Николай Александров. Набоков, Пушкин, Лермонтов… или Прямой наследник. (Владимир Набоков. «Поэмы 1918—1947. Жалобная песнь Супермена»). — «Дружба народов», 2023, № 5 <https://magazines.gorky.media/druzhba>.
«Начать, наверное, имеет смысл с поэм, впервые опубликованных в этом томе: „Двое” (1919), „Легенда о луне” (1920), „Электричество” (1920), „На севере диком” (1920). <...> Но в целом ранние поэмы — это первые шаги, подготовительный период, определение приоритетов и тем, освоение русского канонического стиха, русской ритмики (о чем впоследствии сам Набоков будет подробно писать, ссылаясь, в частности, — не без иронии — на штудирование стиховедческих трудов Андрея Белого)».
«Взгляд Набокова ретроспективен, прикован к пушкинской традиции (хотя „Электричество”, например, не может не вызвать в памяти од Ломоносова и Державина) и сторонится модернистской вычурности. Он осваивает русский стих как инструмент и уверен, что с его помощью можно изображать современность. Современность не только и, может быть, не столько с точки зрения реалий, ярко выраженной актуальности. Набокова в большей степени интересует его собственный взгляд, его восприятие мира, в котором современность видится искажением, нарушением и разрушением гармонии, радости и счастья на глазах гибнущего прошлого. Поэтому то, что противостоит духу разрушения, хаосу, грубости, хамству, пошлости, имеет особую ценность. Пусть даже это лишь классический ритм, пушкинская просодия или пушкинская страсть к номинативам, к, казалось бы, простому перечислению предметов и явлений. Эта видимая, бросающаяся в глаза несовременность, даже архаичность, тоже есть способ борьбы, преодоления актуальности».
Мария А. Александрова. «Cлеза солдата» в культуре советской эпохи. — «Новое литературное обозрение», № 180 (2023, № 2) <https://www.nlobooks.ru>.
«Напомним для сравнения, что русский песенный фольклор богат солдатскими слезами, которые неизменно символизируют человечность, страждущую в бесчеловечных обстоятельствах: „И во слезах глаза солдатушки крестили… И умывалися солдаты горючмы слезмы”; „И на страженьице солдаты побывали… И от солдатских слез земля да подгибалась”; „Уж по той ли по дорожке по широкой / Еще шли-прошли солдаты-новобраны, / Идучи они, солдаты, сами плачут, / В слезах они дороженьки не видят, / В возрыданьице словечушка не молвят”. Эта традиция, иссякавшая уже в низовом творчестве времен Первой мировой войны, целенаправленно преодолевалась раннесоветской культурой».
«Трактовка слез в военной поэзии Твардовского лишь отчасти совпадает с представленной стихами современников тенденцией. Запрет на „деморализующий” всплеск чувства снимало приближение победы, но значение динамики событий тоже относительно: главным фактором становится внутренний рост поэта за годы войны. В 1944 году автор „Василия Теркина” пишет главу „Про солдата-сироту”, где повествование переходит в своеобразный плач по плачущему — с эмоциональным нарастанием при каждом повторе ключевых слов <...>».
«С наступлением мирного времени — и послевоенного мрачного семилетия — поляризация в разработке мотива солдатских слез становится более наглядной, чем прежде. В 1946 году обнародованы такие контрастные версии возвращения победителя, как „Враги сожгли родную хату…” Михаила Исаковского и „Вернулся я на родину…” Михаила Матусовского. Оба стихотворения сразу же были положены на музыку и в этом качестве обрели совершенно разную судьбу. Между тем полностью совпадает жизненная основа того и другого текста».
Ольга Богданова. «Новые стансы к Августе» Иосифа Бродского. Еще одна попытка самоубийства. — «Вопросы литературы», 2023, № 3 <http://voplit.ru>.
«Стихотворение (цикл) „Новые стансы к Августе” написано осенью 1964 года, в период тяжелого расставания влюбленных, когда Бродский уже находился в ссылке в Норенской. Сразу обращает на себя внимание интертекстуальный характер названия стихотворения, которое прямо отсылает к „Стансам к Августе” Дж. Байрона. Напомним, что английским поэтом были написаны два стихотворения под названием „Стансы к Августе”, датированные 16 апреля и 24 июля 1816 года. Как показывает сопоставление, претекстом Бродскому послужили „Стансы” от 24 июля, которые в издательской практике второй половины ХХ века чаще всего были представлены переводами Б. Пастернака (1940) и В. Левика (1953). Скорее всего, Бродский апеллировал к переводу Пастернака, но в его руках мог оказаться и (более выразительный, на наш взгляд) перевод Левика. Зная о практике самообразования Бродского, в том числе о самостоятельном изучении поэтом английского языка, можно представить себе, что он мог быть знаком (например, еще в Ленинграде) и с англоязычным вариантом стихотворения Байрона».
Ирина Борисова. Изначальный поступок. (О незамеченном сюжете нравственной философии М. М. Бахтина). — «Достоевский и мировая культура» (ИМЛИ РАН), 2023, № 2 (22) <http://dostmirkult.ru>.
«В начале 1920-х годов Михаил Михайлович Бахтин работал над замыслом нравственной (или первой) философии. Результатом работы стала рукопись [«К философии поступка»], которая представляет собой черновой и неполный очерк проблематики первой философии, состоящий из двух текстов — преамбулы и первой части („Ч<асти> I”)».
«В работе „Формы времени и хронотопа в романе” и позднейших заметках он описывал те же сюжеты и использовал те же слова „последний” и „границы”, „пределы”, которыми сказал о названных мирах и изначальном поступке („края” бытия как целого). Так же обстояло дело и со средневековыми мистериями, что уже обнаружилось здесь благодаря позднейшим описаниям „мистериальной сцены” с ее пределами. Выясняется, что позднее словоупотребление Бахтина помогает понять его ранние суждения (и наоборот). С другой стороны, в позднейшие годы Бахтин не отказался от понимания личности как единственной, намеченного в рукописи „К философии поступка”. В начале 1940-х годов он так охарактеризовал личность как предмет гуманитарных наук: „[М]ысль о Боге в присутствии Бога, диалог, вопрошание, молитва. Необходимость свободного самооткровения личности. Здесь есть внутреннее ядро, которое нельзя поглотить, потребить, где сохраняется всегда дистанция, в отношении которого возможно только чистое бескорыстие; открываясь для другого, она всегда остается и для себя”».
Александр Васькин. Алексей Лосев. Из цикла «Писатели Арбата». Статья 3. — «Москва», 2023, № 6 <http://moskvam.ru>.
«Несмотря на то что „никакие войны после Второй Пунической” Лосева не интересовали, Великая Отечественная война коснулась его самым непосредственным образом — дом на Воздвиженке был разрушен прямым попаданием немецкого фугаса. Философ не погиб по чистой случайности, так как ночевал в этот день на даче. Супруги Лосевы переехали по новому адресу: Арбат, дом № 33, квартира № 20, где Алексей Федорович жил до своей смерти. Дом этот старый, построен в начале 70-х годов XIX века и неоднократно перестраивался в прошлом веке под нужды различных учреждений и организаций. Чего здесь только не было — и магазины, и родильный приют, и школьная амбулатория, и редакции различных изданий...»
Игорь Вдовенко. Еще одно возвращение. — «Новое литературное обозрение», № 180 (2023, № 2).
«Финал пушкинской „Сказки о золотом петушке”: старик-кудесник просит отдать ему девицу, царь его убивает, петушок убивает царя, девица исчезает. Вопрос, который всегда возникал у меня по его поводу, можно сформулировать примерно так: что было бы, если бы он ее отдал? Она бы не исчезла? Или петушок бы просто не клюнул царя, и он бы остался жив? И что? Ведь сыновья-то его уже погибли. И если у него вдобавок еще и девицу заберут, то тогда зачем вообще это все? В чем „намек и молодцам урок”? В том, что не стоит давать таких расплывчатых обещаний („волю первую твою я исполню как свою”)? Или что если дал, нужно держать? Но как это сдерживание обещаний связано вообще со всем происходящим? Вопрос этот на самом деле не такой простой, и для того чтобы хотя бы подойти к ответу на него, надо приложить некоторые усилия. Во-первых, тут стоит оставить в стороне то, что любовь как таковая ставится этим текстом под сомнение: ну и что, что влюбился старик — держи слово (то есть это не высшая ценность и даже не классицистский выбор между чувством и долгом, потому что никакой девицы на самом деле нет и не было — „а царица вдруг пропала, будто вовсе не бывала”). Дело даже не в этом, а в том, было ли все вообще на самом деле?»
«Вещь превращалась в зверя, а зверь в вещь». Археолог Анатолий Канторович — о скифском зверином стиле и любви к скифам в России. Текст: Татьяна Лидская. — «Нож», 2023, 22 июня <https://knife.media>.
Говорит заведующий кафедрой археологии исторического факультета МГУ и исследователь скифов Анатолий Канторович: «Что касается блоковского „Да, скифы — мы! / Да, азиаты — мы / С раскосыми и жадными очами!”, это неточно, скифы были европеоидами, иногда с некоторой монголоидностью. Блок говорит о том, что Россия — это скифы, которые защищают Европу от более восточных и незнакомых племен:
Придите к нам! От ужасов войны
Придите в мирные объятья!
Пока не поздно — старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем — братья!
<...> Для Мандельштама „скифскость” была противопоставлением западной цивилизации и предвестником революции. В стихотворении „Кассандре” он написал в 1917 году:
И в декабре семнадцатого года
Все потеряли мы, любя;
Один ограблен волею народа,
Другой ограбил сам себя…
Когда-нибудь в столице шалой
На скифском празднике, на берегу Невы —
При звуках омерзительного бала
Сорвут платок с прекрасной головы.
Кассандра предсказывает конец Трои, но ей никто не верит. Петербург здесь сравнивается с Троей. Но Мандельштам ничего особенно о скифах не знал. Зато много о них знал Брюсов. Стихотворение „Мы скифы” он написал, когда уже раскопали Куль-Обу, Чертомлык, Александропольский курган. Дальше эта дискуссия продолжается, поэтам Серебряного века отвечает Иван Бунин — уже из эмиграции».
Игорь Виноградов. «Тарас Бульба»: история и текстология. — «Два века русской классики» (ИМЛИ), 2023. Том 5. № 1 <http://rusklassika.ru>.
«Одним из главных, основополагающих принципов мировой и отечественной текстологии является понятие окончательной редакции произведения, последней авторской воли, согласно которой основным текстом признается итоговая, наиболее совершенная редакция. Применительно к „Тарасу Бульбе” ручательством совершенства новой редакции служит не только авторский взгляд, но и многочисленные отзывы читателей и критики. Предпочтение первоначальных опытов и черновиков (имеющих, безусловно, свою научную ценность) заключительному тексту является очевидным произволом текстолога».
«Редакция „Миргорода” 1835 г., все всякого сомнения, далеко уступает редакции этого же сборника 1842 г. Напечатанная в 1842 г. в окончательной редакции повесть „Тарас Бульба” „сделалась вдвое обширнее и бесконечно прекраснее” (В. Г. Белинский); „выиграла как в занимательности, так и в объеме” (А. Ф. Кони); получила „полнейшее развитие” (С. Т. Аксаков)».
Андрей Воронцов. Историографы ада. Данте и Юрий Кузнецов. — «Москва», 2023, № 6.
«Признаться, взялся я за эту тему не без робости, потому что никаким специалистом по Данте не являюсь. В общем-то я и по Юрию Кузнецову не являюсь специалистом, но здесь я хотя бы „в теме”, потому что выступал практически на каждой Кузнецовской конференции. Сам себе я могу ответить на вопрос: кто такой Кузнецов? Но кто такой Данте? Сказать „великий поэт” — почти ничего не сказать. Данте — явление сверхъестественное».
Федор Гиренок. Что такое гениальность? Федор Гиренок — о социальности, биологии и антропологии гениев. — «Нож», 2023, 28 мая <https://knife.media>.
«Что такое импрессинг, объясняет Владимир Маяковский. Гений. Ошибка русского социума. Однажды священник-экзаменатор спросил его, что такое око. Маяковский жил в Грузии, а по-грузински „око” — это три фунта. Маяковский не раздумывая ответил: три фунта. Священник ему доходчиво объяснил, что око — это глаз по-древнему, по-церковнославянски. Маяковский был посрамлен. Он едва не завалил экзамен. После экзамена Маяковский возненавидел все древнее, все славянское, все церковное. Отсюда пошли его футуризм, атеизм и космополитизм, то есть интернационализм. Экзамен был для Маяковского импрессингом, воздействием социума на человека, на его восприятие мира. Но знаки русского социума не поймали неозначенного поэта. Из этого неозначенного родилась советская поэзия».
«Для того чтобы быть гением, нужно, говорит [Владимир] Эфроимсон, либо быть подагриком, либо обладать гипоманиакальным депрессивным психозом или синдромами Марфана и Морриса. Желательно, конечно, еще и страдать от мочекаменной болезни, а также быть высоколобым. Конечно, не всякий подагрик — гений и не всякий высоколобый — талант. Но здоровых гениев Эфроимсон не обнаружил. У здоровых нет дополнительной стимуляции работы мозга».
«Главное для писателя — успеть проскочить манию, суметь не застрять на уровне суетливых движений и бессмысленных скачков мысли. Главное — совершить трансгрессию мании и стать гением».
Главное — интеллектуальная честность. О героях сопротивления, советской пропаганде и реакции Пушкина на гаджеты. Беседу вел Борис Кутенков. — «Учительская газета», 2023, № 25, 20 июня <http://ug.ru>.
Говорит Ирина Сурат: «У меня обычно все начинается с догадки, с интуиции, а потом эти догадки приходится тщательно проверять и перепроверять. Но ведь не все можно проверить. Я давно когда-то писала про стихотворение „Нет, никогда ничей я не был современник…” (1924), там многое хотелось узнать: кому Мандельштам возражает так решительно, кто назвал его чьим-то современником, почему его это так задело, о ком конкретно идет речь в строфе „Сто лет тому назад подушками белела // Складная легкая постель, // И странно вытянулось глиняное тело, — // Кончался века первый хмель”. Почему-то Николай Иванович Харджиев решил, что речь идет о Байроне, и так это и кочует до сих пор из одного издания в другое. А я предположила, что Мандельштам говорит о смерти Александра I по впечатлениям от романа Мережковского. Но окончательно это все недоказуемо, единственное доказательство состоит в том, что эти догадки позволяют нам прочитать стихотворение как смысловое целое, что оно становится понятным. <...> Но вот через много лет я нахожу подтверждение своей правоты в неопубликованной записи разговоров Вадима Борисова с Надеждой Яковлевной: да, Мандельштам здесь говорит о смерти Александра I, она просто это знала».
«В 1990-е годы, когда Мандельштама начали здесь издавать, он воспринимался как герой сопротивления, как жертва режима, и общество совсем было не готово к тому, чтобы говорить о его просоветских, просталинских настроениях 1935 — 1937 годов».
«В первую очередь надо тщательно пересмотреть всю текстологию. В последнем, наиболее полном собрании сочинений Мандельштама вы не найдете центральных строф „Солдата”, не найдете там и „Ариоста” 1935 года, отнесенного в раздел „Варианты” без больших оснований. Нет там и „неаполитанских песенок” — ни среди оригинальных сочинений, ни среди переводов, ну и других текстологических проблем множество, есть явно порченые тексты. Откомментирован Мандельштам очень неравномерно, тут еще много работы».
Павел Глушаков. От Толстого до Лотмана: наблюдения и характеристики. — «Новое литературное обозрение», № 180 (2023, № 2).
«В рассказе Шукшина „Охота жить” повествуется об убийстве бежавшим из лагеря парнем старика, приютившего беглеца в охотничьей избушке. Критики усмотрели в произведении довольно однозначное противопоставление образов: мудрый труженик и дикий уголовник. дальнейшие интерпретации усложнили подход к рассказу, но нравственная составляющая все же осталась прежней: немотивированное убийство старика не могло быть ничем оправдано. В „Черных камнях” А. Жигулина находим свидетельство заключенного в сталинском лагере:
„Добраться до материка было нельзя, но бежать и жить в глухой тайге охотой или разбоем было можно. Вертолетов тогда еще не было. Но для жизни в тайге надо было бежать с захватом оружия — винтовок или автоматов. Винтовка предпочтительнее для охоты на зверя, автомат — для защиты от солдат и местных охотников, которые, польстившись на щедрые дары Дальстроя: деньги, оружие, порох, дробь, спирт, продукты, — при случае ловили беглецов”.
Поступок беглеца ужасен, однако слова убийцы из рассказа Шукшина („Так лучше, отец. Надежней”) все же получают некоторый „исторический контекст” как память о гулаговских временах».
См. также: Павел Глушаков, «Лютня Баха. Из записных книжек» — «Новый мир», 2023, № 7.
Игорь Гулин. Ключ в один конец. «Сумасшедший корабль»: Ольга Форш прощается с современностью. — «Коммерсантъ Weekend», 2023, № 20, 16 июня <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«„Сумасшедший корабль” обычно упоминают третьим в коротком списке романов с ключом о жизни ленинградской богемы 1920-х — после „Козлиной песни” Константина Вагинова (1927) и „Скандалиста” Вениамина Каверина (1928). Форш действительно пишет вслед этим двум книгам. Это любопытный момент: Форш старше Вагинова на 26 лет, Каверина — на 29, но она очевидным образом перенимает манеру, позицию младших прозаиков. Здесь описана та же среда, отчасти — те же люди (сам Каверин появляется у Форш; Вагинова в ее романе почему-то нет, но запросто мог бы быть: он был участником гумилевского кружка „Звучащая раковина”, о котором Форш пишет). Основной прием — тот же. Большая часть главных героев легко угадывается: романтический гений Гаэтан — Блок, брутальный и благородный Еруслан — Горький, посконно-экстатический Микула — Клюев, задумчивый Сохатый — Замятин, верящий в социализм и одновременно циничный Жуканец — Шкловский, но с комсомольской примесью, шкодливый Геня Чорн — Евгений Шварц и так далее. Есть и автошарж — склонная к комичным экстазам эмансипированная писательница Долива».
«Временами Форш будто бы примеряет стилистические маски своих героев: вставляет в текст абсолютно зощенковские сценки, остроты в духе Шкловского, символистские гротески под Белого (в романе его зовут Инопланетный Гастролер). Эти подражания — часто блестящие, но их мешанина сбивает с толку. Даже у самых благожелательных читателей-современников роман Форш вызывал легкую растерянность. Между тем очевидно, что это не просто ворох упражнений в стиле, а крайне рефлексивное произведение, просто оно прячет свои задачи».
Игорь Гулин. Семя модернизма. «Стихотворные циклы и монологи» Александра Миронова: поэзия экстаза и отказа. — «Коммерсантъ Weekend», 2023, № 21, 23 июня.
«С изданием стихов Александра Миронова — странноватая история. Для всех, интересующихся советским поэтическим андерграундом, это знакомое имя. Миронов — канонизированная фигура, стоящая в одном ряду с Леонидом Аронзоном, Сергеем Стратановским, Еленой Шварц. Но, в отличие от всех этих авторов, его тексты оказались гораздо менее доступны. В 1990-х и 2000-х у него вышло три давно ставших редкостью книжки, в интернете стихов тоже не слишком много. Миронов умер в 2010 году. С тех пор шла речь об издании сколько-то представительного его сборника. Теперь он наконец вышел [«Стихотворные циклы и монологи». М., СПб., 2023]».
«Скорее это стихи человека, который прочел всю поэзию русского модернизма и поверил ей как себе (и также поверил философии того времени — Бердяеву, Флоренскому, Иванову и прочим). Но тот опыт, что он пытается выговорить, не дается этим выученным прекрасным языкам. Модернистский сверхстиль ломается, на глазах теряет связность. Он разрушается не в акте критики, выхода в метапозицию (какой практиковали в то время московские авторы концептуалистского круга). Он разрушается в экстазе».
«Писать так долго невозможно, это измождает. Постепенно развиваясь, талант Миронова достигает пика в конце 1970-х. Дальше начинается кризис, длящийся около 20 лет. На рубеже 1990-х и 2000-х он переживает нечто вроде второго рождения. Стихи последних 10 лет его жизни — другие. Они короче, жестче и в чем-то оригинальней; роман с Серебряным веком окончен, чужим голосам больше нет места».
Журнальная алхимия. Литературные «толстяки» существуют сегодня словно в зазеркалье, но в них продолжают добывать золото талантов. Беседу вела Людмила Тарасова. — «Литературная газета», 2023, № 24, 21 июня <http://www.lgz.ru>.
Говорит заместитель главного редактора журнала «Москва», преподаватель Литературного института Михаил Попов: «В детстве я читал много исторических романов. Даже не знаю, откуда у меня бралось столько усидчивости и терпения. Потому что исторические романы в значительной степени чтение довольно нудное. Когда они написаны хорошо, их называют просто романами».
«Знаете, я бы предложил такую метафору. Есть две основные формы работы в современном издательском процессе. Издательства и толстые журналы. Журналы скорее напоминают небольшие алхимические лаборатории, где варят золото из ртути, но иногда совершают и большие, серьезные открытия. Издательства — это заводы по тиражированию, производители массовой продукции. В прежние времена „лаборатории” и „заводы” сотрудничали теснее, сейчас это не так. Конечно, как всякая метафора, моя тоже хромает, но мне кажется, что-то все-таки и объясняет».
Ярослава Захарова. Пригов: «новая Несентиментальность». — «Новое литературное обозрение», № 180 (2023, № 2).
«Псевдосентиментальность (составленная в том числе из слез) известного цикла „Обращения к гражданам’ (1985 — 1987) — хороший пример работы в рамках концепции „новой искренности” — поисков по преодолению концептуалистской строгости через обращение к неопределеннооткровенной эмоциональности и сентиментальности».
«Уместно здесь будет упомянуть и „новую сентиментальность”, о которой писал Михаил Эпштейн еще в 1992 году, рассуждая об „исходе ‘постмодернистской’ эры”. „Новая сентиментальность” развивается как поиск новой интонации в искусстве после постмодернизма и заключается в переосмыслении того, что было высмеяно и спародировано в концептуальных практиках — Михаил Эпштейн предполагал, что „21-й [век] обратится к сентиментальности, задумчивости, тихой медитации, тонкой меланхолии”. В этом смысле „новая искренность” Пригова вписывается в тот же круг размышлений о возможностях искусства после конца постмодернизма».
«Доверительная, интимизирующая интонация „Обращений к гражданам” перекликается с интонацией советского телевидения так называемой эпохи застоя, а также и с кинообразами того времени, в которых было тоже много сентиментального».
Корнелия Ичин. О чем говорят животные у Александра Введенского. — «Новое литературное обозрение», № 179 (2023, № 1).
«Дошедшая до нас поэзия Александра Введенского — настоящее царство животных. Она хранит в себе почти сто пятьдесят видов домашних и хищных зверей, птиц, рыб, насекомых».
«Мы сосредоточимся на тех „персонажах” животного царства, которые в текстах Введенского представлены прямой речью, таких как собака Вера, лев, волк, жираф, свиной поросенок (в „Елке у Ивановых”), ласточка (в „Сутках”), птички, лев, пеликан (в стихотворении „Две птички, горе, лев и ночь”), червяк (в стихотворении „Мне жалко, что я не зверь”), муравей (в „Святом и его подчиненных”), лягушка, верблюд, бараны (в „Мире”), рыбы (в „Где. Когда”). Уже на первый взгляд понятно, что все они связаны со смертью, с потусторонним миром, с загадкой времени».
Илья Кочергин. «Ничего на свете проще и мучительнее нет…» Природный пейзаж в современной прозе. — «Урал», Екатеринбург, 2023, № 6 <https://magazines.gorky.media/ural>.
«Если современный человек в наше визуально-нарциссическое время делает усилие и прибегает к такому „не-видео” способу восприятия, как чтение художественной прозы, то наиболее трудным для него в этом процессе зачастую являются „долгие описания”. Это то, на что (по моим наблюдениям) жалуются многие школьники и студенты во время коллективных бесед о литературе и встреч с писателями. И наиболее частой разновидностью „долгих описаний”, которые выбивают читателя из текста и раздражают, является, по их словам, пейзаж».
«С писательской же стороны нежелание включать его в текст, возможно, происходит от неумения читать глазом этот самый природный пейзаж, фиксировать его детали, постоянные изменения, видеть сотни и тысячи слабых сигналов и знаков. Чтобы по-фетовски подметить, как „тополь ставит лист ребром”, нужно именно вглядываться, причем вглядываться с интересом и любовью. Трудно вглядываться с любовью во что-то совершенно отчужденное от тебя. Природа перестала быть частью кормящего и вмещающего нас ландшафта, сегодня она — бессмысленная виньетка, нечитаемый узор и орнамент вокруг внятного и упорядоченного городского пейзажа».
«„Настоящая поэзия знает язык растений, как и вообще язык природы, и умеет правильно, осмысленно на нем говорить”, — пишет Михаил Эпштейн. Может, прозаикам тоже попробовать взглянуть на мир глазами Другого — лошади или насекомого, чтобы, говоря словами Олега Чухонцева, „ощутить на слух тот пленный отчужденный дух, который был природой явлен”?»
«Городская проза Дмитрия Данилова наводит на мысль, что вполне читаемые и достаточно удачные пейзажи получаются при несколько аутичном или детском взгляде рассказчика».
Юлия Кудрина. Постижение нравственного идеала. Русская литература и писатели в жизни Александра III. — «НГ Ex libris», 2023, 15 июня <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
«С юных лет цесаревич Александр Александрович зачитывался произведениями Толстого. После приезда принцессы Дагмар в Россию молодые супруги вечерами читали романы и повести Толстого, о чем свидетельствуют записи в Дневниках цесаревича. Вернувшись в 1879 году с Русско-турецкой войны, цесаревич говорил: „Солдат всегда во всех произведениях Толстого поразительно хорош”. Почитателями Толстого были и родные братья императора — великий князь Сергей и Павел Александровичи, а также двоюродный брат, великий князь Константин Константинович Романов, поэт, президент Российской Академии наук. Граф Шереметев вспоминал: „Конечно, восхищался он (Александр III — Ю. К.) Л. Толстым до его поступления в философы. Он сильно сожалел о нем сначала, почитая его увлекающимся человеком, но всегда искренним и пламенным...”».
Литературные итоги первого полугодия-2023. Часть I. На вопросы «Формаслова» отвечают Лев Наумов, Александр Чанцев, Кирилл Ямщиков, Ольга Балла, Андрей Василевский, Александр Марков, Владислав Толстов, Анна Аликевич. Опрос вел Борис Кутенков. — «Формаслов», 2023, 15 июня <https://formasloff.ru>.
Отвечает Александр Чанцев: «Появилось ощущение, что то, что называется литературной жизнью, наконец-то возрождается. Многие издания, что не выходили, запущены редакциями вновь, премии вручаются, литературные вечера проводятся. Даже литературный скандал уже состоялся. Был он, правда, замешан исключительно на политическом вопросе, но лиха беда начало. Как я уже неоднократно писал, делание своего дела кажется мне гораздо более продуктивным занятием, чем перманентное публичное заламывание рук с нулевым, кроме сомнительного символического, эффектом. Упомянуть все какие-либо яркие книги за полгода не представляется никакой возможности, в пределе указанного журналом объема уж точно. Опять же интересно — несмотря на всеобщую ангедонию, книг выходит столько, что хватит на все время после конца света. С оглядкой на него и спешат опубликовать, потом может не выйти? И буквально каждый день из анонсов „Циолковского” и „Фаланстера” отмечаешь себе что-то интересное, непременно купить или хотя бы пролистать».
Отвечает Анна Аликевич: «Хотя есть ощущение, что год лишь начался, уже очевидно, что количество поэтических новинок будет превышающим все ожидания. Подобно звездопаду, сборники поэтов всех направлений и возрастов обрушиваются на нас. И пусть это радостно, но в то же время есть нечто тревожное в таком изобилии».
«Что запомнилось — безусловно, новая книга краснодарской поэтессы Анны Мамаенко „Рыбовладелец”, представляющая утопическую реальность постсоветского пространства, исполненную чудес, воспоминаний, поиска единения с миром».
Колин Макуилен. «Голос материи» Зенкевича: палеонтология в эпоху модернизма. Перевод с английского Арины Волгиной. — «Новое литературное обозрение», № 179 (2023, № 1).
«Хотя Зенкевича причисляют к акмеистам и адамистам, он тем не менее находится на периферии русского модернизма. Акмеизм традиционно определяют как постсимволистское возвращение к вещному миру как источнику вдохновения и предметов для поэтического высказывания. Как таковой его обычно связывают с реализмом как предметно изобразительным стилем. Подгруппа адамистов обратилась к далекому антропологическому прошлому: они разделяли кубофутуристское увлечение примитивизмом — стилем выражения, имитирующим искусство доисторических Homo sapiens и современных „неконтактных народов”, воспринимаемых западным миром как менее развитые. Как будет показано, зенкевичевские умозрительные картины жизни на Земле до появления человека раздвигают границы акмеистического реализма и адамистического примитивизма».
Об изучении современной поэзии в школе: литературный опрос. На вопросы Яны-Марии Курмангалиной отвечают Нина Ягодинцева, Анна Гедымин, Андрей Коровин, Надя Делаланд, Андрей Тавров, Ефим Бершин, Алексей Кубрик, Евгений Коновалов. — «Формаслов», 2023, 15 июня <https://formasloff.ru>.
Отвечает Андрей Коровин: «Поэт в школе — это явление должно стать нормой, а не исключением из правил. Тогда и интерес к поэзии будет выше. Проблема еще и в том, что нынешние школьные учителя не интересуются реальной живой литературной жизнью, современным литпроцессом. Я практически не помню за 20 лет на вечерах в моем литературном салоне в Музее-театре „Булгаковский Дом” учителей литературы, не считая тех, кто сам пишет стихи, — Ирины Васильковой, Инны Кабыш и других, очень немногих. Понимаю, что у учителей огромная нагрузка, но и интереса как такового, к сожалению, нет».
Отвечает Андрей Тавров: «Все зависит в первую очередь от конкретного педагога, как мне кажется. Если сам он не любит поэзию, а тем более современную, если он такой, как был у нас в 9-11 классах, то ничего лучше не изучать. Школа поневоле императивна, в ней хочешь не хочешь присутствуют элементы милитаристские, то есть обязательные — люблю я поэзию или нет, я обязан прочитать стихотворение, возможно, выучить наизусть и рассказать о нем. Лучшие же и любимейшие стихи я открывал для себя случайно, не в школе — Пастернака мне подарила соученица, Рембо я случайно обнаружил в библиотеке Дома Художников. А нужно ли изучать современную живопись в школе, современную музыку? Мне кажется, надо дать о них представление, если у учителя есть возможность говорить об этих вещах с любовью. Если же нет, то, как я уже сказал, лучше не стоит».
«Кто-то всегда будет не любить поэзию».
Отвечает Евгений Коновалов: «Русская поэзия по своему богатству занимает одно из первых мест в мире — что в девятнадцатом веке, что в первой половине века двадцатого. Не счесть разнообразных (и заведомо ценных) поэтических миров, коими можно увлечь школьника, хочется думать, к его удовольствию. Учителю даже и делать тут особенно ничего не нужно — ведь стихи давно написаны. Что же до современной поэзии, то субстанция сия туманна, гадательна, а ценность того или иного нынешнего автора еще только предстоит выяснить. Слишком уж велика случайность, предвзятость и конъюнктура литературного процесса. А школа — дело ответственное. Да и часов на литературу в учебной нагрузке, по моим представлениям, едва ли хватит на современную поэзию».
Ольга Седакова. «Первым языком для меня стал быстрый, поэтический». Беседу вела Ольга Балла-Гертман. — «Формаслов», 2023, 15 июня <https://formasloff.ru>.
«Пушкин, скажем, был со мной, сколько я себя помню. Хореи его сказок я узнала вместе с первыми словами, еще учась говорить.
Месяц, месяц, мой дружок,
Позолоченный рожок…
Эти волшебные ударные О.
Вы помните ранний вариант „Памятника”? На месте
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
было:
Что звуки новые для песен я обрел.
Не знаю, как народу, но мне Пушкин стал любезен прежде всего звуками. Эти звуки новые стали для меня звуками самой поэзии и самого русского языка. Они обладают, осмелюсь сказать, экзорцистской силой. Они изгоняют всяческую дурь и нескладицу. Если они вошли тебе в кровь, все грубое, пустое, бездарно придуманное уже не опасно».
Андрей Степанов. Литература в бардо: Джордж Сондерс и Виктор Пелевин о посмертии. — «Новое литературное обозрение», № 179 (2023, № 1).
«В данной статье мы обратимся именно к такому случаю: займемся сравнительным анализом творчества двух прозаиков, российского и американского, получивших обе формы признания, — Виктора Пелевина и Джорджа Сондерса. Они уже более тридцати лет удерживают ведущие позиции в рейтингах продаж и в то же время сохраняют авторитет у экспертного сообщества, что подтверждается различными премиями, в том числе весьма элитарными. Эта ситуация тем интереснее, что они никогда не заискивали ни перед литературным истеблишментом, ни перед простым читателем: оба подчеркнуто неполиткорректны, достаточно сложны для понимания и, как правило, избегают избитых приемов. Кроме того, к сравнению подталкивает тот неоспоримый факт, что эти авторы во многих отношениях чрезвычайно схожи. Сравнительное жизнеописание Сондерса и Пелевина можно было бы даже представить для наглядности в виде таблицы из двух столбцов с параллельными строками».
Сергей Стратановский. «Мы были на культурном пайке». Беседу вел Владимир Коркунов. — «Формаслов», 2023, 15 июня <https://formasloff.ru>.
«Дмитрий Евгеньевич Максимов был руководителем знаменитого Блоковского семинара на филфаке ЛГУ. Он был человеком, связывающим нас с культурой Серебряного века. Эту культуру мы, молодые филологи, воспринимали тогда как потонувшую Атлантиду, которую нам следует найти и изучить. Кроме того, Дмитрий Евгеньевич сам писал стихи — посмертный сборник его стихов был составлен Константином Марковичем Азадовским и вышел в 1994 году. Он высоко оценил мои первые стихотворные опыты (фактически, конечно, не первые, — я писал стихи еще в школе, потом перестал, а в 1968 году вновь стал писать)».
«Первый мой машинописный (самиздатский) сборник вышел в 1972 году. Назывался он „Избранные стихи (1968 — 1972)”. Второй сборник появился в 1975 году: „Стихи и поэмы: кн. вторая (1973 — 1975)”. А „В страхе и трепете” — это третья по счету книга, вышедшая в 1979 году. Откуда такое название? Вообще-то это выражение из Псалтири: „Страх и трепет нашел на меня, и ужас объял меня (Пс. 54.6)”. Был трактат Кьеркегора под названием „Страх и трепет”. Его русский перевод распространялся тогда, в 60-е годы, в самиздате, и под влиянием этого трактата Бродский написал своего „Исаака и Авраама”. Мой сборник не имеет, однако, непосредственного отношения к сочинению Кьеркегора. Тут скорее имеется ввиду та атмосфера страха, в которой мы тогда жили, но все-таки сумели его преодолеть. (Я писал об этом в статье „Семидесятые — преодоление страха”, опубликованном в журнале „Пчела”, 1998, № 1.) Теперь насчет „дебюта в неофициальной литературе”. Вопрос мне кажется несколько некорректным, поскольку такой институции как „неофициальная литература” не существовало. Дебютировать можно было только в официальной литературе, но нас туда не пускали».
«Я никак не вижу собственные сочинения и дать оценку им не могу. <...> Не следует, однако, воспринимать критиков как экспертов, которые ставят сочинителю те или иные оценки. Культура диалогична и мнение критика — это реплика в диалоге».
Сергей Федякин. Платонов. — «Москва», 2023, № 5.
«Не то даже было удивительно, что вдруг обнаружился писатель двадцатого века, о мире которого можно было сказать „космос Платонова”, как раньше мы говорили „космос Пушкина”, „космос Достоевского”, „космос Толстого”. Странно было то, что „Котлован”, повесть в каких-то шестьдесят журнальных страниц, вмещал этот космос. Плотность платоновского мира не имеет подобий в литературе, и не только в русской».
«Писатель вправе „изобрести” свой язык, более того, крупный прозаик его неизбежно создает. Иначе он не сможет сказать своего слова. Язык может быть приближен к уже знакомому литературному языку, может, напротив, уйти от привычных норм очень далеко, как язык раннего Зощенко. Но язык Платонова — даже если его сравнивать с самыми смелыми образцами русской прозы — особенно поражает. О Льве Толстом говорили: он пишет так, будто до него никто не писал. Платонов пишет так, как будто ни до него, ни после нет никакой литературы. Он родил не просто „небывалый”, но — более того — невозможный язык. Привычные слова в этом языке соединяются во фразы, ранее неслыханные. Как если бы известные нам химические элементы вдруг непонятным образом поменяли валентность и атомы стали бы соединяться в иные, неведомые нам молекулы, а взаимодействие знакомых веществ всякий раз порождало бы невероятные, с немыслимыми для нас свойствами, соединения. Сколько уж раз цитировались эти платоновские фразы-чудаки, которые помнятся наизусть: „В день тридцатилетия личной жизни”, „мать не вытерпела жить долго’, „к нему кто-то громко постучал беспрекословной рукой”... И сколько говорилось о „странном языке” и „странном мире” Платонова, словно это не наш язык и не наш мир. А между тем это мир, нас окружающий, но увиденный иными глазами, из иного пространства».
Константин Фрумкин. Почему развитие биотехнологий пугает гуманитариев. — «Топос», 2023, 22 мая <http://www.topos.ru>.
«Сегодня в западной философии активно развивается философский постгуманизм, представители которого исходят из того, что движение эмансипации низвергло с пьедестала „белого цисгендерного мужчину” как единственного полноценного человека, а значит в конечном итоге с пьедестала будет низвергнут и человек вообще и само понятие человека, понимаемого как источник привилегий и порождаемых этими привилегиями конфликтов. Направление это сегодня до известной степени лишь умозрительно, но если что и привязывает его к реальности — то это именно перспективы развития биотехнологий».
«Кажется очевидным, что мирное сосуществование, принятие чужаков, отсутствие дискриминации — лучше, чем концлагеря и репрессии. Однако, проблема „биотехнологии и расслоение человечества” имеет две стороны: „постчеловеческие существа”, легко представимы не только как жертвы гонений со стороны консерваторов, но и как гонители, как новая элита. Легко прогнозируемым последствием расширения биотехнологических изменений человеческой природы будет то, что эти изменения станут еще одной причиной человеческого неравенства».
Наталия Черных. Записки конца и начала. Мемуары. — «Четырехлистник» (Ежесезонный литературно-художественный журнал, редактор номера — Борис Кутенков), № 2 (весна 2023).
«Мне было восемнадцать, когда в мою жизнь вошла литература, и я стала двужильной. Сразу скажу: я мало кого из людей известных знала близко, но была знакома со многими. К большинству авторов относилась настороженно, но бывала на многих знаковых вечерах и во многих известных местах. Некоторое время, примерно с 2008 по 2018, даже производила впечатление тусовщицы: приходила со старенькой камерой и фотографировала все, что видела. <...> Мои записки, вероятно, будут ценны именно тем, что глаз мой не успевал замылиться. Паузы, возникавшие между так называемыми вечерами, на которых я в основном была сравнительно редким гостем, позволяли мне уловить, что изменилось. Полагаю, что в двадцатом веке ни одна из литературных жизней, начиная с Серебряного века, такой подвижностью не отличалась. В какой именно момент молодая текучая московская речка превратилась в стоячее болотце с людьми, по большей части некрасивыми, неопрятными и не очень талантливыми, однако новыми, которые смогли вытеснить прежнюю, приятную на вид и сравнительно талантливую генерацию, а она в современной литературе уже начала разочаровываться, — определить затрудняюсь, но точно, что это было у меня на глазах и на рубеже столетий».
Сергей Чупринин. Альманашники. К истории «Литературной Москвы». — «Знамя», 2023, № 6 <http://znamlit.ru/index.html>.
«Вот, собственно, и все. Кооперативная эра в истории Оттепели завершилась, едва начавшись. И многое ее современникам стало ясно.
Что в советской литературе, — как применительно к другому поводу сказала Лидия Чуковская, „граница охраняема, но неизвестна”, и понять, где именно она в данный момент проходит, можно только путем проб и ошибок.
Что за легальные проекты, тормозящие перед этой границей, уже не сажают, не исключают из партии, Союза писателей и вообще не выталкивают из публичного пространства.
Что, — процитируем Вениамина Каверина, — никакое подлинное общественное дело, оставаясь в легальном поле, невозможно, „если оно не опирается (или слабо опирается) на официальный, находящийся под присмотром аппарат” (В. Каверин. Эпилог. С. 342).
И, наконец, что даже благонамеренные „совписы’ — это уже не стадо, покорно голосующее за все, что им велено, а источник постоянного беспокойства для власти, особенно если они, „совписы”, объединяются для какого-то дела.
И что, соответственно, следить за ними надо неусыпно».
Глеб Шульпяков. Воскресение Муравьева. К. Н. Батюшков — литературный критик («Письмо к И. М. М<уравьеву>-А<постолу> о сочинениях г. Муравьева…»). — «Вопросы литературы», 2023, № 3.
«В десятые годы XIX века сочинения поэта-сентименталиста, попечителя Московского университета Михаила Никитича Муравьева (1757 — 1807) были переизданы трижды. Каждое издание ставило целью напомнить читающей публике о литературно-философском наследии недавно умершего поэта. Н. Карамзин, чьим идейным предшественником был Муравьев, и представители младшего литературного поколения (карамзинисты В. Жуковский и К. Батюшков) во многом наследовали Муравьеву. Они считали его сочинения незаслуженно забытыми и ставили себе в обязанность воскресить мысли и рассуждения Михаила Никитича. Его племянник Константин Батюшков, живший зимой — весной 1810 года в московском доме вдовы Муравьева — Екатерины Федоровны — разбирает рукописи покойного дяди на предмет составления избранного. Однако первым осуществит идею „воскресения Муравьева” не Батюшков, а Карамзин».
«Все страницы библиотечного экземпляра испещрены редакторской правкой. Это рука Карамзина. Для переиздания прозы Муравьева он [Карамзин] прямо в книге тщательно поправляет тексты. Под его пером меняются слова и целые выражения, распространенные в прошлом столетии, но безнадежно устаревшие в новом веке, и погрешности против правописания и орфографии. Характер карамзинской редактуры хорошо исследован. Можно сказать, что в новом издании с помощью Карамзина Муравьев перешел на более внятный, современный язык. Именно такой язык требовался для рассуждений, которые и Карамзин, и Жуковский, и Батюшков считали крайне актуальными — и хотели бы каждый по-своему донести до читателей».
См. также: Глеб Шульпяков, «Изобретение Рима. Из книги „Батюшков не болен”» — «Новый мир», 2023, № 8.
Составитель Андрей Василевский