*
Мишель Уэльбек. Серотонин. Роман. Перевод с французского Марии Зониной. М.,
«АСТ», 2020, 320 стр., 5000 экз.
Это хороший роман, и можно только посочувствовать Уэльбеку,
вошедшему в литературу «Элементарными частицами», почти сразу же ставшими
современной классикой; с ними-то и сравнивают каждый новый роман писателя, и,
увы, исключительно в пользу первого. Что, на мой взгляд
например, несправедливо — на самом деле мы имеем дело со своеобразной
сагой, начатой «Элементарными частицами»; автор прощается с бытовой культурой
«традиционной Франции». Прощанием с классическими для ХХ века формами
французской литературы и стал первый его роман. Новый роман — продолжение этой
саги.
Повествование «Серотонина» составил монолог его
героя, Флорана, почувствовавшего к своим сорока шести
годам, что жизнь его закончилась. Ему так и не удалось наладить с ней контакт и
держится он исключительно на антидепрессантах — знакомый врач по-дружески
сообщает Флорану, что вообще-то наилучшим для него
выходом было бы самоубийство. Фабулой романа стала история побега Флорана (безуспешного) из своей как бы вполне сложившейся
жизни — жизни высокооплачиваемого специалиста, к тому ж богатого наследника,
живущего со своей юной, сексапильной, сверхотзывчивой
в постели японкой в вознесенных над Парижем апартаментах самого уродливого, то
есть самого модного дома-башни. Собственно, с японки и начинается сюжет —
перечисленными выше ее достоинства и ограничиваются, все же остальные качества
подруги для Флорана — в абсолютном минусе, да и
постельная «отзывчивость» сожительницы наводит на него ужас, поскольку любовные
их отношения свелись к сексу, в котором не осталось даже капли эротики. И Флоран делает решительный шаг — без каких-либо объяснений с
подругой, распрощавшись перед этим и со своей службой, он покидает свою
квартиру и селится в крохотном номере одной из гостиниц бескрайнего Парижа.
Освободившись от всех обязательств, он тем самым освобождается и от последних
связей с внешним миром. Теперь он проводит время в воспоминаниях, перебирая
эпизоды своей жизни в поисках того момента, что перечеркнул нормальное ее
течение. Но, оглядываясь назад, он видит «лишь руины». Любовь к женщине, то
есть то, что было в молодости радостью, обещанием счастья, да просто
обостренным ощущением текущей в тебе жизни, превратилось в полную свою
противоположность — безлюбый секс, форму
купли-продажи. Отсюда предельная заниженность
лексики, когда герой касается этой — главной в романе — темы. Характерен
эпизод, в котором Флоран берет с полки том маркиза де
Сада, смотрит на него с некоторым недоумением и брезгливостью и, не раскрыв,
ставит на место — для Флорана сексуальные ужасы,
которыми с отроческим воодушевлением упивался сперва автор этой книги, а потом
и его читатели, не идут ни в какое сравнение с ужасом «обычных» взаимоотношений
мужчины и женщины.
Одной из внутренних опор для Флорана была его
профессия — воспитанник конца ХХ века, меломан, плейбой, хорошо образованный
человек, знающий, кем были Пруст, Томас Манн, Гоголь, местом своей учебы вполне
осознанно выбирает АГРО (сельхозинститут, по-нашему) и становится толковым
специалистом. Для него, еще чувствующего обаяние традиционных форм французской
жизни, естественно почувствовать — пусть и слабое, но — воодушевление при виде
зеленых полей или стада коров. Однако Флоран работает
экспертом при правительственных учреждениях, а значит деятельность его так или
иначе включена в государственные программы «оптимизации» сельского хозяйства
Франции, которые разоряют ее фермеров. С этой темой в романе связан сюжет друга
Флорана, бывшего однокурсника, крупного и при этом
нищего аристократа-землевладельца, пытавшегося — безуспешно — заниматься
фермерством. Итоговая констатация Флорана:
«Профессиональная жизнь — это б...дь
в квадрате».
Большинство критиков отмечают уэльбековскую игру
со стилистикой множества знаковых в современной литературе произведений, игру
ироническую, часто саркастическую. Уэльбека, конечно,
можно счесть законченным циником. Однако «Серотонин» можно читать и как
роман-вопрошание. Вопрошание истовое, горестное, даже как бы
наивно-беспомощное: почему? Почему так? Почему нам не дается «нормальная
жизнь»? Почему нарушение нормы причиняет нам такую боль? И откуда тогда в нас это вот представление о
норме жизни? И зачем нам дано это представление, если оно способно сломать
жизнь? Естественно, что автор не знает ответов на эти вопросы, иначе не садился
бы за писание этого романа, — в последнем абзаце Уэльбеку
пришлось потревожить фигуру самого Иисуса.
Елена Некрасова. Пешком по Тихому. Роман-путешествие. М., «Проспект», 2020, 280 стр., 1000 экз.
В книгу эту читатель «Нового мира» уже имел
возможность заглянуть — журнал печатал (2019, № 3) несколько глав из нее.
Поэтому пересказывать сюжет не буду, просто короткая справка о содержании:
автор отправляется в плавание на яхте по Тихому и
Индийскому океанам в компании яхтсменов-любителей (увы, должен оговориться, что
речь идет о мире до пандемии). Панама, остров Пасхи, острова Самоа, острова
Кука, Таити, архипелаг Ваунату, остров Танна, Австралия, Восточный Тимор и так далее и так далее,
то есть автору посчастливилось увидеть экзотические земли, населенные не просто
людьми других национальных культур, но и как бы людьми других веков, увидеть и
написать потом книгу, опираясь на ее дневниковые записи. Перед нами путевая
проза с ударением на обоих словах: с одной стороны, «путевая» — с богатейшей
фактографией, а с другой — проза художественная, с богатством авторских
интонаций, с прописанностью образов спутников, с
энергетикой острых микросюжетов путешествия, да
просто с выразительностью морских пейзажей…
Ну а отклик мой на эту книгу вызван не столько увлекательностью
повествования о «загранице», сколько сюжетом сугубо отечественным. Я помню, как
в свое время мы читали зарубежную прозу и смаковали чисто бытовые подробности,
что-нибудь типа «…в ту осень, решив сделать паузу в своих исследованиях, я на
два месяца оставил надоевший Париж (Лондон, Мадрид, Амстердам и т. д.) и
поселился в небольшом приморском отеле на юге Португалии». Это как?!! Что это
значит, он «решил»? А как же на работе — отпуск за свой счет? Да и какую же это
надо иметь зарплату, чтобы вот так сорваться на два месяца в Португалию? Но
самое главное — виза! Кто разрешил? Где собеседование с партийцами-ветеранами в
райкоме партии, которые, собственно, и будут решать, поедешь ты куда-то или
нет?
И вот проза отечественная, но человека уже другого
поколения, другого образа жизни. О чем эта проза? О том, что
автору ее захотелось переплыть океан, и она села в самолет в своей Одессе и
перелетела из Европы в Америку, в Панаму, где в аэропорту ее встретил капитан
яхты и отвез на судно. Вот и все! Далее автор пишет о
чем угодно, о том, как ощущалась ею панамская жара после одесской зимы, какое
впечатление произвели на нее обитатели яхты и сама яхта, и так далее, но ни
слова о каком-либо потрясении от смены континентов нет и в помине. Автор живет
в другом мире, в котором каждый из нас может (если, конечно, финансово потянет)
улететь на «два месяца в Португалию». Нет,
нам, людям, воспитанным 60 — 70-ми годами, такое тоже можно. Никто не
мешает. Мешает только наша «внутренняя психомоторика» — мы ездим за границу, но
каждый раз это событие. Иными словами, «граница» так и осталась внутри нас. А у
автора этой книги ее уже нет. И вообще,
она из тех людей, которые позволяют себе делать то, что вздумается: закончив
биологический факультет, стать художником (выставки Некрасовой проходили дома,
в Одессе, а также — в Нью-Йорке, Гамбурге, Мюнхене, Праге и др.), потом уйти в
кино и телевидение (несколько документальных фильмов для канала «Культура»),
заняться литературой (семь книг прозы, одна из которых «Щукинск
и города» — вошла в шорт-лист Букеровской премии) и наконец сесть на яхту и
переплыть два океана — то есть автор книги принадлежит к той породе «новых
русских», для которых наличие внутренней свободы — состояние естественное.
...Вот так бы я написал про эту книгу год назад,
сегодня же, увы, вынужден констатировать, что книга эта может читаться нами еще
как прощание с тем миром, в котором мы жили до пандемии, и с теми
возможностями, что мир тот предоставлял.
Наталья Иванова. Литературный парк с фигурами и беседкой. Избирательный
взгляд на русскую прозу XXI века. М., «Рутения», 2019, 480 стр., 2000 экз.
Подзаголовок требует уточнения: в статьях, составивших книгу, речь идет не
только о состоянии современной художественной прозы, но и о формах ее
бытования, то есть — об особенностях сегодняшнего литературного процесса, в
частности о взаимодействии «литературы как искусства» с «литературой как
коммерцией». Эта новая для нашей литературы ситуация (вхождение в чисто
рыночные отношения) породила множество самых разных явлений, о которых пишет
Иванова, таких, например, как «интеллектуальный глянец» или «литература гламура», или то, что названо в книге «процессом
упрощения»: это когда сложившиеся отношения широкого читателя и литературы
принуждают писателей писать максимально просто о сложном, ну а в идеале писать
на языке, которым нынешнее телевидение разговаривает с верной ему аудиторией.
Также в книге идет речь о феномене нынешних литературных премий, о подводных
камнях современного книгоиздательства, о проблемах новейшей литературной
критики. Иными словами, Наталья Иванова выступает здесь не только как
литературный критик, но и как своеобразный «антрополог литературы»,
анализирующий сегодняшнее ее состояние в самых разных своих проявлениях.
Однако основной упор здесь все-таки — на собственно литературе: отдельные
статьи автор посвятил творчеству Михаила Шишкина, Владимира Шарова,
Евгения Водолазкина. Своим подходом к творчеству
Виктора Пелевина, Владимира Сорокина, Михаила Елизарова и некоторых других
делится Иванова в статье «Избирательный взгляд». И кстати, одной из
характеристик любого критика является как раз вот это — избирательность
взгляда, отбор имен тех писателей, которые, по мнению критика, и есть
сегодняшняя наша литература, и наоборот — красноречивое отсутствие отдельных
имен в этих перечнях. К названным выше «именам Натальи Ивановой» следует
добавить Ольгу Славникову, Романа Сенчина,
Марию Степанову, Анну Матвееву, Алексея Слаповского,
Александра Кабакова… Разумеется, Иванова пристрастна
в выборе имен. Ну а как иначе? Кому на самом деле нужен абсолютно
«беспристрастный критик»? Ну а Иванова, слава богу, излишней политкорректностью
не страдает. Одной из фирменных черт ее критики следовало бы назвать
«темперамент автора». Критик она всегда острый, я бы сказал, «провокативный» (не раз и не два ловил себя на желании
поспорить с некоторыми ее построениями, за что и благодарен ей). Стилистика
статей, тяготея к краткости, выразительности, афористичности, способна
переносить тексты Ивановой из собственно литературной критики еще и в сферу
литературной публицистики, несомненным мастером которой она является, или — в
сферу филологической прозы.