Стихи из домашнего архива

«Но если вслушаться внимательно…»

 

Читаю в нижеприведенной подборке давних, но прежде не публиковавшихся стихов строку «Посидим на своем подоконнике…» и вспоминаю не столь давнее: академик-биолог Дмитрий Антонович Сахаров (он же поэт Дмитрий Сухарев) рассказывает мне, моей дочери Анне и нашему общему другу Ирине Хвостовой об удивительном эффекте. В его квартире в Москве, где раньше жил поэт Юрий Левитанский, мы стоим на кухне, во всех горшках растет хрен. Кроме одного, женьшеня. Под его влиянием все листы у хренов приняли странную форму — иссеченных отростков. Антоныч говорит, что такое влияние отчасти описано и называется «горизонтальный дрейф генов». И добавляет: «...по подоконнику».

Об улыбке Антоныча, о его поэтичном и поэтическом юморе — широкодиапазонном и дальнобойном, от доброй улыбки до сарказма, от эроса до злободневной политики — можно пространное эссе сочинить.

Нахожу в нашей переписке января 2003 года его реплику, ну не чудо ли: «Про „метафизическое” (это слово очень любил Бродский) много раз пытался прочитать, разобраться наконец, но только больше запутался. Такое словцо если и применю, то только в пародийном контексте, наравне с „дискурсом” и другими тусовочными словечками околоредакционных дам. (Это всё не в упрёк вам и Бродскому, я верю, что для вас обоих „метафизика” что-то значит.)».

И это: «Открытием для меня стали цитируемые вами в паломническом оптинском очерке стихи юного Льва Николаевича, сразу объяснившие его раздражение на более удачливых поэтов».

Звучит сухаревская улыбчивая, ироническая лира и в «трактате» «Геном человека, или Чехов и Чухонцев» (2000) наряду с прочими «оттяжками»: «Чехов, он у нас из чехов, / А Чухонцев из чухны. / Этим двум народам честным / Мы по гроб теперь должны. // Эти два народа братских / Нам отдали в муках адских / Генофонд элитный свой. / А себя мозгов лишили — / Так геном опустошили...»

О стихотворце Сухареве, а также о его вкладе в отечественное «бардостроение», о популяризации им лучших образцов советской поэзии известно вроде бы широко. И неслучайно острословы тепло и сердечно, но и вдумчиво называют его «корифей и основоположник». Однако меня по-прежнему не покидает ощущение, что собственно поэтический феномен Дмитрия Сухарева осмыслен мало. Может быть, по причине того, что он вообще трудноописываем.

Я готов сызнова оглашать свои апологетические «сухаревские тезисы», повторять и твердить, что этот поэт являет нам весьма высокое мастерство: диковинки, даже задающие строчное краесогласие, так сказать, элементы искусства, не бросаются в глаза, упрятанные в теле стихотворения, а работают соборно, симфонически, не перетягивая на себя центр тяжести. Лучшие произведения Д. Сухарева, ныне находящегося на десятом десятке (!) земных лет, мне представляются неизменно притягательными, значительными, волнующими, таинственными.

Взять хотя бы его знаменитые, петые-перепетые стихи про «самолетик молодой» и «Куплю тебе платье...». В этих стихотворениях — космическое явление нежности. Прекрасная русская лирика, непревзойденная в кажущейся простоте; при виртуозной работе, а также стихийно, но и скрупулезно усвоенных русской классической поэтической традиции и просодий разных песенных источников. Мне весьма близок подход поэта Сухарева к версификации, определенный им словосочетанием «фанатики фонетики», поскольку и по моему разумению работа со звуком есть должная и, быть может, даже высшая ступень стихосложения.    

А у кого еще столь много стихов о братьях наших меньших — зверье и птицах? Вы когда-нибудь слыхивали такое словцо — «берложица»? И я нет.  А «Анятка»? Да это же стихи в домашний альбом и в детскую! Но именно поэтому они и становятся достоянием всех и каждого.

Восхитительно умение Сухарева совершать резкий интонационный переход, всякий раз неожиданный, а потому чрезвычайно действенный. В таких интуитивных, внезапных сменах курса прорывается к нам незаурядный композиторский дар автора.

Бардовским народом Дмитрий Антонович порой именуется Дант, что его образу и роли патриарха и гиганта мысли весьма соответствует. Так он скромно и пишет в логине своего адреса электронной почты — dant. На сайте  sukharev.lib.ru перечислены 27 авторов, замеченных в создании поющихся опусов на стихи Д. Сухарева, а также приведен список песен общим числом 137. По количеству лидируют С. Никитин — 41, В. Берковский — 22, Ген. Гладков — 23. Хит десятилетий — конечно, песня «Александра» из фильма «Москва слезам не верит», музыка, написанная Сергеем Никитиным, на стихи Сухарева с другом Юрием Визбором.

Барды бардами, но авторским чтением Сухарев превосходит любое музыкантское исполнение. Поделюсь и таким наблюдением: если песенные сочинения Окуджавы и Высоцкого затруднительно читать на бумаге, в отрыве от мелодий, то сухаревские стихи как раз на бумаге прекрасно выглядят, здесь им не мешает ничто. Интересно, что сам автор благосклонен к сочиняющим мелодии на его стихи. Более того, иногда он даже подпевает музыкантам-доброхотам. Странно все же: сочинения Сухарева настолько гармонизированны, настолько укоренены в мелосе — фольклоре и иных музыкальных традициях (в том числе и классике), что представляются — в музыкальном смысле — исчерпывающе самодостаточными. Что, на мой взгляд, он и подтверждает своим чтением.

Меж прочих литературных предпочтений на особом счету у Д. Сухарева находятся поэты военного поколения, осмелюсь сказать, пушкинской традиции, в первую очередь Межиров, Самойлов, Левитанский. Особое отношение у Сухарева в ряду фронтовиков к Борису Слуцкому.

«Профиль Слуцкого наколот на седеющей груди», — гиперболически выдохнул наш современник, поэт Борис Рыжий, к сожалению, рано ушедший из жизни. Сдается мне, что поэт старшего поколения Дмитрий Сухарев, на протяжении многих лет устраивающий в Москве вечера памяти замечательных поэтов-фронтовиков, на которых читает и поет их стихи в сопровождении бардов, хотел бы тоже быть автором этих строк младшего коллеги. Поскольку не раз высказывал в стихах свое отношение к Слуцкому как к Учителю. На кончину Слуцкого Сухарев написал очень сильное сочинение. Вместе с ним и теми, кто стоял у гроба Бориса Абрамовича, мы словно выходим под затянутый тучами небосвод, исполненные трагического расставания: «Холодынь распробирает, дело зимнее, / Дело злое, похоронная страда. / А за тучами, наверно, небо синее, / Только кто ж его увидит и когда».

В предлагаемой здесь поэтической подборке, тексты которой счастливо обнаружены в домашнем архиве автора, центром кристаллизации, на мой взгляд, является стихотворение «Дом отдыха актёра в январе» — смыслово, интонационно, лексически всецело сухаревское: «Инвалиды в столовке сидят, / Инвалидам тарелки подносят, / Инвалиды пайка не поносят, / Что положено, то и едят…» Или вот: «О солдатах печётся казна, / Забивают солдаты козла / На зелёном сукне преферансном, / Подходящим и под домино, / Рассуждают о всяком и разном, / Ковыляют всей ротой в кино...»

Мне однажды привелось в связи с писаниями поэта Сухарева вспомнить сухарики преподобного Серафима Саровского, коими чудотворец потчевал не только страждущих, приходивших к нему в лесную келию за духовным окормлением, но также зверей и птиц. Таковыми сухариками мне по-прежнему представляются стихи Дмитрия Антоновича Сухарева, коими он столь щедро нас наделяет. Нашему герою довелось прожить две трети ХХ века, и, слава Богу, он говорит нам, говорит с нами и в третьем тысячелетии от Р. Х.

 

Cтанислав Минаков

 

 

 

Молодые стихи.  1950 — 1960-е годы

 

 

Ночь

 

Погоди, помолчим.

Разве это приснится? —

Ночь полна до краёв предрассветною немью.

Здесь у старых поэтов

Сыреют ресницы,

Молодые —

Теряют слова и сравненья.

 

Всё в молчаньи.

И лес. И река. И деревня.

Тишина беспредельна.

Покой необманчив.

Спят луга за Окой.

Дремлет ветер в деревьях —

Захлебнувшийся собственной песней шарманщик.

 

В дальний хлев гонит мглу хворостина рассвета.

Погоди, помолчим.

Гаснут звёзды с востока.

Спит простор, захлебнувшийся липовым цветом,

И поэты теряют слова от восторга.

 

 

*  *  *

 

Ясный день.

Как я люблю сентябрь!

Мой дворец лукавится улыбкой.

Окна — будто сети, и в сетях

Бьётся солнце золотою рыбкой.

 

Бьются стёкла и трещит каркас.

Бьются жабры и плавник ершится.

Погоди! — сейчас вопрос задаст

И любое чудо совершится!

 

Что ты, рыбка.

Что ты — не шути.

Я и так везением затыркан.

Посоветуй лучше, где найти

Девочку с мальчишеским затылком.

 

Я не знаю — что там впереди.

Может, я следов её не стою.

Но сегодня у меня в груди

Бьётся сердце рыбкой золотою.

 

...Облака проходят в высоте

И в реке болтаются, намокнув.

Солнце выплывает из сетей,

Оставляя чешую на окнах.

 

А сентябрь, как май зазеленел.

Он сегодня молодой и ловкий,

Потому что ходит по земле

Девочка с мальчишеской головкой.

 

 

*  *  *

 

Литература зреет исподволь,

В тиши рабочего стола, —

Как та стрела, что в небо чистое

Взметнулась

               и к звезде пошла.

 

Ещё барахтаемся в мнениях,

Кого-то славим или бьём,

Ещё на литобъединениях

Под Вознесенского поём,

 

А слово даже и не найдено,

Вершить

           которому

                       дано,

Но если вслушаться внимательно,

То где-то рядышком оно.

 

Стихи 1970 — 1980-х годов

 

Кипрей

 

Чуть сумерки, опять на пепелище —

Под небом посидеть, погладить землю.

 

Так старая карга

Идёт (да не идёт — едва плетётся!)

На край села, к погосту, где лежит

Единственный сынок, зарезанный дружками.

 

Так с той поры слезинки и пропали —

Совсем забыли течь! Зато повсюду

Кукушкины понабежали слёзки,

Кукушкин лён поприпушил уголья,

А там, глядишь, займётся и кипрей:

Уж он всегда цветёт по костровищам,

По гареву, по палеву, по корчам,

Пожарище ему, кипрею, любо!

А где кипрей, туда, глядишь, и пчёлка

Пожалует. А с пчёлкой да шмелём

И смерти дожидаться веселее.

 

Поспела б до зимы.

 

30.09.1981, Ташкент

 

 

*  *  *

 

День предосенний, позволь разгадать:

В чём, драгоценный, твоя благодать?

Сладко ль глазам от парчи золотой?

Грудь ли теснится, вдыхая настой?

 

На поле пусто, и за полем тишь,

Шкурой почувствуй и сердцем услышь,

Как над стернёй паутинки летят,

Как журавли улетать не хотят.

 

Сладкого лета последний зарок, —

Дай мне всё это в последний разок!

Пусть он продлится, последний поклон, —

Дай насладиться последним теплом!

 

 

Дом отдыха актёра в январе

 

В январе у актёра работа.

Не пылиться же здравнице без

Отдыхающих, без оборота.

В январе выручает собес.

На уход и паёк даровой

Прибывает скрипучая рота,

Контингент специального рода —

Инвалиды войны мировой.

 

Рук и ног нестандартный комплект,

Чемоданы — пальтишек карманы.

Кислородом, культурой, кормами

Персонал окружает калек.

Инвалиды в столовке сидят,

Инвалидам тарелки подносят,

Инвалиды пайка не поносят,

Что положено, то и едят.

 

«...А вот здесь вот наживку копал

Конопатенький тот бедолага,

Тот блондин, что, не выпустив флага,

У рейхстага-то, помните, пал.

А какой он простой!

Без всего

Ляжет в травке — лежит, загорает...»

Инвалиды с почтеньем взирают

На святыни приюта сего.

 

О солдатах печётся казна,

Забивают солдаты козла

На зелёном сукне преферансном,

Подходящим и под домино,

Рассуждают о всяком и разном,

Ковыляют всей ротой в кино.

И глаза застилает им влага

На широкоэкранной на той,

Как опять тот блондин-бедолага

Совершает свой подвиг святой.

 

 

*  *  *

 

Не брезгуй подачкой, гордец,

Пора бы тебе оглядеться,

Пора бы понять наконец,

Что некуда, некуда деться.

 

Обиды тебе не хочу,

Напомню реченье, однако:

Собака достойна харчу;

Не брезгуй подачкой, собака.

 

За кроху любви на Руси

Спасибо твердили, спaсибо.

Достойно подачку снеси,

Проси подаянья, проси!

Ты любишь? Любовь неспесива.

 

Не горбись: не в жалости яд,

А в том, что вопросы не сняты.

Но руки, что милость творят,

Да будут по-прежнему святы.

 

05.04.1981

 

 

*  *  *

 

Посидим на своём подоконнике,

Поглядим со своей колоколенки

На свои отпускные поместия —

Обиталища

Благочестия.

 

Принимали нас избы просторные,

Жарко баньки нас парили чёрные.

По какой не бродили дороженьке

По-над Кокшеньгой

Наши ноженьки?

 

Насмотрелись мы всякого-разного,

Не прилипло к нам грязного-мразного.

Было засушно,

Было слякотно,

Кисло-солоно,

Грибно-ягодно.

 

Дай ещё оглянуться на кровное,

На сердечное наше, любовное,

На пречистые наши поместия —

Как мы жили там

До бесчестия...

 

10-11.07.1980

 

 

*  *  *

 

С поля по зёрнышку —

Вот и хлеба.

 

С тына по колышку —

Вот и изба.

 

С речки по камушку —

Вот и гора высока.

 

С птахи по пёрышку —

В небе летят облака.

 

С неба по солнышку —

Вот и темно, а уж как было в мире светло!

 

С горя по мелкой слезинке —

Чёрным, как ночь, океаном всё на земле залило.

 

14.08.1981