СТИХИ
Наталия Черных. Новая эра милосердия
Предновогодний выпуск журнала открывается стихотворной подборкой с говорящим – в контексте наступающего года – названием. Под ним – поистине милосердные стихи, в которых рефлексия о себе (в контексте очень личного времени) сопрягается с поиском места в вечности, а воспоминания о юности и знакомом каждому из нас быте, – уходят в космос («медленно в медное небо, // в зелень медную, в купорос полночный»), в томительное ожидание грядущего в мир Бога.
Привычка глаз – Господь идет с овечкой,
босые ноги в ранах и грязи.
Привычка слуха – ожило сердечко,
когда сама у смерти на мази.
Но бог, который шумен и неистов,
чьи волосы белы, а ноги – пламя,
пугает полуверков пацифистов
и убивает сразу, а не ранит.
Но бог, который залпом установки
идет по городам войны и мира
опаснее урановой головки,
не нужен миру в роли командира.
А только тот, что с посохом и хлебом,
над прокаженным или над глухим.
Но есть один, и он грознее неба,
и только этот бог непобедим.
Когда бы полнота видений вышних
мне свойственна была, мне не было бы странно
увидеть строй антихристовый хищный
и внять изнеможенью Иоанна.
Но я порой внимаю шуму вод
и радуюсь испорченной погоде.
Держи что есть. Он близко и идет.
И будет ночь как день при этом ходе.
Ольга Сульчинская. Закатные ангелы
Эти стихотворения не просто прочитываются, они словно сами собою пропеваются: столько растворено здесь фольклорных мелодий и мотивов. Вместе с народными образами к читателю приходят маленькие чудеса и свободные, будто ангелы, воспоминания из детства: то, во что когда-то так легко верилось. То, что еще может сбыться и непременно сбудется.
в розовом небе закатные ангелы
хочешь и ты летай
в детстве меня возила в Палангу
мама искать янтарь
а я там впервые увидела
девочку с серьгами в ушах
длинной юбке цветастой шали
босые ноги в пыли
я удивилась
как это ей разрешили
мне такого не разрешали
море сквозило вдали
Григорий Медведев. Свет уходящий
Поэзия традиционной, классической формы, но при этом – более чем самобытная, наполненная живыми образами одухотворенной природы, пропитанная интересом и любовью к случайно (или все же не случайно?) встреченным людям. Окружающий мир вполне можно распознать, и он охотно приоткроет свои загадки: захотеть бы всмотреться.
Ветшает ограда,
и к морю нисходит лоза,
но вдоволь ни винограда,
ни моря уже нельзя.
Бесстрастной природе,
как женщине, не надоест
тот вечный, в полудремоте,
тебя отвергающий жест:
толкнет, но зацепит,
царапнет шутя коготком,
за что укорять – за щебет
о каждом и ни о ком?
О мякоти виноградной,
о всякой скорлупке рябой
блаженный ее невнятный
во сне разговор с тобой.
Даня Молчит. От сердца до неба
Первая публикация студентки Литературного института им. А. М. Горького, ученицы педагога, поэта и переводчика Виктора Куллэ. «Изюминка» этой поэзии – билингвальность: творя по-русски, молодая поэтесса всей душой любит родной белорусский язык и способна легко «переключаться» – внутри стихотворения – на родные слова. Отсюда – и собственный неповторимый стиль, и лингвистические игры между родственными языковыми пластами, и особая «чуткость» стихотворений: их тревожная, чуть ироничная атмосфера. Поэзия Дани Молчит осторожно вслушивается в мир большого города – давно превратившегося в специфическую экосистему. Человек в этом мире оказывается между небом и землею, он словно подвешен на тонких нитях, которые ему выткали мойры.
Кажется, снег, а присмотришься – мелкий песок.
Мы застряли в песочных часах, по колено в сугробе.
Но секунды ссыпаются,
время скользит из-под ног –
толкает на самый край ледяной утробы.
Я просыпаюсь. С тревогой смотрю на часы:
время на месте. Мне кажется, будто с упреком
ты глядишь на меня
по ту сторону стрелок и цифр.
Тебя третий год перемалывают шестеренки.
Я – от сердца до неба – пронизана нитью мойр.
Колючая пряжа дрожит, как струна, под кожей.
Мне – неуютно, мне – холодно снежной зимой:
в вое метели
мерещится лязг
ножниц.
Сколько секунд накопилось внутри меня!
Кажется, свет, а присмотришься – снежные хлопья.
Вниз головой
полечу на изнанку дня –
в космос, распахнутый
в яростном звездном вопле.
Светлана Михеева. После Одиссея
Первая публикация сибирского автора в «Новом мире». Вечное плавание и вечное возвращение – сюжет близкий и родной каждому мыслящему человеку на протяжении столетий. Здесь можно почувствовать и воздушную связь с «Улиссом» Джойса – с одной стороны, и с циклом «Колыбельная для Одиссея» Ирины Ермаковой – с другой. Однако «Одиссея» Михеевой обладает собственной, уникальной атмосферой: глубоко рефлективной, созвучной нашему времени, и одновременно – вневременной, хрупкой и очень личной.
Взрытая битвами степь или берег,
обложенный телами,
как данью,
розовое мясо общаги, серое вещество
бывшего магазина –
ужас является нам разноцветной картинкой,
что сменяется сразу другой,
переводя потрясенье в привычку.
Мы выгуливаем ее, питаем впечатленьями,
мучаем сентиментальными шарадами.
Ну а если спросить: кто из нас,
о войне говорящих,
готов в очи ей заглянуть?..
В мелком дрожаньи листвы,
в пятнах света на чистых столах,
в нервном блеске стекла от разбитых стаканов –
бурей его принесло по волнам беспредельного моря –
азбукой Морзе выныривают сигналы:
«я возвращаюсь домой», «я возвращаюсь домой».
Я возвращаюсь домой.
Александр Климов-Южин. Жизнь за поворотом
Стихи-воспоминания, своеобычные словесные фотоснимки любимых людей и родных пейзажей, теплые фрагменты прошлого. Та самая светлая ностальгия, которая вселяет надежду на будущее и веру в не напрасное настоящее.
Как денежка за половицу,
за горизонт скатилось солнышко;
смеркается, и вечер длится,
и не испить его до донышка.
Пчела с нектаром возвращается,
ночует толстый шмель в люцерне,
и ночь, похоже, начинается –
темно и гулко, как в цистерне.
Она в июле скоротечная,
проглянет розовой полоскою,
расплескана по глади веслами,
за соснами заря заречная
Мрак тяжелеет обескрыленно,
(что ж, утро мудренее вечера),
и я меняю покрик филина
на стрекот раннего кузнечика.
Владимир Рецептер. На примете у дней
Лучшее, что может быть взято у любимого Пушкина (автор, как мы знаем, еще и многолетний исследователь творчества великого поэта) – это органическое сочетание философской лирики и живого, ясного языка. Тут слышится: поэт не «молвит» читателю свысока, но говорит с ним как с равным, спустя столетия. Стихи о нетленном, о наболевшем, о самом важном.
Количество новых поэтов так велико,
что они никак не переходят в качество;
ни один из них не знает вкуса клико,
и все они заподряд – плохоскрытое «ячество».
Акын – тот, кто один, а они толкутся, мыча.
Здесь нехватка ума, как настоящей водки.
Все их недостихи – мешковина, а не парча,
застрявшая в переговорной глотке.
Время – бремя войны, а они – хоть бы хны.
Господи, сбереги от шелухи и пыли.
Толпа никогда не знает чувства своей вины.
Господи! Сделай так, чтобы их не убили.
ПРОЗА
Юрий Буйда. Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками
Рассказы
Небольшие рассказы Юрия Буйды – это целая галерея удивительных людей: как часто случается в жизни, на первый взгляд совершенно обыкновенных и даже невзрачных, но присмотрись, прислушайся, почувствуй – и вот «краснорожая бабища» превращается в чарующую одалиску, вздорная недалекая «старая дура» бабаня – в святую, далеко не красавица – в настоящую нимфу, а через тяжелых, мрачных, с темной душой мужчин открывается Бог – или какая-то важная Его часть, пробуждающая веру.
…Иногда толстые губы ее начинали шевелиться, когда выступал хор, исполнявший «Полюшко-поле» или «Марш коммунистических бригад».
И вдруг что-то случилось.
Мужчины, сидевшие рядом с нами, впереди и в других рядах, стали оборачиваться, а кое-кто даже приподнялся, чтобы лучше разглядеть – я проследил за их взглядами – Великую Надю. Она не сделала ничего такого, чтобы привлечь к себе внимание, – просто потянулась, чуть-чуть изогнув могучий стан и подавшись грудью вперед, а мышцы лица утратили обычную неподвижность. Но этого оказалось достаточно, чтобы все изменилось. Огромная краснолицая бабища на несколько мгновений превратилась в томную одалиску, воплощение свободы, легкости и соблазна.
Длилось это, повторяю, всего ничего – секунды, многие, думаю, даже не поняли, что произошло…
Сергей Кубрин. После жизни
Рассказы
Персонажи Сергея Кубрина удивительно живые, существуют прямо бок о бок с читателем, дышат, чувствуют, сомневаются. Потерявший память Лева, получивший сразу две возможности: принять себя таким как есть, или прожить «хорошим человеком», уверовав в придуманную друзьями биографию. Друзья, встречающие товарища «после жизни» и сами размышляющие о том, как оно будет – «там». Попытка переписать заново собственное житие, посмотреть на себя то со стороны, то изнутри – разве не знакомо?
Белкин освободился и шаг назад сделал. Ему бы вперед, к новым свершениям, а он обратно. Вот она – жизнь-то новая. Да нет же, старая милей.
На мосточке подвесном долго не удержишься. А все равно податься некуда. Там речка под ним бежит – убежать не может. И Белкин в небо смотрит, будто не видел ни разу.
Мы ему – Лева то и Лева другое. А Лева молчит, никак не насмотрится. Опять зарядили, какой он человек – значительный и сколько всего успел за свои молодые годы…
Белкин оставил небо, на каждого из нас посмотрел. Я ему улыбался, Толик ему – кивал, Жанна с кондитерской фабрики – ничего, да всю себя.
Прорвался долгий сентябрьский дождь. Лева заплакал вместе с ним. Я никогда не видел плачущего Леву, и сейчас отвернулся и не смог.
О чем они говорили, его слезы, что хотели сказать.
Алиса Лоскутова. Приходские
Рассказы
Первая публикация автора в «Новом мире». Рассказы о тех самых «несвятых святых», по людским меркам странных, невзрачных, даже отчасти юродивых – и тем более близких к Богу, а стало быть – истинно прекрасных и чистых душой. Таким открывается самое важное, самое красивое в жизни – и это красивое они, как умеют, стремятся передать ближним и дальним. Тут-то и выяснится, насколько человек умеет быть благодарным Богу и чутким к Его знакам и дарам.
И тут Люба запела – с детства непослушный и шепелявый язык заменили ей десятки медных и звонких. Переплетенные тросы поддаются звонарке как собственные голосовые связки. Колокольня придерживает, высоко возносит свою маленькую хозяйку и, кажется, ластится к ней, гулко поскрипывая и мурча. А колокола курлычут, выпевая всю боль и укромную радость ее сердца.
Однако группа экскурсантов истолковала Любину песню превратно, как и ее речь.
– Куцо больно… Не пробирает.
– Да-а, не торкает.
Но дело тут уже не в Любе.
Алена Лонкина. Сансара
Рассказ
Дебют студентки второго курса Литературного института им. А. М. Горького в «Новом мире». В небольшом предисловии Павел Басинский отмечает, что Лонкина – «писатель со своим голосом, своей интонацией и даже своей темой».
Пронзительный (и совершенно нестуденческий, а взрослый и зрелый) рассказ о возможности заурядной женщины однажды точно пробудиться и почувствовать себя – Женщиной – и еще о том, как самые близкие, самые родные люди почти профессионально душат и убивают все самое прекрасное, самое высокое и благородное, что в нас есть. Трогательная и до физической боли горькая история, и так хочется надеяться, что с девочкой Юлькой, дочкой главной героини, не повторится материнская история, как это, увы, слишком часто случается.
Заправляя горло, Анна Петровна вдруг подумала, как легко победить мать. Странно, что она не пробовала раньше. Это было – как перешагнуть соседский мусор. И все потому, что появился Он. И ждал ее в парке с двумя стаканчиками кофе и кроссвордами.
… Впервые она с удовольствием заметила, как мать выпучила глаза на ее дерзость и улыбнулась про себя. А потом отвернулась к зеркалу. Там, близоруко прищурившись, ее разглядывала миловидная женщина с заколотой набок челкой, которая раньше прятала такой же миловидный лоб и с подкрашенными миловидными губами.
… – Ну какие дела, Ань? Ну чего ты удумала? Не нужна ты ему, мать свою послушай…
– А я всю жизнь тебя слушаю. Может, из-за этого у меня и жизни своей нет. А теперь вот будет.
Александра Брут. Гайрат
Рассказ
Еще один персонаж в декабрьскую галерею странных и чистых душой, юродивых и непонятых. В атмосфере девяностых и самой что ни на есть базарной бытовухе такие люди – редкость, они и сами про себя мало что понимают. Только чувствуют красоту мира, в котором живут. И людей рядом. Таков Гайрат – самый обыкновенный торгаш – и самый необычный и чуткий человек – по крайней мере в крохотном пространстве овощного рынка – маленького государства со своими правилами.
На земле весь воздух. И небо высокое, солнце хлопковое – вообще бы не выезжал. Весь день, с февраля по декабрь, занят. Январь отдыхаешь, проращиваешь семена. Хоть каждый день разводи костер в железной бочке, бросай картошку, поправляй тяпкой угли. По памяти, в темноте, срывай огурец и ешь вприкуску. Спать можно здесь же – вот ведь, сам построил домик, два на полтора. В голове – лопаты, брус. Занозы в спине от соломы. Ребристая, с зеленцой ночь – крышу собирал из остатков поликарбоната, и звезд не видно, но чувствуются: есть. С улицы – треск и покачивание деревьев.
Полина Михайлова. Каштановое варенье
Рассказы
Два невероятно теплых, как печеные груши или каштановое варенье, и до слез и сжавшегося в комок сердца пронзительных рассказа. Первый – о Встрече и понимании того, что смерти не существует, второй – о разлуке и маленькой смерти двоих еще живых людей, которая происходит, когда насильно разрывают единое целое: любовь, семью, дом.
Тая съежилась. Визг мешал им с бабушкой. Они говорили не так, как «общаются» покойник и живой, покойница и живая: они говорили по-настоящему. Бабушка не умерла для Таи. Она жила в этом вечном «Москва – Брянск», «Брянск – Москва», неизменном в Таниных буднях; жила у Таи под кожей.
– Срам какой – не плакать! – продолжал тонкий, как скрип металлических колес, сопрано.
– И действительно, Тая, - присоединился к скрипу махровый папин баритон, - это неуважение. К себе, к бабушке.
Владимир Козлов. Царь-Пушкин
Черновик пьесы в двух действиях
«Дворянин всегда должен быть готов отстоять свою честь. Унижений я не приму даже от государя». Вечная еще со времен античности проблема поэта и власти, свободы и умения приспосабливаться, «прислуживаться». Прогремело восстание декабристов, верные друзья Александра Сергеевича – сосланы или казнены. Примириться, «прогнуться» под волю царя немыслимо для поэта, но ведь и Василий Андреевич Жуковский поэт, и от своей мудрости и нажитого при дворе опыта он проповедует «милость государя к падшему», потерпеть, не усугублять, промолчать… Так где истина? Как поэту сохранить достоинство и при этом остаться в безопасности?
Пушкин. А как ты хотел? Ты допускаешь, что я буду стоять перед человеком, который может раздавить меня кратким распоряжением, без…
Жуковский. Человеком?
Пушкин. А кем?
Жуковский. Нет, с человеком Николаем Павловичем вам разговаривать, может быть, и не о чем. А вот с Государем Российским – есть о чем.
Пушкин. Если он государь, то я поэт. О чем поэту разговаривать с государями?
НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ
Ханс Магнус Энценсбергер. Первое лицо множественного числа
Перевод с немецкого и предисловие Вячеслава Куприянова
Вячеслав Куприянов собрал и перевел новые, еще не публиковавшиеся в России стихи европейского классика и своего друга – стихотворца Ханса Магнуса Энценсбергера. Немецкий поэт прожил очень долгую земную жизнь, которая завершилась в конце прошлого года. Предисловие Куприянова о своем герое – это, скорее, личные воспоминания о мастере как о незаурядной личности, противостоявшей «сытости» западной цивилизации; размышление о человеке-философе, пытавшемся передать своему читателю нравственный ориентир для выживания в современном, запутавшемся в самом себе – мире.
Невероятно
Когда три хромых пилигрима отбрасывают свои посохи,
и епископа схватывает приступ радикулита,
вежливый старичок по соседству душит свою жену,
и на Ближнем Востоке с утра воцаряется мир,
то есть о чем подумать.
Все автоматы кубиков льда в Санта Фе
вдруг теряют присутствие духа.
Два нобелевских лауреата чисто случайно
слово в слово набрасывают одно и то же стихотворенье,
и из пылающих обломков самолета выползает
полностью невредимый весело вякающий младенец.
Тогда мы спрашиваем себя, поймем ли когда-нибудь мы,
кто или что с нами играет в кости.
ИЗ НАСЛЕДИЯ
Сергей Белозеров. В рубахе из сырой травы
Публикация и предисловие Андрея Коровина
Подборка стихотворений к 75-летию провинциального поэта-нонконформиста. В отличие от своих – довольно богемных – современников двух столиц, – этот человек прожил совсем не «громкую» жизнь. Стихи предваряются кратким, живо написанным предисловием земляка и душеприказчика Сергея Белозёрова – поэта и культуртрегера Андрея Коровина.
Не называйте нас поэтами,
Нас – тысячи.
Зовите проще нас поэтому,
К примеру – писчими.
Не окружайте нас заботами,
Бросьте,
Мы, если нужно, заработаем
Права на мрамор и бронзу.
Не за рублями и десятками,
Не за авансами и суточными
Сюда прислали нас, десантников
Из будущего.
Да, от Державина до Пушкина
И до мальчишек неизвестных –
Все до единого запущены
К вам из времен простых и честных.
Никто из нас не возвращается,
Но вдруг, внезапно,
Вы замечали – освещается
Еще на шаг родное завтра.
ФИЛОСОФИЯ. ИСТОРИЯ. ПОЛИТИКА
Дмитрий Марьин «Шукшин и смерть»
Смерть – один из ключевых образов в позднем творчестве Василия Шукшина, она же слишком рано приходит и за самим Шукшиным. Причем, если сначала писатель и режиссер изображает смерть, то потом начинает ее моделировать. Именно моделированию смерти в творчестве (и даже жизни) Шукшина посвящено исследование Дмитрия Марьина, автор обращается как к художественным произведениям писателя, так и к нехудожественным материалам – в частности, письмам, рабочим заметкам, черновикам.
Касательно жизни и творчества В. М. Шукшина тема смерти представляется актуальной как в литературоведческом, так и в культурологическом аспектах, так как сама смерть известного писателя, кинорежиссера и актера, случившаяся неожиданно для всех 2 октября 1974 года в каюте теплохода «Дунай» на Дону во время съемок фильма «Они сражались за Родину», до сих пор сопровождается легендами и слухами в духе конспирологии. Более того, смерть – один из ключевых образов в творчестве позднего Шукшина. Из 22 его рассказов, опубликованных в 1973 – 1974 годах (последний год жизни писателя), в 17-ти присутствует образ смерти, в 5 – больницы, которая в семиотике Шукшина тесно связана со смертью. К теме смерти Шукшин не раз обращается в своих письмах 1972 – 1974 годов к друзьям и знакомым.
ЮБИЛЕЙ
КОНКУРС ЭССЕ К 220-ЛЕТИЮ ФЕДОРА ТЮТЧЕВА
Подборка лучших эссе о творчестве Федора Ивановича Тютчева, отобранных редакцией «Нового мира» в рамках конкурса к 220-летию поэта. В подборку вошли работы студентов Литературного института им. А. М. Горького, научных сотрудников, историков, журналистов, поэтов, писателей, культурологов.
На первый взгляд это может показаться удивительным, но в лирике Тютчева упоминаний насекомых крайне мало – гораздо меньше, чем у его современников Некрасова и Фета. И даже меньше, чем у его предшественников – Пушкина и Лермонтова. Дело здесь не только в относительно небольшом объеме стихотворного наследия поэта (такая связь нелинейна, что подтверждает пример того же Лермонтова). Но и в самом характере его творчества – тяготеющего к масштабированию и обобщениям, уходу от чрезмерной детализации и всяческих «мелочей». До ничтожных ли букашек поэту, когда он говорит со светилами и расшифровывает узоры мироздания? Прав был знаменитый советский литературовед Н. Я. Берковский, когда писал, что «Тютчев как бы тяготился своей бытовой оболочкой», «он сбрасывает с себя все, что могло бы умалить его». Тем не менее кое-какие упоминания насекомых в лирике Тютчева имеются. (Иван Родионов)
Дмитрий Полищук. Колокольный звон стихотворения “Вечер” Тютчева
Подробный литературоведческий разбор тютчевского стихотворения «Вечер» с точки зрения звукописи и ритмики с акцентом на особую художественную задачу поэта – передать звуковой составляющей, рифмами, метрикой и мелодикой текста колокольный звон. «Можно сказать, что со своей звуковой стороны весь “Вечер” – это колокольный звон, услышанный в реальном и воображаемом пейзажах».
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Наталия Азарова. Что закопано в “Дон Кихоте” и не раскопано в переводе
Еврейская составляющая Сервантеса
Традиционно читатели и исследователи прочитывают «Дон Кихот» Сервантеса в контексте европейской культуры, часто и не подозревая, что испанская культура взращена далеко не только Европой. Почти тысячелетие Испания являла собой синтез арабской, романской и еврейской культур. В статье высказывается версия о том, что сам Сервантес мог принадлежать к так называемым конверсам – обращенным в христианство евреям. В статье Наталия Азарова рассказывает, какие следы оставила еврейская культура в романе и анализирует наиболее известные переводы, сопоставляя их друг с другом и с сервантесовским оригиналом.
РЕЦЕНЗИИ. ОБЗОРЫ
Кирилл Ямщиков. Никогда не возвращайся в прежние места
Рецензия на роман Эдуарда Веркина «снарк снарк»
Внутри каждого детского писателя, как правило, есть свое темное начало, «оборотничество» – стоит вспомнить хотя бы Даниила Хармса или Роальда Даля. Не исключение в этом случае и наш современник Эдуард Веркин. Хорошо о нем сказано в рецензии: «Веркин – не столько фантаст для растущих детей, сколько утешитель для невыросших взрослых». Тьма и сумрак книг Веркина естественны, как и у Стивена Кинга, например. Кстати, как и у Кинга, веркинские персонажи именно через эту тьму и мрак приходят к пониманию себя и жизни.
Условный городок Чагинск Веркина – «гиблое место», где царствует так называемая «хмарь» (очень вспоминается «прорва» в «Убыре» Шамиля Идиатуллина). Городок сам по себе уже становится проклятием, убийственным местом (помните провинциальные Дерби или Салемс-Лот у Кинга? а еще вспоминается Город Зеро в одноименном фильме Шахназарова). «Чагинск бесконечен как любой кошмар, и мысль о побеге тщетна еще в зародыше». В рецензии Кирилл Ямщиков рассказывает о возможном происхождении образа этого страшного городка, о том, какие люди его населяют и какой мир они творят.
Иван Родионов «Times New Roman: Новый Пелевин как инструкция к апокалипсису»
Рецензия на роман Виктора Пелевина «Путешествие в Элевсин»
«Путешествие в Элевсин» – третья книга, действие которой относится к «баночной вселенной» – новому миру Виктора Пелевина. Автор рецензии анализирует возможные причины прохладного отношения читательской аудитории к новому творению Пелевина. Вероятно, одна из них – то, что «Путешествие в Элевсин» внезапно почти не обладает типичными «пелевинскими» свойствами: нет здесь и свойственного автору юмора, и буддистских мотивов, и вообще колорита восточной мистики.
Гораздо интереснее образ Рима, тоска по античности и подчеркнутая литературоцентричность в романе – на этом и делает акцент Иван Родионов в рецензии, отмечая как основную особенность нового романа Пелевина, ради которой и стоит прочитать книгу.
КНИЖНАЯ ПОЛКА ДМИТРИЯ БАВИЛЬСКОГО
Новая подборка книг от Дмитрия Бавильского посвящена интересной теме – искусству, а точнее – художникам – и не только их творчеству и интерпретации оного, но и личностям, удивительным биографиям.
Итак, в декабре на книжной полке Бавильского: книга Евгения Штейнера «В пучине бренного мира: Японское искусство и его коллекционер Сергей Китаев»; мемуары челябинского художника Константина Фокина; книга Элеоноры Шафранской «Усто Мумин: превращения» о воронежском художнике Александре Николаеве, после перехода в ислам писавшем под псевдонимом Усто Мумин; исследовательская работа Лутца Кепника «О медленности», посвященная замедленным или намеренно затянутым съемкам в кинематографе; книга архитектора, сценографа и музейного оформителя Калума Сторри «Музей вне себя: путешествие из Лувра в Лас-Вегас»; работа искусствоведа Сальваторе Сеттиса «“Гроза” Джорджоне и ее толкование. Художники, заказчики, сюжет»; еще три книги о музее – Ксения Сурикова «Музей. Архитектурная история», Марина Девейкис «Возникновение музеев и культура Петербурга на завершающем этапе Российской империи», Фрэнсис Хаскелл «Эфемерный музей. Картины старых мастеров и становление художественной выставки» и работа Сергея Зенкина «Imago in fabula: Интрадиегетический образ в литературе и в кино», посвященная роли образов произведений искусства в текстах и кинематографе.
СЕРИАЛЫ С ИРИНОЙ СВЕТЛОВОЙ
Ноев ковчег
В новом выпуске Ирина Светлова рассказывает об американском сериале «Бункер» (или «Укрытие»), частично основанном на прозе Хью Хауи. Перед зрителем постапокалиптическая утопия, персонажи которой находятся в абсолютном заблуждении по поводу картины мира. Это неудивительно: для них Вселенная – это 144 этажа укрытия-бункера, в котором вот уже более ста лет существует огромная община – а точнее, уже общество, в котором есть определенная строгая иерархия, а сам гигантский бункер порой напоминает самостоятельного и вполне живого персонажа.
Главные герои этого мирка отчаянно стремятся разоблачить ложь, в которой живут их «соотечественники», и через призму их видения показаны все уровни жизни в бункере, начиная с самого «днища», где люди сталкиваются с предельно суровыми условиями жизни. Что происходит с теми, кто все же сбегает из бункера? Чаще всего они попадают в другую ловушку – гигантская темница так просто людей не отпускает.
Пока снят только первый сезон сериала. Героиней второго станет Джульетта – девушка, которой все же удалось выбраться наружу и которая, вероятно, сможет разгадать тайну строительства бункера и его истинное предназначение.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЛИСТКИ
КНИГИ
В декабрьском номере в поле зрения составителя – роман Георгия Панкратова «Севастополист» (фантасмагория из истории альтернативного Севастополя) и роман Михаила Харитонова «Факап» – своего рода фанфикшн, основанный на мирах братьев Стругацких.
ПЕРИОДИКА
В заключительном номере года главный редактор обозревает наиболее интересные публикации из печатных и интернет-источников: «Пироскаф», «Знамя», «Формаслов», «Учительская газета», «Москва», «Волга», «Нож», «Коммерсантъ Weekend», «Звезда», «Дружба народов», «Год литературы», «Коммерсантъ», «Российская газета – Неделя», «POETICA», «Вопросы литературы», «Афиша Daily», «Кварта», «Юность», «Новая юность», «Prosōdia», «Отечественная философия», «Достоевский и мировая культура», «Горький», «Lenta.Ru», «Интерпоэзия».
Например:
Проблема читателя. Отвечают Евгений Абдуллаев, Ольга Балла, Сергей Боровиков, Ольга Бугославская, Александр Ливергант, Александр Мелихов, Николай Подосокорский, Мария Черняк. – «Знамя», 2023, № 9.
Говорит Ольга Балла: «Итак, чтение, прежде всего, дает человеку огромную степень внутренней автономии. Кино жестко подчиняет зрителя себе, своим скоростям, своим ритмам, то же – и даже сильнее – делает и театр с его гипнотизмом непосредственного присутствия; музыка делает это еще более властно (с другой стороны, она все-таки не навязывает слушателю образов, – зато диктует ему эмоциональные состояния, а пожалуй что, даже и телесные. С третьей стороны, она, в силу своей несловесности, содержаний и смыслов чужой жизни в нас не вложит: одни только траектории их движения). Чтение же – давая нам содержания и смыслы – сохраняет притом спасительную дистанцию. Читать можно в любом ритме и с любой скоростью – что бы ни предлагали нам сами тексты».