СТИХИ
Вячеслав Куприянов «Райские птицы поэзии»
Рай – это, конечно, гармония, точнее, её бесконечный, драматический поиск. Стихи в подборке ищут эту гармонию почти «на ощупь», вовлекая в свой поиск читателя: верлибры сменяются силлаботоникой, «поток сознания» – как некое хаотическое начало – стремится к устойчивой, звучащей основе. Трагедия, очевидно, в том, что это музыкальное изначально было разлито в природе и абсолютизировано в Боге, меж тем как «уютный человек» издавна и постепенно превращается в некоего хищника, – ибо изнутри человека «так удобно нападать на человека». Финальный аккорд «песен райских птиц» – страшный суд, «конец хорошей истории» человечества, – который оно же, увы, неуклонно и приближает.
Звезда звучит кантиленой,
И атом в природе игрун.
Гармония правит вселенной
Согласно теории струн.
А здесь, где шумят океаны,
Где солнца на небе печать,
Как струны, натянуты страны,
Мешая друг другу звучать.
Дмитрий Воденников «Непосильного неба ручная кладь»
Примечательно и отрадно, что после более чем двадцатилетнего перерыва новые стихи этого автора снова появились на страницах «Нового мира». Их, вероятно, можно назвать небольшой поэмой о рождении Человека внутри человека, Поэта – внутри поэта, и, в конце концов – о мучительном рождении Слова из стихотворения. Впрочем, человек – животное первобытное, нечто перепончатое, непонятное, разговаривающее с отражениями и воспоминаниями, «человек не прямоходящий, не человек умелый»...
И все же парадоксальное «в конце будет Слово» сообщает нам о надежде: человек становится «словесноротым», «питающимся звуком»: «…вы, как рыбак, в море ночное, // уходите за стихами и возвращаетесь с полным неводом серебряных, бьющихся и шипящих слов».
Если это правда, то роды кошки похожи на текст:
стихотворенья-котята тоже рождаются непонятно откуда – в пузыре, головой вперёд.
Надо разорвать этот пузырь зубами, вылизать свой стишок, чтоб он начал дышать,
перекусить пуповину, съесть послед или так называемое «детское место».
Потом новорождённый котёнок-стишок должен найти твой живот
(он думает, что там стихотворное молоко),
присосаться к родинке и начать пить твою кровь.
Оказывается (как мило), «это стимулирует следующее рождение».
…
Ы-ы-ы – говорит человек, когда ему больно.
Э-э-э – говорит человек, когда чего-то не понимает.
Ю-у-у – говорит человек, когда умирает.
Я-а-а – говорит человек, пока растворяется в облаках.
В конце будет Слово.
Елизавета Евстигнеева «Не стреляйте в белые стихи»
Первая публикация молодой поэтессы, студентки Литературного института в «Новом мире». Небольшие верлибры, порой в несколько строк или даже в одну строчку, – напоминающие мимолётные эскизы или кинокадры, – объединены размышлениями о времени. Драгоценные обрывки воспоминаний, портреты, запечатлённые мгновения: скоротечные, тревожные, яркие.
проснись рано
детство раздели с другом
молодость отдай врагу
старость съешь сам
прибери за собой
и снова встань на рассвете
Денис Ткачук «Молчи со мной»
Из цикла «Местное время»
«Ветер веткой стучит в стекло, // превращает город в поэзию». В поэзии Дениса Ткачука и правда растворён город – громкий, звучащий, звонкий. Его монотонный, агрессивный звук может притушить только мучительное желание тишины: «Что бы вам такое рассказать, чтобы ничего не рассказывать». Эта тишина нужна лирическому герою как воздух или спасательный круг, чтобы однажды, погрузившись в воспоминания и наблюдения, – вдруг «обнаружить // свою музыку // в голове».
За городом проснись и промолчи:
послушай через стёкла поздним утром,
как солнце лепит гроздья алычи
и яблоки целует перламутром,
попробуй строить тихие мосты
от берега жилого до иного,
учиться быть землёю, словно ты
был сделан из неназванного слова,
а вечером под звёздный недолет
прошепчешь в небо главное желанье
и осознаешь, как безбожно врет
твой голос в пересушенной гортани.
Андрей Баранов «Вот теперь ничего»
Новые стихи Андрея Баранова (ранее он печатался под псевдонимом Глеб Бардодым), как и в случае с Дмитрием Воденниковым, появляются на страницах «Нового мира» после долгого перерыва. Удивительно осязаемые, болевые, атмосферные стихи. Перед нами тот самый случай, когда бытовые мелочи не просто дополняют и аранжируют текст, но сами по себе становятся поэзией и перетекают из настоящего, ощутимого времени – с его до слез знакомыми реалиями взросления – в вечность.
Каждое утро падалицы ведро.
А начиналось так: ничего, одно,
молодо-зелено, яблочко-торопыжка!.
Сукровка ягод в тарелке, веранда, книжка.
Падают глухо и коротко: только вздох…
Сердце у них забирает в полёте Бог.
И частота паденья уже такая,
что засыпаешь «…семьдесят пять…» считая.
Розовым, алым, янтарным весь сад залит! –
это верхушка, яблочный Спас, зенит.
Дальше – лишь убыль: двадцать, двенадцать, восемь…
Всех заберёт ранняя-поздняя осень.
Серое небо. Голый слепой рассвет.
В пятнах коричневых сморщенный старый дед.
Северный ветер в артрозных скрипит деревьях…
Не приведи одному зимовать в деревне!
Яблочный бог услышит, тронет чело,
тёплым таким подышит…
Вот теперь ничего.
Феликс Чечик «Трамвай у западной стены»
В подборке собраны стихи о России: узнаваемые образы, ранящие слова и пронзительная (пронзающая) правда. «Нищая Россия», где «страшных лет» – на каждый век и на каждого поэта – ох, как немало. Читая, слышишь в себе отголоски то Блока и Мандельштама, то Есенина, а то и – русской народной песни: удалой и разухабистой, тонко-заунывной, саднящей. Россия умеет надрывать сердце, особенно самой себе и тем, кто с ней давно сросся.
В Париже ковидом болея,
В Берлине листьями шурша:
«Россия, Лета, Лорелея»
поёт бессмертная душа.
Ей петь не надоело это,
как Шпрее чёрная вода:
безумие, Россия, Лета
и Лорелея навсегда.
Берёза, тополь, клён, осина
в тиши тиргартенских аллей.
И бесконечная Россия,
и невозможность Лорелей.
И воронья ночная свара
сегодняшнего ВЧК,
где Переделкино, где Лара,
где сношенных два башмачка.
Когда прощанье и прощенье
вновь не рифмуются, пока
течёт река невозвращенья
и отражает облака.
Евгений Солонович «Успокоительное средство»
Стихотворения выдающегося переводчика с итальянского Евгения Солоновича – кажется, открыто наследуют испытанной классической атмосфере не только «золотого» века, но даже и более ранних поэтических эпох. Меж тем сквозь стройную мелодику строк и почти домашние, философские размышления – то тут, то там – проскакивает озорное, современное и почти хулиганское. Но это – в сторону. Июльская подборка разменявшего десятый десяток автора напоминает доверительные письма неведомому другу о повседневном и важном (а мелочей, как известно, не бывает). Этот «неведомый друг», конечно же, отзывчивый и благодарный читатель. И наш поэт щедро готов поделиться с ним тем самым «успокоительным средством», – которое ещё позволяет нащупывать и обретать гармонию в поэзии, в мире, внутри себя самого.
Этот март…
Но закапает с крыш,
и лыжню голубую, глядишь,
зачеркнет набухающий лед,
а потом этот лед поплывет
не спеша по теченью Оки,
а потом по теченью реки,
у которой притоком Ока,
далеко-далеко,
а пока
в стылом небе плывут облака,
а пока
на крутом берегу
мы лежим в раскаленном снегу
в этой санной и сонной глуши,
и вокруг – ни души.
Не дыши!
Ты расплавишь дыханием лед,
и немедленно все поплывет
в никуда по теченью Оки,
а потом по теченью реки,
у которой притоком Ока…
В стылом небе плывут облака.
ПРОЗА
Роман Сенчин «Проводы»
Рассказ
Война всегда отбирает самое дорогое: отца у детей, любимого мужа у женщины. К этому невозможно подготовиться, это всегда – вдруг. И вот мужчина, защитник семьи, уже наполовину в другом измерении, точно растворяется. А что делать женщине? Готовить проводы, изо всех сил позволять себе эту «бабскую» радость – заботиться, хозяйничать, суетиться по дому. Что делать женщине? Убеждать себя, что это всего лишь командировка. Считать ложки и тарелки, думать про пододеяльники, тёплые носки и необходимые в дороге мелочи. Следить, чтобы не дрожали голос и руки. Почти уговорить на дезертирство. И всё же отпустить – за грань их маленького мирного пространства – в неизвестное нечто, которое пусть окажется и правда всего лишь скоротечной «вахтой».
…русский человек сам родину создавал. Нет у русского как таковой изначальной родины, он из какой-то крохотной точки шагнул и пошёл. И не от хорошей жизни вот так шёл и шёл – лупили его, шкуру сдирали в Москве, в Новгороде, в Рязани, и он уходил. Без всего, с мешком семян на спине. Это потом государство придумало, что сначала казаки шли, купцы. Нет, простые люди. Духоборы, старообрядцы, толстовцы, некрасовцы разные, да и просто, кто жить хотел, землю пахать, детей рожать.
Надя Алексеева «Полунощница»
Роман
Дебютный роман Нади Алексеевой – выпускницы Creative Writing School – со вступительным словом её педагога Ольги Славниковой. (Окончание публикации в следующем номере.) Сердце романа – удивительный Валаам, пронизавший собой несколько эпох и уже, кажется, дышащий вечностью. На его фоне – несколько трудников – как водится, очень разных, прибывших на Валаам каждый со своей трещиной в душе и жизни.
Минуя красивое белое здание с зелёной крышей, где обитали монахи, старуха провела их ближе к воде, в низкий домик. Дорогой говорила, что вот раньше были чудотворные образа, пока при Советах всё не растащили. Теперь пишут красиво, но святые беспомощные. Она сама деревенская, из Видлицы. Её пра-прадед видел, как из стены, за левым клиросом, отделяясь от живописного образа, выходил Николай.
Засыпая, Павел посмотрел на Валаамскую. Ну, я приехал, что дальше? Он сейчас и вспомнить не мог, как, зачем, спустя тридцать лет после того, как родители разбились на «Победе», ему захотелось восстановить машину. А сколько он искал тот самый, дымчатый оттенок, который помнил? Теперь вот баба Зоя снится. Ладно бы ругалась: не так похоронил или не попрощался. Но она появляется над серой водой и говорит про остров Валаам. Она далеко, только название и слышно. Павел подходит ближе, ближе, а вода вокруг замерзает, каменеет, он в ледяном колодце, на дне, а наверху мелькают тени.
Глеб Гаранин «Шутки и шибболеты»
У каждого периода жизни есть свои отличительные знаки, «маячки». Свои образы, ассоциации, воспоминания. Вот они несутся качельками из настоящего в прошлое, а из прошлого – еще раньше, в самое детское детство, а потом опять – сюда, ближе к тебе взрослому (хотя взрослый ли ты на самом деле?). Никогда не рано и никогда не поздно чувствовать и запоминать этот мир до самых мелочей (а их, как известно, не бывает). И всегда рядом с тобой окажутся друзья – их немного, совсем горстка, но они – примета каждого отрезка твоей жизни, примета самой жизни, её лучи – а может, и твои тоже?
Они встали у окна, закрыли левые глаза и посмотрели на солнце через стекла.
- О, видишь? – Погода. – Оранжевое – это луна?
- Нет, оранжевое – это солнце, а…
- А.
- …а черное, сверху, - это луна, она…
- Ага.
- …закрывает солнце. Видишь, такой получается горизонтальный серп.
- Вижу, вижу! Как луна в Египте.
- Да!
Небо через стекло – черное, исчезла вся фактура, а солнце оказалось таким маленьким. Все, что она видела, через стеклышко, было картинкой, а когда затмение кончилось и они выбросили осколки, квартира преобразилась, на какие-то минуты стало видно настоящее, из чего состоит то, что попадет в память, пока не окаменеет.
Антонина Малышева «Дом кукушки»
Рассказ
Маленький рассказ о детских мечтах и о том, что после себя оставляет Время и что оно всё-таки сохраняет. У каждого из нас наверняка найдётся воспоминание из совсем «зелёных» лет о каком-нибудь загадочном месте, облечённым в детские легенды. Проходишь мимо – и трепетно, и волнующе: наверняка что-то там о тебе знают, всю твою жизнь, всё твоё прошлое и будущее – пусть даже это «невидимая» кукушка, которая, конечно же, на самом деле божество. А когда Время разрушает фантазии, благодаришь его, что оно хоть что-то оставляет на память, хоть бы и «оранжевую дужку от тёмных очков» - крохотный, но по-солнечному яркий привет из сказочного детства.
…А кукушка – невидимка: есть только ее голос, она знает, сколько мне лет жить осталось. Я считаю, и все выходит 24 – но, может, она предрекает не смерть, а перемены: в обозначенный год, например, выйду замуж.
Кукушка обещает, что мы станем ужасно взрослыми. А мы тогда построим сами себе по даче. Вечерами мы чертим планы будущих участков. Собирая малину на вареники, мы обсуждаем проекты в мельчайших подробностях. На наших дачах будут и качели, и бассейны, и раскидистые сады, и даже прозрачно-деревянный дворец кукушки поблекнет перед их величием.
Георгий Панкратов «Улитка»
Рассказ
Когда тебе шесть, ты можешь всё – зажигать прикосновением лампочки, приманивать к ладони монетки, упавшие в воду… И пусть это не вполне чудо, скорее – умелый фокус, но для тебя тогдашнего это самое что ни на есть чудо, какая-то тайна бытия, истина, ведомая тебе самому. Что с тобой станется через тридцать лет? О чем будут все твои сожаления, все надежды? Только о том, чтобы снова уметь эти крохотные чудеса, снова понимать себя и мир, быть с ним единым целым. Цепляться, точно крохотная улитка на остром листе, чтобы не упасть, не утонуть, во что бы то ни стало. Может быть, всё в этом мире неслучайно? Может быть, тебе действительно подадут ободряющий знак – ожидаешь ты его или нет.
Будто впившись в лист всем существом своим, сросшись с ним, на самом краю, на самом остром кончике она будет мотыляться во все стороны, каждый миг готовая сорваться, полететь в траву, под ноги мне, на мостик, в воду. Но удержится, не упадет. Я простою так долго, наблюдая. И лишь потом зажжется во мне, как та лампочка:
«Держаться. Держаться изо всех сил. Чтобы не сбросило. Цепляться. Когда все силы природы, силы судьбы, жизни – стремятся избавиться, отшвырнуть далеко-далеко. Держаться. Вот единственный доступный шанс. Единственная моя сила».
Дмитрий Данилов «Пустые поезда 2022 года»
Серия поездок
Очерки о впечатлениях от железнодорожных поездок по небольшим маршрутам: Бологое – Осташков, Псков – Дно, Адлер – Сухум – Адлер, Подольск – Нахабино – Курский вокзал, Владимир – Тумская, Кисловодск – Тихорецкая, Москва – Савелово – Углич – Савелово – Москва, Москва – Иваново – Кинешма – Иваново – Москва. Интересно, что впечатления автора – не столько от мест, сколько именно от поездок, поездов, попутчиков, станций: все они разные, все живые, со своими особенностями и приметами. (Другой мотив — болезнь и смерть матери рассказчика.) Все и всё – Россия.
Наступило блаженное состояние, ради которого (в том числе) стоит ездить на вот таких поездах по вот таким малодеятельным железным дорогам. Состояние, когда тебе на какое-то время становится все равно. Когда так называемая «реальная жизнь» ослабляет свою мертвую хватку, когда тебе становятся безразличными «новости» и «события», когда ты понимаешь, что «все ничего» и что все заботы не стоят чрезмерных забот.
И еще понимаешь, что вот в этих местах, которые ты сейчас проезжаешь, никогда ничего не изменится. Что бы ни случилось в так называемом «Большом мире», здесь, на станции Карамышево, на платформе 626 километр, на станции Вешки все всегда будет так, как сейчас, не изменится и не произойдет ничего. И понимание этого простого и одновременно чудесного факта «наполняет наши сердца неизъяснимым блаженством», если воспользоваться словами мудреца Пелевина-старшего.
ФИЛОСОФИЯ. ИСТОРИЯ. ПОЛИТИКА
Вадим Полонский «“Модерная классичность”, или Русская литература в диалоге с миром»
О месте русской литературы в международной культуре – месте очень значимом и довольно уникальном, как и подобает подлинному феномену. При этом внимание акцентируется не просто на русской литературе, а на её культурном диалоге с миром. Директор ИМЛИ Вадим Полонский рассказывает об особенностях этого диалога на примере «Писем русского путешественника» Николая Михайловича Карамзина.
До Карамзина путешествующий за границу россиянин – это либо тот, кто послан Петром и его наследниками учиться наукам и ремёслам, либо осторожный дипломат; либо ветреный щёголь, просаживающий в злачных углах Пале-Рояля нажитые с российских имений капиталы; либо «стародум» вроде Фонвизина, окидывающий западные «псевдокрасоты» отстранённым скептическим взором. <…> И именно Карамзину предстояло решить очень важную культурную задачу: дать собственно литературную транскрипцию тому типу личности, что играет своими ролевыми масками, подчиняя их единой доминанте, глубинной цели. Цель же эта – запечатлеть свою идентичность как носителя новой русской культуры через познавательное освоение иного – зарубежного – опыта, через самоопределение по отношению к нему.
ОПЫТЫ
Павел Глушаков «Лютня Баха»
Из записной книжки
Избранные фрагменты из записной книжки постоянного автора «Нового мира» Павла Глушакова. Заметки касаются не только искусства и литературы, но и «мелочей жизни», на которые человек редко обращает внимание: состояния природы (причем Глушаков видит окружающий мир очень поэтичным, одухотворённым, живым), «зацепивших» случаев, впечатлений от людей, оговорок, интересных заголовков и так далее.
Чайник, повёрнутый носиком к зеркалу, был похож на смот+рящего в своё отражение слона, горделиво поднявшего хобот, но сзади это вылитый поросёнок с носиком-ручкой.
После знойного дня на закате чуть ощутимо подул ветер и коснулся лица, как будто незрячий человек.
Литературовед иногда тянет попробовать свои силы в литературе. Это как после долгих исследований ихтиолог превращается в рыбу.
Неспешная речка – тихая лирика. Пришла женщина полоскать белье – эстрадное представление.
Ночью играет лютня Баха. Бах на лютне играет в ночи. Ночь играет на лютне Баха.
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Андрей Ранчин «От мистерии к балагану: “Шествие” и “Представление” Иосифа Бродского»
Ценителям творчества Бродского давно ведомо, что его поэзия подчёркнуто монологична. Автор статьи же обращает внимание читателя на два «бродских» поэтических шедевра, которые выбиваются из концепции монолога – это «Представление» и «Шествие». «Изюминка» обоих произведений – многоголосица, обилие персонажей и в связи с их разнообразием – разноформатная стилистика речи – словом, постмодернизм во всей его красе. Андрей Ранчин подробно рассматривает значение и происхождение образов поэм, созданных в ключе карнавальной эстетики с элементами фарса, балагана, средневековых мистерий, а также темы, которые затрагивает Бродский в «Представлении» и «Шествии» сквозь театрализованную поэтику этих текстов.
РЕЦЕНЗИИ. ОБЗОРЫ
Владимир Губайловский «Смысл соли»
Рецензия на книгу Александра Иличевского «Из судового журнала»
Новый сборник Александра Иличевского состоит из небольших рассказов и поэм, по форме постоянно переплетающихся, так что поэзия становится прозой, а проза – поэзией. Отдельное внимание в рецензии посвящено рассказу «Сорок шесть», занимающему центральное место в книге и, по сути, объясняющему концепцию всего сборника. Размышление о соли – тоже центральное. «Вы – соль земли», – говорит Христос. «Соли много. Это слеза – первый оптический инструмент. Это пот пустыни. Это лёд и снег. Это горький раствор каспийской и черноморской воды. Или Тихого океана в Сан-Франциско.
Соли мало. Её не хватает этому миру. У него начинаются судороги. Соль надо рассыпать».
Соль – это и поэзия, конечно, как откровение миру. «Я думаю, лирическая поэзия, эпическая поэзия – они сходятся устами». Поэтому и не отличить в этой книге поэзию от прозы – может быть, и правильно.
По словам Владимира Губайловского, «вся книга – это фиксация движения, описание точек пространства, которые останавливают непрерывный поток и фиксируют его в наборе букв. Поэт двигается по океану пространства-времени, по Иудейской пустыне. По небу – где катится камень».
А может быть, поэт и есть тот самый небесный камень, rolling stone?
Лев Симкин «Из жизни праведника»
Рецензия на книгу Инны Герасимовой «Марш жизни. О Николае Киселёве и спасённых им евреях»
Книга о подвиге партизана Николая Киселёва, который стал широко известен именно благодаря Инне Герасимовой, некогда директору Музея истории и культуры евреев Беларуси. В 1942 году он сумел вывести из тыла вермахта за линию фронта более двухсот еврейских семей из Долгиновского гетто, преодолев 700 километров! Если бы не исследования Герасимовой и обнаруженные ей официальные документы, люди вряд ли поверили бы, что такое в принципе возможно. Даже когда Николаю Киселёву было присвоено звание «Праведника народов мира», многие усомнились в его подвиге. В своей книге Инна Герасимова рассказывает не только о событиях сороковых годов, но и о своём исследовательском пути, о собственном подвиге – стремлении доказать достоверность деяний Киселёва – и вот, получилось наконец. Как сказал Павел Полян, «в этой книге исключительно всё, кроме разве что желания горстки беззащитных людей, на которых объявлена смертельная охота, выжить вопреки всему».
Книжная полка Александра Маркова
В июле о книгах рассказывает читателям постоянный автор «Нового мира» Александр Марков. Это: труд Петара Боянича «Провокация: воззвание и право на переворот», книга Анониу Браж Тейшера «Философия саудаде» об эстетизации тоски, «сплина» и одиночества в культуре – в особенности русской, ведь «русская тоска» - это своего рода «изюминка» нашей литературы, Франц Фанон «Чёрная кожа, белые маски» о зле колониализма, Макс Фридлендер «От Ван Эйка до Брейгеля: Этюды по истории нидерландской живописи», Ленарт Шкоф «Сёстры Антигоны: О матрице любви» о женщине, её самостоятельности, её призванию дарить жизнь и любовь, О. А. Шор «Мнемология» – философия и богословие памяти и забвения, О. А. Штайн (Братина) «Введение в философию образа».
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЛИСТКИ
КНИГИ
В июльском номере аннотируются книга Алексея Алёхина «Варенье из падалицы», представляющая собой фрагменты из записных книжек поэта; сборник эссе, статей и очерков Станислава Минакова «Вино с печалью пополам», основная тема которых – русская поэзия, её особенности и судьба; Собрание сочинений в двух томах Александра Сопровского.
ПЕРИОДИКА
Главный редактор «Нового мира» Андрей Василевский обозревает всякие интересные материалы современных СМИ, в числе которых – «Юность», «Пироскаф», «Формаслов», «Знамя», «Нож», «Иностранная литература», «Коммерсант Weekend», «Год литературы», «Горький», «Prosodia», «Звезда», «Лиterraтура», «VATNIKSTAN», «Семь искусств», «Урал», «Новая Юность», «НГ Ex Libris», «Учительская газета», «ПИР».
Например:
Владислав Отрошенко. «На свете есть много других, вполне безопасных досугов, кроме литературы». Беседу ведет Шевкет Кешфидинов. – «Урал», Екатеринбург, 2023, № 4.
«Интервью – это травма для скрытного существа, которое сидит в писателе. Литература проистекает из глубинного „я”, которому вредно, как и лохнесскому чудовищу, всплывать на поверхность. Вредно быть рассмотренным, сфотографированным, изученным. Интервью предполагает зондирование или эхолотирование этого глубинного писательского существа, у которого хорошо получается только одно – писать. Саморефлексия, самоосмысление, прояснение собственной писательской природы (неизбежные спутники интервью) оказывают негативное воздействие на пишущее существо и требуют впоследствии самолечения, которое состоит в забвении всего наговоренного в интервью, в возвращении к спасительному невежеству относительно самого себя. После каждого интервью необходимо время, чтоб знание о себе снова оказалось укрыто, как поется в песне про Штирлица, „большими снегами”».