие, как критики, пишущие о Марининых “масках”, недоумевают:
Он тебе не муж? — Нет.
— Веришь в воскрешенье душ? — Нет.
— Гниль и плесень?
— Гниль и плесень.
— Так наплюй!
Мало ли живых на рынке!
И правда - мало ли… а “беззаконница” полюбила, пожалела, оплакала всех бывших и будущих грязных, окровавленных, поверженных, мертвых. В уютной тесноте и умиротворяющей прохладе комнат домика, бывшего так недолго Марининым и Асиным сказочным теремком, на высоком зеркале цитата, сама как осколок давнего, ранящего счастья, канувшего в зеркальную глубь: "Все дело в том, чтобы мы любили, чтобы у нас билось сердце - хотя бы разбилось вдребезги! Я всегда разбивалась вдребезги, и все мои стихи - те самые сердечные серебряные дребезги". В тиши бревенчатого дома посреди раскаленного июля, я говорю себе: вот важное, что останется от этого дня. Но тогда при чем тут давно обратившиеся в прах воеводы, чей взгляд и дыхание я пытаюсь уловить?
Ответ приходит, данный самой Мариной Ивановной: “Чувство Истории - только чувство Судьбы.” Судьба воевод - служение; они мощь русской истории, тяжелой, кровавой, величественной, захватывающей дух. Судьба поэта - служение Слову. Они бусины на нити Времени: полузабытые герои грозненских походов, без могил, без доброй памяти и Марина Цветаева, у которой ныне есть памятники и музеи, а при жизни была - лишь голая душа. Они дети и они же творцы той России, у которой в руках копье и щит, а за спиной крылья поэзии.
Примечание
* В тексте процитированы строки из стихотворений М.И. Цветаевой “ Трем Самозванцам жена..”, “Пожалей”, “Говорила мне бабка лютая…”, “Отмыкала ларец железный…”, “Коли милым назову - не соскучишься…”, а также из очерка “История одного посвящения”.
84. Дарья Судачкова, учащаяся ГБОУ СОШ №10. Чапаевск, Самарской области.
Марина Ивановна Цветаева появилась на свет 26 сентября 1892 года. Летом 1893 года маленькую Марину вывезли на дачу, которая находилась недалеко от города Таруса, на берегу Оки. Это был старый барский дом, окруженный прекрасными березами. Родители любили подолгу гулять, дышать свежим лесным воздухом. Для Марины и ее сестер эти места стали любимыми. Казалось, не было счастливее детства, чем в Тарусе. Марина общалась с каждой березкой, с каждым орешником, с каждой елью. «Ах, золотые деньки!» - напишет она позже в своем стихотворении.
В 4 годика Марина научилась читать, а в 6 лет написала первые стихи. Все слова девочка связывала в рифму, это было удивительно. Никто не сомневался, что растет будущая поэтесса. К сожалению, мама Цветаевой была против того, чтобы дочка была поэтом. Она мало времени уделяла своим детям и не давала той любви, которой достоин каждый ребенок. Отец тоже был строг: развлечения были под запретом, сладости тоже, во всем была скромность, даже в одежде и еде. Маленькая Марина сопротивлялась, в отчаянии она продолжала писать стихи даже тогда, когда мать прятали листы бумаги и убеждала всех родных и близких в бездарности своей непослушной дочери.
Но в Тарусе Марина чувствовала себя свободной, свободной от жестокого порядка, царившего в доме. Может, поэтому в 1910 году она напишет стихотворение «Мирок», наполненный детскими грезами, детскими мечтами и фантазиями. Но в этом мире не только радость, но и страх «глазок боязливых». Все, как в детстве самой поэтессы: овечки, птички, русалки, сказки Пушкина о царе Салтане, даже «Богу у кроватки трепетный обет». А сколько предположений, сколько вопросов, «целый мир гипотез радостных наук». И на все нужно найти ответ!
В 1910 году Цветаевой было 18 лет, не так далеко ушло детство, еще свежи воспоминания, именно они легли в основу стихотворения «Мирок». Марина вспоминает вечера, когда ребенком она сидела на диване в уютной детской, смотрела в окно и не отводила взгляд от блесток фонарей. Дети - это «мира нежные загадки». В чем же это загадка? А ответ «кроется» в самих загадках.
Вся жизнь Цветаевой была загадкой, тайной. Даже смерть Марины была мистической. Когда-то отец посадил на даче у Тарусы три елки как символ нежности и женственности и дал им имена трех дочерей: Лера, Ася, Марина. 31 августа 1941 года две елочки стояли сочно-зеленые, и только одна - сухая. До самого корня! Она засохла в день смерти Марины Цветаевой...
83. Марина Сальникова, ученица МАОУ "Многопрофильная школа "Приоритет". Пермь
"Отражение" М. И. Цветаевой в творчестве
Наши встречи, — только ими дышим все мы, Их предчувствие лелея в каждом миге, — Вы узнаете, разрезав наши книги. Все, что любим мы и верим — только темы.
Сновидение друг другу подарив, мы Расстаемся, в жажде новых сновидений, Для себя и для другого — только тени, Для читающих об этом — только рифмы. "Эстеты"
Так однажды написала о творчестве поэтов великая русская поэтесса и переводчик - Марина Ивановна Цветаева. Её яркая, но, к сожалению, довольно короткая биография всегда вызывала много вопросов у литературоведов, но так и осталась до конца не разгаданной.
Цветаева родилась в Москве, в семье интеллигента, профессора Московского университета и искусствоведа- Ивана Владимировича Цветаева.
Мать поэтессы – пианистка Мария Мейн - питала надежды увидеть дочь в роли музыканта, однако, девушка выбрала другую судьбу, но это не вызвало разногласий.
«Не слишком сердитесь на своих родителей, — помните, что и они были вами, и вы будете ими.» - так считала поэтесса.
Начальное образование было домашним, но из-за частых переездов, ей довелось поучиться в женской гимназии в Москве, в католическом пансионе, во французском интернате и в немецком пансионе Фрайбурга.
Овладев несколькими европейскими языками, Марина зарабатывала на переводах. Она считала высокой целью переводчика -" проникнуться" духом произведения, которое переводишь: «Я перевожу по слуху - и по духу (вещи). Это больше, чем "смысл"».
В 1910 году она выпускает свой первый сборник стихотворений «Вечерний альбом», который заметили Н. Гумилев и В. Брюсов. Сборник был, как сказала сама Цветаева, «взамен любовного признания человеку, с которым иначе объясниться я не могла». Этим человеком был Владимир Оттонович Нилендер, расставание с которым она перед этим пережила.
Следующий сборник-«Волшебный фонарь»- был издан в 1912 году. В нём мы видим зарисовки семейного быта, очерки милых лиц мамы, сестры, знакомых, есть пейзажи Москвы и Тарусы. Однако эти произведения были встречены более сдержано критиками, нежели прошлый. Такой исход заставил поэтессу задуматься над своим стилем и индивидуальностью, она начала поиски нового поэтического «я».
Через некоторое время Цветаева становится активным участником и посетителем литературных кружков.
Поэтесса не останавливается на стихотворениях и в 1920 году выпускает поэмы: «На красном коне», «Егорушка», «Царь-девица».
С 1925 года Марина Цветаева жила во Франции. В течении многих лет она вела переписку с Пастернаком, однако, лишь малая часть стихотворений, посвящённых ему бала опубликована.
Борис Пастернак писал Марине Цветаевой:
"Успокойся, моя безмерно любимая, я тебя люблю совершенно безумно... Сегодня ты в таком испуге, что обидела меня. О, брось, ты ничем, ничем меня не обижала. Ты не обидела бы, а уничтожила меня только в одном случае. Если бы когда-нибудь ты перестала быть мне тем высоким захватывающим другом, какой мне дан в тебе судьбой ..."
Она же отвечала ему:
"Наши жизни похожи, я тоже люблю тех, с кем живу, но это доля. Ты же воля моя, та, пушкинская, взамен счастья".
Такой же искренней Марина Цветаева была и в своём творчестве. Она обладала уникальной способностью передачи тончайших движений женской души. Поэтесса открыта к своим читателям и пишет о том, что, действительно, волнует и касается её напрямую.
Её произведения и есть её биография.
Так в 1914 году она написала стихотворение «Я с вызовом ношу его кольцо…», посвящённое Сергею Эфрону. Не смотря на взлёты и падения их отношений, Цветаева рассказала о настоящих глубоких чувствах к супругу.
С первых строк произведения можно понять отношение лирической героини к молодому человеку. Она, действительно, любит избранника и горда тем, что является ему женой:
Я с вызовом ношу его кольцо / – Да, в Вечности – жена, не на бумаге.
Поэтесса так же упоминает о его необычном происхождении:
В его лице трагически слились / Две древних крови.
Дело в том, что мать Сергея была русская дворянка, а отец – выходец из мелкопоместной еврейской семьи. Это удивительное сочетание наградило её возлюбленного стойкостью духа и мужеством. И именно эти качества так привлекали Марину в нём.
В описании внешности Цветаева использует метафору: «под крыльями распахнутых бровей» и сравнивает глаза Эфрона с бездной. Такое сравнение говорит о глубокой симпатии к внутреннему миру человека, потому что глаза - отражение (диалектика) души человеческой, так считал Лев Николаевич Толстой
Последние строки произведения стали пророческими:
Такие – в роковые времена – / Слагают стансы – и идут на плаху.
Спустя несколько лет Сергей Эфрон будет вынужден эмигрировать во Францию. Причиной этого послужил его выбор: встать на сторону белогвардейцев. Она смирилась с такой участью и последовала за мужем. Для поэтессы это был довольно тяжёлый шаг, она невероятно скучала по Родине и смогла уговорить Эфрона вернуться. Однако история закончилась трагически. В октябре 1941 года он будет расстрелян, уйдя на уготованную для него плаху.
Не менее важной личность в жизни и творчестве Марины Ивановны Цветаевой стал Александр Александрович Блок. Многие поэты отзывались о нём, как о человеке внеземном, одарённом свыше. Ему посвящены многие стихотворения и даже поэтические циклы.
Одним из таких циклов является сборник «Стихи к Блоку» М. И. Цветаевой, открывающийся стихотворением «Имя твоё – птица в руке…».
Это произведение отражает искреннее восхищение поэтессы Блоком, утверждая, что это чувство – одно из самых сильных, которое она испытывала когда-либо в своей жизни. Однако в данном случае речь идёт не о любви женщины к мужчине, так как Блок казался ей чем-то недосягаемым.
Его имя она сравнивает с «птицей в руке», «льдинкой на языке», а самого поэта с «мячиком, пойманным на лету», что говорит о неуловимости, лёгкости образа. Он, как птица, что завораживает своим пением и видом, но только раскроешь ладонь, и она (птица) выпорхнет, не собираясь возвращаться. Вторит этому также строчка: «Одно единственное движенье губ». То есть сказанного слова не вернёшь.
Не смотря на свое трепетное отношение к Блоку, Цветаева осмелилась сравнить его имя ещё и с «поцелуем в глаза». И всё же от образа её "идола" исходит холод, поскольку поэтесса до сих пор не верит в то, что такой человек может существовать в природе. После же смерти Блока, она напишет, что её мысли не столь тревожит ужас этой картины, а то, что он вообще жил среди обычных людей, создавая при этом неповторимые стихи, наполненные сокровенным смыслом. По этой причине он представлялся ей неким божеством, рядом с которым находиться казалось невозможным.
Цветаева чувствовала духовную связь с Блоком, его образ был, как родной, а стихи поэта являлись для неё прямым доказательством бессмертия души.
Марина Ивановна Цветаева - великая поэтесса!
Для современных читателей причиной для восхищения становится её творчество. Перед нами она предстаёт не только поэтом, автором, но и трогательной, чуткой женской натурой. Внутренние переживания, порывы эмоций, мысли и идеи представлены в стихотворениях и поэмах этой "впечатляющей" личности. Она открыта к выражению самой себя, она открыта к читателям.
Она, действительно, впечатляет и восхищает! "Разит" в самое сердце.
82. Даниил Титкин, студент Педагогического колледже №18 «Митино». Москва
Марина Ивановна Цветаева - русская поэтесса XX века, была сильной и волевой, гениальной, открытой, но при этом она была женщиной, которой хотелось любви. Знакомые, наоборот, считали, что она была надменной, неискренней и абсолютно неженственной, мало кто знает, какая она была, на этот вопрос не могут ответить и сейчас. Несмотря на такие черты, которые ей присвоили, все равно она написала прекрасные стихи за свои годы жизни, главная ее особенность была в том, что поэтесса могла передать все женские проблемы без истерик, все четко и ясно.
Большинство считает, что стихи Цветаевой прекрасны. Конечно, я могу предположить, что это связанно с ее открытым, чувственным характером, без этого не получится написать произведения высшего уровня, но на это явно еще наложил отпечаток период душевных страданий Марины Ивановны. Один из стихов мне очень понравился «Возьмите всё, мне ничего не надо», он показался мне кладом для рассуждения, поэтому хочу его проанализировать. В нем показан эмоциональный всплеск человека, который скорее всего на грани нервного срыва. С чего я сделал такой вывод? Вчитайтесь в эти строки:
Возьмите всё, чего не покупала:
Вот ......., и ....., и тетрадь.
Я всё равно — с такой горы упала,
Что никогда мне жизни не собрать!
Следующие строки показали некоторые объяснения, что у случилось в жизни поэтессы:
Да, в этот час мне жаль, что так бесславно
Я прожила, в таком глубоком сне, —
Щенком слепым! — Столкнув меня в канаву,
Благое дело сотворите мне.
Скорее всего она узнала какую-то правду или же осознала некоторые вещи своей жизни, из-за чего и был вызван эмоциональный всплеск.
Как и все поэты Марина Цветаева начала писать в детстве с 6 лет, сборник стихов «Вечерний альбом», который понравился известным в тот промежуток времени литераторам, а это уже говорит о таланте человека к творчеству, понравиться таким людям очень тяжело и не всем дано.
Свои ранние публикации делала за собственные деньги, что говорит о гордости, целеустремленности, четких и ясных намерениях человека к творчеству.
Подводя итог, я пришел к такому мнению, что Марина Цветаева на первый взгляд строгая, властная, но на деле сильный мягкий человек с огромным внутренним миром и имеющий ощутимый негативный опыт.
81. Жанна Черкасская. Мытищи
Комната - одна, как я - одна
Я стою в комнате Марины Цветаевой в доме в Борисоглебском переулке. Маленькое окно со сдвоенными белыми ставнями выходит во внутренний дворик. Каждый день по нему туда-сюда снуют работники музея, распихивая по карманам пачки сигарет. На подоконнике стоит ваза “зелёного стекла с четырёхгранным амфорообразным туловом, переходящим в узкое горло с раструбом”, - это говорит в моей голове голос, привыкший каждый день сочинять для предметов точные описания, чтобы их никто не потерял.
После вазы - стол. Тяжёлый, прямоугольный, коричневый, со столешницей, накрытой стеклом. Справа - две сиротливые фотографии в рамочках. Юный Сергей Эфрон с волком и тринадцатилетняя Марина Цветаева с отцом. Под стеклом - копии страниц из тетрадей Цветаевой, на стекле - такая же стеклянная чернильница.
Пустая.
В комнате холодно. Музейным предметам от этого хорошо, так они дольше сохранят свой внешний облик. Сохранятся кофейная чашка и блюдце с портретом Жозефины, тарелка со львом, похожим на Волошина, пресс-папье из трёх стеклянных шаров, переливающихся в солнечном свете перламутром. Предметам так хорошо - они покоятся в тишине и памяти о тех, кому они принадлежали. Но этих людей уже нет. Они там, где вообще не существует предметов.
Где-то за моей спиной скрипят половицы и шуршат бахилы - кто-то из посетителей крадётся по коридору мимо рояля из светло-коричневого дерева. “Для невиданной той стены знаю имя: стена спины за роялем”, - шепчет мне из окна ветер, запутавшийся в листьях вишни.
Что было бы, если бы Цветаева вдруг вошла в эту комнату? Не призрачная, не воображаемая - живая? Мне запомнилась фраза из её записных книжек: “Представьте себе, что Гейне ожил и в любую минуту может войти в комнату. Я та же, Гейне - тот же, вся разница в том, что он может войти в комнату”. Войти в комнату - значит воплотиться, перейти из бестелесного состояния в овеществлённое. “Ведь всё моё чудо с нею было”, - пишет Цветаева о Сонечке, - “что она была снаружи меня, а не внутри, не проекцией моей мечты и тоски, а самостоятельной вещью, вне моего вымысла, вне моего домысла, что я её не намечтала, не напела, что она не в моём сердце, а в моей комнате - была”.
Была в комнате, точно как и сама комната - была, ведь комнату тоже можно оживить. Украсить её, наполнить милыми вещицами, каждая из которых - кусочек собственной души. Наклеить на стены родительского дома в Трёхпрудном переулке собственноручно выбранные обои - красные с золотыми звёздами, потому что с наполеоновскими пчелами в продаже не оказалось. Потом звёзды окажутся скрыты портретами кумиров - Наполеона Бонапарта и его сына, герцога Рейхштадтского, - но дело не в этом. Если звёзды там есть, значит, кто-то хочет, чтобы эти звёзды были.
Собственная комната дарит право на уединение. Здесь можно днями напролёт мечтать о рыцарских подвигах, можно зачитываться до утра любимыми книгами и плакать о несправедливо загубленном судьбой светловолосом мальчике, замершем в гравюре на стене. “Я всё лето, всю прошлую весну жила мыслями, снами, чтением о нём. Есть драма "Орлёнок" ("L'Aiglon"), это моя любимая книга. В ней в проникновенных стихах выражается вся трагическая судьба сына Наполеона I”. “Для меня Rostand - часть души, очень большая часть. Он меня утешает, даёт мне силу жить одиноко”. “16-ти лет безумно полюбила Наполеона I и Наполеона II, целый год жила без людей, одна в своей маленькой комнатке, в своём огромном мире”. "Меж бровей его застыла складка, он печален в потемневшей раме… Хорошо невзрослой быть и сладко о невзрослом плакать вечерами!"
Так в 16 лет переживается собственное одиночество.
Подростковая комната Цветаевой - не просто комната в обыкновенном московском доме. Щелчок затвора волшебного фонаря, и комната превращается в сумрачный замок в Шенбрунне, становится каютой на корабле, который несётся по волнам на остров Святой Елены. Открыв комнату, пристально рассмотрев её, можно прикоснуться к душе человека. "Отвори нам желанную дверь, покажи нам заветные комнаты <...> Дай нам в душу тебе заглянуть в той лиловой, той облачной комнате!” - просит Цветаева Чародея Эллиса.
Чужие комнаты всегда особенно интересны, если они заперты. В музее на двери, ведущей в помещение фондов, висит табличка: “За дверью нет ничего интересного”. Табличка затем, чтобы в дверь не ломились посетители - они почему-то всегда думают, что им туда нужно. Наверное, они чувствуют, что именно за этой дверью и происходит всё самое интересное.
Комнаты волшебны - в одной из них, комнате старшей сестры Валерии, Цветаева встречает Чёрта в обличье дога. "Чёрт в меня, как в ту комнату, пришёл на готовое. Ему просто нравилась комната, тайная красная комната - и тайная красная девочка в столбняке любви на пороге". Нарушить материнский запрет, читать за закрытой дверью запрещённые взрослые книги из взрослого шкафа - право на это тоже дарит комната.
Щелчок.
Чёрта в комнате больше нет.
"Как всегда, немножко упираюсь, немножко улыбаюсь, - мнусь. Наконец вхожу. И - о, ужас! Пусто. На кровати - никого. Его на постели - нет. Одна красная комната, полная солнца и пыли. Комната - одна, как я - одна. Без него”. Без волшебства в комнате пусто и тесно. Цветаева одна в комнате - как Наполеон, томящийся в заточении на острове Святой Елены, как светловолосый узник в замке Шенбрунна.
"Целый год на необитаемом острове. Без единого, хотя бы приблизительного, собеседника. Без никого. Все эти месяцы - в комнате, погребенная заживо, замурованная". “Угнетает жизнь в комнате, помимо человека, угнетает комната”. “Тесные келейки - наши сердца”. “Мне во всём - в каждом человеке и чувстве - тесно, как во всякой комнате, будь то нора или дворец. Я не могу жить, т.е. длить, не умею жить во днях, каждый день, - всегда живу вне себя. Эта болезнь неизлечима и зовётся: душа”.
Стены комнаты - тело, из которого хочется вырваться и взлететь вверх, как на качелях. Выход из комнаты - отказ от вещественности, прыжок в бестелесность. И смысл здесь в том, что…
“Дорогие друзья!”, - говорит динамик над моей головой. – “Пожалуйста, не снимайте маски. От этого зависят ваше здоровье, безопасность окружающих и сама возможность нашей работы”. Я снова стою в комнате Марины Цветаевой в доме в Борисоглебском переулке у окна со сдвоенными белыми ставнями. Я знаю это объявление наизусть - оно звучит на весь музей каждые 20-30 минут.
Мне плохо здесь.
Я не могу этого объяснить, но мне всё время кажется, что в этих комнатах чего-то нет. И это странно, потому что все предметы всегда на своих местах - тарелка со львом, чашка и блюдце с Жозефиной, пресс-папье, альбом с фотокарточками, сине-белая ваза с трещиной, рояль, граммофон, голова Амазонки, Сара Бернар в рамочке на стене. Внизу, там, где за дверью нет ничего интересного, я каждый день сочиняю для музейных предметов точные описания и заворачиваю их в белые бумажные сорочки, чтобы им было удобно и мягко спать.
В кармане жужжит телефон - пришло уведомление от коллег. Мне надо идти, меня ждут предметы - и я иду вниз, прочь из этой комнаты.
Всё равно никого здесь давно уже нет.
80. Елена Хидиятова, вязальщица. Челябинск
Марина Цветаева - классический писатель «Серебряного века». Как и все классики, смотрящая вглубь времен и умеющая предугадывать события. В 1933 году Марина Ивановна пишет стихотворение «О слезы на глазах…», по строкам которого можно предположить, что автор чувствует надвигающуюся на нас сегодня ядерную угрозу мирового масштаба. («О, Чехия в слезах! Испания в крови!»). Как мы знаем ядерная бомба нависает черным грибом и уничтожает все живое («О, черная гора, затмившая весь свет!»).
Марина Цветаева очень любит свою родину – Россию. И выражает свои чувства к ней в стихотворной форме (Работы: «Родина», «Дом», «Страна»). Для Марины Ивановны дом – это особое место, где находится приятно и где происходят важные события, а в дальнейшем о них хранятся воспоминания. И только дома она живая и родная («Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст»). В 1922 - 1939 гг, 17 долгих лет Марина Цветаева провела в эмиграции. Именно этот внутренний надлом, жизнь вдали от любимой России, очень повлиял на Марину Цветаеву и как на писателя и как на личность. Как говорила сама поэтесса, « русское» народное направление всегда присутствовало в ее стихах.
Даль, отдалившая мне близь,
Даль, говорящая: «Вернись
Домой!» Со всех – до горних звезд –
меня снимающая мест!
79. Полина Захарова, ученица МОУ Гимназии 56. Поселок Красково, Московская область
Марина Ивановна Цветаева-выдающийся литературный деятель, искусный поэт Серебряного века и переводчик.
Появилась на свет поэтесса 8 октября. Отец был известным филологом и искусствоведом, а мать— пианисткой. Очевидно, творческие корни взяли вверх. Родители, также как и дочь, были творческой натуры. Обстановка в доме была напряженная. Сестра девушки-Анастасия Цветаева, как и Марина, являлись детьми от второго брака отца. Семья была многодетной, поэтому в доме, помимо девушек находились дети от первого брака- Андрей и Валерия. Мария Александровна-мать поэтессы умерла, когда девочке было 14 лет. Если оценивать ситуация поверхностно можно легко выявить суть, семья у Цветаевых явно не удалась.
Дети часто дрались, и воспоминания о ссорах остались в их дневниках. Анастасия писала: «В пылу драк каждый из нас имеет свою специальность: Андрюша «щипается», Муся кусается, а я царапаюсь». Кровные узы не заставили ребят сблизиться, хотя всё же, через какое-то время родная сестра поэтессы очень с ней сроднилась.
Марина Иванова была поистине «трудным подростком». Она курила, красила волосы и закладывала вещи в ломбард, дабы получить денег. Девушка знала несколько языков, первые стихотворения были написаны на французском. Например: D’où pareille tendresse? В переводе: «Откуда такая нежность?». Цветаева много занималась переводами и написанием критических статей и эссе. Подруги и одноклассники вспоминали: «Марина много читала, ее захватывал мир книг — она полностью погружалась в него и жизни героев.» Вероятно, это увлечение и помогало создавать шедевры, как-никак чтение-важный аспект литературного русла.
Марина Ивановна укоренила и оставила след в русской литературе навеки. По собственным словам, писать стихи она начала с семи лет. Весь ее бурный и тернистый жизненный путь был впоследствии неразрывно связан с творчеством.
Первую книгу стихов Цветаева начала собирать в 14 лет, после смерти матери от чахотки. В октябре 1910 года она вышла в Москве под названием «Вечерний альбом». После одобрительного отзыва на нее М. А. Волошина началась его дружба с юной поэтессой.
В феврале 1912 года после венчания с Сергеем Эфроном автор вновь выпускает книгу. Так и появился второй сборник Марины Цветаевой, под названием «Волшебный фонарь».
В общем количестве сборников 15.
После публикации третьего сборника стихов пройдет восемь лет, прежде чем Марина Ивановна снова начнет издавать собрания сочинений. Период, ознаменованный Октябрьской революцией и спровоцированными ей изменениями, и вызвал поэтический всплеск в творчестве Цветаевой, нашедший отражение во второй части «Верст». События, происходящие в мире она переживала тяжко, чрезвычайно.
В 1925 году семья Цветаевых переехали во Францию, в пригород Парижа. Жили они, мягко говоря, в нищете. В 1928 году, спустя три года был публикован сборник «После России». Этот сборник стал последним, вышедшим при жизни Марины Цветаевой.
Скончалась поэтесса 31 августа 1941 года, в возрасте 48-ми лет. Она ушла из жизни неотпетой. Причины смерти очень загадочна, над ней можно размышлять часами. Талантливая женщина совершила самоубийство-повесилась. Она оставила три посмертные записки: официальную, со словами "дорогие товарищи", вторую - поэту Н. Асееву, где умоляла усыновить 16-летнего сына и выучить его (чего Асеев, кстати, не выполнил) и самому сыну Георгию, подростку - о том, что она попала в тупик и выхода, увы, не видит…
В самый канун нового, 2008 года в Москве, к 115-летию со дня рождения Марины Цветаевой был установлен памятник поэтессе.
Его место - Борисоглебский переулок, напротив её дома-музея.
Марина Ивановна умерла, относительно, рано. Несмотря на это она всегда будет жива. Жива в сердцах читателя и жива в истории великой русской литературы.
78. Валентина Кашляева, журналист, редактор и писатель. Москва
Заразительная любовь
Из всего множества съёмных квартир, по которым довелось мне кочевать в ранней молодости, ярче всех мне запомнилась маленькая неуютная двушка в Отрадном. В этой квартире провела я прекраснейшие осень и зиму, связанные с необыкновенной любовью — любовью, которой я… заразилась. Я ни разу даже не видела предмета своей любви — мы лишь переписывались.
Но — какое это было чувство!.. Самое сильное, самое светлое, самое яркое и самое же несбыточное! И как бы мне хотелось присвоить его себе, сказать, что именно моя душа сгенерировала эту непередаваемую красоту!..
Но это было бы неправдой. Теперь я точно знаю, что не я породила это чувство. И уж тем более не мой «предмет». Я «заразилась» любовью, как заражаются мелодией, весёлым настроением, ажиотажем или грустью. Я пропиталась насквозь, до самых кончиков нервных окончаний, до самых дальних закоулков души и потаённых комнат мозга. Заразилась через книгу Поэта — той, кто жила любовью, была любовью — если можно представить воплощение этого чувства в живом человеке.
В ту осень мне попал в руки двухтомник «Неизданного» Марины Цветаевой. Конечно, до этого я читала её стихи — гениальные, чуткие, сильные, прекрасные. Но, открыв наугад одну из книг «Неизданного», я попала в ещё более глубокий и совершенно неизведанный внутренний мир Поэта. И больше не могла от этих страниц оторваться: дневники, письма, заметки, изливающие чувство без рифмо-ритмовых ограничений, оказались по силе воздействия в десятки раз сильнее Цветаевских же гениальных стихов!
Почему я говорю «чувство» в единственном числе? Ведь известно, что Цветаева любила многих, — более подходящим было бы сказать чувства? Но чувств было много только для сторонних наблюдателей — для самой неё любовь была одна.
Известные слова Зинаиды Гиппиус должны были бы принадлежать Цветаевой: «Не может сердце жить изменой, Измены нет: любовь — одна»… Постоянно ощущаемая, постоянно проживаемая любовь была «заводской прошивкой» души Марины Ивановны, «пропиткой» всех органов её чувств и всего её существа.
И чувство это возникало не из-за заслуг того, на кого обрушивалось, — оно просто было всегда. А когда рядом с Поэтом возникал кто-то, в чём-то достойный этой любви, на кого можно было излить всю её мощь, окутать, опутать тенетами прекрасных слов, строк, чувств и мыслей, то его (или её) считали главной причиной любви.
На самом деле, любовь рождалась не из-за кого-то, а из мечтаний самой Марины.
«По сей день слышу свое настойчивое и нудное, всем и каждому: «Давай помечтаем!»» — вспоминала Цветаева про детство. А позднее повторяла слова Волошина о себе, полностью с ними соглашаясь: «Когда вы любите человека, вам всегда хочется, чтобы он ушел, чтобы о нем помечтать»...
Реальность? Да, наверно, она существует. Реальность нелепа, жестока, материальна и глупа: она царапает, выказывает сопротивление, бьёт иногда очень больно («Я самый беззащитный человек которого я знаю», - жаловалась Марина мужу именно на эту реальность, на её обидные «подножки»). Но если ты соткана из любви, из мечтаний, образов, мыслей, то главное — они. Тому же Волошину Цветаева писала о муже: «Он похож на мою мысль, поэтому — портрет точен».
А реальность? Отходит на второй план, хотя иногда очень неохотно сдает позиции.
Любовь Цветаевой всегда изливалась на предмет не дождем — а струей, направленной из брандспойта, сбивающей с ног — с чувства реальности — кого угодно.
«...Я всегда любила одного за-раз, а на всех остальных — плевала». Но каждого одного любила неистово, всей силой своего существа и всегда — вслух, всегда — в словах. Ведь «любить и не говорить — разорваться»…
Читаешь признания, письма, дневники, стихи — и хочешь или не хочешь, но пропитываешься неимоверной красотой переданного в них чувства. И твоя душа из зависти и жажды такого же небывало прекрасного начинает копировать, пытается создать нечто, хоть отдаленно в собственных глазах напоминающее любовь Поэта. Наспех находится объект, и к нему, кажется, просыпается такая же красивая влюбленность… Но — не такая же: «тест» на бескорыстие любви сразу расставляет всё на свои места: обычная душа любит для взаимности.
А Цветаевская?
«Я настолько не женщина, что всегда предоставляю любовную часть другому, как мужчина — бытовую: хочешь тАк, хочешь эдак, я в это дело не вмешиваюсь»... «Неумение, чтобы меня любили: нечего делать».
Обычная душа на такое не способна.
Цветаева влюбляется и любит за слово, за фразу, за стих, за строчку. За точное предложение, за факт жизни, за взгляд… Любит поэта, любит писателя, любит актрису. Любит Пушкина, любит Наполеона… Любит случайно встреченных и давно знакомых. Любит мужа, любит друга, любит родственника...
Я видела Вас три раза,
Но нам не остаться врозь.
— Ведь первая Ваша фраза
Мне сердце прожгла насквозь!
Читая переливы слов, нахлёсты волн описаний событий, оказываешься в другом измерении — не временном, не пространственном, а в измерении, где все проявления реальности (да полно, а есть ли она?) измеряются событиями внутренними. «Войны и потрясения станут школьной невнятицей, как те войны, которые учили — мы, а моё — вечно будет петь».
И ведь поёт! И своей мощной вибрацией задевает всех, кто слышит, кто читает, кто соприкасается. И чья-то душа в холодной квартирке в Отрадном вдруг подхватывает это дрожание сквозь века, наполняется чем-то, что невозможно осознать и описать, начинает чувствовать что-то невероятно прекрасное: вибрация камертона души Поэта доносит сквозь время чистейший звук, который так хочется повторить и сохранить…
77. Ирина Окишева, ученица ЧОУ «Детская академия». Уфа
Лучшее из взрослых лет
Нежно-тонки очертанья
Задремавшей дали
Полно, разве есть страданья?
Разве есть печали?
К. Бальмонт
Жизни знаменитых и выдающихся людей, как правило, не замыкаются на одном городе или месте: они полны разных перемещений, ярких путешествий, которые порой остаются отпечатком в творчестве. Что уж говорить о судьбе Марины Ивановны, чья жизнь была наполнена сумасшедшим ритмом: смена эпох, революции, войны и при этом творчество до самой смерти.
Когда я читаю биографию писателя или поэта, меня всегда интересует вот что: а не связана ли его жизнь с жизнью моего родного края? Понятное дело, если ты родился и вырос в Москве или Петербурге, то с детства тебя окружают сотни великих судеб и событий, а на домах висят тысячи мемориальных досок, посвященных самым различным деятелям.
А вот когда живёшь на периферии, возникает сначала просто неосознанное желание вчитываться в немногочисленные памятные таблички, а потом ты сам не замечаешь, как уже начинаешь копаться в источниках за тем, чтобы узнать: не оказался ли тут волей судеб тот самый человек? И вдруг узнаёшь — да! И от этого всегда чувствуешь себя чуточку счастливее.
Именно поэтому я расскажу о том периоде жизни Марины Цветаевой, который прошёл в Башкирии, откуда я сама родом. Это время сама поэтесса называет самым счастливым в её взрослой жизни. А началось всё как обычно — волею судеб.
Познакомившись летом 1911 года в Коктебеле с первой сильной любовью своей жизни Сергеем Эфроном, Марина вскоре вместе с ним отправляется в Башкирию, поскольку морской климат не очень благополучно влияет на здоровье её будущего мужа. Едут они, что называется, «на кумыс», то есть подлечиться, и в том числе отдохнуть, провести спокойные деньки в наших поистине бескрайних степях и лесах.
Путь их пролегает через Белебей и заканчивается в селе Усень-Ивановское – совсем небольшой деревне, окружённой со всех сторон дремучими лесами. Деревянные домики и небольшие улочки создают атмосферу старины. Даже сейчас, в век машин и всеохватывающих технологий, Усень-Ивановское сохраняет единение с природой, что уж говорить о начале прошлого века — тишь да гладь.
Здесь жизнь Сергея Эфрона и Марины Цветаевой течёт и впрямь размеренно: молодые люди наслаждаются живописными пейзажами, гуляют в окрестностях по лесам, катаются на лодочке по пруду, прозванному барским.
Местные жители бережно хранят память о приезде известной поэтессы — в 1992 году в селе был открыт первый в России памятник Марине Цветаевой в честь столетия со дня её рождения, а в 1993 году — литературно-художественный музей её имени, где хранятся экспонаты, связанные с жизнью поэтессы.
Изучив переписку Цветаевой, можно найти несколько писем из Усень-Ивановского. Она восхищена природой: «У нас настоящая русская осень. Здесь много берез и сосен, небольшое озеро, мельница, речка».
И, конечно, красота окружающего мира не могла не вдохновить её на несколько стихотворений, строки которых пропитаны духом природной свободы. Например, стихотворение "На радость":
Ждут нас пыльные дороги,
Шалаши на час
И звериные берлоги
И старинные чертоги
Милый, милый, мы, как боги:
Целый мир для нас!
Действительно, оказавшись на просторах наших степей, ты волей-неволей чувствуешь себя дома повсюду и везде, и всё тебе родное и близкое, ты будто только появился на свет, ты — дитя природы. И как точно это ощутила и передала сама Цветаева всего в нескольких строчках:
Всюду дома мы на свете,
Все зовя своим.
В шалаше, где чинят сети,
На сияющем паркете
Милый, милый, мы, как дети:
Целый мир двоим!
Чудодейственная влияние природы и безграничная сила первой любви сошлись именно здесь, подарив Марине Цветаевой поистине самый счастливый период её жизни. И это как повод нам самим задуматься: действительно ли много нужно для счастья?
76. Наталья Нагорнова, психолог, кандидат психологических наук. Самара
«Было тело, хотело жить»
Дано мне тело – что мне делать с ним,
таким единым и таким моим?»
О. Мандельштам
В юбилей поэта я раскрыла сборник автобиографической прозы Марины Цветаевой – книгу с голубой обложкой, как у первого самоизданного ею “Вечернего альбома”, у сборников 60-х в голубых суперах и как ее из голубого хрусталя бусы, что в болшевском музее.
Используя психобиографический метод исследования, отметила её упоминания о своем теле – анатомические, с физическими телесными ощущениями – в разные периоды жизни в хронологическом порядке, с целью увидеть, как они соотносятся с трагической динамикой её психического состояния. Получилось двадцатитрёхлетнее (1918–1941) лонгитюдное наблюдение.
Отпрепарировав насквозь тело книги в голубом одеянии с золотой вышивкой – буквами на обложке – вынужденно вытащила из контекста оголённые слова и фразы Марины Ивановны, чтобы уместить их в семитысячную горсть знаков.
Тело – одна из составляющих самоидентификации человека, который заключен в эту материальную оболочку, склоняет к выводу о единстве его Я: “Тело одно, стало быть и я одно”, и сознательное Я прежде всего “телесное Я” (З. Фрейд). В состоянии депрессии, патологии ощущение границ тела размывается, исчезает, происходит смешение событий внутри и вне его физических границ (В.М. Бехтерев, И.П. Павлов). Утрата своего телесного образа вымывает человека из контактов социальной жизни, происходит потеря смыслосуществования, поскольку чувство идентичности и экзистенции взаимосвязаны. Вот как упоминает о своем теле Марина Ивановна в разные периоды.
1918-1919 гг.: "глубоко дышу; мозолями рук; есть я; ноги вкопанные; сердце; есть моя грудь; презренье к моему телу; от сердца отлегло; ни пальца свободного; хватаю руками; сердце задрожало; я: и волосы – я, и мужская рука моя с квадратными пальцами – я, и горбатый нос мой – я."
1926 г.: “Я” ЭТО ПРОСТО ТЕЛО…"
1933 г.: "посреди груди; ребра расходятся; подбородком себе в грудь; с черными ногтями; большеголовая стриженая; колотящегося сердца; несусь … чуть ли не отрываясь от собственного тела; опережающими и все же непоспевающими ногами влетаю; просовываю голову, за ней, впускаю тело; из собственных глаз выскакивая; выскочив из себя; басом; меня выталкивающий; в мое ухо ударяет; желудки были так же счастливы, как глаза, как уши; мои уши физически привстают от звука моего собственного голоса; внутри, глубже слуха; внутренним слухом; ввергало в глубочайший столбняк; опускать глаза."
1934 г.: "большая рука; из-под рук; на глаза нажму; выжму из глаз; под рукой пропасть; мой спинной хребет; по моим позвонкам играют; ундинное место сердца; сердечное дно; меня всю заливает по край глаз; выжигая слезы; сначала выше головы, потом по горло, потом по грудь, а потом уже и по пояс; сводя сначала кончик носа, потом рот, потом лоб."
1937 г.: "мы внутренно звякнули; запылало лицо; мой последний румянец; слезы холодные или теплые; сплетенные руки; гребущих пальцев; рот; протянуть руку; глазами вижу; в мою грудь; застясь рукой от солнца; обнимает за голову, прижимает к груди; целует в голову; в лоб; в губы; подняла голову; еле устаиваю на ногах; в ушах поток; кровь в жилах; опустившимися руками; вместе с пальцем; вместе с сердцем; все руки; глаз не подымаю; волосы дыбом; по другую мою руку; руки мои пусты."
Заметно, как с течением времени границы ощущения себя выходят из телесных границ, появляются слияния с другой страной, с другим человеком, с неживым предметом, с историческим образом, персонажем. Появляются размывание, идентификация с внешними объектами, сверхъестественное.
1939 г.: “Дания меня схватила за сердце”; “Занося ногу на сходни я ясно сознавала: последняя пядь французской земли”; сердце как мотор; “физически ощутила Наполеона"
В небе "в зеленоватом озере, стояли золотые письмена, я долго старалась разобрать — что написано? Потому что — было написано — мне”; “уж лучше — пешком (по морю)”.
И расщепление: “Это всегда два: голова и я, мысль и я, вопрос и ответ, внутренний собеседник. И — сердце и я (физическое)”.
1940: "Лежу на спине, лечу ногами вперед — голова отрывается … Проснулась с лежащей через грудь рукой «от сердца»…"
Человек воспринимает себя частью окружающего мира, его отношение к своей внешности отражает качество жизни, ухудшение отношения к своей внешности означает и снижение качества мира: два – "три часа сряду видела из всех зеркал свою зеленую образину”.
"– Боюсь, что … не узнаю — землю: собственных стихов — и рук;
– если я вдруг, идя, полечу — не удивлюсь, а узнаю, что не может быть — раз все это есть — что нет того света: я сама уже тот свет, с его чувствами”;
"– полны руки дела, слушаю на пружине;"
"– боюсь — всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего — себя, своей головы."
Когда человек живет в моноварианте, когда есть “они” и есть “я”, происходит утрата идентичности, и он остается не только без других, но и без себя.
“Хочу — не быть”.
1941 г;: “это уже не я”.
Телесность Марины Цветаевой сошла на нет в прямом и в переносном смысле: тела не осталось для нее самой в психическом смысле, как и в физическом для всех – на письменный стол тело не положено, точного места захоронения нет.
75. Полина Кокорина, ученица Гимназии № 23. Челябинск
Взаимосвязь поэзии и музыки на примере стихотворения М. Цветаевой
Мне нравится, что Вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не Вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
М.И. Цветаева
Многие, читая эти строки, пропевают мелодию знаменитого романса. Известно, что музыка и слово с давних времен тесно связаны. Поэзия всегда музыкальна и имеет определенный ритм. Музыкальные созвучия могут подчеркивать настроение: малотерцовые интонации - печальное, тревожное, квартовые – торжественное и важное.
Как мелодия, так и поэзия могут вызвать у нас радость, печаль, разбудить эмоции, которые спят глубоко внутри каждой души. Можно играть со словами, как с нотами и наоборот, выстраивать звуковые ряды, которые найдут отголоски в сознании слушателей, читателей. Бывают ещё, так называемые звуковые волны (сила и выделение конкретного звука). На самом деле, звук значит намного больше, чем кажется. Я постараюсь объяснить, чем же музыка и поэзия так похожи, а чем отличаются.
На стихи Цветаевой написано много песен и романсов. Например, романс М. Таривердиева на стихотворение «Мне нравится, что вы больны не мной…» (1915 г.).
Как мне кажется, в нем любовь выражается, развивается как «не любовь».
В первых двух строфах лирическая героиня твёрдо и гордо говорит нам, что рада, что не видит в мужчине объект любви. Рада, что не смущается, когда рядом с ним и может быть собой. Она находит наслаждение в том, чего не имеет и не может иметь.
Мне нравится, что Вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не Вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной —
Распущенной — и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами…
В романсе первая строфа имеет музыкальную структуру суммирования. Короткие музыкальные фразы первых двух строк подчеркивают неуверенность высказывания героини. Здесь музыка интонационно приближена к речитативу. Музыка аккуратно распевается, без напора, без резкости. Фраза "что никогда тяжелый шар земной" интонационно едина, в ней слышатся восходящие интонации. Музыка приобретает различные оттенки, например: минорные аккорды, которые заставляют нас почувствовать довольно смешанные чувства: волнение, интерес, печаль. Благодаря большому распеванию гласных, речитатив переходит в настоящую, живую, цветущую и развивающуюся песню. В последней строчке возвращается "рвущееся" нисходящее движение.
Вторая часть звучит с небольшим сожалением, нотками печали. Слова «мне нравится» звучат уже не так убедительно, с сомнением, возможно, к самим чувствам лирического героя. Героиня рассказывает нам о том, чего точно не будет в отношениях её и возлюбленного.
Ближе к концу появляется частое использование отрицания, что может являться противоречием лирической героини самой себе, ведь сначала она твердо говорила о том, что счастлива без любви с этим человеком. Происходит внутренняя борьба со своими чувствами.
Мне нравится еще, что Вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не Вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем ни ночью — всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
Во второй части - развитие, кульминация, композитор использует красочные гармонии, развитие мелодии - сквозное. Музыка словно порхает бабочкой внутри нас, когда мы слышим вторую часть. То же самое можно заметить, если мы прочитаем стихотворение (даже если не вслух). Но музыка может оказать большее влияние на наше восприятие.
Музыка усиливает наши чувства и придаёт им больший объем и окраску. Поэтому во второй части в романсе присутствуют "музыкальные ударения" - выделение определённого звука. Это происходит не резко: постепенно может нарастать темп и громкость, подводя нас к определённой ноте, чтобы мы точно обратили внимание на то, что хочет показать автор. Такой приём называется крещендо. Такого приёма, например, нет, когда мы читаем стихотворение или текст не вслух.
В третьей части героиня уже открыто сожалеет о том, что не имеет любви с, как оказалось все-таки, возлюбленным. «Увы!» прорывается откуда-то из самого центра души. Третья часть - в музыкальном отношении это повторение первой части, реприза, только настроение меняется.
Спасибо Вам и сердцем и рукой
За то, что Вы меня — не зная сами! —
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце не у нас над головами,
За то, что Вы больны — увы! — не мной,
За то, что я больна — увы! — не Вами!
«Вы», как мне кажется, тоже используется не просто так. Таким образом, можно создать незримое расстояние, а так же глубокое уважение лирической героини к её возлюбленному.
После прочтения стихотворения я чувствую лёгкую тоску, тихое спокойствие. Здесь свою роль сыграли эпитеты и метафоры: Эпитеты – “тяжелый шар”, “удушливая волна”, “адовый огонь”, “церковная тишина”, “ночной покой”, “закатные встречи”. Метафоры – “шар не уплывет под ногами”, “я больна не вами”, “краснеть удушливой волной”, “спасибо вам и сердцем, и рукой”. Таким образом, музыкальная форма песни - трехчастная, репризная (оконченная). Она полностью совпадает с формой стихотворения.
Композитор следует за поэзией Цветаевой, тонко передает нюансы эмоций героини через музыкальную интонацию. Музыка и поэзия плетут красивые картины в нашей душе звуками, ритмом, настроением, темпом. Когда мы чувствуем взаимосвязь между мелодией и текстом, мы лучше понимаем и легче воспринимаем произведение.
74. Игорь Федоровский, поэт, писатель. Омск
Нелёгкая Цветаева
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь…
И хотелось бы, Марина Ивановна, но Ваша удивительная современность, созвучность, сопричастность сегодняшнему времени не даёт ни забыть, ни забыться в творчестве других авторов. В ней угадываешь нелёгкие минуты, фрагменты, комья времени сегодняшнего, её «голос из-под земли». «Все даты – как рукой сняло» – и на самом деле, любому времени – своя Цветаева. Летящая, воздушная, парящая – вот прям цветаева-Цветаева в безоблачное, спокойное время, готовая отправиться в полёт даже на своих тирешках, она тяжелеет и падает, обрываясь на полслове, полслоге, полдыхании, ежели случается беда. Сладкой рябины горькая кисть – это сама Марина Ивановна, как и время, в одну секунду превращающееся из светлого, манящего (как же оно коротко!) в боевое, скрежещущее.
Собирая любимых в путь –
Я им песни пою на память,
Чтобы приняли как-нибудь –
Что когда-то дарили сами.
Вспомяни о моих прохожих! – просит Марина в финале этого стихотворения. Ещё раньше она собирается смеяться прохожим в лицо (Легкомыслие! Милый грех), а потом – в самом известном:
Я тоже была прохожий!
Прохожий, остановись!
Прохожий – это сама Цветаева. Нигде не задерживающаяся, всё запоминающая, дрожащая от малейшего порыва ветра. Она идёт и сейчас средь нас, неприметная, нелёгкая, такая же чужая в нашем времени, какой была в своём. Переселенец «Вражду вселенскую взвалив на горб» Марина взывает:
О, чёрная гора
Затмившая – весь свет!
Пора – пора – пора
Творцу вернуть билет.
Цветаева и война – огромная, не полностью ещё изученная тема, не-прожитая, потому как на долю Марины Ивановны достались лишь Чехия, Испания да первый, страшный год Великой Отечественной, о котором, правда, стихов нет. Однако боль, пришедшая из какого-то общего Цветаевского времени есть и сейчас, в нашей стране ей вряд ли дано утихнуть. «Пожар пожирает траву», «Метель заметает вехи», «Зола засыпает зданья» – всё это нелёгкое Цветаевское время, которое сейчас возвращённой болью прорастает в нас, кружится оборвавшимся лепестком. Наше поколение взвалило на свои плечи нелёгкую Цветаеву, не зная, как и удержать. А потом…
Бузина целый сад залила
Кровью юных и кровью чистых…
Это разве не про время сегодняшнее? «Поспешайте, сержанты резвые! Полотёры купца зарезали» – это ли не о парадоксальности каждого дня, утоптанного в слухах и сплетнях. «Глотатели пустот, читатели газет», – сказала бы Цветаева сейчас о тех, кто поглощает сомнительные новости соцсетей. Если ребёнок, растущий на асфальте для неё жесток, то сейчас соединив образ, проехавшись эдаким катком по асфальту соцсетей, она бы нам, обывателям, не дала пощады. Справляй и погребай победу, – вновь написала бы она читателям газетных тонн, глотателям, доильцам сплетен, рассовавшихся по трущобам земных широт.
Даже любовь для Цветаевой тяжела, невыносима, пронести её даже на рас-стояние собственного тела, вдохновений, сухожилий без надрыва, без на скаку оборвавшейся жилы невозможно.
Точно гору несла в подоле –
Всего тела боль!
Я любовь узнаю по боли
Всего тела вдоль.
Жизнь: ножи, на которых пляшет Любящая… Невосстановимо хлещет жизнь… А когда понимаешь, что остались последние капли, что жизнь уже «избыта», что боль, которая в груди – старей любви…
Пошли мне сад
На старость лет.
Увы, старости было не дано. Даже в последних стихотворениях слышны предзвуки новых идей, но они долетают до нас эхом, видны отблески фонаря, который пора гасить… Всё повторяю первый стих и всё переправляю слово… Марина Ивановна, я-то знаю, нелегко вернуть прежнюю истовость, нелегко и сидеть на краю, куда Вас не посадили. И нелёгкой тоже быть нелегко. Но я для Вас как раз тот жестокий ребёнок на асфальте, то ли распластавшийся под тяжестью сегодняшнего мира, то ли пытающийся не уронить Ваши строки.
73. Константин Эрбах, аспирант ИТМО. Санкт-Петербург
«Что я делаю на свете? — Слушаю свою душу»
Марина Цветаева
Моё знакомство с творчеством Марины Цветаевой произошло ещё в детстве, во время первого просмотра кинофильма «Ирония судьбы, или С легким паром», где прозвучало одно из её знаменитых стихотворений:
Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами…
Затем, уже в старших классах школы более подробно и близко познакомился с её творчеством, которое оказалось непростым и разносторонним, как и вся её жизнь.
Наибольшее впечатление на меня произвело её произведение «Реквием», написанное в 1913 году. Несмотря на юный возраст, в котором находилась поэтесса в момент написания этого стихотворения (ей шёл 21 год: «… за то, что мне так часто — слишком грустно и только двадцать лет…»), оно пропитано разными и глубокими мыслями и чувствами, которые трогают за самые тонкие струны человеческой души и не могут оставить равнодушным, и, зная тяжелую и в то же время яркую на события судьбу Марины Цветаевой, словно предсказывает всю её непростую жизнь и трагический исход.
Первая часть стихотворения цепляет строками об её уходе. С одной стороны, она пишет о том, что после её смерти всё останется прежним: «И будет все — как будто бы под небом и не было меня!» С другой стороны, в сам момент смерти вся природа на миг остановится, замрет, станет бездвижной и безжизненной: «Застынет все, что пело и боролось, сияло и рвалось». В стихотворении присутствует также и любовная лирика, выраженная в строках: «Любившей час, когда дрова в камине становятся золой». И всё же в этом произведении есть слова, покорившие меня больше всего и обращенные не просто к читателям, а ко всем людям в целом: «Я обращаюсь с требованьем веры и с просьбой о любви» - прекрасные слова, которые мы не должны забывать.
Стихотворение Марины Цветаевой «Реквием», написанное ей в столь юном возрасте и полюбившееся мне больше других её произведений, отражает её душевные переживания и её взгляды на этот мир. Она писала и творила не пером, а своей душой.
72. Анастасия Бондарева, филолог, поэт, преподаватель русского языка и литературы.
(Иногда мне кажется, что я сама состою из мягких строчек, гладких рифм и бесконечных метафор)
_____________________________________
Марина Ивановна, несмотря на Ваше 130-летнее настроение, существующие и живущие в нашем мире Ваши (или все-таки наши?) произведения не только сохраняют свои основные смыслы – зашифровано-неразгаданные, но и приобретают новые – удивительные, свойственные сегодняшнему дню.
Вы помните («…вы все, конечно, помните…») свои «Мне нравится, что вы больны не мной» или «Хочу у зеркала, где муть…»? Они теперь вместе живут: в самом праздничном фильме Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром». Живут, поются и слушаются! Более того – теперь они включены в новый сюжет – фольклорно-сказочный – «своя/чужая жена» (сюжеты типа «Забытая невеста», «Подмененная жена»). Действие фильма происходит в Новогоднюю ночь, когда, по определению, случаются чудеса. Внезапная, нелепая встреча является завязкой сюжета о бегстве героев из привычного мира. Ваше стихотворение про «тяжелый шар земной» становится песней-ответом главной героини (вот так, уже и не ваше!) на признание в любви, странной и невозможной, обреченной на неудачу. Но вы не переживайте, все выглядит несравненно художественно: героиня честно смотрит в глаза возлюбленному - кинематографические «первоплановости» придают драматизма – а после начинается настоящий любовный диалог – стихи работают, работают!
Дорога (мотив, который ощущается) и зеркало из стихотворения «Хочу у зеркало, где муть…», также звучащего в кинофильме «Ирония судьбы, или С легким паром!», переплетается с мотивом возвращения главного героя в Москву – домой (вы ведь все заранее знали, да?). Это подтверждает подготовка к отъезду, слова героини после песни: «Подними билет. Я думаю, его можно найти», нежелание главного героя «трястись в поезде» - я разгадала, разгадала!
Образ зеркала – «чужого пространства» – перемещает героев: «Мы немного сошли с ума. Новогодняя ночь закончилась, и все становится на свои места» и пробуждает новые чувства: «У меня такое ощущение, что за эту ночь мы прожили целую жизнь…». Надя и Женя будто попали в зазеркалье (чужой мир), искали выход, который оказался невозможным для счастливой любви. Слова «благословляю вас» повторяются трижды (не как у вас) и напоминают заклинание. Получается, что ваша лирическая героиня (стихи ведь отдельно живут, они – не мы) становится участницей, запутавшейся и видящей единственный выход – расставание.
Вот так, Марина Ивановна, Ваше стало новой историей – той, что пересматривается в самую волшебную ночь. Ночь, когда начинают слагаться новые буквы и произносится чистый звук.
71. Евгений Татарников, подполковник милиции в отставке. Ижевск
Елабужский след Марины Цветаевой, он был последним
И думаю: когда-нибудь и я,
Устав от вас, враги, от вас, друзья,
И от уступчивости речи русской, -
Надену крест серебряный на грудь,
Перекрещусь - и тихо тронусь в путь…
В древнем и красивом купеческом городке на Каме Елабуге, которой уже перевалило за тысячу лет, есть Петропавловское кладбище и на каменной её стене чёрная табличка - «На этом кладбище обрела свой покой Марина Цветаева». И всё, больше нет никаких слов, так как эту поэтессу знали все. Её могила у самого входа на кладбище, аккуратная, ухоженная, в цветах, возле раздвоенной сосны. И когда идёшь мимо её могилы, хотя точное место до сих пор не установлено, как предсмертная записка стучит в голове её стихотворение:
Идёшь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала – тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти – слепоты куриной
И маков набрав букет,
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет….
Просто жуть берёт, её голос как будто из-под земли идёт.
Любила она этот городок, не любила, но Марина Цветаева прожила в Елабуге свои последние 11 дней жизни, мало, конечно, чтобы делать какой-то вывод. 21 августа поселились (в домовой книге этот день указан как день приезда, прописались — 25-го), а 31-го — умерла.
На пароходе «Александр Пирогов» начало августа 1941 года.
«Стояла в окруженье саквояжей.
Синел берет. Прядь падала со лба.
Её куда-то звал не дух бродяжий -
Елабуга звала, звала Судьба», — писал поэт Виктор Боков, который и провожал вместе с Борисом Пастернаком Марину Цветаеву в Елабугу.
А 26 лет назад 8 августа 1941 года в Елабугу из Москвы на пароходе «Александр Пирогов» плыла Марина Цветаева с сыном Эфроном. Их путь занял 10 суток. Георгий Сергеевич Эфрон (Мур – сын Марины Цветаевой) писал в своём дневника: «8/VIII-41. Нахожусь на борту «Александра Пирогова». <…> Мы плывём в 4 классе — худшем. Откровенно говоря, всё ещё не слишком скверно. Мы спим сидя, темно, вонь, но не стоит заботиться о комфорте — комфорт не русский продукт. Я устроил свой Генеральный штаб на палубе первого класса. Я ведь — хитрец (я, кстати, там сижу, пока меня не выгнали). С палубы видна река, всё. В смысле жратвы — хлеб с сыром, пьём чай. Мне на вопрос жратвы наплевать. Но чем будет заниматься мать, что она будет делать и как зарабатывать на свою жизнь?...».
Пристань Елабуга.
В конце лета 1941 года по Елабуге ходила костистая немолодая женщина с усталым, измученным лицом. Одета была неважно: темное длинное платье, старое коричневое осеннее пальто. Седые волосы были спрятаны под вязаный синий берет. Она искала комнату, чтобы поселиться с сыном. Хозяева домов ей в этом отказывали, ссылаясь на то, что «пайка у них нет, да ещё приходят эти, с Набережной (то есть из НКВД), бумаги её смотрят, когда её нет, спрашивают, кто ходит к ней да о чём говорят... Одно беспокойство...»… «Да она еще и белогвардейка». При чём тут паёк спросите вы? И вам хозяева дома ответят: «По заведённому здесь порядку принято было, чтобы постояльцы приглашали хозяев к ежевечернему чаю, угощали. То есть приезжие должны были, по сути дела, делиться пайком». И, кроме того, у кого был паёк, тому горсовет и дрова давал. А ведь зима уже была не за горами. Сидя на крылечке дома, много курила и молчала.
Этой женщиной, которой давали «от ворот - поворот», была Марина Цветаева. Затем местные власти стали расселять прибывших людей по квартирам. Цветаева с сыном были направлены в дом Бродельщиковых на ул. Ворошилова 20. Сюда же доставили с пристани их багаж, ехавший из Москвы – «5 мест», которые были перевязаны верёвками. «5 мест», так значилось в квитанции, выданной на Речном вокзале Москвы при отправлении парохода. Багаж был объемным и разнообразным. О веревке. По свидетельству Слонима, со слов Паустовского, «Пастернак пришёл к ней помочь укладываться. Он принёс верёвку, чтобы перевязать чемодан, выхваливал её крепость и пошутил, что она всё выдержит, хоть вешайся на ней. Ему впоследствии передавали, что Цветаева повесилась на этой верёвке, и он долго не мог простить себе эту роковую шутку».
21 августа 1941г. «...Привела их сюда управдом, много их было. А ей, сердешной, то ли комнатушка наша глянулась, то ли устала очень. Говорит: «Никуда я больше не пойду, здесь останусь...». Она была опечалена, на ней было длинное какое-то пальто и платье также, передник с большим карманом, так в этом переднике она и умерла. Сандалии большие. Вообще, крупная она такая была. Мужские черты лица, в плечах широкая, грудь плоская. Ну, между прочим, так она хорошая была. С нею сын был, лет шестнадцати. Георгием звали. Она-то его Муром называла. Ростом-то он высокий был, не дотянешься... И она-то сама не маленькая, неулыбчивая, сутулая такая, в берете, волосы коротко подстриженные, зачёсаны назад, наполовину седые... Лицо — безжизненное и измученное. А ведь ей в то время не исполнилось ещё сорока девяти лет и такая старая на вид казалась. Много курила самосад», — вспоминала хозяйка дома - Анастасия Ивановна Бродельщикова.
«Вчера 21 августа переехали из общежития в комнату, предназначенную нам горсоветом. Эта комната — малюсенькая комнатушка, помещается в домике на окраине города. Обои со стен содраны, оставив лишь изредка свой отпечаток на них. Во дворе — отвратительная уборная — малюсенькая, с… противно…», — писал в своём дневнике Мур.
24 августа 1941г. Из дневника Георгия Эфрона (Мура). «Настроение у неё – самоубийственное, деньги тают, а работы нет…».
31 августа Елабужский горсовет призвал всех жителей выйти на расчистку посадочной площадки под аэродром. Обещали выдать каждому по буханке хлеба, он был уже в цене. От семейства Бродельщиковых пошла хозяйка, Анастасия Ивановна, от Цветаевой — Мур. Должно быть, перед уходом Марина накормила его завтраком, она была с утра в фартуке, как и обычно, когда занималась домашними делами. Потом собрался на рыбалку хозяин. Он сказал Марине, что они с внучком пойдут на Каму, и ему показалось, она вроде бы даже обрадовалась, что они тоже уходят. Она осталась одна и торопилась, боялась, вдруг, кто вернётся. Второпях написала три записки: сыну, Асеевым и тем, кто будет её хоронить. Вот одна из них:
«Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить…».
В стены сеней в доме Бродельщиковых в потолочную балку для хозяйственных нужд были вбиты гвозди… Они были предназначены для вожжей, для хомутов, для рыболовных сетей... Именно на этой балке и оборвалась жизнь поэтессы. Евгений Евтушенко после посещения в 1967 году этого дома в стихотворении «Елабужский гвоздь» отметит:
Сирые сени. Слепые. Те самые,
где оказалась пенька хороша,
где напослед леденящею Камою
губы смочить привелось из ковша.
Гвоздь, а не крюк.
Он граненый, увесистый —
для хомутов, для рыбацких снастей.
Слишком здесь низко,
чтоб взять и повеситься.
Вот удавиться — оно попростей…
Хоронили Марину Цветаеву 2 сентября 1941 года на средства Елабужского горисполкома. Повезли прямо из усыпальницы, из больничного морга, в казённом гробу, повезли по пыльной дороге туда вверх, в гору, где темнели сосны. Кто провожал её в последний путь? Кто шёл за гробом? Не всё ли равно! Теперь…
«Марина Ивановна правильно сделала, у нее не было иного выхода…, — эту фразу Мур будет потом повторять всем, оправдывая поступок матери, при этом, зная, что и его вина в этом тоже есть. И, наверное, самая большая. И на похороны он не пошёл. Хоронили соседи, да незнакомые люди. Не было денег, чтобы огородить могилу, поставить крест и табличку с именем и датами. И приходить на могилу было некому. Со временем холм сравнялся с поверхностью земли. В архиве Елабужского ЗАГСа сохранился документ - письменная просьба пятнадцатилетнего Георгия. Юноша просит разрешить «похороны матери, Цветаевой Марины Ивановны, умершей тридцать первого августа 1941 года в результате асфиксии (суицид)». Он страшно тоскует. В его дневнике от 19 сентября 1941 года есть такая запись: «Льёт дождь. Думаю купить сапоги. Грязь страшная. Страшно всё надоело. Что сейчас бы делал с мамой?... Она совершенно правильно поступила, дальше было бы позорное существование...».
Зову - не отзывается, крепко спит Марина.
Елабуга, Елабуга, кладбищенская глина,
…………………………………………………….
Тобою бы, Елабуга, детей стращать немилых,
Купцам бы да разбойникам лежать в твоих могилах.
…………………………………………………………..
Еловая, проклятая, отдай Марину!» — писал в конце ноября 1941 года Арсений Тарковский. — Я её любил, — говорил в позднем интервью Тарковский, — но с ней было тяжело. Она была слишком резка, слишком нервна.
70. Иван Образцов, писатель. Барнаул
Дщерь Мария
Цветаева как никто другой понимала Пушкина. Цветаевское понимание всегда переполнялось текстуальным, но им никогда не исчерпывалось. Пушкин был для неё родством большим, чем кровное, также как проникало это родство и в пастернаковское мироощущение. Потому невозможно говорить о поэте Цветаевой не имея в виду не Пушкина-нашевсё (здесь каждый, кому русский язык родной – родственник), а Пастернака-поэта.
Вообще, говорить о Марине Цветаевой без всего её культурного родства просто немыслимо, причём родство это по-русски широкое и по-европейски скупое до тонкого эстетического экстаза (так и хочется сказать – исступления).
Что есть поэзия? На этот вопрос мало ответить «моим стихам, написанным так рано...», на это надо проговорить до конца, до сердцевины (вот он, пастернаковский принцип, реализованный буквально!). И Марина Цветаева проговаривает «не мать, а мачеха – Любовь: Не ждите ни суда, ни милости...». В её поэзии милости быть не могло, ибо это всегда предел, от которого она лишь начинала.
В поэзии Цветаева немыслима, ибо она надмирна и здесь же немыслимо конкретна во всей надмирности – разве можно помыслить надмирность! Но оказывается можно сказать немыслимо конкретно, как в сердце иглой вдруг пронзает боль. Нет, ни в коем случае не вносите её в список тех, кто «ни от мира сего», она и есть этот мир, взглянувший на себя с высоты и себя отвергнувший, а то и пронзивший.
Стон, крик, крушение – для неё это только фонетика, строй же поэтической речи непроговариваем. Но непроговариваем так, как невозможно проговорить молитвенное состояние. Но слова молитвы звучат и влекут вверх, в самую остроту зенита, а там – достигнутая невозможность. Здесь тот же блоковский рефрен – «душа облита острым, сладким ядом». Остро и сладко – куда конкретнее и больнее? Только выше, ещё острее.
Что есть поэт? «Я вздрагивал, я загорался и гас, я трясся...» – Пастернак как никто оставался для неё поэтом, и их письма, где она рвётся между вечно отсутствующим с ней – рядом Райнером Мария Рильке и рядом погибающим – для неё, по крайней мере, лично Борисом Пастернаком. Эти письма, словно она – настоящее, которое пытается соединить в себе вчера и завтра – Рильке и Пастернака, но в результате получается только разрыв (взрыв, ввысь, стон?).
Поэт всегда – ввысь. Вертикаль, а не длина, потому никаких горизонталей в поэте быть не может. Она всегда утверждала, что поэт не может быть он или она, ибо это состояние, совершенно прямое знание своего дара. Разве может дар быть он или она? Цветаева – чистый поэт.
«Вчера ещё в глаза глядел, а нынче – всё косится в сторону!» – это «нынче» у неё звучит как чистейшая высокохудожественная речь, потому что поэт определяет художественность. Нет «специальных» слов для поэзии – поэт делает любое слово «специальным» – превращает слово в поэзию (буквально ритуально), если того требует истинный голос, исходный смысл языка.
Она определяла слова точно, без стеснения. Что могло стеснить того, кто знает свой дар? Сейчас (всегда, когда угодно) многое (о ней, про неё, даже – для неё) наговорят, ну так это молва, а молва как известно «вчера в глаза глядит, а нынче косится в сторону». Впрочем и наоборот бывает, ну так и что, разве непостоянство может сказать о вечном? «Все восхваляли, розового платья никто не подарил...» – она так и сказала про это молвное, всёшное, суетное, земное в грубом смысле земли, в тривиальном значении слова.
Потому и оказываются вчерашние жаворонки воронами, что многие обсуждающие – это формальные, грамматически приемлемые большинству, а потому «поэты» только по документам или выслуге лет (так звания и чины очерёдно выдаются), а по естеству – суть пересмешники. Разве можно полагаться на чистоту голоса пересмешника, если хочешь услышать истинное слово?
Цветаева пересмешников не вынесла, завлеклась омутами сплетен и разговоров, предпочла песню оборвать, чем дать другим слушать её долгое, медленное затухание. Говорят, Пастернак до конца жизни никак не мог освободиться от навязчивой идеи, что той верёвкой в Елабуге была бечева, которой он Марине перевязал чемодан в дорогу. Может потому он и долго, и тяжело жил потом свою жизнь, что всё тяготился той бечевой, всё помнил тот чемодан. А Марина сказала же ему как-то: «Ничего, всё стерплю», – вот и как было поэту понимать слова поэта в такой ситуации?
И всё же, и всё же. «Рас-стояние: вёрсты, дали… нас расклеили, распаяли, В две руки развели, распяв, И не знали, что это – сплав...». Сплав – вот итоговый вес нажитого поэтического добра, о котором она сказала ещё в 1925-ом. С поэтом Борисом Пастернаком она в сплаве ближе всего. Этот сплав от Пушкина и до сего дня только крепчает, только больше наливается родством.
Другой вопрос – будущность такого родства. И здесь, пожалуй, совершенно кстати вспомнить о том свойстве цветаевской лирики, что можно обозначить как «особый трагизм», «надрыв», «речетативная речь». То сеть, если и искать где-то сегодня такой надрыв, то он совершенно отсутствует в, так называемой, литературе «образованцев» (как это явление называл Солженицын – человек, очень далёкий для поэзии), но вполне присутствует в ряде молодёжных субкультур, народном песенном надрыве, даже в офисном сленге и то может прозвучать.
Однажды знакомый радиоведущий сказал, что Ахматова для взрослых, зрелых, а для юности – Цветаева. При всей ущербности подобной постановки вопроса всё же необходимо отметить тот факт, что даже этот (очень не близкий к поэзии) человек смог почувствовать ту жизненную силу, что бьётся в каждой цветаевской строке, и этот голос жизни вполне свеж и пронзителен сегодня – нынче. Но что намного важнее, так это тот факт, что голос жизни звучит у Цветаевой сквозь трагический надлом, но всё же звучит, всё же – жизни.
69. Аида Пахомова, филолог. Кисловодск.
Исповедь Марины Цветаевой
О выстраданном и трагичном материнстве Цветаевой в литературоведении упоминается крайне редко и всего лишь вскользь. Тема эта, действительно, сложная во всех смыслах.
Представляю исповедь души Марины Цветаевой.
О беде моего материнства только ленивый не говорил. Столько сплетен о себе не знал, наверное, любой поэт серебряного века! Кстати, а почему серебряного? Мне иногда кажется, что я сама первая употребила этот эпитет. Уважаю серебро и презираю золото! К золотому веку как таковому это, конечно, не относится...
Сиротство витало в воздухе моей семьи, посетив и мать, и отца, и нас с Асей и Алей. Моя мать Мария Александровна, в девичестве – Мейн, осталась в младенчестве на руках у отца после смерти матери. Ей было всего 19 дней. Отец – Иван Владимирович Цветаев вырос в семье священника, тоже рано потеряв мать. Мы с Асей как будто унаследовали эту несчастливую нить.
Первый надлом произошел, когда умерла наша мать, мне было 14, а Асе – 12 лет. Помимо чисто внешнего сходства с матерью, я унаследовала ее характер. Она увидела во мне себя! Это был наш романтизм, бунтарский дух и страсть. Мать не любила вести хозяйство, которое ее отвлекало от творчества, бывали и стычки с немкой-экономкой Августой Ивановной, и я тоже не признавала бытовых дел. Они отвлекали от призвания - быть поэтом! Мать была сильной, и во мне рано стала проявляться ее стойкость. Мать стремилась в жизни к свободе, и я мечтала о свободе во весь рост, но возможности не было. Да разве бывает свобода без обязательств? Вот я и рвалась душой, подпитывая семейный дух, но осознавая обязательства перед Сережей, Алей и Муром. Стихи были единственным способом вкусить свободу и отойти от быта. Да, быта, но не бытия! Стихи звучали во мне определенным ритмом, так же, как и музыка, которую когда-то в детстве исполняла мать. Ноты словно ею же самой и создавались и переходили в энергичное движение рук. Во мне музыка нашла другой выход: трансформировалась в поэзию, которая подхватила звуки и слова и превратилась в рифмы, рвавшиеся наружу. Рифмы сбивались в общий монумент, я сознательно сокращала, как по кирпичикам, эти конструкции, уплотняя стих. Поэтому тире прижилось, уступив место смыслу, который понятен лишь тем, кто становился на мой уровень поэтики:
В огромном городе моём — ночь.
Из дома сонного иду — прочь.
И люди думают: жена, дочь, —
А я запомнила одно: ночь.
В момент озарения я часто вставала ночью и писала, не теряя тонкую искру, рождающую огонь:
В поте — пишущий, в поте пашущий!
Нам знакомо иное рвение:
Лёгкий огнь, над кудрями пляшущий, —
Дуновение — Вдохновения!
Второй надлом случился в 1920-ом. Это был худший год в моей жизни. Сережа воевал против большевиков. Я жила с детьми в комнате на чердаке. Приходилось довольствоваться лишь тем, чем помогали добрые соседи.
Моя первая дочь с самого раннего детства была легким и удобным ребенком. Ей соответствовало мифическое имя – Ариадна. Довольна всем, мало ела, мало плакала, будто все понимала сама. Рано научилась читать и писать, вела дневник. Глядя на нее, я ощущала, что это не моя дочь, а сама я, только лучше. И сейчас восхищаюсь стойкостью ее характера, умением выживать в тяжелейшие годы репрессий, ведь Аля скиталась по лагерям 14 лет! Вторая моя дочь Ирина была полной противоположностью Але. Это расстроило меня очень. Она непрестанно хныкала, капризничала, требовала еду, повторяла одни и те же слоги. Я поняла, что научить ее ничему невозможно, когда увидела ее аппетит. Мне была противна сытость, Але – точно так же. Ирину невозможно было оставить ни на минуту, чтобы отлучиться. Потом я привыкла не обращать внимания на ее капризы. Она как будто тоже смирилась. Чувства единства с нею у меня не возникло. Увы. Сможет ли хоть одна живая душа понять мой надлом в материнстве из-за равнодушного отношения к Ирине? Ведь даже по имени я ее редко называла, только «она». Ей не было дано и половины тех способностей, которыми обладала Аля. Случайная душа, в смерти которой я виновата и ответила перед Богом! В какой-то момент, когда пришло время осознания того, что детям со мной будет хуже, я отдала обеих в приют в Кунцево. Тогда мною руководил страх их смерти от голода. Выживать я не привыкла, было все: дом в Трехпрудном переулке, родители, гувернантки, сменявшие друг друга. Мы не видели с Асей нужды, хотя я всегда очень мало ела. Только поэзия, музыка, мамины сильные пальцы, красивые руки. И еще моя метущаяся душа! Я не могла ощущать себя матерью в общепринятом смысле. Защитить – отдать тем, кто сможет защитить. Наверное, так. Аля, моя гениальная дочь, писала мне письма, она очень скучала. Скучала и я. Нянечки тепло отзывались об Але, очень негативно - об Ирине, поступки которой мне показались тогда гнусными. Аля и Ирина – Небо и Земля. А я-то всегда тянулась к Небу! Я не снимала с себя ответственности, отдав обеих дочерей в приют и решив, что там им будет лучше, чем с такой матерью. Именно тогда появились мысли о сведении счетов с жизнью. Страшно сказать, но меня спасло не чувство ответственности перед детьми, не материнство, а другая ответственность - перед моим творчеством, перед поэзией! Всю жизнь я была просто поэтом! Я не только придумывала свой собственный мир, но и пыталась жить в нем! Близки мне были часто не те, которые могли быть таковыми, а те, которых я себе вообразила, при этом они такими быть не могли. Каждый из вас продолжит этот список моего личного разочарования сам: София Парнок, Константин Родзевич, Борис Пастернак, Анна Ахматова...
Третий надлом был перед смертью. Я поругалась с Муром, он был прав, упрекнув меня в несостоятельности и непрактичности. Это был тупик.
Поэзия – это Небо, оно не может быть Землей –бытом! Я обманывалась во многих, потому что так и не смогла при жизни совместить в себе то и другое. Не было покоя мне при жизни земной, как жаль, что нет покоя и после смерти:
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прорезь зари – и ответной улыбки прорез...
– Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!..
68. Снежанна Богданова, студент ФО ПИ ВлГУ. Владимир
Мерекание в половине девятого
Проникающие в духовно неопытное сердце маленькой девочки строки великой поэтессы Марины Цветаевой заставили задуматься о вечности бытия, о смерти в естественном понимании, о реальности за пределами человеческих возможностей. Речь пойдёт о вхождении в мою жизнь «бренной пены морской» Марины Ивановны через стихотворение «Реквием» в исполнении «женщины, которая поёт» Аллы Пугачёвой.
Вечер, 2009 год, я, сидящая перед экраном телевизора и бессмысленно слушающая песни разных лет, неожиданно останавливаю внимание на строках, пронизанных мыслями о неизбежности смерти. Без сомнения, в 8 лет подобные представления меня напугали, но всё же больше заинтересовали. Дело в том, что мы с родителями никогда не разговаривали на тему конца жизни, лишь сосредотачивались на концепте проблемы «жизнь – смерть» как универсальности, смертности каждого живого существа. Однако талант Марины Цветаевой позволил более глубже проникнуть в суть положения, а именно неизбежности смерти для всех в отдельности и возможности её наступления в любой момент.
«Уж сколько их упало в эту бездну…», – размышляет легенда Серебряного века, открывая с первых строк читателю свою картину мира, пропитанную устрашающей обречённостью и бессмысленностью борьбы. На момент написания стихотворения Марине было всего 20 лет, подобный факт говорит о ранней сформированности целостной личности и трагичности сценария жизни, исключившего существование матери. Марина Цветаева в образе лирического героя задаётся мыслью о физическом исчезновении себя «с поверхности земли». Здесь стоит сказать о том, что поэтесса была равнодушна к религии, а значит не верила в смерть как переходном этапе в загробный, праведный мир. По этой причине «бездну, разверстую вдали» следует воспринимать в виде камня, летящего с огромной скалы и разбивающего вдребезги. В ту бездну, из которой нет попытки вознестись на небо.
С прекращением телесного существования Марины мир не увидит больше её «зелени глаз» и «нежного голоса». Безусловно, накал безвыходности бьёт «ударной волной» по сердцу читателя. Впрочем, важно не оставить без внимания идею о том, что произойдёт с духовной жизнью нашей героини. Возможно, она будет являться преданным почитателям в иным измерениях – в сновидениях, в воображении. Тогда это будет означать нетленность человеческой души, победе в схватке с духовной смертью и долговечности в памяти её любящих. Но возможен и другой исход…
Третий катрен открывает потенциальный будущий мир, всё такой же прежний, не смотря на допустимый уход из жизни Марины:
И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все — как будто бы под небом
И не было меня!
Риторическое восклицание в конце четверостишья сообщает о силе эмоционального звучания, выраженного негодованием и криком боли поэтессы за исчезновения себя и незамеченности миром подобной трагедии. Пафос в гибели внутреннего мира со своими стремлениями, чувствами, мыслями, эмоциями, ускользающими в пропасть забвения и иллюзии.
С введением в композицию стихотворения музыкального инструмента в качестве виолончели формируется мелодика души Марины Цветаевой, окрашенная в тона ожидания и выматывающего нетерпения. Густота и протяжённость тембра виолончели позволяет вернее понять внутреннее состояние молодой поэтессы и провести параллели с реквиемом, той заупокойной мессы, заглавием которой выбрала писательница. Обращаясь «к кавалькадам в чаще и колоколу в селе» как к безличным существам и в то же время имея в виду материальных наездников и наездниц скакунов и служащих в храме, к «чужим и своим» в образе обобщённо-родного единого создания, Марина исполняет молебную песню через пространство «с требованием веры и с просьбой о любви».
Любовь для Марины Ивановны, поразительно тонко чувствующей натуры, настолько велика и многогранна, что в просьбе о ней возникает ряд противоположных понятий: день-ночь, письменно-устно, да-нет, грустно-двадцать лет, прощение обид-гордый вид, правда-игра. Подобного рода приём усиливает эмоциональность речи и выражает амбивалентность человеческой души героини:
И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто — слишком грустно
И только двадцать лет,
За то, что мне — прямая неизбежность -
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру...
Заметим в каждой строфе повторяющийся предлог «за», указывающий за какие совокупности качеств следует любить 20-летнюю девушку. Неслучайно седьмым по счёту становится предлог «за» в последних строках:
— Послушайте! — Еще меня любите
За то, что я умру.
Сосредоточие на цифру 7 расширяет пространственно-временной континуум и переносит цветаевские строки в область вечной жизни, в тот локус, где она останется бессмертной, незабвенной, вечно любящей и любимой миром. Нашей Марине в большей степени страшно потерять дорогих ей читателей, чем умереть. Несомненно, Цветаева верна и предана главному делу в своей жизни – поэтическому служению.
С той поры знакомства с совершенно уникальным явлением художественного мира Мариной Цветаевой мне потребовалось много времени, чтобы осознать глубину, сложность и выразительность строк для наиболее полного представления миропонимания и мироощущения духовной картины жизни поэтессы. «Встреча» со смертью А. С. Пушкина: "С пушкинской дуэли во мне началась сестра." — зародила у юной Марины сострадание ко всем людям и поэтам и пробудила память о тех, кто упал в разверстую вдали бездну. До последнего вздоха великая русская поэтесса Марина Цветаева неизменно служила поэтическому долгу, целиком и полностью веруя в поэзию как прибежище бессмертия.
67. Екатерина Камынина, студентка института филологии ЕГУ им. И.А. Бунина. Елец
Великая поэтесса, гениальный автор и просто красивая женщина – Марина Цветаева. Этот прекрасный автор родился 26 сентября 1892 года. Марина выросла в интеллигентной семье, поэтому с самого детства она занималась своим образованием. Уже в 6 лет юная красавица знала немецкий и французский языки, что, несомненно, сказалось на её творчестве.
Полноценно в поэзию она вошла будучи хрупкой и нежной девушкой, но глубина её строк поражала уже с самых первых её произведений:
Бежит тропинка с бугорка,
Как бы под детскими ногами
Всё так же сонными лугами
Лениво движется Ока.
Так великая поэтесса вошла в мою жизнь. Мною было прочитано много её стихов. Меня заинтересовала не только её поэзия, но и жизнь. В сердце Марины Цветаевой горит «душевный и творческий костер любви к людям, к жизни, к природе». За три года она успела создать более трехсот стихотворений, поэму-сказку «Царь-Девица».
В стихотворении Марины Ивановны Цветаевой «Кто создан из камня, кто создан из глины» читаем строки: «Мне дело - измена, мне имя - Марина, я - бренная пена морская». Она в каждой своей строчке «серебрится и сверкает», возможно, поэтому её великие стихотворения так легко ложатся на музыку. В ней уже есть музыка, которая журчит, поёт и бьёт ключом.
Но когда я представляю себе Марину Цветаеву, крылатую женщину со страстной и мятущейся душой, то вспоминаю Нику Самофракийскую: вся она порыв и ветер, трепет души и взмах крыла. Ещё в юности Марина устремилась навстречу своей грозной эпохе, которая сметала всё на своём пути. Досталось сильно и ей, девочке из хорошей семьи, девочке с шести лет писавшей стихи, девушке, учившейся в Сорбонне. Жизнь Марины начиналась, как волшебная сказка, а закончилась, как древнегреческая трагедия.
Рассказывая про Цветаеву, всегда добавляю: «Это единственный человек, которого не стоит осуждать за самоубийство». Почему? Нужно просто узнать некоторые факты биографии великой женщины, душа которой дышала, пела, рвалась к любви и свету и жестоко страдала.
Большое количество стихов Цветаевой я знаю наизусть, также как и отрывков ее прозы, которые звучат не менее лирично, чем стихи, и часто напоминают стихи в прозе. Ее творчество захватывает, а ее талант восхищает. Крайне притягательна ее стихийность и бурность эмоций, ее оборванные, прерванные строки, дерзость, постоянное скольжение на грани жизни и смерти, полярность эмоций в одном произведении, пребывание в нескольких мирах одновременно, ее полеты и падения, ее беспредельные и бесконечные возможности в плане техники написания, ее искусное жонглирование символами и отсылками к мифологии. Если представлять творчество Цветаевой в виде какого-либо природного явления, то это нечто стихийное и необузданное – вроде грозы с громом и молниями, пугающей и завораживающей в одно и то же время, или обрушивающейся на тебя с высоты пенной морской волной.
Марина Ивановна всем нам «принесла серебряных два крыла», которые до сих пор трепещут в её стихотворениях и поэмах, не дают нам окончательно увязнуть в мещанской сытости и вещизме, напоминают, что в жизни есть полёт, взмах крыла и озорной ветер, свистящий в ушах.
Так умеют жить, любить и умирать только крылатые люди. У неё крылья на спине, руки-крылья и крылатая душа. Вспомните шестикрылого серафима в «Пророке» Александра Сергеевича Пушкина! Взмах этих крыльев и дуновения ветра чувствуются в каждом творении этой трепетной и мятежной натуры, которую зовут Марина Ивановна Цветаева.
66. Марианна Дударева, доктор культурологии, литературный критик, доцент РУДН. Москва
«Голос из-под земли...» (тайна творчества М. Цветаевой)
«Эта внучка деревенского священника была равнодушна и к церковности, и к обрядам, теологические проблемы и рассуждения о Боге ее не интересовали, а если речь заходила о смерти, смысле жизни, вечности, святости и высшей справедливости, она скучала и переводила разговор на другую тему или цитировала Монтеня»[1]. Так писал в своих воспоминаниях о М. Цветаевой критик русского зарубежья М. Слоним. Но что же дурственного в цитировании автора «Опытов», посвященных искусству умирать? Язык поэта — дом его, он может многое как скрыть от ненужных глаз, так и открыть нуждающимся даже через сотни разъединяющих верст. Девчоночки на филфаке всегда как-то любят читать наизусть стихи Цветаевой и обычно выбирают это:
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала — тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти — слепоты куриной
И маков набрав букет,
Что звали меня Мариной,
И сколько мне было лет.
Не думай, что здесь — могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!
Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, —
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь,
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
— И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
Что же так влечет юных и нежных особ в этом стихотворении? Русский культуролог Георгий Гачев тонко подметил характер нашего Эроса, который всегда связан на русской почве с Танатосом, поэтому и любовь надмирная, не-воплоти-вшаяся[2]. Сон неискушенной Татьяны тому прямое доказательство — изобилует страшной символикой с эротическим подтекстом. В упомянутом стихотворении Цветаевой так же страшно и одновременно привлекательно всё: ситуация встречи / невстречи, интонация голоса из-под земли, колористика картины маков во мраке и ярких желтых слепящих цветов. Но что-то остолбеняющее в этом есть. Трижды лирическая героиня приказывает нам встать, и не только призывно «прохожий, остановись!», но и императивно, принудительно, магически ввергая в состояние онемения: «…луч тебя освещает // Ты весь в золотой пыли...», ты уже не можешь пошевелиться, ведь сам Он тебя заметил. Кто Он?
Кажется, что все здесь, в духе готической новеллы, понятно: прохожий набредает на чью-то полузабытую могилу, голос из которой вступает с ним в диалог, желая напомнить о себе, поведать что-то сокровенное. Однако за этой бытовой понятностью («...звали меня Мариной») мы не знаем ни времени суток происходящего, ни реакции путника на это происходящее, мы не знаем ничего. Мы только влечемся этим голосом из-под земли, который приказывает нам стоять. Зачем?
Глаза в поэзии Цветаевой — символ, соединяющий верх и низ, небо и землю, горнее и дольнее. Глаза путник опускает, а ему навстречу — тоже глаза из цветов, маков и лютиков (желтый в стихах поэта связан с иномиром[3]). Маки и на французском языке, и на немецком языке цветов обозначают сон, забвение, ночь и, наконец, смерть. В барочных сборниках Дева-ночь облачена в звездные ризы и маковый венец. Маки в ночи — это огни в ночи, напоминающие нам о прорыве от тьмы к свету. Рассвет близко, хотя самый апофатический, то есть непостижимый час — именно перед утренней зарей. Этот свет невечерний, предутренний напоминает нам о том, что начала и концы сходятся, о том, что жизнь перетекает в смерть и обратно, — то, что сама Цветаева в эссе «Твоя смерть» называла круговой порукой жизни-смерти. Здесь не моя могила: я, мое слово, мой Логос, уже растворены в мире, дольнем и горнем — кладбищенская земля дарит удивительную ягоду землянику, как символ победы над смертью. Голос из-под земли — ключевой образ стихотворения, это образ профетический и апофатический, почти былинный: так в былинах с побратимом, с новоизбранным молодым богатырем Ильей Муромцем беседует старый Святогор, хранитель священных гор, их тайн, наставляя и благословляя на инициационный бранный путь бойца.
Золотой луч над головой путника — как лермонтовский луч солнца золотой над мятежным парусом, напоминающий о Боге. Этот луч простреливает с неба до земли, до самых пекловых глубин ее, все бытие. Однако он так тонок, почти пыль, как тонки и невидимы золотые линии ассиста на цветаевской семейной иконе Иоанна Богослова, пребывающего в великом Молчании. «После сего я взглянул, и вот, дверь отверста на небе, и прежний голос, который я слышал как бы звук трубы, говоривший со мною, сказал: взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после чего» (Откровение Иоанна Богослова, глава 4, стих 1). Так и путник в стихотворении стоит остолбенев, в молчании, слыша голос из-под земли, который соединяет землю и небо, нижний мир и высший, он просто дан в обратной перспективе. Путник, больше не похожий ни на кого, его отметил сам Бог, позвав. Это стихотворение воплощает тайну бытия, приоткрывает архитектонику сакрального мира Марины Цветаевой, оно представляет нам обратную перспективу будничности, притягивает своим идеалом и непостижимостью его, дает надежду в победе над смертью.
Примечание
[1] Слоним М. О Марине Цветаевой: Из воспоминаний // Воспоминания о Марине Цветаевой. М., 1992. Режим доступа: http://tsvetaeva.lit-info.ru/tsvetaeva/vospominaniya/slonim-o-marine-cvetaevoj.htm (дата обращения: 19.10.2022).
[2] Гачев Г. Д. Космо-Психо-Логос: Национальные образы мира. М.: Академический проект, 2007. С. 290–291.
[3] Зубова Л. В. Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект. Л.: Изд-во Ленингр. гос. ун-та, 1989.
65. Ирина Борцова
Марине Цветаевой
Скорбящая Богоматерь
прольёт на надгробье свет.
Приду на твою могилу,
когда никого нет.
Когда ни шагов, ни звуков,
ни детских вокруг голосов,
когда от тоски в сердце
не хватит твоих стихов.
"Кладбищенская земляника",
муж, дочка, тюремный засов,
куст бузины, рябина,
Иоанн Богослов...
Отчаяние и надежда, -
"Я год примеряю смерть,
ищу постоянно способ
как проще мне умереть".
Ока несёт свои воды
между двух берегов.
Застыла на старом граните
стрелка цветочных часов.
64. Георгий Хадеев, студент ФГАОУ ВО «Северо-Кавказский федеральный университет». Ставрополь
Напиши мне Москву
Живопись – это поэзия, которую видят, а поэзия – это живопись, которую слышат
Леонардо да Винчи
Солнечный летний день. Пятилетний мальчик, запрокинув голову, рассматривает книжные полки. На первой лежат детские сборники рассказов и стихов с яркими картинками и разноцветными буквами, но они не интересны мальчишке. Ему нужно дотянуться выше и достать одну из книг, которые ему почему-то не читают. Словно услышав его желание, в комнату врывается тяжелый футбольный мяч, запущенный старшим братом, он попадает в полку, и с нее падают несколько легоньких изданий.
Мальчик поднимает одну из заветных книжек и перелистывает странички. В мгновение его радость сменяется разочарованием. Теперь понятно, почему их никто не читает – там нет ни одной картинки. Но это очень легко исправить…
Совсем недавно мне на глаза попался тот самый томик стихов Марины Цветаевой, который был так безжалостно разрисован мною двенадцать лет тому назад. Да, иллюстратор из меня получился достаточно бездарный. Большей частью картинки представляли собой странного вида геометрические фигуры, разбросанные в промежутках между строками. Если же на странице было недостаточно свободного места, то рука юного гения просто разукрашивала разными цветами всю страницу, создавая какое-то подобие фона. Особенно почему-то досталось циклу стихов о Москве. Я сел и внимательно перечитал стихотворения великой поэтессы, с творчеством которой никогда до этого близко не знакомился. Добравшись до последней фразы, я задумался: а возможно ли вообще проиллюстрировать ее стихи?
Допустим, мне предложили нарисовать Москву. Первое, что приходит в голову – это Кремль, древние храмы, Красная площадь, Московский метрополитен. А теперь усложним задачу, нужно не просто нарисовать нашу столицу, а создать иллюстрации к стихотворениям Марины Цветаевой. Не знаю, найдутся ли желающие взяться за эту работу, но я – пас!
Дело в том, что иллюстратор – не совсем художник, его картинки служат своеобразными воротами в мир автора произведений. Он должен максимально четко выстроить сюжетную линию, зависимую от мысли писателя или поэта, проецируя на бумагу уже придуманные кем-то образы. В противном случае мы получим не органичное дополнение, а самостоятельное высказывание, просто выполненное в другой технике.
Здесь, казалось бы, поэтесса максимально облегчила работу художника. С ее строк свободно слетают готовые емкие образы, бери их и переноси на страницы книг. Перед глазами проносятся «сорок сороков церквей», «семихолмие», «гремящие из синевы колокола». Многие из них даже выполнены в цвете: золотые купола церквей, синее небо, красная рябина, багряные облака. Но в какой-то миг приходит четкое осознание того, что просто нарисовать чужие слова – это скучно и нелепо, картинки получаются беззвучные и слепые, а краски не добавляют смысла, а просто дублируют уже сказанное автором стихов.
Задача усложняется еще и тем, что мы очень часто создаем собственные образы, которые формируются из фрагментов воспоминаний, осколков чувств и переживаний. Например, скажи мне – темнота. В голове сразу возникнет комната со страшным монстром, который, как известно каждому ребенку, живет под кроватью, и я ловлю себя на том, что невольно поджимаю под себя ноги. Это значит, что мой монстрик из детства – живой, он вызывает настоящие эмоции. То же самое происходит и при прочтении стихов Цветаевой. Я уже увидел как «над синевою подмосковных рощ накрапывает колокольный дождь», я даже почувствовал его прохладу, но поднимаю глаза и вижу совершенно чужое мне изображение, которое вступает в борьбу с моим новорожденным образом и, несомненно, терпит сокрушительное поражение. В голове останется мой собственный мир стихов Марины Цветаевой.
Произведения талантливого поэта или писателя завоевывают сознание во всех известных нам проявлениях. Их строки – одновременно и текст, и образ, и звук. Марина Цветаева – поэт, живописец и музыкант, чьи творения живут вне времени и пространства, надолго оставаясь в памяти читателей. На мой взгляд, иллюстратор способен создать изображение, которое сможет жить не вместе, а вместо стихов Цветаевой. Картина по мотивам творчества, интерпретация, да хоть серия шаржей или карикатур, которая самостоятельно зазвучит и, возможно, пересечется и побеседует с внутренним миром поэтессы в своем стремлении к совершенству.
Если задуматься, то каждый из нас ежедневно вписывает свои имена в историю. Только кто-то делает едва заметные карандашные наброски, кто-то замахивается на четкий чернильный отпечаток, и лишь единицы раскрашивают свой мир яркими красками. Неважно, какие картины остаются после таких людей: монументальные полотна во всю стену или небольшие осколки импрессионизма в фоторамочках, они делают жизнь всех тех, кто идет за ними следом, настоящей и насыщенной. Марина Цветаева, несомненно, была таким художником. Более того, ее стихи, входя в нашу жизнь, оставляли свои картины на стенах. Их нетрудно рассмотреть, если по-настоящему этого захотеть. Все, что от нас требуется - не закрывать глаза.
63. Люция Багавиева, учитель ИЗО и музыки МБОУ «Школа №25»
Марина Цветаева
«В поэзии Марины Ивановны всегда можно найти ответы на свои трудности, жизнь у нас хороша, но бывают очень трудные дни и когда обращаешься к ее поэзии, получаешь и наставления, и советы» так я хочу начать свое эссе. В творчестве Цветаевой меня больше всего привлекает страстность, правдивость и убедительность, твердая уверенность в собственных силах. Находясь в самом начале творческого пути (21 год) поэтесса уже была убеждена: Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед. ("Моим стихам, написанным так рано...")
Марина Ивановна Цветаева внесла большой вклад в русскую поэзию. Её стихи полностью отражают всю боль, и страдание того времени. Стихи Цветаевой любят и читают с большим удовольствием в наше время. Цветаеву помнят и уважают, как одного из самых интересных и почитаемых поэтов серебряного века.
Марина Ивановна Цветаева жила в очень тяжёлое время. В те годы в стране происходили революции и войны. Она, конечно, как и все переживала из - за всего этого. Но она никогда не падала духом. Всегда держалась до конца, даже когда было очень тяжело, она редко просила о помощи. У неё был очень сильный характер. Она была любящей женой, и мамой. Но в то время она, к сожалению, не была востребована как поэт. Это её и погубило. Она, конечно, это понимала, и пыталась своим трудом и своими знаниями заработать на жизнь. Её стихи пропитаны любовью. Она много посвящала стихов своим детям.
М. Цветаева пишет к А.А. Тесковой в 1928 году:
«Была бы я в России, всё было бы иначе, но – России (звука) нет, есть буквы: СССР, - не могу же я ехать в глухое, без гласных, в свистящую гущу. Не шучу, от одной мысли душно. Кроме того, меня в Россию не пустят: буквы не раздвинутся. В России я поэт без книг, здесь – поэт без читателей. То, что я делаю, никому не нужно».
В 1930 году – ещё одна скорбная дата – гибель Маяковского, которого Цветаева уважала и восхищалась им. Ему она посвящала стихи, переводила его на французский язык. Её цикл реквием «Маяковскому» оплакивал его. Из цикла стихов «Маяковскому» в 1930 году.
***
…А что на Рассее –
На матушке? – То есть
Где? – в Эсэсэсере.
Что нового? – строят.
***
Родители – родят.
Вредители – точут,
Издатели – водят,
Писатели – строчут.
***
И полушки не поставишь
На такого главаря?
Лодка-то твоя, товарищ,
Из какого словаря?
И далее в этом стихотворении там, где Маяковский встречается с Есениным на том свете, в их разговоре поминается о расстрелянном Гумилёве: «…В кровавой рогоже, на полной подводе….» А имя Гумилёва в те годы у нас не произносилось…. Запрещено было! Как не жил на свете.
Знаменитый её цикл «Стихи к Пушкину» в 1931 году. Перед гением его Марина преклонялась с ранних лет. Книга «Мой Пушкин» в 1937 году. С 1913 года она посвящала Пушкину стихи, восемнадцать его стихотворений перевела на французский язык.
В тридцатые годы она пишет «Ода пешему ходу», циклы «Стихи к сыну», «Стол», «Куст». Всё настойчивей звучит мотив возвращения на родину:
«Тоска по родине. Давно….»
На родину стремятся и повзрослевшая Аля, в 16 лет приявшая советское гражданство, и С.Эфрон.
«Родина» в 1932году:
Даль, отдалившая мне близь,
Даль, говорящая: «Вернись домой!»
Россию она любила. Россия всегда была с ней. «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию – может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, - тот потеряет её лишь вместе с жизнью». Но….
С фонарём обшарьте
Весь подлунный свет.
Той страны на карте
Нет, в пространстве – нет.
Выпитым как с блюдца,
Донышко блестит!
Можно ли вернуться
В дом, который – срыт?....
8 октября 2002 года отмечалось сто десять лет со дня рождения гениального поэта Марины Ивановны Цветаевой. Её современник, критик Георгий Адамович писал о Цветаевой:
«…стихи Цветаевой эротичны в высшем смысле этого слова, они излучают любовь и любовью пронизаны, они рвутся к миру и как бы пытаются заключить весь мир в объятия. Это – их главная прелесть. Стихи эти писаны от душевной щедрости, от сердечной расточительности, - не знаю, как сказать яснее. Можно действительно представить себе, что от стихов Цветаевой человек станет лучше, добрее, самоотверженнее, благороднее».
В Москве открылся Дом Поэта Марины Цветаевой, к юбилею и после него вышло немало публикаций и книг, ранее неизвестных.
Н. Мандельштам пишет: «Непрестанное творческое горение, преодоление реальности быта, великой силой духа, виртуозное умение напряженно и остро выразить словом радость и боль, всю полноту чувств»,- вот далеко не полный перечень её мастерства.
В. Ходасевич замечал, что она не расценивает и не отделяет важное от второстепенного. «ища не художественной, но скорее психологической достоверности. Её поэзия стремится стать дневником…»
Н.Я. Мандельштам писала: «Я не знаю судьбы страшнее, чем у Марины Цветаевой».
В нашей стране произведения М. И. Цветаевой теперь издаются регулярно. Её творчество чрезвычайно глубоко по содержанию, разнообразно по формам. В память о ней устраиваются выставки, литературно-художественные вечера. Дочь Цветаевой-Ариадна Эфрон, была иллюстратором-художницей, она иллюстрировала сборники Марины Цветаевой.
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я – поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
- Нечитанным стихам! –
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берёт!)
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд.
1913 год.
62. Татьяна Пирусская, переводчик. Москва
«Руки даны мне – протягивать каждому обе…»: руки как символ «разрозненной пары» в поэзии Марины Цветаевой
Как правая и левая рука,
Твоя душа моей душе близка.
Мы смежены, блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.
Но вихрь встает – и бездна пролегла
От правого – до левого крыла!
Руки в поэзии Марины Цветаевой часто выступают как синоним близости душ (сцепленные, соединенные) или их вынужденной – рифмующейся с руками – разлуки. Руки – одно из воплощений цветаевской двоицы, неразделимой, но разделенной: даже принадлежа одному телу, они остаются «разрозненной парой». Разлученные руки – те самые разъятые рифмы, единственно верные, но невозможные «в мире сем». Образ невстретившихся рук возникает уже в одном из ранних стихотворений:
Кто-то высший развел эти нежно-сплетенные руки,
Но о помнящих душах забыл.
«Кто-то высший» забыл, но сами души продолжают помнить – и тянутся к неосуществимому. «В две руки развели, распяв», – напишет Цветаева об одной из таких горьких невстреч, в стихах, обращенных к Пастернаку, где каждое слово будто разрезано ножом. Руки выражают волю душ – и разминовываются из-за невозможности осязаемой, полной близости. У Цветаевой руки сами по себе занимают промежуточное положение между телесным, земным – и неотмирным, жертвенным. Руки заботятся, ласкают, исцеляют. Они нужны, потому что нужны кому-то:
Мне дождя, и радуги,
И руки – нужней
Человека надоба
Рук – в руке моей.
Рука, которой больше не о ком заботится, становится «ненужной», «лишней», как в стихотворении о гибели младшей дочери:
Две руки – ласкать – разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки – и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.
Руки даны, чтобы давать. Ласка, прикосновение, «человека надоба / Ран – в руке моей» одновременно предельно конкретны, телесны, спаяны с обыденностью быта и прорывают ее, возвышаются над ней, переплавляют быт в бытие. Руки работают, но и труд – ремесло поэта – состоит в преображении материи:
Я знаю, что Венера – дело рук,
Ремесленник – и знаю ремесло.
Ремесленник ваяет, одолевая сопротивление грубого материала. Ариадна Эфрон в очерке «Как она писала?» вспоминает, как работала ее мать – упорно, сосредоточенно, «к [письменному столу] каждый день своей жизни шла, как рабочий к станку». Но эти руки чернорабочего перерастают в крылья – у Цветаевой они часто почти взаимозаменяемы, особенно когда речь идет о поэте. Может быть, именно поэтому в ее стихах так часто упоминаются «две руки», «обе руки» – крылья одно без другого не могут. Крылья предстают как оперение сказочной птицы, беспечно роняющей драгоценные перья:
На одно крыло – серебряная,
На другое – золотая.
Но это сравнение обманчиво: крылья не богатый дар, а единственное, что остается у поэта, когда все раздарено. Они прочнее плоти, они единственная защита, причем в самом буквальном, предельном смысле:
А меня положат – голую:
Два крыла прикрытием.
Не в смерти же два крыла не могут оставаться «смежены» – зачем тогда крылья. И, может быть, вихрь, разделяющий их бездной, – не только разлука, рассеивающая по земле невстретившиеся рифмы, но и вдохновение, способность откликаться ветру, отдаваться полету, порой отрывающему от людей и мест, которых не хотелось покидать. Два крыла даны именно затем, чтобы каждый раз бросаться в эту бездну. А руки… «Руки даны мне – протягивать каждому обе, / Не удержать ни одной…» Каждому – обе. Каждому – вся забота обеих рук. Жест полной самоотдачи, открытости, уязвимости. Именно поэтому – каждому, но не кому-то одному, даже – единственному. Не удержать ничего даже при себе и для себя, а единственная предрешенная рифма не срастается:
Но моя река – да с твоей рекой,
Но моя рука – да с твоей рукой
Не сойдутся. Радость моя, доколь
Не догонит заря – зари.
«Доколь / Не догонит заря – зари» – значит ли это «никогда» на характерном для цветаевской поэзии сказочно-песенном языке? Или – если вспомнить написанное несколько позднее стихотворение – зори (утренняя и вечерняя) сойдутся вопреки законам мироздания, чтобы осветить поэту путь великолепной предсмертной рифмой, немыслимой, но столь чаемой? И соединение станет наконец возможным.
Дай мне руку – на весь тот свет!
Здесь – мои обе заняты.
61. Татьяна Потапова. Москва
...Ещё меня любите за то, что я умру
...Этот совсем небольшой простой деревенский дом в Елабуге, где Марина Ивановна с сыном прожила, точнее, просуществовала, прибыв туда в эвакуацию в августе 1941 года, последние 11 дней своей неподъемно тяжёлой жизни...Этот крохотный закуток за фанерной перегородкой, выделенный хозяевами дома ей с сыном для житья...Они не отпускают меня уже много-много лет, они проходят сквозь меня острыми пиками: М-А-Р-И-Н-А, за что тебе всё это?!
До какого пограничного отчаяния должен дойти человек, чтобы чётко осознанными действиями с холодной расчётливостью умертвить себя, не допуская ни шанса на жизнь...До какого беспросветного отчаяния нужно дойти, чтобы повеситься там, где повеситься можно только лишь подогнув колени...
Что чувствовала она, когда писала три свои предсмертные записки: сыну Муру, Асееву с просьбой не бросать Мура и «эвакуированным»? Что? Дорого бы я дала за то, чтобы это узнать, но узнать это не суждено никогда и никому. Они написаны чётко и, как кажется, очень спокойно, и я безусловно верю в её бездонную искренность, когда она истово признаётся в любви к Муру, к дочери Але, к мужу Сергею — какой бы ни была она во всю свою прежнюю жизнь взбалмошной, резкой, категоричной в суждениях, непредсказуемой в метаниях настроя, вспыльчивой и бесшабашной в поступках — всё это она как будто зачёркивает в себе прежней, а теперь уже полумёртвой.
Главное же объяснение я вижу в словах записки, адресованной сыну: «...Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Пойми, что я больше не могла жить...».
...А будь в то время Борис Пастернак уже в Чистополе (он прибыл туда в эвакуацию лишь в октябре), где Марина пыталась найти работу, смог ли бы он спасти её от петли? Смог бы он дать ей сил и хоть какой-то надежды жить дальше? Я почти уверена, что он смог бы лишь на краткое время отсрочить её самоубийство — не более, потому что не в его силах было вернуть ей любимых людей, исправить жутко искалеченную к тому времени её жизнь, не было у него для этого ни возможностей, ни полномочий...И я упрямо буду строить догадку за догадкой, потому что безмерно хочу докопаться до ответа на вопрос: был ли у неё иной выход, кроме петли, выход, в самой дальней дали которого брезжил если и не свет, то хотя бы намёк на просвет?
А если бы она была глубоко верующим человеком, спасла ли бы её вера, как спасала в жути лагерей её младшую сестру Анастасию? Но ещё в молодости на вопрос, верующая ли она, Марина отвечала: «Я не верующая, я — знающая».
Чтобы повеситься, сложившись в коленях, надо очень стремиться уйти из жизни, недаром она так боялась, что лишь придушит себя, больше муки удушения боялась быть похороненной ещё заживо, с таким страхом написаны её последние строки в записке «эвакуированным»: «...Не похороните живой! Хорошенько проверьте!».
Чтобы решиться на убийство себя, нужно иметь огромную силу воли. И я не возьмусь судить о том, какой человек сильнее: тот, который решился на самоубийство, или тот, который, оказавшись замурованным заживо, всё же тщится любой ценой выжить...
Я уверена без всяких доказательств, что только одно могло бы её спасти тогда — если бы рядом был хоть один любящий её человек, но — именно рядом, а не где-то далеко, но такого человека не оказалось. Недаром узнавшая о её смерти лишь спустя 2 года, гниющая то в лагерях, то на вечном поселении под Туруханском дочь её Аля в одном из писем родной тёте Елизавете Яковлевне написала: «Если бы я была с мамой, она бы не умерла. Как всю нашу жизнь, я несла бы часть её креста, и он не раздавил бы её...». У сына своего, Мура, любимого Мариной Ивановной до безумия, который был именно рядом с ней всё время, она (такое впечатление) не вызывала ничего, кроме жгучего раздражения, муж Сергей, который любил её такой, какой она была — посажен, а потом и расстрелян (о его расстреле Марина так никогда и не узнала), младшая сестра Анастасия — в гулаговских лагерях...
За 11 дней в Елабуге Марина Ивановна не написала ни единой строчки! А ведь в прежней, отнюдь не лёгкой жизни, страдания и метания души были для неё, как дрова для топки, о чём её муж Сергей когда-то с большой болью написал в письме Волошину, «...всё в топку!...». В Елабуге не сработало ничего: ни «...птица Феникс я, только в огне пою!», ни «...за этот бред Пошли мне сад на старость лет...», ни «...я всегда разбивалась вдребезги, и все мои стихи — те самые серебряные сердечные дребезги...» - ни-че-го! Там, в её последнем пристанище, не оказалось ничего, кроме настоящей страшной топки, в которой она и сгорела заживо и без сопротивления, на которое у неё уже не было сил, и строки, написанные Анной Ахматовой в 1940 году, кажутся как будто написанными и о Марине тоже: «Но я предупреждаю вас, Что я живу в последний раз. Ни ласточкой, ни клёном, Ни тростником и ни звездой, Ни родниковою водой, Ни колокольным звоном — Не буду я людей смущать И сны чужие навещать Неутолённым стоном...»
Не могу я спокойно смотреть на две металлические розы, прикреплённые на стенке в сенях на уровне головы повесившейся Марины Цветаевой, не могу и не смотрю, потому что итак вижу явственно бездвижную Марину в петле, и не плакать мне хочется, а дико, по-звериному выть...
Наверное, когда Марина Ивановна с сыном разместилась в этом деревенском доме, он не был таким чистеньким, каким он предстаёт ныне рою туристов и в жару, и в снег, и в дождь... Но это и не важно.
Мы, туристы, стояли в тех самых, Марининых сенях того самого дома, когда местный экскурсовод, изумительной красоты парень, начал читать её стихи. Он читал без кривлянья, так просто и естественно, как если бы эти слова были его собственными, только что порождёнными его душой и разумом, и именно от этой душераздирающей простоты, от того, что слова эти сейчас буквально зримо, как живые существа, заполняют собой маленькие и низкие сени, в которых прекратила свою жизнь породившая эти слова редкостная и великая душа, я больше не смогла удерживать в себе то, что рвалось изнутри, и слёзы всё текли и текли по лицу и никак ничем нельзя было их остановить. Ни в каком самом прекрасном концертном зале, ни в каком самом великолепном исполнении не зазвучат Маринины стихи так, как я услышала их там, в сенях её последнего пристанища в жизни:
...моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд...
И мы, забывшие про свой автобус, слушали и плакали — молча, беззвучно, без мыслей, без всплесков, без рыданий, а парень читал и читал ещё и ещё:
….послушайте, ещё меня любите
За то, что я умру...
...И будет всё — как будто бы под небом
И не было меня...
- нет, Марина, нет, вот в этом ты ошиблась — и сейчас, спустя почти 80 лет после твоего ухода, и потом, через 200 или 1000 лет, не будет на нашем свете так, как будто бы и не было тебя, потому что зияющая пустота в том месте нашего огромного мира, где была ты, живая, не затянется никогда, и никто никогда занять это место не сможет, потому что нет и не будет на свете второй Марины Цветаевой.
Прости нас, Марина, всех и за всё!!!
60. Оксана Ерофеева, преподаватель ГАПОУ СКОиПТ. Салават, Республика Башкортостан
И я скучаю по нам по прежним…
«Вечерний альбом» - сборник стихотворений Марины Ивановны Цветаевой. В самом названии таится ключ к пониманию поэтики автора. Альбом – это «машина времени», которая может перенести в памятные каждому мгновения, дни, годы… Вот и «Вечерний альбом» хранит в себе воспоминания о детстве, любви и о том личном, сокровенном, что волнует душу поэтессы.
«Это очень юная и неопытная книга, - писал Максимилиан Волошин. - Если же прибавить, что ее автор владеет не только стихом, но и четкой внешностью внутреннего наблюдения, импрессионистической способностью закреплять текущий миг, то это укажет, какую документальную важность представляет эта книга, принесенная из тех лет, когда обычно слово еще недостаточно послушно, чтобы верно передать наблюдение и чувство…».
Её лирика отличается стремлением отразить тончайшие переливы чувств и переживаний. На страницах «Вечернего альбома», как будто, на фотографиях мы видим разочарование и восхищение, умиление и озорство, молитвенные просьбы и испуг. Только ей удаётся сделать невозможное – облачить эмоции в словесную форму, сделать их осязаемыми, заставив читателя окунуться в мир чувствований. Это наполняет произведения глубоким психологизмом, свойственным Марине Цветаевой.
Мы открываем альбом и рассматриваем проникновенные стихотворения как фотографии детства, юности, семьи, друзей, первой любви, первой печали…
Над миром вечерних видений
Мы, дети, сегодня цари.
Спускаются длинные тени,
Горят за окном фонари…
/ «В зале» /
Марина и Ася очень любили уроки музыки, преодолевая свойственный каждому ребёнку страх перед темнотой, спускались в зал, совершая таинственное путешествие, перешагивали эту ступень тревоги пред тьмой, побеждая и упиваясь этой детской победой. Это – ощущение победы над самими собой и над взрослыми, которые давно уже позабыли тот волнующий трепет, который испытывали в детстве. Но от этого они не стали мудрее и сильнее, потому что перестали бороться со своими страхами и испытывать пьянящее чувство победы лишь потому, что им удалось узнать, что «твориться под пологие вражеские тьмы». Рассматривая детские фотографии, уверена, каждый почувствует мимолётный укол грусти и тоски, пусть оно и было счастливым, пусть оно и было весёлым и наполненным семейным светом единения и тихой радости, но оно БЫЛО. Так остро поэтесса передаёт состояние ребячества и особой детской наивности, так чётко определяет грань между взрослыми и детьми, что воспоминания переносят каждого читателя в этот особый мир, который у каждого свой.
«Ася, поверьте!» и что-то дрожит
В Гришином деланном басе.
Ася лукава и дальше бежит…
Гриша — мечтает об Асе.
/ «Летом» /
Удивительное сочетание эмоциональности и правдивости сюжетов в строках этого альбома, трогательное, до учащенного биения сердца трогательное отношение к детскому миру.
Дети — это взгляды глазок боязливых,
Ножек шаловливых по паркету стук,
Дети — это солнце в пасмурных мотивах,
Целый мир гипотез радостных наук.
/ «Мирок» /
Пролистывая в альбоме фото молодой мамы с нами на руках, мы с замиранием сердца всматриваемся в каждую чёрточку, в каждое движение рук, поворот головы, складки платья, направление взгляда и неизменную нежную улыбку на губах – единственную в мире улыбку, которая говорит нам – ты самый любимый! Каждый вспомнит голос мамы, слова…И только она написала, что это такое:
Мы лежим, от счастья молчаливы,
Замирает сладко детский дух.
Мы в траве, вокруг синеют сливы,
Мама Lichtenstein читает вслух.
/ «Как мы читали «Lichtenstein» /
Стихотворения носят автобиографический характер и выступают своеобразной калькой эмоционального состояния поэтессы. Например, за год до «Молитвы» Цветаева в письме к П. Юркевичу признаётся, что ей страшно хочется умереть рано, пока еще нет устремления на покой. А стихотворение «Лесное царство» посвящено горячо любимой младшей сестре Цветаевой – Анастасии, которую она нежно звала Ася. Именно автобиографические черты придают лирике Цветаевой исповедальный характер, перенося читателя в созданную автором реальность в тот кусочек сердца и души, где остались мальчик или девочка с распахнутыми глазами и трепещущим от любви, страха, счастья сердечком.
Марина Цветаева сама даст формулу истинного поэта: «Равенство дара души и глагола — вот поэт… Неделимость сути и формы — вот поэт», — «Поэт о критике», 1926 г.
59. Александр Белый, МАОУ ОСОШ 1. Омутинское
Марина Цветаева родилась 8 октября 1892 года в Москве и 8 октября 2022 года ей исполнилось 130 лет.
Ее отец Иван Цветаев — доктор римской словесности, историк искусства, почетный член многих университетов и научных обществ, директор Румянцевского музея, основатель Музея изящных искусств (сейчас - Государственный музей изобразительных искусств им. Пушкина)
Марина писала о матери: «Весь дух воспитания — германский. Упоение музыкой, громадный талант (такой игры на рояле и на гитаре я уже не услышу!), способность к языкам, блестящая память, великолепный слог, стихи на русском и немецком языках, занятия живописью»
После смерти матери — Марине Цветаевой на этот момент было 14 лет — занятия музыкой сошли на нет.
58. Мария Тетерюк, ученица школы-гимназии №4. Степногорск, Казахстан
В чем правда?
Не в силах больше слушать о бесчисленных происшествиях в мире, я закрываю ноутбук. Сидя на кровати, уже по привычке, просматриваю старинные издания книг моей бабушки. Казалось бы, все то же привычное чувство - гордость за книги, прошедшие через года, нет не года – эпохи. Но в этот раз, есть цель: я хочу найти стихотворения Марины Цветаевой. На уроке русского языка нас познакомили с краткой биографией поэтессы двадцатого века. Узнав от учителя лишь малую долю всех тяжб ее жизни, я не смогла скрыть своего удивления. Мне захотелось узнать, о чем может писать женщина, пережившая столько боли.
Стихотворение «Я знаю правду! Все прежние правды — прочь!» моментально привлекло мое внимание. Оно написано горькими слезами, женщиной, находившейся на грани бедности и голодного обморока. Работа вышла в свет более ста лет назад в разгаре Первой Мировой войны, которая дала жизнь многим «детищам» Марины Цветаевой. В одном из таких стихов, Цветаева выражает свое отношение к событиям, потрясшим весь мир тысячи девятьсот четырнадцатого года. «Я знаю правду! Все прежние правды — прочь!» - смело можно назвать актом протеста мирных жителей, их желание доказать правительству всю бессмысленность происходящего. На фронт уходят сотни молодых парней, оставляя дома матерей, супруг и детей. Населенные пункты грабят и атакуют, присваивая себе чужое. Младенцы замерзают от голода, оставшись без провизии в целях воспитательных мер надзирателей. Цветаева в своем стихотворении пишет: «Не надо людям с людьми на земле бороться». Тем самым, напоминает о том, что все мы равны и заслуживаем жизни без боли и мучений. Свой смысл имеют и описания, казалось бы, обычных природных явлений. Вот ты вышел во двор и почувствовал, как тебя обдул легкий осенний ветерок, такой слабый, но набирающий свою мощь с приходом холодного времени суток. Теперь ты проходишь аллею, где когда-то красовались юные росточки, а теперь потихоньку увядают и покрываются росой. Дойдя до места назначения, ты ощутишь покалывание в руках и ногах, что красноречиво докажет факт наступления прохлады. Постепенно дни сменяются ночами, месяца годами, а десятилетия - вечностью. Так и мир не пострадает от гибели одного человека, но хорошего в нем по-прежнему не прибавится. Зачем страдает каждая семья? Разве для войны растила сына я? В чем вина народа и моя? Такие вопросы поднимает в своем произведении Марина Цветаева, опасаясь за судьбу солдат, которых безжалостно эшелонами отправляли на фронт. Писательница взывает в людях совесть: «О чем — поэты, любовники, полководцы?» Таким образом подводя народ к правде, заставляя его обратить внимание на трагичность происходящего. Ведь никогда не знаешь, кому подпишут смертный приговор. Вчера это твой сосед, который тебе никогда не нравился, сегодня - твой друг, которого ты знаешь со школы…А завтра? Завтра то кто?! Мирные ни в чем неповинные люди ценой своей жизни строят мостик безопасности ради будущего своих детей. Единственное, чего они просят – правды. А в чем же она, эта правда? Поэтесса утверждает, что знает истину и не боится о ней рассказать: а именно о том, что ни одни материальные богатства, будь то власть или деньги, не стоят простого мира. Того мира, в котором не убивают детей и стариков. Мира, где нет места диктаторам. Мира, который заслуживает каждый из нас. Так откройте же другим глаза на действительность происходящего, заставьте их говорить! И прочь все прежние правды!
Но как бы горько не было это признавать, тема стихотворения Марины Цветаевой сейчас актуальна. До последней строчки моего сочинения я проводила параллель с реальностью. Я ощущала практически физическую боль от осознания цикличности происходящего. Добавкой ко всему стала мысль о том, что в то время у людей было меньше прав и привилегий. Соответственно – меньше шансов на спокойную жизнь. Ведь сейчас, статус, деньги – твой счастливый билет на островок безопасности. А остальные…, впрочем, сейчас о другом. Я не знаю, сколько войн пройдет, сколько боли потерпят солдаты и их родители пока не поймут всю абсурдность и бесполезность насилия в современном, прогрессивном мире. Еще хуже то, что сейчас людьми двигает не желание завладеть чужой территорией и ее богатствами, а стремление показать свою силу. К сожалению, мирные жители в таких ситуациях могут лишь бороться за себя и свою семью, не теряя надежду. Надежду на то, что до властей наконец-то дойдет обращение великой писательницы Марины Цветаевой: «И под землею скоро уснем мы все, кто на земле не давали уснуть друг другу»
57. Дарья Фокина, школа N4. Обнинск, Калужской области
Марина Цветаева
Начну банально, Марина Ивановна Цветаева действительно гениальный человек, выдающаяся поэтесса Серебряного века поэзии. Но не смотря на всё это, она была просто женщиной, со своими переживаниями, проблемами, любовью. А в детстве она была просто ребёнком, которая была, скорее всего, избалована родителями, вниманием и роскошью.
Как все гениальные люди, она имела непростой характер. Изучая её биографию, и проводя параллель с собой, рождённой столетием спустя, уверена, что в нашем столетии она была бы поставлена на учёт в комнате милиции по делам несовершеннолетних за своё поведение и выходки. Но она жила в прошлом веке, а мы теперь можем наслаждаться её поэзией и восхищаться тонкостью и мелодичностью строк.
Я живу в Калужской области, и ни раз была в городе Таруса, на берегу Оки, где всё детство провела семья Цветаевых на даче «Песочное». Первые стихи были посвящены этому славному городу. Можно сказать, что тут началась жизнь и творчество Марины Цветаевой, тут она и закончилась. Хотя Марина и похоронена в Елабуге, камень с надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева» установлен на берегу Оки в Тарусе. Кроме камня в городе открыт дом-музей семьи Цветаевых, где собраны экспонаты, связанные с жизнью Марины и её семьи. Помимо вышеперечисленных достопримечательностей, в Тарусе установлен первый памятник Марины Цветаевой во весь рост. И хотя её пребывание в городе можно считать самым счастливым периодом жизни, на памятнике она изображена грустной, задумчивой, как уже во взрослой жизни. Эта скульптура чем-то притягивает, от неё одновременно веет и холодом, и ощущаешь тепло. Чувствуешь и переживания на лице, и спокойствие одновременно.
В этом году, путешествуя по Крымскому полуострову, мы заехали в Феодосию и посетили там музей Марины и Анастасии Цветаевых. Он организован в доме, который снимала младшая сестра Марины Анастасия. Но в музеи представлены и фотографии, и экспонаты, связанные с жизнью обеих Цветаевых. Поэтесса посвятила строки «волшебной» Феодосии:
Над Феодосией угас Навеки этот день весенний, И всюду удлиняет тени Прелестный предвечерний час…..»
Ей было тут спокойно, как в детстве, в Тарусе. Здесь она была счастлива с любимым мужем, маленькой дочкой.
Нам очень повезло с экскурсоводом. Честно признаюсь, не помню её имени, чтобы написать персональный отзыв, но она настолько красочно и волнующе, со слезами на глазах, рассказывала о фактах из жизни Марины и Анастасии, что захотелось углубиться в изучение биографии по возвращению домой. Как жаль, что не могу добраться до достоверных источников, что приходится пользоваться уже кем-то обработанным текстами. Печально, что нет машины времени, чтобы перенестись в ту эпоху, понаблюдать со стороны, поучаствовать, подсказать. Даже, в своем возрасте, понимаю, что детки нам даны Богом, я смотрю как мама нам отдает всё и немного больше, не могу понять, простить, что Марина бросила своих девочек. И как можно любить кого-то больше или меньше, ведь нельзя решить какой глаз, рука, нога тебе дороже. Да, мы вырастим, мама должна будет нас отпустить, но мы, я думаю, никогда не отпустим её. И в чём я уверена, что именно такой модели воспитания детей, как в нашей семье, буду придерживаться во взрослой жизни.
Но хочется немного разобраться, а как же всё-таки относилась к своим детям Марина Ивановна. Может я, и другие плохо про неё думаем. И попытаюсь, хоть немного, её оправдать. Я встречала детей, моих сверстников, которые живут сами по себе при живых родителях. Да, они не лезут в учёбу, в досуг ребёнка. Кто-то назовёт это свободой, а я считаю это безразличие. Это недопустимо. Дети не просили появляться на свет. Это было осознанное решение взрослых людей. А, как мы знаем, взрослый гражданин страны обязан отвечать за свои поступки, своё решение. Ребёнок имеет право на счастливое детство. На любовь родителей, бабушек-дедушек. Я, хоть и недолго, наслаждалась любовью и заботой моих бабушки и дедушки – это родители моей мамы, но больше года назад, они скоропостижно умерли. Мои родители, особенно мама, делают для нас с сестрой всё возможное и невозможное. Поддерживают во всех начинаниях. Так, на мой взгляд, должен воспитываться каждый ребёнок. А не жить в детских домах, шататься без образования по улицам и подворотням, не просиживать в гаджетах. Но вернёмся к отношениям Марины к своим детям. У неё было две дочки, младшая Ирина, старшая Ариадна, и сын Мур, вернее Георгий. Старшая дочка «устраивала» поэтессу, так как уже с самого детства начала писать стихи, была этакой подругой. Но в ней она чувствовала и соперницу и проявляла к ней чувство ревности.
Да, я тебя уже ревную,
Такою ревностью, такой!
Да, я тебя уже волную
Своей тоской.
Ариадну можно было на показ выставлять среди друзей, гордиться ею. Ей было скучно с простыми детьми, у неё не хватало терпения принять простого ребёнка таким какой он есть. Именно это и случилось с младшей дочкой, Ириной. Со слов самой поэтессы, она отравляла ей жизнь. Но что ещё ожидать от гениального человека? Она жила в непростое время – время воин и революций, гонений и лишений. Но это не всецело оправдывает её поступки. Отправив детей в приют как сирот, запрещая себя называть мамой, и приезжая навестить их, справлялась о здоровье только старшей, и привозя гостинцы только ей, забыв об Иришке. Она умерла от голода: нехватки еды и любви. Но почему нельзя было умерить свою гордость и воспользоваться предложением отдать на воспитание девочек сестрам её мужа, Сергея Эфрона. И как так не прийти на похороны своего ребёнка? Или всё же она её любила, поэтому было тяжело принять и отпустить, боялась, что не справится с эмоциями, поэтому не пришла на прощание с младшей дочкой.
Но воспитать и третьего ребёнка, сына, Георгия, как его Марина ласково называла, Мур, не удалось. Поняв это, она решила покончить жизнь самоубийством.
Пытаюсь понять, оправдать, что она просто была жертвой того сложного времени. В наше столетие — это не редкость, когда родители бросают своих детей, что не интересуются их судьбой и не приходят на похороны. Но это не правильно, так не должно быть.
И всё же, Марина Ивановна Цветаева была, есть и будет незабываемой, гениальной поэтессой, хоть и с непростой судьбой и несчастной любовью.
Я утверждаю, что во мне покой
Причастницы перед причастьем.
Что не моя вина, что я с рукой
По площадям стою — за счастьем…»
56. Анастасия Шолохова, блогер
«Под лаской плюшевого пледа...». Неудобная для современной России Цветаева
Все передумываю снова,
Всем перемучиваюсь вновь.
В том, для чего не знаю слова,
Была ль любовь?
Эти строки звучат в «Жестоком романсе» Эльдара Рязанова: Лариса Огудалова поёт гостям и, конечно, своему любимому мужчине Сергею Сергеевичу Паратову.
Удивительно, как естественно и гармонично стихи из начала XX века вплетаются в сюжет из века XIX.
Ещё более удивительно, что на самом деле посвящены они женщине — Софии Парнок.
Марина Цветаева и София Парнок познакомились в 1914 году, их роман продлился всего полтора года. Недолгий срок, оставивший глубокий след в творчестве поэта (как известно, Цветаева не любила слово «поэтесса» и всегда называла себя поэтом).
Голова до прелести пуста,
Оттого что сердце — слишком полно!
Дни мои, как маленькие волны,
На которые гляжу с моста.
София, и сама известная и популярная поэтесса (также она публиковала переводы и критические статьи под псевдонимом «Андрей Полянин»), сразу прониклась уважением и любовью к таланту Марины. И к самой Марине. Хотя отношения двух женщин не были безмятежными:
И гладила длинный ворс
На шубке своей — без гнева.
Ваш маленький Кай замёрз,
О, Снежная Королева.
Некоторые исследователи склонны видеть Цветаеву жертвой. Дескать, Парнок была старше, опытнее и просто сбила бедную Марину с пути истинного.
Но вот как сама Цветаева определила эти отношения:
В том поединке своеволий
Кто, в чьей руке был только мяч?
Чье сердце — Ваше ли, мое ли
Летело вскачь?
Это была встреча двух Личностей. Необычных, талантливых, незаурядных. Не вписывающихся в рамки.
Болезненные и будто бы изначально обречённые отношения закончились разрывом. Цветаева будто бы пыталась вычеркнуть из памяти всё, что было связано с Парнок.
Всю тебя с твоей треклятой
Страстью — видит Бог! —
Требующую расплаты
За случайный вздох.
Цикл посвященных Софии стихов Марина первоначально назвала «Ошибка», но во второй редакции он стал называться «Подруга».
Повторю в канун разлуки,
Под конец любви,
Что любила эти руки
Властные твои
И глаза — кого-кого-то
Взглядом не дарят! —
Требующие отчёта
За случайный взгляд.
Всю тебя с твоей треклятой
Страстью — видит Бог! —
Требующую расплаты
За случайный вздох.
И ещё скажу устало,
— Слушать не спеши! —
Что твоя душа мне встала
Поперёк души.
Этот роман — такой однозначный и такой плодовитый в наше время неожиданно снова оказывается вне закона. Будто, говоря о произведении, мы не имеем права вспомнить, любовь к кому вдохновила на него творца. Но не оскорбление ли это автора? То, что он, его чувства неудобны для кого-то из читателей? Если даже у Цветаевой не получилось вычеркнуть из жизни всё, связанное с этой любовью, как мы можем решиться на такое?
Нравится кому-то или нет, но роман двух женщин существовал и подарил нам прекрасные стихотворения, вошедшие в нашу жизнь. К примеру, песню на одно из этих стихотворений каждый Новый год Надя Шевелёва поёт Жене Лукашину:
Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать — куда Вам путь
И где пристанище...
Вечерние поля в росе,
Над ними - вороны...
- Благословляю Вас,
Благословляю Вас,
Благословляю Вас
На все четыре стороны!
55. Юрий Мышев. Тетюши, Республика Татарстан
Один осенний синий вечер…
"Мой любимый вид общения — потусторонний: сон: видеть во сне..."
Из письма Марины Цветаевой Б. Пастернаку. 19 ноября 1923 г.
Вечером, укутанным в лёгкий сизый дымок, когда схлынул поток туристов в Старе-Место, я прогуливался по Карлову мосту.
Карлов мост возносит тебя над Прагой, над временем…
Застыли по сторонам в тусклом свете фонарей тёмные мрачные скульптуры, провожавшие прохожих пронзительными взглядами.
Я остановился у парапета перед статуей рыцаря.
– Бледнолицый страж над плеском века-
Рыцарь, рыцарь, стерегущий реку… – приветствовал я каменного Брунцвика.
– …В воду пропуск вольный. Розам – цвесть!
Бросил? Брошусь. Вот тебе и месть! – неожиданно продолжила остановившаяся напротив рыцаря Девушка с выбивающимися из-под шёлковой чёрной шапочки золотисто-каштановыми волосами с чёлкой, которые игриво трепал ветер с Влтавы.
Девушка задумчиво смотрела на колыхавшиеся в медленном танце волны реки времени – Леты, блики которых отражались в Её грустных зеленоватых глазах. В правой руке Она держала белоснежную розу.
Я запомнил Её такой – печальной, парящей над Влтавой с сияющей на голове позолоченной короной из готических шпилей пражских соборов.
– В Праге так просто заблудиться в прошлом… – осмелился я заговорить.
Она подхватила:
– И вечером в тени причудливых, сохранившихся со средневековья домиков с красными черепичными крышами возникнут вдруг из туманного прошлого привидения и духи, прячась от тёплого жёлтого света старинных газовых фонарей.
Она бросила розу к ногам каменного рыцаря. Тот благодарно качнул в ответ золоченой шпагой.
Мы вышли на улицу Карлову. Не сговариваясь нырнули в кстати выплывший из-за поворота трамвай. Сошли около Петршина холма.
Не спеша поднялись по бесконечным ступенькам на вершину «груди рекрута», где благоухали «сады Семирамиды» и откуда открывался великолепный вид на город, «последние трубы Ветхого завета», на Страговский монастырь.
– В прошлом на холме находились королевские виноградники. Здесь я люблю гулять. Костёл святого Иржи – самое древнее сооружение Пражского града с белокаменными башнями – «Святой Георгий под снегом», и он мне нравится больше, чем собор святого Вита.
Первые капли дождя вкрадчиво зашипели среди жёлтых груд опавших листьев.
Мы заторопились к подножию холма. Она весело проговорила:
– И – потому что от худшей печали
Шаг – и не больше! – к игре,
Мы рассмеялись бы и побежали
За руку вниз по горе.
Когда мы спустились вниз Она задумчиво произнесла:
– Жаль, Пушкин не видел осеннюю Прагу. Она очаровательна в осенний дождь, он окрашивает город в акварельные нежные тона. «Дождь убаюкивает боль…»
В сувенирной лавке по дороге я купил зонт.
Староместская площадь была полна туристами. Взоры всех были устремлены на часы «орлой» на стене башни Староместской ратуши в ожидании боя курантов и явления двенадцати апостолов.
– Жизнь свою – как карту бьём
Страстные, не быть упорствуем.
Наравне с медвежьим рвом
И двенадцатью апостолами…
У Праги вкус пива и абсента. Мы прошли по набережной Сметаново к кафе «Slavia». Сели за столик под висящей на стене картиной Виктора Оливы «Любитель абсента». Посетители кафе потягивали «Зелёную Фею», отдающую горькой полынью, – билет в один конец, в страну иллюзий, из которой не хочется возвращаться. Из окна открывался великолепный вид на Чешский Град и мост через Влтаву. Тихо звучала волшебная мелодия Дворжака.
Мы пили кофе. Её голос завораживал:
– Мне по душе Вшеноры – пригород Праги. На возвышенности перед деревней раскинулся могучий дуб – великан, расколотый и обожжённый молнией. Возраст его почти 500 лет! Под ним я укрываюсь от дождя и любуюсь зеленеющими холмами на противоположной от железной дороги стороне. Люблю прогуляться по перрону вшенорской крохотной сырой станции, где в ожидании поезда на Прагу в сумерках хожу по тёмной платформе. Вокруг горы, лес, можжевеловые заросли, тишина… Комнатка с окном во двор, за оградой виден лес, кухонное оконце поглядывает на лесной холм. Я спускаюсь к ручью и несу ведро полное воды и луну в нём...
Мы блуждали поздним вечером в лабиринтах пражских переулков, по узким мощёным улочкам, древним мостам, любуясь готическими островерхими замками, башнями, соборами, возвышающимися над городом. И в тени причудливых, сохранившихся со средневековья небольших домиков с красными черепичными крышами, теснящихся друг к другу, возникали вдруг из туманного прошлого привидения и духи, прячась от тёплого жёлтого света старинных газовых фонарей.
– Здесь так легко поверить в мистические средневековые истории…
– Прага - город, в котором настоящее смешано с прошлым, а реальность с мистикой…– подхватила Она мою тональность, перейдя на шёпот. – В ночной Праге запросто встретить привидения. В Вышеграде – старинной крепости десятого века бродит по ночам рыцарь, который ловит припозднившихся ночных прохожих, и просит расшифровать надпись на камне. Мечется душа рыцаря, не может успокоиться, пока не узнает, какое же послание оставила его любимая. А в час ночи рыцарь испаряется.
– Вы покажете самое таинственное в Праге место?
Мы доехали на трамвае до Пражского Града. Вышли на тупиковую Злату улицу, таинственно освещённую тусклыми фонарями. По сторонам теснились игрушечные домики, выкрашенные в яркие цвета.
Она вводила меня в курс средневековых тёмных дел обитателей Златы улицы:
– Видите, на той стене изображение совы и зеркала? В том домике жил бедный алхимик. Он сумел получить золото. Но однажды в его доме прогремел взрыв, и он погиб в пожаре. В руке он сжимал кусок золота. Так и остался неизвестным секрет его получения. А в девятнадцатом веке на этой улице жил Франц Кафка.
Мы остановились у последнего фонаря.
– Лишь несколько ночей в году здесь виден загадочный дом. В этом месте находятся ворота в видимый и невидимый миры.
Над Прагой послышались глухие раскаты грома.
– И если гром у нас – на крышах,
Дождь – в доме, ливень – сплошь, -
Так это ты письмо мне пишешь,
Которого не шлешь.
Моросящий дождь растворил улицу в синем тумане, в котором смутно проявлялись причудливые очертания средневековых домиков.
Казалось, и мы растворились во времени. Неожиданно из-за поворота вырвался порыв ветра, и одновременно обрушился на Прагу с низкого серого неба оглушительный ливень.
Она порывисто схватила меня за руку.
– Дай мне руку – на весь тот свет!
Здесь – мои обе заняты».
У Неё была прохладная и мокрая от дождя ладонь.
В Её загадочных глазах отражалась мистическая Злата и сверкали ослепительные искорки.
В Прагу – город, который врезался в сердце, – Марина Цветаева больше не вернулась.
…Горе началось с горы.
Та гора на мне – надгробием…»
54. Екатерина Тебякина, педагог, хореограф. Санкт-Петербург
«Уж сколько их упало в эту бездну…»
Многие ли люди в 20 лет задумываются о смерти? О конечности своего бытия, о том, что останется после них и останется ли вообще? О памяти и забвении, о пустоте и вечной цикличности жизни?
Мне кажется, таких смельчаков крайне мало. Однако всегда находятся те, кто, перегнувшись через отвесный край, будет готов заглянуть в зияющую бездну этих непростых вопросов. Марина Цветаева была одной из них.
В 1913 году она пишет свое знаменитое стихотворение «Уж сколько их упало в эту бездну», которое без сомнения не только обессмертило ее имя в истории русской поэзии, но и нашло отклик в сердцах, умах и душах огромного количества людей.
Что с подвигло ее написать столь сложное и трагичное произведение? Возможно ею двигал страх, страх, присущий любому живому существу, страх конечности своего бытия. А возможно, данное стихотворение представляет собой своего рода попытку проанализировать и побороть злосчастный первобытный ужас перед мимолетностью всего живого. Чего же она боялась больше всего? Неизвестности, царящей за невидимой чертой? Осознание своей ничтожности перед лицом масштаба всего мира, который был до нас и прекрасно продолжит существовать после? Или же риска полного своего исчезновения, постепенного стирания следов своего пребывания на этой земле? Мы никогда не узнаем этого наверняка, однако читая строки, написанные Цветаевой, можно постараться уловить тот небольшой, но очень острый крючок, что, цепляя, протаскивает нас через палитру самых разнообразных эмоций, таких как боль, отрицание, сочувствие, любовь и многие другие.
Когда человек умирает, исчезает не только его тело, разлагаясь и превращаясь в прах, вместе с ним исчезает его маленький уникальный мир, состоящий из привычек, характера, привязанностей, хобби, любимых блюд и других мелочей, которые делают из нас тех, кто мы есть, воссоздавая уникальную, неповторимую личность.
В стихотворении на протяжении всего повествования, упоминая «зелень глаз», «нежный голос», «золото волос», любовь к виолончели, гордый характер героини, автор аккуратными мазками, постепенно выводит тот неповторимый образ, который, по идеи, должен отпечататься в нашей памяти. «Живой и настоящий», вот, какой мы должны ее видеть и любить.
Возникает вопрос почему мы слышим такую острую потребность в обожании? Конечно, не стоит в прямую воспринимать данную просьбу, как каприз нарциссической личности. Всё гораздо тоньше и сложнее. Любовь, Цветаева в данном контексте, как мне кажется, связывает с человеческой памятью. Перед любимым человеком мы раскрываемся куда более полнее и искреннее нежели перед остальными людьми, также и он имеет возможность рассмотреть, как наши скрытые недостатки, так и не поддающиеся огласки достоинства. Следовательно, именно эти люди и владеют наиболее полным представлением о нас. Обращаясь «с просьбой о любви», лирическая героиня призывает сохранить частичку её самой в памяти и сердцах близких ей людей.
Несмотря на такую непростую и даже трагичную тематику стихотворения, нельзя не отметить его огромную силу. Главное героиня понимает, что придет тот час, когда она «исчезнет с поверхности земли», а мир и люди продолжат своё существование дальше, радуясь и наслаждаясь жизнью. И все, на что она может рассчитывать, это жизнь в воспоминаниях любящих ее людей. И, осознавая все это, ей хватает мужества принять, и жить с подобным не легким знанием, не убегая и не прячась от него до наступления рокового часа, тщательно стараясь избегать подобных мыслей, как делают многие люди. Нет, она выбирает другой путь, а именно заглянуть в лицо непобедимого врага и, увидев в нем тень их следующей, неизбежной встречи, без страха ожидать ее.
53. Антонина Попова, член СПР, публицист. Ростов-на-Дону
Как зов на подвиг, мне звучит – СОФИЯ…
…Автобус подошёл вовремя, пассажиров было немного. Я ехала к морю. Нет, ни к Средиземному, и даже ни к Чёрному. К нашему – Азовскому. И ехала не отдыхать, а работать.
На мониторе, подвешенном к потолку, начался старый, любимый с детства фильм «Жестокий романс». За окном мелькали армии подсолнухов, поворачивая свои головы к солнцу, над выжженой степью дрожал раскалённый воздух.
Мы ехали в Таганрог, а Лариса Гузеева, срывающимся на ухабах голосом Валентины Пономарёвой, пела:
Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? – Чья победа? –
Кто побеждён?
Кто побеждён?
Я незаметно задремала под киношные страсти, и передо мной возник образ Марины Цветаевой, напевающей этот романс молодой, красивой, с необыкновенно выразительными глазами, женщине. Взгляды подруг были настолько красноречивы, что мне стало неловко.
Автобус подбросило на кочке, я проснулась. Но странное чувство смущения и любопытства осталось. Кто эта женщина, что мне примерещилась?
В Таганроге я быстро нашла дом № 26 по улице Фрунзе, зашла в кабинет директора. И застыла в изумлении: на столе, в стильной металлической рамке, стояла фотография женщины из моего сна!
– Кто это? – шёпотом спросила я, кивая на снимок.
Хозяин кабинета посмотрел на меня, как на безнадёжно отсталую, и процитировал:
– Люблю тебя в твоём просторе я / И в каждой вязкой колее. / Пусть у Европы есть история, – / Но у России: житие…
Это – Софья Парнок, наша землячка. Некоторые считают её лучшим поэтом Серебряного века. Именно ей посвящено стихотворение Марины Цветаевой «Под лаской плюшевого пледа». Свои детские годы она провела в этом доме, возможно даже жила в комнате, где мы сейчас с вами сидим.
Моему изумлению не было предела!
– Расскажите, пожалуйста, всё, что знаете! – взмолилась я.
– Я познакомился с творчеством Софии Яковлевны лет двадцать назад, взяв в библиотеке книгу «Сонет Серебряного века»[1]. На меня огромное впечатление произвели её стихи. Всего семь сонетов, но они позволили понять, что это – стихи большого мастера. Мне, как и Вам сейчас, захотелось больше узнать об авторе. Софочка, как я уже сказал, провела в этом доме, на Николаевской, 28[2], семнадцать лет своей жизни. Первые десять – пожалуй, самые счастливые. Обеспеченная семья, светлое будущее. Но, к сожалению, порой не всё складывается так, как мечталось. В 1895 году умирает мать, оставив безутешного вдовца с тремя малолетними детьми.
В 1900 году отец женился вторично, на гувернантке младших детей. На глазах пятнадцатилетней девушки происходит, по её мнению, предательство. На почве психологической травмы прогрессирует базедова болезнь.
В те годы из-за заболевания щитовидной железы, ненависти к отцу и монастырских условий содержания в женском пансионе, родилась первая любовь к подруге – Надежде Поляковой.
Окончив гимназию с золотой медалью, в 1903 году София поступает на филологический факультет Женевского университета. Но, проучившись всего год, возвращается в Россию, София живёт то в Петербурге, то в Москве, то опять едет заграницу…
Этим бесконечным скитаниям-метаниям, конечно, есть объяснение. София в поисках, в мучительных поисках себя, своего места в жизни, своего предназначения.
В переписке Парнок есть такие строки: «Когда я оглядываюсь на свою жизнь, я испытываю неловкость, как при чтении бульварного романа. Всё, что мне бесконечно отвратительно в художественном произведении, чего никогда не может быть в моих стихах, очевидно, есть во мне и ищет воплощения. И вот я смотрю на мою жизнь с брезгливой гримасой, как человек с хорошим вкусом смотрит на чужую безвкусицу».
Да, говорят, поэт пишет свою биографию стихами. Однако, этого не скажешь о Софии Парнок. Ведь, не зная подробностей её личной жизни, неясно, кому предназначалась её любовная лирика. Вот, как в фильме «Жестокий романс». Разве могли мы знать, что стихи Цветаевой посвящены женщине?!
Думаю, следует сказать, что в начале прошлого века в богемных кругах была мода на всё неординарное, нетривиальное, не принятое обществом: в стихах, живописи, в отношениях между людьми. София Парнок и Марина Цветаева как нельзя лучше вписались со своей страстью в эту «моду». Более того! Свободная любовь рассматривалась как демократическое завоевание революции.
…И в том нет высшего, нет лучшего,
Кто раз, хотя бы раз, скорбя,
Не вздрогнул бы от строчки Тютчева:
«Другому как понять тебя?»[3]
Владислав Ходасевич писал о Софии: «Среднего, скорее даже небольшого роста; с белокурыми волосами, зачёсанными на косой пробор и на затылке связанными простым узлом; с бледным лицом, которое, казалось, никогда не было молодо, София Яковлевна не была хороша собой». И ему вторит Марина Цветаева:
Всё в тебе мне до боли нравится –
Даже то, что ты не красавица!
Светло-коричневым кольцом
слегка оттенены,
владычествуют над лицом
глаза, как две луны...
Но всмотритесь в её лицо. Как можно назвать Софу некрасивой!? Высокий лоб, правильный нос, чуть припухлые губы, тронутые улыбкой… А глаза! Выразительные, огромные, они излучают добро, любовь. Всё это в обрамлении золотисто-русых волос. Весь её облик говорит о высокой одухотворённости, интеллекте, кажется, будто она знает какую-то тайну, которую другим не постичь.
С Мариной Цветаевой они были вместе всего года два. Но Софии будет всю жизнь не хватать этих отношений. Тёплые чувства к ней она пронесла через многие годы и другие связи. Каждую новую свою любовь Парнок сравнивала с Мариной:
…Как странно мне её напоминаешь ты!
Такая ж розоватость, золотистость
И перламутровость лица, и шелковистость,
Такое же биенье теплоты...[4]
Поражает и то, что иногда Парнок и Цветаевой приходили похожие мысли и рифмы, хотя после разрыва в 1916 году они ни разу больше не встретились и не виделись даже издалека. Вот, например. Ничего не напоминает?
…Мне нравится, что в холодке твоём
Я, как в огне высоком, плавлюсь,
Мне нравится – могу ль сознаться в том! –
Мне нравится, что я тебе не нравлюсь.[5]
Или вот ещё у Парнок:
…Гони стихи ночные прочь,
Не надо недоносков духа:
Ведь их воспринимает ночь,
А ночь – плохая повитуха.
У Цветаевой:
…Останешься. Заговор равных.
И вот не спросясь повитух
Гигантова крестника правнук
Петров унаследовал дух.[6]
Рифмы дух/повитух пришли поэтессам практически одновременно. Софья Полякова, историограф Софии Парнок, считает эти строфы поэтесс «быть может... последний след сокровенной и глубочайшей духовной близости» Парнок и Цветаевой.[7]
…Я покидала Таганрог со смешанными чувствами. Конечно, мне не пришлось в этот раз искупаться в море. Но ведь не это главное. Произошло моё погружение в другую пучину – в безбрежное море Поэзии. В котором я открыла для себя ещё один остров сокровищ – остров имени Софии Парнок.
Примечания
[1] Сонет Серебряного века, М., «Правда», 1990г
[2] Ныне – ул. Фрунзе, 26
[3] С. Парнок «Да, я одна»
[4] С. Парнок «Марине Баранович»
[5] С. Парнок «Марии Петровне Максаковой»
[6] М. Цветаева «Пётр и Пушкин»
[7] В кн.: Парнок София. Собрание стихотворений. Вступ. статья, подготовка текста и примечания С. Поляковой, Анн Арбор: Ардис, 1979г., 392 с., фото, стр. 357.
52. Виктория Дорохова, ученица МОУ "СОШ школа #27". Петрозаводск
Марина Цветаева
Русская поэтесса Серебряного века, прозаик, переводчица.
Родилась: 8 октября 1892 г., Москва, Российская империя
Умерла: 31 августа 1941 г. (48 лет), Елабуга, Татарская АССР, РСФСР, СССР
В браке с: Сергей Яковлевич Эфрон (1912-1941 гг.)
Родители: Мария Александровна Цветаева, Иван Владимирович Цветаев.
Дети: Эфрон Георгий Сергеевич, Ирина Сергеевна Эфрон, Ариадна Сергеевна Эфрон.
Детские годы Цветаевой прошли в Москве и в Тарусе. Из-за болезни матери подолгу жила в Италии, Швейцарии и Германии. Начальное образование получила в Москве, в частной женской гимназии М. Т. Брюхоненко; продолжила его в пансионах Лозанны (Швейцария) и Фрайбурга (Германия). В шестнадцать лет предприняла поездку в Париж, чтобы прослушать в Сорбонне краткий курс лекций о старофранцузской литературе.
Какой рост у Цветаевой?
Достаточно открыть книгу воспоминаний о Цветаевой, как мы обнаружим, что один её современник утверждает, что Цветаева была высокого роста и крепкого сложения, другой заявляет, что она была маленькой и хрупкой, третий говорит о среднем росте поэта. Дочь Цветаевой точно указала рост Цветаевой 164 сантиметра.
Родина Марины Цветаевой – Москва. Родилась она 26 сентября 1892 года в семье интеллигента, профессора Московского университета и искусствоведа Ивана Владимировича Цветаева. Мать поэтессы – пианистка Мария Мейн. Мать мечтала видеть Марину музыкантом, но девочку больше привлекала филология. В 6 лет Марина сочинила свои первые стихотворения. Несчастье постигло семью, когда мать Марины заболела тяжелой формой туберкулеза.
Свободно владела французским и немецким языками. В 1909 году Цветаева слушала курс французской литературы в Сорбонне. По собственным воспоминаниям, Марина Цветаева начала писать стихи в шестилетнем возрасте. В 1906-1907 годах она создала повесть "Четвертые", в 1906 году перевела на русский язык драму французского писателя Эдмона Ростана "Орленок", посвященную трагической судьбе сына Наполеона (ни повесть, ни перевод драмы не сохранились).
Первый сборник стихов «Вечерний альбом» она издала в восемнадцать лет и сразу же обратила на себя внимание известных поэтов. Для юной Марины была уготована профессия музыканта. Мать Цветаевой поощряла ее увлечение игре на фортепиано.
Марина Цветаева увековечила свое имя незабываемым творчеством. В произведениях героини можно найти любую тему, она написала практически обо всем — о семье и о доме, о матери и о любви, о жизни и смерти. А потому Цветаева будет жить вечно — в своих стихах, в каждой букве, в каждом слове, написанным ею.
В 1911 году 18-летняя Марина Цветаева знакомится в Коктебеле с 17-летним литератором Сергеем Эфроном. По воспоминаниям Марины, она загадала, что выйдет замуж за того, кто угадает ее любимый камень. И в первый же день их знакомства Сергей нашел на пляже розовую сердоликовую бусину, которую принес Цветаевой. Конечно же, это оказался ее любимый камень.
51. Дарья Зверева, МАОУ "Лицей". Лесной, Свердловская область
Путь репрессированного поэта
Острая и неоднозначная тема цензуры не перестает привлекать внимание авторов. Цензура касается многих дисциплин: права, социологии, истории, литературы и публицистики. Проблема, на которую аналитики смотрят с разных сторон, чтобы сложилась целостная картина, побуждает меня задуматься при каждом возвращении к ней. В упрощенном массовом понимании цензура = внешний запрет. В чем выражается более глубокое и тонкое влияние цензуры? Цензура – жесткое табу или вынужденная мера безопасности?
Цензура – умственная плотина, задерживающая и фильтрующая поток мысли авторов. Изливать душу из-за неё не выйдет. Но в каждом барьере есть трещины, недочеты, через которые в отфильтрованную информацию попадает творчество из промежуточного поля. Как писал Ю. М. Лотман: «Автор сам продуцировал своего идеального читателя». При появлении намеков на неподцензурную информацию формировалась определенная аудитория, понимающая материал, опубликованный осторожно и в обход цензуры. При этом оставались и люди, довольствующиеся поверхностными смыслами. В итоге структура аудитории становилась сложной.
Ужесточение цензуры в начале XX века «залатало» большинство трещин дамбы-системы. Более ни одна капля неподцензурной словестности не могла проникнуть в публикующийся материал. В связи с репрессиями писателей того времени обострился сугубо личностный конфликт каждого творца: столкновение желания искренне выразить мысли и цели опубликовать произведение. Это внутреннее противостояние не имеет единого правильного итога и вызывает непривычное противочувствие.
Марина Ивановна Цветаева не пошла на компромисс с совестью. Этот выбор вынудил ее покинуть любимую страну в 1922 году. Отказавшись от благ за подчинение государству, а не родине, Цветаева переезжает в Прагу. Там она пишет стихотворение «Тоска по родине!..» Цензура сковывает автора, оставляет ему лишь малое пространство для творчества. Так и лирическая героиня, приближенная в стихотворении к самой Цветаевой, ассоциирует себя с могущественными животными в заточении:
Мне все равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом
…
Камчатским медведем без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!).
Лишенные свободы и естественной среды обитания могут приспособиться, но уточнение в скобках делает акцент на воспротивление этой идее. Традиционные для романтического поэта чувства обостряются вдали от уже привычной среды. Достаточно прямое обозначение нежелания менять направление своих мыслей из-за ограничения показывает отношение Цветаевой к цензуре.
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё — равно, и всё — едино.
Но если по дороге — куст
Встает, особенно — рябина…
Символ рябины один из ключевых в творчестве Марины Цветаевой. Устойчивая метафора основывается на национальном культурном коде и фонетической схожести со словом родина. Из-за контекстуальных синонимов Родина – Россия – рябина появляется деталь, завершающая общую картину стихотворения. Образ рябины как символ родины особенно прослеживается в строках другого стихотворения М. Цветаевой «Рябину рубили зорькою…»
Рябина —
Судьбина
Горькая.
<…>
Рябина!
Судьбина
Русская
Практически полностью дублирующиеся строки отличаются парой слов: Горькая – Русская. Два стихотворения, написанные в один год отражают одно душевное состояние связанное с родиной, но возникает оно по разным причинам. В «Тоске по родине!..» Цветаева вспоминает прошлое на родине, случайно встретив символ в новой обстановке. В «Рябину рубили зорькою…» поэт обращает читательское внимание на то, что рябина все та же, но ее «Судьбина Горькая». Цветаева говорит о том, что произошли перемены и судьба Родины горька.
Большая часть стихотворения – попытка самоцензуры и лжи даже себе. «Тоска по родине! Давно Разоблаченная морока!». Хотя читатель до конца не понимает, это художественный прием или нет. Обострение цензуры вынуждает поэта переживать из-за утерянного прошлого и будущего, не сулящего ничего хорошего. Только в последних строках раскрываются эти истинные переживания. Они обнуляют всю прошлую мысль, читатель понимает, что все совершенное безразличие было ложью и окружающим, и себе. Разрушается эмоциональная общность высказывания. Благодаря соотношению как минимум двух стихотворений, объединенных символом и смыслом, читатели могут понять, насколько сильно политические обстоятельства повлияли на сугубо внутреннее мироощущение поэта.
Неотъемлемая часть литературного творчества - постоянное нахождение в писательской среде. Вдали от дома Цветаевой остаются лишь письма. Вспоминается такая мысль: иногда художнику необходимо отдалиться от объекта, чтобы увидеть его с другой стороны. В эмиграции Цветаева осознает, что ее дом уже не тот, что был прежде, за рубежом ее не приняли. Ей нигде нет места. Чувствовала бы она безысходность, оставшись в стране? В романе Гончарова «Обрыв» Райский наблюдает за окружающей его действительностью с отстранением и вдохновением, но это совсем не то, что делает человека по-настоящему живым. Живым человека творческого делает желание и возможность быть искренним, выражать мысли и чувства через творчество. Если цензура властвует над публичными текстами, откуда внутренние блоки?
Появление цензуры в жизни автора сравнимо с возведением плотины, помехи на пути реки, текшей много лет. Оно нарушает естественный поток мысли, вынуждает пойти по одному из путей. Река может изменить направление течения, как и автор, переступив через себя, начнет писать на другие темы. Остановленный поток выйдет из берегов и затопит все вокруг. И вновь два варианта развития событий: воды уйдут под землю, перестанут быть видны, но продолжат существовать, или река затопит все вокруг и уничтожит все живое, включая и исток мысли (автора). Что произойдет с потоком после исчезновения преграды? Мысль вернется в изначальное русло или нарушение ее естественного направления однажды навсегда останется печальным отпечатком? Поток не будет столь же благодатным и плодородным при любом из вариантов.
Все же цензура влияет на писателей и на внешнем, и на сугубо внутреннем уровне. Она сказывается в первую очередь на желании и возможности обратить внимание на острую тему, высказаться и донести целостно сугубо личную действительно выделяющуюся из потока мысль. Без любой из составляющих текст уже не отвечает внутреннему запросу писателя на искреннее высказывание. Цензура оказала влияние как на сознание каждого, так и на общество в целом. Настолько сильное, что постепенно превратилась в самоцензуру. И у каждого степень ее жестокости отличается. Искренне волнующие душу высказывания формируют актуальное понимание социальных проблем и тенденции развития. Литература не может существовать в вакууме и воспроизводить сама себя, она должна отражать жизнь. Отрицание некоторых течений и вопросов ведет к единомыслию. Наличие цензуры не ограничивает мысль автора, а вот самоцензура – да. К запрещенным темам не дают даже прикоснуться внутренние блоки. Только кто их возвел: внешняя цензура или внутренняя?
50. Игорь Фунт, прозаик, эссеист. Вятка
Уголки бездонной памяти, или О чём умолчала Цветаева?
Ещё больше, чем написала и произнесла в своём творчестве, — Цветаева не сказала и не произнесла. Не досказала. Утаила. Десятки лет филологи бьются над этой цветаевской пустотой, пытаясь по крупицам заполнить её смыслом — ну, хотя бы галлюцинациями смысла, их созвучием.
Но увы… Так и тянется эта молчаливая пауза меж «воскресеньем и субботой». За ней, за паузой, — шествуют сонмы страждущих, отчаявшихся найти хотя бы намёк, хотя бы лучик отгадки потаённости.
Но нет… Остаётся только прорваться в сферу, небесное WEB-облако, разлитое вокруг имени. Сравнивая. Сопоставляя. Анализируя.
Молчание — ахматовское? Косноязычие — специально на потребу — платоновско-котлованное? Просвечивающий из-под скромно прикрытых век панэротизм, — дабы упорядочить хаос? Божественный дар — бег! — от амазонок? Веяние древности — от бога? Пронизанная фигуральностью современность — от чёрта? Эпохальность — итальянская, немецко-французская? Блаженство — киммерийское, волошинское? Дьявольская обнажённость — от чердачной нищеты? Страдание радости — от Блока? Внутренний затаённый пересмешник — от обилия крестов на погостах?
Спускаемся вниз по временной шкале — по её стопам, её дорогой — в поисках истоков. Видим неутолённые мифы «непрошедшего» прошлого: преображения-отречения, самоумаления-самоистощения. До самоуничтожения.
Она тоже тут бродила в своих любимых немецких вездеходах-«бергшуэ» мимо призраков чешских готических храмов. Чуть шевеля иссохше-прокуренными губами, лепеча про себя по-французски строки из Готье. И… не понимала, что с ней происходит, и куда постоянно исчезает смысл, где скрывается? — В сомнении? агрессии? в божественном порядке вещей? семантике рифм?
Пытаясь добраться до мифологического дна страшной неутомимой бездны, ощущаем пролетающую мимо музыку. Но — непонятны темперация лада, настрой клавира — они бы нам поведали о многом. И может быть — о ней самой: виолончельным флажолетом из преисподней. Диатоникой молчания.
Но увы… Антиутопию — лицезрим. Знаки расчётливых архетипов — видим. Тяжеловесное барокко слов — слышим. Почти не различимую ухом мелодию — нет, не в силах разобрать.
Даже смерть ходит где-то недалеко, рядом. Но даже она едва ли нам поможет. Ведь смерть не вечна, мгновенна. Вечна — жизнь. Складывающаяся из всего чего угодно. Только не из синтетической органики вселенной: оксюморона урбанизма. А — из непрекращающихся бунтов, гностики воскрешений, чёрного модерна ниспровержений и светлой печали классицизма. Приправленного схизмой незавершённости.
И ангелы, кружащие тут, в безнадёжной тьме, наверняка видели её! Могли бы рассказать.
Но нет… Мы ж не сущности, как она. Не умеем внимать ангелам. Мы лишь инструменты, получившие божественное разрешение что-то там помыслить о гении, летящем «сквозь плиты — ввысь!». Мы — лишь вещи. Она — сущность. Мы — проекции. Она — фатум.
И зачем мы пишем, и что пытаемся уяснить — так же не знаем, в отличие от неё. Она — знала. Она — ведунья — ведала. Была одним из чародеев, ставших посредником меж этим, простым миром обыденности, и — сверхъестественным. Господним.
Её знание триединства бытия тоже лежит здесь — в подвале вечности. Тут же, — в уголках бездонной памяти: — где-то замурована цветаевская Марина Мнишек, безбожница. Тут же близко «погребальные звоны» цветаевских предвидений, ужасающих своей катастрофичностью. Тут и перелицованные с Газданова усопшие «двойники» — предостерегавшие её от гибели, да не уберёгшие. Тут же метёт ахматовская вьюга, не в силах замести следы, идущие из полуночной Москвы. Звенящей траурным колоколом глобального Исхода.
Она бы и хотела заговорить-заколдовать чернокнижную Россию от скатывания в каббалистический костёр царя Иоанна. Уж было поменяла PHP-код векторного рендера творчества, что явно изменило бы течение истории…
Но увы… В последний момент вместо восклицания обойдясь многоточием. Перейдя на шёпот: шелест пустых страниц. Шёпот сделав паузой. Паузу — альтерированным интервалом. Интервал — неразгаданной музыкой ветра.
И тот, кто вдруг когда-нибудь найдёт и услышит музыку из упомянутой мною галактической бездны — тот и поймёт Цветаеву. И постигнет, конечно, — о чём же так и не сказал Поэт.
49. Лилия Газизова, поэт, переводчик, эссеист, преподаватель русской литературы университета Эрджиэс. Каппадокия, Турция
Сближения и несовпадения
Это был маленький сборник с голубой обложкой, изданный Татарским книжным издательством и подаренный папой на день рождения маме. Но им всецело завладела я. Мне было тринадцать лет, и я была озадачена поисками себя и своего предназначения. Будучи книжным ребёнком, записанным одновременно в четыре библиотеки, я оказалась не готова к той жизни, которой жили взрослые и большинство моих одноклассников и друзей.
В юности мир разочаровал меня. Он оказался не тем, что я построила по любимым книгам. У Корнея Чуковского в книге «От трёх до пяти» маленький ребёнок делится впечатлениями от первого посещения зоопарка: «Видел слона, совсем не похож!». Это было и про меня.
Тогда мне казалось, что поэзия – это всегда о высоком и не до конца понятном. В этом же сборнике каждое слово стояло на своём месте и означало ровно то, что означало. Но самое главное – лирическая героиня стихотворений была будто списана с меня. Её мысли и чувства до ошеломления совпадали с моими. Это была ранняя лирика Марины Цветаевой.
Вскоре я прочитала её поздние стихотворения, поэмы и прозу, а также «Воспоминания» Анастасии Цветаевой. Подробное описание деталей детства и юности сестёр пленили меня. Именно пленили, то есть захватили в плен и не отпускали. Я начала искать параллели между нашими жизнями. Ещё не судьбами. Я была слишком юна, чтобы иметь судьбу. Но у меня тоже есть сестра, которая младше меня. Мы тоже очень похожи. И голоса у нас тоже схожие. Я наивно искала точки сближения и совпадения.
С Анастасией Ивановной Цветаевой я познакомилась в Доме творчества в Переделкино, куда попала благодаря татарскому союзу писателей, премировавшему меня путёвкой после победы в республиканском турнире поэтов. Мне было уже двадцать лет.
«Самая главная из нас, самая выдающаяся – и умом, и талантом, и характером – Маруся». Я всматривалась в лицо Анастасии Ивановны, ища в нём черты Марины. И находила, и не находила одновременно. Бесконечно и напряжённо вслушивалась в её голос. С самого начала в наших отношениях присутствовала внутренняя оторопь с моей стороны. Сестра великого поэта. Поначалу я воспринимала её только так. Позже мы сблизились, и я не раз останавливалась у неё, приезжая в Москву.
Мне трудно было удержаться от сравнений двух сестёр. Это касалось и внешнего облика, и внутреннего мира. Думаю, и сама Анастасия Ивановна привыкла к тому, что окружающие сравнивают её со старшей сестрой, признав раз и навсегда: «Её одаренность была целым рангом выше моей».
Всю мою юность Марина Цветаева была моим наваждением. На смену восхищению и узнаванию своего в ней пришла пора напряжённого постижения её гения и знакомства с её жизнью и биографиями близких ей людей. Я прочитала практически все изданные на то время в России книги о её жизни и творчестве. «Открылась бездна звезд полна. / Звездам числа нет, бездне – дна», – наверное, так можно охарактеризовать моё состояние, когда я погрузилась в космос Поэта.
Однажды, когда я в очередной раз остановилась у Анастасии Ивановны на Большой Спасской, мы вместе с Александром Ковальджи, её преданным помощником в быту, отправились в гости к Евгении Филипповне Куниной, её старинной подруге. Вернувшись, я показала Анастасии Ивановне фотографию отца Александра Меня, которую мне подарила Евгения Филипповна. Она некоторое время смотрела на изображение Меня, потом достала из комода другую фотографию. Это был фотопортрет духовника Анастасии Ивановны, имя которого, к сожалению, я не запомнила. Глаза – вот что сразу приковывало. Они словно глядели из какой-то бездны ли, света ли и были полны знания, недоступного рядовому человеку. В них было одновременно и прощение, и прощание. Анастасия Ивановна твёрдо произнесла: «Он (имея в виду Александра Меня, которого к тому времени уже не было в живых. – Л.Г.) ещё здесь, а этот уже там».
Необходимо заметить, что Анастасии Ивановне были чужды пафос и патетика. Многое из безусловно интересного и значительного рассказывалось будничным тоном. Поэтому не воспринималось как пророчество или завещание, но запоминалось надолго.
Вспоминая её короткую ремарку, я неожиданно поняла, что на последней фотографии Марины Цветаевой я видела почти то же выражение лица что и на той фотографии, которую мне показала Анастасия Ивановна. Глаза человека, уже не принадлежащего этому миру. Нет, не сломленного. Но человека слишком многое видевшего и понявшего. Этот день стал одним из немногих светлых дней в последние месяцы жизни поэта.
Фотография была сделана 18 июня 1941 года в Кусково. Ровно 2 года со дня возвращения её в Россию. На ней, кроме Марины Ивановны, запечатлены её сын Георгий, юная писательница Лидия Либединская и поэт Алексей Кручёных. Мне довелось услышать на первых международных Цветаевских чтениях в Елабуге в 2002 году рассказ Лидии Борисовны об истории этого дня. По её словам, Марина Цветаева выглядела воодушевлённой, читала свои стихи и даже шутила. Это видно и по фотографии. В её глазах читаются добрая ирония или снисходительность к происходящему, и некоторое согласие с жизнью, и всегдашняя надмирность.
Берет прикрывает волосы, непослушные пряди выбиваются из-под него. Одета достаточно аскетично. Всё только необходимое для жизни и предельно простое. Полуулыбка контрастирует с усталым выражением её глаз. Она выглядит отрешённой. О чём она думала в тот момент? Возможно, её мысли кружили вокруг вполне обыденных дел. Стихи в тот период уже не писались. Вдохновение покинуло её.
На следующий день Марина Цветаева сделала надпись об этом дней. Описав увиденное за день – Шереметьевский дворец, прогулку по парку и увиденных людей – она заключила: «Первая мною здесь виденная – с 18-го июня 1939 г. – красота». Больше красот в её жизни не было. Через три дня началась война.
Когда долго рассматриваешь последнюю фотографию поэта, появляется ощущение, что Марина Ивановна вошла в кадр в последний момент. Не хотела фотографироваться? Позволила себя уговорить? Вероятно, поэтому композиция снимка выглядит немного странной. Марина Цветаева стоит слишком прямо и немного отдельно. А в центре композиции находится улыбающаяся Лидия Либединская, склонившаяся над сидящими Георгием Эфроном и Алексеем Крученых.
Никогда не узнать, о чём думала Марина Цветаева в тот момент. Хочется избежать пафосных обобщений, но, на этой фотографии отчётливо читается взгляд Поэта, создавшего свою вселенную и погибшего в другой.
48. Дарина Паруликова, ученица школы № 27. Курск
Марина Ивановна Цветаева
Многие совершенно напрасно забывают, что всемирно известную поэзию создают обычные люди. Но можно ли назвать обычной женщину со столь непростой судьбой? Она была женщиной, просто женщиной, которой так хотелось любви и простого человеческого счастья. Она была сильной и открытой, сумевшей без лишних истерик отразить в своих стихах все, что так близко женщине.
Мне хотелось бы поговорить о творчестве поистине гениальной и неповторимой Марины Ивановны Цветаевой. В настоящее время подростки все меньше увлекаются литературой, многие, к большому сожалению, не читают вовсе. Но для меня литература - это отдельный мир, который мне открыла именно она.
Замечательная русская поэтесса принадлежала к одной из самых интеллигентных семей, и это, естественно наложило отпечаток на воспитание и формирование её поэтического дара. В поэзию она вошла хрупкой и нежной девушкой. Мы знаем, что в 20-ые годы появилось много талантливых поэтов. На моей книжной полке рядом стоят томики стихов любимых поэтов: Николая Гумилёва, Анны Ахматовой, Марины Цветаевой…
Это ведь так удивительно читать строки, за которыми стоят чьи-то жизни, судьбы:
Бежит тропинка с бугорка,
Как бы под детскими ногами
Всё так же сонными лугами
Лениво движется Ока.
Так великая поэтесса вошла в мою жизнь. Мною было прочитано много её стихотворений и в каждом было написано будто про меня. Как только творчество Цветаевой охватило меня полностью, мне захотелось узнать о ней больше. Меня заинтересовала не только её поэзия, но и жизнь. В сердце Марины Цветаевой горит «душевный и творческий костер любви к людям, к жизни, к природе». Огонь в ее душе дарит другим не просто свет, но и тепло.
Когда Марина Ивановна прощается с родиной, она переезжает в Прагу. Пребывание там поэтессе доставляло только радость. Жизнь в чешских деревнях позволила ей глубже познать людей, природу и ярко выразить свои мысли в стихах. Всё-таки волею судьбы она вернулась на родину. Трагические события ее биографии заставляют по-новому взглянуть на собственную жизнь, свои переживания. Именно в этом, по моему мнению, и заключается истинное призвание поэта – подарить людям возможность думать, чувствовать и ценить то, что имеешь.
Марина Цветаева для меня – образец сильной русской женщины и автор поэтических произведений, которые хочется перечитывать снова и снова.
47. Мария Горобец, ученица ГБОУ СОШ № 98. Санкт-Петербург
Монпансье
Пыльное солнце согревало летнюю Москву, сверкало на воде, переплеталось с кронами деревьев, после чего ударялось о стены белокаменного здания на греческий манер и обвивало его колонны. Под солнцем нежились проворные воробьи, в округе суетились прохожие, транспорт и разносчики газет. Шёл тысяча девятьсот -надцатый год.
Знаете ли вы, как создаются музеи? Обычно тогда, когда мы приходим в них, они уже пару веков как открыли свои двери для посетителей и успели обрасти многолетней историей. Но все музеи с чего-то начинались. Обыкновенно – с энтузиастов, не знавших будущего своего детища, но желающих навсегда впечатать в воспоминания будущих поколений всё то, что представляло для них всю жизнь. Создатели музея, колонны которого обвивало солнце, дышали Грецией. И музей их тоже дышал Грецией. Работы ещё не были закончены, за каменными стенами скрывались либо пустые помещения, либо комнаты с бережно, но пока хаотично расставленными будущими экспонатами музея. Экспонаты пребывали в ожидании.
К копиям шедевров мирового искусства из далёких заграничных стран постоянно прибывали их новообретённые собратья. В один из таких дней в музее было чуть более шумно, чем обычно. За двумя серьёзными мужчинами в костюмах – основателем музея Иваном Цветаевым и его архитектором Романом Клейном – бежали две девочки. Их тёмные волосы смешно подпрыгивали, когда они вписывались в очередной крутой вираж с целью обогнуть очередное препятствие. Их юбки подпрыгивали не менее смешно, особенно когда они резко останавливались после строгих слов Цветаева:
– Марина, Ася, а ну-ка не бегать! Вы не на улице, того и гляди врежетесь во что-нибудь!
– Папа! – откликалась на это Марина, девочка с более взрослым лицом и, очевидно, старшая из двух сестёр. – Ты понимаешь, нет ничего хуже, чем стоять на месте!
Иван Цветаев на это лишь улыбнулся в усы и вернулся к разговору со своим собеседником, в то время как Ася, немного забежав вперёд, поманила сестру пальцем. Её карие глаза в этот момент засверкали не меньше московского солнца. Марина точно знала: это предвестник интересной истории.
– Муся, посмотри, дверь в эту каморку не заперта! Пошли посмотрим, что отец привёз из-за границы на этот раз!
Перед девочками действительно была маняще открытая дверь, правда, за ней скрывалась не каморка, а достаточно просторная комната с окном под самым потолком. В щёлку можно было разглядеть с десяток статуй разного масштаба. Некоторые из них были укрыты брезентом, а некоторые подставляли свои мраморные головы солнцу, которое, конечно, не преминуло постучаться и в это окно.
Ася и Марина выждали момента, когда взрослые удалятся на достаточное расстояние, и юркнули в каморку. Рядом со статуями они сами не заметили, как перешли на полушёпот: говорить громко в присутствии этих божественных созданий из холодного мрамора было бы высшей степенью неуважения. Девочки с восторгом оглядывались вокруг.
– Смотри, Ася, – восторженно говорит Марина, стягивая брезент с лица одной из скульптур, будто шёлковый платок, – это Венера!
Ася поворачивает свои сверкающие глаза на Венеру, после чего тут же разворачивается и восклицает:
– Какая красивая! Это какая-то муза?
Марина и Ася смотрят на утончённую девушку с венком на голове. На каменном венке остывает солнце. Распознать эту богиню девочки так и не смогли, зато обратили внимание на огромную скульптуру позади неё. С открытыми ртами они подошли к ней и восторженно задрали головы.
Огромной скульптурой был Давид, который, по замыслу отца маленьких исследовательниц искусства, должен был украшать собой один из главных залов музея. Рассмотреть его полностью не представлялось возможным – часть скульптуры всё ещё была «укутана» тканью после перевозки – но девочкам хватало одного лишь взгляда Давида. Казалось, он осматривал всю комнату, как полководец осматривает поле перед боем, как император осматривает площадь перед парадом. Над всеми остальными скульптурами парил только его взгляд. Помимо этого, Давид создавал за собой чрезвычайно привлекательную в условиях жары тень. Ася и Марина тут же поспешили воспользоваться этим прохладным оазисом.
– Интересно, как они его сюда привезли? – спрашивала Марина, резво пробираясь в тень. – Он же огромный!
– На поезде привезли, наверное. Лёжа. Давай тут посидим, отдохнём от жары.
Девочки опустились на пол под статуей Давида и облегчённо выдохнули.
– Я бы сейчас с таким удовольствием что-нибудь съела! – вздохнула Ася, – Мы же так и не вернулись к обеду... У тебя с собой ничего нет?
– Откуда? – всплеснула руками Марина, – Хотя... Стой! У меня же с собой монпансье!
Марина запустила руку в глубокий карман юбки и жестом фокусника извлекла оттуда маленькую блестящую коробочку. Открыв её, она быстро засунула одну конфету себе в рот и многозначительно произнесла:
– Из Елисеевского!
Ася последовала примеру сестры. С конфетами жизнь стала значительно вкуснее.
– Зна-чи-тель-но вкус-нее, – медленно произнесла Марина. – Слушай! Как думаешь, скульптуры хотели бы попробовать монпансье?
– Кто?
– Скульптуры: Давид, Венера, все наши друзья! Смотри, у многих приоткрыты рты, давай угостим их тоже!
Марина вскочила, подбежала к бюсту молодого человека с пышными кудрями и положила ему в рот маленькую зелёную конфету.
– Смотри, ему нравится!
Ася на эти слова только засмеялась, но тут же поднялась и присоединилась к Марине. Вместе они начали быстро перемещаться в тесно заставленной будущими экспонатами комнате, огибая многочисленные предметы, расставленные и разбросанные на полу, и спешно делились своим драгоценным угощением со скульптурами, которые, со слов Марины, все были «их друзья». Сёстры смеялись, изумляясь собственной ребяческой затее, но не останавливались. Было что-то дивное в этом моменте, что-то сказочное и эфемерное. Две молодые Цветаевы будто очутились в одной из тех древнегреческих легенд, которыми зачитывались едва ли не с рождения. Всё благоволило этому волшебному моменту: солнечная погода, контрастный ей прохлада мрамор скульптур, тайны, скрывающиеся за полотнами ткани, тонкая тишина, которую развенчивал только заливистый смех...
– Анастасия! Марина! Где вы? Нам пора! Ася! Муся!
Девочки не сразу услышали крик, но, услышав наконец, будто очнулись. Голос Ивана Цветаева пробился через мистическую атмосферу просторной коморки. Взгляды Аси и Марины встретились, и каждая поняла, что вторая не знает, сколько времени они провели среди скульптур, чем занимались всё это время снаружи их маленького мира, как долго пытался докричаться до них отец и как давно солнце начало клониться к закату. Сёстры выбежали из своего укрытия и увидели ищущего их отца в противоположном конце зала. Девочки опрометью кинулись к нему.
– Муся, Ася, где вы были? Я уж тут ума не приложу, где вас искать!
Обе исследовательницы будущих музейных экспонатов вдруг почувствовали, что о своих настоящих приключениях рассказывать никому не стоит. Особенно взрослым. Не потому, что им могли решительно не понравиться проделки с конфетами, а лишь потому, что вся магия таких внезапных приключений исчезает, если говорить о них слишком много.
– Мы гуляли там, – Ася махнула рукой в неопределённом направлении, максимально отдалённом от заветной каморки, – а потом свернули туда... Ты знаешь, как красиво там, где всё расставляют!
– Ладно, по дороге расскажете, нас уже давно дома ждут... Давайте поторопитесь и смотрите, больше не теряться!
Девочки радостно побежали в сторону выхода, вдохновившись мыслью об ужине. За ними размеренно шагал их отец. По дороге он заглянул в приоткрытую каморку, и, выудив из кармана ключ, закрыл дверь. Он не заметил блестящую жестяную баночку, тихонько поблёскивающую за одной из скульптур.
Лишь спустя несколько дней эту баночку найдет один из работников нового музея. Разбирая содержимое каморки, он обнаружит следы происшествия и со смехом доложит об этом Ивану Цветаеву. Тот отметит про себя этот случай, но распространяться о нём не станет.
Пройдет время и мы узнаем об этом случае из воспоминаний Марины Цветаевой – выдающегося русского поэта, обнимающего своими стихами страну так же, как Москву в тот день обнимало солнце.
46. Анна Кожевникова, студентка РАНХиГС. Москва
Цветаева
“Она грустна, быстра, любит Стихи и Музыку. Она пишет стихи. Она терпелива, терпит всегда до крайности. Она сердится и любит. Она всегда куда-то торопится. У нее большая душа. Нежный голос. Быстрая походка.”
Так описывает Цветаеву Марину Ивановну её дочь - Ариадна Эфрон. Действительно, поэтесса сочетала в себе мягкость и нежность и, в то же время, решительность и жёсткость. Всё это она смело демонстрировала в творчестве, превращая его в собственный искренний мир самовыражения и вкладывая всю душу и жизнь в это дело.
Покамест день не встал
С его страстями стравленными,
Из сырости и шпал
Россию восстанавливаю.
Именно с этих строчек начинается стихотворение “Рассвет на рельсах”, которое было написано Цветаевой Мариной Ивановной в 1922 году. В это же время поэтесса покидает свою Родину на долгие 17 лет, так и не приняв Октябрьскую революцию.
Период эмиграции в биографии Цветаевой отмечен как один из самых плодородных в творчестве. В 1928 году в Париже был опубликован сборник «После России», который включал в себя стихотворения с 1922 по 1925 годы. Тем не менее сама же Марина писала: «Здесь я не нужна, там - невозможна…». Поэтесса чувствовала тоску по Родине, которую выражала в своём творчестве («Рассвет на рельсах», «Лучина» и во многих других).
В письме к своей подруге Анне Тесковой Цветаева пишет: «Эмиграция делает меня прозаиком. Конечно - и проза моя, и лучшее в мире после стихов, это - лирическая проза, но все-таки - после стихов!». Действительно, в последние годы эмиграции, поэтесса погружается в прозу и создаёт такие произведения, как «Мой Пушкин», «Повесть о Сонечке», «Пленный дух» и другие.
Мотивы одиночества и непонимания часто проскальзывают в творчестве Марины Цветаевой после расставания с Родиной. Тяжелое материальное положение и такие вопросы, как «Россия моя, Россия / Зачем так ярко горишь?», на которые поэтесса не может найти ответы, усугубляют ситуацию. Вскоре Марине протягивает свои руки так называемый творческий кризис, жадно удерживающий её в своих цепях, и Цветаева, поддавшись ему, практически полностью прекращает писать. Дальнейшие события, которые происходят с её семьёй заставляют поэтессу вернуться в СССР в 1939 году и прожить свои последние годы на Родине вплоть до 1941 года.
На сегодняшний день масштабы творчества Марины Цветаевой простираются далеко за границы России. Искренность и открытость, красной нитью проходящие в её стихотворениях, насквозь проникают в души людей, заставляя их сердца трепетать от каждого слова, написанного на бумаге, вплоть до краткой подписи внизу «М. Цветаева».
45. Марта Галицкая, преподаватель немецкого языка. Казань
Немецкие страницы жизни Марины Цветаевой (Мейн)
Тезисы эссе готовились для занятия с детским клубом любителей немецкого языка и учащимися немецкого отделения МВШ. Беседа была приурочена к дню рождения поэтессы, 8 октября. К 130-летию со дня рождению. Дети увидели на фото Марину Цветаеву, свою сверстницу. Было организовано прослушивание песни «Август - астры» на стихи Цветаевой.
Не все знают о немецких корнях русской поэтессы.
Родилась девочка Марина в Москве в семье профессора Московского университета, известного филолога и искусствоведа Ивана Владимировича Цветаева и его супруги Марии Мейн, профессиональной пианистки, ученицы самого Николая Рубинштейна.
Марина с мамой часто жила за границей, поэтому свободно говорила на немецком. Более того, когда шестилетняя Цветаева стала писать стихи, то сочиняла их на всех трех языках, включая — по-немецки.
Германия
Нет ни волшебней, ни премудрей
Тебя, благоуханный край...
Цветаева называет в этих юношеских стихах все самые родные немецкие реалии: немецкая поэзия, немецкая мудрость, немецкая природа. Именно то, что составляет самый дух этой страны.
Липы, елки Шварцвальда («О Tannenbaum, о Tannenbaum!»), область Harz, (Harz – смола) все было родным для поэтессы. Подтверждение служит, например, стих «Нездешний вечер».
Обратимся к строкам одного из ее писем: «И – кажется, последнее будет вернее всего – я в мире люблю не самое глубокое, а самое высокое, потому русского страдания мне дороже гётевская радость, и русского метания – то уединение...»
В 1925 году Цветаева опубликовала эссе «О Германии», составленное из дневниковых записей 1919 года. Поверженная, растоптанная войной Германия оставалась для нее все той же страной высочайших духовных сил и возможностей, в которую в детстве ввела ее мать. «Моя страсть, моя родина, колыбель моей души!» – таковы первые строки эссе.
Любовь к Германии, чувство духовного родства с ней с годами становились все более осознанными. Цветаева всегда помнила, что ее дед Мейн – из остзейских немцев, что в ней, наряду с русской и польской, есть частица немецкой крови. В том числе и это приобщало ее Германии. «Во мне много душ. Но главная моя душа – германская. Во мне много рек, но главная моя река – Рейн». Так она чувствовала и декларировала.
Для Цветаевой большое значение имела немецкая поэзия, немецкий эпос. Зигфрид, Брунгильда и др. Еще в раннем детстве ее учили немецкому языку, пели песенки и рассказывали сказки по-немецки.
Мария Александровна передала это наследие дальше, привила дочери свою любовь к Германии, «всю Германию».
В статье «Несколько писем Райнера Мария Рильке» Цветаева писала о взаимопроникновении. Так «проникла» она в Германию, начав с незатейливых песенок и сказок, с детских дружб и неприязней и дойдя до самых вершин ее духа. Германия – важнейшая часть наследства, оставленного ей матерью. Как явление мировой истории и культуры она стала неотъемлемой частью сознания Цветаевой, в ее пределах она чувствовала себя так же свободно, как в русских. Это давало ей право и возможность судить о «сущности» Германии: национальном характере и устоявшемся быте немцев – для нее это было свое. Цветаева считала немецкий язык и культуру наиболее близкими не только себе лично, но и русскому языку, культуре, русскому духу в целом. Она ясно видела общие корни России и Германии: «Наше родство, наша родня – наш скромный и неказистый сосед Германия, в которую мы – если когда-то давно ее в лице лучших голов и сердец нашей страны и любили, – никогда не были влюблены. Как не бываешь влюблен в себя».Рассуждения Цветаевой о немецкой нации: «Ни один немец не живет в этой жизни, но тело его исполнительно. Исполнительность немецких тел вы принимаете за рабство германских душ! Нет души свободней, души мятежней, души высокомерней! Они русским братья, но они мудрее (старше?) нас. Борьба с рыночной площади быта перенесена всецело на высоты духа. Им здесь ничего не нужно. Отсюда покорность. Ограничение себя здесь для безмерного владычества там...» («О Германии»).
Особым образом она ощущала свою близость с немецким эпосом – от эпических сказаний до новейшей поэзии. Зачитывалась Нибелунгами, балладами, сказками... Гёте, Гёльдерлин, Гейне, Рильке были ей родными. Гете и Гельдерлин служили эталоном высоты и величия поэзии. Гёльдерлин и Рильке воплощали «германского Орфея».
Немецкий романтизм как нельзя точно соответствовал складу характера Цветаевой.
Высказывания Цветаевой о Германии, немцах, сведенные воедино и соотнесенные с «Крысоловом» и эссе «Два Лесных Царя», представляют систему взглядов и показывают, как значительно место Германии в духовном мире Цветаевой.
44. Дарья Тамбеева, ученица лицея. Воскресенск, Московской области
Ненужная
Рождение второй дочери свалилось на Марину Ивановну так же, как уход супруга в Добровольческую армию спустя год.
Крохотный кулечек на руках не вселял счастья в сердце поэтессы. По сравнению с прекрасной румяной кожей Ариадны, кожа малышки казалось сероватой. Слишком большие щеки, огромные глаза, слишком жидкие волосы. Ужасна. Ужасна по сравнению с Ариадной. Появление сестры Аля приняла с воодушевлением, постоянно крутилась вокруг свёртка с Ириной, лежащего на кресле вместе с другими вещами. Марина Ивановна редко подходила к младшей дочери, боясь взглянуть на неё. Страшная.
Когда к Цветаевой кто-то приходил, поэтесса прятала свёрток с ущербной дочерью в маленькую комнату. Аля бегала вокруг стола от гостя к гостю. Лишь однажды Вера Клавдиевна Звягинцева, знакомая Марины, обнаружила малышку. Бледную, тихо пищащую и извивающуюся в какой-то грязной простыни.
Марина Ивановна же отреагировала спокойно:
– Она мешать будет… - а на слова про то, что нужно покормить кроху, повела плечом: – А мы все тут голодаем, чем она отличается?
Когда Сергей ушел в Добровольческую армию, поэтесса отдала младшую дочь сестре супруга, Елизавете Эфрон, которая отмечала нежность и кроткость девочки.
Годовалая Ирочка не умела абсолютно ничего, а за три месяца поменялась: стала бегать, что-то лепетать. После просьбы женщины оставить у себя Ирину хотя бы на какое-то время, Марина Ивановна буквально примчалась и забрала младшую дочь.
Мария Гринева-Кузнецова вспоминала, что однажды в небольшой комнате недалеко от входа нашла Ирочку. К своим двум годам девочка не умела говорить, обходилась нечленораздельными звуками и некоторыми жестами. В этот раз малышка сидела в кроватке и, покачиваясь, что-то напевала. Песенка Ирочки была без слов, но удивительно мелодичной.
Способности к музыке у Ирины отмечали немногие свидетели её таланта, но им было не суждено показать себя.
Марина Ивановна не любила ее. Не любила за дурную внешность, за эти странные светлые завитки волос, грязь, “жадность”, дефектность. Правда, стоит задаться вопросом: Цветаева не любила младшую дочь за ее отсталость в развитии, или же Ирина отставала из-за нелюбви матери, которая холила и лелеяла старшую сестру? Младшую же дочь Марина Ивановна могла даже привязать к ножке кровати, чтобы та никуда не делась. В то же время поэтесса сажала малышку на подоконник, чтобы та грелась на солнце. Жизнь Цветаевой полна противоречий.
В плохо отапливаемой квартире температура редко поднималась выше пять градусов. Еды не хватало. У Ирочки не хватало порой сил, чтобы сесть. Аля тоже предпочитала тихо лежать рядом с младшей сестрой под одеялом. Марина Ивановна не знала, что делать, особенно ее тяготило состояние старшей дочурки, которая все реже писала. Любовь Алечки к младшей сестре медленно, но верно сходила на нет. Маленький и грязный ребенок казался Ариадне мерзким, ведь его презирала мама.
Оказались дети в Кунцевском приюте отнюдь не от хорошей жизни. Кто-то посоветовал поэтессе отправить девочек туда, чтобы пережить зиму, ведь Марина Ивановна не могла бы прокормить их. А она могла бы. Не стихами, так продажей вещей; не продажей, так какой-нибудь работой.
– Алечка, запомни, - в напутствие старшей дочери наказывала Цветаева, - я не мать тебе, а крестная. Пиши только, милая, всегда пиши, поняла? Это твой подвиг. Ешь много, все, что дают… А когда вернешься, навсегда заслужишь мою любовь…
Доверившись знакомым, Марина Ивановна даже не удосужилась проверить условия приюта, куда отправила дочерей. Однако, условия выживания в приюте оказались еще хуже, чем в родной квартире в Москве.
Кормили пустыми щами и ложкой чечевицы. На завтрак был чай с куском хлеба. На ужин то же самое. Антисанитария, нянечки, холод.
Цветаева внушала себе, что это для весны. Кончится зима - она заберёт дочерей домой.
Согласно наказу матери, Ариадна писала письма. Обращалась к поэтессе в них исключительно по имени и жаловалась на голод, тоску и… Ирочку.
Заведующая приютом сообщила Цветаевой, что Ирина - дефектный ребенок и постоянно кричит от голода, много ест и повторяет без толку одно подхваченное от кого-то словцо. После этого Марина Ивановна отмечала “гнусность” двухлетнего ребенка, который не смел при ней издать и звук.
К двум годам в приюте Ирочка выучила лишь одно слово “недадо” - “не надо”. Не “мама”, не “Аля” - именно “не надо”.
Цветаева стала изредка приезжать в приют, чтобы увидеть дочерей. Нет. Она приезжала навестить Ариадну, по которой ужасно тосковала:
Маленький домашний дух,
Мой домашний гений!
Вот она, разлука двух
Сродных вдохновений!
Спустя месяц Марина Ивановна обнаружила старшую дочь, любимую Алю, абсолютно больной. Приступы невыносимого лающего кашля, высокая температура, недержание. Цветаева привезла сахар для Ариадны. Девочка отправила кусочек сладости в рот и разразилась кашлем. Аля вынула изо рта рафинад, на котором багровела кровь. Дрожащей женщине пришлось объяснять, что это лишь лопнули жилки. Нянечка, убирающая в комнате, решила уточнить, отчего же Марина Ивановна не дала сахар младшей сестре “крестницы”, Ирочке. После этого Цветаева напишет в дневнике возмущенные строки: “Господи! Отбирать у Али!”
Ирочка еще держалась, ходила между кроватями, не поддавалась болезням, которые преследовали на каждом шагу в приюте. И смерти, которая уже проникала в ее комнату.
Вскоре Ариадна оказалась дома. Марина Ивановна тут же занялась лечением своего любимого чада. Бред, бессонница, жар, вереницы врачей, лекарства. Главное, мама. Та, кого ждала Аля; та, по кому скучала день ото дня в приюте; та, кому была предана всем своим детским чистым сердцем.
После отъезда матери и старшей сестры Ирина сдалась. Её сияющая детская душа померкла, не сумев затмить горе. Болезнь добралась и до нее.
Цветаева внушала и себе, и всем: разберусь с Алечкой - сразу заберу Ирину. Марине Ивановне было известно о болезни младшей дочери, но несмотря на это она запрещала сестрам супруга забрать малышку из приюта. Почему? До сих пор это не известно. Быть может, боялась дурной славы. Быть может, не хотела признаваться себе и другим, что не может справиться со всем, даже со смертью, что стоит за спинами обеих дочерей. Но она не справилась.
Марине Ивановне Цветаевой сообщили о смерти Ирины в феврале. Женщина даже не явилась на похороны младшей дочери, ее похоронили в яме вместе с другими приютскими, кто умер в тот день. Ирочка не дожила до своего трехлетия двух месяцев. И две недели до конца зимы.
Ариадна встала на ноги.
Спустя время Марина Ивановна осознала весь ужас произошедшего. Она винила себя, винила сестер супруга, которые так и не забрали ее младшую дочь из приюта. Вместо них Ирочку забрала смерть.
Быть может, жизнь Иры - своеобразная плата Цветаевой за свой талант, за свои великолепные стихотворения.
После смерти Ирины поэтесса напишет стихотворение:
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были — по одной на каждую —
Две головки мне дарованы.
Но обеими — зажатыми —
Яростными — как могла! —
Старшую у тьмы выхватывая —
Младшей не уберегла.
43. Ангелина Сидорова, ученица школы №118. Уфа
Душа, не знающая меры,
Душа хлыста и изувера,
Тоскующая по бичу.
Душа — навстречу палачу,
Как бабочка из хризалиды!
Душа, выточенная из света звёзд, цвета жаркой рябины, с отливом серебра — маленькая сердоликовая бусина, сверкающая на солнце, душа, «достойная костра» — Марина Ивановна Цветаева, один из самых замечательных и тяжёлых поэтов Серебряного века. Тяжёлых не по слогу — внешнему, а по душе — внутреннему...
Душа ее отражалась в глазах: цвета винограда и морских волн, выразительных, неутомимых, близоруких глазах, подмечающих все стороны иной, незримой для многих жизни... И эта пламенная, достойная костра душа появилась на свет 8 октября 1892 года. Детство ее, трогательное, сказочное детство протекало в колокольной, златоглавой Москве, в героической Италии и романтической Франции, но душа оставалась...двуединой. Особое место занимала, конечно, Россия, священная Россия... Но — Германия! «Страсть, родина, колыбель души, крепость духа!» — Германия, Рейн... Что мифологического было в этой стране, стране души, второй родине? Память... «От матери я унаследовала Музыку, Романтизм и Германию» — напишет Марина Ивановна и прибавит: «Просто — Музыку. Всю себя». Германия — память, память сердечная, сокровенная и священная, как память о Матери и Музыке, самой любви — цветаевской любви, горящей, как огонь. «Музыку я определённо чувствую Германией (как любовность — Францией, тоску — Россией)». Вот что — Родина: тоска. Тоска щемящая и родная, как звон церковных колоколов, как звёздные часовни и рябина...
Душа Марины Ивановны жила всегда и живет теперь вечно. В самых тяжёлых жизненных ситуациях она обращалась к этой душе, взрослой, мудрой с детства. И мне бы хотелось воскресить, перенестись в события страшной революционной России, когда могла спасти одна лишь сила духа, сила души: недюжинная, цветаевская...
Приходя к Цветаевой домой, точнее — в подобие дома, в холодный, осатанелый чердак, многие поражались тому, как, находясь в атмосфере бедности и холода, способна она была писать свои величественные, возвышенные стихи! Но мысль ее летела впереди нависшего над жизнью ужаса бытия, жестокой ослепляющей действительности. Не поддающаяся ни одному в мире пламени, кроме пламени сердца, не чувствующая иного голода, кроме голода духовного, она изливалась в стихи — рифмованные строки, средоточия Музы и Гения, Лиры и Таланта, в эту начертанную Музыку, Музыку, которая жила в ней с детства. Стихи были Музыкой, утешающей, ограждающей от кровавого революционного духа, от краха и горечи...
Что такого видела она в этих старых чердачных стенах, что чувствовала, сидя за верным письменным столом-«дубовым противовесом» льву ненависти? А ненависть эта витала повсеместно: на разрозненных теперь старинных московских улицах, в безликих глазах приходящих и уходящих людей, в письмах, незримых для неё, несуществующих газетах... А что такое душа в прелюдии ненависти? Ненависть — не все ли одно, что любовь? Любовь, преображенная любовь для того, кто живёт страстью души, лирической Музы и Долга.
Эренбург, посетив тогда Марину Ивановну, писал: «Все было неестественным, вымышленным: и квартира, и Аля, и разговоры самой Марины... Все было книжной выдумкой, нелепой романтикой, за которую Марина расплатилась своей искалеченной, труднейшей жизнью». А ведь в лихую годину хаоса спасала лишь романтика — вера в идеалы, какая-то исступленная, безграничная вера во все священное, вера в поэзию! Ведь судьба поэта страшна.
«Все в ее биографии зыбко, иллюзорно: и политические идеи, и критические суждения, и личные драмы — все, кроме поэзии» — напишет Эренбург позже. И в этом кроется сама сущность многогранной, рыцарской души Марины Ивановны: если жизнь — иллюзия, то подлинная, неиллюзионная жизнь есть поэзия — Воздух. События страшной зимы 1920 года навсегда перевернули ее жизнь. Это был коренной неминуемый перелом, роковой раскол всего существовавшего на до и после.
И вновь душа вынесла все муки и страдания, выгорела в пламени костров и приняла свою судьбу. Вверяя время это, безжалостное во всех своих проявлениях, суду потомков, претерпев тягостные испытания, насмешки этой судьбы, она не ропщет, ведь «...жизнь души — Алиной и моей — вырастет из моих стихов — пьес — ее тетрадок».
Это ведь нечто недосягаемое, мифологическое — жизнь души! Для того существовала и существует доныне священная лира Поэзии — отражать все муки, радости, перевороты жизни, как души, души: жизни! Ведь душа выше этого, выше страха и отчаяния.
Жжет… Как будто бы душу сдернули
С кожей! Паром в дыру ушла
Пресловутая ересь вздорная,
Именуемая душа.
Отчаяние ли это? Падение летчицы-души, смертельный роковой прорыв в бездну, навеки — извне?... Воскресают ли пред этим елабужские страшные дни, этот десятидневный исступленный ужас, затвердевшее в груди горе — поэтический удел? Означает ли смерть конец души и великого ее наследия, трогающего сменяющиеся поколения таких же душ? А что, если душа живёт вечно, в стихах, в записных книжках и воспоминаниях, в самих людях: внутри каждого неравнодушного сердца, которое содрогнется хотя бы раз после того, как прочтет написанные когда-то сто лет назад строки? Истинная поэзия, как истинная душа, бессмертна. Переживая вихри поколений и поклонений, небытия и событий, она возвышается, перестрадав. Подлинное — незыблемо и нерушимо, и история уникальной, бессмертной души Марины Ивановны будет жить столько, сколько жива поэзия, от нее неотделимая.
Не общупана, не куплена,
Полыхая и пля-ша —
Шестикрылая, ра-душная,
Между мнимыми — ниц! — сущая,
Не задушена вашими тушами
Ду-ша!
42. Николай Хрипков, библиотекарь. Село Калиновка, Карасукский район, Новосибирская область
«И марш вперед уже»
Александр Блок определял сущность поэта, как способность услышать и слушать музыку. «Слушайте музыку революции!» - призывал он. Но каждый художник слышит в грохоте, в рокоте эпохи свою мелодию. О великой революции 1917 года каждый великий поэт написал по-разному, поскольку слышал разную музыку. Для Блока это было шествие двенадцати, пугачевщины, анархии, которые вырвались на городские улицы и площади. Для Маяковского это был чеканный марш революционного отряда железных бойцов, которые не ведают страха и сомнения в своей правоте. А что же по ту сторону баррикад? Там гремела своя музыка и другие марши. И музыку их записала Марина Цветаева. Она не только умела услышать музыку, но и виртуозно передать ее, переложить ее на ноты, то есть передать стихами на бумаге.
Для нее истинным и высшим проявлением русского духа в этот переломный момент русской истории станет добровольческое движение. Она даст такое толкование добровольчества – это добрая воля к смерти. Независимо от того, верили или нет в победу, добровольцы уже были обречены на смерть. Это была искупительная жертва, которую приносила Россия на алтарь истории.
Это стихотворение Цветаева назовет «Посмертным маршем». Всё уже свершилось. Добровольцы прошли в своем последнем марше, юные, мужественные и осознающие, что они иду на гибель. Их уже нет. Но стук их шагов по мостовой, отрывистое дыхание их рядов продолжает звучать и тревожить слух. Она записывает эту музыку последнего предсмертного марша. Это одно из удивительных стихотворений в русской поэзии, в котором бы с такой гениальной звукозаписью было передано происходящее.
Каждое слово – это выдох, это звонкий шаг колонны по городской мостовой. При чтении невозможно слить слова, объединить. Прочитать скороговоркой.
Россия предстает в виде страдающей женщины, возможно матери, которая уронила лобяной облом в руку, судорогой сведенную. Но ей уже никогда не встать прежней, царской, императорской. «не взойдет уже в залу тронную». Прошлая жизнь закончена и ее уже никогда не будет, как не будет смеха предсвадебного. И лик теперь у нее совершенно иной, жесткий, скуластый. Каждая строка обрушивается неожиданной метафорой, загадкой. Конечен бал, праздник, впереди неизбежная смерть, которую уже приняли добровольцы. И в конце библейский образ 8 последняя вечеря, каждый получил крови и плоти господней. А дальше быть ему распятым на кресте. И всей стране быть распятой. И это последний марш добровольцев, которые сознательно обрекли себя на смерть, потому что другого выбора им история не предоставила.
Война опалила молодость Цветаевой, начало новой еще более страшной войны толкнет ее к страшному шагу – теперь она убьет себя.
Полк добровольцев уходит в бессмертие строевым шагом. Поэтому стихотворение не имеет окончания. Оно обрывается на полуслове. Точка не поставлена. Марш…
О себе Цветаева говорила: «Я не победитель. Я сама у себя под судом, мой суд строже вашего, я себя не люблю, не щажу». Ее добровольцы обречены на поражение и гибель. И осознают это. И последний их марш приобретает трагический характер. Так уходит Россия на свой последний и решительный бой, исход которого предрешен.
Но как и всё в творчестве Цветаевой стихотворение очень личное. Таким добровольцем, обрекшим себя на жертву, она считала и себя. Принести себя в жертву, чтобы открыть людям глаза на истину и добро. Она это сделает добровольно, как это делали добровольцы в гражданскую войну, как это сделал Христос. Да и ее самый любимый поэт Александр Пушкин, которого она воспринимала, как живущего рядом с ней, а потому бывший самым близким и родным ей человеком, тоже приносит себя добровольно в жертву ради любви, ради чести, ради того, чтобы открыть другим истинное предназначение человека. И вся эта поэзия – это акт жертвенного добровольного служения.
Вот как она сама скажет об этом в своих заповедях: «Никогда не лейте зря воды, потому что в эту секунду из-за отсутствия этой капли погибает в пустыне человек. Не бросайте хлеба, ибо есть трущобы, где умирают. Никогда не говорите, что так все делают: все всегда плохо делают. Не торжествуйте победы над врагом. Достаточно - сознания. Моя заповедь: преследуемый всегда прав, как и убиваемый. Делать другому боль, нет, тысячу раз, лучше терпеть самой. - Отсюда Ваш аскетизм? Простые прочные платья, крепкие башмаки, а не ажурные чулки и модные туфельки? Или - из-за вечной бедности, из-за денег?
В мире физическом я очень нетребовательна, в мире духовном - нетерпима! Я бы никогда, знаете, не стала красить губ. Некрасиво? Нет, очаровательно. Просто каждый встречный дурак на улице может подумать, я это - для него... Мне совсем не стыдно быть плохо одетой и бесконечно-стыдно - в новом! Не могу - со спокойной совестью - ни рано ложиться, ни поздно лежать, ни досыта есть... А деньги? Да плевать. Я их чувствую только, когда их нет».
Это ощущение жертвенности было в Марине Цветаевой всегда с ранних детских лет. Однажды она поведала о с воем первом детском стихотворении% "Ты лети мой конь ретивый Чрез моря и чрез луга И, потряхивая гривой, Отнеси меня туда..." Все смеялись, когда мать, не без иронии, спросила: куда "туда", ну, куда?.. Смеялись: мать (торжествующе: не выйдет из меня поэта), отец (добродушно) и даже младшая сестра. «А я, красная, как пион, оглушенная в висках кровью, сквозь закипающие слезы - сначала молчу, а потом - ору: "Туда, туда - далёко!.." Далеко – это в вечность.
И марш вперед уже,
Трубят в поход.
О как встает она,
О как встает…
Уронив лобяной облом
В руку, судорогой сведенную,
— Громче, громче! – Под плеск знамен
Не взойдет уже в залу тронную!
И марш вперед уже,
Трубят в поход.
О как встает она,
О как встает…
Не она ль это в зеркалах
Расписалась ударом сабельным?
В едком верезге хрусталя
Не ее ль это смех предсвадебный?
И марш вперед уже,
Трубят в поход.
О как встает она,
О как –
Не она ль из впалых щек
Продразнилась крутыми скулами?
Не она ли под локоток:
— Третьим, третьим вчерась прикуривал!
И марш вперед уже,
Трубят в поход.
О как –
А – в просторах – Норд-ост и шквал.
— Громче, громче промежду ребрами! –
Добровольчество! Кончен бал!
Послужила вам воля добрая!
И марш вперед уже,
Трубят —
Не чужая! Твоя! Моя!
Всех как есть обнесла за ужином!
— Долгой жизни, Любовь моя!
Изменяю для новой суженой…
И марш –
1922
41. Денис Сорокотягин, режиссер, актер, автор текстов
Театр FORTUNA
Размышления режиссера на полях пьесы
Что это за театр? Где воздух? Откройте окна. Окно. Где опять не спят, где давно не пьют, даже после премьеры, потому что пить можно и нужно, выдыхая, легко, свободно, ощутив всю радость прожитого, пережитого, сыгранного, а выдоха больше нет. Все ждут его, этого выдоха, а он не приходит, все хотят напиться, сорвать резьбу, отгоревать горе и обратить его в радость, но его - выдоха - нет, ее - радости - стало быть тоже.
Но есть он - Театр Фортуна. Если одинокий путник вдруг решит остановиться у зарешеченного окна, находящегося на уровне его ног, как будто вкопанных “по колено в землю”, он может увидеть мерцание теней на стене, может услышать отдаленную мелодию, поверх которой тенью звука, будто песком (голоса - горсти шепота) посыпается тонкий голос - один на всех. Это голос поёт-шепчет:
Первый снег следы засыпал,
Вран терзает кость.
Уголек из печки выпал:
Значит — поздний гость.
Что не в пору печку топит
Бабка-воркотня?
Это поздний гость торопит
Доброго коня.
Такая незатейливая песенка. В другие времена он прошёл бы мимо, не подхватив мотива, но теперь, он хочет быть внутри этой песни, внутри этого театрика теней, впервые для себя решив стать коллективным шёпотом, позабыв все амбиции, устремления и выгоды.
Он внутри. Смотрит на сцену, видит, что перед ним совсем не тени, а люди. Женщины, разодетые в костюмы восемнадцатого века, висящие на них как плети, здесь и жабо, и подобие перьев, шляпы с потёртыми полями, как же без них. В Театре Фортуна все роли играют женщины, и мужские, и детские, и роли без пола и потолка - воздух, например, - как его сыграть? Можно ли? Его здесь так мало (воздуха), ролька без слов. Женщина, играющая Воздух невидима в темноте сцены, но все знают, что она здесь и бояться задеть ее в сценической суете и пустоте, как бы не раздавить, ведь она такая хрупкая, еле заметная, может быть, ее и нет вовсе, а все только кажется. Душно.
Режиссёр, похожий образом на Марину (причёска, неудачный парик, черты лица, не заданные, а обретённые гримом) замечает путника, радуется единственному зрителю, не показывая радости, отвыкнув от неё, но зритель и режиссёр понимают, что встреча не случайная, долгожданная, гость долго был в пути, и, наконец, пришёл в тот самый момент, когда закончился прогон спектакля и может начаться следующий показ. Того же самого спектакля, ничего нового, никакой отсебятины, только повторяемость, несменяемость, герметичность, замкнутость, цикличность – пока режиссёр произносит эти слова гипнотическим, как ей кажется «марининым» голосом – артисты- тени готовят реквизит, смотрят в одно большое треснутое зеркало, поправляя грим, и не видят себя в нем (как кажется зрителю, он тоже видит весь процесс приготовления, это его немного пугает, сцена и ее изнанка в Театре Фортуна неделимы, вывернуты одно в другое, есть ощущение, что сцена – единственно возможное, свободное пространство, расчищенное от хлама старых спектаклей, поломанных деревянных вееров, картонных мечей, нестрелявших никогда ружей , весь театрик как нарды, по бокам которых витиеватый, каллиграфический узор, выжженный паяльником какого-то неизвестного заключенного мастера). Если приглядеться из этого узора можно сложить бесконечное слово – fortunafortunafortuna… Душно.
Он смотрит на сцену, на женщин, он не понимает сюжета, какие-то обрывки стихотворений (неизвестных ему), куски тюремной прозы 20 века, где каждое слово кажется ему его же сказанными словами, вырванные из контекста строчки Пушкина, Цветаевой, переводы салонных поэтов 18 века. Женщины-тени декламируют текст, вскидывают деревянные веера, говорят так как будто интригуют, заигрывают, но не со зрителем, а с пустотой. Тут он понимает, что Театру Фортуна не нужен зритель, он здесь лишний, но ему (остановившемуся путнику) этот Театр концентрированного непонимания и вечного не переживания, а пережидания нужен как воздух (его мало, мало, душно) поэтому он продолжает вглядываться и не понимать, ждать кульминации и близкой развязки, а их все нет. В какой-то момент нагромождение текста-шепота обваливается, и из под руин снова доносится тихая песенка:
Нам трубач с трубой не нужен
Не труби, трубач!
Это страсть на поздний ужин
Поспевает вскачь.
Отчего в сановном замке
Смех и гром сердец?
Отчего на княжьей мамке
В семь рядов чепец?
А потом и песенка исчезает. И наступает тишина. Герметичная, цикличная, несменяемая, как будто вечная. Тени перемещаются по сцене в броуновском, вальсирующем движении. Он чуть прикрывает глаза, и ему кажется, что вместо актеров - гвозди, ржавые, погнутые, кто во что горазд, сгорбленные в галантном поклоне 18 века. Кто их так? Сами? Или во всем виноват режиссёр, сцена, судьба, рок, Бог. Кто? Душно.
Он не дожидается конца спектакля и выходит из Театра Фортуна. Но театр продолжает не звучать в нем пыльной тишиной. Каждый шаг его гремит гвоздями, каждое слово обрастает шёпотом теней. Он хотел бы вернуться и расспросить режиссера, зачем это все, кто все эти люди, почему они не спят, а репетируют, снова и снова всходят на подмостки, без цели и повода, или же цель и повод все-таки есть, просто он ещё не дошёл до этого. Ради чего это все? Он смотрит в зарешеченное окно до тех пор, пока свет в окне не погаснет. А потом, продрогнув от долгого стояния, сгорбившись, идёт к себе домой, надеясь, что этот дом для него ещё существует.
(В тексте использован фрагмент из пьесы М. Цветаевой «Фортуна»)
40. Екатерина Кокшарова, учащаяся. Тольятти
Мелодичное звучание лиры
Мелодичные звуки удивляли всех и каждого, радовали всё живое и неживое в мире: так играл на лире Орфей, сын Аполлона. Орфей и его жена Эвридика – символ самоотверженной, настоящей любви. Они являются архетипическими образами, которые выделяются в творчестве Марины Цветаевой. Поэтесса прониклась мифом Древней Греции. Эту историю сильной взаимной любви она использует в цикле произведений «Провода», преподносит читателю речь Эвридики в собственной интерпретации в стихотворении «Эвридика – Орфею». На первый взгляд может показаться, что Марине Цветаевой просто понравился этот миф, но если разобраться, то можно заметить: поэтесса сравнивает свою жизнь с жизнью Эвридики, а Орфей, быть может, Борис Пастернак, с которым они долгое время были по разные стороны мира, сохраняли надежду на встречу… Борис Пастернак находился в СССР, а Марина Цветаева эмигрировала вместе с мужем и детьми во Францию, в Париж. С другом-поэтом она вела активную переписку, которой позже дали название «роман без поцелуев». Именно Пастернаку мастер рифмы посвятила цикл произведений «Провода». Провод становится символом близости и расставания.
Жизнь Цветаевой и Пастернака, словно история Эвридики и Орфея: как мифологические герои знакомятся, влюбляются, женятся, так и поэты встречаются, начинают общаться, вдохновлять друг друга – судьбы строятся. Как Эвридику неожиданно кусает змея и девушка отправляется по другую сторону мира, так и Цветаева покидает родного сердцу Пастернака, уезжает во Францию – судьбы рушатся. Марина Ивановна и Борис Леонидович по разные стороны мира, на большом расстоянии. СССР и Европа – это пространства двух разных культур, ценностей, мировоззрений, идей.
Такие грустные, раздавливающие душу отголоски лиры разносились по лесу. Струны в умелых руках Орфея приобретали особое, волшебное звучание. Они печалили нимф, волновали богов. Аид – бог подземного мира сжалился над юношей, впустил в царство мёртвых, но суждено ли певцу вернуться с Эвридикой?
Марина Цветаева предстаёт лириком и, подобно Орфею, преподносит свою историю разлуки. Ей хочется надеяться на лучшее, увидеть близкого человека. Переписка не может заменить живого общения, Цветаева понимает, что им с Пастернаком не суждено быть рядом, они обречены на разлуку. Словно Эвридика и Орфей, они не обретают счастья, их конец трагичен. Обречённость и предрешённость отношений. В обращении «Эвридика – Орфею» Цветаева подытоживает историю сильной любви близких душ, таких родных и таких верных: «Через насыпи – и рвы // Эвридикино: у-у-вы».
Траурная песня Орфея. Эвридику уже не вернуть, она навсегда останется в подземном царстве Аида. У Орфея была возможность спасти возлюбленную, но судьбы рушатся.
39. Маргарита Сидоренко, ученица МБОУ Школа № 12. Самара
Волшебный камень Марины Цветаевой
Я люблю путешествовать по Крыму. На полуострове можно много узнать об истории, литературе и искусстве. Из поездок я всегда привожу новые знания о жизни и творчестве Айвазовского, Максимилиана Волошина, Александра Грина, Алексея Толстого.
В одном из путешествий я познакомилась с жизнью и творчеством Марины Ивановны Цветаевой. Самым таинственным и волшебным в ее биографии мне показалась роль камня сердолик.
Марина лежала на берегу Черного моря, вблизи заснувшего вулкана Кара-Даг, рыла камни, а рядом рыл Максимилиан Волошин.
— Макс, я выйду замуж только за того, кто из всего побережья угадает, какой мой любимый камень.
— Марина! Влюбленные, как тебе, может быть, уже известно, — глупеют. И когда тот, кого ты полюбишь, принесет тебе булыжник, ты совершенно искренне поверишь, что это твой любимый камень!
Сергей Эфрон через несколько дней нашел на берегу сердоликовый камень и подарил его Марине.
Сердолик – это удивительный камень. Он используется в ювелирном искусстве с древнейших времен. В гробнице египетского фараона Тутанхамона обнаружены сокровища с сердоликом. Во время археологических исследований древней столицы шумеров найдены богатые украшения царицы Шубад. Сердолик и лазурит являлись главными ювелирными камнями в искусстве древнейших цивилизаций Месопотамии и Египта. Им приписывались магические и охранительные свойства. В Древнем Египте сердолик считался камнем Исиды - величайшей богини, ставшей образом египетского идеала женственности. В Месопотамии считался камнем богини Иштар и тоже ассоциировался с женским началом. Ученый Античности Теофраст в «Книге о камнях» называет «сардион» среди замечательных «камней, из которых вырезают печати», на красноватом камне изображали бога любви Эрота и сердечки. В Британском музее в Лондоне экспонируется кольцо (IV век до н.э., Греция) с сердоликом, на котором выгравирован голубь - символ чистой и преданной любви. Традиция употребления красноватого сердолика приобрела особое звучание в мусульманских перстнях с печатями. Они содержат надписи, чаще всего формулы, восхваляющие Аллаха, и поэтому служили и действительными талисманами, и важными символами власти и собственности. Сердолик играет чрезвычайно важную роль и среди библейских камней. В Новом Завете в перечне 12 камней основания стены Небесного Иерусалима шестым указан «сардион». Сердолик встречается в пряжке для пояса Тамерлана, на часах Наполеона, в перстне Байрона. Хозяева камня приписывали ему чудодейственную силу.
Карадагский сердолик считается лучшим в Европе. Современный карадагский магматический комплекс отличается сложным геологическим строением. Началу вулканической деятельности предшествовало интенсивное накопление мощных осадочных толщ, происходившее примерно 200 миллионов лет. Вулканические процессы носили многофазовый характер и растянулись во времени на несколько десятков миллионов лет. Первая фаза проявилась в виде излияния лав базальтового состава с включением в него миндалин сердолика серых тонов. Только в третью фазу миндалины сердоликов претерпевают значительные изменения. Неравномерное содержание окисного железа (Fe2O3) при повторном разогреве способствовало окрашиванию серых минералов в красные тона разнообразных оттенков. И сейчас в прибрежной гальке изредка можно встретить миндалины сердоликов.
О карадагском сердолике крымским народом давным-давно была сложена легенда «Карадаг – Черная гора» об одноглазом великане, живущем в недрах Карадага, и забиравшем каждый год в жертву молодых невест, о смелом юноше и бесстрашной девушке, которые благодаря своей любви смогли победить чудовище, об извержении вулкана, оставившего после огня, пепла и дыма красивые разноцветные камешки на каменистом морском берегу.
Как пишет о поэте цветаевед Владимир Дядичев: «Цветаева развивалась стремительно… прожила жизнь не слишком долгую, но полную драматизма… Смерть ребенка, изгнание, нищета… В жизни Марины Цветаевой, пожалуй, нашлось место всему, кроме счастья. Ее стихи, пронизанные нотами отчаянного трагизма – зеркало ее судьбы…Были и долгие годы посмертного забвения Цветаевой. Но умирают люди, а настоящее искусство не умирает».
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я – поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти
– Нечитанным стихам! —
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
После встречи с Сергеем Эфроном и получения от него такого необычного подарка Мариной Цветаевой написано около 800 лирических стихотворений. Тот, подаренный молодому поэту, камень до сих пор не утерян, преодолев время и расстояние, он хранится в Литературном музее в Москве в память о любви, силе, богатстве души и огромном творческом потенциале его хозяйки.
Стихам Марины Цветаевой действительно настал свой черед. Сейчас ее стихи входят в школьную программу по литературе. На их основе написана музыка известными композиторами. Музеи поэта в Москве, Феодосии, Елабуге и других городах дарят своим посетителям возможность прикоснуться к жизни и творчеству поэта, фестивали, встречи, конкурсы любителей поэзии Марины Цветаевой проходят во Франции, где она была в эмиграции, в разных уголках России. Повлиял ли на такую известность волшебный камень?
Во время моего путешествия по Крыму, там, на берегу Черного моря, где «…из недр изве?рженных порывом.. взметнулись вихри древних сил…» (Максимилиан Волошин), мне был подарен карадакский сердолик - кулон в форме сердца. И, конечно, мне хотелось бы проверить на себе чудодейственную силу этого волшебного камня. Но на это нужно время…
38. Нина Ник. Турицына (Нина Тур), председатель башкирского отделения Союза российских писателей
Цветаева. Самоубийство
Сколько бы ни говорили, что в поэте нужно только его творчество, это не совсем так. Нам нужен он весь! Но без другой крайности: одетым, чтобы не видеть того самого грязного белья.
Поскольку в небольшой статье огромное наследие Цветаевой – 1305 стихотворений, 17 поэм, повесть, статьи, очерки, тысячи писем – охватить и проанализировать невозможно, возьмусь за одну тему – ее ухода. С юности мучила ее главная непоправимость бытия - смерть. «Моим стихам о юности и смерти» - не о любви, как бывает у юных поэтов и как - хотя тогда она не знала об этом – предупреждал Райнер Рильке: не писать в первых стихотворных опытах о любви. Только в 11 лет в Лозанне в католическом пансионе она могла назвать себя верующей. В Фрейбурге в протестантском - уже протест ( простите за тавтологию), а в 16 – в киот вставлен портрет Наполеона, за что строго попенял ей отец. «Видно, грусть оставила в наследство ты, о мама, девочкам своим». Да, после ее ранней смерти они остались без строгого, но любящего руководства, и музыка была оставлена, курение с 17 лет – началось . Далее, после восторгов Волошина и Гумилева – некоторая, может быть, извинительная в 18 лет фанаберия: ибо, когда ее вторую книгу тот же Гумилев и Городецкий пожурили за вторичность, она дерзко ответила им, что она не в «Цехе». Так оно и было: всю жизнь одинока в этом смысле. Ни к символистам, ни к акмеистам, ни к футуристам не пристала. Сама! Две составляющие для судьбы уже образовались: высокомерие, которое потом будут отмечать все («После мраморов Каррары как живется вам с трухой гипсовой?») и одиночество среди собратьев по перу. Характерно, что самые крепкие ее дружбы с Пастернаком, с Рильке – эпистолярные. Личная встреча в Париже в 1935 показала, что говорить, в сущности, не о чем. А с Рильке никогда не случилась. Зато осталось «Новогоднее». Но лучше, чем Бродский, я проанализировать не смогу. Церковь осуждает самоубийство. Но легче ли тем, кто не верит? Цветаева писала 7 марта 1914 Василию Васильевичу Розанову: «Слушайте, я хочу сказать Вам одну вещь, для Вас, наверное, ужасную: я совсем не верю в существование Бога и загробной жизни». Это есть и в стихах 1920: «- Он тебе не муж? - Нет. – Веришь в воскрешенье душ? – Нет» ( из стихотворения «Пожалей»), и в «Поэме конца» (февраль-июнь 1924): «…паром в дыру ушла Пресловутая ересь вздорная, именуемая душа». О самоубийстве она говорит, что тело в нем - главный герой. Только ему - страшно. На два громких самоубийства – Есенина и Маяковского – она откликнулась: в январе 1926 катреном
И не жалость – мало жил,
И не горечь - мало дал –
Много жил – кто в наши ЖИЛ
Дни, ВСЁ дал – кто песню дал.
Хотела писать поэму, просила Пастернака предоставить ей сведения о Есенине, которого почти не знала и лишь однажды видела в мае 1922 в Берлине. Не написала.
На смерть Маяковского, с которым была знакома лично, ценила его - он же ее творчеством мало интересовался - отозвалась циклом из семи стихотворений, не поняв, а точнее, не зная мотивов этого шага. Получилось местами залихватски в ритме 4-стопного хорея, коим писалось совершенно другое - «Домового ли хоронят, ведьму ль замуж отдают?»:
И полушки не поставишь
На такого главаря.
Лодка-то твоя, товарищ,
Из какого словаря?
Фуражечку б на бровишки
И - прощай, моя джаным.
Правнуком своим проживши,
Кончил – прадедом своим,
то есть скорее осуждая его за такое дворянско-вертеровское решение.
Несчастная любовь, стало быть, не казалась ей – женщине, поэтессе – причиной для ухода из жизни. В самом деле, если «любовь женщины с женщиной, мужчины с мужчиной – какая жуть, а любовь мужчины к женщине и женщины к мужчине – какая скука» - как это может быть поводом к такому шагу, непоправимому? Ведь у нее не было иллюзий Тютчева: «Друг мой милый, видишь ли меня?». Это ясно показывает даже трагическая «Поэма конца». В ней так много перекликается с пониманием любви у Маяковского, что диву даешься:
Вы думаете – любовь –
Беседовать через столик?
Часочек – и по домам,
Как те господа и дамы?
Любовь – это значит… - Храм?
- Дитя, замените шрамом.
Разве не то же презрение к не понимающим масштаба: «Любить – это с простынь, бессонницей рваных, срываться, ревнуя к Копернику. Его, а не мужа Марьи Иванны считая своим соперником». Три месяца – обычный срок страсти, так и было: сентябрь- декабрь 1923. Влюбленностей было много, и трагичных (Владимир Алексеев, Константин Родзевич), и для нее самой потом смешных (Ю.Завадский), но, как привыкли называть, любовь всей жизни – С.Эфрон не был уже для нее безупречным рыцарем, однажды она сказала Арсению Тарковскому : «Вы не знаете, какой это страшный человек». В письме Анне Тесковой 16.10.1932: «С.Э. совсем ушел в Советы, ничего не видит, а в ней видит то, что хочет». Однако он сумел увлечь дочь Алю, и даже страстно любимый ею сын отдалялся. Сам Эфрон был выслан французской полицией и вынужден был бежать в СССР, но дети хотели - за ним! Не слушая страшных, до деталей пророчеств Бунина, Аля первая уехала в марте 1937 и восторженно писала о новой Москве. Читала ее письма, дневники Мура, книгу С.Белякова «Парижские мальчики в сталинской Москве», небольшую, но хорошо написанную повесть Натальи Елизаровой «Пепел сгоревшей звезды». В Париже жизнь для Марины стала невыносимой. Муж выслан как шпион, пособник убийц по громкому делу сбежавшего на Запад Рейсса! Пришлось собираться тоже. Уже на пароходе - из Гавра в Ленинград - она произнесла «Я погибла». В СССР она совсем не писала стихов, как высохла.
Обычно приводят ее заявление «Прошу принять судомойкой»… мол, до чего довели. В Елабуге ей предлагали быть переводчицей в НКВД, но эту аббревиатуру она даже слышать не могла. Она потеряла всех – сестру, племянника, мужа, дочь. С последними давно был разлад. Мур! Его надо было спасать. Меня поразили детали. Приехав в СССР и не имея угла, она почему-то верила, что будет жить на даче Пастернака, у коего есть же и квартира в Лаврушинском! (Наверное, как в Париже жила на «иждивение» Саломеи Гальперн и ее коллег по журналу). Мур писал, что мать то сидела, уставившись в одну точку, то вдруг срывалась, начинала писать. Асеев! Вот ее последняя надежда! Бездетный советский поэт-вельможа, друг Маяковского. Он спасет ее сына, а она только мешает. Призрак ЧСИР, наверное, тоже мелькал в ее уме. И бедность, и грязь ей было не привыкать переносить. Не это причина. Письма Фадееву, его заму Павленко полны рассказами об успехах сына и в последнем письме Николаю Николаевичу и сестрам Синяковым она пишет, куда его устроить и какие таланты у него есть. Там вовсе нет об унижении быть судомойкой. Могу, смею утверждать, что это было не самоубийство - самопожертвование. Ради сына.
37. Алина Шульгина, ученица школы. Талица, Свердловская область
Моим стихам. Настанет свой черед…
Мне бы хотелось поговорить о поэте, которая как яркая вспышка пронеслась по сердцам людей и осталась там – Марине Цветаевой. Наследие Марины Цветаевы безгранично, её стихи узнает каждый. Её не спутаешь ни с кем.
Лирический вечер, посвящённый жизни и творчеству Марины Цветаевой заставил меня проникнуться этим поэтом. К сожалению, творческий путь поэтессы пропитан трагедией и болью. Она родилась в высококультурной семье, преданной интересами искусства. Писать Марина Цветаева начала рано, к слову, не только на русском, но и на французском, немецком языке. С юношеских лет ей волновали вопросы о жизни и смерти, жизненный путь, предназначение человека. Родители дали ей хорошее образование и верили в будущее дочери, где оказались правы. Домашний быт всегда был пропитан тёплой атмосферой и именно поэтому она так часто вспоминает детство в своих произведениях.
Безусловно, в её жизни были и счастливые мгновения. Встреча со своим спутником жизни- Сергем Эфроном. Она его не просто любила, а боготворила, было много стихотворений посвящённых ему. Позже обстоятельства заставили выехать её за границу, где судьба сыграла с ней жестокую шутку. Трудные годы жизни в красной Москве, жена белого офицера. Так же голод и нищета заставили Цветаеву отдать дочерей детский приют. Но вскоре, узнав о тяжёлом состоянии дочерей в приюте, Марина Ивановна забирает домой Алю, к которой была сильно привязана и очень любила, вторая дочь умерла в приюте. Но даже такие моменты, не смогли сломить в ней вдохновение.
Если говорить о поэзии Марины Цветаевой, то в каждой строке прослеживается сила характера, воли, личности. В её произведения необходимо углубляться, а не читать между делом, так как требуют осмысления. Важно прожить и разделить чувства с автором.
После возращения, на родине мужа и дочь Цветаевой арестовывают, а Цветаева долго скитается. От неё все отворачивались, считая женой «врага народа», стихи Цветаевой и её сборники не печатались вообще. Цветаева заканчивает жизнь самоубийством.
Настанет свой черед.
Предугадав будущее писала совсем ещё юная и неизвестная Марина Цветаева, которая как знала, что сейчас будут восхищаться ею.
36. Рита Волкова. Санкт-Петербург
Цветаева в запахах
Давайте представим поэта Марину Цветаеву в окружении запахов.
Сейчас я постараюсь объяснить для чего это нам так необходимо!
Ароматы способны оказывать на нас сильное почти магическое воздействие. Почувствовав тот или иной запах мы словно на машине времени можем перенестись совсем в другую эпоху. Например, довольно специфический аромат берёзового дёгтя у многих вызывает ассоциации с железной дорогой, а ведь этой чёрной густой маслянистой жидкостью ещё со времён Петра Первого пропитывали юфть - знаменитую русскую кожу. В Европе она была настолько популярна, что по мотивам этого аромата были созданы духи (Chanel Cuir de Russie,1924).
Мы же с легкостью можем представить, как Марина Цветаева, перелистывая страницы, тихонько вдыхала, сладковатый запах книг (немного пыльный) с тонкими нюансами кожаного переплёта. Ведь она часто сидела заперевшись в своей маленькой узенькой комнатке, окруженная французскими книгами. Поэт была страстно поглощена судьбой Наполеона Бонапарта! Все стены были увешаны портретами и гравюрами с изображением выдающегося полководца и его сына - "орлёнка". "Кого из них она любила сильнее — властного отца, победителя стольких стран, или угасшего в юности его сына, мечтателя, узника Австрии?" (Из воспоминаний сестры Цветаевой – Анастасии).
Сам же французский император питал страсть к "Кёльнской воде", изготовленной по рецептам итальянского аптекаря Иоганна-Мария Фарина. Наполеон не расставался с любимым парфюмом даже в военных походах, пряча специальный "валикообразный" флакон в сапоге. В месяц он расходовал до 60 флаконов не только умащая тело, но и употреблял его внутрь: полоскал горло; пил чай, капая на свекловичный сахар душистые капли.
Об ароматах, которые любила Марина Цветаева в юности, поведала нам в своих мемуарах её сестра Анастасия : «Маринины, наполеоновские, в граненых флаконах».
С изображением Наполеона в России выпускалось немало парфюмерной продукции. Например, Эрнест Бо, ведущий парфюмер товарищества "Ралле и Ко", создал духи "Букет Наполеона"(1912), приуроченные к 100-летию Бородинской битвы. Он смело работал с новыми химическими веществами. И эти эксперименты в дальнейшем приведут парфюмера к открытию альдегидов и созданию знаменитой "Пятерки" от Шанель (Chanel No 5,1921), но это будет как-будто не в этой жизни! С 1917 года "Букет Наполеона" больше не выпускались, а предприятие было национализировано и в дальнейшем переименовано в «Государственный мыловаренный завод №4», на сегодняшний день это косметическая фабрика "Свобода".
Был "Наполеон" и в парфюмерной линейке у Генриха Афанасьевича Брокара - знаменитого русского предпринимателя - парфюмера. После революции это предприятие стало "Замоскворецким парфюмерно-мыловарным комбинатом № 5", а затем на его базе возникла парфюмерно-косметическая фабрика "Новая Заря". Здесь по сей день выпускается "Тройной О-Де-Колонъ Отъ Наполеона", но классический рецепт с тремя составляющими (лимон, бергамот и нероли) сделали более современным, обогатив его состав эфирными маслами прованской лаванды, зелёной мяты, розовой герани и пряного кориандра.
Из числа аптекарей стал талантливым парфюмером Александр Остроумов, который имел особую популярность среди артистических кругов. Актриса Императорских театров Раиса Рейзен говорила, что «Если бы Наполеон душился остроумовским «Наполеоном», Жозефина никогда бы ему не изменяла».
Позже Марина Цветаева довольно долгое время отдавала предпочтение духам «Корсиканский жасмин» (Jasmin De Corse,Coty (1906)).Этот же аромат предпочитала великая княжна Татьяна Николаевна, дочь последнего Российского Императора.
Хоть Франсуа Коти парфюмер - промышленник и не был официальным поставщиком царского двора, но его парфюмерные творения цесаревны просто обожали! У царских особ был даже свой секрет красоты: чтобы волосы были блестящими, нужно было прополоскать их в холодной воде с ароматной капелькой любимых духов!
Неужели этот чувственный запах жасмина с изысканным флёроранжем в шлейфе тронул сердце поэта? Нет, для неё было важным только то,что жасмин был "корсиканский" потому, что Маринин кумир был корсиканцем!
Этот парфюм был подарен Цветаевой её издателями. Об этом событии Марина Ивановна упомянула в «Нездешнем вечере»: «Софья Исааковна Чацкина и Яков Львович Сакер, так полюбившие мои стихи, полюбившие и принявшие меня как родную, подарившие мне три тома Афанасьевских сказок и двух рыжих лисиц (одну — лежачую круговую, другую — стоячую: гонораров я не хотела) — и духи Jasmin de Corse — почтить мою любовь к Корсиканцу, — возившие меня в Петербурге на острова, в Москве к цыганам, все минуты нашей совместности меня праздновавшие…Софья Исааковна Чацкина и Яков Львович Сакер, спасибо за праздник — у меня его было мало».
И действительно, по словам Михаила Булгакова, «самый ужасный год в России был 1918-й, хуже его был только 1919-й».
«Не слушайте толков досужих, что женщина — может без кружев!» — писала Марина Цветаева в тот год. Одной из крупнейших поэтов XX века приходилось голодать и довольствоваться вместо шёлковых кружев «фландрией», которую вывел на чердаке паук.
В поэтической жизни Марины Ивановны также присутствовали запахи. Отметим наиболее яркие и символичные. В августе 1915 она написала стихотворение "запах розы и запах локона, шелест шёлка вокруг колен. о, возлюбленный, — видишь, вот она — отравительница! — Кармен." (М. И. Цветаева "Спят трещотки и псы соседовы")
Это была романтическая стилизация под иноземное и иновременное, которая потом расцветёт в 1916-1919 годы в циклах "Кармен", "Дон-Жуан", "Плащ" и в романтических пьесах.
В сентябре 1917 года Марину Цветаеву "задушил" запах сигары "запах странный, немножко затхлый", в котором слышатся отголоски не только чужих духов, но и измены! (М. И. Цветаева "Запах, запах")
Между 6 и 10 июля 1918 года было написано стихотворение "Пахнет ладаном воздух. Дождь был и прошёл..."
Марине Ивановне тогда казалось, что "героическим громом бетховенских бурь город мстит…". По мнению исследователей творчества Цветаевой, религиозная тематика в стихотворениях поэта присутствует: она то спорит с Богом, то вторит Ему, то сочувствует. (Е.А. Завершинская "Евангелие от Иоанна в стихотворении М. И. Цветаевой)
"Цветаева действительно самый искренний русский поэт", - писал Иосиф Александрович Бродский в своих статьях, посвященных Марине Ивановне. И был абсолютно прав, ведь если поэт любила, то "Как я любила — с тоской любила! до безумия любила!". (Марина Цветаева "Дневниковая проза")
35. Елена Новикова, электромонтер. Алексин, Тульская область
Сказка ложь, да в ней намек...
Психологи утверждают, что любимая сказка, взволновавшая детское воображение, косвенным образом влияет на сценарий будущей жизни. Самой неудачной считается "Золушка", так как настраивает на пассивное ожидание, и в общем-то утопические надежды, изредка, но все же срабатывает.
Из воспоминаний Марины Цветаевой мы узнаем, что в раннем детстве, прочитав "Евгения Онегина", она была совершенно потрясена. Ее первые детские впечатления так много определили в ее последующей жизни!
"И если я потом всю жизнь, по сей день всегда первая писала, первая протягивала руку - и руки, не страшась суда - то только потому, что на заре моих дней лежащая Татьяна в книге, при свече, с растрепанной и переброшенной через грудь косой, это на моих глазах сделала".
Трудно сохранить и удержать любовь, как немногим это удается. Марина же верила в сказку, что все как-то сладится, и не пыталась вмешиваться, доверяясь воле судьбы.
"И если я потом, когда уходили (всегда уходили), не только не протягивала вслед рук, а головы не оборачивала, то только потому, что тогда в саду, Татьяна застыла статуей."
В детстве над моей кроваткой висела репродукция Васнецова "Аленушка". Меня она очень печалила, навевала тоску. Когда-то впервые я спросила бабушку: "Баба, кто эта тетенька и почему она плачет?"
– Это не тетенька, а сестрица Аленушка, и плачет она потому, что братец ее не послушался и в козленочка превратился. - Ответила баба Клава.
Во многом история Аленушки каким-то образом стала для меня пророческой, но, как говорится еще не вечер...
34. Сергей Чернов
…И грустно мне еще, что в этот вечер,
Сегодняшний — так долго шла я вслед
Садящемуся солнцу, — и навстречу
Тебе — через сто лет.
Исследователи условно делят творчество Марины Ивановны на два периода- дореволюционное и эмигрантское, юношеское и зрелое. Третьему периоду она сама так и не дала состояться и в этом ее самая поразительная загадка. Какой была она была бы, пройдя все циклы своей бурной жизни. Вернулась бы к легкой иронии начала жизни или бы явила миру нечто иное?
Весь мир воспринимала через призму личных переживаний. Ее упрекали в чрезмерной зацикленности на себе, эгоизме. Впрочем, данное обстоятельство вполне объяснимо с точки зрения европейской культуры. Известен факт, что стихи Цветавевой очень музыкальны- сказалось влияние матери-пианистки. И забывают о влиянии отца, знатока живописи и создателя музея изящных искусств. Достаточно вспомнить Дюрера с его бесконечной чередой автопортретов, взглядом в себя, даже представлением себя в виде Бога. Она в большинстве стихов ведет диалог, но весь вопрос в том, с современниками ли она ведет диалог? Как и полотна великих мастеров, быть может, ее творчество обращено к далеким потомкам. Так что Марина Ивановна шла проторенной дорогой европейского искусства.
И все же она очень русская для Европы. Марина Ивановна, кстати, в отличие от большинства её великих товарищей и товарок, на мой взгляд, не была космополитичной: не тосковала по мировой культуре, как Мандельштам, не рвалась в Париж, как Ахматова, благо, что видела его изнутри, не была инфантильным урбанистом, как Маяковский. В ее творчестве чувства опережают разум. И очень сильно гипертрофированы. Она все время и все преувеличивает. И все театрально, напоказ. И это тоже от живописи. Достаточно вспомнить художника Бенуа с его циклом театральных сцен. При этом подсознательно воплощая формы европейского искусства, а вот смыслово оставаясь чисто национальным поэтом. Душа нараспашку. Все напоказ, никаких тайн, даже самых постыдных.
Рассказывают, что кто-то сказал Фаине Раневской что был в Лувре и видел Джоконду и она не произвела впечатления. На что Раневская заметила, что картина так давно заняла свое место в мире, что сама решает, на кого произвести впечатление, а на кого нет. Так и с Цветаевой. Она решает сама…
…Почему-то мне кажется, что Цветаева, если бы она смогла переломить свою женскую судьбу, показала бы нам (протянула на ладони) на закате своей жизни совершенно несвойственный русской литературе опыт просветлённой старости.
И это было бы — беспрецедентно. Потому что кто — кроме нее — смог бы вернуться, как бы описав круг, в счастливое время своих детства и юности? Вернуться в своё олимпийское эгоистическое всеприятие.
33. Татьяна Попова, экономист. Москва
Я тоже была…
«Он» – поэт. Кратко, ёмко, гордо. «Она» - поэтесса. Свистящее окончание не столько удлиняет, сколько умаляет, принижает гордое короткое слово. Поэт: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Уверенно и величественно. Поэтесса: «Я тоже была, прохожий! Прохожий, остановись!» Умоляюще и пронзительно-больно.
Я – в Елабуге. Нужно выполнить просьбу, остановиться. Где? У памятника-бюста, окруженного легкими белыми колоннами изящной беседки? Хороший памятник, наверное. Любому поэту, любой поэтессе такой бы подошел. И для туристов подойдет. «На фоне Пушкина снимается семейство», только вместо поэта – «поэтесса».
Совсем рядом от нового памятника – старый дом. Тот, где она так и не смогла жить. Только умереть смогла, сумела. Экскурсовод все покажет: воссозданный интерьер с самой страшной деталью – крюком, на который она набросила верёвку.
На самом деле от Марины не осталось в доме почти ничего. Говорят, хозяева долго упрямились, не хотели продать дом. Музей открыли только в 2004-м. Вещи собирали раритетные, но подлинные, с которыми соприкасалась она, были утрачены. За одним исключением.
Самый маленький и самый ценный экспонат музея – записная книжечка, настоящая, Маринина. Парадокс: записная книжка поэта, привезена из Франции, а за два года в ней появилось лишь одно слово – «Мордовия», написанное Мариной на последней странице. Да и точно ли она написала это слово, непонятно. Почему – Мордовия? В мордовском лагере тогда была в заключении Ариадна Эфрон. Но по этой ли причине Марина сделала запись, и точно ли Марина – никто не знает. В отличие от истории самой книжечки. Её вынул из Марининого фартука плотник в морге, оставил красивую вещь (сафьяновый переплет, карандашик) себе, но до конца жизни совесть мучила. После смерти плотника дочь передала книжечку в Ленинград, попала она к Белле Ахмадуллиной, потом вернулась в елабужский дом.
Но в книжечке, пусть подлинной, не прочтешь, «что звали меня Мариной и сколько мне было лет». Нужно идти на кладбище. И поклониться могиле, на которой плита с её именем. Поклониться, зная, что все это – обман, что Марина похоронена не тут, что подлинное место её упокоения неизвестно. Она это предвидела будто: «Не думай, что здесь—могила». Впрочем, всё, наверное, закономерно. Не по законам людским, а по законам высшим. Упокоение? Покой? Марина – и покой? Не становятся эти слова рядом.
Я покидаю Елабугу. Памятник, старый дом с крюком в потолке и маленькой книжечкой, могилу, связанную с Мариной лишь выбитыми на камне буквами. Она так старалась докричаться до нас: «Я была!» А следов почти не осталось. Как будто и не была. Если бы не строчки, задевающие душу, если бы не слова – нерукотворный памятник. А, может, так и должно быть с Поэтом? Настоящим поэтом, независимо от пола, без свистящих согласных на конце гордого слова.
32. Александр Марков, профессор РГГУ и ВлГУ. Москва
Римское возмездие
По-разному в разные годы я говорил о Цветаевой и рассказывал о ее произведениях.
Но всегда я объяснял одно: она — наш римский поэт, наш Катулл и Вергилий, наша золотая латынь.
Не Брюсов, гордившийся знанием римской истории, которого Цветаева сразу подловила: «сердце в Вас — только ночник», имея в виду его стихотворение «Творчество», где отраженный в кафеле месяц считает часы ночного писательства.
И которого она назвала «Героем Труда» — в нём всё римское, кроме римской чести, а значит, нет ничего римского. Памятник сам себе, огромный монумент, страница в учебнике со словом «труд» — можно ли представить истукан Вергилию, действительный или мысленный, даже в средние века, когда его считали чернокнижником, изготовившим половину зданий и золотого петушка впридачу?
Эллинизму Цветаева чужда; и рассказывает про созданный отцом музей, что вместо слепков ей бы книги. Слепки — ощутимое внимание, это отзвук моря, звучащего в мраморе, утроба. Но Цветаева всячески уклоняется от любой утробы, от платья, униформы в этом рассказе об открытии музея. Ей не нужно быть внутри музея, ей нужно только рассказать, как отец стал немного римлянином. Попытка оживить мраморную пасть льва ярким леденцом — что это как не римская эклектика, сочетание несочетаемых материалов?
Эклектику часто понимают неверно, как строительство из всего, что под рукой. Но эклектика — это наоборот, это миг юношеской серьезности и даже хмурости культуры, когда уже ничего не радует, но возможно вдруг оживить каким-то драгоценным камнем, игрой катуллова воробушка, закатившимся кольцом или сияющим камнем всю культуру, встряхнуть навыки общения и реакции на события, которые и называются словом «культура», выпестованное в тебе. В поэтическом эллинизме счастье катится как обруч золотой, а в поэтическом римском мире закатывается золотым мячом или леденцом за кровать.
Римское — это всегда не просто противопоставление, а сближение противопоставляемого, мир фасадов, способных выдержать любую лобовую атаку:
И не страшно нам ложе смертное,
И не сладко нам ложе страстное.
Вовсе не в металлической грубости, а напротив, в этой приправе всеми звуками, густо повторяющимися, и проявляется наследие Рима. Рим — это мир, где лары, пенаты, гении всегда рядом, и поэтому сокращается расстояние: до неразличимости звуков, до прямоты линий, тех самых цветаевских тире; тогда как эллинизм требует закругленных завершений, игры интонации.
И если где-нибудь ты есть —
Так — в нас. И лучшая вам честь,
Ушедшие — презреть раскол:
Совсем ушел. Со всем — ушел.
Только римлянин так скажет об умершем, что он уже полностью дух, и потому может обретать собственную честь по-новому. Он не пример, не полубог, не греческий олимпионик, не дальний прародитель, с кем мы выясняем отношения. Напротив, он выясняет с нами все отношения, потому что его честь самая настоящая, а мы вдруг оказываемся внутри его судьбы и судьбы Рима.
Конечно, эта новая латынь предельно риторична. Эллинистическая риторичность создается плетением словес, римская — вычитанием, так что уже ничего нельзя сплести, только скрепить. Ars — это и есть подбор креплений, слаживание, как римские поэты и скрепили греческими размерами свои слова. Цветаева скрепила свои слова просто своим дыханием, его границами, сколько хватит, чтобы сказать «вдохновение»:
В поте — пишущий, в поте пашущий!
Нам знакомо иное рвение:
Лёгкий огнь, над кудрями пляшущий, —
Дуновение — Вдохновения!
Вроде бы всё просто, Моцарт против пашущего Сальери. Но подтекст, здесь, конечно, другой:
Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льется дней моих невидимый поток
На лоне счастья и забвенья.
Цветаева, в отличие от Пушкина, не приветствует занятие, приветствие — это принятие своенравности пластической формы, это шаг к эллинизму, который умеет обжить теплом любой уголок. Для римлянина деревня не пустынна — она населена самим римлянином, который законно скучает по деревне в городе. Но также у Цветаевой нет «спокойствия», только труды и вдохновение. Спокойствие может помешать собрать этот римский мир, а ведь Гораций только и делал, что собирал мир. Когда он пишет о несчастной любви, он показывает, как можно собрать реальность из любви, ревности, разговоров и молчания; как можно взять эти антиномии разных уровней и создать настоящий космос, где и милость и воля богов, и твое время, и уместность совета, и законы природы, пространства и пения. Спокойствие — это скорее про греков, которые могут, полагаясь на привычный мелос, сказать, что он будет звучать так же спокойно, как прежде, с той же благодарностью богам. А труд и вдохновение — такая же римская пара, как территория и столица.
Пастернак прекрасно почувствовал римскость Цветаевой. «Горит такого-то эпоха» — эллин не будет говорить о яркой эпохе, разве что о пожаре между мировыми эпохами. «Не читки требует с актера А полной гибели всерьез» — это Рим старости, но и Москва Цветаевой, и ее чувство, диктующее строку. Полный и всерьез — такова русская латынь, то есть гибель, которую не сделаешь частью философских рассуждений или героического исторического повествования, но которая только и может быть в этой пересборке мира, где жизнь и смерть, как и город и деревня, любовь и разлука, и всё напрямую восстанавливает мироздание, — как только обратишься прямо к этим оппозициям.
Да-да, семихолмие Москвы у Цветаевой — это тоже Рим. Калужская дорога со слепцами — это Аппиева дорога с покойными, которые тоже слепцы, ведь они живы как гении, просто нас не всегда видят, иногда гадая о нас в общем космическом гадании.
И докажи — народу и дракону —
Что спят мужи — сражаются иконы.
— так может говорить поэт, не хуже Вергилия ведающий, что такое святыни Трои. Греческому герою не положено спать, на него нисходит красота божества, и он сражается, и потому известен по имени. У Цветаевой мужи безымянные, во сне они не ответят, каково их имя. Но город спасен.
И перед Андреем Белым в прозе о нем Цветаева — как сам город Рим перед греческим философом, не вполне понимая, чем он занимается и почему у него такие обычаи, но совершенно понимая главное в том, что он сказал и по какому поводу. Объединяет только общий стол, лишь римское вино сменилось венским кофе. «И какое счастье, что это за одним столом, что мы можем оба заказать кофе и что нам обоим дадут — тот же самый, из одного кофейника, в две одинаковых чашки». Даже не музыка чашек Пастернака, а звон колокольчика слуге. Вот только эта медь — римская медь, а не звон слов Брюсова.
Рим требует принять мир полностью, а отвергнуть немировое состояние мира, «безумный мир». Труднее всего сказать, что такое это принятие, не простое согласие с произошедшим или одобрение самого лучшего в мире. Скорее это готовность принять даже бездомность в мире, при которой не сразу находятся слова — а ее принять труднее, чем даже голод и истребление:
Это странствуют из дома в дом — звезды.
Сохранись одна эта строка от стихотворения, как фрагменты римских неотериков, всё равно она была бы признана строкой великого поэта, не просто полюбившего наследие Рима, но выполнившего его завет.
31. Дарья Кубарева, учитель русского языка и литературы. Владимирская область
«В гибельном фолианте...»
Женщина… какая она? Какое место занимает в этом мире? Вопросы риторические, ясно лишь одно: женщина и есть весь мир. Кто-то скажет: «Женщина по натуре своей греховное создание». И ведь не поспоришь, наша прародительница Ева сделала свое дело. Вопрос в другом: может ли кто-то упрекать женщину в её греховности? На этот вопрос очень четко отвечает русская поэтесса Марина Ивановна Цветаева. В своем стихотворении «В гибельном фолианте…» она поёт гимн всем женщинам на земле. Может быть, именно поэтому в первых строках стихотворения автор ставит знак равенства между словами: Женщины. — Ars Amandi; женщина – это искусство любви.
Позиция автора очевидно: женщина – источник чувственных ощущений, передающих мощь земной любви. Цветаева смело противостоит тезисам церковной доктрины. Она оправдывает женщину, говоря, что та лишь следует естественным желаниям.
Женщина с колыбели
Чей-нибудь смертный грех.
Женщина всегда является чьим-то смертельным грехом, она рождается во грехе и развивает его, рожая других от волны страсти. Не отрицая неба, но видя его недостижимую даль, женщина предпочитает на земле целовать губы любимого, а не смотреть на проплывающие облака.
Эмоциональность, открытость, отвага – вот, что сближает автора и лирического героя. Цветаева говорит, что только искренность чувств и движение сердца правят женщиной – это её естество. В ответ на стереотипы церкви поэтесса в последней строфе обращается к Богу с просьбой не судить за грех, ведь Он не был женщиной на земле и не знает, что такое страстная любовь.
Грех любви – это особый, отдельно стоящий грех, его надо прощать на верху, чтобы внизу, на земле, продолжалась жизнь. Любить без страсти, по мнению Цветаевой, нельзя, это не будет любовь, это будет самообман и банальное конвейерное производство себе подобных. Никто не может осудить женщину, её истинную природу, это все равно, что осуждать мироустройство.
«Женщина- вся земля».
30. Ирина Антонова, поэт, прозаик. Москва
«Ах, золотые деньки …»
Впервые о М. Цветаевой я услышала, когда училась в начальной школе. Была середина оттепели. Родители читали и обсуждали с друзьями только что вышедший сборник «Тарусские страницы». Альманах был бережно обёрнут в шелковистую суперобложку с именами восходящих звёзд советской литературы. На титульном листе ветки под ветром – фрагмент рисунка Борисова-Мусатова. Летом мы жили в Тарусе на съёмной даче в двух шагах от могилы Борисова-Мусатова с памятником заснувшему мальчику на вершине холма заросшего бузиной и кустами шиповника. Оттуда спускалась почти отвесная тропа к Оке и столетним ивам, стояла скамейка, с которой в любую погоду можно было любоваться излучинами реки и открывающейся панорамой.
Листаю альманах, там портрет М. Цветаевой уже немолодой в клетчатом платье с уставшим лицом. От родителей узнаю, что она после революции жила в эмиграции, где страшно бедствовала, а её раннее счастливое детство прошло в Тарусе. Узнаю, что она дочь знаменитого искусствоведа– основателя музея изящных искусств в Москве на Волхонке.
Читаю стихи, (хорошие стихи сами собой запоминаются) в душу западают строки «Две руки ласкать-разглаживать детские головки пышные», до чего прозрачная и точная метафора – «одуванчик на стебле» и трагический финал, одна(рука) «за ночь оказалась лишнею…». Расспрашиваю взрослых, мама поясняет, что младшая дочь М.Цветаевой Ирина умерла от голода в приюте для сирот в годы Гражданской войны… Летом мы почти каждый день по дороге к пляжу проходим по территории дома отдыха им Куйбышева, где когда-то стоял дом, который арендовала семья М. Цветаевой. Это тоже совсем близко от нас. Теперь там летняя танцплощадка.
Облупленная стена И дикий шиповник алый. Мне чудится: здесь она Недавно ещё ступала. Хотелось ей унестись И облаком встать над рощей, Где ветер рябины кисть В небесной реке полощет.
От сердца к сердцу как послание через десятилетия улавливаю её прощальный вздох (взгляд) на утерянный рай детства: «Ах, золотые деньки, Как далеки они, боже, Господи как далеки».
Писателю не надо придумывать повороты сюжета, сама жизнь доказывает как тесен мир и как все мы связаны невидимыми нитями. На улице Ефремова через дом, где мы арендуем жильё крошечный ветхий домик старшей сводной сестры М. Цветаевой, Лёры – внучки историка Иловайского. В 30 годы она преподавала в Тарусе свободный танец, как продолжательница школы Айседоры Дункан. Её заросший бузиной и шиповником сад с покосившемся упавшим в овраг забором, кажется мне садом колдуньи. Однажды, выполняя какое-то хозяйственное поручение родителей, я очутилась на пороге её веранды. Казалось, само пространство удерживало там ауру серебряного века. Ни у кого бы не повернулся язык назвать её старухой. Маленькая изящная женщина с уложенными в причёску седыми волосами, в длинной юбке что-то писала, склонившись над столом, справа и слева от неё сидели два её ровесника. Непривычное выражение учтивости читалось в их лицах.
Через год до нас дошло грустное известие, что Валерия Ивановна умерла. Хоронить её было некому и не на что. Мама и другие дачники–соседи внесли лепту на похороны.
Потом, через несколько лет приехали в Тарусу наследники домика Лёры – отсидевшая в ссылке Евгения Михайловна –вдова сводного брата Марины Цветаевой по линии Иловайских –Андрея, с двумя взрослыми дочерьми и внучкой Таней – моей ровесницей. Об этом я уже писала в книге малой прозы «Тени имён на тарусских холмах», изданной в 2019 г.
В полюбившихся мне навсегда «Тарусских страницах» нахожу рассказ М. Цветаевой «Кирилловны» с эпиграфом: «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева…» Во истину – «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся»
Слова о желанном месте упокоения души Марины Цветаевой теперь читает каждый идущий мимо серого камня, вписавшегося в прибрежный пейзаж. В двух шагах от камня, словно опровергая случайность, бьёт родник.
Из рассказа узнаю, что Кирилловны, они же хлыстовки – религиозная секта начала 20 века, облюбовавшая окрестности Тарусы. По дороге (из Песочного в Тарусу) их заливные луга, где разворачивается действие рассказа. У самого подножия Воскресенской горы – огромные дуплистые ивы, уцелевшие свидетельницы их монашеского уклада и обособленной жизни. По берегам маленькой обмелевшей речки под таволгой и чистотелом исчезло навсегда старое хлыстовское кладбище.
Сказать, что рассказ «Кирилловны» произвёл на меня тогда сильное впечатление – ничего не сказать.
Я впервые читала прозу поэта., она захватила меня целиком. Каждая фраза, источала осязаемые метафоры, передавала все мыслимые оттенки запаха, звука, цвета. Каждая деталь была объёмна. Описание покоса превращалось в мистическое действо, в языческий ритуал хоровода, в блаженное ощущение себя бессмертной частицей.
Ворвавшись в сердце, «как брызги из фонтана и искры из ракет», поэзия и проза Марины Цветаевой побуждает нас к вечному поиску полноты бытия.
29. Алла Кречмер, поэт, прозаик. Израиль
Марина Цветаева в Чехии
О пребывании Марины Цветаевой за границей написано много статей и эссе, но я хочу вернуться к этой теме в связи с волной эмиграции последнего времени. Отъезду поэтессы из России предшествовали трагические события в семье – смерть младшей дочери Ирины трёх лет от роду, а также отсутствие известий от мужа, эвакуировавшегося с белой армией в Стамбул. Голод, разруха, инфляция – казалось, нормальной жизни в России не будет никогда. Материальные и бытовые трудности сопровождали поэтессу все последние годы после революции.
И лишь в 1921 году Марина Цветаева получила известие от Ильи Эренбурга, что муж Сергей Эфрон жив и находится в Чехии. Она решает перебраться к мужу и с большими трудностями добивается разрешения на выезд. Её скитания начались в Берлине в 1922 году, куда Марина Ивановна прибыла вместе с дочерью Ариадной. Всё её имущество уложилось в один картонный чемодан. После двух с половиной месяцев, проведённых на немецкой земле, Цветаева переезжает в Чехию.
Прагу двадцатых годов прошлого века принято называть академической столицей Русского Зарубежья или Русским Оксфордом. Благодаря политике правительства молодой республики и президента Массарика Прага стала притягательной для русской эмиграции. Правительство Чешской Республики приглашало русских студентов со всей Европы на специальную программу обучения в университете, которая предусматривала также получение казённой стипендии.
Данная политика представляется дальновидной, ведь первую волну эмиграции представляли в основном дворяне и интеллигенция, поэтому их вливание в чешское общество, применение полученных ими знаний могло принести обоюдную пользу – и стране, и самим эмигрантам.
Сергей Эфрон учился в университете по такой программе и получал стипендию. Воссоединившаяся семья жила в пригороде Праги, в местечках Мокропсы и Вшекоры и в самой столице. О городских бытовых условиях пришлось на время забыть, да и денег не хватало, но главное, они были вместе, а первого февраля 1925 года в семье появился сын Георгий, которого Марина Ивановна называла Мур. Жизнь Марины Ивановны проходила в постоянных хлопотах: трудные бытовые условия вынуждали менять одно жилище на другое, а скромная стипендия мужа поначалу была главным средством к существованию, но вскоре Цветаева стала получать пособие от чешского правительства.
В сентябре 1923 года Цветаева и Эфрон перебрались в Прагу и поселились в доме на улице Шведской, где и прожили до мая 1924 года. В 1989 году на стене дома установили мемориальную доску. Обстановка большого города была более благоприятной для творчества и общения с другими литераторами. Здесь она подружилась с Алексеем Ремизовым, впоследствии крёстным её сына. Она общалась с Владиславом Ходасевичем, с сотрудниками редакции «Воля России».
С красивыми местами Праги Марину Ивановну знакомил редактор «Воли России» Марк Слоним. Во время одной из прогулок поэтесса заметила скульптуру рыцаря Брунцвика на опоре Карлова моста со стороны Малой Страны. Она посчитала, что рыцарь похож на неё лицом и под впечатлением легенды о нём написала стихотворение «Пражский рыцарь».
Сласть ли, грусть ли
В ней – тебе видней.
Рыцарь, стерегущий
Реку – дней.
Пражские виды становились прообразами в произведениях Цветаевой. Например, холм Петршин в «Поэме горы» или Пражская Мальтийская площадь, описанная в «Поэме конца».
Если говорить о Праге литературной, то нельзя не упомянуть литературное сообщество Скит поэтов. Оно выделялось в ряду себе подобным тем, что просуществовало до начала второй мировой войны и стало долгожителем среди эмигрантских объединений Европы.
Марина Ивановна стояла немного особняком, однако все русские альманахи и журналы охотно печатали её произведения. В это время меняется основной тон её произведений, она отходит от песенной манеры лирических форм и переходит к сложным конструкциям – поэме и стихотворной трагедии. Так в Чехии ею написаны поэмы «Молодец», «Царь-девица», «Крысолов», «Поэма года», «Поэма горы».
Мрачный колорит трагедий, мотив безнадёжной борьбы с тёмными силами рока, вероятнее всего проистекает из перенесённых ею страданий в России в последние годы перед эмиграцией.
Страдала ли она от ностальгии в тот период? Современники, пережившие опыт эмиграции девяностых годов, ответят отрицательно. Так же, как в девяностые люди уезжали от беззакония и бандитского произвола, так и в начале двадцатых переезд в другую страну казался возможностью начать новую жизнь, дистанцируясь от голода, разрухи и жестокостей новой власти в России. И всё же образ рельс заставляет усомниться в однозначности ответа на вопрос, он часто появляется в стихах тех лет. Это и «кровавая колея», и «рельсовая режущая синь», и «Женою Лота насыпью застывшие столбы».
И наконец горькое признание:
Точно жизнь мою угнали
По стальной версте –
В сиром мороке – две дали…
(Поклонись Москве!)»
28 октября 1922
О встрече с Мариной Цветаевой написала поэтесса Алла Головина. Она была одноклассницей Ариадны Эфрон, а потом десять лет переписывалась с её матерью. Алла Сергеевна происходила из древнего аристократического рода Штейгеров, возведённых в восемнадцатом веке в баронское достоинство.
Штейгеры добрались до Чехословакии в 1923 году, и отец семейства устроился заведующим библиотекой русской гимназии в городе Моравска Тршебова. Туда же приняли его детей, Анатолия и Аллу, там же училась и Ариадна Эфрон. Марина Цветаева приезжала её навестить.
Из воспоминаний Аллы Головиной: «Мы с моим братом стали бегать за Цветаевой по аллеям, а она проходила, ни на кого не глядя и видя всё на двадцать лет вперёд и на тысячу – назад, встряхивала своими медовыми волосами, стриженными в кружок, не очаровывалась нами и зачаровала нас навеки».
Одним из адресатов Марины Ивановны станет брат Аллы Головиной Анатолий Штейгер (1907–1944), один из лучших поэтов «первой волны» русской эмиграции. Ему она посвятит цикл «Стихи сироте».
Из-за тяжёлой болезни Сергея Эфрона материальное положение семьи, бывшее и прежде не блестящим, резко ухудшилось, и поэтесса задумалась о переезде в Париж. Она уезжала с Вильсонова вокзала, на который приехала в 1922 году. Марина Ивановна уезжала с надеждой на скорое возвращение, но её желание не сбылось.
«С щемящей нежностью вспоминаю Прагу. Ни один город мне так не врезался в сердце», - этими словами Марины Цветаевой я заканчиваю рассказ о её пребывании в Чехии.
28. Владимира Пантелеева, студентка. Сургут
Знаменитой Марине Цветаевой в этом году исполняется 130 лет. В истории русской литературы, ей отведено место большого поэта Серебряного века.
Родилась 8 октября 1892 года в Москве, в семье известного филолога, основателя Музея изящных искусств Ивана Владимировича Цветаева (ныне Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина). Стихи начала писать рано. Первый сборник «Вечерний альбом» вышел в 1910 году и получил положительную оценку Валерия Брюсова, Николая Гумилёва и Максимилиана Волошина.
Пришла в поэзию «обогащённая», так как с детства была погружена в мир музыкальной культуры, унаследовала музыку от матери, училась в школе В. Ю. Зограф-Плаксиной и приобрела «музыкальность» мышления.
Находя отдушину в стихах, которые писала в любой обстановке, Марина Цветаева никогда не расставалась с тетрадью: постоянное желание остаться с ней наедине придавало силы.
И ничто не могло, и никто не мог отнять у Цветаевой её дар – писать стихи. Этим и жила. И живёт до сих пор – в книгах, которые есть в каждой библиотеке и которые продолжают выпускать разные издательства в России и за рубежом. И у каждого из нас есть возможность вновь прикоснуться к её миру.
Основные произведения: книги стихов «Разлука» (1922), «Психея» (1923), «Ремесло» (1923), «Поэма Горы» и «Поэма Конца» (1924), «После России» (1928) и другие.
27. Альбина Алексеенко, студентка. Донецкая Народная Республика
«Каждый стих - это дитя любви»
Марина Ивановна Цветаева – яркий представитель поэзии Серебряного века, талантливая, высокоодаренная и многогранная личность. Она родилась в Москве 26 сентября (8 октября) 1892 года. Отец был профессором Московского университета, работавшим на кафедре теории искусств и всемирной истории, известный физиолог и искусствовед, а мама была выдающейся пианисткой. Уже в юном возрасте будущая поэтесса писала стихи на русском, немецком и французском языках, обучалась игре на фортепиано, по настоянию матери, посещала музыкальную школу и брала уроки музыки на дому. Первое образование получила в Москве в частной женской гимназии М. Т. Брюхоненко, затем обучалась в католическом пансионе в Лозанне, Швейцарии, французском интернате и пансионе Фрайбурга, Германии. Марина Цветаева была романтической натурой, любила украшения: десяток колец, два внушительных браслета, антикварная брошь и изысканные мужские часы, одежду она предпочитала мужского покроя. Началом ее творческого пути стал первый сборник стихотворений «Вечерний альбом», опубликованный в 1910 году. После выхода сборника, на творчество Цветаевой обратили внимание знаменитые поэты – Валерий Брюсов, Николай Гумилёв и Максимилиан Волошин, с которым вскоре они стали друзьями. Летом 1911 года Волошин пригласил Цветаеву к себе на дачу в Коктебель, где собирался весь цвет русской литературной богемы. Там Марина познакомилась со своим будущим мужем Сергеем Эфроном. Еще до встречи с ним Цветаева загадала, что выйдет замуж за мужчину, который подарит ей ее любимый камень. И когда красивый стройный юноша с огромными синими глазами в первый же день знакомства преподнес ей сердоликовую бусину, она ни секунды не сомневалась, что встретила свою судьбу. С течением времени Марина Ивановна выпустила свой второй сборник стихов - «Волшебный фонарь». В 1913 году выходит третий сборник поэтессы под названием «Из двух книг». Основными тематиками стихотворений Марины Цветаевой были любовь, жизнь, Родина, Россия, а также природа, дружба и война. Все ее стихотворения были наполнены символизмом, истинным воплощением в слове, вечно ищущего истины, безмятежного духа. Страх, страдания, восхищение, ревность, предчувствие гибели, фатальная неизбежность, печаль, беспокойство, вера и надежда – все это наполняло строки поэзии разнообразнейшим содержанием и раскрывало подлинные чувства автора. Марина Цветаева пережила эмиграцию, нищету, голод, потерю ребенка, непризнание при жизни, довольствуясь заработком на редких переводах, ее выступления, сборники и творческие вечера не были оценены по достоинству современниками, однако в своей поэзии она оставалась бескопромиссной. Талант незаурядной силы, доброты и света ее творческой души – воскресший через года, живет по сегодняшний день.
26. Мария Рачинская, писатель и поэт. Санкт-Петербург
Вслушиваясь в цвет красного граммофона …
Очерк из жизни
В огромном городе моем - ночь.
Из дома сонного иду - прочь
И люди думают: жена, дочь, -
А я запомнила одно: ночь…
С этого стихотворения для меня началась встреча длиною в жизнь. Любовь. В школе я читала воспоминания Ирмы Кудровой и готовила доклад о Марине Ивановне. Жизнь и смерть - все переплелось в руках судьбы.
Москва. Борисоглебский переулок.
Пушкинский музей. Основатель.
Отец. Иван Владимирович Цветаев … Елабуга. Конечная точка. А может быть, только остановка? Марина Ивановна живёт в ищущих свой путь сердцах.
Вечер поэзии. Дача под Петербургом. У Александры Максимовны Березиной, бывшего главного редактора Лениздата. Мы тогда с ее внучкой готовили программу, выбирали музыкальное сопровождение. Не помню сколько нам было, наверно 13 - 14 лет, и тогда я написала своё первое большое стихотворение под влиянием поэзии Цветаевой. Крик совы. Вдохновение.
Вернёмся в школу. В 11 классе собирали с каждого из нас выпускающихся для временного музея знакомств три значимые вещи. Одной из них для меня был томик Цветаевой. Я не представляю себя без неё и свои стихи тоже. Тот самый карманный томик стихотворений стоит дома на книжной полке и всегда перед глазами.
Когда же состоялась моя следующая встреча с семьей Цветаевых?
Пушкинский музей - «Глотнуть воздуха» …
Помню, как я впервые туда попала. Был первый курс, зимние каникулы. Сдана первая сессия, и я поехала к родным на побывку в Москву. Один из дней мне прямо «приспичило» побывать в этом музее. И я до сих пор помню, как окаменела в «Итальянском дворике» у статуи Коллеони… И сейчас я закрываю глаза и опять вижу ее, прямо как сон из воспоминаний Ирины Антоновой, но вживую. Это восторг. То первое чувство любви и невероятного душевного подъёма каждый раз меня посещает там. Оно не исчезает. Это один из моих любимых музеев. Каждый раз, бывая там, вспоминаю Ивана Владимировича и Марину Ивановну. Сколько бродила она по этим залам. Экспонаты, скульптуры и экспозиции картин повлияли на ее творческие эскапады.
Дарю тебе железное кольцо:
Бессонницу — восторг — и безнадежность.
Чтоб не глядел ты девушкам в лицо,
Чтоб позабыл ты даже слово — нежность...
Где поджидал меня новый поворот? Моя ищущая душа мечтала попасть в дом-музей в Борисоглебском переулке. И всегда мимо. Никогда не находилось времени, когда приезжала в Москву. Все дела, дела, которые уносили от сути бытия. И вот судьбоносная поездка в компанию Майкрософт на встречу расставила ещё одни точки на оси координат. После насыщенного дня обсуждений и встреч по технологическим инновациям я пришла в Сапсан. Москва - Петербург. Со мной рядом сел архитектор с искусствоведческим журналом. Меня привлёк сначала журнал, потом уже мужчина его открывший. Дальше он сказал, что мог не успеть на поезд. Отвозил картины своего отца в дом-музей Марины Цветаевой на выставку…
…Что если б знамя мне доверил полк,
И вдруг бы ты предстал перед глазами —
С другим в руке — окаменев как столб,
Моя рука бы выпустила знамя…
И эту честь последнюю поправ,
Прениже ног твоих, прениже трав …
Прошло почти десять лет. У нас с этим мужчиной родилась прекрасная дочь. Ту выставку я посетить не успела, но возникло яростное желание сделать другие выставки не только в Москве, но и в Санкт-Петербурге. Рассказать о забытом художнике, закончившем МАРХИ и любившем старую Москву.
Добралась ли я до Борисоглебского переулка? Да. Меня скрутила тяжёлая болезнь и оправившись от которой я почти сразу оказалась там, у памятника Марины Ивановны. Я бродила по особняку, перешагивала через деревянные ступеньки и не верила своему трехэтажному счастью. Восторг жизни. Чудо. Я дождалась. Вера и любовь привели меня сюда. В доме-музее я узнала, что у Марины Ивановны есть собрание томов своего собственного словаря. Четыре Тома. От А до Я. Сказать, что я была поражена, это ничего не сказать. Невероятно. Вы знали об этом? Сколько же новых слов придумала Великая поэтесса, человек, на которого в это темное время опираешься. На её свет. На её строки. На её слова.
В музей я шла пешим маршрутом от парка Зарядье, мимо Пушкинского дома, особняка Арсения Морозова в неомавританском стиле, памятника Ивану Бунину и дошла. Мне повезло и рядом был человек, который фотографировал и на память остались эти снимки. Сразу после музея я уже бежала на вокзал, в Сапсан. Москва- Петербург. Сев в вагон, я написала сквозь слёзы строки, которые теперь всегда со мной. Вот они. Без правок, как были и написаны тогда.
Марине Цветаевой.
Поэтической музе моей.
Вот и встретились два одиночества.
Никаких слов не хочется.
Бессмысленны они
И мимолётны дни.
Танцую я в душе,
И мысли - в кураже.
Бывают в жизни встречи,
Судьбой на карте нанесённые.
И миги эти - никому вслед,
И нас - нет.
В тот час соединились мы.
Ступеньки, лестницы, мечты.
Стихи соединили нас.
10-й класс, мой курсовой рассказ.
Моя печаль и боль
За ранний твой уход.
Сегодня поняла я то,
Что всё твоё во мне живо.
Машину времени бы мне
И встретиться с тобой на вираже,
Чтобы помочь, укрыть, обнять
И вместе просто постоять
Вне времени и вне веков.
То просто пелена оков сошла с меня
И села я у ног твоих.
Молю.
Давай мы вместе просто помолчим.
Услышу твой я сердца стук -
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.
Моя душа с тобой на миг Соединилась, Крик?
Я не могу ни прокричать, и не могу я ничего сказать.
Исчезло всё - комок в груди
Спаси, родная, меня спаси!
Продолжу я творить, писать
И будет бесконечной благодать.
Сентябрь. 2019.
И ещё там, в музее, я точно поняла, что первым выпущу сборник своих стихотворений. В 2020 году он появился в Москве, Петербурге, Новосибирске и Челябинске. «Квадранты неизмеримого». Как сама жизнь.
Размыты смыслы.
Рука повисла.
Молитвы слышны
И нет кинжала.
Зарделось небо,
Луна упала.
Восход дождливо
Смотрел на Запад,
И капли воска
Стремились плакать.
Окно Востока
Открылось резко:
Душа примёрзла
Ей стало тесно.
Октябрь. 2021.
Поэзия окрыляет и дарует новые встречи и события на линии жизни.
Возвращайтесь к истокам.
Родная и любимая Марина Ивановна, со 130-летним юбилеем Вас!
…Есть черный тополь, и в окне - свет,
И звон на башне, и в руке - цвет,
И шаг вот этот - никому - вслед,
И тень вот эта, а меня – нет...
25. Егана Джаббарова, поэт, кандидат филологических наук. Тайбэй, Тайвань
До востребования
Марина Ивановна,
Пишу вам спустя 100 лет с момента, когда вы сели на поезд до Берлина через Ригу, и покинули Россию. Здесь, в России современной, дела не лучше: люди бегут в Казахстан, Кыргызстан, Грузию, бросают свои дома, вещи, кошек и собак, бегут не из-за кровавой революции, а из-за безумия. Страна сошла с ума, подобно обезумевшей старухе, не пускает в дом своих же близких, кидается в них яростью, ослепла и не ощущает больше очертания предметов и острые углы. Женщины выходят на улицы и пытаются сорванными голосами, наконец-то открыв рот, отстоять своих мужчин, свою свободу, свои права.
Вы точно удивитесь, когда узнаете, откуда я пишу: из Азии, с острова Тайвань, из города Тайбэй, прямиком из 111-го года (в XX-ом веке это место считалось японской колонией). Другими словами, я тот китаец с французского отделения почты, о котором вы пишете в одноименном эссе 1934 года. Вот о чем хочу рассказать вам и спросить в ответ: во-первых, как вы смогли пережить три с половиной года в разлуке с Эфроном без единого письма, не ведая живой он или мертвый? Не страшно ли было вам покидать свой дом и обменивать его на глухую неизвестность? Как вам жилось, будучи «другой» до краев?
Тут, как и там, во Франции 30-х годов двадцатого века, периодически виднеются иностранцы: видны они сразу, как красные тряпки на корриде: длинные высокие и крепкие афроамериканские мужчины, вытянутые и будто бы растерянные американцы, яркие латиноамериканки с копной роскошных волос, подобные местным тропическим цветам европейки с белыми-белыми волосами: каждый раз завидев явных иностранцев, радуюсь, хочется тут же подбежать к ним и начать говорить по-английски. Каждый раз вслушиваешься: вдруг услышишь знакомый восточный акцент или явно не каноническое, шероховатое шеше и нихао, похожее не на журчание горных рек, а на рассыпанную гречку. Но вот о чем мне хотелось написать вам: вы пишите, что иностранец, любой без разбора, ходит под людским гневом, но так ли это, если мы говорим об Азии? Тут напротив: гнева вы не увидите никогда: вместо него во всех и у всех единая заводская надстройка в виде вежливости, она разливается, как приторно сладкий чай в школьной столовой, выдается всем без разбору, не имеет к вам никакого отношения. Гнева не удостоитесь – только одинаковой пластиковой улыбки, как и товарищей по одиночеству не обнаружите, это раньше от одиночества люди говорили, теперь они снимают грустные пятиминутные ролики в своих одиноких квартирах, одиноко едят на камеру, одиноко покупают вкусности в местном магазине и радостно разворачивают их в круглые глаза мобильников, пытаются выживать в тишине. Здесь вы никогда не увидите гнева или слез: только в коротких видеороликах случайных людей, только по видеозвонкам, только на очередных кадрах мобилизованных и еще живых в России. Здесь жить значит быть приятным другим, не докучать им своей чрезмерной эмоциональностью, не беспокоить своими слезами в маленьких переулках, не напоминать им о своем существовании едким табачным дымом: просто существовать на фоне природы-стихии.
Вот, кто тут, на самом деле, главный, вот кто подчиняет себе всех и все: диктует, кому и что делать: мир, в котором ты бесконечно вслушиваешься в подземные толчки, пытаешься обнаружить границу между стихией несколько недовольной и стихией, разрушающей: особенно она очевидна на Горе. Всякий раз смотрю на нее и думаю о вашей горе на берегу Влтавы: вам хотя бы было с кем бродить по ней, мне вот не с кем. Едешь в местном автобусе на самую вершину и тут, на вершине, понимаешь, что гора – стихия, большая, чем любовь или текст, стихия настоящая, органическая, переполненная звуками и живыми существами, стихия, которая задумалась и задержала палец руки на твоей головой – захочет и в миг уничтожит, раздавит, даже не заметит, как недавно я случайно убила дверью маленького геккона.
Вы пишите в письме к Анне Тесковой 1934-го года из маленького французского города Кламар, что живете, как в монастыре или крепости: вот и я живу в своей почти монашеской келье: комната моя вызывает исключительно тоску, ее можно измерить маленькими шагами японской гейши: кровать, стол, шкаф, тумбочка, холодильник, отсутствие кухни и книжного шкафа решительно утверждает, что это место не для жизни, а для временной остановки. Набрать воздуха в грудь и пойти дальше. Азиатские пространства в целом лишены размаха: они не для того, чтобы в них жить, стареть, рожать детей и существовать большую часть времени: они, для того чтобы из них уходить, покидать их утром и навещать вечером, как болеющего друга. Стены покрыты трещинами, как варикозные вены, в них свежа память о землетрясениях, штукатурка, обои и любое другое взбухает от влаги и опадает вместо листвы, всюду, то тут, то там обнаруживаешь, как что-то (кто-то?) ползет, лежит, притворяется мертвым, охотится, существует. Возможно, это так у бедных или не имеющих, не знаю, только к ним и принадлежу, как по крови, так и по судьбе.
Как вы боролись с тоской? Я от нее вою, плачу по ночам, иногда утром и днем не по одному часу, все напоминает мне о любимых, даже то, что не имеет к ним никакого отношения, но теперь я точно знаю, почему в июне 1939-го года вы вернулись в СССР, хотя и знали, что это последний путь. Я бы сейчас тоже вернулась домой, хотя что в моем случае считать домом? Россию, воспитавшую? Азербайджан, протекающий по венам? Разве дом не любое место, рядом с теми, кого ты любишь? У меня в уральском городе, названном в честь женщины, остаются жена и кошка. Предваряя ваш вопрос, отвечаю: жена не только в вечности, но и на бумаге, жаль только, что Россия этой бумаги не чтит. Сейчас материнство доступно не только мужчине и женщине, но и тем, о ком вы писали, как о союзе двух душ без тела: нам еще не довелось, интересно, решились бы вы в таком случае остаться навечно с Голлидэй или Парнок?
Марина Ивановна, что я могу сказать вам, будучи живой, вам – мертвой, то есть знающей и ведающей и без меня: за сто лет Россия совсем не изменилась: бедные все также живут в бедности, идейные покидают дома, мужчины умирают, а женщины таскают страну и детей на своих плечах, поэты и писатели не закончились: все также пишут и говорят, правда немного опасаются говорить и писать вслух. Нынешнее время позволило бы вам выбрать женщину в качестве жены (правда в этой стране только в вечности), война, империя и смерть все также диктуют правила игры, а мы покорно склоняем тела и головы перед жутью, перед гильотиной очередной исторической казни. Люди рассыпались и уже неизвестно, что именно было уничтожено и можно ли это вернуть: на руке повисла нитка, нитка, перевязывающая чемоданы, сжимающая шеи, перетягивающая раненые конечности солдат и случайных мирных жителей: история вопреки любым предсказаниям философа (вам незнакомого, но очень интересного) Фрэнсиса Фукуяма сделала поворот вспять, чем закончится этот виток никому неизвестно. Надеюсь, там, где вы сейчас, не приходится налаживать быт и можно писать бесконечно.
24. Елена Айзенштейн, учитель русского языка, писатель, переводчик. Ленинградская область
«Из ласточек – в колдуньи»: Муза Цветаевой
Слово «Муза» встречаем в словаре почти всякого поэта, и Цветаева не отходит от традиции, впервые применив данное слово по отношению к Ахматовой: «О, Муза плача, прекраснейшая из Муз…». В 1916 году Цветаева представляла свою Музу похожей на Ахматову и на Богородицу, потому что, по ее признанию, глазами Ахматовой на нее смотрели все иконы. Посмотрите на фотографии Ахматовой той поры – и вы увидите Музу Цветаевой. Сама Ахматова в стихотворении 1924 года изобразила Музу милой гостьей «с дудочкой в руке», перехваченной из рук пушкинской красавицы Музы. Муза Плача Цветаевой не играла ни на каком музыкальном инструменте, и единственным ее инструментом была собственная душа. Но Цветаева, конечно, помнила другую Музу Ахматовой – одиннадцатого года: «Муза-сестра заглянула в лицо, Взгляд ее ясен и ярок». Это Муза жестокая, отнимающая, хотя бы золотое кольцо, заставляющая испытывать любовную тоску. Ахматова для Цветаевой 1916 года – такая Муза-сестра.
Как у Пушкина, Некрасова или Ахматовой, у Цветаевой есть стихи, отдельно рисующие портрет ее Музы. Это стихотворение 19 ноября 1921 года, написанное через сто лет после пушкинского стихотворения «Муза» и так же названное. Пушкину во младенчестве Муза вручила семиствольную цевницу, народный духовой инструмент, что-то вроде свирели, на которой поэт исполнял гимны и песни, а Муза иногда подыгрывала ему сама, и все это было наполнено тайным и святым очарованьем, окутано любовью. Отвечая своим стихотворением на пушкинское «В младенчестве моем она меня любила…», Цветаева пишет портрет Музы: «Ни грамот, ни праотцев,Ни ясного сокола. Идет-отрывается, –Такая далекая!» За спиной Музы нет никаких верительных грамот и праотцев (Пушкина?), но даже само стихотворение, его тема сразу создает между Цветаевой и предшествующими поэтами связь. Тем не менее, в этом утверждении – самостоятельность пути, который не подчинен ни литературной традиции, ни «ясному соколу», ни любимому человеку. Муза «идет-отрывается», «такая далекая!» Отметим замечательное стечение двух глаголов: Муза Цветаевой не просто дана в движении, она идет, а затем отрывается от земли и летит… Цветаева видит свою Музу удаляющейся, улетающей. Далекость Музы – не только удаленность от реальной жизни, но и ее чуждость Цветаевой, для которой Муза стала чужой под влиянием жизненных обстоятельств и внутренней перемены. В портрете Музы нарисованы смуглые веки, смуглые от страстей, в то же время смуглость Музы не может не ассоциироваться со смуглым Пушкиным и с «чернокнижницей» Ахматовой («Кем полосынька твоя…»). А строки о платье Музы, с ее неподобранным подолом и с «ошметком оскаленным», с ее «рукою обветренной», еще более роднят ее с Музой Некрасова. Последний образ говорит о том, что Муза если не лает, как собака, то готова оскалить зубы. Этот звериный оскал объясняется суровым временем. Муза «не злая, не добрая, а так себе»… Понятия добра и зла в этот момент жизни творчески трудноотделимы, но главное, что улетающая Муза «так себе», «дальняя». На отрицательных сравнениях, ведущих начало из народной традиции, Цветаева строит портрет своей простонародной Музы: она не злая, не добрая, не плачет, не сетует, и любит того, кто позовет ее, не помнит о прошлом, как птица. Слова «такая далекая», «дальняя», «такую далекую» повторяют в стихотворении корень «даль» и символизируют прощание Цветаевой с ее Музой в начале ноября 1921 года (в Сб. 40 года «Муза» войдет в цикл «Молодость»),. С чем связано подобное прощание? Отчасти с тем, что 1 (14) июля 1921 года Цветаева получила известие от мужа, С. Я. Эфрона, оказавшегося после разгрома Белого движения в Праге. Сам этот факт заставляет посмотреть на все написанное, как на какую-то давнюю историю, и появляется мысль, что необходимо распрощаться с прежней собой. В стихах после смерти Блока и Гумилева 30 августа 1921 года к Ахматовой Цветаева написала: «Соревнования короста в нас не осилила родства…», -- о разделенности поэтической территории между ней и Ахматовой, а также о том, что ее гений «блаженно так и бескорыстно» внимал ахматовскому. Напомним, что эти стихи возникли в ответ на слух о смерти Ахматовой, чем и объясняются строки о том, что Цветаевой придется нести на своих плечах «тягу» «женской лиры». Так что в данном стихотворении Цветаева уравняла себя и Ахматову не только через единый символ творчества, но и через образ «гения»: «Мой гений твоему внимал».
Улетающая птица-Муза должна сменится новым образом, образом Гения, который появится в конце 1921 года в поэме «На Красном Коне»: «Не Муза, не Муза, — не бренные узы Родства, — не твои путы, О Дружба! — Не женской рукой, — лютой, Затянут на мне — Узел…» Обратим внимание на тот же прием отрицательного сравнения. Цветаева настойчиво утверждает свою свободу от Музы, отказывается от женственного воплощения Музы и меняет его на мужественного Гения: «Доколе меня Не умчит в лазурь На красном коне — Мой Гений!» Поэма была опубликована в 1922 году в книге «Разлука». Понятно, почему Цветаевой захотелось посвятить ее Анне Ахматовой. Таким образом она развенчивала любовь к своей поэтической сестре, к Музе Плача, обозначив более высокую Силу, которую она связывала с Гением, с духовным покровителем поэта, который в тот момент соотносился с несколькими существами: и с мужем, и с Евг. Ланном, и с поэтом А. Блоком! Творчество не дружба, оно не зиждется на земном увлечении чужой душой, это союз неземной, духовный. Отказ от Музы – отказ от бренных уз, понимание власти мужского начала. Ее Гений не «ясный сокол», скорее, он похож на Всадника, с кем союз «лют», кто, как Молодец в сказке, заставляет забыть обо всем.
Далее последуют три года творчества за границей и лирики, составившей будущую книгу «После России». В январе 1925 года Цветаева вернется к образу Музы в стихах «Что, Муза моя? Жива ли еще?..» когда почувствует творческий кризис и, завершив стихи «После России», сосредоточится на поэмах. Обращение к образу Музы в тот момент свяжется с ясным ощущением нового творческого этапа и поворота поэтической биографии. В те годы в Германии, а затем в Чехии настоящим гением и «Музом» Цветаевой стал Борис Пастернак, для которого Цветаева и писала лирические стихи книги «После России»: сказку «Царь-девица» Цветаева подписала ему: «Борису Пастернаку — одному из моих муз. Марина Цветаева. 22 декабря 1922 г. Прага».
Любопытно, что с образом Гения, как с Музой, Цветаева попытается проститься в 1928 году в «Разговоре с Гением», и будет это как раз после выхода «После России» из печати, когда ей покажется, что она уже ничего не может написать. Но и тогда прощание оказалось неполным: она напишет поэму «Автобус», «Дом», «Стихи к Пушкину», «Тоску по Родине», «Куст», лучшие свои вещи! А затем переключается на прозу. Муза превратится в Гения, ласточка – в колдунью, но, когда стихи писать станет уже непозволительной роскошью, закончится цветаевский роман с Жизнью, роман со стихами. Жизнь и была романом в стихах.
23. Дмитрий Овчинников, литератор. Новосибирск
«В переулок сходи Трёхпрудный, если любишь мои стихи»
Всё начинается в детстве. И корни творчества гениальных людей, как правило, нужно искать именно в их детских годах. В полной мере это относится к Марине Цветаевой. Её волшебную, музыкальную лирику невозможно оценить и осмыслить в отрыве от дома, где она выросла, от любимой младшей сестры Анастасии и весьма неординарных родителей, каждый из которых оказал на неё большое влияние, оставил в ней частицу своей души и внёс свой вклад в то, что она стала тем, кем мы её знаем – гениальным поэтом и одним из символов русского Серебряного века.
Марина Цветаева родилась 8 октября 1892 года. Получилось так, что за короткий промежуток времени с 1889 по 1892 год родилась целая когорта поэтических величин огромного масштаба, среди которых были Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Борис Пастернак и сама Цветаева. Эти имена в литературоведении часто упоминаются рядом, и отнюдь не случайно. У них было немало общего. Например, всё они с огромным пиететом относились к своему старшему современнику, Александру Блоку, и посвятили ему целые циклы замечательных стихов. Вкладом Цветаевой в эту своеобразную «Блокиану» стал цикл «Стихи к Блоку». Часть из вошедших в него стихов была написана в 1916 году, остальные – в 1921, уже после кончины Блока.
Но всё это будет позже.
Начиналось же всё в доме № 8 по Трёхпрудному переулку в Москве, который, увы, не дожил до наших дней – он был разрушен в революцию 1917 года. Её отцом был историк, филолог, искусствовед, член-корреспондент Петербургской академии наук Иван Владимирович Цветаев. От первого брака с Варварой Дмитриевной Иловайской, дочерью известного историка, у него будет двое детей – дочь Валерия и сын Андрей. Варвара Дмитриевна скончалась от чахотки в 1890 году, в возрасте тридцати двух лет, оставив мужа одного с двумя маленькими детьми. Для Ивана Владимировича это событие стало двойным горем – он лишился любимой жены и замечательной матери для детей. Его терзали сомнения – сможет ли он, человек учёный, не житейский, вырастить и воспитать их в одиночку. Действительно, Иван Владимирович, человек не житейский, был слишком занят научными изысканиями, слишком оторван от повседневной суеты, чтобы эта задача оказалась ему по плечу. Кроме того, в то время им уже владела мечта – открыть Музея изящных искусств в Москве, чему он и посвящал большую часть времени сил. Понятно, что в таких условиях профессор Цветаев не мог полноценно заниматься физическим и духовным развитием детей, и очень скоро он понял настоятельную необходимость вторичной женитьбы. Его избранницей стала двадцатидвухлетняя девушка Мария Мейн. Иван Цветаев во многих отношениях был выдающейся личностью. Дочь Марина впоследствии, в 1936 году, напишет о нём проникновенный очерк «Отец и его музей». Блестяще окончив Владимирскую духовную семинарию, он продолжил обучение в Санкт-Петербургском университете на историко-филологическом факультете. После его окончания преподавал греческий язык в 3-й Санкт-Петербургской гимназии, затем стал доцентом Варшавского университета, защитил магистерскую диссертацию на латыни. Вскоре был приглашён преподавать в Московском университете.
С 1881 года Иван Цветаев работал в Румянцевском музее, а с 1901 по 1910 годы был его директором.
Марина Цветаева писала, что мечта о создании нового музея «началась, может быть, ещё в глухих Талицах, Шуйского уезда, где он за лучиной изучал латынь и греческий. Мечта о русском музее скульптуры была, могу смело сказать, с отцом сорождённая». Так получилось, что Иван Цветаев посвятил этому делу почти всю свою жизнь. Музей изящных искусств имени императора Александра III открылся 31 мая 1912 года, а чуть больше года спустя, 30 августа 1913 года, его не стало. К тому времени давно не было в живых и его второй жены. О ней тоже стоит сказать несколько слов.
Мария Мейн была красивой и прекрасно образованной женщиной, свободно говорившей на нескольких иностранных языках. Но главной любовью её жизни была музыка. Ученица Николая Рубинштейна, она прекрасно играла на фортепиано. Иван Цветаев был гораздо старше её, к тому же, она любила другого, но на предложение профессора ответила согласием.
Этот брак a priori не казался идеальным, но в итоге получился счастливым. Через год после венчания Мария подарила мужу первую дочь – Марину, а ещё через два года родилась вторая дочь Анастасия. Молодая жена с удивительным для её возраста умением распределяла свою любовь между родными детьми и детьми от первого брака мужа, а также была его ближайшей помощницей в деле создания музея, ведя всю его иностранную переписку.
Впрочем, не всё было так безоблачно. Во-первых, Мария ждала сына и хотела назвать его Александром, и рождение дочери стало для неё некоторым разочарованием. Во-вторых, Мария Александровна вскоре поняла, что материнские обязанности станут препятствием для её музыкальной карьеры. Чтобы хоть как-то утешиться, она решила обучить музыке своих детей. Впоследствии Марина с ужасом, смешанным с признательностью, будет вспоминать долгие часы, проведённые за роялем. А мать меж тем была весьма строгой наставницей, перемежая скупые похвалы строгими наставлениями. В музыке Марина делала большие успехи, но через некоторое время мать поняла, что не это искусство есть её главное призвание. Когда дочери было четыре года, Мария оставила такую запись в своём дневнике: «Четырёхлетняя моя Маруся ходит вокруг меня и всё складывает слова в рифмы, - может быть, будет поэт?». Но это открытие не сильно обрадовало требовательную мать, мечтавшую сделать из дочери виртуозную пианистку. Через многие годы Марина напишет о том, что мать, не удовлетворённая тем, как сложилась её собственная творческая судьба, и, чувствуя, что не проживёт долго, стремилась вложить в своих детей как можно больше. И ей это удалось.
Как и первая жена Ивана Цветаева, Мария Мейн умрёт рано, и тоже от чахотки.
Родной дом для Цветаевой всегда был очень важен. До самой смерти она хранила память о просторном, хоть и одноэтажном, особняке, выстроенном в греко-славянском стиле, с фасадом, выкрашенным в цвет шоколада. У ворот, чуть затеняя их, рос «разлапый серебристый тополь», в закоулке немощёного зелёного двора – другие тополя и кусты акаций с пыльными листьями.
С волнением и признательностью повзрослевшая Марина будет вспоминать дом своего детства и посвятит ему проникновенные стихи, написанные в 1913 году:
Ты, чьи сны еще непробудны,
Чьи движенья еще тихи,
В переулок сходи Трехпрудный,
Если любишь мои стихи.
В следующем, 1914 году, началась Первая мировая война, а с ней, по сути, закончилась история этого дома, а вместе с ней, как писала в своих воспоминаниях Анастасия Цветаева, «кончилась наша юность». Марине тогда было 22 года, а Анастасии – 20. Их старший брат Андрей отдал дом под лазарет для раненых, и семья там больше никогда не жила. А вскоре дом и вовсе погибнет в кровавом революционном пожаре. Но сегодня, думаю, никто не станет спорить с тем, что этот дом сыграл колоссальную роль в рождении великой поэтессы Марины Цветаевой.
22. Юлия Старцева, писатель. Санкт-Петербург
Судьба амазонки
«Красною кистью рябина зажглась, падали листья – я родилась» – сто тридцать лет назад, дабы преподать отрицательный урок тем пишущим сёстрам, которые способны его усвоить. Жизнь и смерть МЦ – пример оглушительного, трагического, воистину античного несчастья гения.
И рано ушедшая мать Мусю мало любила, и отец, профессор Цветаев, мало занимался дочерьми, всё больше музеем. Какие-то проходимцы обеих младших рано со двора свели. «Случайное семейство». Из несчастных детей вырастают убийцы – или гении. (Били всё детство по горбу: «не сутулься, урод моральный и физический!» — когда ребёнок вырос, оказалось, за спиной сложены крылья.)
«Главное же — то, что я потом делала с собой всю жизнь — не давали потому, что очень хотелось… Права на просьбу в нашем доме не было. Даже на просьбу глаз».
Первый раз с петли сняли в семнадцать лет, успели родные.
Сочинять, ловить ритмы и рифмы, писать, чтобы услышать при жизни от лукавого урнинга о своей прозе: «…бесчисленные восклицательные знаки, многоточия, вскрики, скобки…» И спустя восемь десятилетий после смерти: «Он мал, как мы, он мерзок, как мы» – девиз толпы.
Филолог Александр Галушкин в статье «"Так жили поэты…": Неакадемические заметки об «академических пайках» отмечал: «в 1922 г. вычеркнутой из списка оказалась Марина Цветаева, и место ее занял малоизвестный и ныне литератор Владимир Вешнев, «беллетрист и критик», представленный на паек одновременно организацией писателей-большевиков «Литературный фронт» и московским Пролеткультом, редактор пролеткультовского же журнала «Горн». В графе, в которой у Цветаевой были перечислены поэтические книги, у В. было проставлено: работа в «Известиях Московского Совета», «Горне» и т.п. Лишение Цветаевой единственного, пожалуй, в те годы средства к существованию возмутило литературную общественность…». При Софье Власьевне, с её ленинским принципом «учёта и контроля», паёк (три тысячи калорий: сахар, селёдки и крупа) непременно заполучит пролетарская, идейно подкованная бездарность. Особливо ежели эта бездарность – муж сотрудницы ГПУ.
Судьи в соцсетях («она убила дочь Ирину, стихи разонравились») не знают, КОМУ давали пайки, пока Марина с малыми детьми варила пшёнку в самоваре. В провинциальных вузах умники-преподы порицают преступные наклонности «про?клятого поэта»: «Цветаева сама записывала свои «покражи в комиссариате»; упоминала, что крала хлеб для голодных детей у друзей, пригласивших ее к столу». Благо, Жар-Птице в небесах здешнего праведного ко-ко-ко и не слыхать.
В любви не везло отродясь («Люблю душу, пол – помеха»). Никто из мужчин не понимал, что перед ним – гений. В науке страсти нежной неискусна. Собой нехороша: грубые руки и лицо с горбатым крупным носом, мужские ухватки, дымит табаком как солдат, резкая речь, а в моде были куколки с губками бантиком, с локонами, в чулочках... Сапфические подруги (Голлидэй – праздник, который всегда с тобой, Парнок, игривее Парни), её бросали. Цветаева слишком вирильна, благородна, как идеальный юноша-рыцарь. Ничего женски-змеиного, «мокрого», текучего, приспосабливающегося, принимающего заданную форму в ее личности не было. В тогдашней женской судьбе главный выбор — это выбор мужа; Зинаида Гиппиус была очень умна и сделала правильный выбор, а вот МЦ непоправимо ошиблась в свои восемнадцать; поэтому Гиппиус своим ключом откроет дверь парижской квартиры, а Марина Ивановна уедет из Парижа в петлю: в Богом забытую Елабугу, где ее рукописями квартирная хозяйка будет топить печь.
Брак, семья – растрата творческих сил: «Марина стирает бельё» Арсения Тарковского, достоевская луковка, подобранная на совдепской мостовой: сгодится Муру в суп (воспоминания Белкиной о цветаевском горе луковом), наконец, то последнее заявление-всхлип «я могла бы работать судомойкой в столовой Литфонда». Как же надо было замучить её, чтобы она мечтала о долговой тюрьме, где можно спокойно писать, а детей бы «разобрали добрые люди (сволочи!)», а муж как-нибудь перебился сам. Скиталица, безумица умудрилась бы по своей тяге к безднам погибнуть и при благополучной общественной обстановке, не токмо на Русской Голгофе.
(Вот в юности чутьё ни Марину, ни Асю не подвело (рассказ «Жених»), а с Эфроном — увы!)
В парижском участке Марина Ивановна смешила полицейских, цитируя Корнеля и Расина, уверяя, что её муж Сергей Эфрон – человек чести и никогда не мог стать агентом преступного Коминтерна и убивать людей... («Эта русская дама – сумасшедшая», сказал комиссар полиции секретарю.) Да просто дура простодырая. О, наш русский Жерар де Нерваль в вечном крестьянском платьице и в серебряных браслетах!
(Хотя покойный Виктор Васильевич Антонов, церковный историк, говаривал саркастически: «Она знала, на чьи деньги живёт».)
Нет, не вижу ничего осудительного в её жизни за чужой счёт. Птице небесной положено кормиться от щедрот Божиих, не заботясь о хлебе насущном. Богемьенка, цыганка…
Не надо Орфею сходить к Эвридике
И братьям тревожить сестёр.
Не стану возлагать бремя невыносимой вины на детей, настрадавшихся от безумного нрава Марины Ивановны. Хотя спасением имени МЦ от забвения мы обязаны Ариадне Эфрон, с неотвратимым предназначением стать архивариусом гениальной матери. Алина судьба, как и судьба младшего брата, вполне ужасна: спасибо дорогому papà и совдеповским иллюзиям «подберёзовиков».
1933. «События наших снов суть стихии нашего существа, не исправленные разумом.
Мне часто снится, что я себя убиваю. Стало быть, я хочу быть убитой, этого хочет мое скрытое я, мне самой незнакомое, только в снах узнаваемое, вновь и вновь познаваемое. Единственное истинное, мое старшее, мое вечное я.
В большие часы жизни это оно осознает, оно решает.
Следовательно —
Я ничего не могу изменить в движении моих стихий, в движении к концу, в движении <не дописано> и т. д., которые вместе и создают меня: мою душу...
Я хочу жить с душой».
(Записные книжки МЦ)
А ведь ей уморенная голодной смертью дочка Ирина петлю («какую-то движущуюся тесёмочку») во сне подавала. Несчастная Марина Ивановна за то преступление сама себе и судья, и палач. И боготворимый Борис Пастернак верёвочку принёс, увязывать чемоданы перед Елабугой. «И верёвочка пригодится».
Из моего ЖЖ yu_sinilga. На вопрос к цветаевскому юбилею 9 октября 2017 года, пять лет назад: «Вы бы ей самой о чем написали?» — ответ незабвенного френда по ЖЖ, филолога Владимира Нехотина: «Ни шагу из Парижу, дура!», в иных мессаджах она едва ли нуждалась». А я ответила тогда: «Я бы Марине Ивановне написала, чтобы разводилась с этим чекистским паскудой Эфроном поскорее, детей сдала на руки доброхотам, одолжила денег и одна уехала за океан. До ста лет дожила бы в Штатах и получила бы бодрой, сухой старушкой, в шелках и жемчугах, Нобелевскую премию».
Но будучи поставленной в невыносимые социальные и личные обстоятельства, она погибла — вероятно, Марина Ивановна и в оккупированном Париже пропала бы, но в Совдепии всё ускорилось, протекло стремительно.
Урок последний — репортаж с петлёй на шее можно вести, когда петля схватила твое певчее горлышко. Не чужое.
21. Ирина Абдрашитова, поэт, философ. Саранск, Республика Мордовия
Два письма
Данное эссе – попытка реконструировать последнее письмо Марины Цветаевой к дочери Ариадне Эфрон и последнее письмо Ариадны к своей матери. Цветаева объясняет логику своей жизни, упуская многое, не проговаривая важное: очевидное, понятное для нее самой и для ее дочери. Ариадна гениальна до простоты своих набросков: до конца не прорисованных, но понятных читателю, воображаемо иллюстрированных ею книг.
«Милая моя Аля!
Муру я оставила все. Свое сердце, последнюю память обо мне. Свою любовь. Ире – ничего. Тебе я оставляю просьбу: не раскрывай моего имени, не говори никому, что я твоя мать. Как тогда, когда я отправляла вас с Ирой в кунцевский приют.
Ты пишешь: «наконец-то мама стала чаще мне писать». Я стану реже тебе писать, точнее перестану совсем. Этот разрыв не вечен. Я знаю, ты понимаешь это. Точно так же, как понимала просьбу: «не называй меня никому». Что нам, этот мир? Чем меньше люди знают, какая истинная связь между нами, тем прочнее она. Любовь – не сыск, любовь – связь. Я ухожу, не чтобы разорвать нашу связь, а чтобы упрочить ее. Мне делается все хуже. Если я останусь, связь уйдет. Так было тогда, когда я отдала вас в приют. Голодать вместе, – ненавидеть друг друга за хлеб. Любовь сильнее хлеба. Ирина умерла без любви и хлеба. Если бы вы остались при мне с Сережей, то Ирина все равно бы умерла. У меня не было ни хлеба, ни любви для нее. Для себя тоже. И для тебя, моя милая. Сейчас у меня много любви. Эта любовь поглощает меня – не выраженная, яркая, убийственная. Я попросила Бориса, чтобы он позаботился о тебе. Хотя он и так добр с тобой. Но мне хотелось просить: его, Россию, Мура, Господа, Богов. Просьба – это связь с миром. Это любовь. Просьбы наполняют меня светом, верой и надеждой. Ответ не имеет значение. Имеет значение только мой свет, который, я знаю, ты пронесешь через всю свою жизнь. Свет прошения, покаяния и смирения своей матери. Я попросила у Бориса бечевку, чтобы связать книги. Мы с Муром переезжаем. Он чуть позже. Я – сейчас. Ты пишешь, что зима подобна двуцветной графике. Теперь я тоже люблю свои прожитые зимы. Будто ты их нарисовала углем по белому листу. Аскетично, экономя материал и душу для меня, твоей матери, для будущих набросков. Экономия – это надежда на будущее, на жизнь. Я решила не экономить, отдать все сразу. Я всегда отдавала себя, думала, что без остатка. Но остаток был, потому что я жила, продолжала бороться. Мой остаток превращался в целое. Потом целое иссякало до малого, до десятины, которую я не отдавала никому: ни церкви, ни детям, ни Сереже. Моя десятина принадлежала только мне, в которой жил Бог и превращал десятину в целое. С помощью своей математики я решала жизненные задачи. Начинала с уравнения, а получались неравенства. Оставляя для себя, я лишала любящих меня целого. Иногда целой жизни. Я знаю, ты никогда не винила меня ни в чем. Не вини и сейчас.
Твоя Марина.»
Ответ Ариадны Эфрон.
«Милая Марина!
Борис заботится обо мне: присылает переводы. У него почерк похож на журавлиный клин. От его писем веет теплом и моим детством. Как я люблю Вас, моя Марина!
И слыша продолженье монолога,
на колыбели рук относится дитя,
во сне мелькает:
«что мышление? – безвольно
и чувства – зря».
Завидуя немного малышу,
тугую нить повествованья вóщу.
Торшер горит до самого утра:
льет свет на записную книжку
и летящий журавлиный почерк.
Мне представляется, что у Бориса именно так: льется свет на круглый стол, за которым сидят близкие ему люди. Рядом сидит ребенок, внимательно слушает философские разговоры и тихонько засыпает. Ребенок – это я. Во сне я вижу продолжение беседы, притом точь-в-точь, какое происходит в реальности. Иногда видится, что я – взрослый собеседник Бориса. Так оно и есть: я – твой, а ты – мой ребенок, Марина, которого я не уберегла, так же, как не уберегла меня ты. Я вспомнила давнюю загадку: «В комнате горело пять свечей. Четыре из них потушили. Сколько свечей осталось?» Марина, остались четыре свечи, пятая догорит до конца.
Как мне сберечь не убереженную тебя, Марина? Я задумала невероятное и особенно отсюда кажется невыполнимое: собрать твое наследие. Ты уже ничего не напишешь, но каждая моя находка будет частью тебя, восполняющая будущую тебя.
Борис смешной! В каждом письме извиняется, что пишет не часто. А на самом деле часто! Просто я пишу чаще. И в самом деле, что остается тут еще делать?! Я много работаю, но ни с кем не могу поговорить так, как хочу. Только с тобой, Марина, и с Борисом. Каждое мое письмо – это разговор с вами. Если посчитать, сколько раз мы могли бы поговорить и сколько раз не поговорили, то мои письма не восполнят этот счет. А теперь... Я могу говорить с тобою каждый день, каждую минуту, как, впрочем, я делала это всю свою жизнь. Но теперь я знаю, что ты всегда рядом и слушаешь меня. И возможно, только меня.
Твоя Аля.
P.S. Вместе с письмом посылаю набросок нашего Мура. Уголь я закрепила молочной сывороткой. Наверное, зря. Как бы в пути письмо не съели собаки или мыши. Как же я буду дальше жить, Марина?»
20. Елизавета Родионова. Тамбов
Куда течет Ока?
Лениво движется Ока
Колокола звонят в тени,
Спешат удары за ударом,
И всё поют о добром, старом,
О детском времени они.
Изменение неизбежно. Течение времени неумолимо, также как и течение реки. Сама Ока течет и впадает в Волгу, а куда она течет в цикле Марины Цветаевой, где, к счастью, это течение может быть прервано рефлексией, то есть воспоминаниями о счастливом детстве, когда у тебя ещё вся жизнь впереди и ты еще, словно жёлторотый цыпленок познаешь этот мир. А может быть, Ока течет в пропасть, в светлое будущее, плавно перетекая в море? Мотив движения как выражение жизненного пути особенно популярен в литературе. Но каким его видит Цветаева?
Всё начинается с перемещения и им же заканчивается. Мы оказываемся в Европе, чуждой лирической героине, об этом говорят строки: «тёмный вальс, «немецкий и простой», впоследствии контрастирующий со светлым «милым» лугом, «зацветшей куриной слепотой». Это отсылает нас и к мотиву бледно - жёлтого цвета. Цвет, движение наталкивают меня на фоновый образ цикла, на пейзаж стихотворений. Говоря о мотиве цвета, Цветаева неоднократно использует слово «золотой» в своем цикле.
Милый луг, тебя мы так любили,
С золотой тропинкой у Оки…;
… (Волшебство немецкой феерии)
Ах, золотые деньки!
Где уголки потайные;
… (Ах, золотые деньки)
Ах, золотая дорога!
По бокам молодые стволы!
… (Ах, золотая дорога)
Золото ассоциируется с теплом, солнцем, летом, приятными воспоминаниями. Дальше нас отправляют в мир, наполненный звуками и движениями, и мотив вечного двигателя прослеживается во всем цикле:
Меж стволов снуют автомобили, -
Золотые майские жуки.
Лично для меня, майские жуки, как символ весенней природы, зарождения новой жизни и человеческого пути. А строчкой выше Марина Цветаева пишет о «снующих» автомобилях, как символах новейших технологий, высшего разума, искусственно сделанного. Наблюдается оппозиция звука автомобиля как изобретения человека к насекомым. Здесь противопоставляется человеческий мир и природа. Говоря на тему движения и пути, Цветаева в самом названии «Ока» подразумевает течение. И по всему циклу идёт линия течения, иногда с волнами, иногда с тишью и гладью.
К Богу идут облака:
Лентой холмы огибая,
Тихая и голубая
Плещет Ока.
Детство верни нам, верни;
…
Летние дни.
Автор снова играет с цветом: «голубая», играет со звуком: «тихая», играет с движением: «плещет». Начинается противоречие, если река тихая, со штилем, но она плещет. Словно периодами накатывает ностальгия по приятному – по детству, по беззаботной поре. Движение прослеживается такое же чистое, как и цвет. Марина Цветаева обращается к теме рая, Бога, «архангельских крылий». Почему? Потому что автор хочет подкрепить образ светлого, родного, тёплого. Сразу вспоминается деревенский беззаботный пейзаж, но так ли все однозначно?
Что мне трепет Архангельских крылий?
Мой утраченный рай в уголке,
Где вереницею плыли
Золотые плоты по Оке.
Это даёт четкое понятие того, что мы теряем. Усиливает трагичность. А теряем – целый рай, целый мир. После такого недосказанного завершения начинается мотив развития спокойствия, тишины. Постепенно накатывает волна умиротворения, но не полное осознание того, что та сладкая пора детства – ушла… Лирический герой по-прежнему остаётся в поисках мальства:
Ранее детство верни мне
И березки на тихом лугу.
Дальше мы предполагаем, что вскоре начнется кульминация. Я считаю, что следующее стихотворение «Бежит тропинка с бугорка» цикла «Ока» полностью оправдывает кульминационный эпизод, которое становится эпицентром движения. В самом начале сильного течения не наблюдается: «бежит тропинка с бугорка», где используется уменьшительно-ласкательный суффикс, поэтому «тот самый бугорок» даёт понять, что движение не значительно. «Все так же сонными лугами», подобранная метафора выступает, как олицетворение дымки, затуманивания, ленцы. В подтверждение этого идёт следующая строчка «Лениво движется Ока» , не накатывают волны, полный штиль… И резким накатом приходит 3 четверостишье стихотворения:
О, дни, где утро было рай
И полдень рай и все закаты!
Где были шпагами лопаты
И замком царственным сарай.
С придыханием, с восклицанием! Нас поворачивают снова на тему рая. Герой описывает состояние души, что и в полдень, и в закаты, в детстве хорошо. Нам не нужен королевский замок – нам достаточно обшарпанного сарая с лопатами, вместо шпаг рыцарских…
И после такого бурного движения в кульминации, нас снова возвращают в ту спокойную реальность, где происходит умиротворение и принятие.
Куда ушли, в какую даль вы?
Что между нами пролегло?
Всё так же сонно – тяжело
Качаются на клумбах мальвы…
Думаю, что Марина Цветаева, дабы улучшить восприятия легкой задумчивости и недосказанности, оставляет в конце стихотворения многоточие, чтобы читатель смог погрузиться в содержание ещё лучше и настроиться на прочтение следующего.
В светлом платьице, давно – знакомом,
Улыбнулась я себе из тьмы.
Старый сад шумит за старым домом…
Почему не маленькие мы?
Свет, который был в начале пути, постепенно превращается в тень, тьму: «Улыбнулась я себе из тьмы». И это не случайно, ведь у каждого начала есть свой конец. Марина Цветаева работает также с противопоставлением старого – нового, показывая, что чем старше становимся, тем начинает всё казаться таким старым, таким обыденным. «Старый сад шумит за старым домом». И вот это сожаление переходит в следующую фразу – риторический вопрос. «Почему не маленькие мы?» Время идет; путь человека становится таким однообразным и, возвращаясь к стихотворению «Бежит тропинка с бугорка», взрослому человеку уже сарай кажется обычной развалюхой, а лопаты – предмет быта для ведения хозяйства. «Почернела дождевая кадка» - постепенное затемнение, осознание того, что детство уходит… «Заросли тропинки на дворе…» - читается с замедлением темпа, пейзаж выходит на первый план.
Если дорога, которая для нас была важна, - зарастает, значит, мы выходим на то самое начало конца. Этот период очень схож с течением Оки. У каждой реки есть начало и конец, исток и устье. Также и в жизни человека. Мы словно повторяем этот процесс у природы. «По Оке минувшее плывёт…» - утрачено главное - детство. Течение реки – молниеносный процесс, и если отпустим в воду – произойдет то самое взросление, о котором лирический герой цикла боится думать, ведь в детстве намного все проще; «трава зеленее», «солнце ярче». Периоды жизни полностью отражаются в этом цикле, а сопровождает нас Ока…
Для каждого человека своя река. Она течет в разных направлениях, а какой она будет – решать только нам. Течение неизбежно, как и жизнь. Период беззаботной поры проходит так быстро, что мы иногда даже не замечаем, что течение жизни нас несёт ближе к устью. Ока в цикле Марины Цветаевой течёт также быстро (без всякого сожаления), что порой мы едва можем это уловить. И вот мы уже несемся по этому пути, преодолевая все преграды. Мы находимся в растерянности, ведь молниеносно проскакивают все воспоминания. Позже понимаем, что течение нас все-таки унесло и плыть против него невозможно.
19. Александр Чанцев, писатель. Москва
Пчелиные обои
Тире у МЦ – как отталкивают, притягивая, любовника.
Требуя всего и больше.
Сама же она – между этими двумя (да и часто больше) страстями, в них. Между. Тире.
Такая антиномия жеста, как в побуждении и указании:
Страннице – сон.
Страннику – путь.
Помни. – Забудь.
(Выходит.)
(«Метель»)
Отдавала и себя. Всем любовям, дружбам, дружбам-любовям. Отцу, Наполеону, сыну, городам.
«При виде его Дама поднимает голову и – полузакрыв глаза – столбом – как лунатик – идет к нему на встречу» («Червонный валет»).
Мои кольца – не я: вместе с пальцами скину!
Моя кожа – не я: получай на фасон!
Гастроному же – мозг подавай, сердцевину
Сердце, трепет живья, истязания стон.
Мародер отойдет, унося по карманам –
Кольца, цепи – и крест с отдышавшей груди.
Зубочисткой кончаются наши романы
С гастрономами.
Помни! И в руки – нейди!
(«Автобус»)
Зубочистка – не в тех ли толстых пальцах, что «как черви, жирны»? Или в тонких пальцах виконта Эфрона, вернейшего из предателей?
Чума Ума
Свела умы
С последнего ума.
Где здесь Восход?
И где – Закат?
Смерч мчит, -- миры крутя!
Не только головы, дитя.
Дитя, -- миры летят!
Кто подсудимый? Кто судья?
Кто здесь казнимый? Кто палач?
Где жизнь? Где смерть?
Где кровь? Где грязь?
Где вор? Где князь?
(«Фортуна»)
Нищенки просят, юродивые княжны – даруют. Опальные. Жестом самого безвозмездного дара. Желая в ответ только одного – самого сурового отказа или самого глубокого, under my skin, принятия. Всего. До – для – бесконечного потлача: ответный дар на безвозмездное должен – и не может – его превзойти – ибо в ответ на него следуют еще один перекрывающий. И так до бесконечности, в которой и есть весь смысл.
И хуже, когда не берут, чем когда не дают.
Так и ее – ходящая по просторам интернета, иногда столь же бескрайним и бесприютным, как русские провинциальные дали осклизлой осенью, записка властям с просьбой взять хотя бы посудомойкой (и даже в этой просьбе – дар себя в жертву) – государство просто не взяло. Мужа, сына взяло и употребило. А ее повертело, помарало, как ту записку – и смяло-выкинуло. Мимо урны. Гордой – горький укол, рапира сквозь защиту.
(Это вообще эффективная политика против людей с большим чувством собственного достоинства – опробовано на Булгакове.)
Хотя тяжелее еще – что и ей взять невозможно. «И в руки – нейди!» Как в тех же любовных делах, так и, можно предположить, в отношениях с государством. Отдала и себя – не видя под собой крест – от него отказалась: самоубийц хоронят без крестов же.
Прочертила свое последнее тире – между собой и небом. Притянула, как шею в небо вдернула, и оттолкнула, как чурбан под собой. Веревкой – символ податливой мягкости и смертельной твердости. Нарисовала еще один свой знак – восклицательный.
Он же больше для конца подходит. Это эрегированное тире. Тире, раскачивающее внизу точку-маятник.
Предсмертную записку относит, как с рябины лист. И до сих пор, ставя тире в местах неочевидных чувств, отдаем оммаж ранней-давней любви – МЦ.
Да и, к примеру, что на гербе Наполеона были пчелы, я помню не из-за него, а потому, что МЦ, в любви к нему, просила обить свою комнату юницы такими. В августе в Елабуге ее вполне могла проводить одна. Ведь пчелы, и кроме своей полосатой окраски, есть своеобразное тире, и недаром в цвете такси, курсируют – между небом и подземным, потусторонним, миром мертвых (сокрытое меда и улья, колумбарий сот).
Их пища – время, медуница, мята.
Возьми ж на радость дикий мой подарок –
Невзрачное сухое ожерелье.
Из мертвых пчел, мед превративших в солнце.
Мандельштам знал, что «нам велели пчелы Персефоны». А постюнгианец Натан Шварц-Салант в «Нарциссизме и трансформации личности» называет персефоноподобными души тех, кто находится (ли) в страдании в поиске собственной идентичности, цельности личности.
Цельность, впрочем, бывает и в сломанном тире. Цельность разрыва просто считывается иной системой мер и весов.
18. Ирина Иваськова, прозаик. Анапа
Тире, крест, плюс. О Марине
Добавить к тире поперечную перекладину – выйдет крест. Или плюс – всё это её, Маринино. Всё, что с ней – не поднять, не унести – громоздкое, угловатое, слишком крупное и обжигающее. Раскалили в неведомой гигантской печи и вручили хрупкой женщине – неси, покуда можешь, и свой собранный из тяжёлого металла гений, и беду – вместо долгой жизни и страстной любви.
А я всё думаю, каково было ей, любящей летящие ткани, ветер в волосах и вообще всё летучее, лёгкое, справляться со временем и пространством, не жалеющими никого и никогда. Опускается на плечи ночь, сгинула где-то вишня-Сонечка, умерла Ирина – не осталось ни ветра, ни летящих тканей, а только беспощадный к поэту быт, унизительный и хмурый, и огромная вина перед самой собой – за то, что так мала, слаба и тиха. О, да – я думаю, ей, кажущейся нам такой громкоголосой, мужественной – отчаянно не хватало в себе мощи и звука. Оттого и бросалась, как в пропасть, к любому, кто хоть чуть мог отразить и увеличить её громкость. Но всё – впустую. О, да – будь она всемогущей, будь её слово – законом, кто знает, не летали бы мы сейчас по небу в шёлке и облаках, и не стал бы целый мир – песней. Пишешь о ней, и сыплются из-под пальцев тире, и сбиваешься в Алино – О, Марина…
Так хочется появиться там, где она ещё жила – не сдавшаяся, но уже уставшая, и изъять её оттуда, дать отдых и тепло хоть на день, на час. Или сделать её – огромной, вот бы стала она неуязвимым великаном, бессмертным и бесстрашным, и всех-всех спасла бы и спаслась сама!
Но время упрямо идёт вперёд по прямой, хотя мне иногда кажется, что её – Маринино время – шло вверх. И когда очутилась она так высоко, что держать её могла одна любовь – никакой любви рядом не оказалось. Были люди, самые обычные – и этим страшные, серые дощатые стены, тесные комнаты, какой-то грубый ситцевый мир, кончающееся лето, а впереди – ни звука, ни песни, ни полёта. И тире – конечно – постоянно рядом. Добавишь и сдвинешь чуть вбок поперечную перекладину – выйдет упавший крест, оставишь перекладину в центре – плюс. Понимай как знаешь, но крепи, как можешь, прибавляй к себе и к миру – гибнущих людей, исчезающие страны, уходящую красоту. Могло ли хватить её – невысокой, суровой, странной, нелюбимой, упрямой, наивной и никому, никому, никому не нужной?
Тире, крест, плюс. Слишком остро, слишком тяжело, слишком жестоко. Там, где она сейчас, должен быть только ветер и свет, а между ними лишь соединительная ткань стихотворения, что нежнее паутины и прочнее любого металла.
17. Ольга Левадная, поэт
Сумерки
Марине Цветаевой
Обхватив руками колени, она сидела на узкой железной кровати, то раскачиваясь из стороны в сторону, то прижимаясь в плотную к холодной стене ветхого дома.
Глаза Марины были закрыты, но это не мешало ей видеть за окном белое солнце и низкие-низкие тучи.
– Умереть?! А может быть, просто никогда не надо было родиться? Жизнь – это место, где жить нельзя, – подумала она.
Тяжело поднявшись, поэт нервно зашагала по маленькой комнате. У калитки дома напротив старая баба жевала и жевала черный ломоть хлеба, посыпанный крупной солью.
Марина упала на кровать, уткнувшись лицом в подушку, и зарыдала...
Приоткрылась дверь.
– Соседка, ты дома? Давай морковного чайку с молоком попьем! Я оладьи напекла.
Никто не отозвался.
Хозяйка вышла на улицу и побрела к реке. Она знала, что Цветаева любила подолгу сидеть на берегу и смотреть на воду.
– Господи, да куда же она подевалась! – Анастасия Ивановна в наступивших сумерках так и не разглядела Марину.
Командировка в Елабугу заканчивалась, но женщина еще не успела посетить могилу Марины Цветаевой. Решив, что сделает это в день отъезда, устало закрыла глаза и мгновенно уснула.
В небольшом номере гостиницы незнакомка присела на край кровати. В ней едва ли можно было узнать Марину.
– Не надо, не приходи. На кладбище никого нет. Все приходят туда только по большим праздникам, а я и в праздник не могу... – прошептала она.
Уходя, Цветаева неожиданно резко обернулась.
– Пусть будет у тебя дом в счастье и счастье – в доме! Прощай…
16. Галина Аляева. Красногорск, Московская область
«Белогвардейка» и «Итальянец»
Летом 1918 г. Марина Цветаева напишет: «Белогвардейцы! Гордиев узел / Доблести русской!..»
Пройдёт немного и её саму назовут – «белогвардейка». Произойдёт это в критической статье публициста, писателя, литературного критика Михаила Осоргина «Владимир Маяковский. Два голоса». Из названия статьи понятно, она посвящена «исключительно даровитому» Маяковскому. Но «когда пора политических оценок пройдёт, и художественная критика снова попробует быть беспристрастной, тогда, за отметеньем поэтического мусора, в числе оставшихся окажутся на равной степени признания и «белогвардейка» Марина Цветаева, и «коммунист» Владимир Маяковский – оба наиболее сильные, хотя и «гражданские», поэты последних лет».
Осоргин о Марине Ивановне будет писать ещё не раз. Не всегда лестно – «вечно влюбленная институтка», подчас не совсем справедливо – «известная доля их писаний («штучки» Ремизова и половина прозы Цветаевой) совершенно не интересны многим из тех, кто вполне способны любить, и понимать, и ценить подлинную их литературу и поэзию», но неизменно в какой-то мере «дружески», потому как с первых дней знакомства относился к ней, как к «любимому поэту».
Информация, как познакомились или впервые увиделись два выдающихся представителя Серебряного века, не сохранилась. Будем отталкиваться от встречи литераторов в московской Книжной Лавке писателей, описанной Ариадной Эфрон в книге «О Марине Цветаевой. Воспоминания дочери».
Первое и единственное в своём роде писательское книготорговое предприятие на паях была создано в сентябре 1918 года, когда многие представители пишущей интеллигенции оказались на грани выживания.
Марина Цветаева посещала Лавку нечасто. Писатели, занявшиеся торговлей, её «отшатывали». «Лавочники» это чувствовали и недолюбливали Марину Ивановну, «за исключением, пожалуй, Грифцова и Осоргина». Но жить как-то нужно и «тощего приработка ради» она приносила книги на продажу, иногда с автографами на комиссию. Через лавку она продавала и свои рукописные книжечки стихов.
«Подходим к Лавке писателей. Марина крестится, хотя церкви никакой нет. «Что Вы, Марина…» – «Аля, как ты думаешь, не слишком ли много я писателям книг тащу?» – «Нет, что Вы! Чем больше, тем лучше». – «Ты думаешь?» – «Не думаю, а уверена!» – «Аля, я боюсь, что у меня из милости берут!» – «Марина! Они люди честные и всегда правду скажут. А если берут пока, то это от самого сердца».
Марина воодушевляется, но не без некоторого страха входит. Она здоровается с галантностью и равнодушием. <…> Кто-то гладит меня по голове. Испуганно поднимаю глаза: передо мною стоит молодой человек с веселым лицом, это Осоргин, «итальянец».
Цветаева и Осоргин октябрьскую революцию не поняли и не приняли.
11 мая 1922 года Марина Ивановна с дочерью Ариадной уедут в Берлин.
Осоргина уехать вынудят. В тот же год, что и Цветаева, только осенью, Михаил Андреевич покинет Россию на «философском» теплоходе. В Германии он почти сразу же вольётся в литературную жизнь эмиграции и начнёт сотрудничать в том числе и с журналом «Современные записки». Первая его статья выйдет 7 декабря 1923 года. К этому времени Марина Ивановна уже будучи автором журнала и проведя всего семьдесят семь дней в Берлине, покинет город, посвятив ему стихотворение.
Осоргин пробудет в Берлине немногим больше и в другом эмигрантском журнале «Современные записки» о творчестве поэтессы в тот период напишет вот так: «Если здесь как будто ярче расцвела муза Марины Цветаевой, то этим она обязана опять-таки Москве и пережитому в тяжкие годы; начатое там – здесь было лишь доработано и отшлифовано в сравнительном покое…».
Париж.
Встреча Цветаевой и Осоргина во Франции произойдёт на благотворительном вечере в пользу нуждающихся русских эмигрантов, устроенном Комитетом помощи ученых и писателей. На «русском» Новом годе в отеле «Лютеция» будет много «живых знаменитостей» и «оживленное участие» в вечере примет Осоргин. Возможно, именно на этом вечере состоится договоренность о написании Михаила Андреевича статьи о поэтессе, но «несомненно, по просьбе самой Цветаевой».
Обширная статья «Поэт Марина Цветаева», в самом начале которой будет рекламироваться первый вечер Марины Ивановы перед парижской публикой, выйдет 21 января 1926 года в газете «Последние новости».
Писатель назовёт Марину Ивановну «поэт интересный и не общедоступный»; «среди поэтов живых, творящих, ищущих, способных к движению, не топчущихся на месте и не робких – лучший сейчас русский поэт»; «величайший искусник и изумительный мастер стиха».
Литературный вечер прошёл, как «огромная прекрасная победа» Марины Ивановны. Именно так отзовётся о нём В. Б. Сосинский, примечательная личность Серебряного века и близкий друг Осоргина. «М. И. читала вначале стихи о Белой Армии. Во втором отделении – новые стихи». В лице Сосинского «Цветаева нашла преданного друга, не только восторгавшегося её стихами и всегда готового помочь». Но если Цветаева не ценила и очень быстро разрушала отношения с людьми, с которыми когда-то была дружна, то Осоргин Владимиру Брониславовичу, сражавшемуся в Иностранном легионе против фашистов и, будучи раненным попавшему в плен, два года посылал продовольственные посылки.
В марте 1926 г. в брюссельском журнале «Благонамеренный» выйдет известная статья Цветаевой «Поэт о критике». В литературных кругах, особенно у критиков, она вызовет быстрый и практически однозначный ответ, в том числе и у Осоргина. Уже в апреле выйдет в «Последних новостях» его статья «Дядя и тетя».
Михаил Андреевич верен себе и не меняет своё мнение – «написана очень талантливо», но раздраженно упрекает: «решительно нельзя мириться с отсутствием минимума словесного целомудрия по поводу собственных дел и делишек...» Марина Ивановна тут же поцветаевски среагировала. В письме Д.А. Шаховскому от 3 мая 1926 года напишет: «Это наши с Вами слезы по поводу статьи Осоргина. <…> Осоргин – золотое сердце, много раз выручал меня в Рев<олюцию>, очень рада, что – посильно – вернула».
Практически с первых дней в Париже семья Цветаевой начинает бедствовать. В 1933 организуется Комитет помощи Марине Цветаевой. Михаил Осоргин не остается в стороне, он принимает живое участие в работе Комитета – ведёт сбор денег и помогает из личных.
Цветаева вернулась в Россию. Когда после побега из Болшева поэтесса в полном отчаянии обратится в Литературный фонд Союза писателей СССР. Этот Союз будет организован в 1932 году, как правопреемник Всероссийского союза писателей, у истоков которого когда-то стоял Михаил Андреевич Осоргин. Литфонд выделит Марине Ивановне две бесплатные курсовки на два месяца в Дом творчества писателей в Голицыне.
Осоргин в это время бежит от гитлеровских войск. Он поселится в местечке Шабри. Тяжело страдая от сердечного заболевания, продолжит работать.
«Итальянец» Михаил Андреевич Осоргин умрёт 27 ноября 1942 года в полной нищете, похоронят его в Шабри, на маленьком безымянном сельском кладбище.
«Белогвардейки» Марины Ивановны Цветаевой уже не будет больше года.
15. Анна Комарова, ученица АНО ОШ "Центр Педагогического Мастерства". Москва
Аудиоспектакль «Warum* всё так вышло?» Основано на биографических и автобиографических материалах о жизни и творчестве М.И. Цветаевой
Мученический табурет
Все ноты ринулись с листа, все откровенья с уст…
/Звучит фортепьянная пьеса «Warum» ор.12 Шумана, затем постепенно стихает, сменяясь шелестом летней травы и разговором/
Четырнадцатилетняя я стою у постели больной матери. Лето. Она уже совсем не встаёт с кровати, почти не играет на рояле. Я хочу разговаривать с ней.
– Мама, почему у тебя «Warum» выходит совсем по-другому?
– Warum – «Warum»? – улыбнулась мне она и слабо закашляла. – Вот когда вырастешь и оглянешься и спросишь себя, warum все так вышло – как вышло, warum ничего не вышло, не только у тебя, но у всех, кого ты любила, кого ты играла, – ничего ни у кого – тогда и сумеешь играть «Warum». А пока – старайся.
Это был последний месяц её последнего лета.
***
/Звуки Waltz in D Flat Major op.64, n.1 Minute Waltz Ф.Шопен/
Маленькая фигурка шестилетней девочки Муси внимательно следит за тем, как по бело-чёрным «зубам» рояля двигаются тонкие пальцы матери. Клавиши - это лестница, поднимающаяся прямо из-под материнских рук, где белые ступени весёлые, а чёрные – грустные, по которой сбегают ручьи только что родившейся Музыки. Ребёнок смотрит на громадного зверя-зубоскала, на чьём чёрном боку золотыми буквами высечено «Бэккер», и чувствует священный трепет.
Девочка знакома аж с целыми пятью «зубоскалами». Первый, за которым часами томится. Второй – тот, который она видит сейчас – и наслаждается прекрасной игрой. Третий – «подрояль», под которым часами сидит. Он словно дно океана, но не только из-за разливающихся над головой звуков, но и благодаря отражениям на его чёрном зеркальном брюхе. Четвёртый – над которым она стоит, погружается в его твёрдость и глубину. И, наконец, пятый рояль – это его раскрытое нутро, дрожащие струны.
/Прекращается мелодия, теперь слышны гаммы/
Мать заканчивает играть и сажает на табурет ребёнка, ставит за ней метроном.
- До, Муся, до, а это – ре, до-ре...
Девочка начинает играть: «Дорэ, Реми…». С нотами не пошло. Клавиши есть, а нот нет. Вместо них на строчках сидят воробушки, которые слетают со своих веточек, когда нажимаешь на клавишу. Они мешали, «сбивали с рук», они совмещали в себе страх нажать и страсть нажать. Муся играет всем телом, всем нажимом и всем отвращением к игре.
/Отчётливо через звуки гамм проступают равномерные удары метронома/
Метроном – это Смерть или гроб, заколачивающий в себя Музыку, как мертвец нависает над живой душой. Щёлчки словно отстукивали удары сердца до окончательной его остановки или это чьи-то эхом раздающиеся тяжёлые шаги?... Девочка пугалась, впадала в ступор и ничего не могла делать, кроме как механически нажимать на клавиатуру.
/Гаммы и метроном остаются где-то позади, слышен удаляющийся топот ножек/
Эти страшные щелчки-удары ещё долго раздавались за спиной, догоняли, но Муся спасена, она в комнате сестры Валерии. Перед ней запретный шкаф, содержащий запретный плод. Сине-лиловый том, собрание сочинений А.С. Пушкина. Он кажется огромным, что вот-вот раздавит, он стоит высоко, что не дотянуться. Словно смерть Кощеева. Он для неё – тот самый Пушкин, который висит на стене маминой спальни, заключенный в раму, который возвышается на площади. Девочка пряталась и читала в темноте, практически в этом шкафу. Её завораживали свободные как степной ветер «Цыганы», любовь к любви Татьяны и Онегина и уводящий в эти литературные дебри Вожатый… И стихи, обращающиеся в стихию, в море, на которое взирал сам Пушкин.
И тогда Муся брала лист бумаги и начинала писать. Сначала переписывала стихи Пушкина, непременно ставила кляксы и начинала заново. Потом стала пробовать своё. Своё. А Пушкин, который не покидал её всю жизнь, словно бы стоял рядом и наблюдал, как измазанные чернилами ручки что-то пишут на бумаге. Она писала и по-русски, и по-немецки, и по-французски. Тишину и темноту комнаты нарушал лишь скрип пера и пыхтение. Чернильные буквы, водящие свой хоровод, были совсем не похожи на тех съёжившихся воробушков. Наоборот олицетворяли размеренное течение…
- Муся! – входит возмущённая мать, всплёскивая руками. – Снова ты сбежала!
Тогда она берёт девочку за руку, чтобы отвести обратно к роялю, но удивляется черноте её ручек и начинает оттирать их белым платком. Потом всё-таки справляется со стойкими чернилами и возвращает дочь в комнату для окончания урока. Снова слышны монотонные щелчки метронома и гаммы.
/Стук прекращается, теперь слышен шелест переворачиваемых страниц/
Спустя несколько часов я заканчиваю играть (а Вы, читатель, наверное, уже догадались, что Муся – это я в детские годы), с облегчением спрыгиваю на вожделенный пол, что вызывает недовольный возглас матери:
- Нет, ты не любишь музыку. Ты музыку не любишь…
Отчего же? Я любила и люблю музыку, просто она у нас с матерью была разная. Моя «немузыка» была просто иной, отличной от её. Мать требовала отдать всю себя, всё своё существо игре без остатка. Ценой этому были мамина и моя жертвы, этот мученический табурет, моя Голгофа.
Весь дом был переполнен лейтмотивом Музыки, впоследствии обернувшейся Лирикой, через призму которой я оцениваю всю свою жизнь, окунаю её в стихи и оттуда наблюдаю. Моя лирика была моим поэтическим дневником, наполненным искренностью, которую я не могла отдать в жертву Музыке и матери. С такой матерью у меня не было выбора, кроме как стать поэтом. Есть силы, которых не может даже в таком ребенке осилить даже такая мать.
Примечания
На основе эссе «Мать и музыка» и «Мой Пушкин»
*Warum (нем.) – почему.
Бэккер – русская фортепьянная фирма, основанная Я.Д. Беккером (1851—1901).
/…/ - сопровождающие звуки
14. Елена Нигри
Дом в Трехпрудном
Так уж получилось, что Марина Цветаева и все, что связано с ней, окружает меня со всех сторон. Знаете, как попадаешь в дождь? И он стоит стеной вокруг тебя и не выйдешь из него. Так и тут. Пойду ли направо – там Трехпрудный переулок, где она родилась и жила с родителями, младшей сестрой Асей и сводным братом Андреем– домик был хоть и одноэтажный, но в одиннадцать комнат, со своей прачечной. Пойду ли налево –там храм Иоанна Богослова, где ее по преданию, крестили ребенком. Дальше –Тверской, по которому она шла «к Пушкину», что стоял в конце бульвара, и меряла его «мизинным младенцем». Пойдешь по Тверскому назад –выйдешь к храму Большое Вознесение, где ее отпевают теперь каждый год 31 августа. Правее, на Патриарших прудах – она каталась на коньках, а потом переехала с мужем в Борисоглебский, где прожила шесть очень тяжелых лет и куда к ней приходил князь Шаховской…
Музей Цветаевой в Борисоглебском, конечно, уникальный -сразу чувствуешь, что это ЕЕ дом, и ничей больше. Особенно место, где стоял ее письменный стол с видом во двор - сразу вспоминаю свою мансарду в Камергерском, где жила с бабушкой после выселения из 1 квартиры из-за обрушения потолка; за кабинетом - детская с лошадкой и картинами по стенам... Помню, что в первый раз меня это поразило - мне казалось, что Марина - мать никакая -во всяком случае, такой образ создавался из воспоминаний, а тут все наоборот, детские игрушки и старинные книги...
Потом я всегда подхожу к ее памятнику, что стоит напротив, под рябиной, и который прекрасно передает ее состояние, -состояние души, которой тяжело в этом мире...
Но вернемся в Трехпрудный. Здесь стоит теперь 8-этажный красно-кирпичный дом, а когда-то был деревянный, маленький. От Марининого дома остался фундамент, брус, какие-то склянки –возможно, принадлежавшие Цветаевым. Порой все это говорит о Марине больше, чем стихи – здесь она была счастлива, жила ожиданием, а теперь - неприютность, неприкаянность чувствуется во всем – и во дворе, где она гуляла, и возле дома, окруженного странными изогнутыми деревьями..
По описанию, дом Цветаевых был «феодальным владением», где росли тополя, акации, стояла будка с собакой. В этом доме были написаны ее первые стихи «Вечерний альбом», и тут же, в типографии Левенсона, напечатан этот сборник (типография недавно отреставрирована). В годы гражданской войны дом, который сводный брат Андрей отдал под лазарет, разобрали на дрова…
В 1913 году Цветаева писала
***
Ты, чьи сны еще непробудны,
Чьи движенья еще тихи,
В переулок сходи Трехпрудный,
Если любишь мои стихи.
О, как солнечно и как звездно
Начат жизненный первый том,
Умоляю - пока не поздно,
Приходи посмотреть наш дом!
Будет скоро тот мир погублен,
Погляди на него тайком,
Пока тополь еще не срублен
И не продан еще наш дом.
Этот тополь! Под ним ютятся
Наши детские вечера.
Этот тополь среди акаций
Цвета пепла и серебра.
Этот мир невозвратно-чудный
Ты застанешь еще, спеши!
В переулок сходи Трехпрудный,
В эту душу моей души.
А это мои стихи об этом доме:
К Марине
Вхожу во двор ее души,
там, где стихов ее начало:
вот тополь белый от морщин,
а прежде я не замечала.
Здесь время будто бы стоит
и стережет свои приметы:
рябины бледно-желтый лист,
и ягоды как кастаньеты.
Ты позвала, и я пришла,
брожу среди теней былого,
вот здесь акация цвела
и пел петух на полшестого...
Калитка звякала кольцом,
и вы с сестрой к дверям спешили -
встречать сияющим лицом
отца иль мать, и тормошили,
потом по лестнице, наверх,
к роялю и дровам в камине,
и криками будили всех...
Сегодня я пришла к Марине.
2016
Теперь в пристроечке, а точнее, - подвале нового дома открыли Дом поэта, где собрали все, оставшееся от того, старого деревянного дома: брусья, колья, камни, кирпичи, смешные бутылочки и игрушки (нашли даже мизинного младенца!) из того еще детства…
***
Колья и бревна
из строевой сосны,
все, что осталось
от дома ее в Трехпрудном,
тихо коснусь их,
как музыкант струны,
чтобы услышать время,
хоть это трудно.
Чувствовать воздух,
которым она дышала,
дым от печи
или запах игрушек в детской, -
пусть заграница
чужая совсем держава,
только как жить Марине,
в этой стране советской?
Где ГПУ тасовало людей
как карты,
в пыль превращая любого,
кто голос подал,
нету, Марина,
тебе никуда возврата,
вот и сомкнулись -
дышать невозможно! -
воды.
Гвоздь отыскался -
кто ищет, всегда находит,
голос поэта -
петля перекрыла горло,
плыть бы и плыть бы
по Каме на теплоходе
в мир осиянный -
она заслужила! -
горний...
2018
Сюда теперь приходят поэты почитать свои стихи, прикоснуться к творчеству любимого поэта, купить полюбившийся сборник стихов. Все, что касается Марины, связано у меня с болью, прошло через боль и не оставляет до сих пор – ни стихи ее, ни судьба –ее и дочери и сына – так, будто это касается и меня лично.
Неприкаянный двор маринин,
он рас-троен, рас-половинен,
в нем деревья стоят не близко,
а рябина висит так низко,
и шаги не слышны, бесшумны,
только говор эпох безумный,
и звенит под землею время,
горькой кистью, звоночком в темя,
и веревочки-проводочки,
был сынок и еще две дочки,
все ушли, как шатун прошелся,
тот, что в нашей стране завелся…
родилась ты на Богослова,
и ценила одно лишь слово,
ах, рассыпалась вся рябина,
что же сделала ты, Марина….
2015
В Доме поэта (Трехпрудный, 8), в подвале иногда совершает литургию отец Яков Кротов. Обычно бывает человек двадцать -приглашенных и из его общины, все происходит примерно как в катакомбной церкви – тихо, мирно, по-домашнему, без клироса, входов и выходов –поскольку нету Царских врат, но в результате очень душевно и личностно. И незримо присутствует Марина, ее свободолюбивый дух…
Почему я пишу о Марине Цветаевой и мое отношение к ней проходит через боль? Почему собираю по крохам ее прошлое, пытаюсь воссоздать ее Дом, ее детство, посвящаю ей стихи? Потому что считаю, что Марина Цветаева, как никто из поэтов, нуждается в защите. Об этом говорят многие выступления и публикации последних лет. То там, то здесь слышатся голоса, пытающиеся объяснить уход Марины Ивановны ее увлечением темными силами. Ее обвиняют в холодности и равнодушии к близким, в излишней откровенности и страстности, в жажде любви, брошенной в костер творчества. При этом забывается, что путь каждого поэта – уникален, что именно те или иные отклонения от нормы, - у Марины это: гипертрофированная жажда любви, страстная тоска по родственной душе, ощущение себя Психеей, то есть душой, и никогда – телом, делают поэта Поэтом. Марина Ивановна была и остается Поэтом с большой буквы. Поэтом, которого нам еще предстоит разгадать, ибо творчество ее подобно огромной Вселенной, не имеющей начала и конца.
13. Арелав Синкок. Липецк
Благодать от Марины Цветаевой
В 2022 году 9 октября я проснулся утром в вестибюле вокзала. Я опять бездомный.
Москва. Ленинградский вокзал мне как дом родной. В заплывших глазах проплывали люди. От голода мои мысли были ясными. Мне хотелось писать, но не было ручки и листа бумаги. Голыми ногами с соответствующим запахом я встал на холодный бетон, прошел замысловатые ходы и лабиринты, через которые заставляют проходить пассажиров с чемоданами и багажом, очутился в фойе, где сидела шумная компания подростков, на которую все неодобрительно смотрели. Парни что-то бурно и громко обсуждали, смеялись. Мне нужны были ручка и листок. Компания молодых парней привлекла моё бездомное чутье. Из меня лился поток сложенных мыслей: «Парни здравствуйте», – я как обычно начал речь попрошайки. – «Мне нужны ручка, листок и ваши деньги. Одолжите, пожалуйста. Союз бездомных писателей не забудет вашу щедрость». Юмор всегда приносил мне то, что я хотел. И в этот раз компания просто залилась разрывным смехом. «Ржачный ты мужик», – сказал один из парней. – «Держи». Достал из кармана половинку заточенного карандаша. «Ручки нет, только карандаш». Сидящий рядом молодой парень одной рукой вынул маленький блокнот, а второй рукой намеревался вырвать листок. «Постой, вырвав листок, ты погубишь его, сынок», – вырвалось из сердца в уста мои. «Сегодня 9 октября день поминовения апостола Иоанна Богослова по православному календарю. В этот день праздновала свой день рождения Марина Цветаева». Парни замерли, слушая мою речь. «Хочешь написать заявление в престарелый дом?», – сказал один из парней. Компания из 8 человек залилась смехом.
Люди во всём вокзальном пространстве начали пристально наблюдать. «Заинтересовались», – подумал я. «Вы бездельники, мои вы теперь подельники, жаль стихов вам моих не понять, поколение мне ваше трудно унять, ну-ка быстро блокнот мне отдай, от союза бездомных получишь медаль». На весь вокзал с эхом, артистично, выражено выдал речь. Резко достал из кармана шоколадную медаль в золотой фольге, протянул парню, который держал мой будущий блокнот. Схватив золотую конфету, смущенный парнишка отдал мне блокнот. «Время неспокойное. Украина объявила войну памятникам Пушкину. Это непростительно варварство. Поистине первой и неизменной любовью Марины Цветаевой был Александр Сергеевич Пушкин», – продолжил я свою речь бездомного, которого начали слушать пассажиры, ожидающие или убывающие на вокзале. «Пушкин был для Марины Цветаевой олицетворением мужественности. Александр Сергеевич возник в духовном мире поэтессы "серебряного века" как волшебник. И сейчас для меня Марина Ивановна будто волшебница подарила через вас, замечательных молодых парней, заточенный карандаш и блокнотик. Марина даёт моей голове кислород, состоящий из стихов. Сейчас господа я продемонстрирую это явное чудо». Взяв карандаш и поудобнее уперев его в свой новый блокнот, я начал писать и говорить каждую строчку вслух.
Залили Пушкина вы краской?
Вы огурца соленого хотите?
Почуять перец русский в горле?!
Уматные лондонские брокколи
Я разнесу вам чебурек!
Набитый мясом кошек
И лука даже, в блюде нет,
Разбит уже чердак Европы!
Войны хотели, море крови?
На Пушкина вы не смотрели?
Он говорил вам дуракам
Чтоб попу мыли в борделе.
Наивные прислуги хулы
Натрем мы вам хотдог,
Об вашу булку славы!
Хулу всю выбьем буржуй яма.
Компания притихла. Молодые парни начали вглядываться в меня. До сознания молодых мозгов в голове потихоньку доходил написанный только что стих. «А рэп можешь читать?» – расплылся в улыбке парнишка с еле видными усиками. Он произнес эти слова неуверенно. Сам понял, какой рэп? Перед ним стоял босой в грязных хлопковых джинсах человек. Джинса больше года была грязная. Я не знал, что такое стирка. На голый торс был надет мой надёжный друг, – утепленный плащ с меховой отделкой. Чернильно-синий цвет. Я выглядел предельно строго. Плотный непромокаемый текстиль надежно защищал меня от капризов погоды. Утеплитель был из отборного гусиного пуха и пера. Карманы были удобные, большие, там хранилась вся моя жизнь: зубная щетка, паста, гель для душа и вафельное полотенце. Неожиданно мою голову налила благодать, пронеслись строчки слов. Женский образ, точнее воспоминания, которые я прочёл в журнале художественной литературы и общественной мысли.
Из воспоминаний Марины Цветаевой. «Никто не может вообразить бедности, в которой мы живём. Мой единственный доход — от того, что я пишу. Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живём на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода».
Марина жила в Париже 1930 годы. Единственный доход, который приносил ей деньги на жизнь, это – ручка и листок. Я почувствовал присутствие Марины. Я поднял руки вверх и произнес на весь вокзал: «Да пребудет со мной и с нами дух Марины Цветаевой». Мне казалось, что в руках я держу вечность. «Вчера 8 октября в столице был пасмурный день, погода плакала, но было тепло, а воздух был наполнен осенней сладостью добра. В этот день родилась наша русская галерея стихов, красивые цветы в наших умах, просто сильная русская женщина Марина Цветаева. Сегодня 9 октября она наша Мариночка отмечала день рождения в поминовение апостола Иоанна Богослова по православному календарю. Сейчас я чувствую её присутствие здесь на Ленинградском вокзале. Ее энергия жива. Одно только, что вы слушаете меня, мне даёт силу говорить об этом чуде».
Я был в центре внимания. Меня снимали на камеры смартфонов. Я провел своим голубоглазым взглядом по толпе. Сказав громко, убедительно: «Меня зовут Лукаш от слова алкаш». Деньги протягивали со всех сторон. Моя рука опытного попрошайки ловко справлялась с приёмом купюр. Карман работал, как приёмный пункт пустых бутылок. В стороне от толпы я увидел двух полицейских. Они явно были недовольны ажиотажем в центре Ленинградского вокзала. Я называл их близнецами. Один из близнецов аккуратно крутил головой и показывал мне, что не надо продолжать, и глазами показывал на выход, но меня это не остановило. Понимая, что мне остались считанные минуты. «Браво!» – крикнули из толпы. Как старт прозвучал этот звук. Я продолжил.
Всю голову сломал я в пропасть,
Что написать тебе Марин,
В твой день рождения босым,
По Ленинградскому бродил
Я подарю цветов полтонны
Через людей увидишь ты.
Ты не печалься мы богаты
На этом всё, я сочинил.
Зал залился аплодисментами. В горле горело от жажды, хотелось пить. Близнецы двинулись ко мне. «Так разойдитесь», – сказал один из полицейских. Подойдя ко мне, спокойно сказал: «Ваши документы?» Я пошутил как Матроскин в мультике «Простоквашино»: «Усы, лапы и хвост – вот мои документы». «Проследуйте с нами», – сказал один из близнецов. Меня начали уводить от толпы. Я не удержался и горячо на весь вокзал прокричал: «Спасибо вам! Спасибо Марина! С днём рождения тебя! Мы тебя чувствуем! Это были слова правды. Люди помните и придите обязательно, где находится Марина Цветаева. Положите цветочков свежих. Памятник в Борисоглебском переулке, здесь в Москве, рядом с домом No 9, стр. 4. Напротив - дом-музей Цветаевой. Спасибо вам! С добром к вам! Председатель союза бездомных писателей Лукаш».
12. Елена Разгон-Скорнякова, сетевой автор, эзотерик. Королёв, Московская область
Трёхпрудный переулок
Ты, чьи сны еще не пробудны,
Чьи движенья еще тихи,
В переулок сходи Трехпрудный,
Если любишь мои стихи.
Цветаевские строки. Район у Патриарших прудов действует на людей по-разному – кого-то завораживает, кого-то отталкивает. Мистическое место, и нехорошая квартира Булгакова рядом. Может быть, сказываются два засыпанных Патриарших пруда, находившихся неподалёку. Писательский дом, построенный на месте особняка родителей Марины Цветаевой, где она провела детство и годы до замужества, при первой встрече произвёл странное впечатление. Симпатичное здание 30-ых годов, но атмосфера неприятная. Метафора поэта - шестиэтажный монстр. Тёмно-красный кирпич тюремного оттенка, мрачноватый двор буквой «П», окна первого этажа близко к земле. Ощущение общежития. Возможно, в доме были коммуналки. Никаких упоминаний о семье Цветаевых. Из приоткрытой форточки доносился мат.
- Здравствуй, Марина! Даже цветок принести тебе некуда! – увы, я была без цветов.
Марина Цветаева с особым трепетом относилась к родному дому в Трёхпрудном переулке. Он был её миром, её учителем, её другом. Дом жил своей жизнью. Звучит странно, но в жизни Марины Цветаевой происходило много странного. Её умение чувствовать энергетику предметов, людей и событий , также её интуиция, предсказания хода истории сложно принять людям, которые способны в рояле видеть только рояль. Мир Марины Цветаевой с детства был намного шире, объёмней и многомерней. В этом огромную роль сыграл дом детства.
Возможно, с момента рождения энергетика Марины совпала с вибрациями дома. Резонанс всколыхнул всё лучшее, что было спрятано в глубине Марининой души, возникла мистическая связь. Дом стал частью Марины, Марина – частью дома. Она погружалась в его атмосферу, чувствовала изнутри. Портал в другое измерение, где Души соприкасаются друг с другом, и всё пронизано Поэзией.
После революции дом отдали под госпиталь и вскоре раскатали на брёвна – с дровами в войну было плохо. Часть Марининой души умерла вместе с домом, её бросили в топку для обогрева чужих жилищ. Интересно, сложилась бы судьба Марины иначе, если бы родительский дом сохранился дольше?
Высыхали в небе изумрудном
Капли звезд и пели петухи.
Это было в доме старом, доме чудном...
Чудный дом, наш дивный дом в Тpехпpудном,
Пpевpатившийся теперь в стихи.
В браке Марина и Сергей Эфрон приобрели внешне похожий типовой домик в Замоскворечье, но это оказалось совсем не то. Внешнее сходство лишь подчёркивало чуждую атмосферу. Следующим стал дом в Борисоглебском переулке – совсем не похожий на родной деревянный домик, но более близкий по духу, последний оплот прошлого. Затем эмиграция, Болшево, другая Москва, Елабуга.
После уничтожения родительского дома, хочется сказать – после смерти её мира детства, Марина окончательно осиротела, потеряла поддержку и связь с частью души, поселившейся в доме детства и отвечающей за мир и счастье. Всю оставшуюся жизнь она пыталась найти замену, скиталась по чужим углам, но почти каждое жилище оказывалось хуже предыдущего. Ушла гармония и опора, жизнь превратилась в выживание. К началу войны знаменитая интуиция Марины Цветаевой угасла - она перестала чувствовать связь событий, действовала и жила в состоянии страха. Уничтожили не только мир её детства, но и город детства, страну детства и почти всю её семью, за которую она долго хваталась, пытаясь удержаться в чужом для неё мире. Убита надежда, похоронена Поэзия, а Марина словно по ошибке продолжала жить. В Елабуге Марина Цветаева исправила эту ошибку, верёвка и табуретка – короткий и быстрый путь в другое измерение, в родную атмосферу чудного и дивного дома детства в Трёхпрудном переулке.
О, непостижимая и непонятная Марина Цветаева! Марина везде и Марина нигде. Далёкая и близкая, понятная и загадочная. Всегда тоскующая по утраченному дому детства. Разбросанная по странам, городам и разным местам. Похороненная в восьми могилах, уплывшая в холодной глинистой земле в светлое небо и тёмный космос. Плачущая и смеющаяся, опровергающая и подтверждающая все привычные истины! Спи спокойно.
В конце 16 года на месте бывшего Цветаевского особняка в Трёхпрудном переулке открылся Дом Поэтов. Разноуровневый подвал из нескольких помещений с нишами, выставка картин, два чёрных кота, бесшумно возникающх из пустоты, чай из кулера с печеньем в режиме антикафе. Грустный приветливый человек за ноутбуком у входа.
-Мы попали сюда случайно, - рассказал он – здесь было помещение для квестов. Клетушки, обтянутые красной тканью, потолки 2-40. Народ плохо шёл. Я по профессии клоун, хотелось вложиться в какой-то бизнес. Посмотрели – не понравилось. Но пространство чем-то зацепило, не отпускало. Позже услышали, что место как-то с Мариной Цветаевой связано. Жена сказала – надо брать. Дом композиторов есть, дом художников есть, дома отдельных поэтов есть, а общего нет. Здесь будет Дом поэтов. Мы оформили субаренду, ободрали драпировку, снесли перегородки, начало что-то проглядывать. Решили выкупать, позвали оценщика. Благодаря разгрому цену специалист выставил не самую высокую.
- По документам здесь высота потолка 3-50, надо копать, - посоветовал он. - И мы начали копать. Я копал, сын копал, друг сына копал. Вот эти брёвна откопали, от старых построек остались. В зрительном зале находился колодец, огороженный заострёнными брёвнами, явно с тех времён.
- Не хотели колодец оставить?
- Думали. Место в центре занимает, влагу испаряет. Пришлось засыпать. Зал всего на 32 места, вечерами концерты проходят. Как-то выступал класс балалаечников, 25 человек с родителями, все разместились. Интересное дело – любой музыкальный коллектив в зале звучит лучше. При выступлении сильных музыкантов впечатление потрясающее! Знатоки удивляются – в лучших концертных залах мира нет такого звучания – благодаря изломанному рельефу слышно каждый инструмент в отдельности и все вместе.
- Пространство вытягивает.
- И заряжает! Одна фирма приспособилась у нас совещания проводить – приходят по понедельникам в 8 утра, час совещаются и всю неделю на подъёме работают.
- Особенное место. Это здание построили на месте разрушенного цветаевского особняка. Марина Цветаева относилась к дому детства как к единому организму, продолжению себя. Она общалась с ним как с другом, настраивалась на пространство. Наполняла своими чувствами, создавала особенный мир. Когда вы начали углублять подвал, добрались до слоя, сохранившего связь с прошлым. Особенности неправильного помещения усилии исходящие вибрации и создали необычный эффект. Получили пространство, заряженное энергией гения.
- Возможно, это место приносит удачу.
- Новое место силы с необычными возможностями.
Марина, Ура! Есть куда принести тебе цветы на родной кусочек земли в Трёхпрудном переулке!
Этот мир невозвратно- чудный
Ты застанешь еще, спеши!
В переулок сходи Трехпрудный,
В эту душу моей души.
11. Елена Разгон-Скорнякова, сетевой автор, эзотерик. Королёв, Московская область
Загадка Марины Цветаевой
Марина Цветаева – самый непостижимый поэт 20 века. В чём загадка Цветаевой?
Дети до 4 лет не чувствуют грани между тонким и физическим миром. Марина в своём одиноком детстве жила в тонком мире до 7 лет, что перевернуло её картину реальности. Она всю жизнь искала впечатления детства, объёмное вИдение. Маленькая Марина воспринимала рояль в разных ипостасях. Рояль, за которым сидела Марина. Рояль, за которым сидела мать. Рояль, под которым сидишь на полу, когда мать играет. Рояль как отражающая поверхность, как чёрное зеркало. И рояль, открывший свои струнные внутренности. Пять роялей Марины Цветаевой – проявление осознанности. Дети умеют видеть мир в ярких красках, детское восприятие исчезает с возрастом. Марина Цветаева сохранила первозданный взгляд на мир, связь с запредельным.
Бог-Чёрт из детства Марины Цветаевой–не грех и не безбожие. Это принятие тёмной стороны, эзотерическое постижение мира. Объединение противоположностей, образующих целостность. Марина обладала глубоким восприятием мира. То, что ей нравилось, вызывало восторг и любовь. Находило отклик в душе, рождало ощущение причастности и единства. Она проникала в предмет своего интереса, сливалась с ним на тонком уровне. Пропускала через себя, возрождала и наделяла всем прекрасным. Рояль, памятник Пушкину, самого Пушкина и его стихи. Татьяну, Онегина, их любовь, скамейку. Творение и со-творение, ставшее Поэзией.
Надя Иловайская – что это было, любовь или выдумка? Некоторые исследователи видят здесь лесбийское увлечение. Надя заинтересовала Маринину душу. Тайна смерти делает человека значительным. Останься Надя жива – Марина о ней бы не вспомнила. Она испытывала детскую привязанность к Надиной молодости, красоте, жажде жизни. Маленькие девочки нередко сморят с восторгом и восхищением на молодых девушек. Недаром Марина даже после Надиной смерти чувствовала себя перед ней маленькой, толстой и нескладной. Прерванное чувство долго остаётся ярким. Марина не скрывала, что она с детства часто влюблялась. Но умерла одна Надя. Смерть сделала её во сто крат восхитительней, загадочней и неприступней. Первая смерть, потревожившая душу. Смерть делает человека прекраснее своей однозначностью и непоправимостью. Расставание сильнее встречи. Так решила маленькая Марина после Надиной смерти, так она продолжала считать всю жизнь.
Многим не дают покоя отношения Марины Цветаевой с Софией Парнок. Если у поэта в молодости были отношения с женщиной, значит, её творчество - лишь отражение тайной страсти. Поэтический путь Цветаевой – путь развития души. Люди для неё - души, не имеющие пола. Марина Цветаева жила на высокой ноте, исследовала жизнь через себя, изучала светлые и тёмные стороны, нарушая общепринятые нормы и традиции. Связь с женщиной была одной из граней исследования жизни, нарушением табу, знакомством с душой через тело. Женская энергетика ей не понравилась, она приносила больше разочарования, чем отношения с мужчиной, хотя на взлёте дарила больше иллюзий.
Одной из тёмных сторон Цветаевой было мелкое воровство. Марина могла в гостях взять какую-то вещь, а потом сказать – это я для гадости сделала. Никто не утверждает, что Цветаева всю жизнь страдала клептоманией, а поэзия стала выходом для скрытой страсти. В других вопросах Марина оставалась кристально честной.
Марина Цветаева нарушила большинство норм и запретов своего времени, которые она сочла нужным нарушить. И в жизни, и в морали, и в поэзии. Она сама создавала свою жизнь, писала правила, которым следовала на протяжении жизни. Первой признавалась в любви. Кидалась в отношения, не старалась быть приятной, говорила то, что думала. Постоянно работала. Каждый день по несколько часов проводила за письменным столом, если он был.
Максимилиан Волошин – друг, учитель и близкий человек, обогативший мироощущение юной Марины. В очерке о Волошине Цветаева признаётся – Макс оставался для неё необъяснимым своей открытостью и загадочностью. Марина разделяла в людях личность и знания, у Макса здесь было единство. «Волошин сам был эта тайна, не оставшаяся ни в стихах, ни в друзьях, — самотайна, унесенная в землю». Макс превосходил свои знания. Знание - ум. Сознание - над умом. Марина чувствовала взаимосвязь, не умея объяснить.
Марина Цветаева со всей своей открытостью превратилась в тайну при жизни. Личность Цветаевой и мировосприятие стали её Поэзией и самобытностью. Душой она прикоснулась к тайне Волошина, трансформировала её в свои переживания и ощущения. Так она пропускала через себя мир каждого человека, интересного ей. Сначала это были родные и близкие, затем - яркие и необычные друзья и знакомые, а также любимые. Неинтересных людей Марина игнорировала – не стоило создавать видимость хороших отношений и тратить на них время, силы и энергию, необходимо оставить место для тех, кто дорог и интересен по-настоящему.
Марина умела настраиваться на мир, на любой предмет или явление – стол, человека, дерево, город, собаку, птицу. Она чувствовала пространство и материю, одушевляла предметы. Вслушивание – не только звук, это намного больше. Резонанс со всем, что вызывает отклик. В общении Цветаева дарила себя, открывала свой мир и душу – возьми сколько сможешь! Часто собеседник не был готов к пониманию на столь высоком, и в то же время, первобытном уровне. Встреча оборачивалась невстречей, общение – непониманием и разочарованием.
Что такое Поэт для Марины Цветаевой? Свобода полёта мысли, свобода души и слова. Если в Поэте нет внутренней свободы – это не поэт божьей милостью. Только Свобода даёт импровизацию, ощущение непредсказуемости и недосказанности. Таинство ощущений. Образы, смыслы и чувства.
Как писал Иосиф Бродский о Марине Цветаевой – она не была поэтом крайностей. Видимо, крайность была для неё точкой отсчёта, после которой начинается неведомое. В него хочется окунуться, раздвинуть границы между известным и непознанным.
- Как человек теряет с обретением пола, начинает называться именем, лицом, с носом, с глазами!
Во многих эзотерических учениях практикуется Восприятие и Созерцание. Смотреть без слов и оценок, чувствовать душой, не проговаривая про себя словами. Отключение ума и мыслей. Словно видишь мир впервые. Воспринимать напрямую. Не умом, а сердцем. Единство с миром, слияние и растворение. Присваивание названия ограничивает сущность, отсекает недосказанное.
Высокий уровень развития сознания - видеть в человеке проявление Бога, связь с Высшим. Душу, а не только личность, ум и эго. Первичность души и вторичность тела. Человек многомерен. Он существует на двух планах - в тонком мире энергетически, в материальном мире в физическом теле. Всё решается на тонком плане, в материальном лишь отражается. Марина Цветаева это чувствовала. Она была сильным тонко воспринимающим Мистиком, живущим по своим законам.
10. Мария Попова, учитель литературы
Как вышло, что Цветаева, сложившаяся как поэт в эпоху «направлений», не относится ни к одному из них?
Ведь не совместный
Сон, а взаимный: в Боге, друг в друге.
М. Цветаева «С моря»
Марина. Свободная «пена морская», бездонная в своей глубине, летящая чайка над бездной жизни: «в купели морской крещена – и в полете своем – непрестанно разбита».
Литературных «сетей»: футуристических, символических, акмеистических, - вокруг нее множество. Но «сквозь каждые сети пробьется» ее «своеволье». Совместное существование? Невозможно. Но взаимный «сон» как ипостась творчества – вполне.
«Взаимный»… Взаймы… Ты во мне – я в тебе… Да. Именно так – «друг в друге». Ветер футуристов принесет ее стихам необычную форму, подарит смелость игры с пунктуационными знаками, словом и его формой, звуками:
С Северо-Южным,
Знаю: неможным!
Можным – коль нужным!
(«С моря»)
Синтез экспериментов со звуком, словом, знаком порождает образ накатившейся и тут же отхлынувшей волны чувств.
Ветер символистов отзовется в ней многозначными образами «чайки», «моря», «сна». Даже знаки препинания будут символично, а может, даже архетипично, разграничивать пространство между миром «До» и миром «После».
Чем с Океана –
Долго – в Москву-то!
Молниеносный путь запасной:
Из своего сна
Прыгнула в твой. Снюсь тебе.
Четко?
(«С моря»)
Мир реальный или мир, сотканный из чувств, переживаний – чего больше? «Акмеистическая» предметность образов, отточенность деталей, обращение к человеку, к подлинности его чувств – есть всё. И в то же время есть что-то большее, мистическое, заклинательное.
Солнце и звезды в твоей глубине,
Солнце и звезды вверху, на просторе.
Вечное море,
Дай мне, и солнцу, и звездам отдаться вдвойне.
Сумрак ночей и улыбку зари
Дай отразить в успокоенном взоре.
Вечное море,
Детское горе моё усыпи, залечи, раствори.
(«Молитва морю»)
Текст как «каталог образов» - это, наверное, то, что объединяет ее с имажинистами. Эпитет как сумма метафор, сравнений и противоположностей… Метафорические цепочки… Всё есть. И есть то, что заставит остаться собой – особое романтически максималистское восприятие пространства, времени и эпохи.
Вечное море,
В мощные воды твои свой
беспомощный дух предаю!
(«Молитва морю»)
Слушай. Марины нет больше с нами. Она растворилась в волнах времени без остатка? Слышишь? Она воскресает в тебе, во мне, в каждом из нас.
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной - воскресаю!
Да здравствует пена – веселая пена –
Высокая пена морская!
9. Мария Давыденко, прозаик. Волгоград
Марина Цветаева: её места смысла
Два месяца 1911 года девятнадцатилетняя Марина Цветаева провела в творческой атмосфере дома Волошиных в Коктебеле. Это место станет для поэтессы поистине знаковым: в отношении творчества, и в отношении любви. Максимилиан Волошин угадал в юной поэтессе будущее Серебряного века, высоко оценил её дебютный сборник “Вечерний альбом”.
Дом Максимилиана Волошина служил центром притяжения талантливой молодёжи того времени. Он был окутан флёром мистики, творчества, искусства. Склонная к романтике и фатализму Цветаева заявила хозяину дома: “Макс, я выйду замуж только за того, кто из всего побережья угадает, какой мой любимый камень”. Юная Цветаева покорила сердца многих посетителей гостиной Волошина, но сердоликовую бусину с карадагского побережья ей принёс Сергей Эфрон. Затем она поместит этот камень в серебряное кольцо. Своему будущему мужу она посвятила коктебельские стихи 1911 года “Венера” и “Контрабандисты и бандиты”, где отмечала бунтарский дух Сергея Эфрона.
Ах, недаром лучше хлеба.
Жадным глазкам балаган.
Темнокудрый мальчуган,
Он недаром смотрит в небо!
Что все мирское суета
Пусть говорит аббат сердитый,
- Контрабандисты и бандиты
Его единая мечта!
1911
Позже Марина Цветаева напишет своему благодетелю: “Это лето было лучшее из всех моих взрослых лет, и им я обязана тебе”. Пора рассвета творческого и личностного навсегда была связана для поэтессы с Коктебелем. Сюда она затем не раз вернётся в попытках найти ту же безмятежность, предвкушение вечного счастья и неомрачённой любви. После 1917 года она лишится и этой возможности, так как будет вынуждена эмигрировать в Европу.
Молодой паре станет неуютно от постоянного внимания друзей и приятелей. Они спрячутся в селе Усень-Иваново. В Башкирии Цветаева и Эфрон провели несколько счастливых недель. Здесь больной туберкулёзом Сергей лечился кумысом. Музей Цветаевой Белебеевского района бережно хранит воспоминания очевидцев о визите пары в Усень-Иваново. Есть воспоминания мальчика Василия, что наблюдал за прогулками влюблённых в сосновом бору. Желая с ними познакомиться, что предложил паре жареного цыплёнка. От денег паренёк отказался, сколько его не уговаривали Эфрон и Цветаева. Зато потом он носил им яйца, масло, молоко каждый день, уже, конечно, за оплату. Они прозвали мальчика Васильком. Эфрон в письме к сестре Елизавете (письмо датировано 23 июля 1911 года) назвал Усень-Иваново огромным селом на пять тысяч человек. Их домик стоял на берегу озера. “На возу”, “На радость”, “Август - астры” - стихотворения, созданные Цветаевой в Усень-Иваново.
Завтра снова будет круто:
Знай работай, знай молчи.
Хорошо ему, кому-то,
На возу в ночи!
“На возу” 1911
Болшево стало для Марины Цветаевой местом заката. В 39-м она вернулась на родину из Европы. Её сестра уже два года была под арестом. Также в Болшево она узнает о смерти Осипа Мандельштама. Здесь она в последний раз увидит мужа. Ариадна Эфрон напишет в письме в 44 году: “Она приехала иная, чем я её знала, чем я её знала. Она рассталась с молодостью сознательно. Стала ходить в более тёмных, чем раньше, платьях, низко и некрасиво повязывать на почти седых волосах косынку, носить очки. В ней была осторожность кошки, принюхивающейся к чужой квартире”. В Болшеве Марина Цветаева занималась переводами Лермонтова на французский, эту работу ей нашла Ариадна. Цветаеву угнетала её очевидная зависимость...от всего: от государства, от близких и друзей, об обстоятельств. Больше она не была хозяйкой собственной судьбы, ей пришлось смириться с бессилием и безнадёжностью.
В августе 41-го Марина Цветаева с сыном Георгием отправится в Елабугу. Её отговаривали от эвакуации, но она боялась за своего 16-летнего Мура, который уже рвался на крыши московских домов гасить фугаски. Роковое решение было принято. Плавание до города среди высоченных сосен заняло десять дней. Сосны характерны для всех знаковых мест поэтессы. Хвойные смолистые деревья сопровождали весь её жизненный путь. В уездном татарском городе Цветаева прожила одиннадцать дней. Одиннадцать последних дней в её жизни. Георгий Эфрон писал в дневнике: “Настроение у неё - отвратительное, самое пессимистическое. Предлагают ей место воспитательницы; но какого чёрта она будет воспитывать? Она ни шиша в этом не понимает. Настроение у неё самоубийственное: “деньги тают, работы нет”. Я, не смотря ни на что, надеюсь на Чистополь. Увидим, какие вести мать оттуда привезёт”. В Чистополе она просила принять её судомойкой в столовую Совета Литфонда, которая откроется через два месяца после её гибели. Не остановил Марину Цветаеву и тот факт, что через месяц в Елабугу должен был приехать Борис Пастернак. К тому моменту она очень разочаровалась в нём, он долго сомневался, стоит ли встречаться со старой знакомой, подвергать себя и семью такому риску. Осенью 40-го он всё-таки приглашал Цветаеву на свою дачу в Переделкине, чтобы познакомить с грузинскими поэтами, поэтесса ведь занималась переводами с грузинского. Поэт и переводчик Семён Липкин в своих воспоминаниях приводит её слова о том, что она благодарна Пастернаку за всё многое, что он для неё сделал. “Он ко мне добр, но я ждала большего, чем забота богатого, я ждала дружбы равного”.
Да, в Елабуге Марина, а поклонники называют её исключительно по имени, провела всего одиннадцать дней. И несколько из них она ездила в Чистополь в поисках работы. Полдня она проработала судомойкой в елабужском ресторанчике в здании суда. Её вера оборвалась в неприветливом для неё городе в недружелюбном больше для неё мире.
В городе Александров ведёт свой свой отсчёт род Цветаевых. “Александров. 1916 год. Лето. Город Александров, он же - Александровская слобода, где Грозный убил сына. Красные овраги, зелёные косогоры с красными на них телятами. Городок в черёмухе, в плетнях, в шинелях. 1916 го, народ идёт на войну”, - напишет она в “Истории одного посвящения”. Александров станет местом, где состоится перелом в её трагической судьбе и судьбе её сестры Анастасии. Обе они здесь обретут счастье, но и расстанутся с ним. Здесь состоится памятная встреча поэтессы с Осипом Мандельштамом, которую она также опишет в Париже в “Истории одного посвящения”. В Александрове Цветаевой работалось невероятно легко. Здесь она создала порядка пятнадцати стихотворений, вошедшие в известные циклы “Ахматовой”, “Стихи к Москве”, “Бессонница”, “Стихи к Блоку”. Как говорила Цветаева, оттуда родом её воля к стихам.
Семья Цветаевой сняла дом в Тарусе, небольшом городке на берегу Оки, в 1892 году, когда родилась Марина. Именно семья Цветаевых положила традицию “великих дачников”, первыми поселившись здесь на лето. Затем примеру последовали Арсений Тарковский, Николай Заболоцкий, Белла Ахмадулина. Но этой дачи сейчас не существует. Паломничество поклонники Цветаевой совершают в дом её деда, где они часто останавливались с мужем.
Цветаевских мест не мало, но Марина для всех одна. И посещение каждого из них даёт представление о непростом жизненном пути поэтессы, о прекрасных и катастрофических моментах в её биографии. Иногда место определяет человека, а порой место ассоциируется только с одним человеком.
8. Светлана Микрюкова, поэт. Воткинск
Моя Цветаева
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась…
М. И. Цветаева
Осень, рябина, шелест листьев – моя Цветаева. Когда у меня спрашивают, что или кого я больше всего люблю, всегда отвечаю – папу, белый шоколад, белые розы, Цветаеву и Ахматову. Странный набор, но в этом вся я, все мое нутро.
Любовь к этой удивительной женщине появилась еще в школе на уроках литературы. Я учила не только стихи, но и нашла в школьной библиотеке никому не нужные книги с биографией и критикой, читала запоем, потом уже старше смотрела фильм, снова и снова перечитывала стихи, открывала для себя новые книги с биографией.
Когда я сама начала писать, копировала Блока, Есенина. Но открыв для себя поэзию великих прим XX века, лишь иногда приостанавливалась в поисках новой мысли для своего творчества. Ужасно хотелось быть частью этого мира, попасть в эту эпоху, принять и понять.
Зачем люблю я осень?
Я не знаю.
Наверно, потому что родилась.
За, то, что журавли крикливой стаей летят на юг,
Где море, солнце, пляж… (Л. Бриз – поэтический псевдоним автора эссе.)
Эти строки всегда во мне вызывали чувство гордости, что я тоже родилась осенью. Свое эссе и свои стихи я посвящаю ей, женщине с болью в сердце, раненой душой ребенка.
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я — поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
— Нечитанным стихам! …
Ее «нечитанные» и «разбросанные по магазинам» стихи вселяли в меня надежду на печать, и я даже пару- тройку раз в нее попадала. В меня никто не верил, и не надо, думала, как наивная девчонка. Я так хочу, мне необходимо высказаться, и я таким образом выплескивала себя на бумагу, как делала Марина Ивановна.
Сколько жила я на свете,
Многим была не мила.
Может, стихи мои дети
Будут читать до утра… (отрывок из «Смерть поэта». Л. Бриз).
Для изучения в школе Цветаева, на мой взгляд, не очень любима, как и Ахматова. Много надрыва, боли, страдания, любви. Это нужно все сначала пропустить через себя, а потом давать детям пресловутый анализ стихотворения. Не все педагоги будут этим заниматься, тем более сейчас, когда программа и ограниченное количество часов. Их надо изучать годами и, порой, вживаться в их шкуру. Иначе никак, иначе нельзя.
Изучать Цветаеву надо в теплом пледе у камина с чашкой кофе и сигаретой, ну или просто чашкой кофе. Тогда ты чувствуешь всю терпкость и тонкость ее характера – сильного, мужского, с привкусом шоколада девяносто пяти процентного. И только просмаковав открываешь для себя:
Кто создан из камня, кто создан из глины, —
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская…
Потом, когда я стала старше, первая любовь, первые страдания, взлеты и падения ее поэзия приобрела для меня более глубокий смысл. На полках библиотек, где я работала, находила новые для себя критические статьи, вырезки из газет. Совсем недавно заказала книгу Ариадны Эфрон «Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961-1975 годов» и снова влюбилась, только уже в дочь. Сколько эта девочка пережила и пронесла в себе, но не зачерствела как вчерашний батон хлеба. Вот что мы должны давать читать сегодняшним детям, а не комиксы, фэнтези и всякую чушь.
Она для меня теперь не только поэт, влюбленный в жизнь, любящая и убитая горем жена, но и мать, способная ради своего ребенка на все. Многие говорят, что Цветаева никогда не любила ни Ариадну, ни Георгия, но это совсем не так. У всех матерей своя история, свое время и стойкое чувство материнства. Просто у творческой матери оно особенное и не надо в этом никого винить.
Ты — принцесса из царства не светского,
Он — твой рыцарь, готовый на всё…
О, как много в вас милого, детского,
Как понятно мне счастье твоё!
Она их берегла и охраняла на сколько позволяло время. Для кого-то овчарка или питбуль тоже жестокое существо, но стоит им стать матерью, они будут милые и добрые существа, но не стоит будить в матери зверя. Она до последнего издоха будет защищать свое дитя, несмотря что саму могут пристрелить.
Когда вырастет моя дочь мне несомненно хочется, чтобы она нашла в маминой тетрадке эти строки:
Я всегда буду помнить утро:
Осень, рассвет иль ночь.
И всегда я молиться буду.
Спасибо, Господь, за дочь. (Л. Бриз)
Цветаева на протяжении многих лет выстрадала, выплакала свою любовь и совсем не ее вина, что в сердце остается лишь черствость, безысходность и невыносимое чувство открыть дверь в свет. Найти в себе ту хрупкую ниточку для другой жизни, для счастья. Светлый ангел печальной судьбы, чье то закрытое окно, чье то открытие творчества и свободы. Такая она, моя Цветаева.
Рябину
рубили
Зорькою.
Рябина —
Судьбина
Горькая.
Рябина —
Седыми
Спусками.
Рябина!
Судьбина
Русская.
7. Галина Калинкина, писатель, критик. Москва
Два борисоглебских солнца
И впредь важно помнить, что совершенно ни на что не похожая квартира эта являет собой «цветаизм», несущий неповторимость её стиля, равного характеру
Н.И. Катаева-Лыткина
Ну не удивительная ли история произошла с одним скромным, но удержавшимся в людской памяти человеком – Надеждой Ивановной Катаевой-Лыткиной, ставшей создателем и хранителем музея Марины Цветаевой в Борисоглебском переулке Москвы?
Наденька рождается в первую годовщину революции – в 1918, в том самом году, когда Марина уже четыре года как проживает в своём первом «замужнем» доме по адресу Борисоглебский пер., д.6.
Перед Великой Отечественной войной Надежда оканчивает Первый Медицинский. И то, что в московском госпитале ассистирует светилу от медицины, талантливому хирургу – Юдину, казалось бы, наверняка определит её дальнейший путь в советской профессиональной иерархии. Но предположение и предназначение кардинально разнятся.
Свидетельством тому все «случайности» произошедшие в дальнейшем с Надеждой Ивановной.
Совершеннейшая случайность ведь, когда на фронте Наде, накрытой шинелью после обморока, вкладывают в руки книжицу со стихами Цветаевой. Не плитку шоколада голодному человеку или, например, первые цветки мать-и-мачехи, газету со свежими сводками – а именно стихи Марины Ивановны.
Следующая случайность, когда Надежда в военном госпитале встречает актрису Аду Яковлеву, отец которой был знаком с поэтессой и нити знакомства немедленно проявляются и поражают обеих: их роднит любовь к поэзии и имя Марина Цветаева.
Ну и третья случайность из разряда судьбоносных, когда после войны Надежде вручают ордер на комнату в коммуналке по адресу Борисоглебский пер, д.6. Знаковый адрес.
Квартира в Борисоглебском поразила с первого раза юных Марину и Сережу Эфрона. Странностями поразил дом, ставший приютом семьи Цветаевых-Эфрон на восемь лет. Нестандартность, необычность, дисгармоничность жилища вполне в духе Марининой оригинальной, неординарной и самобытной натуры.
«– Ася, нашла! Нет, нашла уж по-настоящему! Вот это будет мой дом! Это тебе понравится! Знаешь где? Борисоглебский переулок на Поварской. Проходишь площадку – есть ли справа квартира, я не заметила, слева – есть! Начинается лестница. Первый марш, площадка, поворот, второй марш – и площадка, там горит лампочка. Справа – высокая дверь, двойная. По-моему, она красного дерева (я не видела еще красного дерева дверей). Входишь. Передняя какой-то странной формы, вся из углов, потому что одна дверь впереди, одна как-то наискось, стеклянная. Справа – темный коридор. Потолок высоко… на этом месте – все начинается! Дверь открывается – вы в комнате с потолочным окном – сразу волшебно! Справа – камин. Я уже в этой комнате почувствовала, что это – мой дом! Понимаешь? Совсем ни на что не похож. Кто здесь мог жить? Только я! Сережа бы и то согласился… Но и ему, и мне есть там другие комнаты – слушай! Проходишь эту потолочную комнату – а там темная, маленькая. Ощупью доходишь до двери – двери двойные, высокие – и вдруг ты в зале! Зала, понимаешь? Справа окна – во двор. Три окна. Это будет Алина детская. Чудно! Они с Андрюшей могут бегать, как мы в зале бегали… И шары воздушные, красные и зеленые будут летать, как у нас – высоко… Помнишь, как у нас улетали?»
Уже через три года молоденькое счастье в тех стенах сменяют черные дни. В 1917-м жильцы уже занимают одну-две комнаты, уже в дому воцаряется хаос. Беспорядок, вытесняющий уют и благоденствие, длится долгие пять лет, до самого отъезда Марины из «советской – якобинской – маратовской» Москвы – её не откупившейся должницы.
Марина не признавала своего времени и не любила его. Наверное, потому в стенах дома и ощущается так остро краткость благополучия молоденькой жены, профессорской дочки, неопытной домохозяйки, сбитой на взлете, опрокинутой обстоятельствами, поверженного Поэта.
«…В огромном городе моем - ночь. Из дома сонного иду - прочь. И люди думают: жена, дочь - А я запомнила одно: ночь...»
Ордер на проживание в доме номер 6 по Борисоглебскому Надежда Катаева-Лыткина получает в 50-е годы. А мысль о музее-квартире возникает в 70-х. И ещё целых двадцать долгих, неимоверно напряженных лет уходит на воплощение идеи – музей Цветаевой открывают в 1992-м, в год столетия со дня рождения поэтессы.
Что вмещают те двадцать лет?
Жизнь в коммунальной квартире. Изучение наследия поэта. Отказ выезжать при расселении коммуналок. Борьба за дом, который определён под снос. Идея закрепления памяти о поэтессе и сохранении её квартиры.
Учитывая плачевное состояние здания и странность позиции чудаковатой женщины, отказавшейся получать отдельную квартиру (новехонькую отдельную квартиру, представляете?!) взамен на немедленное выселение из комнаты (комнаты!) в общей квартире, понять решение Надежды Ивановны кажется невозможным.
В обесточенном, отключенном от коммуникаций, аварийном жилище Надежда Ивановна прожила почти шесть лет, стоически вынося лишения в борьбе за жизнь Марининого дома. Её выпроваживали, её искушали, ей угрожали.
Но преданность Поэту и поэзии оказалась выше соображений практичности. Марина сама не могла встать на защиту дома. Значит, встанет она – Надежда. «Появились мыши. Пытаясь согреться, они шли на человеческое дыхание. «Один раз я задремала в кресле, — продолжала Надежда Ивановна. — Укуталась в старенькое пальто. За окнами работали сварщики в каких-то немыслимых, почти космических, костюмах. Вспыхивали искры… Когда я очнулась, передо мной, поджав от холода лапки, замерли мыши — много, около пятидесяти. Я вздрогнула: показалось — это крысы из цветаевской поэмы “Крысолов”».
Наверное, только фронтовичка, прошедшая путь военно-хирургической сестры и в мирной жизни получившая в МГУ диплом искусствоведа, за счет особой стойкости духа, за счет высокого целеполагания и смогла отстоять «Маринин дом», привлечь внимание людей культуры, почитателей поэзии, простых москвичей, не дать «замолчать» проблему, не позволить занять место в центре под очередную точечную застройку.
Невозможно было предугадать, что все жители коммуналки разъедутся по новым квартирам и только одна – одержимая – останется дежурным ангелом. Хрупкая женщина, удержавшая каменные стены, называющая обстановку и атмосферу Марининого дома — «цветаизмом».
Безусловно, дом-музей Надежда Ивановна отстаивала не одна, искала союзников- цветаелюбов. Помогали многие: Лихачев, Антокольский, Симонов, Рождественский, Евтушенко, Алигер. Каждый вложил свой «именной кирпич» в дело строения музея. Борисоглебским солнцем называют саму поэтессу – Марину Ивановну Цветаеву, осветившую своим именем это место города и земли. Но можно ведь назвать Борисоглебским солнцем и Надежду Ивановну Катаеву-Лыткину – в одиночку ночевавшую в заброшенном – о, жуть! «диккенсовском» – здании мрачными ночами не один год, без всех тех именитых, чтобы когда-то встал свет над «Маринином домом».
Библиография
[1] Катаева-Лыткина Н. И. Прикосновения: Ст. разных лет; Дом-музей Марины Цветаевой, 2002
[2] А.Цветаева «Воспоминания», 2018
[3] http://nk.ast.ru/musey/story/1040/
6. Назар Шохин, писатель. Ташкент
«Заклинаю тебя… от шали бухарской»
Строчки «Заклинаю тебя от злата…» (весна 1918 года), считается, посвящены Е. Вахтангову и рассматриваются как цветаевская стихотворная попытка сближения с знаменитым сегментом театральной среды. Здесь хорошо чувствуется фольклорная составляющая.
Прежде всего заметим, что русская поэзия прошла достаточно большой путь – от лермонтовского «недоступного суду звона злата» (1837) до горьковских «тлена и пакости злата» (1915 – 1916). Совсем в духе того, революционного, времени поэтесса заклинает адреса от вездесущего, всепроникающего золота, приносящего его обладателям горе. В Серебряном веке «золото» наполняется новыми смыслами.
У женщины-смерти Цветаевой разные возрастные полюса, образные обозначения – от девочки («розовый ангел без крыл») до вдовы («полночной крылатой»). И бескрайняя, трагичная смерть для поэтессы – все-таки больше крылатая, истоками тянущаяся к ранней русской литературе.
Цветаевское болото на протяжении всей ее литературной жизни – с цаплями, грибами, чайками, огнями, огоньками... Считается, что еще в раннем детстве будущая поэтесса создала в своем воображении болото, где водятся утопленники, которые могут при желании вознести на небо. Топь для нее – некий замкнутый и в целом злой мир, преподносящий испытания, а болотный дым горький – то сизый, то зеленый, густой, изменчивый.
Старуха в рассматриваемом нами «Заклинаю…», скорее всего, понадобилась Цветаевой для демонстрации скоротечности времени. Старуха у автора – женщина, выточенная, как кость, в бессмысленном наряде, изгрызенная и изъеденная тоской, нелюбовью к весне и склонностью к клевете.
Общий атрибут классической поэзии – змея, ровесница Рая, страсть Праматери Евы. Змея Цветаевой, если проследить все ее поэтические тексты, – молодая, зеленая, ледяная рептилия; извивающаяся, шипящая, льстивая, гадкая, точно хвост львицы; прячущаяся от человека в землю, враждебная человеку. Змея поэтессы, как справедливо пишут цветаевоведы, полна неистребимого желания изъять из человека душу. (Известно, что Бальмонт гадиной любуется, Брюсов у змия учится. А вот для Цветаевой это воплощение чего-то противоположного).
Еще один традиционный поэтический образ – вода. У поэтессы она медленно текущая, с плотной толщью, а мост – не обязательно переправа. Мост в связке с водой, рекой – роковой для вольнодумца, опасный возможностью падения последнего.
Для понимания двух следующих строк цветаевского стихотворения важен христианско-православный контекст.
«Дорога крестом» – это крестный путь? Во многом – да. Для поэтессы к крестному пути «кровью своей причастны мы» (1916), то есть все человечество. (Впрочем, для поздней Цветаевой, для того чтобы достигнуть нравственных высот, совсем необязательно проходить сквозь крестные муки).
Считалось, что девы и беременные женщины боялись поста, а старухи не ленились высчитывать, соблюдали ли супруги «закон» в посты. Что касается Цветаевой рассматриваемого периода, то поэтесса имеет в виду, очевидно, во многом легковесное отношение многих мужчин к христианскому посту: «чем крысиный хвост, да великий пост – лучше с чарочкой-сударочкой взасос!», напишет позже Цветаева (1920).
О «шали бухарской», «грамоте царской», «черном деле»
Лишившийся поддержки Николая II, царизма, монархии вообще, доживавший последние годы бухарский эмир, как известно, до революции преднамеренно подкупал подарками и орденами российскую элиту, скомпрометировав многих ее представителей в глазах интеллигенции уже Советской России. Раньше жалованные царские грамоты, выражаясь языком Н. Карамзина, падали с неба и выводили их обладателей из тьмы на свет. После третьей русской революции в политическую моду вторгались совсем иные ценности и атрибуты: не упомянутая «азиатчина» – шаль, а красная пролетарская косынка; не царская, а почетная грамота; не черное, а правое дело. «Ихнее дело» стало черным делом; в целом же черное дело у поэтов этого периода – антипод светлых мечтаний.
Несколько позже, в июле 1919 года, Цветаева назовет среди дурных примет «просыпанную соль, священника, тринадцать едоков за столом, три свечи, офицерскую с фронта, черную кошку, крик совы» и… «белую лошадь». Белая лошадь, а точнее, ее раскат (оскал) для поэтессы – предвестник вселенской смерти (гибели Пушкина, например).
Конечно, в языке рассматриваемого цветаевского стихотворения больше эмоционального, чем рационального. Эти двенадцать строчек Марины Цветаевой ждут дальнейшего исследования.
5. Назар Шохин, писатель. Ташкент
«Шёлковые ковры розовой Бухары»
Известное стихотворение «В первой любила ты…» цветаевского цикла «Подруга» («Ошибка») (14 июля 1915 года) – во многом о глубинных связях художественных образов далеких на первый взгляд географий Запада и Востока.
Военный 1915 год, по понятным причинам, не отличался в России и Европе в целом яркими произведениями поэзии. Свирепствовала военная цензура, приветствовались стихотворения гражданской лирики, в загоне оказалась литература пацифизма. Июль упомянутого года для воюющей на фронтах Первой мировой войны России – время удачных военных операций, связанных с Османской империей. И это делало обращение российского поэта к культуре Востока несколько щепетильным. Этакая вселенская стеснительность Марины Цветаевой проглядывает хотя бы в строчках о «вечном загаре сквозь блонды и полунощном Лондоне».
Стихотворение Цветаева начинает с «первенства красоты». Как это понимать? «Отчего мы невольно всякую степень красоты приравниваем к красоте человека?», – задавался в свое время сорокалетний В. Одоевский (1844). Двадцатитрехлетняя М. Цветаева идет дальше, емко предлагая то самое «первенство красоты» (1915) – так характерное для столпов поэзии Востока, начиная, например, с классика новоперсидской поэзии Рудаки.
Рудаки образно называет «пальцами, выкрашенными хной» «тюльпаны, весело цветущие, смеющиеся в травах луговых» (Рудаки). У Цветаевой объект более земной – подруга с «кудрями с налётом хны».
Совершенно изумительны, ювелирно точны цветаевские «два челночка узорных» «в самоцветных зёрнах».
В арсенале поэзии присутствует образ зурны [1], звук которой по-разному изображается у разных поэтов. «Зурна звучит» (у М. Лермонтова, Н. Некрасова, М. Волконского), зурна воет («вой зурны», «зурны тягучий звук» у Н. Некрасова; «зурна тянется», «зурна стонет» у А. Блока), «зурна звенит» (у К. Бальмонта), ропщет («ропот зурны» у Л. Чарской) и наконец ноет («зурна заныла» у С. Парнока)... Цветаевский же «жалобный зов зурны» – это нечто особенное, уводящее читателя в асимметричный мир музыки.
Цветаева идет дальше, последовательно ведя нас в райские восточные уголки, напоминая о красавицах с «тонкою бровью дугой» (см. державинские и грибоедовские «брови черные дугой» /обе – 1812/, «синеватые дуги бровей» А. Блока /1904/, «дугу бровей» М. Зенкевича /1912/). В Европе первого десятилетия ушедшего века было повальное увлечение узкими бровями (вряд ли мода на них пришла от актрисы Марлен Дитрих, как утверждают словари, ведь немка к моменту написания цветаевской «Подруги» была девочкой). Дугообразная линия бровей на становившемся все более доступным для европейцев Востоке начала прошлого столетия сама по себе позволяла выражать не менее двенадцати оттенков дамских эмоций. И одним из эталонов красоты тогда была бухарская дева с насурьмленными бровями.
В «Бахчисарайском фонтане» (1821 –1823) А. С. Пушкина милые жены хана сидят «вокруг игривого фонтана на шелковых коврах». (Ни к кому из поэтов М. Цветаева не обращалась в своем творчестве так часто и определенно, как к А. С. Пушкину). У Дм. Мережковского шелковые ковры – «с гирляндами лавров, плюща и можжевельника» (1901). По иронии у Цветаевой этих лет гирлянда – розовая (в стихотворении «Как жгучая, отточенная лесть…»). И здесь снова у нее проглядывает Восток: лучшими шелками (и специями) традиционно считались бухарские.
Что скрывает «розовая Бухара» Цветаевой – цвет, романтизм цветаевской юности (Б. Лавренев) или, – следуя бухарско-персидской логике (отметим, что в библиотеке Цветаевой был читаемый ею «Гулистан» /«Розовый сад» Саади/), – цветок розы?
Далекая от Бухары часть фарси (таких частей-диалектов было несколько) признает в розовом цвет лица, а в Европе Первой мировой войны начал использоваться розовый маркер пола для девочек. В довоенных записках молодой Цветаевой переливаются различные оттенки розового – «розовый отсвет» (1909), «розовый вечер» (1910), «вечно-розовая… бледнее всех», «слишком розовая» (1913)... «Розовая Бухара» (1915) – в каком-то смысле апофеоз, она сложна по краскам и ближе по духу к цветаевскому «розовому Гори в тени развесистых чинар» (1910).
…Перстень в Европе – традиционно мужское украшение. Однако в Персии девочки надевают кольца (ангуштарин) на пальцы с 10-14 лет. Они в числе других украшений входят в приданое невесты как подарок жениха. В архаике кольца были обязательными для женщин, потому что во время церемонии они считались символом чистоты руки. Смеем предположить, что «перстни по всей руке» Цветаевой – признак арийского происхождения.
И еще об одном. Родинка на щеке – пигментный невус – в европейской литературе служит неизменным атрибутом, в средневековой арабо-персидской поэзии – феноменом красоты. Хафиз, например, предлагает «ради родинки смуглой одной, одного благосклонного взгляда Самарканд с Бухарой». Джами постигает «соблазн черной родинки на розовой щеке»… Для Цветаевой «родинка на щеке» и «розовая Бухара» – смежные явления. Впрочем, во многом именно так это и для жившего в Бухаре Хайяма, у которого «нежно щеки розы целует ветерок», вино «возвращает щекам янтарным рубина алый цвет».
Литературный Запад (Франция в том числе) выделяет сегодня в русском сегменте мировой поэзии 1915 года первым «Облако в штанах» В. Маяковского, который тоже не обошелся без Востока: «пирует Мамаем, задом на город насев. Эту ночь глазами не проломаем, черную, как Азеф!» В отличие от Маяковского, по-мужски грубого, Цветаева в отношении к Востоку очень женственна: ее особый Восток проникает во все поры современной ей русской лирики.
Примечание
[1] Зурна – духовой язычковый с двойной тростью инструмент.
4. Алина Коптева. Санкт-Петербург
Марина Цветаева
-1-
Мятежность и рябиновость в горсти.
Сокровище серебряного века
Душевный плач ветрам, судьбе и рекам
Сквозь время обречённая нести
Союз её и слова кто постиг?
Надрыва не понявшие имреки?
Эвтерпой поцелованные веки...
О, музыка, за всё её прости!
- Из яркости садовой лебеды
Накликала созвездие беды.
Кивали огорчённо лопухи:
Не розов путь… кругом одни стихи…
Полыни горечь, сладость розмарина.
Ажурна рябь от звонкого: Ма-ри-на!
-2-
Ажурна рябь от звонкого: Марина.
Путь к небу был извилист и измят…
В тот миг, когда зелёно-серый взгляд
Будил молитвами цвета аквамарина,
Париж встречал шуршаньем кринолина.
Простых фиалок сладостней наряд.
В бокал тоски бросала все подряд...
Москва звала, а голос был рябинов…
Октябрь у ног. Желанный первый сборник.
Поэтов отклики - бурлящая волна:
Эфрон, Волошин, Брюсов и она...
Любовь и время в двух шагах от скорби.
Безбрежность счастья не сдержать в горсти -
Рутиной время может зарасти …
-3-
Рутиной время может зарасти…
От чувств не ждут вопросов и ответов.
Нить Ариадны - путь во тьму иль к свету?
Марине и Сергею по пути?
От войн, разлук сознание мутит.
Согрело мандельштамовое лето.
Во всей красе Москва была воспета…
Был тих ещё душевный аутизм...
Молчит колоколов шальная благость...
Плюются кровью о свободе споры,
Вдруг в стойла превращаются соборы...
Семнадцатый… надрыв его и тягость.
Ещё вчера иллюзия: едины.
Игра монет, расколы и судьбина…
-4-
Игра монет, расколы и судьбина:
Вагоны, крики, смертная тоска.
России боль отчаянно близка.
Не та свобода в стане лебедином.
Кровавых дней петля, еще незримо,
На шее белой
жилкою,
тонка…
Цветы в слезах от скорбности венка.
Дни бело - красным ранены-ранимы.
Кипенье дат, бурлящие стихи.
Февраль двадцатый… маленькая дочка,
Иринка, превратилась в ангелочка…
Земная вера, голода грехи...
Бегут слова-ручьи под бренность ив,
Надменность со смирением скрестив...
-5-
Надменность со смирением скрестив,
Весной опалены земные вёрсты…
Из искренности чувств высоких свёрстан.
Душевной бури радужный мотив.
Любви преграды нет, и слог ретив,
Внутри кольца не прячется напёрсток...
Пока о ревность перья не истёрты,
Поэт необычайно прозорлив…
Кричащих строк о мире не вражде
От тех, кого войны поймала сеть,
Боясь глаза от боли проглядеть,
Ждут даже пригвождённые к беде...
Вверяя песнь породе голубиных.
Астматик-боль исследует глубины…
-6-
Астматик-боль исследует глубины.
Рассудку не принять любовь и смерть.
Ей ласточкой вспорхнуть и улететь -
Психее предназначена чужбина...
Берлин и Прага, дня закат рубинов,
Под ливень световой попал - расти.
Бориса письма - времени настил,
С оттенком спелых ярких мандаринов.
Судьба торопит отвергать бессилье:
Терзаться и терзать без сожалений,
Дробиться о гранитные колени,
Раздать лохмотья, оголясь до крыльев
Сергей и дети – счастлива Марина –
Цыганская душа и песнь Ундины…
-7-
Цыганская душа и песнь Ундины,
Огонь Кармен, безудержность страстей!
Тем слаще, чем больнее и острей.
Всё сразу - отрицая середину.
Не признавая сущности рутины,
Развесив быт полотнищами рей,
Высокому – распахнутость дверей!
Земному - участь жертвы паутиньей...
Заглушит Чехия немного боль тоски:
Сергей – глаза и счастье «цвета моря»,
«Попытка ревности», "Под шалью", "Двое"...
Тескова, Рильке – ноты высоки.
На берег сонный айсбергом наплыв,
Вздымает - в штиль! - волны морской надрыв.
-8-
Вздымает в штиль волны морской надрыв
Стихов её безудержная сила.
Тире и точки крошечками ила.
Строка - война, болезни рецидив.
Тире - молчанье? Крик души? Курсив?
Средь многоточий:
- Да, жила, любила,
Слова и смыслы вестниками Нила
В событий многослойность обрядив.
Земное, прочь! Психея ближе Евы…
Вползает в дом, разбуженный зарёй,
Политика холодною змеёй.
Безоблачные дни в Париже, где вы?
Зовет в дорогу, но не страсть –
Россия –
Едва ли близкая душе стихия…
-9-
Едва ли близкая душе стихия:
Террора ужас, пытка немотой…
Ломать стихи… калечить темнотой…
Вместить в любовь Советскую Россию...
Европу будоражит аритмия.
Прогорклый непризнания настой.
На перепутье выбор непростой…
Нужны ль слова, о, мученица Ия!
Слеза глазам, кричать от боли ртам…
"Живое о живом", хоть гость не прошен…
Уходят Маяковский и Волошин.
Ненужность здесь и невозможность там...
"Тоска по Родине" и отклики сухие.
Трибуны-дни, к стихам её глухие...
-10-
Трибуны-дни к стихам её глухие:
Есть голос, для поэзии размах…
Туманом липким за любимых страх.
Уходит время сладострастной мрии,
Нет Той страны, в иной ветра лихие,
Предчувствием беды рассвет пропах.
Эссе, стихи, поэмы на плечах;
Нет ни колоколов, ни литургии…
Тридцатыми годами сердце смято…
Террором болен тот СССР:
Репрессии, ночной арест, расстрел…
Чужбина-родина, полынь да мята…
Для многих-многих доля в тюрьмах гнить…
Агония, и жизни рвётся нить.
-11-
Агония, и жизни рвётся нить…
Тревожности и горя в три обхвата.
Столетье смотрит в спину виновато…
Сергей и Аля Там… за ними плыть…
Женой врага народа время слыть,
Стирая дней подошвы, мчать куда-то.
Лубянка и Бутырка - адресаты.
Попытка в переводы душу влить…
Низверженность, войны проклятой лик…
На ключ закрыт странноприимный дом,
Уюта нет и нет приюта в нём…
Голицыно, Елабуга… тупик…
Незваным - ночь. Слезам и звёздам – сныть…
Есть невозможность жить... мечта - не быть...
-12-
Есть невозможность жить… мечта - не быть,
Зарёю утренней вечернюю в изгнанье.
Нет времени восстановить дыханье…
Смахнуть затменье с вековых орбит.
От этих лет, от этих бед знобит,
Темно и остро у черты у крайней.
Осколок жизни: нет границ, нет граней…
Год сорок первый. Бытом август бит.
Ещё у моря оставалась ты…
В своих щедротах лето слишком стойко:
В столовую, хотя бы судомойкой…
Здесь бесполезно скрещивать персты...
Душевными колодками стуча,
В себе нашла судью и палача
-13-
В себе нашла судью и палача…
Погас фонарь. Морская буря стихла.
Людей стирают в прах событий вихри…
Мужчин любимых с жизнью разлучат...
Лишь строчки, оглушительно крича,
Искали смысл в действительности рыхлой…
Даря талант, за ним вдогонку лихо.
Поэтов новых солнца блик встречал….
Прощальными стихами теребя,
Ступало утро завтрашнего дня.
Беспечностью и осенью маня,
Сентябрьский дождь не разбудил тебя:
Рывок с Земли за дерзостью луча….
Абсурдность жизни недоволоча…
-14-
Абсурдность жизни недоволоча,
Стихам своим судьбу предначертала:
Лежать в пыли... ни много и ни мало
Внушила им ненужность сгоряча.
Ни праздник рифм, ни смысл не одичал -
Насыщенный букет в хрусталь бокала:
Тоска и боль, которая ломала.
Стихийность, не нашедшая причал.
На острие не год, не день, не миг.
Прослыть иною просто не могла -
Стихами всё нутро себе сожгла…
Надрыв души, расколотый на крик…
Сквозь жизнь и смерть ей выпало нести
Мятежность и рябиновость в горсти…
Магистрал
Мятежность и рябиновость в горсти,
Ажурна рябь от звонкого: Марина!
Рутиной время может зарасти...
Игра монет, расколы и судьбина:
Надменность со смирением скрестив,
Астматик-боль исследует глубины.
Цыганская душа и песнь Ундины
Вздымает - в штиль!- волны морской надрыв.
Едва ли близкая душе стихия:
Трибуны-дни, к стихам её глухие:
Агония, и жизни рвётся нить -
Есть невозможность жить… мечта - не быть.
В себе нашла судью и палача,
Абсурдность жизни недоволоча...
3. Александр Костерев, инженер, автор стихов, песен, пародий, коротких рассказов. Санкт-Петербург
«Лебединый стан» Марины Цветаевой
Стихи Марины Цветаевой — поэтессы не приверженной идеалам уходящего символизма, прорастающего акмеизма («литературные классификаторы и составители антологий не знают, куда нас приткнуть» [5]) — при поверхностном прочтении являют читателю только одну наиболее яркую загадочно-метафоричную грань её поэзии; непосвященным даже может показаться, что поэтесса аполитична, а ее гражданская позиция скрыта под вуалью безобидного и выспренного «серебряного века», но так ли это? В период 1917 - 1920 годов Цветаева сочиняет стихи, объединенные позднее в цикл «Лебединый стан», проникнутый сочувствием к белому движению, его героизацией, но по сути наполненный отрицанием и осуждением неоправданных жертв обеих противоборствующих сторон, понесённых Россией. «Лебединый стан» — 60 стилистически связанных стихотворений, в которых Цветаева предстает иной, не хрестоматийной, совершенно не знакомой советскому читателю, увезенных поэтессой из Советской России, посвящены «русской Вандее». В эмиграции Цветаева так и не напечатает эту книгу, несмотря на многочисленные и настоятельные предложения [3]:
Я эту книгу поручаю ветру
И встречным журавлям.
Давным-давно перекричать разлуку —
Я голос сорвала.
Я эту книгу, как бутылку в волны,
Кидаю в вихри войн.
Пусть странствует она — свечой под праздник —
Вот так: из длани в дань.
По воспоминаниям дочери Цветаевой Ариадны Эфрон «во время гражданской войны связь между моими родителями порвалась почти полностью. Пока, по сю сторону неведения, Марина воспевала «белое движение», ее муж, по ту сторону, развенчивал его, за пядью пядь, шаг за шагом и день за днём. Помню разговор между родителями вскоре после нашего с матерью приезда за границу: «И всё же это было совсем не так, Мариночка», — сказал отец, с великой мукой в огромных глазах, выслушав несколько стихотворений из «Лебединого стана». «Что же — было?» — «Была братоубийственная и самоубийственная война, которую мы вели, не поддержанные народом; было непонимание нами народа, во имя которого, как нам казалось, мы воевали. Не «мы», а — лучшие из нас. Остальные воевали только за то, чтобы отнять у народа и вернуть себе отданное ему большевиками — только и всего. Были битвы за «веру, царя и отечество» и, за них же, расстрелы, виселицы и грабежи». — «Но были — и герои?» — «Были. Только вот народ их героями не признает. Разве что когда-нибудь жертвами» [6].
Прислушаемся к живым и трепетным строчкам М. Цветаевой в благоговейной уверенности, что беспристрастный читатель, воспримет «Лебединый стан» Цветаевой как высокую пронзительную песню, призывающую к примирению и переосмыслению войны, с христианских, гуманистических и нравственных позиций. Подчеркивает трагизм ситуации колыбельная, которую Цветаева адресует дочери, звучащая пронзительно и возвышенно:
— Где лебеди? — А лебеди ушли.
— Где вороны? — А вороны — остались.
— Куда ушли? — Куда и журавли.
— Зачем ушли? — Чтобы крылья не достались.
— А папа где? — Спи, спи за нами сон,
Сон на степном коне сейчас приедет.
— Куда возьмет? — На лебединый Дон.
Там у меня — ты знаешь? — Белый лебедь.
Посвящение белым рыцарям — белым лебедям, написано в традиционной стилистке былинного стиха с народной эпической интонацией и верой в высокое предназначение русского воинства:
Бури-вьюги, вихри-ветры вас взлелеяли.
А останетесь вы в песне — белы лебеди!
Знамя, шитое крестами, в саван выцвело,
А и будет ваша память — белы-рыцари!
И никто из вас, сынки! — Не воротится,
А ведет ваши полки — Богородица!
«Плач Ярославны» написан Цветаевой в конце 1920 года после разгрома белой армии в Крыму и выдержан в русской обрядовой традиции (голошение), известной с глубокой древности как лирический жанр — преимущественно погребальный. В плачах Ярославны («Слово о полку Игореве» и «Лебединый стан») отчетливо прослеживается желание героини мысленно быть рядом с мужем, который в её представлении лежит на поле битвы раненый или даже мертвый. Исследователи отмечают, что автор «Слова» воспринимал плен на символическом уровне как смерть, а плач Ярославны, как заклинание, которое помогло Игорю бежать из плена и вернуться таким образом, в мир живых.
Вопль стародавный,
Плач Ярославны —
Слышите?
Лжет летописец, что Игорь опять в дом свой
Солнцем взошел — обманул нас Баян льстивый.
Знаешь конец? Там, где Дон и Донец — плещут,
Пал меж знамен Игорь на сон — вечный.
— Кто мне заздравную чару
Из рук — выбил?
Старой не быть мне,
Под камешком гнить,
Игорь!
Дерном-глиной заткните рот
Алый мой — нонче ж.
Кончен белый поход.
Апофеозом войны звучат стихи о смерти, с вселенским призывом к матерям, повисающим криком последней строки:
Белым был — красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был — белым стал:
Смерть побелила.
Все рядком лежат —
не развесть межой.
Поглядеть: солдат.
Где свой, где чужой?
И справа и слева
И сзади и прямо
И красный и белый
— Мама!
Логическим завершением книги звучит сочувственно-трагичное поздравление с Новым годом, адресованное русским воинам, рассеянным по миру, написанное в последний день уходящего 1920 года:
С новым Годом, Лебединый Стан!
Славные обломки!
С Новым Годом — по чужим местам —
Воины с котомкой!
Книга Цветаевой увидела свет в Мюнхене в 1957 году, а в СССР была опубликована только в 1990 году [3]. Владимир Солоухин в комментариях к первой журнальной публикации фрагментов сборника [1], и Владимир Орлов в предисловии к книге «Цветаева М.И. Избранное», пытались предварить само упоминание о «Лебедином стане» неизменными комментариями об ошибочности позиции Цветаевой, об отсутствии в стихах «исторической и человеческой правды», не без удовлетворения отмечая, что «политические темы, которым Цветаева отдала щедрую дань в стихах 1917-1921 годов, постепенно выветриваются в её творчестве эмигрантского периода» [2, c. 9].
Однако вспомним, что 30 апреля 1938 года во Франции Цветаева напишет: «Я тогда этого не сделала, кончила свой Лебединый стан, вместе с ТЕМ. — Прилагаемый отрывок прошу — если когда-нибудь, кто-нибудь В НУЖНЫЙ СРОК этим займётся — включить хронологически в мои стихи (всё, что «После России») если уцелеют» [3]:
Баррикады, а нынче — троны.
Но все тот же мозольный лоск.
И сейчас уже Шаратоны
Не вмещают российских тоск.
Мрем от них. Под шинелью драной,
Мрем, наган наставляя в бред…
Перестраиваем Бедламы:
Все малы для российских бед!
Всеми пытками не исторгли!
И да будет известно там:
Доктора узнают нас в морге
По не в меру большим сердцам.
Библиография
[1] Цветаева Марина. Запрета нет на крылья. Наш современник. — М. 1958.
[2] Цветаева М.И. Избранное — М. 1961. Государственное издательство художественной литературы. Предисловие В. Орлов.
[3]. Цветаева М.И. Лебединый стан. Стихотворения 1917-1921 гг. — М. Берег. 1991.
[4] Цветаева М.И. Стихотворения и поэмы / Вступительная статья Е.Б. Коркиной. — Л. Советский писатель. 1990.
[5] Ходасевич В. Младенчество // «Возрождение». Париж. 1933, 12 окт. №3054.
[6] Эфрон А. История жизни, история души. Воспоминания, проза, стихи: в 3 т. составитель Р. Б. Вальбе. — М: 2008.
2. Владимир Шиленский
Разговор с Мариной
Марине Ивановне
яблок уродилось этим летом вся Таруса в яблоках резных
был бы если б я большим поэтом сочинил гнилушку бы из них
столько яблок – непереваримо а лет сто прикинь тому назад
юная Цветаева Марина тут прошла сквозь яблоневый сад
был тот год на урожай – не очень но как раз на яблочный на спас
тот старинный сад без червоточин яблочко Мариночке припас
облака столпились в хороводе колокол ударил над окой
шлёпал на Алексин пароходик и грустил оркестрик духовой
всё теперь Марина здесь иначе кстати вам стоит мемориял
а вчера на улице на Дачной падалицы я наковырял
пел я на закрытых вечеринах обличая нравы кроя власть
много стало тут людей червивых даже негде яблоку упасть
не наварят бабы мармелада карамели джема пастилы
ах Марина было бы не надо мне без вас садиться за столы
и в итоге душу всю издрызгав увожу я в сторону Москвы
верите Марина тот огрызок что тогда оставили здесь вы
ваших грёз застроена долина ваших роз обломаны шипы
мне за вас Цветаева Марина по пенсне прислали от шпаны
а ещё скажу я вам на ушко – у меня от вас секретов нет –
хороша была бы та гнилушка был бы если б я большой поэт
быть поэтом непростая штука трудно быть поэтом на Руси
для того в пруду гуляет щука чтобы не дремали караси
1. Арман Комаров, поэт. Москва
«Первый поэт 20-го века» – такую характеристику дает Марине Цветаевой поэт и эссеист Иосиф Бродский в интервью Соломону Волкову. Оспаривать или доказывать это утверждение было бы кощунством, ведь так сказал Поэт о Поэте.
Действительно, Марина Цветаева, выбивается из плеяды своих современников. Ее слог явился воплощением громоздкого, грозового Державинского косноязычия, обогащенного женской страстностью, дворянской образованностью и конечно же, глубиной русской личности. Было бы справедливо назвать ее поэтом бездны (причем нижней бездны по Ницше). Она пришла в пестрящую литературную жизнь начала века с привычным русскому слуху со времен Пушкина, ямбом, но уже в этих ранних стихах сквозило нездешнее отчаяние, перемежающееся с отрешенным смирением («– И пусть тебя не смущает // Мой голос из-под земли.»).
Бездна моргнула в Цветаевой со смертью матери в 13 лет («Все бледней лазурный остров — детство, // Мы одни на палубе стоим. // Видно грусть оставила в наследство // Ты, о мама, девочкам своим!», 1907 г.), с тех пор трагическая нота не покидала стихи Марины. Но, вероятно, что современникам, читавшим ее «Вечерний альбом» и стихи того времени вообще, до определенного момента подобная трагика казалась юношеской романтизацией печали.
…Спите в покое чарующем!
Смерть хороша — на заре!
Вспомним о вас на пирующем,
Бурно-могучем костре.
— Правы ли на смерть идущие?
Вечно ли будет темно?
Это узнают грядущие,
Нам это знать — не дано.
«Жертвам школьных сумерек», не позднее зимы 1907–1908 гг.
Бездна приоткрывает глаза и начинает бормотать в «Волшебном Фонаре», а Цветаева обретает силу лирического высказывания и смелость. Меняется форма, появляются неполные строки, выпрастывается зрелый поэт.
Тема детства и вопросов о будущем («Что впереди? Какая неудача? // Во всём обман и, ах, на всём запрет! // — Так с милым детством я прощалась, плача, // В пятнадцать лет.»), перетекает в констатацию внутреннего ощущения (Лучезарного дня после стольких мучений ждала я, // Получила лишь крест.). В то время тучи уже сгущались над Россией, отгремела революция 1905 года, самодержавие пошатнулось. В Европе обостряются отношения старых громадин-империй, которые вот-вот столкнутся как тектонические плиты. Все это не мог не чувствовать поэт, обладающий какой-то мифологической связью с единой мировой Стихией – «Ноосферой» по Вернадскому («Наимладшему из них тринадцать, // Наистаршему под двадцать лет.», «Кто мудрец, забыл свою науку, // Кто храбрец, забыл своё: «воюй!», из стихотворения «Вокзал», 1911 г.).
Далее темнота и глубина будут только шириться, с внутренними бурями Марины Цветаевой будут резонировать ужасающие события и тяжбы ее жизни. Непрекращающаяся нищета, смерть дочери в приюте, отвергнутость за границей, ненужность Родине, арест дочери, затем арест мужа с последующим приговором к смертной казни. Бездна все шире и шире открывала глаза и переходила с говорения на крик. Поэтика изламывалась горем, в 1959 году Ахматова напишет в своих воспоминаниях — «Марина ушла в заумь. Ей стало тесно в рамках Поэзии.».
…Раз! — опрокинула стакан!
И всё что жаждало пролиться —
Вся соль из глаз, вся кровь из ран —
Со скатерти — на половицы.
И — гроба нет! Разлуки — нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть — на свадебный обед,
Я — жизнь, пришедшая на ужин…
«Все повторяю первый стих…», 6 марта, 1941 г.
Бездна закрыла глаза и замолчала 31 августа 1941 года, и осталась в вечности вместе со своим носителем. Певцом русской бездны – Мариной Цветаевой.