Записываю в столбик имена

*  *  *

 

Куда вас уносит ветер

западный, птицы?

Куда-то от жизни и смерти,

с этой страницы.

 

Прозрачны кроны лесочка.

Шуршит под ногами.

Всё дальше чёрные точки

под облаками.

 

А за облаками в просветах

немыслимый синий,

далёкое море и лето

над мёртвой равниной.

 

Лучом прощальным и резким

просвечены ярко

вершины берёз в перелеске,

как стих без помарки.

 

Молчи, и смотри, и не думай.

Дай волю смотренью.

Случайных слагаемых суммой

быть стихотворенью

 

позволь, пусть летит оно мимо,

над жизнью, над смертью,

влюблённое неизлечимо

в западный ветер.

 

 

*  *  *

 

В роскошь раннего лета войду я,

в сирень и пионы, шиповник и (помнишь?)

характерный вечерний 

звук ножей и вилок, дымок шашлычный.

 

Над участком он вьётся, плывёт и,

наши яблони старые обнимая,

до шоссе доплывает и дальше, туда, где

никого не осталось.

 

 

*  *  *

 

Приснился вдруг — рукой подать, а нет —

оттенок этой тёплой черепицы,

что в синеву уходит над мостами,

которые над речкой — нет, рекой! —

чьё имя гордо, словно имя Анна,

и где байдарки быстрые снуют,

 

а ближе к небу, на холме, откуда

и я смотрел на купол и мосты,

стоит нарядный храм, ларец с мощами,

античность нам цитируя, хотя

античность вон как далеко,

 

а ниже

от взгляда сверху спрятана капелла,

где молодой художник мощной кистью

изобразил Петра, Адама с Евой,

и мир перевернулся, как байдарка:

раз — килем вверх, два — снова килем вниз,

и старые оливы, и холмы

запели, словно умерли-воскресли.

 

 

*  *  *

 

Мы пришли и стоим над обрывом,

слова лишнего не говоря.

Леса дальнего ржавые гривы.

Золотая лазурь октября.

 

Мир невидимый видишь воочью.

Насмотреться нам, Господи, дай,

над рекой, словно время, проточной

рассмотреть распахнувшийся край.

 

Так и жить бы — без лишнего слова,

видеть, Господи, слёз не тая,

как тверда в этом небе основа,

как хрупка и прозрачна земля,

 

как легко согласуются части,

где поют с незапамятных пор

камень веры, и золото счастья,

и свободы воздушный раствор.

 

 

*  *  *

 

Не остались горы Ленину,

а вернулись к воробьям.

Хорошо порой осеннею

погулять с тобою там.

 

Хорошо порой осеннею!

Сухо золото блестит.

Еле движется течение.

Кровь чуть слышно шелестит.

 

 

*  *  *

 

То ли солнечный луч между холмов вдалеке,

то ли жёлтый фонарь где-то там, на реке,

но только этот блик у тебя на щеке —

мы едем-едем — вдруг появляется и не исчезает,

 

держится — тёплый, я вижу его

зрением боковым — поворот — и уже ничего.

А что это было, откуда свет?

Кто его знает.

 

 

Гравюра Рембрандта

 

Вот крона мокрая, растрёпанная ветром.

Вот ветер, щёки круглые надувший.

Вот облако, гонимое куда-то.

Вот плоская равнина.

 

Тусклым светом

гравюра светится, штрихи, сливаясь в пятна,

черней к углам, а в середине пусто —

там просто воздух.

 

Вот ползёт телега.

Вот странники от непогоды ищут

укрыться где бы им, не в той ли роще?

 

Вот город полосой на горизонте —

штрихи сгущаются — собор и колокольня,

и мельница, которая всё мелет,

всё перемалывает, что ни принеси.

 

 

Ник. Т-о 

 

Полюбил бы я зиму,

Да обуза тяжка...

Анненский

 

В этой рифме талый и устало,

в этой строчке грустной полюбил бы... —

там вода в ложбины натекала, 

снеговые оплывали глыбы,

 

и вслепую с неба налетали

и в минуту таяли метели,

льды синели, словно смерти ждали,

в мокром марте, в мёрзлом феврале ли.

 

Жить — обуза. Неба в небе мало.

Солнце взгляд отводит виновато.

На ступени чёрные вокзала

Господин Никто присел когда-то.

 

Сел и сразу на бок повалился.

А сегодня наяву приснился.

Виноваты эти льды и лужи,

воздух, по-весеннему недужный,

стих, смертельно точный, а местами

чуть неловкий, даже неуклюжий.

 

 

*  *  *

 

Как будто призраки какие-то

друзья мне пишут иногда

ну как ты? как дела? какие новости? 

а новость тут у нас на всех одна

а что читаю?

вот на упаковке

обжарить с двух сторон и до готовности

а что я думаю?

записываю

в столбик

имена

 

 

*  *  *

 

Ночь темна, а голове не спится.

Снег идет в обнимку с фонарём.

Чем таким обожжена столица —

станем думать, да не разберём.

 

Кислотой ли, ядом ли из новых?

Всё обширней, всё черней ожог.

Нас, нормальных, умных и здоровых, —

больше нету нас, дружок.

 

 

Письмо 

 

В далёком северном краю  

тебя я воспою 

простой строкой из песни той — 

«тебя, любовь мою».

 

Сядь, сигарету закури, 

на миг побудь со мной. 

Слышны под небом голоса —

один, возможно, мой. 

 

 

Прошлое лето

 

Ни сквозняка, но дерево вскипает.

Серебряная плавится река.

Лимонница с репейника взлетает,

и полдень тронут вечностью слегка.

 

Есть медленное время разговоров

о прошлом и о жизни впереди,

привычный путь, по берегу и в гору,

и тишина, растущая в груди,

 

простор, где проплывают теплоходы

вдоль дальних рощ и спусков луговых —

слепящий белый, синь и переходы

от верхних, перистых, до нижних, кучевых.