Книги: выбор Сергея Костырко

Иван Саблин. Дальневосточная республика. От идеи до ликвидации. Перевод с английского А. Терещенко. М., «Новое литературное обозрение», 2020, 480 стр., 1000 экз.

Я помню, как в своем дальневосточном детстве удивлялся частоте употребления на нашем владивостокском радио и на торжественных линейках в школе ленинской фразы «Владивосток далеко, но ведь это город-то нашенский». Ну конечно же, «нашенский», а каким он еще может быть? И почему, спрашивается, именно Владивосток, а не любой другой город СССР? В детстве и отрочестве о существовании Дальневосточной республики (ДВР) я не слышал ни разу, хотя имена некоторых персонажей того сюжета были на слуху — у нас в Уссурийске возле ДК железнодорожников стоял паровоз, в котором вроде как сожгли Сергея Лазо и возле которого проводились торжественные пионерские линейки, но ни разу на этих линейках не упоминалось о Временном правительстве Дальнего Востока, в которое входил Лазо и которое было предтечей ДВР; ну а в 60-е годы широко известными стали имена Василия Блюхера и Иеронима Уборевича, правда, употреблялись они, как правило, без упоминания о том, что и тот и другой были поочередно военными министрами ДВР.

Для нескольких поколений советских людей темы ДВР просто не существовало. Но для Ленина она была острой: пять лет, с 1917-го по 1922-й оставалось неясным, чьим все-таки будет город Владивосток. Большевиков, то есть «нашенским», или социал-демократов (а на Дальнем Востоке у эсдеков популярность была вполне сравнимой с популярностью большевиков)? «Сибирских областников»? Русских монархистов, которых тоже достаточно было на Дальнем Востоке. Подобные вопросы в те годы могли относиться не только к Владивостоку, но и к Хабаровску, к Чите, к Верхнеудинску (нынешнему Улан-Удэ) и ко множеству других городов за Байкалом. За пять послереволюционных лет здесь возникало не одно и не два местных правительства, претендующих на государственный статус: Временное правительство Дальнего Востока, Сибирское временное правительство, Российская Восточная окраина, Амурское областное правительство, Сахалинское областное правительство и так далее; возникла даже Украинская Дальневосточная краевая Рада, объединявшая переселенцев из Украины, и возникшая в ее недрах Манчжурская уездная рада, что объявила Приморский край Зеленым Клином Украины. Ну а закончилось все в 1920 году учреждением Дальневосточной республики, в состав которой вошли территории всего Забайкалья, Амурской, Приморской, Сахалинской областей. ДВР объявлялась как республика демократическая, с различными формами собственности, со свободой совести и правом входящих в нее наций на самоопределение, у ДВР была своя армия, своя валюта, почта, школы и больницы. В руководство республики входили большевики, меньшевики, эсеры, кадеты и национальные партии. Однако создание ДВР и ее функционирование с самого начала шло под сильным влиянием Москвы, рассматривавшей ДВР как буферное государство, существование которого было способом отодвинуть границы РСФР от Японии. Один из самых активных учредителей ДВР, Александр Краснощеков, в своей деятельности руководствовался рекомендациями специально созданного для этого в Кремле Дальневосточного бюро РКП(б), но когда он, став руководителем ДВР, попытался вести самостоятельную политику, то был тут же смещен (расстреляли его позже, в 1937 году). За два года существования ДВР руководство его, становясь все более и более большевистским, смогло подготовить дальневосточный регион к добровольному вступлению в состав РСФСР. Правда сам акт самороспуска правительства республики и вступления субъектов ДВР в РСФСР повсеместного одобрения ни в Сибири, ни на Дальнем Востоке не получил и многими был назван переворотом — здесь очень выразительны некоторые детали, ну, скажем, Народное собрание ДВР, на котором большевики продавили решение о самороспуске руководства ДВР, было проведено 14 ноября 1922 года, а к вечеру 15 ноября ДВР и его армия уже были включены в состав РСФСР. Вот, если очень кратко, исторический сюжет, ставший содержанием книги Саблина. Вынужден привести его потому, что — повторюсь — эта страница истории СССР десятилетия была в плотной тени для большинства моих соотечественников. Книга Ивана Саблина, много лет занимающегося историей ДВР, — первая в нашей историографии работа, где история республики прослеживается с такой основательностью, и выход этой книги — в известном смысле событие.

Собственно истории ДВР посвящена вторая половина книги. Первая половина — об «идее» республики (в подзаголовке книги так и сказано: «От идеи до ликвидации»). Нужно сказать, что идеи ДВР — продуманной, заранее подготовленной — не существовало. Идея ДВР вызревала медленно. Вот этому «вызреванию» и посвящена первая половина книги. Автор описывает и анализирует процессы, что шли в общественном (политическом) сознании Сибири и Дальнего Востока в момент выбора своего исторического пути. А выбор был — дело в том, что социально-психологический климат Сибири и Дальнего Востока существенно отличался от Центральной России: во-первых, ссыльные и каторжане, которыми с XVI века заселялись Сибирь и Дальний Восток, постепенно создавали здесь свой общественный климат. Во-вторых, сам тонус общественной и экономической жизни здесь к началу ХХ века во многом определили переселенцы из Центральной России и Украины, люди, которые не стали ждать революции, а попытались кардинально изменить свою жизнь, пользуясь доступными тогда способами. Ну, скажем, переселенец получал на семью 100 десятин земли на 20 лет с правом последующего выкупа (то есть не нынешний «дальневосточный гектар», а — 109 гектаров). К этому следует добавить коренных жителей этих мест: бурятов, монголов, корейцев, китайцев и прочих таёжных людей со своей бытовой, общественной, религиозной культурой. Ну и, разумеется, у сибиряков и дальневосточников была своя культура хозяйствования, свои экономические перспективы, определявшиеся близостью с зарубежными странами их региона. И вот именно в те постреволюционные годы вполне реальной была возможность возникновения в Забайкалье второго русского государства со своим политическим и экономическим строем.

 

Ольга Токарчук. Диковинные истории. Перевод с польского И. Адельгейм.  М., «Эксмо», 2020, 288 стр. 5000 экз.

Читать эту книгу я стал, поскольку интересно было, за что теперь писателям дают Нобелевские премии; дело в том, что книга недавнего нобелевского лауреата (2018), оперативно изданная «Эксмо», выглядела на первый взгляд как бы даже и не книгой, а «книжкой» для «камерного чтения»: всего десять рассказов. Не «Буденброки», не «Сто лет одиночества», не «Большая грудь» (Мо Янь). И действительно, поначалу автор предлагает доверительный разговор — о вещах обыкновенных, близких, бытовых почти. Однако в какой-то момент при сохранении все той же доверительной интонации хорошо знакомые декорации вдруг как бы размыкаются, открывая пространства по ту сторону доступной нам «реальности».

И вот эта «потусторонняя» реальность у Токарчук выглядит простым, естественным продолжением нашей «здешней реальности». Ну, скажем, рассказ «Визит» о повседневном быте семьи, состоящей из четырех женщин и трехлетнего малыша, — в конце концов наводящий на мысль, что перед нами на самом деле одна женщина, «расчленившаяся» на четверых: одна возится на огороде, вторая — на кухне, третья — с ребенком, четвертая занимается творческим трудом, финансово обеспечивающим жизнь семьи. Или в рассказе «Швы» старик-вдовец вдруг обнаруживает шов на носке от пальцев до резинки, но ведь на носках не бывает швов, он начинает перебирать остальные носки на полке, и на каждой — шов. Ну да, старость, что-то спуталось в памяти, пытается утешить себя герой, но через какое-то время обнаруживает, что чернила в его авторучке почему-то стали коричневыми и на всех бумагах в его доме записи — коричневого цвета. И с почтовыми марками что-то произошло — они стали овальной формы. И вообще, думает он, надо бы окна в квартире отмыть, а то снаружи они «серые, как и занавески. Такое ощущение, что хозяин их давно умер». Но ведь он же живой. Живой?..

Обыкновенными, как бы даже приземленными выглядят сюжеты и тех рассказов, где фантасмагоричность происходящего заявлена сразу, скажем, в рассказе-антиутопии «Календарь человеческих празднеств» про человекоподобного бога, которого уже более трех столетий ежегодно на главном государственном религиозном празднике забивают камнями до смерти, а затем вся страна ждет его воскрешения. Параллельно мы знакомимся с взаимоотношениями отца и дочери, которая отказывается стать продолжательницей семейного дела — оживителей и хранителей сакрального тела. И здесь трудно однозначно ответить, какой сюжет основной: история земного бога или же — прописываемый в стилистике вполне реалистичной психологической прозы сюжет семейный.

Критики иногда называют манеру Токарчук славянской версией «магического реализма». Вряд ли это определение здесь подходит. В прозе Токарчук фантасмагория является естественным продолжением «реалистического», и наоборот. Похоже, что новизна «магического реализма» Маркеса или парадоксальных моделей Кортасара полностью исчерпала себя. В сегодняшней литературе фантасмагоричность окончательно уравнялась в правах с реалистичностью. Более того, выяснилось, что фантасмагоричность всегда была необходимой составляющей прозы «реалистической», обнажая для читателя ее внутреннее содержание (сошлюсь на «Пиковую даму» Пушкина или на «Шинель» Гоголя). Для Токарчук и ее поколения Маркес, Кортасар, Сенкевич и Ян Потоцкий — в одном ряду; они — классика, то есть почва, на которой должна расти новая литература.

На родине литературное имя Ольге Токарчук сделали ее романы (кстати, лучшие изданы и у нас, и читались они в России — сужу по отзывам в сети — исключительно как образчик прозы поколения, вошедшего в польскую литературу в 90-е). Но автором Токарчук всегда была многосторонним («polska pisarka, eseistka, poetka i autorka scenariuszy» — из польской Википедии). В последние годы она сосредоточилась на короткой прозе, заслужив репутацию мастера современного рассказа.  И решение Нобелевского комитета, который вместо вроде как полагающегося ему награждения очередного писателя, уже ставшего мировой знаменитостью, решился на шаг достаточно экстравагантный: выступить в качестве литературного эксперта, открыв миру реально представляющую сегодняшнее состояние литературы «polska pisarka», — решение это не может не вызвать уважения.

 

P. S.

Книги Ольги Токарчук, вышедшие в России:

«Путь людей книги». Перевод с польского К. Я. Старосельской. М., «АСТ», 2002.

«Правек и другие времена». Послесловие П. Чаплинского; перевод с польского Т. Изотовой. М., «Новое литературное обозрение», 2004.

«Дом дневной, дом ночной». М., «АСТ», 2005.

«Игра на разных барабанах». Предисловие М. Витковского. М., «Новое литературное обозрение», 2006.

«Последние истории». Роман. Предисловие А. Вольны-Хамкало; перевод с польского И. Адельгейм. М., «Новое литературное обозрение», 2006.

«Бегуны». Роман. Предисловие Э. Худобы; перевод с польского И. Адельгейм.  М., «Новое литературное обозрение», 2010.

 

Владимир Коркунов. Побуждение к речи. 15 интервью с современными поэт[к]ами  о жизни и литературе. Самара, «Цирк „Олимп”+TV», 2020, 278 стр., 300 экз.

Хельга Ольшванг, Александр Скидан, Анна Грувер, Андрей Сен-Сеньков, Денис Ларионов, Гали-Дана Зингер, Мария Галина, Дмитрий Кузьмин, Ирина Котова, Андрей Тавров, Алекандр Макаров-Кротков, Егана Джаббарова, Кирилл Ковальджи, Татьяна Ретивова, Зинаида Драгомощенко — вот имена тех поэтов, которых Владимир Коркунов смог «пробудить к речи», как определяет свою задачу автор книги. Коркунову было мало того «голоса» поэта, который мы слышим в его стихах, и того образа, который голос этот создает. Автору книги захотелось заглянуть «по ту сторону» «художественной речи», соотнося творческий облик поэта с его самовосприятием. Коркунов здесь ориентировался на процитированное им в предисловии высказывание Григория Дашевского: «Ключ к стихам — не то, что человек — правильно или неправильно — думает о поэзии, а то, что человек думает о себе или о своей жизни», — собеседники Коркунова оказались сосредоточенными больше на жизни, чем на «литературе».

Структура книги такова, что монологи, которые ее составили, как бы вступают еще и в диалогические отношения. И здесь очень важно переплетение голосов самых разных людей, скажем, Кирилла Ковальджи, поэта, сформированного вольным духом отечественной поэзии 60-х годов, и Анны Грувер, поэта XXI века; уже завоевавшей известность Марии Галиной и Еганы Джаббаровой, ценимой пока только в кругу знатоков, и так далее — среди интервьюируемых в этой книге нет двух похожих людей. В результате получилось то, что Данила Давыдов, автор послесловия к этой книге, назвал созданием «литературного интерьера», то есть некой попыткой — на мой взгляд, вполне состоявшейся — воспроизвести саму атмосферу сегодняшней литературы.

В любом интервью всегда присутствуют двое: тот, кто отвечает на вопросы, и тот, кто вопросы задает; задающий вопросы по законам жанра всегда должен оставаться на втором плане. Но при этом не следует забывать, что разговор строит все-таки интервьюер, а не интервьюируемый. И вот из того, что интересно интервьюеру, о чем он спрашивает в первую очередь, что заставляет его уточнять и переспрашивать (а Коркунов в разговорах со своими собеседникам не слишком прячет и свои литературные пристрастия, и свой темперамент, и свою эрудицию, наконец), постепенно — от интервью к интервью — возникает (накапливается) шестнадцатый образ в этой книге, иными словами, Коркунов предстает здесь не только автором этой книги, но и одним из ее персонажей.