«Горький», «Дискурс», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Литературный факт», «MK.ru», «Моцны», «Музыкальная жизнь», «Наш современник», «НГ Ex libris», «Нева», «Неприкосновенный запас», «Новая газета», «Прочтение», «Российская газета», «Русская Idea», «Современная литература», «Урал», «Textura»
Павел Басинский. На поле танки грохотали… — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2020, № 151, 13 июля <https://rg.ru>.
«Юбилей, который я не могу пропустить. 55 лет назад в журнале „Молодая гвардия” была напечатана повесть Виктора Курочкина (1923 — 1976) „На войне как на войне”, которую я считаю лучшим произведением о Великой Отечественной».
«А еще в этом фильме [Виктора Трегубовича] впервые прозвучала настоящая фронтовая песня „На поле танки грохотали...”, текст которой обнародовал Виктор Курочкин в своей повести. В фильме под гитарное исполнение Олега Борисова (сержант-наводчик Михаил Домешек) ее вместе с ним неподражаемо спели Виктор Павлов (механик СУ Григорий Щербак) и Федор Одиноков (заряжающий Осип Бянкин). Ее история замечательна. На фронте ее пели в разных родах войск — везде на свой лад и с „адаптированными” под этот род войск словами. Ее пели танкисты, летчики, матросы и даже партизаны. Но все эти варианты в свою очередь были переделкой старой шахтерской песни еще XIX века „Молодой коногон”. Впервые в кино она прозвучала в фильме „Большая жизнь” 1940 года, стала бешено популярной и так „прорвалась” на фронт во время войны. Но после войны она могла бы исчезнуть, если бы повесть и фильм не даровали ей вечную жизнь. Сегодня отдельные строки этой песни, в том числе и в исполнении современных групп (например, Чиж & Со), на слуху у всей страны».
«Еще любопытный куплет в этой песне: „И будет карточка пылиться / На полке пожелтевших книг. / В танкистской форме, при погонах, И ей он больше не жених”. Слышите, как здесь пропадает одна рифма: „пылиться — при погонах”. С одной стороны, нарушение рифмовки — характерная черта именно народных песен. С другой стороны, что-то подсказывает, что на карточке молодой танкист был снят не „при погонах”, а „при петлицах”, и вот тогда рифма встает на свое место. Петлицы на гимнастерках бойцов РККА были отменены и заменены погонами только в 1943 году. Тогда-то, видимо, и возник этот вариант с погонами. Так в песне „зашифрована” история войны. Еще интересные строки: „Нас извлекут из-под обломков, / Поднимут на руки каркас...” Что за „каркас” такой? На каркасах, специальных носилках, доставляли ящики со снарядами, чтобы погрузить в танк боекомплект. Но на них же переносили и тела убитых... снарядами с вражеской стороны».
Павел Басинский. «Софья Андреевна и Чертков разорвали Толстого на части». Беседу вел Александр Трегубов. — «MK.ru», 2020, 29 июля <https://www.mk.ru>.
«Но если бы я писал эту книгу [«Лев Толстой: бегство из рая»] сегодня, она была бы совсем другой. Я стал иначе смотреть на многие обстоятельства жизни Льва Николаевича, Софьи Андреевны, „демона” Владимира Черткова, да и всего окружения Толстого. <...> Многое я десять лет назад понял правильно, даже в некотором роде открыл какие-то вещи. Но многое писал вслепую. Например, только сейчас я понимаю, насколько безвыходной была ситуация конфликта Софьи Андреевны и Черткова. Оба отдали Толстому свои жизни. Оба после его смерти не могли обрести какой-то другой жизни. Не могла Софья Андреевна, как Наталья Пушкина, выйти замуж второй раз. Не мог Чертков заниматься чем-то еще, кроме наследия Толстого. Вот и разорвали старика на части, как он сам написал в своем тайном дневнике».
Наталья Бонецкая. М. Бахтин и философия «серебряного века». — «Звезда», Санкт-Петербург, 2020, № 7 <http://zvezdaspb.ru>.
«Однако вправе ли мы вообще искать в философии Бахтина (стоящей на трех китах поступка, диалога и карнавала) учение собственно о человеке? Я скажу, что мы даже обязаны делать это, поскольку сам Бахтин опознавал свое воззрение как философскую антропологию. В его записях 1970-х годов есть фрагмент „Очерки по философской антропологии”, где, по сути, в сжатом виде передано содержание трактата начала 1920-х годов „Автор и герой в эстетической деятельности”. С самого начала philosophia prima Бахтина строилась как учение о человеке, что поздний Бахтин и засвидетельствовал».
«Между тем учение о карнавале — это тоже раздел бахтинского экзистенциализма. Для участника „площадного” действа быть — значит смеяться смехом утробно-сатанинским, утверждая тем самым существование собственно во плоти. Отрекаясь от Бога и духа, карнавальный человек, понятно, отказывается и от жизни вечной. Но вот народное тело — „большой человек”, субъект карнавала — обладает бессмертием. Такие вещи советскими идеологами тоже очень приветствовались. Но, конечно, это был курьез — Бахтин отнюдь не намеревался сделать свой вклад в исторический материализм. Философией карнавала он ответил на запрос Вяч. Иванова, мечтавшего объязычить Русь, собрав ее вокруг нового общенародного сакрального действа дионисического типа. Ведь выше прочих Бахтин в „серебряном веке” ценил как раз Иванова. Тем не менее официозные марксисты весьма чутко распознали в карнавале нечто им весьма созвучное. Увы, это был антицерковный, антихристов, прямо скажу, сатанинский дух».
Евгения Губская. Элли против Дороти. «Горький» сравнивает главных героинь сказок Александра Волкова и Лаймена Фрэнка Баума. — «Горький», 2020, 9 июля <https://gorky.media>.
«Александр Волков, учитель математики, ценитель иностранных языков и литературы, опубликовал первую редакцию „Волшебника Изумрудного города” в 1939 году, между сталинскими репрессиями и Великой Отечественной войной. Детская литература в СССР должна была воспитывать будущих коммунистов, безыдейность и развлекательность не приветствовались. Постановление ЦК ВКП(б) о борьбе с космополитизмом, переписка с редакторами издательств и режиссерами да и общая атмосфера сделали свое дело: Волков переписал „Волшебника” (и не раз)».
«У Баума Волшебная грифельная доска Доброй Северной волшебницы говорит: „ПУСТЬ ДОРОТИ ИДЕТ В ИЗУМРУДНЫЙ ГОРОД”. Там живет великий Чародей, он-то и поможет ей вернуться в Канзас. Волшебная книга Виллины для Элли приберегла другое напутствие: „Великий волшебник Гудвин вернет домой маленькую девочку <…>, если она поможет трем существам добиться исполнения их самых заветных желаний”. Что следует из этого небольшого отличия? То, что баумовская Дороти шла к Озу, а по дороге по собственной воле помогала Болваше, Жестяному Дровосеку и Боязливому Льву, а Элли обязана была им помочь. Была ли ее помощь бескорыстной? Мы не знаем. Стала бы она брать Страшилу, Железного Дровосека и Трусливого Льва с собой в Изумрудный город, если бы не предсказание? Непонятно».
«Если ты дышишь — ты один из нас». О романе Линор Горалик «Все, способные дышать дыхание» размышляют Евгений Абдуллаев, Ксения Голубович, Александр Чанцев. — «Дружба народов», 2020, № 7 <https://magazines.gorky.media/druzhba>.
Из статьи Ксении Голубович: «Высшим пилотажем при таком подходе являются постапокалиптические штудии Примо Леви, создавшего целый бестиарий, где каждое животное в свое удовольствие над человеком насмехалось. От „А” до „Я” — от анаконды до жирафа, от летучей мыши до ягуара — каждая Божья тварь могла указать на собственное удивительное совершенство и радикальное несовершенство человека, на недоступность для него высших проявлений „природных” способностей: и слух, и зрение, и скорость, и бег — все не то. Важно помнить: Примо Леви — узник концлагеря, человек, убежденный, что выжившие — это те, кто так или иначе уже вступил в сговор с палачами, выжившие — худшие, потому что лучшие — не выжили. Именно он автор знаменитой фразы о том, что „настоящий свидетель всегда уже мертв”».
«Джеймс Оруэлл с его „Скотным двором” более традиционен. Он сомневается не в антропологии как таковой, а в человеческой попытке создать лучшее общество. И если в старом обществе хозяин — хоть и нерадивый, но все-таки человек, то в новом — это уже свинья, причем в ее традиционном „басенном” виде. Свинья ленива, развратна и агрессивна. У Оруэлла животное — это фигура сомнения в человеческих претензиях на величие. У Франца Кафки животное практически сливается с человеком, становясь его подлинной „формой”, когда он — бесформенное нечто — выползает из-под диктата общественного договора, диктата оптики Большого Отца, определяющего кто как должен выглядеть».
«Кафка в своем XX веке отличается от авторов благодушного XVIII столетия тем, что животное у него и так умрет. Оно изначально приговорено. И в финальном приближении животное — это просто человек, который больше не может говорить с людьми. Но в XXI веке в конце каждого рассказа Горалик и в рамках созданной ею техники письма происходит переворот: животное обретает речь. Обретает именно в той точке, где отстаивает свое право не быть убитым. Например, тогда, когда в клетке оно репетирует, что сказать людям, когда те придут его убивать. „Палкой не надо! Кормить надо!” — синтезирует оно звуки в непослушном горле».
Анна Кознова. «This clerk with world-offended eyes». Борис Пастернак и Стивен Спендер. — «Знамя», 2020, № 7 <http://znamlit.ru/index.html>.
«В 1959 году между Б. Л. Пастернаком и британским поэтом, главным редактором журнала „Encounter” Стивеном Спендером состоялась небольшая переписка (три письма Б. Л. Пастернака и четыре — Стивена Спендера). В августе 1960 года, после смерти Б. Л. Пастернака, все три письма были напечатаны в „Encounter” и представляют собой замену статьи о литературе и искусстве, которая в силу определенных причин не могла быть открыто опубликована Пастернаком в заграничном издании».
Сергей Куняев. Вадим Кожинов. — «Наш современник», 2019, № 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 9, 11; 2020, № 1, 2, 3, 4, 5 <http://www.nash-sovremennik.ru/index.php>.
«Как потом рассказывал Кожинов, он поначалу увидел в „Проблемах творчества Достоевского” „глубокую, самобытную, неожиданную вещь”. Стал расспрашивать о нем литературоведов старшего поколения, которые отвечали ему: Он был репрессирован, у него несчастная судьба, он давно умер...” И Кожинов полагал, что его нет на свете, до тех пор, пока не заговорил с Леонидом Тимофеевым, который в 1930-е годы организовал два доклада Бахтина в ИМЛИ, а кроме этого, пытался пробить в печать (увы, безуспешно) его монографию „Франсуа Рабле в истории реализма” (Тимофеев указал Кожинову на эту работу, хранившуюся в архиве Института, и Вадим бросился ее читать (читал запоем). „Покойный Бахтин”, — произнес Кожинов. На что Тимофеев ответил изумленным тоном: „Как?! Почему „покойный”? Он жив, правда, я не знаю его адреса, он, говорят, переехал, но он живет в Саранске, преподает в Мордовском университете”. Узнать адрес не составило труда. „Пораженный, я тогда же написал Бахтину письмо”, — продолжал свой рассказ Кожинов».
«К Федину пробиться было практически невозможно. Главное — никто не знал, в какое время и где он находится. И Кожинов позвонил в секретариат Союза. Дальше начался настоящий карнавал. Утрируя немецкий акцент, Кожинов взывал в телефонную трубку:
— Я дойче шрифтштеллер, я Ганс Гюнтер... Когда Федин, ваш Федин жил в Дойчлянд, я хотел назвать Германий... он был мой камрад, мы очень дружили с ним... Я приехал ин Москву и хотел видеть Федин, говорить с ним... Да-да, видеть!
Секретарша поверила всему и сообщила, когда Федин вернется к себе домой.
...Кожинов дежурил у подъезда. Подъехала машина с Фединым, тот прошел в дом. Вадим выждал положенное время, поднялся на нужный этаж и позвонил в квартиру. Дверь отворила дочь — и Кожинов закричал прямо с порога:
— Я приехал от Михал Михалыча Бахтина! Он был дружен с Константином Александровичем!.. Он...
Федин выглянул из комнаты.
— Он жив?!
— Да, конечно...
— Входите....
Кожинов описал все трудности с прохождением книги в „Советском писателе”. И тут же в прихожей получил подпись Федина под письмом с настоятельной просьбой ускорить издание Бахтина. Книга была уже набрана, но в печать не отправлялась: Лесючевский сделал все, чтобы ее движение было остановлено с тем, чтобы, когда пройдут все сроки, набор был рассыпан. И Кожинов снова прорвался к Федину уже на его дачу».
«Жизнь замечательных людей». Продолжение следует.
Борис Кутенков о положении дел в российском литературном процессе. Текст: Александр Паршенков. — «Моцны» [«Белорусский проект, где каждый может рассказать о том, как он учится, творит, отдыхает»], 2020, 22 июня <https://mocny.by>.
«Думаю, сейчас представиться „критиком профессиональным” еще смешнее, чем „поэтом”, — где бы то ни было. Такая самономинация в обществе, которое лет тридцать отучали от взаимодействия критика и автора, критика и читателя, может вызвать даже не комичные, а опасные ассоциации — то есть упреки в собственном снобизме и неоправданном превосходстве».
Литературные итоги первого полугодия 2020 года. Часть I. На вопросы отвечают Дмитрий Бавильский, Ольга Девш, Валерий Отяковский, Мария Галина, Ольга Бугославская, Евгения Риц. — «Textura», 2020, 6 июля <http://textura.club>.
Говорит Дмитрий Бавильский: «Событий в первом полугодии 2020 вышло мало, но все они важные. Хотя самым существенным и перспективным для первой половины года оказывается дебют новой толстой и красивой газеты „Logos Review of Books”. Валерий Анашвили, главред философского журнала „Логос” и издательского дома „Дело”, подарил работу над этим изданием себе на юбилей, имея на это полное право, так как у него уже был опыт рецензионных изданий „На посту” и „пушкин”. Правда, выходили они совершенно в иной социокультурной ситуации. <...> Предыдущие проекты Анашвили делал в эпоху „тучных лет”, и дело не только в политической и экономической ситуации, но и в общем течении интеллектуальной жизни страны. Она, конечно, зависит от политики и наличия денег, но не целиком (кстати, по легенде, весьма похожей на правду, первый номер „Logos Review of Books” сделан без единого рубля, на одном только голом энтузиазме, — настолько все участники события истосковались по работе в полноценном медиа), и теперь, по всей видимости, речь и вовсе должна идти о сохранении интеллектуального потенциала издательской инфраструктуры хотя бы в таком вот свернутом виде. Чем сейчас и занимаются немногочисленные СМИ, сумевшие сохраниться внутри путинской пандемии (тут, в первую очередь, кстати, следует вспомнить именно толстые журналы и то, как отлично оказалась отстроенной, несмотря на все попутные сложности вживания в „Горький”, работа вовремя воскресшего „Журнального зала”)».
«Может быть, и правильно, что „Logos Review of Books” выходит лишь четыре раза в год (все авторы, в нем участвующие, люди занятые), хотя, честно говоря, в мечтах я проглатываю по такой, чуть ли не стостраничной, газете (все-таки форматом своим она ближе к „матовому журналу”) ежевечерне».
Литературные итоги первого полугодия 2020 года. Часть II. На вопросы отвечают Александр Марков, Владислав Толстов, Евгения Баранова, Игорь Кириенков, Анна Маркина, Анна Голубкова, Павел Крючков, Людмила Вязмитинова, Ольга Балла-Гертман, Игорь Шайтанов. — «Textura», 2020, 12 июля <http://textura.club>.
Говорит Павел Крючков: «Из поэзии сходу назову пришедшее на прилавки в начале года самое полное собрание произведений Олега Чухонцева, где много ранних стихотворений представлено в авторской, неподцензурной редакции (изд. „Рутения”, редактор М. Амелин). Событием для меня стали два изумительных сборника Светланы Кековой „Любви исцеляющий взгляд” и „Солдатская трава” (обе выпущены в Саратове), новая поэтическая книга калининградца Сергея Михайлова и совершенно феноменальный сборник „Они ушли на рассвете. 25 молодых поэтов, погибших во время Великой Отечественной” (автор-составитель Дмитрий Шеваров, издание „Российской газеты”). Эта, последняя, готовилась несколько лет и стала настоящим актом воскрешения, иначе я и сказать не могу».
«Из изданий в жанре нон-фикшн упомяну пришедшие из конца прошлого года, и тщательно подготовленные составителями, сборники памяти Андрея Битова (в одном из них, собранном А. Бердичевской, мне довелось поучаствовать), кропотливый питерский том „А. С. Пушкин. Театр” (составление В. Э. Рецептера и Е. А. Ларионовой) и очередной фолиант выдающегося библиофила и литератора Алексея Венгерова в его многотрудной книжной серии „Библиохроника” („Никто не забыт, ничто не забыто?! Библиохроника военного времени. И не только. 1939 — 1946 гг.”). Об этом издании скажу чуть подробнее. Алексей Анатольевич выпускает эти фолианты сам, на свои личные средства. Он сам пишет для них статьи и сам привлекает авторов-помощников. В основе каждой из книг — его собственная коллекция. И каждый раз это своеобразный „памятник” — теме, явлению, цепи событий. Оторваться от этих томов (очень авторских, очень личных) — невозможно. Об изобразительном ряде я и не говорю, он поражает».
Борис Межуев. Командный счет. — «Русская Idea», 2020, 26 июля <https://politconservatism.ru>.
Автор пишет о сборнике статей поэта и публициста Игоря Караулова «Трудный возраст века», захватывая самые разные темы, и среди прочего замечает: «Умение оставаться вне тусовок великое качество, но далеко не всегда оно приносит свои плоды. Нужно быть гением типа Пушкина или Достоевского, чтобы уметь бороться со своим временем и со своей литературной средой. И, наоборот, можно искупить недостаток таланта готовностью оказаться в нужной компании. Не могу сказать, что это характерно для века XIX — уж насколько правильно со всех точек зрения вел себя Петр Боборыкин (впрочем, доживший аж до 1921 года), а так и не выбился ни в Чеховы, ни в Лесковы. Но вот если посмотреть на литературный Пантеон века XX, то, думаю, с явлением „раскрученной посредственности” мы столкнемся не один раз. Вот, в частности, чем уж так велик как поэт, прозаик или эссеист Федор Сологуб? Неужели его знаменитая фантастическая трилогия „Творимая легенда”, не говоря уже о поздней прозе типа „Повелительницы змей”, может претендовать на то, чтобы считаться чем-то более значительным, чем „Жар-цвет” Амфитеатрова или повести Георгия Чулкова? Не кажется ли почтенной публике, что свою репутацию классика (обретенную уже при жизни) почтенный мэтр заслужил, угождая вкусам богемы с ее нездоровым интересом к сатанизму парижского образца? Ну не настолько великая вещь повесть „Мелкий бес”, со всей ее болезненной эротикой и сатирой, чтобы считать автора гением?»
Мир без Достоевского. Участники: Я. Войводич, А. Гонсалес, С. Евдокимова, И. Евлампиев, А. Королев, Ли Чжэнчжун, И. Смирнов. Предисловие С. Кибальника. — «Нева», Санкт-Петербург, 2020, № 6 <https://magazines.gorky.media/neva>.
Говорит Анатолий Королев: «Я бы сказал, что современный мир скорее мир без Христа, чем без Достоевского, тот прежний океанический мир трагических вопрошаний бытия заметно обмелел, и вместо океана мы бродим по мелководью и видим, как и оно испаряется на глазах, и вот уже песок под ногами и на зубах... пустыня вновь в ожидании Иордана. И в то же время сказать, что мы живем вне бытия, невозможно, это был бы абсурд, но сам характер существования переменился, новые правила „правильно жить” еще не понятны, растворились воздушные родники и ключи/отмычки к вопросам, каковые отчасти просто еще не заданы, задача задать новые вопросы пока нам не по силу, Достоевскому и Льву Николаевичу удавалось их сформулировать, увы, сегодня мы стоим с пустыми руками, даже просто удержать яблоко Евы новому Адаму пока невмочь, не то что его надкусить. На мой взгляд, смысл грехопадения переживает кризис, как и смысл спасения. Понимаю, что пишу темно, но яснее сказать не могу. Но без Христа коды Достоевского не прочитываются. Например, рой имен в романе „Идиот”: Мышкин, Барашкова, Рогожин, Иволгин, Птицын и т. д. — это те зверушки из малых сих, кто тоже пришел с волхвами в Вифлеемскую пещеру: мышка, барашек, птичка... туда, где на рогожке дремлет младенец...»
«Надеюсь, до торжества большевизма в Германии мы не доживем…» Шесть писем Владимира Дмитриевича Набокова. Вступительная статья, публикация и комментарии Григория Аросева. — «Урал», Екатеринбург, 2020, № 7 <https://magazines.gorky.media/ural>.
В. Д. Набоков — Павлу Милюкову, 23 ноября 1920: «<...> Я нахожусь под впечатлением только что прочитанной статьи Wells’a в „Sunday Express” 31 окт., присланной мне моим сыном. Кажется, это первый случай изображения Советской России писателем, обладающим таким огромным талантом, и картина получается потрясающая. Тем ужаснее и отвратительнее основная точка зрения Wells’a, его отправной пункт, предопределяющий его выводы. Мне кажется, надо напрячь все усилия, чтобы бороться с этим пониманием России и ее теперешнего положения, — оправдывающим большевистское правительство и рисующим такую картину, будто „кто-то” (и даже чуть ли не „капитализм”) разрушил Россию, а Советская власть пришла и на развалинах (в качестве „an emergency Government”) устроила какой-то, хоть элементарный, порядок, что-то сделала, распределила и проч., и оказалась „единственно возможным” Правительством. Вам следовало бы в „Times” или в „Daily Telegraph” выступить с открытым письмом по поводу такой нелепой, невежественной, недобросовестной, просто подлой трактовки вопроса. <...>».
Сергей Неклюдов. Как устроена волшебная сказка. Расшифровка лекции Сергея Неклюдова «Владимир Пропп: от „морфологии„ к „истории„». — «Горький», 2020, 6 июля <https://gorky.media>.
«К переизданию 1969 года Пропп заново подготовил рукопись „Морфологии сказки”. Речь идет не о механической перепечатке: он довольно сильно правил ее, хотя это не меняло сути исследования и потому не имело особого значения. Но две коррективы мне бы хотелось упомянуть. В предисловии он исправляет „изучение сказки как мифа” на „историческое изучение сказки”. <...> Любопытна и вторая замена — термина „вредитель” на термин „антагонист”, причем осуществленная по всей книге (кое-где слово „вредитель” сохранилось, но терминологически он четко заменил одно другим). Вероятно, это связано с отказом от политической риторики 1920-х годов. Изначально слово „вредитель” встречалось преимущественно в сельскохозяйственном дискурсе применительно ко вредным насекомым (скажем, жучки, уничтожающие сельскохозяйственные культуры), но примерно с середины 1920-х годов начали говорить про вредителей советской сельской общественности; отмечу, что именно в 1926 году Пропп на заседании Сказочной комиссии презентовал первые результаты своей работы над „Морфологией сказки”. Далее это понятие эволюционирует, оформляется уже и образ злейшего идеологического врага. Похоже, что концепт „вредителя” у Проппа первоначально прямо связан с этим дискурсом. Например, в первой редакции книги мы читаем: „Он пришел, подкрался, прилетел и пр. и начинает действовать. <...> Его [вредителя] роль — нарушить покой счастливого семейства, вызвать какую-либо беду, нанести вред, ущерб. <...> Вредитель пытается обмануть свою жертву, чтобы овладеть ею или ее имуществом. Прежде всего вредитель принимает чужой облик”. В том же 1928 году в газете „Правда” публиковалось такое: „Враги пробираются во все наши организации. Они овладевают нашим доверием и зло морочат нас. Они притворяются нашими преданными друзьями и потому опаснее открытых врагов” (6.07.28); „...слишком уж много у этого человека разных масок, и каждую он умеет довольно прилично и естественно носить” (24.05.28). После 1928 года термин „вредитель” приобретает особенно угрожающий характер. Понятно, почему впоследствии автор старался избавиться от него».
Александр Переверзин: «Вы находитесь здесь». Текст: Борис Кутенков. — «Современная литература», 2020, 11 июля <https://sovlit.ru>.
Говорит поэт, издатель Александр Переверзин в связи с выходом его второй книги стихов «Вы находитесь здесь»: «Мне кажется, что книга всегда выходит вовремя, как ни странно, — даже когда она складывается подолгу. Может быть, она выходит не тогда, когда хочется автору, но — именно тогда, когда нужно, если хотите, хаосу. Что касается культуртрегерской и издательской деятельности, то, конечно, я понимаю, что они идут в ущерб собственным стихам, но не настолько, чтобы с ними завязать совсем. Хотя сегодняшние обстоятельства — эти коронавирус, пандемия — все больше приближают к логическому финалу издательский проект „Воймега”. Но все должно закончиться когда-нибудь, и вот сейчас „Воймега” как никогда близка к тому, чтобы прекратиться. Может быть, она возобновится в каком-нибудь другом виде, а может быть, и вообще навсегда прекратится».
«Настоящий масштаб Рыжего я оценил только после его смерти. Это поэт огромного таланта, даже удивительно, что многие этого не замечают или не хотят замечать. При этом ничего общего с ним в моих стихах, конечно, нет. Читая Рыжего, чувствуешь, что это такая прекрасная и ужасная игра. Те, кто лично знали Рыжего, — понимали, что это был за человек: представитель екатеринбургской золотой молодежи, — профессорская семья, отец — руководитель научно-исследовательского института... А что касается его стихов — все это лихачество, криминальный опыт — это маска. Рыжий заигрался, маска приросла, он ее снять не смог или не успел».
«Писатель, как змея, должен менять кожу». Павел Басинский представляет свое «Любовное чтиво». Беседовала Мария Башмакова. — «Огонек», 2020, № 29, 27 июля <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.
Говорит Павел Басинский в связи с его новым романом «Любовное чтиво»: «Я пытался совместить все жанры: детектив, любовный роман, чтобы вышла одновременно игровая и серьезная проза. Мне в принципе неинтересно писать „просто романы”. Их написано сотни тысяч. Мне интересно играть в жанры, открывать какие-то новые пути. Мне интересно „женить ежа и носорога”. Да, этот роман в некотором роде обычное любовное чтиво. Но на самом деле это не так. Это одновременно серьезная психологическая проза. <...> Потому я и написал роман-фейк, что его от меня „не ждали”. Я не выпендриваюсь, это сознательная писательская стратегия».
«Все мы у кого-то что-то воруем, это нормально. Я у Жени [Евгения Водолазкина] украл принцип создания записок в настоящем времени из „Брисбена” и честно ему об этом сказал, он мой друг. А сама по себе амнезия — не изобретение Жени, она сто раз была и в литературе, и в кинематографе. И амнезия у наших героев разная. Моего Иноземцева никто не замораживал, как в романе „Авиатор” (кстати, тоже старый прием)».
«Экранизация не романа, а только одного эпизода из моей книги „Святой против Льва” было для меня временем абсолютного счастья. Видеть, как твои слова воплощаются на экране в игре прекрасных актеров,— это ли не счастье? К тому же у нас с Анной Пармас (моим сосценаристом) и Авдотьей Смирновой было полное взаимопонимание. Я учился у них, они, наверное, чему-то учились у меня. Может, поэтому фильм [«История одного назначения»] и получил все возможные призы за лучший сценарий. Другое дело, если ты приходишь в кино, то должен отказаться от писательской гордыни. Кино — это другой образ мышления. Но мне это понравилось. Я люблю „переформатироваться”».
Писатель Олег Лекманов раскритиковал спор Навального и Голунова. Беседу вел Александр Трегубов. — «MK.ru», 2020, 21 июля <https://www.mk.ru>.
Среди прочего Олег Лекманов говорит: «Формулируя коротко, Одоевцева за исключением двух конкретных мест в книге ни разу не врет сознательно, но она многое неосознанно перевирает. Однако назвать ее память плохой язык тоже не поворачивается. Все-таки Одоевцева восстанавливала события сорокалетней — сорокапятилетней давности и „в целом” (как осторожно и чуть иронически сформулировал в своей рецензии на книгу Георгий Адамович) восстановила большинство из этих событий „верно”. Решусь скорректировать: не более неверно, чем это делает большинство мемуаристов. Человеческое сознание устроено так, что мы уже через час или два помним произошедшее с нами со значительными лакунами. Важнейшая разница между людьми состоит в том, чем они эти лакуны заполняют. Можно сознательно замещать реальные воспоминания ложными — чаще всего такими, которые по какой-либо причине нам „выгодны”. Или делать то же самое, но не отдавая себе отчета в том, что лжем (или постепенно забывая, в чем и где мы лжем). Или — вольно или невольно — опираясь на воспоминания других очевидцев событий, подменяя свои воспоминания их свидетельствами. Или же, как это делала, например, Ахматова, сознательно, усилием воли контролировать себя и пытаться „оставлять пробелы в судьбе” незаполненными, со специальной установкой на то, что воспоминания выйдут отрывочными, клочковатыми. Как представляется, Одоевцева в этом отношении была антиподом Ахматовой. Сознательно она выдумывала редко, однако неизбежные провалы своей памяти заполняла в тексте приблизительными сведениями с легкостью необыкновенной».
Писательница Наталья Громова рассказала о сознании войны в наших головах. «Меня волновало то, что привело к нынешним драмам». Беседу вел Александр Трегубов. — «MK.ru», 2020, 27 июля <https://www.mk.ru>.
Говорит Наталья Громова: «Цветаева прибыла в конце августа в Елабугу и на три дня поехала на пароходе в Чистополь, где только образовался филиал Союза писателей. Тогда еще не была организована жизнь писательской эвакуации. Никакой писательской столовой, в которую Цветаева написала заявление с просьбой устроиться посудомойкой, еще не существовало. Ей сказали, что она скоро откроется, и она решила, что можно было бы туда устроиться. Оказаться рядом со столовой во время войны было не самым ужасным делом, потому что был бы доступ к еде. Например, замечательный поэт и популяризатор джаза Александр Парнах открывал дверь в чистопольской столовой за тарелку супа. Благодаря этому он не умер с голоду. Так что история с посудомойкой двойственная, и она превратилась, я бы уже сказала, в такой мем, как и все вокруг Цветаевой. Не это ее привело к гибели».
«Когда Лидия Корнеевна Чуковская встречает Цветаеву в Чистополе, то говорит: „Как ужасно, если бы тут оказалась Ахматова”. И Цветаева ей отвечает: „А вы думаете, я могу? Ахматова не может, а я, по-вашему, могу?”».
«Я дочь офицера, мой дед служил в НКВД — это никогда в семье не произносилось вслух, но я отраженно ощущала то напряжение, которое было всегда в доме. Я с этим жила, и поэтому знаю, что рассказать людям что-то о времени можно только через себя».
Плоскость, прорезающая хаос. Владимир Богомяков о стихах в виде пространственных форм и поэзии как деятельности, возникающей от бесконечных волновых движений мысли. Беседу вела Елена Семенова. — «НГ Ex libris», 2020, 16 июля <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит Владимир Богомяков: «Жиль Делез и Феликс Гваттари пишут, что мысль в трех своих главных формах — искусстве, науке и философии — характеризуется одним и тем же: противостоянием хаосу, начертанием плана, наведением плана на хаос (plan — пространственный термин — плоскость, прорезающая хаос). Хаос — это не просто отсутствие порядка, но среда, в которой действуют бесконечные скорости и поэтому рассеивается любая наметившаяся форма. Это пустота, но не небытие, а виртуальность, содержащая в себе все возможные частицы и принимающая все возможные формы, которые, едва возникнув, тут же и исчезают без консистенции и референции, без последствий. Делез и Гваттари говорят, что в некоторый момент наличествует тихо и спокойно пребывающий мир. И вдруг возникает испуганное лицо (назовем его детским), которое смотрит куда-то наружу, за пределы этого поля. Здесь вполне можно, допустим, говорить о детском, испуганном лице Александра Введенского в тот момент, когда у него возникло ощущение бессвязности мира и раздробленности времени».
«Обыденность есть существующая в конкретном времени и пространстве „площадка непоэзии”, от которой отталкивается поэзия. В обыденности как таковой нет ничего ложного или ущербного, но для того, чтобы поэтическое высказывание состоялось, этот уровень языка и реальности должен быть преодолен. Обыденность может быть бытовой, ситуационной, социально-политической, гендерно-ролевой, эстетической, антропологической, да какой угодно».
Юлия Подлубнова. «Нынешняя литературная ситуация — существование на обломках больших проектов». Беседу вел Борис Кутенков. — «Прочтение», 2020, 16 июля <https://prochtenie.org>.
«Что касается „круга Дмитрия Кузьмина”, то, во-первых, поле актуальной поэзии — это не круг с одним незыблемым центром. Стоит, скорее, говорить о сообществе со сложной подвижной структурой, которое принимает разные формы в зависимости от точки наблюдения: можно подойти к нему со стороны „Вавилона”, или „Воздуха”, или издательских серий, а можно — со стороны „Транслита”, или „Ф-письма”, или премии Драгомощенко. Обнаружится самый широкий диапазон поэтических практик, самые разные логики письма и стратегии самоописания. Что-то будет для наблюдателя — как правило, того самого, по Бурдье, включенного, то есть вовлеченного в процессы производства текстов, — интересно больше, что-то — меньше — все зависит от его персональной оптики. Мне близки инновационное мышление, политические позиции актуальных поэтов, близки их логики деколонизации и идеи феминизма, хотя в целом неоднозначно отношусь к повестке „новой этики”: каждый ее кейс требует отдельного индивидуального разбора и решения. Во-вторых, Дмитрий Кузьмин, в моем представлении, — не просто один из лидеров определенного (на самом деле довольно неопределенного из-за огромного количества тех, кого Кузьмин публиковал, переводил, поддерживал) поэтического сообщества, но и фигура, аккумулирующая знания о поэзии последних, как минимум, пятидесяти лет, причем те, которые не лежат на поверхности, что само по себе ценно».
«Сегодняшняя ситуация похожа на безвременье». Поэт Денис Ларионов об эволюции литературы, новой поэзии, гендере и языке. Беседу вел Владимир Коркунов. — «Дискурс», 2020, 10 июля <https://discours.io>.
Говорит Денис Ларионов: «Лично мне иногда кажется, что от поколенческой риторики вообще лучше отказаться. Возможно, следует концептуализировать иные формы общности людей, которые бы не были столь сильно детерминированы биологически, но и не выравнивались по единому социальному и культурному опыту. Я понимаю, что требую невозможного, но… Мне интересно поколение до того момента, когда оно стало (провозгласило себя) поколением. Или фрустрированное поколение, описанное в книге Ирины Каспэ „Искусство отсутствовать”. В противном случае мы имеем дело с какими-то попытками иерархии, без которой — я отдаю себе отчет — невозможно, но в воздвижении которой мне не хочется принимать участие».
«„Сработать” может любой текст, но у силлабо-тоники шансов больше, в силу большей аттрактивности: вспомним хотя бы десятилетней давности спор вокруг „В Ленинграде, на рассвете…” Виталия Пуханова, в котором нет ни одного элемента, который бы затруднял понимание этого текста. Но мне кажется, что измерять актуальность поэтического текста через его формальные особенности довольно архаично. Как и через его идеологическое послание (хотя этот пункт сегодня нуждается в дополнительном объяснении). Скорее, „актуальность” — если под ней, согласно словарю, понимают отчаянную современность конкретного текста или поэтики — совокупность двух этих факторов плюс „кое-что еще”: социальные и культурные обстоятельства, которые способны задать ту или иную траекторию прочтения».
«Нравится нам это или нет, но большую часть времени жизни мы проводим в повседневной стихии банального (говорю безоценочно), в которой есть своя скука и своя прелесть. А поэтические тексты — это нечто вроде поля исследования, но не лабораторного, а включенного. Чему же посвящено это исследование? Попытке найти ответ на вопрос, может ли существовать мир без центра (то есть насколько хватит кислорода в децентрированном мире)».
Сергей Сергеев. Кожинов и истина. Сергей Сергеев — о литературном критике, публицисте, историке и идеологе «русской идеи». — «Горький», 2020, 5 июля <https://gorky.media>.
«Заголовок этой статьи сходу поймут только те, кто в конце 80-х — начале 90-х внимательно следил за тогдашней битвой журналов, прежде всего „Нашего современника” и „Огонька”. Они, конечно, вспомнят нашумевшую работу Вадима Кожинова „Правда и истина” („Наш современник”, 1988, № 4). Во время оно это имя гремело, разделяя „патриотов” и „демократов”, олицетворяя „возрождение России” для первых и „антиперестроечные силы” для вторых. О смерти Кожинова, случившейся 25 января 2001 года, промолчали государственные СМИ, но сообщил еще в ту пору либеральный телеканал НТВ, что воспринималось как дань почестей сильному и уважаемому врагу».
«Сегодня Вадиму Валериановичу исполнилось бы 90. В „патриотическом” лагере он продолжает быть культовой фигурой. Его книги переиздаются и хорошо расходятся, ссылками на них полны тексты на соответствующих интернет-сайтах. В „Нашем современнике”, ежегодно награждающем своих авторов премией имени Кожинова „за исследования в области истории, литературы и культуры России”, уже второй год печатается его пространное жизнеописание (автор — заместитель главного редактора Сергей Куняев). Но в либеральном мейнстриме российской культуры Кожинов давно отсутствует даже как оппонент. Его попросту не знают националисты новых поколений, у них совсем другие авторитеты».
«Мой научный руководитель профессор Аполлон Григорьевич Кузьмин Кожинова не любил — ревновал к нему. Они оспаривали друг у друга место главного идеолога „русской партии”, и Кожинов явно в этом соревновании выигрывал. Как-то А. Г. рассказывал нам, своим студентам, что в разговоре с В. В. указал на его ошибки в древнерусской истории, но последний невозмутимо ответил: „Да, Вы правы, но мне это нужно для концепции”».
А. И. Серков. Из архива Г. В. Адамовича. — «Литературный факт», 2020, № 2 (16) <http://litfact.ru>.
«В сегодняшнем нашем собрании, в самом замысле его есть какое-то неустр<анимое> противоречие. Собрание связано с 10-лет<ием> со дня смерти Н. А. Т<эффи> — приурочено к этому дню — и, значит, это собрание траурное. Если не обязательно должно оно быть печальным, то все же должно бы настроить присутств<ующих> и их мысли на лад серьезный и строгий. Между тем многие из тех, которые сегодня здесь собрались, пришли, чтобы смеяться — и, наверно, смеяться они будут. Надо бы, значит, это противоречие как-нибудь сгладить, и сначала вспомнить Тэффи и поговорить о ней без смеха, затем этот смех себе разрешить, — тем более что и сама покойная Н. А. едва ли представила бы себе вечер, посвященный ее творчеству, без того, чтобы смех возник. Имя Тэффи — останется в русской литературе веселым именем, хотя в жизни ее неизменно вплеталось что-то двоящееся, какое-то дребезжание, без которого у нас после Гоголя — по крайней мере, у писателей настоящих — после Гоголя и до Зощенко включительно смех редко и обходился. <...>» (Г. В. Адамович. Выступление на вечере памяти Тэффи).
Елена Твердислова. Свет как просвет: Бродский по Хайдеггеру. Глава из работы «Фотографичность в поэзии Бродского как событие мысли». — «Звезда», Санкт-Петербург, 2020, № 7.
«У Хайдеггера есть понятие, которое трудно назвать только философским, хотя оно подводит черту под его многолетним и именно философским исследованием бытия и времени, — это „просвет”, ибо само определение больше тяготеет к поэтическому образу и даже метафоре, в том числе и в его собственной концепции».
«Слово „просвет” у Бродского встречается семь раз. Показательно, что это слово В. Полухина включила в свой „Словарь цвета поэзии Иосифа Бродского”».
«У Бродского очень много хайдеггеровского. Гораздо больше, чем может показаться».
Темная материя сознания. Александр Иличевский о том, как видеть то, что невидимо, и про страшную помалкивающую бездну. Беседу вела Наталья Рубанова. — «НГ Ex libris», 2020, 23 июля.
Говорит Александр Иличевский: «Бродский говорил, что поэт должен жить там, где есть вывески на том языке, на котором он пишет. В его времена это было значительно труднее осуществить, чем сейчас. Если бы я испытывал некую языковую ущемленность, я не смог бы большей частью жить за границей. <...> В Израиле пятая часть населения говорит по-русски, языковая среда здесь есть. Но главное — это, конечно, современные способы связи: социальные сети и другое. Все языковые новшества становятся известны чуть ли не в режиме реального времени. Однако все равно, как бы прекрасно ни было, когда приезжаешь в Москву, хочется всех обнять только за то, что они говорят по-русски. Иными словами, безусловно, земля русская помогает питаться языку, от этого никуда не деться. Но тем не менее — я думаю, что для становящегося писателем в молодом возрасте эта тема более актуальна, чем для меня, например, сейчас, когда написано уже то, что написано, и более или менее понимаешь, что хочешь от языка и, главное, что язык хочет от тебя самого. Вот когда я уезжал в Россию из Калифорнии в конце 1990-х годов — эта проблематика [потери языка в эмиграции] была чрезвычайно для меня актуальна именно по вышеописанным причинам».
Р. Д. Тименчик. Ахматова и emigrantica. — «Литературный факт», 2020, № 2 (16) <http://litfact.ru>.
«В капитальном компендиуме В. А. Черных в связи с историей „философского парохода” летом-осенью 1922 г. упомянуты распоряжение Ленина, составление списков и план плотной слежки за интеллигентами. Имя Ахматовой в обнародованных до сего дня документах прямо не названо. Зато в связи с изгнанием инакомыслящих это имя прошло по страницам эмигрантской, а оттуда — и иностранной прессы. В акте исторжения врагов народа Ахматова на сей раз присутствует за сценой».
«В августе произошли аресты намеченных к высылке, среди них — коллег Ахматовой как члена Комитета Дома литераторов; как следствие 2 сентября составляется заявление: „Начальнику Петроградского отдела Г.П.У. Петроградское отделение Всероссийского Союза писателей просит Вас принять А. А. Ахматову и А. Л. Волынского по делу о выяснении вопроса, будут ли высылаемые члены Союза писателей Замятин, Петрищев, Изгоев, Харитон и Волковыский освобождены на несколько дней для устройства личных дел”.
И через несколько дней в летопись жизни и творчества Ахматовой вторгается эмигрантская печать: „Из Петербурга сообщают в газеты, что высылке заграницу также подлежит и поэтесса Анна Ахматова за то, что в ее стихах заметно клерикальное влияние, а главное за то, что она была женой расстрелянного большевиками поэта Н. Гумилева”».
«С Пумпянскими Ахматова попрощалась 15 ноября 1922 г. на Николаевской набережной Невы на Васильевском острове, где готовился к отплытию в Штеттин пароход „Preussen”, увозивший их, издателя „Петрополиса” Якова Блоха, Льва Карсавина и других персонажей ахматовской биографии».
А. Устинов. «Теперь о Зощенке»: Адамович, Тэффи и «озабоченность влиянием». — «Литературный факт», 2020, № 2 (16) <http://litfact.ru>.
«Возьмусь предположить, что Адамович прочитал зощенковские „Воспоминания о Мишеле Синягине” сквозь призму собственной литературной биографии. В фигуре главного персонажа, „малоизвестного небольшого поэта”, Адамович разглядел собственную судьбу стихотворца. Сначала на родине, в том числе в Новоржеве, где он жил некоторое время, городе, расположенном недалеко от Пскова, куда возвращается Синягин. А после в первые годы эмиграции, когда он появился в Париже — „молодой и в общем-то ничем не примечательный петербургский поэт, один из многочисленных учеников Гумилева”».
Борис Филановский. Чем дальше, тем больше комплекс самозванца. Беседовала Элина Андрианова. — «Музыкальная жизнь», 2020, 11 июля <http://muzlifemagazine.ru>.
«ЭА: Как вы считаете, почему академические композиторы так сильно зависимы от институций, конкурсов и грантов?
БФ: Это связано с невещественностью музыки. Я могу заказать портрет художнику, но что я закажу композитору? Музыка претендует на такую степень абстракции, которая может быть только очень сильно обобществленной. Она адресована большим социальным стратам, мощным интерсубъективным множествам и поэтому финансируется обезличенно, через фонды, фестивали, оркестры, you name it. А обратный эффект такой, что композиторы разучились смотреть в лицо своему слушателю. Они считают его статистически ничтожной единицей большого обезличенного множества. И в общем они правы, иначе не могли бы так абстрактно адресоваться к неопределенному кругу лиц. Для композитора это никогда не было „глаза в глаза”, тет-а-тет, vis-а-vis. То, что раньше финансировал персональный капитал, сосредоточенный у графов, князей, курфюрстов, перешел затем к оперным домам, издателям, богатым исполнителям, меценатам. Затем к радиостанциям и так далее. В конце концов, это эрзац адресования вверх, ну, Адресату, — как было во время Ренессанса и до. В рамках общественного разделения труда композитор — специалист по сакральному. Он его деконструирует, разбирает. Он отвечает за то видение, которым сакральное видят другие».
Константин Фрумкин. Советская утопия против «безобразного естественного». — «Знамя», 2020, № 7.
«Если задаться вопросом, в каких текстах нашла свое воплощение советская утопия, то есть представления людей о светлом коммунистическом будущем, начать наш разговор нужно не с партийных документов и идеологических текстов, толкующих о коммунизме, как правило, невнятно и абстрактно, а с романа Ивана Ефремова „Туманность Андромеды”. Этот роман занимает в российской культуре совершенно уникальное положение. Он открыл новую эпоху в истории русской фантастики, одновременно став завершением — или одним из завершающих текстов — в истории западной коммунистической утопии, и при этом был одним из самых наглядных и подробных описаний коммунистического будущего в истории советской идеологии».
«Титанизм преобразования природы — у Ефремова и в других утопиях фурьеристского типа является обратной стороной природобоязни — можно сказать, физиофобии. В наиболее разработанном виде идея физиофобии представлена у Герберта Уэллса в романе „Люди как боги” (1923). Житель утопического общества в нем говорит, что природа „отвратительна”, своих детей она лелеет „или бросает без ухода, ласкает, морит голодом или мучает без всякого смысла или причины”, „в ней, безусловно, есть что-то хорошее, поскольку всем, что есть хорошего в нас, мы обязаны ей, но она исполнена и безграничного зла”, в ее творениях много „грязи, жестокости и бессмысленной гнусности”, и до вмешательства человека „многие живые организмы, даже более половины всех живых видов, тоже были безобразны или вредоносны, бессмысленны, несчастны, замучены всяческими сложными болезнями и до жалости не приспособлены к постоянно меняющимся условиям Природы”».
«Братья Стругацкие ближе всего походят к ефремовскому „тройному отвращению” к дикой природе, древней социальности и ветхому человеку в повести „Трудно быть богом”, где землянин на средневековой планете вынужден смириться и с жестокостью людей, и с дикостью общества, и с грязью и запахами, то есть с недопустимым в утопическом социуме нарушением границ между сферой разума и дикой природы, причем, рассказывая своей подруге Кире о далекой прекрасной Земле, дон Румата упоминает „веселые сады на много миль без гнилья, комаров и нечисти” — характерны отсутствие комаров и гниющих растений, замена дикого леса упорядоченным садом. В карикатурном, концентрированном виде это тройное отвращение к „ветхим” природе, социуму и человеку увидело свет в экранизации повести „Трудно быть богом” Алексея Германа — так что „грязь” этого фильма оправдана прежде всего как описание страхов и „подсознания” рационализирующего, утопически ориентированного разума».
«В мировоззрении писателей [Стругацких] существовало представление об особой опасности, которое влечет за собой материальное благополучие. Наступление благополучия приводит к ситуации „вилки”, после чего человек становится мещанином или коммунаром. Человек с большой или маленькой буквы займется удовлетворением материальных потребностей или познанием. И само материальное изобилие уже является опасностью и провокацией — поэтому, когда в „Хищных вещах века” отрицательный герой говорит, что сегодня изобилие — цель, а завтра станет средством, положительный отвечает: „Завтра может быть поздно”».
См. также: Константин Фрумкин, «Труд-наслаждение: из истории коммунистического труда» — «Нева», Санкт-Петербург, 2020, № 6 <https://magazines.gorky.media/neva>.
Михаил Эпштейн. Американские «Вехи». Крупнейшие деятели культуры США выпустили обращение к нации о свободе мысли и культуре запретов. — «Новая газета», 2020, № 76, 20 июля <https://www.novayagazeta.ru>.
«При всей колоссальной дистанции во времени и пространстве — удивительная перекличка с „Вехами”, что еще раз подчеркивает зеркальность двух исторических ситуаций. Конечно, нельзя не заметить упоминание Трампа как „реальной угрозы демократии” в начале письма. Однако очевидно, что это формальная отговорка, такая же ритуальная дань „общедемократическим убеждениям”, как выпады против самодержавия в „Вехах”. Острие письма направлено именно против того, что сам Трамп недавно назвал „леворадикальным фашизмом” (far-left fascism)».
«Тот „моральный нигилизм”, в котором веховцы обвиняли левую интеллигенцию, в США теперь выступает под именем cancel culture — „культура отмены” или „культура запрета”. Каковы бы ни были твои заслуги перед обществом, культурой, наукой, бизнесом, спортом, за любую неосторожно высказанную мысль, недостаточно „прогрессивное” словечко можно поплатиться репутацией, карьерой, всем жизненным итогом. Авторы выступают против полиции мысли, властные претензии которой гораздо более тотальны, чем у полиции, охраняющей порядок на улицах городов. Задача полиции — предотвращать преступления; полиция мысли отрицает свободу мысли и слова, как если бы она была преступлением».
«Какая реакция последовала на публикацию письма? Со стороны левых радикалов, конечно, вполне ленинская, типа „либеральное ренегатство”. Но самые мощные левопрогрессистские медиа предпочли просто о нем промолчать. Наказать авторов „Письма”, подвергнуть их административной, издательской, газетной, институциональной травле, — значит подтвердить его правоту».
Леонид Юзефович. Больше чем биография: Сергей Есенин глазами Захара Прилепина. О новом жизнеописании великого русского поэта. — «Горький», 2020, 7 июля <https://gorky.media>.
«Это одна из лучших биографий, которые я когда-либо читал».
«Версия об убийстве Есенина неприемлема для Прилепина не потому, что он как государственник и поклонник СССР не желает винить в его гибели советское государство, а потому что любая мутная конспирология вокруг смерти Есенина — оскорбление памяти не только его друзей, запросто объявляемых убийцами, но и самого поэта. Принять ее — значит трагедию подменить остросюжетной мещанской драмой с участием спецслужб, усомниться в том, что завершенность судьбы оказалась для него не совместима с продолжением жизни».
Опубликовано в Журнале №9