Горная смола

1. Что-нибудь о себе

 

 

— Говорите.

         — Просто говорить? А что говорить?

    — Что угодно. Зачем вы ко мне пришли?

    — Мне обязательно отвечать на этот вопрос сейчас?

    — Нет, если не хотите отвечать, можете рассказать что-нибудь о себе.

 

Мы проснулись ночью, отправились на заправку за городом и поймали там сонного дальнобойщика. Уговорили провезти нас 50 — 100 км от Казани. Мы отдали ему все свои энергетики, а еще ему нравилось с нами болтать, наверное, поэтому в итоге он подвез нас почти до самой Уфы. Чем ближе к Сибири, тем глубже кажутся ярко-зеленые пятна полей, разлитые от дороги до самого горизонта. А чем зеленее поля, тем больше ястребов над ними.

— Не нравится мне вся эта современная техника! Катится он на своей электронике-херонике, потом что-нибудь сломалось, и все, встал! А у меня? Поломалась деталька — провода вырвал, выкинул и дальше поехал!

Вдруг вместо уже привычного хриплого шансона заиграла «Агата Кристи», рассказала, как плачет тайга, без мужика она одинока. Нету на почте у них ямщика, значит нам туда дорога, значит нам туда дорога! Не существует расстояния, есть только дорога, есть асфальт, в котором можно утонуть, как в море, потому что трещины и ямы — это волны, дальнобойщики — чайки, а лесные полосы — это высокие водоросли из древесной коры.

— Как же вы питаетесь?

— Иногда нас кормят, иногда родители деньги присылают, иногда на улице музыкой зарабатываем.

— По-ня-я-ятно… а ночуете где, в палатке?

— Ну, вообще, у нас и палатки с собой, и спальники есть. Но мы еще ни разу в палатке не ночевали, пока находим приют через каучсерфинг.

— Через чего-чего?

— Ка-уч-сер-финг. Это когда люди в интернете выкладывают объявления, что готовы приютить путешественников за веселые истории.

— Че, прям бесплатно?

— Ага… Давно работаете?

— Давно.

Все разговоры с дальнобойщиками начинаются одинаково.

— Куда едете? Не надоедает? Тяжело в кризис-то? Куда катится мир?  А кушать на что? Целую страну просрали! Впрочем, хотите, сыграю на флейте? А Аня споет. Вы ведь Цоя любите? Песен, еще не написанных, сколько… И правда, сколько? Скажи, кукушка… Когда машина трясется, играть неудобно: дыхание срывается, и получается какая-то совсем другая музыка. Она становится отрывистой, но от страха неправильных звуков — более нежной. Я закрываю глаза и слушаю, как плещутся волны асфальта. Звонко смешиваясь с дорожной пылью, дождь вторит моей маленькой пластмассовой флейте.

— Погодка нелетная! Ехать страшно: асфальт свет забирает, чернеет, да еще и туман…

Кажется, я курю больше, чем дальнобойщик. Зачем люди курят?

— Вы так в первый раз оторваться решили? И не боитесь?

— Нет, не в первый. Мы так же в мае в Беларусь гоняли.

— Понравилось?

— Очень! Особенно гулять полночи по лесу, а потом еще полночи тусить с пограничниками.

— Рассказывайте, — приготовится дальнобойщик.

— Рассказываем, — подхватит Аня. — Поехали мы как-то из Бреста в другой конец Беларуси, на Браславские озера. Вообще, я туда ехать не хотела — это Алиса меня потащила к какой-то своей непонятной подруге из Абхазии, которая почему-то оказалась на Браславских озерах. Там конь, говорит, и ферма, не ехать нельзя, раз приглашают. Мы зашли в интернет через Wi-Fi, сохранили самый короткий маршрут и поехали. Больше доступа к интернету у нас не было. Поэтому только оказавшись вечером в гребаном белорусском лесу, мы поняли, что самая короткая дорога — это проселочная. Положение усугубляли рассказы недавно подвозивших нас водителей. Мы поняли, что места, где мы оказались, — это заповедная часть. Там водятся зубры, волки и медведи. Но почти шестьсот километров было позади — оставалось всего сорок, и было бы очень обидно не доехать. Стемнело. Мы прошли километров десять, машин не было. Мы, конечно, не сразу растерялись: поклонялись трассе, танцевали для нее, пели песни — ничего не помогало. Тогда решили позвонить мифическому существу Вовану, который почти всесилен и часто помогает нам в подобных ситуациях. Но и от Вована ничего не было слышно (видимо, обиделся, что слишком часто ему тогда звонили, и решил, что мы его используем). «Алиса, если меня сожрет медведь, меня мама наругает!» Наконец в полночь затормозил непонятно откуда взявшийся джип. С радостью в него запрыгнув, мы обнаружили там двух непонятных пьяных мужиков спереди и одну злую пьяную женщину на заднем сиденье. Они ехали забрать вещи из какого-то общежития, и до заветной деревни под названием Подрукша (всю жизнь помнить буду) нам осталось километров восемь. Машина остановилась, женщина выскочила из нее с криками: «Правильно, всем помогите, только на меня вам насрать!», самый пьяный мужчина побежал за ней, а второй согласился довезти нас до Подрукши, «пока те разбираются». Садимся мы обратно в машину, проезжаем метров двести, заезжаем за поворот, а там менты. Просят предъявить паспорта. Мы предъявляем. А они и говорят: «Граждане РФ, вы знаете, что вы не имеете права находиться здесь без специального разрешения? Почему? Литва через дорогу!» Водитель вышел из машины. Они минут пятнадцать ругались у служебного ВАЗика, а потом нас троих увезли в отделение. «Знаем мы таких, как вы, наркоту в Евросоюз через лес несете!» Было ощущение, что мы в каком-то сериале про девяностые, серьезно: бежевый рабочий стол, черные стулья и портрет Батьки на стене. С одной стороны комнаты — мы, с другой — военный с романтичной фамилией Высоцкий докладывает в трубку: «Задержали трех нарушителей пограничного режима».

— Лично мне, — обязательно вставлю, — было очень весело, потому что до этого я от ментов всегда убегала, а с восемнадцати почти мечтала оказаться в отделении. А тут не просто история, а история с пограничниками, и обвиняют не в непристойном поведении в общественном месте, а сразу в попытке незаконно проникнуть в Евросоюз! Ну круто же!

— А я ее тогда ненавидела и думала, что никуда больше с ней не поеду, — обязательно скажет Аня, — потому что я сразу говорила: поехали, как договаривались, домой, а не туда — не знаю куда!

— Дело в том, — начну оправдываться я, — что вечером накануне мы сидели в Бресте и собирались возвращаться в Москву, и тут вдруг мне написала подруга Полина, с которой я познакомилась в Абхазии. Зимой нам с одной девочкой было негде ночевать в Сухуми, а она пустила нас к себе в дом, потом сама уехала и оставила нас там жить. Мы переписываемся, но Полина раз в месяц переезжает с места на место. Ей надоедает в одной стране, она ищет дом в другой, и иногда из-за перемены номеров, операторов и часовых поясов с ней сложно связаться. И вдруг в последний момент она пишет, что сейчас работает на ферме в Беларуси! Ну как тут было не начать уговаривать Аню поменять планы?

— Прячься, рыжая! А ты, кудрявая, пристегнись! — перебьет дальнобойщик, увидев гаишника, и Аня свернется клубочком за передним сиденьем так, что останется торчать только край ее розового дорожного платья.

— Водитель ссорился с пограничниками, — продолжу я, пока Аня в позе эмбриона вспоминает вдруг, что обещала себе никогда больше со мной никуда не ездить, — а я позвонила Полине, чтобы та подтвердила, что мы собирались к ней в Подрукшу. А она говорит: «Ой, Алиса, я только что поняла, что я сама незаконно тут нахожусь, не выдавай меня, меня же выгонят! Скажи, что ты к моему другу ехала, он тут прописан. Если что, ему трубку дадим!» В это время возвращается пограничник: «Ну что, дозвонились до своей подруги? Как фамилия?» — «Нет, — отвечаю, — она куда-то уехала. Фамилии никто не знает, но мы дозвонились до ее парня, Дмитрия Чернова!» Уже в отделении командир Высоцкий попросил позвонить Дмитрию Чернову, чтобы сделать его свидетелем. Но, хотя я предупреждала Полину, трубку взяла она сама. Высоцкий вопросительно смотрит на меня. Я трубку не отдаю. Говорю: «Здравствуй, Дима, с тобой хочет поболтать товарищ пограничник». А перенервничавшая Полина не понимает, то ли ей Диме трубку дать, то ли бросить трубку и больше не брать. Я повторяю: «Да, Дима, с тобой, с кем же еще?» Она: «А-а-а, я опять ничего не понимаю! Давай, если трубку передать Диме, ты скажешь „яблоко”?» — «Яблоко, мать твою!» — отвечаю я, все сильнее ощущая груз безысходности. В это время товарищ Высоцкий, закатив глаза, наблюдает за нашим мастерством конспирации. В конце концов Диму пробили по базе, и пограничников удалось убедить, что никакую наркоту в Евросоюз никто везти не собирался. Тем временем я заскучала, достала ручку и блокнот и начала записывать все, что происходит, включая телефонные разговоры Высоцкого: «Да ничего не надо, оперативные дежурные отряды уже в курсе. Подождите минуточку… Ты что делаешь? Это секретный объект! Не надо ничего записывать! Короче, идите отсюда, подождите в соседнем кабинете!»

— Эта ненормальная начала развешивать прямо в отделении свои вещи, которые не успели высохнуть после стирки в Бресте, — засмеется Аня. — Мне, конечно, было смешно на все это смотреть, но все еще хотелось убивать. А тут к тому же позвонил какой-то большой начальник и попросил кого-нибудь из нас по телефону рассказать, как мы очутились в пограничной зоне. А мы уже раз сто это под диктовку рассказывали, меня уже тошнило от этого рассказа!

— А я с радостью побежала болтать с большим начальником! Беру такая трубку и говорю: «Товарищ начальник? Я вам сейчас все расскажу, как было. Началось все с того, что учимся мы на писателей, поэтому нам скучно жить. И вот однажды вечером мы сидели, скучали, а потом вышли на трассу и решили поехать в Беларусь. Начиналось все хорошо: таксист, который вез до трассы, пожалел нас и не взял денег. Продолжалось не хуже: добрый дальнобойщик накормил, показал клетку с медведем, довез до Смоленска и нашел по рации следующую машину — прямо до Минска. Ночевали где? Ну, вписку в Минске мы нашли, когда ехали в лифте общежития. Представляете? Едем такие, обсуждаем Беларусь, а с нами в лифте едет парень и говорит: „Я из Минска, можете ночевать у моих друзей”.  А вообще, в других городах, мы ночевали у друзей из интернета. Покороче? Конечно, можно! Погуляли по Минску, поехали в Гродно, там инсценировали свадьбу, потому что нам нужна была уважительная причина, чтобы не приходить на семинар, потом поехали в Брест, там посмотрели крепость, переночевали, хотели ехать в Москву через Гомель, вдруг узнали, что наш друг, Чернов Денис Александрович, прописан в Подрукше, и как ломанемся к вам сюда! Вообще, мы хотели озера посмотреть. Да, все автостопом. Да, не знали». Короче, большой начальник посмеялся, а потом говорит: «Ну, раз вы там на писателей учитесь, можете уже начинать писать рассказ, как вас задержали в пограничной зоне». А я отвечаю: «Представляете, я и хотела начать, а мне ваш Высоцкий запретил! Говорит, секретный объект, все дела. А я же все равно потом про вас напишу, какая ему разница?» — «Ну, можете передать ему, что я вам дал разрешение все записывать», — ответил начальник. Вот так я добилась своего.

— Ага, а потом эта ненормальная специально при Высоцком достала свою тетрадь и начала писать. Он ей такой: «Ты что, я же просил, нельзя», — а она отвечает: «Мне ваш начальник разрешил, можете перезвонить, спросить!»

 

— Вы любите рисковать жизнью? В ваших историях есть такой момент: вы идете на какие-то опасные авантюры, можно сказать, близкие к самоубийству. Да взять, например, автостоп... Вы со смехом рассказываете, как могли умереть!

— Это правда, я люблю опасности. Но я бы... Я бы не стала называть это самоубийством. Скорее наоборот, такой вот у меня способ существования.  Я не могу без автостопа, но даже не потому, что это опасно. Скорее потому, что это совершенно другая реальность. Она как будто возвращает время или пространство… или что-то еще… Что у меня было раньше и чего мне не хватает в так называемой нормальной жизни.

— Что это за «время или пространство», которого вам не хватает?

 

2. О том, за что можно любить

 

С самого начала все пошло не так, как планировалось. Мы хотели поехать вдвоем, но в последний момент Маша решила, что очень хочет присоединиться. За два дня до назначенной в Нижнем Новгороде встречи возникла проблема: кто станет попутчиком для нашей однокурсницы? Глупо было бы надеяться быстро проехать десять тысяч километров втроем: часто приходится уговаривать дальнобойщиков нарушить ПДД и взять второго.  У Маши в Москве не нашлось дополнительного сумасшедшего, Анины друзья из Саранска тоже слишком боялись за свою жизнь. У меня в Иванове всегда была под рукой на все согласная подруга детства. Двадцать седьмого июля я позвонила Кристине и напомнила, что на следующий день в восемь утра мы встречаемся на краю города у «Ашана». Двадцать восьмого я встала в девять, позвонила Кристине и сказала: «Я выхожу из дома». — «Я почти собралась», — ответила она.

Я сходила в душ, пошла готовить завтрак, позвонила снова: «Вышла, сейчас зайду в магазин и поеду к „Ашану”». — «Тоже выхожу», — ответила она.

Позавтракала, заварила кофе, выкурила сигаретку, позвонила подруге и сказала, что уже жду на месте встречи. Потом заварила еще кофе, выкурила еще сигаретку, не торопясь вышла из дома и села в автобус. Постояла у «Ашана» минут двадцать, сходила за сухими пайками и позвонила Кристине:

— Ну ты где?

— Я уже почти вышла.

Прошел еще час.

— Ты скоро?

— Слушай, я уже еду в автобусе, только вспомнила, что не смогла найти карточку, туда должны деньги на дорогу прийти. Как думаешь, мне возвращаться?

— Твою мать! — не выдержала я. — Не возвращайся, пусть бабушка на мою пересылает.

Часов в двенадцать мы наконец оказались на трассе (от остановки дотуда минут пять). Поймали первую машину, серебристую легковушку, начали закидывать вещи в багажник, и тут вдруг Кристина закричала: «Стойте, стойте, мы никуда не едем, я потеряла пенку!» Мы несколько раз прошлись до остановки и обратно и, естественно, ничего не нашли. В общем, когда придется разбивать палатку, Кристина будет спать на земле. Ничего страшного, подумала я тогда, попутчица все-таки не моя, сдам ее Маше, а там пусть разбираются. Тем более, людей надо любить, какими бы они ни были, значит, буду учиться любить. А сегодня оказалось, что денег у нее всю поездку почти не будет, и аккумулятор от старого кнопочного телефона куда-то пропал. Хорошо, что ее айфон еще цел! И на что я надеялась? Я должна была раньше вспомнить время, когда четырнадцатилетняя Алиса шагала по пустому проспекту Иваново-Вознесенска.

 

Близкое солнце уже выглядывало из-за темно-серых и рыжих многоэтажек, и на разбитом асфальте играли в кошки-мышки тени тополиной аллеи. С виду ленивые деревья только немного покачивались от ветра, но под ногами было видно, как у одних листочков вырастали кошачьи уши, у других — мышиные хвосты, и они перескакивали с ветки на ветку, гоняясь друг за другом. Такое можно наблюдать только ранним утром, когда асфальт не запачкан множеством въедливых пятен человеческих теней. Алиса немного волновалась, что, уходя из дома, оставила дверь незапертой. Но, во-первых, родители сами виноваты, что не доверяют взрослой дочери ключи. А во-вторых, по теории вероятности возможность вооруженного налета на квартиру, ограбления или еще чего была слишком мала. Тем более, папа мог проснуться и разобраться со всеми проблемами в любой момент. Гораздо большее волнение вызывало у нее невероятное спокойствие улиц. Они были такими важными и широкими, они будто молча улыбались во сне, и Алиса, оттого что видела и понимала их в полном одиночестве, чувствовала что-то вроде гордости владения утренним городом. Только призрачные колонны вознесенских ткачей, отдавшихся когда-то социалистической революции, а теперь вынужденные с рассветом покидать улицы, наслаждались на прощание спокойствием пространства вместе с Алисой. Она заранее ненавидела толпы пешеходов, готовые выплеснуться из домов через час или два, чтобы отравить улицы. Именно отравить, потому что люди — сволочи и носят в себе змеиный яд, особенно взрослые. После нескольких проведенных родителями воспитательных бесед, неизменно заканчивавшихся высокомерным «вырастешь — поймешь», Алиса, имевшая склонность анализировать поведение окружающих, заключила, что змеиный яд появляется в людях не просто так, а накапливается с возрастом, и поэтому очень боялась и не хотела «взрослеть». Она считала, что причина его появления — плебейский конформизм, и была намерена избежать его, не поддаваясь системе, как это сделали ее родители.

 

Чтобы сократить дорогу, пришлось свернуть во дворы, измазать берцы в грязи до голени, перелезть через парочку заборов и перелаять стаю бродячих собак. Дело обычное, хотя изрядно выматывало. Оказавшись в огражденном железной проволокой, намотанной на палки, зеленом дворике Крис, Алиса решила, что правильнее постучать в окно (благо этаж первый, а подоконники у стареньких хрущевок низкие), потому что на дворе пять утра, и в такое время будить чужих бабушек звонком в дверь неприлично. Никто не откликнулся на стук, потому что Крис, как обычно, проспала. Алиса не удивилась и не обиделась: она давно привыкла, что подруга не умеет рассчитывать время. Иногда ее приходилось ждать несколько дней. Рациональнее, чем обижаться и ссориться, заходить за Крис и помогать ей собраться. Ну и что такого? Просто Крис художница и фанатка Мэрилина Мэнсона. Она не от мира сего, и хотя бы за это ее стоит любить.

 

Алиса решила тихо влезть в окно, которое без труда открывалось вовнутрь. Толкнув одну ставню, она забралась на подоконник, заслонив своей тенью золотые солнечные пятна. Подруга мирно спала на полу маленькой комнатки с рваными бежевыми обоями и причудливо разрисованными голыми кусками стен. Разноцветные узоры напоминали паутину, перья, чешую или вообще кровавые язвы, а сверху красовались черные надписи с цитатами из песен Шнура. Очевидно, Крис заснула за одним из своих шедевров: рядом с ней валялась кисточка, измазавшая бурой краской линолеум, на письменном столе засыхала гуашь, а у железной кровати зиял незакрашенный кусок стены. Алиса, спрыгивая в комнату, задела стоявший на подоконнике фикус. Горшок упал и разбился, грохотом разорвав царившую в квартире тишину. «Вот дерьмо, — подумала гостья, — на кой черт все время переставлять цветы туда-сюда, будто они от этого начнут быстрее расти?» Крис приоткрыла глаз и сонно протянула: «О-о-ой, Негритенок, а ты че тут делаешь?» То, что у Алисы были большие черные глаза и торчащие в разные стороны кудрявые волосы, еще не значило, что она родом из Африки: кожа у нее была не черная, а смуглая, восточно-еврейская. Алиса ненавидела, когда Крис называла ее Негритенком. Такая привилегия была только у друзей-нацистов (страница биографии главной героини, о которой в будущем по понятным причинам она предпочтет умалчивать) — и то потому, что пытаться их исправить было бы еще глупее, чем пытаться заставить Алису снять весь ее пирсинг. Кристине с этой точки зрения «повезло» больше: она была блондинкой с серо-голубыми глазами, круглым славянским личиком и бледно-молочной кожей, поэтому называли ее просто Крис.

 

Вообще, полным неофициальным именем Алисы было «Налейте Негритенку Водки». Оно появилось в день, когда Алиса и Крис приняли окончательное решение покончить с бесцельным и безрадостным обывательским существованием. Они встретились в первый день нового лета, на закате, притащив тетради, учебники, ненавистную форму и всю старую одежду с цветочками и стразами, которая только смогла влезть в их школьные ранцы. Первым делом подруги пошли в магазинчик «Веселый Роджер», спрятанный в лабиринтах рынка Красной Талки, и потратили все деньги от несъеденных школьных обедов на клепки, ошейники с шипами, напульсники с пентаграммами, берцы, кожаные сумки и, конечно, черные футболки с Железной Девой, Копателем Могил, Переменным Током, Скорпионами, Красными Острыми Перцами Чили и прочими святыми. Затарившись, Алиса и Крис спустились к набережной, затянутой речными камышами (от Красной Талки было несколько минут ходьбы) и сплели венки из черных цветов, проросших сквозь осколки винных бутылок (это были особенные цветы, их рождали только земли, на которых продолжительное время обитали панки). Водрузив на голову венки, подруги скинули с себя обывательские одежды, развели костер, чтобы сжечь в нем ранцы вместе со всей старой жизнью, и торжественно клялись больше никогда не ходить в школу, не мириться с родительским гнетом, не доверять властям и обывателям, всегда быть верными великой Анархии, стремиться освобождать разум от бытовых мелочей и предрассудков и жить ради жизни, ни в чем себя не ограничивая. Вознеся хвалу богу рок-н-ролла, двое новообращенных направились на поиски культового места. Это был досоветский одноэтажный домик какого-то купца, уже давно разложившийся до полутора краснокирпичных стен с дырами от высоких полукруглых окон и со всех сторон обросший кривыми кленами. Дорогу к нему через заросли легко было найти по развешанным на толстых ветвях коровьим черепам, принесенным предусмотрительными панками с заброшенного после пожара Меланжевого мясокомбината. Когда Алиса с Крис впервые оказались у легендарной заброшки, они обнаружили обосновавшуюся там рок-компанию нацистов, которых девочки узнали издалека по характерным пьяным выкрикам и огромным белым свастикам на грозных кожаных спинах. «Такая экзотика лучше уже-не-нашей бытовухи», — подумали новообращенные и смело двинулись навстречу новым многообещающим знакомствам. Алиса, конечно, немного боялась, что из-за ее внешности могут возникнуть проблемы (например, вооруженный конфликт), но нацисты оказались настроены вполне дружелюбно. На стволе огромного поваленного дерева, накрытого перекинувшимся на землю ковром из мха, сидела разношерстная компания и орала культовое «Небо славян». У них в ногах, прислонившись спиной к высохшему стволу, развалился человек с синим ирокезом, татуировкой рунической вязи на виске и переломанным носом, будто растекшимся по лицу. Как только девушки робко приблизились к компании, человек с гитарой поднялся, прервав игру, важно и молча осмотрел новообращенных, потом пьяно засмеялся и сказал: «Налейте Негритенку водки!» Это был Вася Ворон, главный нацист на селе. Вечером Алиса вернулась домой, с одной стороны, пьяная, счастливая и вдохновленная, а с другой — разозленная глупыми и обидными шуточками, которые все время отпускали в ее сторону новые друзья. Когда все легли спать, она вышла на балкон, закурила и написала свое первое стихотворение, которое начиналось: «В этом мире не на что дрочить. Полувымерли последние герои. Парень, стоит закопать, переучить Сблеванные Гитлером устои…»

 

— Щас сама почернеешь! — огрызнулась Алиса и собралась отчитать Крис за то, что та опять проспала утреннее собрание ловцов метафизических единорогов, но не успела даже начать, так как в комнату влетела разбуженная звуками фикуса круглая и взъерошенная бабушка.

— Опять, бандитка, через окно залезла?! Ты посмотри, что наделала! Тебя что, через дверь ходить не учили? Куда собрались в такую рань, проститутки недоделанные? Это что за красные пятна на полу? Никуда не отпущу, пока все не уберете!

Кристина, еще не отошедшая ото сна, встала, покачиваясь пошла к подоконнику и начала руками сгребать в кучу землю и осколки глиняного горшка. Бабушка, закатив глаза, развернулась и убежала на кухню. Не зная ее, можно было ошибочно предположить, что она преувеличивает свою злость, при этом сильно переигрывая. Пока Кристина разбиралась с раненым фикусом, Алиса решила помочь очистить линолеум.

— Где тряпка?

— Возьми вон под кроватью, — ответила Крис, не оборачиваясь.

Алиса нашла под кроватью голубой кусок ткани, намочила в стоявшем там же ведре с мыльной водой и принялась тереть пол. Скоро в комнату неслышными шагами вернулась бабушка. Все произошло быстро.

— Для тебя это тряпка? Для тебя — тряпка?! А для меня — занавеска!

Крис обернулась, услышав громкий и эксцентричный мат, сорвавшийся с Алисиных уст. Перед ней открылась замечательная картина: ошарашенная Алиса неподвижно сидела на коленях с поднятой головой, смешно выдвинув вперед подбородок с глубокой ямочкой, а над ней скакала разъяренная бабушка, размахивая тряпкой, выкрикивая проклятия и периодически заезжая тряпкой по лицу провинившейся. Часом позже уже оказавшиеся на свободе Алиса и Кристина, обсуждая этот случай, пришли к выводу, что мир все-таки тяготеет к какой-то гармонии. Ведь неделей раньше Алисин папа, застав подруг вместе в ванной, решил, что девочки — лесбиянки, и приговорил Кристину к десяти ударам ремнем. На самом же деле Крис всего лишь зашла помыться, потому что у них отключили воду, а Алиса, увидев из окна, что папа внезапно приехал домой обедать, решила сделать вид, что это она заняла ванную, скрыть таким образом присутствие подруги, с которой ей давно уже строго-настрого запретили общаться. Пока папа с ремнем бегал по квартире за Крис, Алиса, как истинный борец за справедливость, бегала за папой с камерой, стремясь запечатлеть жестокое обращение с детьми. Впрочем, по трезвом размышлении подруги решили пока не пускать в ход компромат, а оставить его до худших времен.

 

— И что же вы сделали с этим компроматом?

— Да ничего. Он пригодился разве что лет пять спустя в качестве веселой истории для дальнобойщика.

— Так какого же именно чувства вам не хватает?

— Понимаете, тогда мы с Кристиной как будто точно знали, как устроен мир, точно хотели в нем одних и тех же вещей и хотели их вместе.  И сейчас мне грустно, когда я ее вижу, потому что, с одной стороны, во мне просыпаются остатки этих чувств, а с другой… Мы стали такими разными, и я больше не чувствую в ней этого родства. Я боюсь, что такие связи всегда будут теряться. И я чувствую, что мне такие связи необходимы.

 

 

3. О том, почему все не может быть проще

 

— Алис… — Сидя на светлом полу, она облокотилась на толстую деревянную колонну и опустила глаза. — Помнишь, мы говорили, что можно меняться попутчиками? Ну, чтобы не устать друг от друга и все дела…

— Помню, но мне, честно говоря, и с тобой хорошо, — ответила я настороженно, боясь, что сейчас мне предложат ехать со злополучной подругой детства.

— Вот! Думаю, теперь мы друг от друга не устанем! Я просто не смогу ехать с Крис. Она постоянно ноет. Если на дороге она начнет ныть, я просто брошу ее там, серьезно. Я и сейчас-то думаю, как бы на нее не сорваться.

— Ладно-ладно, успокойся, — выдохнула я. — Маша просила найти ей попутчика — мы нашли, кого смогли.

— Правильно. Дальше пусть будет ее дело.

— Ань, подожди. — Солнце, залившее пустую комнату из огромного окна во всю стену, слепило глаза, и я видела только потемневшую фигуру своей собеседницы и белый ореол вокруг нее. — А если я начну беситься на дороге, меня ты тоже бросишь?

— А ты что, будешь беситься, если мы поймаем легковушку вместо фуры? Или ныть, что у тебя болит спина? Или откажешься говорить с водителем и не дашь мне поспать?

— Угадай.

— Вот поэтому я тебя не брошу. И еще потому, что у нас один мозг на двоих.

— Я тебя тоже не брошу.

Тут в комнату с рычанием рассерженного тигренка ворвалась Маша, сделала несколько прыжков в нашу сторону и застыла, прошептав:

— Я не могу ехать с ней дальше, дайте мне от нее отдохнуть.

— Что случилось? — обреченно спросила Аня.

— Как обычно! Она опять все время спала, а говорить с водителями пришлось мне. Целые сутки, не переставая! Когда мы ловили легковушку, она кривила рожу, вот такую: «ы-ы-ы-ы». Ей, видите ли, спать так неудобно! А один раз мы сели в машину к парню. Он думал, что нам нужна помощь, и наорал на нас, типа мы сумасшедшие и нельзя так ездить — автостопом, в смысле. Он был такой весь деловой, в костюме, и у него на заднем сиденье чемоданчик стоял. Кристина залезла туда, напялила наушники, швырнула его этот чемоданчик на грязный пол и развалилась. Он заметил и разозлился. Говорит: «Девушка, поставьте, пожалуйста, чемоданчик на место», — а она даже не слышит, она, блин, в наушниках!

Скоро в комнату вошла проблема, сняла наушники, широко улыбнулась и заговорила:

— Ой, как я по вам соскучилась! Ну что, пошли гулять? Солнышко светит, настроение — супер!

— Кристина, дай отдышаться, мы устали.

— Ой, да ладно вам! Чего время на отдых тратить? Когда мы еще в этой Уфе окажемся? Я вот чувствую себя самым бодрым человеком на свете.

По воздуху летала невидимая густая бомба, подпаленная яркими солнечными лучами. Бомба с жужжанием подлетела ко мне и оглушительно взорвалась.

— Послушай, ты, конечно же, не устала, ты же постоянно спишь! Ты понимаешь, что мы спорим из-за того, что никто не хочет с тобой ехать?

— Да, — подхватила Аня, — кому хочется ехать с человеком, который постоянно ноет?

— Хватит, девочки, тут же хозяева! — вмешалась Маша.

— Я так и знала, что вы считаете меня деревенщиной! — взвизгнула Кристина и беззвучно расплакалась.

Она ушла на первый этаж, где был расположен офис и жил черный котенок. Было стыдно перед хозяевами. Им ни к чему вникать в наши дорожные трудности. К тому же, со стороны им показалось, что мы втроем напали на забитую девочку, которая, в сущности, не может ничего сказать в ответ. Наверное, они были правы. Крис нельзя было перевоспитать, и оставалось только принять ее такой, какая она есть. Пусть она не приспособлена к жизни, правда, ведет себя несколько по-деревенски, но она ведь не хочет ничего плохого. Она все время грустит оттого, что ей кажется, будто все хотят ее обидеть. Я решила попробовать обратный метод, вести себя как можно мягче, помирилась с ней и предложила ехать вдвоем. Но чем больше километров я проводила в обществе подруги детства, тем чаще задавала себе вопрос: «Долго ли я смогу сохранять спокойствие?»

 

Мы остались ночевать с дальнобойщиком километров за сто от Омска, а Аню с Машей приютила староста нашего курса. Утром новый друг пересадил нас по рации к другому дальнобойщику со словами: «Две путешественницы, умные, веселые, что я не могу… Не могу, какие веселые, заберите их ради бога из моей машины!»

Наконец днем нас завезли в город и высадили на набережной, где должны были ждать друзья. Я помогала Кристине чинить айфон, когда они появились, идя следом за старостой и держась за руки. Вспомнились недавние Анины слова: «Алиса, в следующий раз, когда я решу завести себе девушку, ударь меня по лицу, с понедельника перехожу на мужиков, серьезно!» Конечно, бить кого-либо (кроме Кристины) по лицу было уже поздно. Маша выдавила «приветик», а Аня расплылась в широкой улыбке, не в силах поздороваться. Мы закинули вещи и пошли бродить по центру. Я болтала со старостой на отвлеченные темы. Аня с Машей шли впереди, стараясь ни на минуту не расцеплять рук, и больше им никто не был нужен. Мне захотелось сбежать.

 

— Нет, не хочу я на компанию работать, у них там штучки всякие на навигаторах, маршрут отслеживают. Без расписания даже на обочине не затормозишь! Сразу звонят и спрашивают: «Чего стоишь?» Кто с шайбой этой дебильной ездит, даже спит по расписанию. Нет, пока закон не вышел, я на такое не подпишусь. Я человек свободный, не могу я так.

Вот дальнобойщик, который курит больше, чем я. Три пачки в день. Говорят, люди курят, когда им чего-то не хватает. Чего же не хватает людям? «И немедленно закурил».

— Восемнадцать всего? И как же вас родители отпустили?

— А у них выбора не было.

— Это как же?

— Ну… Мой папа знает, что, если пытаться меня остановить, будет только хуже. Вот он как-то не хотел отпускать меня на свидание с мальчиком, в которого я была влюблена. Запер дверь изнутри, спал с ключом под подушкой. Ну, я выпрыгнула из окна, сломала левую ногу, на правой допрыгала до такси и уехала, куда мне было надо.

— Мда-а-а… — протянул дорожный собеседник, почесывая лысину.

— А меня бабушка сама уговаривала ехать, — вмешалась Кристина. — Хватит, говорит, дома сидеть, проведи повеселее последний месяц.

— Последний? — удивился старичок.

— Перед учебой.

— Я уж думал, ты умирать собралась! — загоготал дальнобойщик. — Эх, вам бы, наверное, легковушки ловить, на них быстрее. А то плетемся семьдесят километров.

Из фуры приятнее смотреть на плавное течение дорог, потому что у нее огромные колеса, по которым можно подняться выше. «Вы-ше»… Красивое слово. Оно шипит, как листва, когда захлебывается в дыму, вылетающем из-под этих колес. Оно обращается ко мне на «вы», будто я что-то значу.

— Да, лучше бы скорость прибавили, — не постеснялась Крис, но терпеливый собеседник сделал вид, что не услышал.

— Ну вы молодцы, конечно. Бить вас было некому.

— Почему? — возразила Кристина. — Моя бабушка ее тряпкой по лицу била, а ее папа меня — ремнем!

— Это зачем же они так… поменялись?

— Да так получилось.

Сейчас он затормозит на обочине, достанет походную горелку, поставит советский железный чайничек, и мягкий черный салон пропахнет синим газом и наполнится горячим паром с дорожной пылью.

— А мы уже в тайге или еще нет?

— Настоящая тайга начнется дальше, когда увидишь вокруг холмы, а на них ели и пихты. Подруга-то твоя уснула на задней койке! Ненадолго же ее хватило. Ты закрой ее шторкой, чтоб не штрафанули, а то скоро пост будет. Вопрос задать можно?

— Конечно, задавайте! — всегда настораживаюсь от такого вопроса о вопросе.

— Че у нее все время мина какая кислая?

— Алиса, — проснулось оно, — я должна тебе кое в чем признаться.  В Казани я потеряла плеер.

Ну что же тут скажешь?

 

Мы попали в Казань к вечеру второго дня пути. Встретились у стилизованной под восемнадцатый век кареты на улице Баумана, местном Арбате, и поняли, что хотим остаться на ночь в этом городе, показавшимся нам прекрасным. Вдоль ореховой мостовой зажигались фонари, башни и купола соборов виднелись издалека все хуже, а я под переплетающиеся шумы уличных гитар, гармошек и флейт пересылала всем жителям Казани из левой группы каучсерфинга Вконтакте такое сообщение: «Привет, нашла тебя на кауче). Мы едем автостопом на Байкал, сейчас оказались в твоем городе без вписки. Нас четверо девушек. Понимаю, что много, но у нас есть пенки и спальники, мы ведем себя тихо, и нам только разок переночевать^^ Может, сможешь нас приютить?» Минут через десять девушка с мотоциклом на аватарке коротко ответила: «Все вопросы сюда», — и кинула ссылку на некого Камиля ShidHard, у которого на странице не было ни одной собственной фотографии. Информация «о себе» тоже отсутствовала, на аватарке — непонятный мужик с сигарой. Делать было нечего, попросились к нему на ночлег. «У меня сегодня и так двое парней на вписке. Не знаю, как поместитесь. Ну подъезжайте в центр на Баумана, там решим.  Я там через час буду», — ответил спустя пять минут. Мы сами не знали, чего ждали на месте встречи, на каменной лавочке у Бристоля. А дождались веселого парня с гитарой за спиной. Мне стало жалко тех, кто говорит, что люди злые. Вот им злые и попадаются. «Что-то в последнее время стритовать все сложнее», — сказал веселый парень, расчехляясь у нашей лавочки. «Ничего, на вино нааскаем», — ответила я, схватила Анину кепку и пошла просить мелочи для бедных музыкантов. Уже через полчаса у нас была бутылка вина, а еще через час мы танцевали босиком, пока Кэм кричал: «Что нам ве-е-етер да на это от-ве-е-етит», — а ветер разносил его глубокий голос эхом по улице Баумана и превращал в паруса наши длинные дорожные юбки. В танце Аня подбегала к Маше, брала ее за руки, закидывала голову назад, закрывала глаза, а потом будто возвращалась обратно на землю и пристально смотрела. В них явно проснулся интерес друг к другу, быть может, сильное влечение, тогда я еще не знала, какого рода.

 

Наблюдая за однокурсницами, я не заметила, как Кристина пересела на соседнюю лавочку и расплакалась. Не помню, как долго это продолжалось, но в конце концов пришлось подойти и спросить, что случилось. Оказалось, ей грустно от того, что она никогда не сможет жить в таком прекрасном большом городе, как Казань, а навсегда останется в «паршивом Иванове». Я ответила: «А мне нравится наш город», — и больше не хотела ничего говорить. Я ведь все-таки свалила в Москву при первой возможности, но уж точно не расстраивалась бы так сильно, если бы осталась жить дома. И опять задумалась: когда мы с подругой детства, с которой столько всего пережили вместе и столько вместе натворили, успели стать такими разными? Почему это произошло? Семья? Деньги? Сила воли? У нее нет ни того, ни другого, ни третьего. И кто виноват? Так ли уж много правды в выражении «человек сам выбирает свою судьбу»?

 

4. Откуда приходит революция и куда она уходит?

 

— Чем больше я слушаю вас, тем больше понимаю, что увлечение автостопом — это не просто так. На дороге кажется, что сейчас вы поймаете машину и поедете туда, куда захотите. На самом деле, остановиться или не остановиться, чтобы вас подвезти — это решение водителя, который как бы соглашается вам помочь. Но едете вы все равно туда, куда нужно ему, и в какой-то мере от его воли становится зависимой ваша судьба. Так же устроен и ваш способ искать ночлег, когда вы путешествуете.

— Мне кажется, эти странные отношения с «чужой волей» появились у меня до увлечения автостопом. Хотя, может быть, вместе с идеей автостопа…

— Не могли бы вы объяснить?

 

Великий гуру Кеша наконец-то объявился, позвонил и назначил встречу. Девочки поняли: надо торопиться, чтобы успеть выполнить первый и самый основной пункт в ежедневном расписании — поиск освобождающих разум эликсиров. Алиса и Крис, как полагается, увешанные шипами и цепями, отправились в любимый круглосуточный ларек на Красной Талке. Они уже давно выяснили, что, если с утра, когда обыватели выползают на работу, прогуляться часик пешком, прося по дороге у каждого прохожего денег на проезд, можно собрать приличный бюджет на целый день. Стоит отметить, что эликсиры нужны были Алисе и Кристине не просто так: предстояло набраться сил, чтобы подготовить вторую социалистическую революцию, ради которой они временно вступили в банду нацистов.  Был последний предреволюционный день. Купив дешевого красного вина, Алиса и Крис пошли на пустующее в такое время суток культовое место.  По дороге Алиса читала Крис свое новое стихотворение, впоследствии ставшее одним из гимнов второй социалистической революции. Первую его строчку «хоть я и не пацан, но не волнуйся, жизнь, я тебя трахну», знал в те времена каждый уважающий себя революционер.

У заросшего мхом поваленного дерева валялась необычно целая и необычайно красивая, покрытая резными стеклянными узорами, пустая бутылка. Подойдя ближе, девочки обнаружили в ней сложенную вчетверо записку. На клочке старой бумаги черными чернилами было выведено: «Если хочешь стать свободным певцом, встретимся сегодня в 16.00 под Шереметьевским мостом. Хоттабыч». Юные революционерки решили, что пойдут знакомиться с загадочным Хоттабычем сразу после того, как убедят своего гуру помочь им заручиться поддержкой призраков вознесенских ткачей. Алисе появление записки показалось очень кстати, ведь еще прошлым вечером она подумывала о том, чтобы стать певцом революции. Записку девочки оставили себе, а бутылку полагалось вернуть на место, так как она была общим достоянием. Каждый раз ребята находили в ней что-нибудь интересное. Иногда она оказывалась наполненной клепками и шипами (тогда их делили по-братски, чтобы каждый мог украсить свою косуху), иногда — вином, которое не кончалось до вечера (такие дни были самыми радостными), а иногда в ней находили совершенно бесполезные вещи вроде гвоздей или семян непонятных растений, которые так никому и не удалось вырастить.

 

Однажды Алиса и Крис оказались одни в культовом месте, где  панков на ковре из мха ждала бутылка с некончающимся вином. Этот день они запомнили как самый счастливый в жизни. Сквозь кирпичные развалины и сомкнувшиеся кроны кленов прорывалось солнце, оставляя на лицах играющие в кошки-мышки тени деревьев. До возвращения домой было далеко, как и до холодного вечера. И был бесконечный разговор о самом главном.

— Нам всего четырнадцать лет, а мы уже в запое. Интересно, мне сейчас должно быть смешно или страшно? — Так Алиса завязывала светские беседы.

— Мы не в запое, мы периодически празднуем Новый год! — отвечала Крис.

— Каждый день вот уже несколько месяцев? — пародировала строгий родительский голос Алиса. — А знаете ли вы, что это — начальная стадия алкоголизма, юная леди? А еще говорят, что, если человек пьет один — значит, он алкоголик. Я вот ночью дома пью иногда. Ну, только если совсем хреново и стишки не пишутся.

— А я с детства не могу пить одна. Поэтому алкоголизм мне не грозит.

— Вообще, почему алкоголизм — проблема? Проблема — это то, что мешает человеку жить.

— И решать ее надо тогда, когда она мешает.

— Значит, мы не будем ничего решать, потому что нам ничего не мешает, а даже наоборот! — заключила Алиса, передавая подруге бутылку.

— Эх… — мечтательно протянула Крис после короткой паузы. — Все-таки в мире нет столько вина, чтобы напиться.

— Да ты прям философ.

— Ага. Если я философ, то кто тогда ты?

— Черт знает… Какие еще люди бывают, кроме философов?

— Черт знает. Обыватели, наверное... То есть, родители?

— Итак, люди делятся на две категории: философы и родители! — засмеялась Алиса. — Передай гитару!

 

Кофе, никотин, рок и краски.

Сущности картин сбросили маски,

Звезды — чудаки рвутся путь освятить,

Люди — маяки. Сигнал: пора валить!

 

Она пела, надрывая голос на дворовый манер под три блатных аккорда, неправильно взятых. Но никого не волновали эти мелочи: важно было, что Алиса пела, а Крис слушала и улыбалась.

— Ты поняла суть? — спросила Алиса, отложив гитару.

— А ссуть они на забор.

— Это точно…

Они улыбнулись и замолчали. Крис запрокинула голову, выдыхая белый дым на шумящую листву. Алисе надоели жмущие берцы, она сняла их и окунула ступни в моховой ковер.

— Алиса, давай пообещаем друг другу, что навсегда останемся такими, как сейчас!

— Какими? Всегда будем малолетками, которые пьют, курят и в промежутках псевдофилософствуют? — иронично и весело спросила юная революционерка.

— Ну да! И идти против системы!

— Разумеется. Давай!

 

Долгожданный гуру появился на культовом месте через несколько часов, с опаской озираясь по сторонам. Как он сам говорил, у него с товарищами, имевшими обыкновение тусоваться в культовых местах, существовали неразрешимые по жизненным обстоятельствам разногласия. Вообще, Кеша был язычник (что нацистов вполне устраивало), но поговаривали, слишком часто поступал как последняя гиена, когда дело касалось денег. Как бы то ни было, с Алисой и Крис он всегда обращался по-дружески, даже по-отечески, поэтому девочкам было плевать на слухи, ходившие среди нацистов. Они любили своего гуру и гордились тем, что, когда-то встретив его, смогли вызвать к себе человеческий интерес. Эта странная давняя встреча произошла ночью, когда Алиса с Кристиной впервые решились не возвращаться домой. Тогда они не могли позволить себе и мысли о революции, хотя несколько месяцев спустя поняли, что именно тот спонтанный подростковый мятеж был первым шагом на пути к ней. Над речкой-вонючкой (так ее обзывали за то, что все отходы сливались именно в ее воды, хотя речка была совсем не виновата) стоял густой молочный туман, к сумеркам расползшийся по берегам. Было мягко сидеть в позах полулотоса на бархатно-зеленой траве, и теплое пиво почти не казалось противным. В том возрасте таким, как Алиса и Крис, вообще не кажется противным никакой алкоголь, ведь «невозможно думать плохо о волшебном, освобождающем разум эликсире». В тумане почти ничего не было видно, но неподалеку уже давно извивался длинными хвостами рыжих змей загадочный костер, и Алиса с Крис (сразу после освобождения сознания) решили выяснить, чей. Приближаясь, они начинали различать сквозь густой молочный занавес очертания человеческих фигур, собравшихся вокруг костра. Они были длинноволосые, в платьях до земли, у некоторых торчали густые бороды, и издалека казалось, что у двоих безбородых женских фигур за спиной сложены крылья. Очутившись метрах в десяти от костра, девочки заметили, что кто-то вышел из круга и направляется к ним. «Кто идет?» — прозвучал грозный басистый голос, а за ним из тумана показался огромный дяденька лет тридцати с длинной русой косой, в стилизованной русской народной рубахе и походных штанах цвета хаки. Растерявшиеся девочки ничего не отвечали. Дяденька повторил вопрос.

— Мы… ловцы единорогов! А вы кто такой? — непонятно к чему выпалила, запинаясь, Алиса, уже давно начавшая жалеть о своем любопытстве.

— Я Кеша.

Алиса не смогла удержаться от улыбки: уж очень подходило это имя к крючковатому носу и выпученным глазам нахохлившегося, как попугай, дяденьки. Только несколько недель спустя, слушая Кешины рассказы о путешествиях автостопом по самой необъятной из всех необъятных стран, Алиса заметила, что эти птичьи глаза ярко-голубые. «Наверное, про такие глаза говорят: голубые, как два Байкала», — подумала она. С тех пор у Алисы появилась мечта поехать автостопом на Байкал и проверить верность своей гипотезы. Кеша обернулся к костру, и плохо различимые в тумане фигуры кивнули ему. Он жестом пригласил девочек следовать за собой — пути назад, как обычно, не было. Подойдя ближе, Алиса и Крис с удивлением обнаружили, что люди у костра не носили платьев, крыльев и длинных бород, а были (несмотря на лето) одеты в старомодные шинели, крестьянские шапки и солдатские сапоги. Но гораздо больше девочек потрясло, что эти люди были вовсе не люди, а полупрозрачные призраки: туман просачивался через их тела, и прямо из животов, рук, ног торчали ветки растущего на берегу кустарника (зато двое действительно оказались призраками девушек, только переодетыми в мужское).

Алиса и Крис, как-то не сговариваясь, поняли, что домой возвращаться просто смешно. Не зря же шутили, что у них один мозг на двоих. Кому захочется менять такую компанию на крикливых и вечно недовольных родителей? Обеим было, конечно, страшно, потому что несложно было предугадать как минимум домашний арест. Но подруги точно знали: ночь абсолютной свободы стоит даже нескольких недель заключения.  У Алисы перед глазами проносились картины страшного суда. Рано утром скрипит незапертая дверь, она облегченно вздыхает, но в коридоре, приняв боевую позу руки в боки, ждет не спавшая мама. «Все лето на цепи просидишь, тварь!» — звучит справедливый приговор, и в нос прилетает тапок. Алиса начинает биться головой о каменную кладку стены и кричать, что она сама себя наказала. Но не прокатывает. Из дальних комнат, чуть не проламывая дорогие полы из красного дерева, вылетает папа с ремнем, впервые за неделю появившийся дома, и звучит приговор второй, несправедливый: «Ноги твоей Кристине переломаю, под конвоем будешь в школу ездить!»

— Это знаменитые ивановские ткачи, восставшие против гнета капиталистов. Отдали, между прочим, жизни за идеи всеобщего равенства, — уверенным и глубоким голосом Кеша выбил дурные мысли из Алисиной головы. — Если захотят, припрутся к вам на закате пропагандировать истину, но на рассвете вынуждены будут исчезнуть.

— Прямо как нечисть! — ошарашенно взвизгнула Крис.

— Сама ты нечисть, — обиделась переодетая в мужчину ткачиха с грубыми красноватыми руками, но по-весеннему красивым и свежим лицом, женственности которого не могли испортить даже прочно приклеенные призрачные усы.

— Лично я рисковал шкурой за жратву. И хорошо бы за раба считать перестали, — прибавил сидевший возле нее рыжий щетинистый мужик.

— Кеша, вот ты все знаешь. Скажи, в чем смысл жизни? — Это было первое, что гуру услышал от девочек, встретив их на культовом месте.

— Хе… Я вот вообще сейчас не задумываюсь о смысле жизни... главное — без трусов не умереть!

— Чего? А при чем тут трусы?

— Да не при чем… Просто проснулся я недавно у себя на полу, башка раскалывается, давление скачет. Полез в карман мелочи на опохмел поискать… А кармана нету! И вообще ничего нету. Даже трусов. Попили пидоры сиропа, называется! — Свой рассказ он сопровождал эксцентричными взмахами рук, в такие моменты девочки всегда гадали, не собьет ли их Кеша с ног, ненароком забыв об их присутствии. — Черт его знает, как так получилось, но мне после этого бросить захотелось. Мне ж много нельзя, сердце может не сдюжить. Вот я представил, как находят меня через неделю мертвого и без трусов. Нехорошо!

— Да уж, нехорошо… — задумчиво повторила Алиса, пытаясь убрать непослушные макаронные кудри, мешающие видеть лица собеседников. — Папа бы нас точно всех пристрелил нафиг, если б узнал, какая философия у моего духовного наставника!

— Правда, что ли? Во дела… А у нас, у Аркадия Ивановича, был духовный наставник один: мы перед философией дули в подъезде, это был единственный способ понять предмет. И нас, Аркадия Ивановича, между прочим, всегда хвалили!

— Так правда, что травка расширяет сознание? — улыбнувшись до ушей, спросила Алиса.

— Нет, конечно, дурьи вы головы, я пошутил! — Кеша так старался выказать свое возмущение, что от его удара ладонью по собственному лбу деревья вздрогнули, испугавшись громкого эха, заскрипели болтавшиеся на ветвях коровьи черепа, и на несколько секунд прекратилась игра листвы в кошки-мышки.

— Ладно, ладно, хватит ругаться. Вернемся к делам революционным, — вступила Крис, до этого почти все время молчавшая.

— Да какая вам революция, вы же как дети малые!

— Ну Кешенька! — Тут у Алисы закончились аргументы и остались только мольбы.

— Вася Ворон так не считает, — заявила Крис, гордо закинув голову назад и отвернув от собеседника вздернутый носик (верный признак того, что она решила пустить в ход свои по-взрослому дипломатические приемчики).

— Василий ваш в подвале живет, и жена у него наркоманка.

— Ты че, она же беременна! — возразила Алиса.

— Ага, и теперь ей приходится принимать наркотики за двоих.

— Многие революционеры жертвовали нормальной жизнью. Кто мы такие, чтобы их осуждать? И кому она нужна, такая жизнь? Надоело. Давайте устроим революцию! — атаковала Крис.

— Идите лучше уроки делайте, вам в школу в сентябре! — не сдавался Кеша.

— Да почему ты не хочешь нам помочь? — Алиса нанесла новый удар.

— Слушайте, мелкие, ткачи один раз уже устроили революцию, пойдите сами спросите, что из этого получилось!

Гуру смеялся. В его голосе слышались шах и мат.

 

5. Откуда берутся попутчики?

 

— Вы говорите «одиночество», но это же такой штамп... Это слово, которое само по себе ничего не значит. Что вы в него вкладываете?

— Мне кажется, что неодинокий человек — это тот, у кого есть попутчик. Я иногда думаю о попутчиках. О том, что каждому человеку нужен постоянный попутчик. Или иллюзия постоянства. О том, что идеальных попутчиков не бывает. Я часто думала об этом в Сибири, особенно после того, как Аня и Маша поняли, что созданы друг для друга. Я больше не чувствовала попутчика в Кристине, с которой они меня оставили, и мне казалось, что они оставили меня одну.

 

Помню, как сидела во дворе, курила одиннадцатую сигарету за десять минут и никак не могла успокоиться. Если девочки еще не спали, то уже молча лежали, укутанные в спальные мешки. А я вместо того, чтобы отдыхать, как любой нормальный человек, весь день скакавший по горам, по телефону рассказывала духовному наставнику историю, которая заставила мою крышу съехать чуточку сильнее.

Была Анина очередь ехать с Кристиной, поэтому в качестве утешительного приза им позволили ловить машину первыми. Пока мы с Машей срывали на обочине полевые цветы и осыпали ими дорогу, прося послать машину до Красноярска, пока мы смеялись над глупостью своей просьбы (ведь вряд ли можно поймать машину от Омска сразу на полторы тысячи километров, да так, чтобы водитель нигде не оставался на ночь), остановились малиновые жигули. Крис побежала разговаривать с водителем. Через пару минут она вернулась напуганная и сказала, что внутри сидят двое подозрительных мужчин и предлагают доехать с ними до Красноярска. Аня подошла к машине, перекинулась с водителем парой слов и махнула рукой в знак того, что беспокойство Крис было излишним. Девочки укатили со своими принцами на малиновом козлике, а нам оставалось дальше куковать на дороге.

Вот мы, оставившие за спиной разбросанные цветы и живущие течением трассы, как хиппи много лет назад, вот мы, топтавшие обочину неровным маршем и горланившие песни Летова и Цоя, как панки много лет назад, вот мы, носящие на груди значки с портретом Ленина, как отошедшие в мир иной много лет назад, но все еще взывающие оттуда призраки ткачей, вот мы, на перевалах грезившие о какой-то абстрактной духовной революции, как молодые поколения всех времен и народов… Но мы не хиппи, не панки, не революционеры и тем более не великие мыслители. Кто мы и зачем? Останемся ли мы просто кашей из теней прошлого и станем частью чего-то, происходящего здесь и сейчас? Или мы уже, здесь, сейчас происходим сами?

Тут я чуть не захлебнулась выхлопами очередных сердобольных жигулей, на этот раз — синих. Маша подскочила к машине, перекинулась с водителем парой слов в открытое окно и махнула рукой. Первой закинув вещи в багажник, она нырнула на переднее сидение. У меня поднималась температура, и Маша надолго уступила мне место на мягкой задней койке. Мне снился странный сон.

 

Дело было где-то в Европе. Папа пошел в номер, а мы с мамой и сестрой взяли машину и поехали на какую-то вымощенную камнем площадь. Мама припарковалась ровно посередине и вышла из машины, оставив нас с сестрой на заднем сиденье. Машину начала окружать толпа людей, когда я поняла, что она начинает двигаться вперед и медленно разгоняться. Толпа людей надвигалась на нас, ничего не замечая. Я нащупала где-то сбоку рычаг и начала тянуть его со всей силы. Он шел очень туго, но, когда я делала рывки, машина начинала потихоньку сбавлять скорость. Толпа продолжала маршировать на нас и уже ложилась под колеса. Я ничего не могла поделать с тем, что машина продолжала давить встречных людей, могла только немного замедлить процесс. Сестра начала кричать, чтобы я остановила машину, но рычаг нельзя было отпускать, тем более, что ей гораздо легче было перелезть на переднее сидение. Я начала давать ей инструкции, и машину удалось остановить. Тут дверь открыла мама, похвалила Лану и сказала, что в отель мы вернемся пешком. Мы шли по площади, и никто не обращал внимания ни на нас, ни на нашу машину, ни на гору трупов сзади нее. Мама с сестрой о чем-то смеялись, а я все думала: «Как же так? Мы же только что убили кучу людей!» Папа уже ждал в похожем на аэропорт отеле, где нас попросили срочно расплатиться, хотя срок еще не подошел. «Ну все, — подумала я, — теперь у всех проблемы из-за того, что я не смогла вовремя остановить эту чертову машину». Появились полицейские и начали разговаривать с родителями. «Ха-ха-ха, — слышала я краем уха, — это, наверное, из-за того смешного случая с машиной». Я до сих пор не понимала: почему смешного, мы же убили кучу людей! Один из полицейских заключил: «Ничего страшного, вы же не специально. Можете возвращаться на свой праздник».

 

 Тут я почувствовала, что кто-то трясет мои плечи, и сквозь сон услышала Машин голос: «Вставай, вставай, у них что-то не так!»

— Что случилось? — Я нехотя открыла глаза.

— Срочно! — Маша вертелась, как волчок, сбивая с толку меня и водителя. — Зайди в «жопу тайги» и почитай, что пишет Кристина!

«Жопа тайги» — это беседа в контакте, созданная нами для решения путевых вопросов и ради прикола. Я включила интернет и прочла несколько следующих друг за другом сообщений от Крис: «Я не понимаю, что происходит, 18.21», «Куда они нас везут? 18.30», «Аня ничего не может объяснить, 18.42», «Почему они хотят завезти нас в Новосибирск, если мы говорим, что нам надо свернуть на Красноярск? 18.50», «Эти люди ведут себя подозрительно, 19.13».

От Ани в беседе не было ни слова, первым делом я попыталась ей позвонить, но абонент был недоступен. Крис просто не брала трубку. Тогда я задала вопрос в беседе: «Ты можешь их описать? Почему они подозрительные?» — «Они в черном», — ответила Крис. «Где вы сейчас находитесь?» — «Не знаю, в лесу», — ответила Крис. Тут начал волноваться даже водитель, как вдруг в сети появилась Аня, написала короткую фразу «да все норм» и опять отключилась. Одному Аниному слову мы доверяли больше, чем миллиону истерик Кристины, поэтому решили на время успокоиться. Конечно, перестать волноваться и гадать, что же там такое происходит, не получилось, но сделать мы все равно ничего не могли.

Невероятная четверка воссоединилась на заправке перед Новосибирском, а разгадка оказалась простой и предсказуемой. Кристина села в жигули, изъявила недовольство по поводу того, что в фуре удобнее, а еще даже фура едет быстрее, и надела наушники. Аня извинилась за поведение подруги и повела великосветские разговоры с новыми попутчиками. Она узнала, что водителя зовут Денис, у него два театральных образования и едет он из Питера в Красноярск. Вообще, он собирался ехать на иномарке, но «нормальная машина» сломалась в последний момент. Денис не захотел отменять поездку и решил сделать то, что все его друзья назвали авантюрой — проехать пять тысяч километров «на своем старом малиновом козленке». Второй пассажир был милым студентом, попутчиком с бла-бла кара, и собирался выходить в Новосибирске. Кристина ничего этого не знала, потому что все время была в наушниках. Когда она их снимала, делая попытку вернуться в мир людей, все были заняты разговором, поэтому она надевала их обратно и начинала жаловаться нам. А Аня не могла знать, что Крис пишет нам всякий бред, потому что у нее был разряжен телефон.

Когда я выпрыгнула из машины и человек в черном с большими, почти выпученными глазами вышел из жигулей и сказал мне: «Здравствуйте, девушка», — я все-таки немного испугалась его и сразу вспомнила о полицейском из моего сна. Чем-то они были похожи. Денис сказал: «Сейчас я отвезу человека в Новосибирск, и, если решу не оставаться там на ночь, значит, это судьба, и я вернусь за двумя из вас». Мы пошли в здание заправки, чтобы выпить по стаканчику кофе и подождать в магазине. Через пять минут за нами вошел Денис и позвал Аню с Крис ехать дальше. Наши подруги опять укатили на малиновых жигулях, а мы остались на заправке. Впервые в жизни наши попытки поймать машину длились не пятнадцать или двадцать минут, а два или три часа.

Сначала я безуспешно стояла на трассе под фонарями, а Маша подходила к каждой машине на заправке, но либо все ехали не дальше Новосибирска, либо машины оказывались забиты. Потом мы решили: проблема в том, что я со своим смуглым лицом, в цветной юбке до земли и намотанным на голову платком (чтобы не простудиться еще больше) похожа на цыганку, которых водители опасаются. Тогда мы поменялись. Но это не очень помогло. Может, машины в темноте боялись не успеть затормозить, а может, судьба. Часа через полтора я курила уже третью сигарету подряд, а Маша, у которой были свои способы выпустить пар, с рычанием изображая самолетик, наматывала круги на свободном кусочке асфальта.

В своем клетчатом мужском свитере, домашних штанах, рваных кедах и с хвостиком на макушке она напоминала ребенка, только что сбежавшего из психиатрического отделения. Когда я размышляла о том, какая замечательная у нас получилась парочка, подъехала белая легковушка и согласилась подбросить нас почти до Кемерово, километров за двести. Сразу же за ней встал дальнобойщик и сказал, что может завезти нас на сто километров дальше. Пока он расплачивался, мы поблагодарили легковушку за отзывчивость и пожелали счастливого пути без нас. А когда она уехала, дальнобойщик вышел из магазина и сказал, что перепутал маршруты и через Кемерово не поедет, а уйдет другой дорогой на Новокузнецк. Так мы остались на заправке еще на час, наблюдая, как машин становятся все меньше. Мы уже собирались принять предложение доброго охранника переночевать у него дома в соседнем селе. Вдруг позвонила Аня: «Денис сказал, что, если вы еще не уехали, это судьба, и мы готовы подождать вас в Новосибирске, пока он поспит еще часик». — «Отлично!» — закричали мы, а через секунду обнаружили, что и заправка, и дорога абсолютно пусты.

Часа через два добрались с грехом пополам до заветных жигулей. Первое, что я услышала от Кристины, было: «Доброе утро, а что вы тут забыли и где мы вообще?» Аня была несказанно рада нашему появлению и попросила меня сменить ее на посту говоруна с водителем. Но когда я села на переднее сиденье и спросила у водителя, как его зовут, он ответил: «Зачем тебе мое имя? Пусть ко мне опять сядет Аня». Это был второй раз, когда я его увидела, и мне опять стало страшно.

 Было интересно наблюдать за их разговором. На фоне Аниной мягкости Денис выделялся то почти каменным спокойствием, то резкой импульсивностью. Я заметила, что он пытался скрыть какую-то тревогу или, скорее, тоску. Начав говорить меланхолически тихо, он мог посередине фразы разразиться фонтаном истерических возгласов и резких движений, а ближе к концу своей речи незаметно войти в иную, флегматичную, роль, причем в каждой из своих ролей смотрелся так легко и естественно, будто всю жизнь только таким и был. Не знаю, может, это два театральных образования в сочетании с депрессией после развода с женой сделали его похожим на человека с расщеплением личности. Мне было интересно наблюдать, как он пытается скрыть свое депрессивное состояние.

Через пару часов мы остановились выпить чая на заправке. Я не знала, что он слышит, как я рассказываю Ане свой сон, но, подслушав нас, вскоре после этого он представился, извинился и пригласил меня пересесть вперед. Мы завели неизбежный разговор о внутренней политике и русском менталитете, в котором Маша, блистая своими оппозиционными познаниями, яростно представляла интересы второй социалистической революции и сексуальных меньшинств, а Аня, отстраненно улыбаясь, держала ее за руку. Денис спрашивал нас, не стыдно ли нам перед родителями за то, что мы так подвергаем свою жизнь опасности. Я призналась, что стыдно, и, вообще, мне постоянно перед ними стыдно, и на этот стыд я уже почти привыкла не обращать внимания, потому что не знаю, как обойтись с ним иначе. Потом все, кроме нас с Денисом, уснули, и разговор о политике плавно перетек в его пропаганду вреда алкоголя, наркотиков и табакокурения, которые «распространяются в России, чтобы убивать нашу нацию». Когда я поняла, что он абсолютный ЗОЖник, я окончательно укрепилась в мысли, что он псих, но сама чуть не бросила пить и курить, потому что людям, которые преподают актерское мастерство, достается слишком много дара убеждения. Наступил рассвет. Хотелось закричать «Остановите машину!», выпрыгнуть из нее и бежать в тайгу. Но вместо этого я влюбилась в Дениса.

 

 

6. История города дураков

 

— Подумайте вот над чем: в своих историях вы все время сомневаетесь, и все это живо и интересно... Но часто наступает момент, когда вы просто перестаете сомневаться. Почему вы вдруг просто перестаете сомневаться и выбираете риск?

— Ну… Во-первых, меня вдохновляют истории, которые получаются в результате таких решений... По крайней мере, большинство из этих историй. Мне всегда кажется, несмотря на риск, что игра стоит свеч.

 

Было почти четыре часа дня. Совсем скоро на сходке у Васи Ворона Алиса и Крис должны были представить отчет о своем вкладе в революцию. Пока никакого вклада не было, Кеша отказывался участвовать, и девочки надеялись, что им поможет встреча с неким Хоттабычем, которого они заранее считали добрым джином. На назначенное бутылкой место встречи легче всего было попасть через Княжеский проспект, названный так в честь двух князей, с утраченными именами которых связано начало ткацкого дела, которым стал известен Вознесенск. Однажды эти князья по ошибке заехали в вольную деревеньку, стоявшую на месте того самого проспекта, и, узнав, что жители никому не платят дани, решили между делом ее поработить. Но вскоре выяснилось, что жители ничего не умеют, ничем не занимаются и питаются воздухом да небылицами. Один из князей путешествовал с женой, которая всегда возила с собой прялку. Прялку поставили перед первой попавшейся девушкой и сказали: «Если сейчас не научишься прясть, мы здесь всех перебьем, а тебя посадим на цепь охранять обоз». Девушка немедленно смастерила самый прекрасный ковер на свете — в подобных условиях еще и не такому научишься. Пока девушка учила прясть остальное женское население, мужики с испугу разбежались, ведь они ничем не могли пригодиться князьям. Так Вознесенск стал городом невест.

 

Родители всегда пугали детей рассказами о бомжах-людоедах, оборотнях-наркоманах и вампирах-сатанистах, которые каждую ночь устраивают вакханалии на неосвещенных улицах в районе проспекта. Удивительно, что в реальность единорогов, языческих богов, волшебных бутылок и призраков ткачей они поверить не могли, зато в эти лживые и злые слухи о местах, где пытаются прокормиться бедняки, верили!

На перекрестке у начала проспекта, как всегда, сидел безногий и круглолицый дядя Саша в своей скрипучей черной коляске. Кривыми колесами к земле был прижат гитарный чехол с мелочью. Алиса и Крис любили дядю Сашу, потому что вечером после работы он ездил с ними на набережную, учил ловить рыбу и играть на гитаре. Его каждый день привозила сюда беременная уже пятым, вечно невозмутимая и будто уверенная во всем жена Танька. Они оба в глазах Алисы и Крис были героями, ведь нечасто встречаются люди, которые, несмотря на такие подлянки от жизни, умеют ей искренне радоваться.

Хотя Таньку девочки побаивались: она жутко ревновала дядю Сашу и считала их проститутками, прямо как Кристинина бабушка. Так как пособие по инвалидности было маленьким, а заработанного музыкой хватало только на еду и вино, большая семья круглый год жила в домике на огромном дубе в пригородном лесу. Никто не понимал, как безногий дядя Саша сумел сколотить эту аккуратную деревянную хижинку с соломенной крышей и двумя окнами так высоко, каким образом каждый раз умудрялся забираться почти на самую макушку дуба и почему семья до сих пор не замерзла зимой. Дядя Саша окликнул девочек, стрельнул у них табаку, поправил свой длинный черный хаер и хрипло запел с сигаретой в зубах:

 

Холодно тебе, малышка!

Вьюга пляшет болеро.

У тебя подмышкой книжка.

В книжке — сказки про добро.

 

Когда дядя Саша играл, все время казалось, что струны порвутся и сорвется голос, но только так можно было исполнять песни Бранимира. На этом проспекте его играли часто.

Как всегда, под железным навесом полуразваленной нерабочей остановки сидела старая Тонька. Из широких рукавов серого плаща выглядывали забинтованные грязными тряпками руки, голова ее также была перемотана когда-то белыми лохмотьями. Старушка целыми днями сидела и бормотала что-то бессвязное, протягивая прохожим пустую чашечку. Она помнила Алису и Крис, потому что девочки, проходя мимо, каждый раз подкидывали мелочи. Иногда уставшая от собственного бормотания Тонька останавливала их и сажала рядом, чтобы рассказать свою историю. Вот и сегодня она улыбнулась, оборвав метавшееся с ветром по всему проспекту эхо причитаний, грохнула кружку на асфальт и поманила забинтованной культяпкой.

 

Сказочкам не стоит верить:

Автор — сраное трепло!

Нет чудес! Есть — гады, изверги и звери!

В печке будет всем тепло… —

 

продолжал надрываться хриплый голос.

Но девочки знали, что дядя Саша на самом деле так не думал. И Бранимир, их любимый бард, тоже не думал.

— Ох вы, рученьки мои, рученьки! — выла старушка. — Не смогла я вами деток своих прокормить! Лежат они у меня в шифоньере, в ящичках, забинтованные! И дед-то у меня умер! А я накрыла его одеялком, чтоб незаметно, и пенсию его получаю, девчоночки. А на пенсию дедову покупаю водицу святую, да деток своих омываю, чтоб не гнили. Если каждый день омывать, то почти целенькие и не пахнут. Вы девочки добрые, я вас домой к себе отведу, да чаем со святой водицей напою!

— Бабушка, спасибо, мы не можем, мы Хоттабыча ждем… — Перспектива оказаться в гостях у сумасшедшей старушки немного пугала.

— Какого такого Хоттабыча? Ждал вас тут один джин, так он не дождался и ушел недавно!

— А куда пошел, не видели? — с надеждой спросила Крис.

— Да кто ж его знает, куда эти джины уходят? Один Бог знает!

— Ну, тогда мы идем к вам! — выпалила Алиса.

Старушка заулыбалась и сразу начала собираться, раскладывая мелочь по карманам.

— Ты чего? — испуганно зашипела Крис, потянув подругу за рукав. —  А вдруг она там и нас забальзамирует? У нас на такое времени нет!

Старушка начала щуриться и прислушиваться, к счастью, она была глуховата и не слышала разговора девочек.

— Да не парься, —зашептала Алиса, — все равно сегодня с ткачами обломалось: Васе Ворону рассказать нечего. И вообще, кто бы говорил о времени. Такую возможность упускать нельзя. Ты когда-нибудь видела то, что она рассказывает? Ты была когда-нибудь в гостях у сумасшедших? Вот и я нет. И вообще, нас она любит, так что все будет нормально.

 

Старушка жила в квартире почти заброшенного дореволюционного дома, который давно было пора снести. Туда уже не подавали воду и электричество, но многие остались, потому что уходить было некуда. Старушка сказала, что надо на второй этаж, но поднимались так долго, будто прошли больше этажей, чем существует в доме. Обои в квартире были содраны, стены почернели от костров, которые разводили в единственной комнате. В углу валялась сломанная мебель, напротив двери стоял облезлый деревянный шифоньер. Окно было закрашено зеленой краской, а кухня приспособлена под усыпальницу деда: под мокрым одеялом на шубах лежало тело. Света в комнате не хватало, старушка притащила часть обломков мебели в середину комнаты, подожгла и поставила железный котелок. Откуда там была вода и как давно ее туда налили, даже думать не хотелось.

— Почему краска зеленая? — спросила Алиса.

— Потому что зеленый — это цвет жизни, — ответила старушка, ухмыльнувшись, и жестом пригласила девочек к шифоньеру. — Пойдемте, я вас с деточками познакомлю.

Она открыла первую дверцу, и оттуда вылетела стая черных мотыльков. Подруги взвизгнули и закрыли лица руками. Один из мотыльков острым крылом оставил царапину на Алисиной ладони. На полке действительно лежало забинтованное нечто, похожее на маленького человека. Места, где бинты сползли, были облеплены черными мотыльками. Старушка прогнала их и закрыла дверцу. Достала с верхней полки старую пустую склянку из-под жигулевского.

— Вот из этой бутылочки дед, из последней, пил. Пойду проверю его, родимого. Старушка ушла, а Алиса осталась разглядывать бутылку, пытаясь понять, что же в ней такого и почему люди хранят ненужные вещи, называя их «памятью». Крис протянула руку, и Алиса хотела передать бутылку, но нечаянно выпустила ее из рук раньше, чем Крис успела схватить. Реликвия звонко ударилась о пол и разлетелась на мелкие осколки. Старушка завопила из кухни. Алиса поняла, что им нужно срочно уходить, и побежала к выходу, но Крис, кажется, никуда не собиралась. Видимо, решила, что не виновата в случившемся, поэтому конфликт со старушкой грозит только ее подруге.

Открыв дверь, Алиса обнаружила себя не на лестничной площадке, а в другой комнате, напоминавшей старый сарай. На стенах сидели черные мотыльки, окон почти не было, солнечный свет проникал через щели. В конце была еще одна дверь, и, открыв ее, беглянка обнаружила себя в другой такой же комнате, уже с тремя дверьми. Алисе, заблудившейся в непонятно откуда выраставшем лабиринте, пришлось искать выход одной. За дверьми были еще двери, появлялась смеющаяся старушка, девочка убегала дальше, а хозяйка не двигалась с места. Когда за спиной захлопнулась очередная дверь, в комнате стояла мумия «деточки». Алиса уже начала было умирать от страха, но мумия всего лишь молча указала дорогу. В следующей комнате была только одна дверь, которую загораживала собой следующая мумия. Алиса бессильно опустилась на пол и закурила.

— Девушка, вы нервно курите, — пропел детский голосок.

— Правда, что ли?

— Это потому, что вы не любите никого.

— А может, потому, что со мной разговаривает мертвый ребенок сумасшедшей старухи?

— Нет.

— Нет? И что мне делать?

— Сидите здесь и думайте о своем поведении. Нам мама так однажды сказала. Заперла нас и исчезла на двадцать лет.

— И где же она была?

— В психушке. Ее посадили туда за то, что она сожгла папу и похоронила под одеялом.

— За что она его так?

— Какая разница? Сиди и думай над своим поведением.

Алиса сидела и думала так долго, что пришлось открывать третью пачку сигарет. Казалось, что она сидит напротив молчащей мумии целую неделю, которая потихоньку покрывается плесенью и превращается в вечность. Наконец стало понятно, что нет никакого смысла ни сидеть на месте, ни бегать от одной двери к другой. Пришлось взять в одной из комнат ржавую лопату и пробивать дыру в и без того еле держащейся стене.

Алисе удалось выбраться во двор. Еще никогда она не была так рада деревьям, беззаботно играющим в кошки-мышки. Подняв глаза, вдалеке она увидела нацистов, которые жарили шашлыки, и поняла, что находится на поляне, где в тот день была назначена сходка. Крис была уже с ними.

Внезапно Алисе в лицо прилетела огромная жареная рыбина. Потом чья-то рука сняла эту рыбину и выбросила. Алиса увидела перед собой двухметрового худого парня в ядерно-желтом костюме, с хвостиком на макушке, как у Чиполлино, и колокольчиком на длинной, заплетенной в косичку, бороде. Если бы он распустил волосы и остриг свою звонкую косичку, Алиса могла бы перепутать его с самим Куртом Кобейном, но в момент их встречи она чуть не перепутала его с огородным пугалом.

— Здрасьте, а вы кто? И какой сегодня день?

— День все тот же, а я Хоттабыч. Ой! Тебя поцарапал черный мотылек, и теперь ты проклята.

— Что это значит? — испугалось девочка.

— Да, в общем-то, ничего не значит. Так что не волнуйся. Просто люди говорят: «проклятие черного мотылька». Разве не слышала?

— Нет.

— Ну и дурочка.

— Сам такой! Так ты или не ты тот самый джин? И что, сработает, если выдернуть волосок из бороды?

— Бороду не тро-гать! Во-первых, нужно не дергать, а в колокольчик звенеть. Во-вторых, ничего не произойдет, не в сказке живем. Лучше бы придумала, что сказать своим фашистским дружкам. — Он насупился, сжал губы и надменно отвернулся.

— Послушай, джин, сюда идет Вася Ворон. Если ты не уйдешь, мне кажется, тебя побьют.

— Это ваш главный фашист?

— Типа того.

— Тогда чего это у него рожа татарская?

— Сам ты рожа татарская. Говорят, что раньше Вася Ворон был таджиком. Но не хотел это терпеть и набил себе свастику на лбу. Больше он не таджик.

Хоттабыч засмеялся. Алиса повернула голову, но его уже не было. Назойливый смех все еще звенел на месте, где раньше стоял джин, и девочка побежала от него навстречу Ворону, пробираясь через высокую желтую траву.

— Здравствуй, Негритенок! Ну чего там с ткачами?

— А Крис тебе не сказала?

— Сказала, что у тебя с ними были переговоры.

Алиса замялась. Она была готова сжечь Кристину на костре вместе со всеми ее картинами.

— К сожалению, они пока ни к чему не привели…

Ворон нахмурился. Алисе в лицо прилетела огромная жареная рыбина, которая заставила ее задуматься о том, не пора ли ей забыть свою первую любовь, Кешу, не пора ли ей влюбиться в свою вторую любовь, называвшую себя смешным именем Хоттабыч.

 

7. Чувство, напоминающее дорожную пыль

 

— Вы часто влюбляетесь?

 

— Это не про жигули, — заключил Денис после десяти минут молчания, потребовавшихся ему для осмысления только что прочитанной мной дорожной заметки.

— Это не только про жигули. Это о пути и о том, что дорога делает с людьми... А люди — с дорогой. Тебе ли не знать?

— Может быть, может быть. С тех пор, как мы встретились, я чувствую себя как в какой-то странной пьесе.

У меня с самого начала пути было такое же чувство, которое с каждым происшествием только усиливалось. Лицо нашего временного ангела-хранителя менялось в тот момент, когда он окидывал взглядом своих родителей. Денис вернулся в родной город впервые за несколько лет и теперь не мог поверить своим глазам, невольно замечавшим, как его отец и мать постарели. Пока он рассматривал их морщины, забывая об окружающем мире, я смотрела на него и понимала, что не готова просто взять и попрощаться тем вечером.

 

— Денис, помнишь, ты говорил, что хочешь вспомнить детство и вернуться в заповедник «Столбы»? Мы как раз туда же собирались. Не хочешь завтра к нам присоединиться?

— Если девочки не против, то почему бы и нет?

А девочки были очень даже за.

— Только смотри аккуратнее там, и за девочками следи, чтобы никуда не свалились! — заволновалась хозяйка.

— Ой, мама, они такие неудержимые, так что я даже не знаю, к чему это все приведет...

 

Денис опять чуть не поссорился с родителями. Мама боялась за него, как за маленького, забывая, что ему тридцать восемь лет и у него двое детей. Сын в свою очередь утверждал, что двум старикам слишком опасно два раза в неделю ездить на дачу на их старой машине. Между тем, вписка на четверых так и не была найдена, зато была вписка на двоих, о которой я договорилась еще месяц назад. Оставаться дольше было неприлично. Мы соврали, что уладили все проблемы с ночлегом, и Денис сказал, что довезет нас до квартиры. Отказаться не получилось. Я опять сидела на переднем сиденье и нервничала, не зная, придется ли кому-то оставаться на улице. Да и вообще реальность становилась все чудесатее и чудесатее, выбивая меня из душевного равновесия. Пытаясь успокоиться, я обычно начинаю грызть ногти. Денис взял мою руку и опустил с тихим и мягким «не волнуйся, все будет хорошо». Тогда я почувствовала, что все тело трясет, голова начинает кружиться, и поняла, что на самом деле все очень и очень плохо. Как только малиновые жигули высадили нас и уехали домой, Маша внимательно посмотрела на мою дебильную улыбку и сказала: «Алиса, пожалуйста, не влюбляйся в Дениса, ты же видишь, что ему и без тебя плохо». Но я уже ничего не могла с собой поделать. И вообще, почему им можно было влюбляться, а мне нельзя?

 

Я позвонила Рите, хозяйке очередной квартиры с кауча, ни на что не надеясь: «Привет, так получилось, что нас четверо. Для подруг мы вписки не нашли. Можно, двое из нас сходят у тебя в душ, а потом пойдут ночевать в палатке, а двое останутся? Мы быстро и мешать не будем, обещаю! И прости, что так получилось». Рита, к нашему удивлению и великой радости, ответила, что, раз такое дело, можем остаться вчетвером. В тот момент я поняла, что посвящу свою жизнь людям, потому что они прекрасны и ради них стоит жить (правда, очень скоро передумала, но сейчас это не столь важно). Утром мы гуляли по городу, а в полдень позвонил Денис. Мы впятером поехали в заповедник, который называют «Столбами», потому что на его территории находятся семь гор, похожих на кривые и длинные пирамиды из огромных нагроможденных друг на друга булыжников. Деревья тянутся из расщелин, как мох прорастает сквозь трещины заброшенных зданий. Мы поднимались наверх, цепляясь за корни и стволы, и оказались на уровне полета диких ястребов, роняющих свои перья в холодное небо настоящей, враждебной человеку тайги. Мы только издалека могли смотреть, как зеленеют те самые дикие чащи, где водятся шаманы и дикие волки, с которыми я всегда мечтала встретиться, но, если бы встретилась, уже больше никогда ни о чем не мечтала бы. Казалось, что где-то далеко за теми холмами и спрятано что-то настоящее, что-то, к чему тайга никогда не подпустит обычных людей, как мы. Дальнобойщики говорят, что для нас, кроме голода, червивой земли и пастей диких зверей, она ни хрена там не прячет.

 

Стоит ли подробно рассказывать о том, как после заповедника мы вновь пошли в гости к Денису, а потом прогулялись по ночному городу? Думаю, ничего особенного. Скажу только, что ненавижу себя в этом странном состоянии, когда внезапно начинаешь сходить с ума при мысли об одном человеке. Я в буквальном смысле потеряла дар речи (вместо него обретя дебильный смех, раздающийся не в тему), уронила на Дениса тарелку с едой, и, вернув проклятую возможность разговаривать (дебильный смех при этом никуда не делся), кажется, убедила всех в том, что у меня тяжелая форма шизофрении. Зато теперь Денис собирается приехать ко мне в Москву. Станция успех! Кстати, в тот же вечер выяснилось, что (в свободное от преподавания в театральном время) мой герой ведет свингер-вечеринки. Выступает там в качестве своеобразного тамады. Он эту тему, вообще-то, не поддерживает, просто деньги зарабатывать как-то надо.

 

Последним нашим утром в Красноярске у Маши случился приступ мигрени. Мы не знали, сколько он может продлиться, и пришлось уговорить Риту оставить нас еще на одну ночь. Она ушла на работу и забрала единственный экземпляр ключей от квартиры. Удивительно, но через пару часов мигрень прошла. Тогда все вспомнили, что ехать надо срочно, и встал вопрос о том, как уйти пораньше, умудрившись оставить квартиру закрытой, при этом не тревожа Риту. Кто-то придумал гениальный план: трое выйдут с вещами, четвертый останется внутри, запрет дверь, пролезет на балкон соседей снизу (то есть, на второй этаж) и выйдет на свободу уже через их квартиру. Я была как раз в том состоянии готовности ко всяческим подвигам (желательно с угрозой для жизни), чтобы, так сказать, вызваться добровольцем. И не важно, что Аня, уже имевшая опыт подобного «перелезания» и обладавшая большей гибкостью, тоже была не против остаться четвертой. Я ужасно боялась и понимала, что скорее всего упаду и сломаю позвоночник. Но страх только усиливал азарт, а что самое главное, придавал ситуации трагизма, который так необходим оккупированному гормонами мозгу. Мы с Крис вышли покурить, громко обсуждая подробности плана, и вдруг услышали со второго этажа матерный крик жившей там бабульки вперемешку с угрозами вызвать милицию. Она решила выразить свое несогласие еще до того, как мы попытались с ней заговорить, и стало понятно, что дальнейший диалог ни к чему хорошему не приведет. Тогда мое непреодолимое желание совершить безрассудный поступок привело меня к камазу, ждавшему кого-то у соседнего подъезда. В кузове у него был очень заманчивый строительный кран, и я, недолго думая, попросила водителя поднять кран и зацепить меня с третьего этажа. Рассудительный мужик мысленно покрутил пальцем у виска, улыбнулся и ответил, что был бы рад помочь, но длины не хватит до третьего этажа достать. Так обстоятельства одержали верх, и нам пришлось ждать Риту с работы.

 

Чтобы не терять времени, в девять вечера мы поймали такси и попросили отвезти нас к ближайшей заправке после окружной, желательно, со стоянкой для дальнобойщиков. Когда таксист уехал, мы обнаружили двух с половиной спящих дальнобойщиков на убитой стоянке у лет десять как закрытого кафе, стаю собак и маленькую заправочную станцию на холме, куда фура при всем желании не смогла бы проехать из-за узости дороги. Трассу освещал один тусклый фонарь, под которым Кристина сразу уснула на вещах, пока Маша ловила призраки ночных машин. Все ближе и ближе с востока надвигалась гроза, и прятаться от нее было негде. Маскируясь в кустах, мы с Аней поняли, что пришло время звонить тому самому мифическому Вовану, который послал нас к черту еще в Беларуси. Но прошло четыре тысячи километров, за которые мы ни разу его не потревожили. Вован давно должен был нас простить и даже соскучиться. Оставалась одна небольшая проблема: мы уже приносили ему в жертву танцы, песни, стихи, игры на флейте, а в такой ситуации требовалось что-нибудь новенькое.  Я поняла, что пришло время осуществить одну мою детскую мечту. Не помню, что это был за фильм, но перед глазами до сих пор стоит кадр, в котором два юных цыгана при свете костров и Большой Медведицы, на пыльной арене, передают друг другу кинжал, по очереди оставляя глубокие раны на ладонях, а затем соединяют раны и обнимаются уже как братья. Наш ритуал братания выглядел чуть менее брутально: полчаса мы пытались расковырять ножницами последнюю бритву, превратив их в корявую железную вермишель. Когда первый шаг был сделан и лезвие освобождено от пластмассы, я первая торжественно приложила его к левой ладони и вспомнила, что боюсь крови. Каждый раз, собираясь оставить глубокую рану, моя рука не могла нанести даже царапины. Аня выхватила у меня железку с таким видом, будто сейчас она всем покажет, как правильно себя резать, и, судя по всему, в последний момент тоже вспомнила, что боится крови. Тут еще Маша начала звать нас на трассу и кричать, что боится надвигающейся вместе с грозой армии зомби. Торопясь успокоить подругу, мы все-таки нашли в себе силу сделать небольшие надрезы где-то сбоку, выдавить кровь, соединить раны и гордо зашагали демонстрировать Маше результаты своего подвига. «Идиоты!» — всплеснула она руками и побежала искать зеленку. Пришлось обрабатывать боевые раны. А потом, от безысходности и скуки, мы начали с дикими воплями скакать и ползать по трассе, изображая различных животных, чтобы задобрить как можно больше мифических существ. Награда не заставила себя ждать: через полчаса всех четверых подобрала легковушка и довезла до крупной стоянки, где мы и дожидались рассвета.

 

8. Теория заговора

 

— Почему вы иногда начинаете говорить о себе в третьем лице?

— Когда я говорю о том, что я делала в четырнадцать лет, у меня есть ощущение, что я говорю о каком-то другом человеке. Это как будто бы прикольный персонаж, но сейчас я испытала бы сильный стыд, если бы мне пришло в голову, например, закурить в маршрутке. Просто чтобы проверить, как люди на это отреагируют.

— Значит, вы испытываете стыд за свои поступки в том возрасте?

 

Динь-дон — звонок зазвенел в десять двадцать три. Алиса опоздала почти на полчаса. Скрипнула дверь — в ответ под грозными мамиными шагами заскрипели полы.

— Ты знаешь, сколько времени?

— Да, знаю, завтра возвращаюсь на два часа раньше.

— Смотрите, какая послушная доченька! — Мама скрестила руки, пронзая Алису каменным наконечником своего взгляда. Похоже, она не была удовлетворена.

— Ты где была?

— Гуляла.

— Я спрашиваю, где и с кем?

— Да какая разница? — врать отчего-то не хотелось, говорить правду было опасно и глупо.

— Как это? Как это, «какая разница»? — Мама передразнила Алису, широко раскинув руки.

— Все равно ты их не знаешь! — Дочь, все еще пытавшаяся расстегнуть заевшую молнию берцев, не выдержала и повысила голос.

— Врешь! — Мать, почти всегда говорившая с ней на повышенных тонах, теперь почти кричала. — Опять где-то шлялась со своей подружкой-уродкой!

— Мама, не трогай мою подругу! Не хочу с тобой разговаривать. — Алиса сделала попытку оборвать спор, пока ее не наказали еще сильнее, но это было так же бессмысленно, как, сделав один шаг назад, надеяться спастись от нараставшего месяцами и сорвавшегося с вершины горы снежного кома.

— А когда мне с тобой разговаривать? Я твоя мать! Тебя целыми днями дома нет!

— Неправда, вчера я весь день не выходила. — Молния наконец расстегнулась, наполнив молчаливый коридор неприятным эхом.

— Вчера ты была наказана и заперлась в своей комнате, — медленно отчеканила мама, напряженно поправляя непослушные, как у Алисы, кудри. — Ты только друзей своих козлодоевых любишь. Грязных и мерзких.

— Да ты на себя-то посмотри! — Сердце забилось чаще.

— Ну, смотрю! И что?

«Тебя даже папа бросил!» — хотела закричать Алиса, но сдержалась и выдохнула.

 

В последнее время мама все чаще вызывала папу вечером по телефону, чтобы срочно обсудить поведение трудного ребенка. Он приезжал и оставался ночевать. «Глядишь, снова сойдутся», — думала Алиса, уставшая бояться и рефлексировать, слушая переливы невнятно доносившихся с кухни голосов, как вдруг вспомнила, что ночью им с Кристиной нужно выловить и завербовать парочку призраков ткачей. Часы? Уже половина первого. А они и не думают заканчивать. Но нужно было уйти незаметно, когда все уснут! Пока все, что можно сделать, — тихо собрать рюкзак... Часы? Час ровно. Крис опаздывает. А вдруг уснула? Переодеться в домашнее, чтобы не вызывать подозрений. Часы? Половина второго! Вот уже Крис под окнами изображает раненную в зад кукушку. Сердце бьется, ком в горле, кажется, папа идет.

— Значит, так, слушай меня внимательно. Завтра никуда не пойдешь, послезавтра тоже. Что с тобой делать, еще подумаем. И ломать ли твоим друзьям ноги, я тоже еще подумаю. Дверь теперь буду на ночь запирать.

Хлопнула дверь. Еще хлопок. Кажется, ушел в спальню, значит, есть несколько минут. Алиса быстро запихнула в рюкзак одежду, открыла окно, и вниз полетело черное пятно, сопровождаемое шепотом: «Жди за углом у нашего места». Она на цыпочках подошла к спальне родителей и сказала «спокойной ночи». Ей не ответили. Так же на цыпочках прокралась по тускло-молочному коридору до прихожей, схватила берцы, отперла дверь, которую, к счастью, в этот раз не стали запирать на ключ, которого у Алисы не было, и, уже забыв о тишине, сиганула на улицу прямо в халате, босиком.

 

«Алиса, мать твою!» — раздался позади грозный бас, не успела она и переодеться. Смех Кристины резко оборвался. Побежали темными дворами. Ноги пугались и путались в незавязанных шнурках, вязли в грязи. Тени листвы, огромные от редких желтовато-болотных фонарей, кажется, решили, что люди играют с ними в кошки-мышки, и, нагоняя девочек быстрыми шуршащими прыжками, кусали их пятки. Ветви сирени, ударяясь об их лица, разлетались вихрями маленьких цветков и бутонов, щекотавших носы и уши, разрывавших ткани пресного городского воздуха душистыми запахами детства. Голова кружилась, ноги пугались выраставших из асфальтовых ям зубов и коготков и путались, путались, путались... Глаза закрывались, прячась от веток и теней, и казалось, будто они бегут по бабушкиному саду, и сиреневые кусты там еще не вырублены, и яблони все так же бросаются в людей кисловатыми розовыми шарами, и мохнатый шмель сейчас вылетит из кустов малины, чтобы присоединиться игре в догонялки, и родители не будут ругать за помятую клубнику, потому что вся жизнь состоит из детских шалостей и пустяков, потому что сейчас за чертой огорода круги пойдут по темной воде маленького пруда, потому что все это сон, и сейчас бабушка разбудит Алису, и она проснется на маленьком чердаке, куда ни один взрослый не сможет залезть с ногами…

«Алиса, мать твою!» — донеслось совсем близко. В стороне заскрипело что-то железное. Это отворилась дверь одного из подъездов, и Алиса с Крис, не задумываясь, укрылись за ней. Папины крики доносились тише и реже. Лампочка в подъезде мигала и жужжала по-шмелиному. К бетонной стене прислонился знакомый ядерно-желтый костюм. Тихо зазвенел колокольчик. Папа пробегал мимо. Девочки сидели на ступеньках и тяжело вдыхали сигаретный дым. Джин задумчиво ждал чего-то. Из открытого окна на них смотрели созвездия, готовые в любую секунду упасть с неба каплями разлитого чьей-то черной рукой молока.

— Знаете, а я вчера прочитала, что скорость света никогда не меняется, — начала вдруг Алиса. — Она очень-очень большая, и даже если мы полетим навстречу звездам, их свет будет лететь навстречу нам, а наша общая скорость приближения друг к другу останется равной скорости света. Представляете? Я нет. Это скорее похоже на волшебство. А еще звезды так далеко от нас, что иногда мы видим их свет, даже если они уже давно погасли. Может быть, волны и частицы, доносящиеся до нас, проделали путь в миллионы световых лет. Как это возможно понять? Разве это не является прямым доказательством того, что единороги существуют?

— Несомненно, является, — подхватила Крис, — потому что какого-нибудь маленького единорога понять гораздо легче, чем скорость света!

— Позвольте не согласиться, — возразил джин, — все станет элементарно, если внимательно всмотритесь в проблему и увидите на ее теле огромное пятно в виде человека. Ведь звезды очень похожи на людей хотя бы в том, что светят, давно погаснув: так случается и с теми из нас, кто оставляет после себя какую-то память.

— Например, Элвис или Бранимир?

— Совершенно верно. Алиса, догадываешься, почему я до сих пор здесь?

— Понятия не имею. Но спасибо, что выручил!

— Потому что ты знаешь Джошуа.

— Кого-кого?

— Джошуа. В последний раз он умер лет пять назад. Я еще застал его физическое воплощение. Когда был юным и безбородым, десятки километров шагал по трассе на своих двоих, ночевал на перинах из диких колючих трав и полевых цветов, прыгал из машины в машину, мечтая однажды добраться до самого края света. Не помню, в каком городе познакомился с пионером, таким же веселым и свободным, как я когда-то. Он предложил мне отдохнуть в общине, привел в большой деревянный дом. Снаружи дом выглядел обыкновенным, зато внутри прямо из стен вырастали цветы и деревья с пацификами вместо плодов. Вместо дверей в проемах висели яркие ткани, повсюду — матрасы, подушки и ловцы снов. Правда, по всему дому ужасно воняло кошками. Оказалось, это у них священное животное: каждый член общины должен ухаживать за собственной кошкой. Больше никаких правил не было. Первым делом меня отвели на чердак. Там в окружении девушек со свежими венками из одуванчиков на голых досках сидел седой старик. Его волосы тянулись до самой лестницы, и девушки заплетали их в косы. «Тебя-то я и ждал», — сказал старик, улыбнулся и умер.

— Ты шутишь, да? — не выдержала Алиса.

— Детишки, я, по-вашему, на клоуна похож?

— Ну, вообще-то, есть немного, — прошептала Крис.

— Послушай, — обиделась Алиса, — ты же ненамного старше нас! Почему ты называешь нас «детьми»? Тебе самому-то сколько лет?

— Смейтесь-смейтесь! Телу моему двадцать три, но дух мой бессмертен. Когда-нибудь Джошуа вернется, и Вавилон падет, и мир будет вечно нежиться в одеяле, сотканном из дыма марихуаны и солнечного света. По сути Джошуа — всего лишь черный мотылек, но в то же время он — армия мотыльков, крылья всей вселенной. А я — его посланец, горстка пыльцы, сорванная ветром с нежного крыла. Ты, — джин резко повернулся к Алисе, шагнул на нее и крепко схватил за обе руки, — ты встречалась с Джошуа в прошлой жизни!

— Понятно. — Алиса дернулась, вырывая руки. — Значит, в прошлой жизни я была наркоманкой и умерла, когда мои мозги окончательно выгорели от травки?

— Ты совсем не хочешь меня слушать!

Хоттабыч поднял плечи, съежился, нахмурился и обиженно выпятил нижнюю губу.

— У меня в связи со всем этим возникает только один вопрос, — вмешалась Крис, — почему именно Вавилон?

— Потому что сейчас мир — это Вавилон, — процедил джин сквозь зубы. — Его грязные стены крепки. Он считает свои злые, развратные законы нерушимыми. Он правит нашим разумом, мы в рабстве у Вавилона, но правление его не вечно.

— Значит, ты хочешь, чтобы Вавилон разрушился сам собой? Благодаря приходу сказочного Джошуа? Кто-то тут кричал, что понимает, что не в сказке живем. Тебе не кажется, что мы сами должны начать выламывать кирпичи из его стен?

— Вы глупые и злые девчонки! — завопил джин.

Его глаза, несколько минут назад ясные, потемнели и наполнились слезами обиженного ребенка, которого мама заставила стоять в углу, пока другие дети веселятся на улице. Он бросился длинными шагами вверх по лестнице. Гулкие удары подошв растворились в шаманском вое ветра, ворвавшемся в распахнутое окно и унесенном куда-то на крышу. Вскоре сверху послышалась какая-то возня, потом злобный писк кота, на него ответил второй хриплым мяуканьем. Крики доносились поочередно, пока не переплелись с шумом драки и не слились в одну высокую фальшивую ноту. Лохматые сторожа подъезда, видимо, что-то не поделили и в пылу сражения могли не заметить, как это что-то, соскользнув, улетело в лестничный пролет. Алисе на голову упала противная сушеная рыбина. Только тогда она вдруг поняла, кто тут был настоящим революционером, и кинулась вслед за джином. Но Хоттабыча нигде не было.

 

Дверь на крышу оказалась не заперта. Если он не жил где-нибудь в этом доме, убежать он мог только туда.

— Джошуа! — закричала Алиса, подойдя к самому краю.

— Тот Джошуа, который стал бы тебя сейчас слушать, мертв, — раздалось за ее спиной.

— А кто тогда другой Джошуа?

— Он Дьявол, ему не до тебя.

— А слуги дьявола, значит, каждый раз плачут, когда с ними не соглашаются? — Алиса обернулась и взглядом встретилась с глазами джина, на этот раз холодными и спокойными, молчащий и в темноте он даже показался ей красивым.

 Тут они услышали звонкий голос Кристины, которая уже почти вскарабкалась на крышу.

— Эй, Алиса и Джин! Вы меня что, кинуть там решили?

Кристины крики заглушили звуки резко тормозивших машин. Джин потянул девочек к земле и прошептал:

 

— Сегодня у местных мафиози что-то типа праздника толерантности: это когда они на целых двадцать четыре часа готовы признать, что все остальные люди — тоже люди. Но я бы не рисковал. Они сейчас поговорят и дальше поедут. Может, лучше отсидимся и в бар?

— У меня денег нет, а у Кристины тем более, — ответила Алиса тоже шепотом.

— За что на этот раз карманными деньгами обделили?

— Меня свободой обделили — из-за тебя, между прочим. Вот я и сбежала. А денег тупо не нашла: все карманы у предков были пустые.

— Я-то тут при чем?

— Да мама мимо моста проезжала, когда мы дядю Сашу сидели слушали. Решила, что ты мой «кавалер».

— Хорошо, однако, что она не проехала, когда мы с дядей Сашей на руках танцевали...

— Ребят! Я их знаю. Видите того, который у красной машины? Это палач. Папа говорил, что у палача нос длинный, как у Карлика Носа. Это, кстати, его первая кличка была. А вторая — Бамбук. Вот, кстати, ответ, почему я не могу бросить школу и полностью посвятить себя Джошуа. Папа потом этого Джошуа из-под любых параллельных миров откопает, и не будет у нас ни дьявола, ни бога. Так-то.

Их голоса были хорошо слышны.

— Закинули его нам в багажник и везите, говорят, куда хотите. Ну, мы его в лес имени Карла Маркса и отвезли. Чтобы, как говорится, с концами, таким, как мы, естессна, доверять не стали. А все равно непонятно, как плохого человека наказывать. Всю ночь тогда не спал и вспомнил хомячиху свою, которую мне мамка в детстве подарила. Она как-то выводок родила, мы с братишкой давай хомячат тискать. А у них, животных, табу или как там... И эта сволочь начала собственным детям головы откусывать!  Я испугался и расколошматил ей голову молотком. А детишек мы потом из пипеток выкормили и друзьям раздали. Короче, откопал я этот молоток в старых отцовских инструментах и взял с собой. Мы ему сначала одну руку разбили, потом другую, а потом землю жрать заставили, — низко и отчетливо пробил первый голос.

— Радикальные же у вас решения! — трусливо сорвался второй голос.

— Ну, он человек плохой был, неправильный. Вот мы его и наказали. Правильно говорю, Василич? — пробил первый голос.

— Правильно говоришь, правильно! — прохрипел третий голос.

— Было время, менты вешались! И ордена прикладывали к запискам: «Это все, что оставило мне государство». Благо хоть ты, Василич, за братанами своими мусорами в петлю не полез. А сейчас что? Революцию против батьки удумали! Живется им плохо, дышится несвободно... Да если б они знали, из какого дерьма нас батька вытащил! Что они вообще знают о дерьме, Василич? Значит, так. Чтобы дальше Нищенского проспекта и «ясной» вашей поляны революция эта не продвинулась, — пробил первый голос.

— Это все понятно. За этим за всем проследить готов! — сорвался второй.

С протянутой рукой мимо них прошел ребенок, весь в пыли и перебинтованный, как мумия.

— Мама все кричала, кричала: «Подумай над своим поведением! Подумай, ты плохая дочь!» А папа плечами пожимал, мол, и сын, говорит, из тебя никакой. А мама била, била! Да и забила до смерти!

— Как там у Гребенщикова? Дети генералов сходят с ума. Оттого, что им нечего больше хотеть. Это про наших. А на малого посмотри! Оборванный весь, грязный, забитый, и ведь ни слова не скажет своим извергам! На хлеб ему, что ли... — прохрипел третий голос.

— Не давай ничего. Его цыгане подослали. Никакие они не голодные и не забитые, просто работать не хотят, — пробил первый голос.

— Подайте на похороны! Подайте мертвому на похороны!

— Наши, что ли, хотят работать? — хрипел второй голос. — Мда, дети генералов — неблагодарные. Эх, если не сопьется с вами-придурками, вырастет у меня девочка... А ты чтоб следил за ней, революционер хренов! — бил первый голос.

— Подайте мертвому! Подайте мертвому на похороны!

— Все понял, будет исполнено! — срывался второй голос.

— Подайте!

— Стоп! Это что еще там за уроды?

 

Отец Алисы, кажется, их заметил. Но выход из подъезда, слава богу, оказался с другой стороны двора, и им удалось сбежать.

В ту ночь у Алисы повторился сон, которого она боялась и стыдилась в глубоком детстве. Сон начинался с того, что маленькая девочка просыпалась ночью в помещении с бетонными стенами и кучей железных кроватей с белыми простынями. Просыпалась от полной луны, светившей прямо в глаза, в то время как все остальные люди лежали как мертвые. Открывалась деревянная дверь, на порог заходил отец. Его руки были вытянуты, зубы скалились. Алиса понимала, что отец превратился в оборотня и хочет ее съесть. Алиса вырывалась на улицу в другую деревянную дверь и убегала по узким каменным мостовым белого города, похожего на лабиринт. Папа настигал девочку длинными прыжками. В детстве пугать ее, прикидываясь оборотнем, было папиной любимой игрой, а Алисиной — нелюбимой. Но этот сон она никому не рассказывала.

 

9. Вампиры и оборотни существуют

 

— Ну, вот есть мои смешные или сумасшедшие истории, из которых люди меня узнают. Но это всего лишь истории, это что-то такое внешнее... Или люблю я помогать. Но это, видимо, всего лишь следствие какой-то травмы, в такое вот русло направившей мой эгоизм. Это все не то, мне иногда кажется, что никто на самом деле меня не знает, и я сама себя не знаю.

 

Тысяча километров до Иркутска, то есть всего сутки пути. Придорожное кафе. За окном было темно, и трасса не издавала ни звука. Мы решили поспать часик-другой за большими деревянными столами, все равно до рассвета на таких безнадежных участках пути нечего ловить. Девочки были похожи на уставших школьниц, коротающих скучный урок, а я опять не могла уснуть. Я пыталась не думать о Денисе и об идеальных попутчиках, которых нет. Я думала о том, что через тысячу километров исполнится моя мечта. А мечта оказалась... Очень много ветра. Ледяная вода льется через края резиновых сапог, отошедших слишком далеко от берега. Дружеские объятия. Черт побери, мы это сделали! Мы видели Байкал. Всю дорогу стояла ужасная жара, а когда мы приехали, начались штормовые предупреждения и ливни. Железная дорога тянется вдоль обрубленных подножий скал. Вдалеке, ближе к затянутому густым туманом горизонту, озеро кажется темно-серым, а у берега и там, куда долетают редкие солнечные лучи, будто раскиданы бирюзовые драгоценные камни. Слева остается заросший цветущими травами и тонкими осинами кирпичный дом, брошенный в расщелине много-много лет назад. Мы пропускаем поезд и заходим в темный тоннель. Выходя из тоннеля, мы понимаем, что еще не готовы возвращаться домой.

 

Дорога в сторону Алтая. По пути из Иркутска остановились в Кемерово, у Машиной подруги по переписке. В последнее время у местной молодежи появилась мода жарить сосиски на вечном огне, поэтому теперь его патрулируют по ночам. Вот все, что мне удалось запомнить об этом городке, потому что волновало меня совсем другое. Кристина. Она уехала на Байкал и оставила в пустой однокомнатной квартире четырех кошек, за которыми целую неделю некому было ухаживать. Не успела я, оказавшись на вписке, снять с плеч тяжеленный рюкзак, чтобы немного передохнуть, как мне позвонила бабушка Крис и сообщила, что хозяйка пришла на запах и требует немедленно забрать вещи и съехать. Она готова была подождать до сентября, если бы ей доплатили две тысячи. Так как у Кристины хранились все вещи моего бездомного друга-алкаша, мне ничего не оставалось, кроме как переслать тете Гале часть денег, которые предназначались на еду. Оставалось решить: куда девать Кешины вещи в сентябре и где найти двух-трех бесплатных грузчиков. В тот же вечер, пока Кристина предавалась страданиям и ненависти ко всему миру на балконе, мы с девочками пытались решить, кто должен ехать с ней следующим. Было пройдено около шести с половиной тысяч километров, из которых в компании Кристины за мной числилось тысячи две, за Машей — около трех, за Аней — шестьсот пятьдесят, и восемьсот километров вчетвером на малиновых жигулях. Чтобы не заставлять Аню мучиться с Кристиной большую часть оставшегося пути, я предложила принять Кемерово за новую точку отсчета и поровну разделить на троих оставшиеся пять тысяч кусочков трассы. Была моя очередь отдыхать, однако решить, кто следующий, было сложно, потому что никому не хотелось ехать с Кристиной опасными горными дорогами. Так она и сказала, прибавив, что, если ребенок устанет или начнет ныть, нянчиться с ней никто не будет: останется на дороге и сама будет виновата. Тогда случилось чудо: Маша взяла себя в руки и сказала, что любит Кристину, умеет с ней ладить и готова проехать хоть все время до Екатеринбурга, только попросила Аню дать ей передохнуть на каком-нибудь небольшом участке путешествия по Алтаю. Я мысленно аплодировала стоя, и мне стало стыдно за то, что у меня перестало получаться относиться к ребенку так же снисходительно.

 

На следующий день мы стояли у магазина, распихивая походную еду по рюкзакам, и Маша при всех спросила: «А можно я сейчас поеду с Аней?» — «А у нас с Крис не будет передозировки друг другом, если мы поедем вместе сейчас, а потом еще и от Ёбурга?» — аккуратно поинтересовалась я. «Да ладно, не будет, мы же вчера помирились! — легко и непринужденно ответила Крис. — Давай отпустим их вместе, у них же, все-таки, любовь!» Аня не проронила ни слова, но явно была рада. Сказать правду при ребенке язык не поворачивался. Что ж, у меня не осталось аргументов, только разочарование. «Это лицемерие!» — написала я Маше смс. «Я знаю, но не могу по-другому, все дело в проблеме в моей голове», — ответила она.

 

Вспоминая об этом теперь, я думаю, что ничего такого не произошло и все это время меня, конечно, волновало нечто иное, отличное от того, что, как мне казалось, задевало меня. Я уже тогда не до конца понимала, почему так остро отреагировала на эту историю, но в тот момент я была твердо уверена, что никакой дружбы не существует, а друзьями называются лишь временные попутчики. Но жизнь продолжалась, продолжалась дорога, и люди продолжались тоже. Вскоре мы с Крис стояли на развилке. Одна дорога вела на Новокузнецк и Таштагол (туда мы и ловили машину), другая — на Горно-Алтайск через Барнаул (по ней мы собирались возвращаться). На противоположной стороне развилки появился автостопщик. «Куда путь держишь?» — выкрикнули мы. «Домой! В Барнаул! А вы?» — прозвучало в ответ сквозь рычание и пыль проносящихся мимо иномарок и жигулей. «Телецкое озеро!» — скомканные голоса, как мячик, перелетали от одной обочины к другой. «Да вы сумасшедшие! Там же дорог почти нет! От Таштагола до Турочака медведи скот дерут! Езжайте через Барнаул!» — Тут камаз загородил незнакомого путника, а когда он с пыхтением отъезжал, с противоположной стороны дороги уже никого не было. Это был третий человек за семьдесят километров, не советовавший нам ехать через Таштагол, и мы решили предоставить выбор самой судьбе, начав ловить машины в обе стороны: куда подвезут, туда и надо ехать. Первой остановилась попутка до Барнаула. Километров через двадцать мы увидели на очередной развилке своего недавнего незнакомца и обменялись прощальными взмахами рук, как в старой комедии.

 

Вечером под Бийском мы сели в машину к двум мужчинам, которые были очень удивлены тем, что мы не знали: нельзя разгуливать ночью по Алтайской республике.

— А чего опасаться, местного населения?

— Ну, это во-первых. У горных народов нравы дикие. Но это еще полбеды! Видите, луна полная?

— Какая огромная!

— Это время активности вампиров, — голосом эксперта сообщил водитель.

— Да вы шутите! — засмеялась я.

— Да что ты! — подхватил его друг. — Это же край древних. Здесь поживешь — и не в такое поверишь. Слышали про принцессу Укока?

— Это кто?

— Древняя шаманка. Она была захоронена несколько тысяч лет назад. В девяностые годы археологи потревожили ее святую могилу, с тех пор у нас начались ужасные землетрясения и наводнения. Перед каждым стихийным бедствием она снится кому-нибудь из местных и грозится похоронить все вокруг, если ее не вернут обратно в могилу. Что вы на это скажете, скептики?

— Скажем, что от стихийных бедствий в горах никто не застрахован.

— Да чего вам рассказывать? Сами все увидите.

— А вам есть что рассказать? Может, тут еще и оборотни водятся?  И привидения?

— Не знаю насчет оборотней и привидений, — почти обиженно ответил водитель, — но я вампира собственными глазами видел.

— Неужели? Расскажите! И как он выглядел?

— Как обычный человек. Только руки длиннее, глаза красные, и шаг у него… Не ходит, а крадется, как хищники перед прыжком.

— И почему же этот вампир вас не убил?

— Здесь вампиры не убивают, только кусаются больно. Иногда человек сходит с ума от страха. Но я не слышал, чтобы от вампира кто-нибудь умирал.

— В таком случае я бы хотела встретить вампира.

— Не советую.

— Ой, да ладно! И где же вы его видели?

— Отдыхали с друзьями на Бирюзовой Катуни. Я вышел из домика, извиняюсь, по нужде. А там, из-за дерева, он выглядывает. Я как дам деру! Вот и вся история.

— Класс.

Разговор прервался, когда мы заехали в непроглядный туман, не пропускавший света звезд и фонарей, лишь слегка разрывавшийся от красноватых лучиков фар. К сожалению, наши пути со сказочниками расходились уже через сто километров, и на заправке под Горно-Алтайском нас пересадили в белую иномарку к парню, который оказался сыном военного.

— Ну вы, конечно, ненормальные. И где ночевать будете?

— Не знаем пока. Можешь остановить где-нибудь, где можно разбить палатку?

— Палатку? Даже не знаю, где ее тут можно разбить… Да чего вы ночью в ней мерзнуть будете? Давайте я вас к себе отвезу!

 

Так мы оказались в маленьком городке Майма, в доме военного, который уехал в отпуск с женой и оставил сына следить за порядком. Сын, конечно, пригласил в помощники трех своих друзей, которых мы застали за распитием отцовской браги, незамедлительно присоединившись. Мы быстро поладили с хозяином и двумя его друзьями, которые с открытыми ртами слушали наши веселые истории. В углу комнаты сидел еще один странный человек с плоским лицом и длинными руками. Он не слушал, не разговаривал, только пил, не отрываясь от бутылки, и в один прекрасный момент уснул в том же углу.

В доме было несколько спален, и в одной из них заперлась Кристина. Я собралась ложиться позже, но моя ночь оказалась намного менее спокойной. Куда бы я ни попыталась прилечь, меня все время находил один из этих парней, с которыми мы так мило общались вечером и которые, как только пробила полночь, превратились в козлов и, видимо, решили, что я им что-то должна за ночлег. Это было мерзко. Еще это как-то наложилось на неприятные впечатления после истории с девочками. В ту ночь я единственный раз за всю поездку по-настоящему усомнилась в том, что ее стоило затевать. Я вышла во двор, чтобы нервно покурить, и решила не возвращаться в дом. Потом я встречала рассвет в сарае с пушистыми кроликами, и мне показалось, что, в сущности, все не так уж грустно. Я вернулась, когда услышала голос Кристины, проснувшейся от чьего-то будильника и теперь говорившей с парнями на кухне. Двое друзей хозяина собирались на работу. Они вели себя так, будто ничего необычного не произошло несколько часов назад, и я вела себя так же.

 

Мы проводили их на работу и сами начали собираться в путь, а странный человек, уснувший вчера в углу, все не менял своего положения. В доме остались четверо. Пока хозяин, закрывшись в своей комнате, спал мертвым сном, странный человек все-таки проснулся от шума наших сборов и… не смог вспомнить, кто мы такие! Кажется, жизнь не могла выбрать более подходящего утра, чтобы поведать мне о том, как приходит белая горячка. Сверкая своими похмельно-красными глазами, он схватил огромный кухонный нож, вогнал его в стену и заорал, что никого никуда не отпустит, пока не выяснит, какого черта мы забыли в доме его друга. Пока он вытаскивал нож из стены, мы убежали наверх и безуспешно пытались достучаться до хозяина (он-то точно помнил, кто мы такие). Услышав на лестнице шаги, мы не придумали ничего лучше, чем быстро закрыться в соседней комнате. Я предложила поспать, пока не пробудится сам хозяин, но красноглазый слишком настойчиво пытался выбить дверь. Стекло треснуло, но замок не поддался. Наш настойчивый друг наконец успокоился и удалился вниз. Но через несколько минут мы услышали возню в коридоре, как раз там, где лежали наши вещи. Пришлось и нам спускаться. На этот раз я успела достать из сумочки свое оружие. В правой руке у меня был нож, в левой — электрошокер. А в коридоре не оказалось моего походного рюкзака. Дальше действия развивались, как в плохой комедии. Длиннорукое красноглазое существо шугалось от звука шокера, как дворовые собаки на заправках. Я бегала по дому, размахивая полуразложенным ножом, шумя электричеством, и кричала: «Верни мне рюкзак, щенок, ты че как маленький!» Когда я отвлекалась, заглядывая за диваны и открывая шкафы, длиннорукое красноглазое существо, крадучись, начинало двигаться в мою сторону. Наконец, рюкзак был найден в гардеробе под хозяйскими шубами, и мы с Кристиной, волоча вещи за собой, задом зарулили в туалет, находившийся прямо напротив выхода, который, размахивая кухонным ножом, защищал «щенок». Мы наспех чистили зубы, а он опять, с тройным усердием, начал выбивать дверь, которая уже почти поддалась, когда мы засовывали обратно в рюкзаки свои зубные щетки. Тут Крис заявила: «Отвлеки его, пока он не сломал замок, а я голову в раковине помою. С грязными волосами я на улицу не выйду». Пришлось отвлекать! С помощью шокера я загнала красноглазого обратно в любимый угол. Кристина наконец соизволила вылезти из туалета и начала вытаскивать на улицу наши вещи. Тем временем разряды становились все короче и короче. Крис уже ждала на улице. Я попятилась к выходу, «щенок» начал выползать из угла. Дверь захлопнулась. Мы-таки успели выбраться до того, как защитник дома успел понять, что батарейка у шокера почти села.

 

10. Жопа тайги, или О том, почему стоит продолжать путь

 

— Что останется, если убрать из жизни набор обстоятельств, позволивший историям случиться, стать моими историями? Иногда мне кажется, что не останется ничего, поэтому я заполняю свою пустоту другими людьми. Но, наверное, моменты моей жизни, в которые я чувствую себя действительно хорошо — это всегда столкновения с другими, может быть, даже внезапные открытия чего-то прекрасного в других.

— История, которую вы только что рассказали, заставляет усомниться в том, что некоторые из этих открытий так уж прекрасны.

— Да, но за такими историями всегда следуют прекрасные открытия.

 

Наше путешествие подходило к концу, и казалось, что все, что могло случиться, уже случилось. Были вещи, о которых я старалась не думать. Аня с Машей зависали где-то на канатной дороге в Шерегеше. Кристина отдыхала в палатке, которую мы разбили неподалеку от деревеньки Артыбаш.  Я сидела на открытой веранде под соломенной крышей и пила чай из алтайских трав. Там, где из Телецкого озера вытекала река Бия, вода была похожа на чистый сумеречно-синий зеркальный портал куда-то в подземный мир. Эту гладь мягко рассекала лодка рыбака и его восьмилетнего сына, уплывших снимать сети к противоположному, дикому берегу. Каждое лето они разбивали лагерь где-то там, в тайге, и проводили ночи у костра, слушая шепот леса. А дни их пролетали на туристическом берегу, за продажей свежей рыбы и кедровых шишек. Лодка исчезла где-то у подножия зеленых гор, длинной вереницей тянувшихся вдоль озера. Вдалеке они сливались с другой вереницей гор, выраставших с моей стороны где-то за старой полузаброшенной турбазой. Я вздрогнула от скрипа двери, который неприятно рассек разбавленную только далеким ржанием лошадей тишину. Из деревянной лачужки с выцарапанной на двери надписью «Алтайская кухня» вышла черноволосая женщина с длинными узкими глазами. Она села за соседний столик и развернулась лицом ко мне.

— Я видела, рука у тебя проблемная.

— Что? — не поняла я.

— Слишком много линий. Но ты к этим проблемам правильно относишься: есть — значит придется решать, нет — можно и отдохнуть. Привыкла, значит. Хотя ты, конечно, ходячая проблема.

— Почему вы так решили?

— Ты, наверное, добрая.

— Да нет, не особо…

— Влюбляешься часто, да? Подойди сюда. — С этими словами она сама ко мне пересела и начала рассматривать мою ладонь.

— А почему вы мне все это рассказываете?

— Линия жизни у тебя вся перечерканная, значит, нервничаешь много. Холерик. Линия ума длинная. Учишься где-то?

— В Москве, в институте.

— Ты не москвичка.

— Откуда вы знаете, я же у вас просто чай купила!

— Ты скромнее, чем москвичи. А можно спросить, кто ты по национальности? Есть в тебе что-то такое афроамериканское? — Женщина все еще не отпускала мою ладонь.

— Нет, немножко еврейского разве что.

— Эх, вот в этом я ошиблась. Мы с Сергеем час назад поспорили. А он сразу понял, что ты еврейка. Вот откуда человек все знает? А за всю жизнь кроме деревни да леса ничего не видел. — Она всплеснула руками, и я наконец смогла высвободить свои.

— Сергей — это который с сыном сидел у медвежьей шкуры?

— Ага. Ты жизни цену не знаешь. Смелая, да? Останавливаться вовремя не умеешь. Ну, раз ты смелая, послушай, что расскажу. У нас недавно трое парней с деревни в ту сторону за перевал ходили. — Она махнула рукой в направлении, где восходит луна и сливаются вереницы гор. — Там горная речка течет. До места, где ее можно перейти по сваленным бревнам, было еще далеко. Один мальчишка решил покрасоваться перед друзьями: перейду, говорит, вброд прямо здесь. Глубина там по колено, а течение сильное и с другим подводным течением сливается. Его унесло, друзья и глазом не успели моргнуть. Уже неделю ищут. Сегодня шорты подобрали, рваные. Бабки сказали, на десятый день найдут мертвого, в ужасном состоянии. Да и что там от мальчишки могло остаться, кости одни… Это я к чему говорю? Тебя позовут перейти речку горную — а ты не ходи.

Женщина замолчала и замерла, глядя в сторону перевала. «Спасибо», — только и могла ответить я, а потом в голове настойчиво завертелась песня Гребенщикова, которую Маша напевала всю поездку: «Время перейти эту реку вброд, самое время перейти эту реку вброд…» А ведь это я постоянно зову всех «перейти реку», потому что останавливаться не умею.

 

Следующим утром, гуляя по берегу, я наткнулась на Вальку, сына проницательного рыбака. Ребенок, вынужденный играть сам с собой, был рад нашей встрече.

— Хочешь, покажу тебе кедр, на который папа вчера меня поднял?

— Ну пойдем, покажешь!

— А по дороге я насобираю тебе шишек. Бесплатных! Но самый высокий кедр все равно был на медведе!

— На каком таком медведе?

— На таком! — Валька ткнул пальцем в сторону дикого берега. — Эта гора на самом деле — спящий медведь. Ее за то и назвали «Медвежья гора». Вон его хвост, вон лапы спина, горбатая. А вон голова: он пил из озера и бац! Уснул. Мы с папой живем на спине у медведя.

Под ногами хрустели сухие травы и обломки съеденных бурундуками шишек.

— Ты не боишься, что медведь проснется?

— А я видел, как он во сне шевелится. Землетрясение было.

— И ты не испугался?

— А чего его бояться? Вот начнется третья мировая война… тогда медведь встанет и пойдет убивать всех плохих, которые ее начали. Медведь хороший, — весело пробормотал Валька и невинно захлопал своими голубыми, как у отца, глазами.

— Валентин, напомни пожалуйста, сколько тебе лет? — Я не знала, что отвечать детям, когда они заводят разговор о наступлении третьей мировой.

— Во-семь, — подпрыгнул мальчишка

— Восемь… А кто будет воевать в третьей мировой?

— А ты что, не знаешь? Мы, американцы, и еще эти, которые в черных плащах на лицах. Ну и все остальные тоже. А потом Сибирь поднимется, и мы их всех победим. Значит, медведь проснется.

— По-ня-тно…

Валька поднял с земли тяжеленный булыжник и швырнул его в озеро, чуть не улетев в воду вместе с ним.

— Ой, смотри, там грибная поляна! — закричал и умчался куда-то в кусты.

Он вернулся через пару минут с полной пригоршней разных грибов, пересыпал их в мои ладони и начал объяснять:

— Смотри, это подберезовик. А это подосиновик. Это мухомор, его есть нельзя, а то подохнешь! Это сыроежка. О! Это царский гриб, самый вкусный! Хочешь, пойдем со мной туда и наберем тебе целую корзину?

— Извини, Валька, но у меня времени мало… — На самом деле мне просто не нужна была целая корзина грибов.

— Время? Времени нет! А кто его придумал, те дураки! — рассмеялся Валька.

Меня только что интеллектуально опустили. Этот ребенок в восемь лет твердо знал то, о чем я только в четырнадцать начала задумываться и до сих пор не смогла полностью уяснить.

— Валечка, расскажи пожалуйста, почему времени нет?

— Ты что, и это не знаешь? Ну ты вообще! Вот смотри. Растет себе царский гриб, никого не трогает. Он сам знает, когда ему начать расти и когда ему вырасти. Никакое время ему не нужно! Зима тоже без всякого времени знает, когда прийти вместо осени. А люди-дураки придумали время, чтобы сосчитать, когда придет зима и когда можно будет собирать царский гриб. Лесу не нужна дурацкая математика!

Действительно, как все просто оказалось. Времени не существует. Люди дураки. Медведь проснется и предотвратит апокалипсис. Мухоморы не ешь, а то подохнешь и пропустишь пробуждение медведя. Обидно будет.

 

Днем мы сплавлялись вниз по Бие, а вечером приехали девочки. Мы отвели их в «Алтайскую кухню» и вместе съели ужин, приготовленный в больших черных котлах, не вспоминая о случившемся пару дней назад. Но в нашем разговоре висела натянутая струна, готовая в любой момент порваться. Я чувствовала, что не могу ни говорить, ни молчать спокойно, и ушла мять сухую траву, наматывая круги по старой вертолетной площадке. За этим занятием меня застал Сергей. Он подошел с наполовину початой бутылью домашней кедровой настойки, немного покачиваясь.

— Хочешь, мы с Валькой возьмем тебя в тайгу сети снимать? У нас одно свободное место в лодке есть.

— В тайгу? — Я растерялась и сначала не поняла, чего от меня хотят.

— Ну да. Лагерь свой тебе покажем. Настойку будешь?

— Нет, спасибо… А обратно как?

— Я когда рыбу разберу… — Он прервался, чтобы сделать глоток, поморщился и продолжил: — Повезу ее в холодильник на этот берег. Луна уже взойдет. Заодно и тебя обратно закинем.

С одной стороны, предложение было очень заманчивым, мне давно хотелось попасть в настоящую тайгу, куда не ступала нога рядового туриста.  С другой стороны, рыбак, хоть несомненно и являлся интересной личностью, был пьян, что не могло не настораживать. Я не знала, что ответить.

— Сейчас добегу до палатки, спрошу у девчонок, не обидятся ли они, и вернусь.

— Ну, смотри. Если что, наша лодка вон за тем деревом пришвартована, — бросил Сергей, уже уходя.

Я шла через поле, пытаясь быстро и трезво взвесить все за и против. Мне, конечно, очень хотелось увидеть тайгу изнутри, но экскурсия по глухому лесу в компании пьяного рыбака может плохо закончиться. Хотя с нами будет его очаровательный сын. Но можно ли считать сына аргументом? Ведь он маленький слабый ребенок, к тому же с основательно промытыми отцом мозгами. А тайга большая. Дойдя до палаток, я крикнула девочкам: «Сергей позвал меня снимать сети, так что, если я вдруг не вернусь, я в тайге». Услышав ответный смешок, я поняла, что у меня точно не было настроения с ними тусоваться, уже, показалось, не почему-то там, а просто не было настроения. Но сбегать от них на дикий берег было совсем необязательно, в моем распоряжении был весь туристический. И вообще, способен ли Сергей в таком состоянии вести лодку? Но, если подумать, он создает впечатление человека, которому хочется доверять… Может, он не так уж и пьян? А если еще подумать, буквально позапрошлой ночью я подумала точно так же, а потом меня грозились зарезать кухонным ножом. Решив наконец, что позапрошлая ночь была жизненным уроком и своеобразным предупреждением, я побежала назад, чтобы никого не задерживать и побыстрее отказаться. Увидев меня издалека, Валька с Сергеем спустили лодку на воду. Миновав растущее корнями в озеро дерево, я молча в нее запрыгнула. Даже телефона с собой не взяла. Впрочем, там, куда мы собирались, все равно не было связи.

 

Сразу после отплытия обязанности на борту были распределены следующим образом: Валентин отвечал за весла, а мы с его отцом — за кедровую настойку. Солнце село. Дождь надвигался со стороны далеких гор, на вершинах которых в ясную погоду были видны снежные одеяла. Теперь облака обрывками падали с этих вершин, серой туманной ватой сползая вниз по еловым ветвям.

— Много-много веков назад в этих местах было много золота, — рассказывал Сергей, медленно вытягивая из почерневшей воды длинные сети. — Один бедняк нашел кусок золота размером с лошадиную голову. Дело было в голодные времена. Он ходил по деревням и пытался выменять свою добычу на кусок хлеба. Но людям и так было нечего есть, никто не соглашался. Тогда человек разочаровался в золоте и сбросил его с горы в пропасть, на месте которой образовалось это самое озеро. Алын-Кёль переводится как Золотое Озеро.

— Говорят, из-за этого здесь трупы не всплывают! — Голос Вальки звенел в ночной тишине, как маленькая сирена. — И не портятся!

— Не из-за этого, — поправил отец, — а из-за низкой температуры воды и сильного давления. Глубоко на дне просто разрывает.

— Такое бывает? — удивилась я.

— Если хочешь, сбросим тебя вниз и проверим. Ближе к середине глубина подходящая!

Рыба в сетях зашевелила жабрами и забила хвостами.

— Не стоит, лучше скажите, почему на картах это озеро называется не Золотым, а Телецким.

— Ну, жили здесь раньше народы, назывались вроде как «теле».

 

Мы долго пробирались сквозь заросли. Когда в темноте падала шишка, казалось, что за нами кто-то идет. Когда слышался писк бурундука, возможно, пойманного лаской, казалось, будто это кикиморы ругают нас на своем языке за то, что мы тревожим их сон. Смешавшиеся ветви деревьев в темноте напоминали висящие над нашими головами получеловеческие-полузвериные фигуры. Наконец мы достигли лагеря, и я спросила у Сергея, сколько времени мы шли.

— Мы проделали определенное количество шагов, — ответил рыбак, — миновали столько-то кедров и столько-то пихт. Километра два в гору точно прошагали. Насчет времени ничего сказать не могу. Мне минуты считать ни к чему.

— Понятно, это у вас семейное.

— Чего-чего? — Сергей обернулся, оторвавшись от процесса разведения костра.

— Понятно, говорю, кто вашего сына научил, что времени не существует. И как вы умудрились ему объяснить?

— На наглядных примерах.

 

Валя спал под козлиной шкурой, Сергей распутывал сети и бросал рыбу в железный тазик, а я подбрасывала хворост и проверяла, не закипел ли котелок с чаем.

— Неужели вы верите в существование леших и домовых?

— Я не верю, а знаю. Существует другой мир, в котором они живут, другое измерение. Чтобы увидеть его, смотреть на эти деревья надо не глазами, а шестым чувством. Здесь, посреди леса, до него рукой подать. Без него невозможно познать то, что ты видишь вокруг сейчас своими глазами. Но вместе с тем это другое измерение — иллюзия, поэтому игры с ним опасны.

— Почему опасны, если все сводится к тому, что это иллюзия?

— Потому что простой человек может сойти с ума. Ты что делаешь?

— Пробую иголки на вкус, — ответила я, поймав себя на бессознательном поедании иголок.

— Можешь определить, ель это или пихта?

— Не знаю, пихта, наверное.

— Почему?

— Потому что эти иглы кислее, чем обычно бывают еловые.

— Молодец. Тайга живет своей жизнью. Для того чтобы она открылась тебе, нужно попробовать ее на вкус. Нужно научиться слышать тайгу и разговаривать с ней.

— Это как? — Я не удержалась от смеха. — Тайга, ты меня слышишь?

Мы оба замолчали, вдруг раздался треск, и с самодельного стола, стоявшего метрах в четырех от нас, слетело несколько чашек.

— Вот видишь? Тайга тебе отвечает.

У меня мурашки побежали по коже.

— А вы когда-нибудь чувствовали это другое измерение?

— Однажды я в нем оказался. Такое нередко случается с людьми, которые забираются далеко в горы. Так большинство и пропадает. Когда не находят, говорят — медведь загрыз, а медведи тут ни при чем.

— Как вы туда попали? — подвергать сомнению рассказы этого человека было бы еще иррациональнее, чем верить в них. Сергея стоило просто слушать, тем более, что тайга была явно на его стороне.

— Забрался я как-то далеко-далеко. Несколько дней шел, попал в снежную бурю. И вдруг понял, что не помню, куда я шел и откуда. Пространство разгладилось. Кругом все белым-бело. И непонятно стало, где подъем, а где спуск, где тропинки были, а где их не было, где было небо, а где — земля. Кусты и деревья затянуло в пучину, и весь мир превратился в одно сплошное снежное болото. Только тени леших и русалок мелькают туда-сюда. Вот так люди и пропадают. Становятся одной из этих теней.

— И как же оттуда выбраться?

— Очень просто. Находишь толстый кедр, ложишься под него и засыпаешь. А как проснешься, уже знаешь, куда идти. Значит, тайга указала тебе дорогу.

— Подождите, а его почему не затянуло в пучину? Получается, кедр — это что-то вроде проводника между мирами?

— Да сама ты что-то вроде проводника. Просто кедр — он и в Африке кедр, и в другом измерении. Такое уж дерево.

 

Пошел дождь и затушил наш костер. Чай к тому времени закончился, а сети так и не были распутаны до конца. Пришлось забраться в шалаш, подвинуть Вальку и усесться ждать на козлиных шкурах.

— Может, вы знаете, где найти настоящего шамана?

— Здесь ты его не найдешь. Если они и остались, то попрятались высоко в настоящих горах, ближе к границе с Монголией.

— А вы шамана не встречали?

— Как же, встречал. Поднимался как-то в гору, а навстречу мне старичок с палочкой. Маленький такой, горбатенький, в белой рубахе до пят. Мы друг друга без слов поняли. Он сваю палочку кладет на землю, я на нее сажусь. А он, маленький, берет и поднимает меня одной рукой на этой тоненькой палочке! Потом на землю опускает и спрашивает: «Понял, в чем смысл жизни?» А я ему отвечаю: «Теперь понял». На том и разошлись. Я — своей дорогой, он — своей.

— И в чем же смысл жизни?

— Тебе этого знать не надо, — нахмурился рыбак.

— Почему?

— Потому что я его понял только после того, как человеческого мяса поел.

— Расскажите.

— Да не надо тебе. — Он опустил голову и заговорил тише.

— Расскажите, раз начали.

— И то правда. Да чего там рассказывать? Были в Чечне. Я тогда уже давно в армии отслужил, пошел опять по договору. Попали в окружение. Ты что думаешь, там одни чеченцы были? Там весь террористический мир. Снуют туда-сюда в своих намордниках тряпичных. А мы сидели в пятиэтажке. Идешь по коридору — рамы горят. Поймаешь какого-нибудь мусульманина, на той самой раме и поджаришь. Чего молчишь? Понимаю, ужасно все это. Но жить то хочется. А грибов то на минной полянке тоже не насобираешь! — Сергей улыбнулся, и выглядело это зловеще, но я тоже не смогла сдержать странной улыбки.

— А смысл жизни тут при чем?

— А после того, как такого насмотришься, смерти перестаешь бояться. Думаешь, мы от хорошей жизни по лесам прячемся да рыбку ловим? Да ни хрена. Нет, тебе этого знать не надо, ты же женщина, как-никак.

— Да, ну и что, какая разница? Если женщина, значит мое дело дома сидеть, детей рожать и больше ничего?

— Ну почему сразу «ничего»? Было бы «ничего», ты бы тут со мной не сидела. Но детей рожать, конечно, тоже надо.

— Знаете… Даже если отбросить наши мировоззренческие разногласия, не учитывать равноправия полов, то все равно не вижу смысла. Вот рожу я этих детей, а потом их призовут в армию, отправят на какую-нибудь войну, а они оттуда не вернутся. Мне оно надо? — Это был аргумент из серии автоматических, вроде бы, я была с этим согласна, но не уверена, что именно такой аргумент мог бы прийти в голову именно мне, если бы я его где-то не услышала. На самом деле меня просто бесит вся эта тема с патриархатом.

— Вот поэтому я делаю из своего сына воина. Чтобы он вернулся, если придется идти. А ваша Москва допрыгается когда-нибудь. Вся Россия на Сибири держится. Качают они из нас силы, качают. Хотят, чтобы передохло наше поколение, которое еще помнит девяностые. Но мы смерти не боимся. И в армии у них служат наши дети, которых мы воспитали. Одного они не понимают: когда Сибирь поднимется, сын против отца не попрет. Иначе будет все как у Тараса Бульбы. Помнишь?

— Так, может, мы революцию намутим?

— Нет, нельзя революцию. Станет все опять как в девяностые. Менты вешались, потому что жрать было нечего. По улице даже днем трех шагов спокойно нельзя было пройти. Вот тогда люди реально как мухи дохли.  А что сейчас…

 

Итак, даже разговор о шаманах и русалках обречен был скатиться в гендерно-политическую бездну. Дождь закончился, и Сергей смог наконец доделать работу. Уже начинало светать, но туман стоял такой, что, сев в лодку и сделав несколько взмахов веслами, мы почти перестали понимать, где какой берег.

— И что вы с твоими девчонками? Ночуете на заправках? Скачете с места на место? И все... это самое… автостопом?

— Ну да, ловим машины, куда подвезут. Иногда и на заправке ночевать приходилось, но мы особо не спали. А вообще обычно добрые люди к себе пускают.

— Вы, конечно, дауны полные! Для того, чтобы понять что-нибудь, нужно спокойно посидеть на месте, понаблюдать… А вообще, если хочешь что-то познать, оставайся с нами в тайге. Места на шкурах у нас много.  Я тебя в горы с собой возьму, может, шамана там встретить повезет. Найдем тебе блокнотик с ручкой, будешь сидеть и писать в тишине. Я тебе столько историй расскажу! В конце лета возьмешь билет на самолет и улетишь в свою Москву.

Мне захотелось послать всех к черту и согласиться. Но нечестно было бросать девочек втроем: автостопом так далеко не уедешь.

— А живешь-то ты для себя или для девочек? У нас в Сибири все проще.

— Да, и, как ни странно, люди у вас добрее.

Сергей плыл в непроглядной темноте, полагаясь на свою интуицию, и напоследок рассказывал мне историю о том, как однажды осенью он видел лохнесское чудовище, пожирающее лебедей в Телецком озере. Оно, кстати говоря, оказалось носителем высшего разума. Иначе как объяснить то, что это плотоядное существо, имея огромные размеры и силу, никогда не трогало людей и упорно избегает встреч с ними?