* * *
Чего мы ждали — мучили друг друга.
Ещё одна, ещё одна зима
прошла.
Лист прошлогодний сохнет,
и к обеду
шуршит, и хочет в трубочку свернуться,
чтобы не видеть новой жизни этой,
как детский плач, бессмысленной и шумной.
Кричит ополоумевшая сойка —
чудным скворцом —
скворцом чудным —
фальшивит.
И глупо и смешно смотреть на это:
природа, нет, не терпит повторенья.
Забыться, оказавшись чуть сильнее
тоски и страха смерти, принимая
всё
безупречно, Господи, безлично —
энергия не больше и не меньше
всё всё
И только ночью думать
о том, что жизнь случайна и нелепа,
о том, что всё бессмысленно и дальше:
о том, какое маленькое небо
и как оно сияет безучастно,
как смотрится в него дурная сойка [другая]
и видит в отражении скворца.
* * *
В поисках волны и молитвы
Идёшь и идёшь
Якорь груди
Моряк сухопутный
Прощание на рассвете
Дождь
И как выстрел
Лязг первого стрекозы-трамвая
Всё
Рассекай материк
Лоснятся степи
Болят как глаза озёра
И ничего не бывает кроме
Памяти —
Зимней птицы
Ландшафт: встреча
I
И к колесу велосипеда
лист случайный
всей душою прилипает.
II
В ноябре остаётся не много добра:
поздних яблок — фонарики,
мягкий подмёрзший шиповник.
По садам (что-то прошлое)
в балку спускаешься —
птица! — оживляет ландшафт
и маячит, как мушка в глазу.
По следам — и — свои оставляешь следы —
робкой памяти светлую мету.
Балка в балку впадает,
дальше и дальше —
в рекý:
и, влекомая долгой разлукой,
стекает, как песня.
III
След размок.
Зов, серебряный, стéпи.
Солнце, разыгравшись к обеду, слепит,
рассыпается всеми твоими слезинками
в поздней моей траве.
Звон переливается в голове,
как грусть — из кувшина.
Ни души вокруг,
лишь в овраге
черёмуха и крушина.
ломкие пальцы
лучи лучи ветки
п р о с т р а н с т в а
зверь осторожный
сердце болит
И надо всем, как водокачка в деревне
ветер
древний,
верный его гранит.
IV
Женщина моя на фоне первого
листопада
брошена как будто.
Вот тропинка: липы, клёны, ясени
и она одна,
одна из них.
Облетают руки,
руки верные,
пиксели, как чешуя, слоятся:
осень, осень — голубое дерево —
только тальк на крылышках твоих.
V
Слишком долго нет солнца,
и глубока тишина.
Оберегал, золотое, — оно обмякло, как яблоко.
Страсти и ревности лишена
эта женщина —
не жена —
шляпка цветка:
сама себе солнце и облако.
Шёлк всех отвергнутых —
тёплая поздняя осень.
Зелень озимая.
Тяжёлый лосиный след.
Как будто мутный стеклянный шар
выпадает из рук,
но остаётся висеть
серый его свет —
как молчанье после случайного секса:
сразу — беззащитна, слаба
— и —
уменьшается, уменьшается,
сжимается
до капли пота, которую смахиваешь со лба.
VI
О поздний свет, таинственный портал —
прореха каждая, куда дроздом летал
рябинником,
а возвращался певчим.
VII
разложив
на составляющие ландшафт
до души
добравшись
вот душа:
годовые кольца
плеск случайных лучей
позднего солнца
из разрыва тяжёлых туч
VIII
…да и потом:
всё это мимесис, как сказал Платон.
IX
Ветер южный, умеренный.
Качается шар одуванчика.
Это я семилетний,
и сумерки,
и большой мной же скошенный луг.
Всё иду по периметру:
всякий вдох у пространства —
движение
духа,
т. е. сверчка, одуванчика,
взмах косы моей,
утро её.
X
Сложное и, как элегия, грустное,
как всякое русское:
дорога осенняя — сумерки — матерьял холста —
устройство листа кленового, липового, дубового
и всякого облетающего листа.
Тает дерево,
тает —
и всё равно сильнее меня.
Прижмусь щекою:
холодный дух зелёного и голубого огня.
Отучившись на человека,
отчаявшись,
час, два —
специально теряешь время.
Становится кроной одуванчиковая голова
и сразу же облетает.
Всматриваешься:
что там, за последним листом?
Слезятся глаза и ничего не видишь.
Тот же круглый, как шар, простор,
из которого никуда не выйдешь.
XI
…отраженья
учиться разгадывать,
будто старые письма разглядывать,
иероглифы чёрных ветвей:
дрогнет мир от осиновой капли,
от берёзовой или кленовой,
и начнёт отраженье по новой,
перед звонкой, девичьей, лиловой,
перед каплей судьбы трепетать.
XII
Немощь такая: таянье ледников,
мякоть гниющей груши,
где — я — оса?
Ясность — молчание бедняков.
Их — караваны — тянутся в небеса.
А позади — одинокий крест,
как посреди
степи
говорящий куст.
Шелест его ветвей,
шёпот терновых уст
слушает Моисей.
Что мне — раз не кончается ничего —
целая жизнь? — длится мне всякий день,
существо его,
где я один, один.
* * *
Лицо окунувши в сырую листву:
время,
балтийский тревожный ветер, холод.
Помнишь. Но произносятся как во сне
имена любимых.
Слабый и гордый, жив человек в себе —
жизнь заменяя памятью,
рассеянным светом.
Волны стихают —
значит и им робеть
перед тоской простора.
Рябь — телефон, поставленный на беззвучный:
уже не спишь, но не можешь открыть глаза
мгновение
время
себя потеряло
И молчишь. И ничего не можешь сказать:
Не хватает сопротивления материала.
Опубликовано в Журнале №6