Иммортализм

Лимба^[1], очень протяжно. Село Санага

     Монгол-хурайхадаа и мама-Доре

Я от плачущей лимбы пьянею,

Я при звуках её сожалею,

И, горюющее, сладко молчу,

Сердцем тише в груди колочу.

И о том я огромно тоскую,

И бескрайне о том я горюю,

Что по мне не течёт вода,

Что по мне не идут стада.

Что на мне трава не родится,

Головой по утру не росится,

Что стог сена на мне не лежит,

Жеребёнок по мне не бежит.

Не виднеются белые юрты,

Не гуляют кудрявые гурты,

Кочевая не слышится речь,

Чтобы солнце собою зажечь…

Хаммамет

                                      Игорю Сиду

Зачем-то приехал в Тунис,

Утро. Отель три звезды «Махмуд»,

Лазурный бассейн. Кипарис.

Райские птички поют.

Сосед мой суров и угрюм,

Сжёг от девайса шнур,

У сладких арабок глаза изюм

Им в ушко шептать «Будур!»

И я здесь исполнен дум,

Здесь даже при плюс сорока пяти

Уста у знойных арабок рахат-лукум

И слаще их не найти…

И мне, дураку, дано

За птицей-жарою умчаться прочь,

В страну Тунис, где всё включено

На тысячу и одну ночь.

Такие же люди живут,

Так же мечтают, едят, поют,

И даже при плюс сорока восьми,

Остаются детьми.

Иммортализм

                 Не уходи смиренно в сумрак вечной тьмы…

                                                                             Дилан Томас

Иммортализм — хоть имя дико, но он не запрещён

Им — Законом Биологии в отличии

От Физики, где под запретом, подобно Богу — Вечный двигатель,

Который невозможен

Нет, я вовсе не умру, уже семь видов найдено

Не старящихся сложных организмов,

Уже мертвение не приговор,

Уже не за горами для каждого — Мафусаилов век

И, тише сердцем колоти, плывя ничком как черепаха,

Идя, как голубь, бодрячком,

И, как собака, с ушами во время сна — торчком…  —

Изрек Цинъюнь, берёзы среднерусской проживший дольше

Мы не рабы, рабы не мы — у смерти,

Мир стал светлее и нет греха ещё пожить,

То было раньше, умер человек — отмаялся, шептали,

Теперь же, лет в девяносто преставился — вздыхают — ещё бы мог пожить

Поэтому шепчу — не уходи смиренно в сумрак вечной тьмы,

Пусть гнев пылает яростным закатом

Когда ты смотришь на девушку

Когда ты смотришь на девушку,

Когда ты останавливаешь на ней свой ветреный взгляд,

Ловишь себя на мысли — она не чувствует возраста,

Ласково так понимаешь — она, как ребёнок, ещё вне времени.

Когда я смотрю на девушку,

Когда лицезрю её, остановив на секунду вращенье вокруг,

Как капустка в сотни слоёв измерений под защитой она от меня,

Какая-то недосягаемая своим безмятежным вневременьем…

И тогда понимаю — се чей-то хитрый замысел такой,

Иначе не будет желанья наводить красоту каждое утро,

Изощряться с причёсками, одеваться в моря и леса,

Извиваться под простынёй девой морской…

Барлалга^[2]

                  Тэли даа бара зай хүйхэрэйн мэргэн

                  Хүлэгэй тургэн гүйдэлдэ,

                  Хүбшэеэ шангаар татаарай.

                 Тэли даа бара зай хүйхэрэйн мэргэн.

                 Ардагай тургэн гүйдэлдэ,

                Алдаагуй харбаарай,

                Тэли даа бара зай хүйхэрэйн мэргэн.

                Гоё даа гоё. Бара бароо даа зай

                хүйхэрэйн мэргэн.

Я словно от айрака^[3] крепкого пьян,

То праздник номадов^[4] — гудит сурхарбан^[5],

Борцы — за загривки, наездники — вскачь,

Заветную цель выбивает меткач,

За остов кибити^[6], он держит устало

Свой лук рефлекторный из рога архара…

И тут как по сердцу ножом полоснула

В динамике древняя песня авгура:

«Тэ-эли да-а, слава тебе, удалец,

Ну же, на полном скаку устремлен

Туже тяни тетиву, молодец,

Ай да ловкий мэргэн^[7],

Словно на неуке диком взметен

Точно без промаха бей

Ай да ловкий мэргэн!

Гой еси гоё да-а: Исполать тебе, ловкий мэргэ`н!»

И снова на линию лучник встаёт,

Стрела в баллистический взмыла полёт,

В мишень угодившего славит народ,

Старик дифирамб ритуальный поёт,

Так тихо, так ласково пел он,

Как будто баюкая стрелы,

И ласковей нету на свете ведь целом,

Чем колыбельная стрелам…

Гое да-а, бара боро-о да-а...

Заклинатель вулканов

Над кратером чёрных глубин, вздыхающих клубами дыма,

Наг и спокоен стоит, заклинатель вулканов,

Ничего он себе у вулкана не просит,

Низвергателя лавы и пепла — не кляня, ни стеная…

Высясь над жерлом вековечного пепла,

Витязь бесстрашный бесконечного духа,

Выпятив грудь, просит лишь у вулкана шепнуть ему на ухо —

Винит ли он кого и поэтому не даёт улова?

Долго ли коротко ли ждёт он, что вулкан ему скажет,

Дома его ждут, провинившиеся, с ответом,

— Жадные духи вулкана — акулы мешают рыбачить,

Жертвуй свинью — изрекает великий колдун, толкователь вулканов…

Соловей

Во мраке космоса

Вот я стою,

Волн пред вечностью чёрной

Воплем немым...

Свет неугасимый

Сверкает в самую душу,

Спрашивает меня светозарным вопросом своим:

Сможешь ли так?

То свивая из звуков священные свитки,

То герольдами из средневековья трубя,

Прибаутками балуя у деревенской калитки,

То свершая хоралы и славя, Предвечный, Тебя!

Эти свисты в ночи, сумасшедшие эти рулады,

Эти вечности вслух, эти древние смыслы без слов,

Это снова Орфея, свирепые эти менады,

Разорвав на клочки, расховали по краю миров.

И теперь уже в бездну разверзшимся слухом

В изумлении слышу, Предвечный, Тебя,

Шелест перьев и шорох крылатых скафандров над ухом,

И тектонику плит литосферных под пухом,

Эти трели, галактик спирали клубя…