Старая дача

*  *  *

Я список кораблей прочёл до середины…

                                                                     О. М.

 

Сколько их — от Гомера до нашего века?

Караванами мимо проплыли…

Запылилась домашняя библиотека —

Всех томов я никак не осилю.

 

Может быть, это дерзость, безумие, слабость —

Петь своё, не дослушав чужого,

Но накрыл с головой вдохновенный анапест,

И рождается слово от слова.

 

Под тяжёлою книжною полкою лёжа,

Слыша многоголосье немое,

В обречённости, в радости замысла тоже

Сам зачем-то берусь за письмо я.

 

 

 

Из цикла «Петербургские кладбища»: Левашовское

    

  Памяти жертв Большого террора

 

Тонут под сугробами надгробья

Кладбища забытого в лесу…

Солнце молча смотрит исподлобья

В предзакатном тающем часу.

 

Каждого окликнуть-помянуть бы,

Только, равнодушием полна,

Не оплачет имена и судьбы

Пустоши безлюдной тишина.

 

Эхо — от расстрела до расстрела.

Вечная природа не скорбит,

И земной истории нет дела

Век спустя до тех, кто здесь убит.

 

Как осилить смерти безразличье

В ледяной вечерней полутьме —

Там, где чёрно-белые таблички

В бело-чёрной прячутся зиме?

 

 

*  *  *  

 

Сквозь двойное стекло — безымянные лица,

Встал-качнулся состав на соседнем пути —

И стоянка, как долгая пауза, длится,

Просит первый второго: «Меня пропусти!»

 

Никогда, никогда мы не свидимся снова,

Не оставим друг к другу ведущих следов,

Но я помню в ночи, в дымке края степного,

Эту встречу короткую двух поездов.

 

Только промельк в окне, только профиль случайный —

Впечатленья дорожные, нет вас грустней!

А пространство меж нами овеяно тайной,

И не ясно, как быть в дальних странствиях с ней.

 

 

Старая дача

 

Заеду на старую дачу —

Тут детские годы прошли.

Всё выглядит как-то иначе —

Родной не узнаю земли.

 

Другие дома и соседи

На улице, на Боровой.

Проедет на велосипеде

Лишь дядя Валера живой.

 

У нашей облезлой калитки —

Куст диких нестриженых роз,

В траве копошатся улитки,

Весь дачный участок зарос.

 

Цвели тут клубника, пионы,

Играли мы в нарды и в мяч,

А нынче — так пусто и сонно

Меж новых, отстроенных дач!

 

Лишь бодрая бабушка Ира

Которое лето одна

Сидит со стаканом кефира,

Глядит на меня из окна.

 

Простая живая картина

Впечаталась в память мою,

И веток дрожит паутина

У лета на самом краю.

 

 

*  *  *  

                     

                      Варе Заборцевой

 

То, что прожито и любимо,

Отзывается новизной.

Не пройти бы легко и мимо —

Мимо мысли, как свет, сквозной.

 

Вот — река. Как назвать: какая?

Как же суть уловить её?

А она ветвится, втекая

В голубое небо своё.

 

И то звонкий, то тихий голос

У морей, и озёр, и рек...

Как земля бы ни раскололась,

Образ каждому свой навек.

 

Оглядишься — и всё иначе,

Чем в упор, под углом прямым.

С даром речи моя задача

Дать слова голосам немым —

 

И они зазвучат, польются

И найдут себя невзначай.

Так ручьём в золотое блюдце

За беседой струится чай.

 

 

 

Рыбы

 

Кто на рыбалку не ходил —

Там, в дачном детстве, спозаранку,

И рыбы сонной не удил,

Готовя с вечера приманку?

 

На ломаных стоял мостках

Так неуверенно и зыбко

И леску я крутил в руках,

Как вдруг сама поймалась рыбка.

 

Коту на радость — полный таз:

На славу удалась рыбалка...

С немыми омутами глаз

Дрожащих рыб мне стало жалко —

 

И больше, больше никогда

Я не ловил вас, лещ и окунь,

Гладь озера и тишь пруда,

Не бил я ваших светлых окон.

 

Плывите, рыбы, в глубине,

Чудны, задумчивы и кротки,

А не на маслянистом дне

Большой скворчащей сковородки!

 

 

Памяти кота Тимоши

                        

Жизнь темна, непривычна, а Бог — откровенен и прост.

             Евгений Рейн

 

О, как мы играли, не зная конца

Весёлым и резвым охотничьим играм!

…А позже — кормил и поил со шприца,

И морда кошачья подобьем лица

Казалась — в отместку пантерам и тиграм.

 

Так тяжко душе беззащитной одной

Осмыслить реальность жестокую эту:

Ещё он вчера был живой и со мной,

Пусть даже беспомощный, слабый, больной, —

Сегодня не верю, что нет его, нету!

 

Вдруг чёрная тень промелькнула кота

Тимоши, с которым я прожил бок о бок

Треть жизни, но всё — от усов до хвоста —

Глотает мучительная пустота

Нелепых корзин, переносок, коробок…

 

 

*  *  *  

 

В старинной книжке телефонной,

Почти рассыпавшейся в прах,

Мир, на молчанье обречённый

И рухнувший на плечи тонной,

Спит в полустёртых номерах.

 

А разбудить звонком рисковым

Едва поднимется рука.

И сам сказать не знаю что вам,

В листанье книжки бестолковом

Ни от кого не жду звонка.

 

Дружили крепко мы когда-то,

Но наши разошлись пути.

Что с вами, где же вы, ребята?

В ответ лишь голос автомата:

«Вне зоны действия сети»…

 

*  *  *  

 

                      сестре Саше

 

Тихое время, тихое место —

Лишь красота да покой...

И Параскева стоит, как невеста,

Там, на Торгу, за рекой.

 

После столичного гомона глухо —

Мир защищён от шумов.

Стены кирпичные — прах и разруха

Старых церквей и домов.

 

Внешне спокоен, с изнанки — тревожен

Город, готовясь ко сну,

И достаёт он, как сабли из ножен,

Из подворотен шпану.

 

Вал земляной — как дружинника пояс…

Сколько ни ждём перемен,

Вечность, о будущем не беспокоясь,

Властвует в городе N.

 

 

Из «Прощального цикла»

 

Мир ещё не разъят, не расколот

Между мной и отцом навсегда,

Но сквозит расставания холод,

И всё ближе и ближе — беда.

 

Многолюдного кладбища травы

Мне мерещатся часто теперь…

Прежде срока имею ли право

Приоткрыть в неизбежное дверь?

 

Чёрный сгусток отчаянья-боли

Очевиден, не страшен врачу.

Я ж, последней не знающий воли,

С папой робко об этом молчу.

 

И забочусь, и скорбь свою прячу,

Будто он — мой ребёнок, мой сын,

И не плачу,

             не плачу,

                       не плачу

Перед тем, как останусь один.

 

  

*  *  *  

 

Вдруг встретишь на прогулке девочку —

В очках, с веснушками, с игрушками...

Она неловко скажет: «Здравствуйте!..

Вот — младшая моя сестра…» —

Укажет на девчонку мéньшую

И тут добавит неожиданно,

Мяч в лужу уронив оранжевый:

«Я перешла в девятый класс».

 

Ты, растерявшись, молвишь: «Здравствуйте!..

Понятно», — хоть едва ли понял ты,

Кто это. Но, минуя улицу,

Припомнишь: да, шестой «б» класс,

И Сонечка, в тебя влюблённая,

И робкое: «Григорий Юрьевич!..»

Коррекционный класс. Педпрактика.

Уроки чтенья и письма.

 

 

 

В сумерках

 

                                                          П. М.

 

…И в сумерках тоже есть прелесть своя:

Предметы размыты и стёрты границы,

А небо земное, тревогу тая,

Готово домыслиться или присниться.

 

Пока фонари на мосту не зажглись,

Снег светится тайным, невидимым светом.

О, вечер морозный, сверкай или мглись,

Всё пряча и всё обнажая при этом!

 

Открытый для воображенья простор

Сужается резко, сведясь к многоточью,

И чей-то пронзительно-пристальный взор

Следит за тобой фиолетовой ночью.