Салат и человек

C рассказом Куприна «Гранатовый браслет» произошла очень странная история, похожая на судьбу крошки Цахеса, которого за особый цвет волос прозвали Циннобер, что еще значит «киноварь». Крошку Цахеса превратила в знаменитость фея Розабельверде, даровав ему небывалые возможности. Для многих писателей начала двадцатого века такой феей стал знаменитый писатель Максим Горький. Горькому рассказ очень понравился, и он написал об этом в письме Малиновской^[1]: «А какая превосходная вещь „Гранатовый браслет” Чудесно! И я рад, я — с праздником! Начинается хорошая литература!»^[2] Одновременно Горький хвалил рассказ Сергеева-Ценского «Пристав Дерябин», который теперь вспомнит не каждый филолог.
С этого началось победное шествие купринского рассказа, причем он стал символом чистой любви, подминая под себя не только многие прекрасные рассказы Куприна, но и действительно сильные тексты о любви, которые мы знаем. Скажем, хвалить рассказ «Суламифь» в пору партийности печати и партийной литературы было неловко, хотя его и печатали в собраниях сочинений. Сложно было рассказывать о любви на примере царя Соломона не только во время безбожных пятилеток, но и позже.

А «Гранатовый браслет» оказался сущим крошкой Цахесом, и прежде всего — он не то, чем кажется. Например, Паустовский в 1957 году писал о повести: «Один из самых благоуханных и томительных рассказов о любви — и самых печальных — это купринский „Гранатовый браслет”. Куприн плакал над рукописью „Гранатового браслета”, плакал скупыми и облегчающими слезами. К сожалению, писатели не так часто плачут и хохочут над своими рукописями. Я говорю — к сожалению, потому что и эти слезы, и этот смех говорят о глубокой жизненности того, что писатель создал, иной раз сам не понимая до конца силы своего перевоплощения и своего таланта. Куприн говорил о „Гранатовом браслете”, что ничего более целомудренного он еще не писал. Это верно. У Куприна есть много тонких и превосходных рассказов о любви, об ожидании любви, о трагических ее исходах, об ее поэзии, тоске и вечной юности. Куприн всегда и всюду благословлял любовь. Он посылал „великое благословение всему: земле, водам, деревьям, цветам, небесам, запахам, людям, зверям и вечной благости и вечной красоте, заключенной в женщине”. Характерно, что великая любовь поражает самого обыкновенного человека — гнущего спину за канцелярским столом чиновника контрольной палаты Желткова. Невозможно без тяжелого душевного волнения читать конец рассказа с его изумительно найденным рефреном: „Да святится имя твое!” Особую силу „Гранатовому браслету” придает то, что в нем любовь существует как нежданный подарок — поэтический и озаряющий жизнь — среди обыденщины, среди трезвой реальности и устоявшегося быта»^[3].

В 1964 году режиссер Роом снял по рассказу одноименный фильм. Там на фоне крымского прибоя сидел в тюбетейке сам писатель Куприн и говорил, что теперь всюду дрянь и ужас, сплошной Арцыбашев-порнограф. И поэтому, делал вывод он, нужно писать о чистом возвышенном чувстве. Советский зритель, что никакого Арцыбашева, разумеется, не читал, понимал, что в страшный год разгула реакции (ведь царизм безжалостно подавил революцию 1905 года), в это непростое время писатель Куприн встал на защиту любви. Но страшный год — это вполне мирный 1910-й, а напечатан рассказ был в 1911-м. Там уже присутствуют все черты России, что мы потеряли — автомобили и технический прогресс, но шагни назад — говорят участники боев на Шипке и чувствуется дыхание XIX века.

Сюжет был отчасти взят из жизни — история маленького телеграфного чиновника П. П. Жолтикова, который влюбился в чужую жену.  В своих воспоминаниях первая жена писателя, Куприна-Иорданская^[4], пишет: «Петр Петрович Жолтиков (в рассказе Желтков) не застрелился, как пишет Куприн, а был переведен в провинцию и там женился. Об этом я узнала много лет спустя от Н. И. Туган-Барановского. Дальнейшая судьба Жолтикова ему была неизвестна.

В письмах к Людмиле Ивановне Жолтиков не называл ее „прекрасной Блондиной”. Так писал нашей няне Ольге Ивановне ее муж Семен Иванович Герасимов, который служил в солдатах. Это обращение понравилось Куприну, и он вставил его в рассказ.

П. П. Жолтиков прислал Людмиле Ивановне не гранатовый браслет, а браслет в виде толстой позолоченной дутой цепочки, и к ней подвешано было маленькое красное эмалевое яичко с выгравированными словами: „Христос воскрес, дорогая Лима. П. П. Ж.”.

Мой гранатовый браслет, который подарил мне Александр Иванович, был покрыт мелкими гранатами, а посередине — несколько крупных камней. От времени на внутренней стороне появились темные пятна. Браслет очень нравился Александру Ивановичу (к драгоценным камням он чувствовал особенное пристрастие), и он решил снести его золотых дел мастеру узнать, нельзя ли как-нибудь уничтожить пятна.

Неопытный ювелир, не знавший, что гранаты раньше оправляли только в серебро, не предупредив Куприна, вызолотил браслет. Старинный браслет был испорчен. Хотя ювелир и уверял, что снять позолоту очень легко, Куприн рассердился и браслет у него не оставил.

После обеда у Любимовых в 1902 году Куприн больше у них не бывал. С Людмилой Ивановной я поддерживала дружеские отношения, но Дмитрий Николаевич Любимов ни разу в моем доме не был.

Когда он стал виленским губернатором, а затем камергером и помощником статс-секретаря Государственного совета, вспоминать в доме Любимовых историю с телеграфистом было неприлично»^[5].

Итак, сюжет рассказа следующий: стоит сентябрь, бархатный сезон. Паустовский замечает, что «об одном нельзя не сказать — о безошибочном вкусе Куприна, включившего рассказ о трагической и единственной любви в обстановку южной приморской осени. Трудно сказать, почему, но блистательный и прощальный ущерб природы, прозрачные дни, безмолвное море, сухие стебли кукурузы, пустота оставленных на зиму дач, травянистый запах последних цветов — все это сообщает особую горечь и силу повествованию»^[6]. Княгиня Вера Николаевна Шеина и ее муж Василий Львович живут на даче, потому что в городском доме у них ремонт. Гости съезжаются на дачу — на именины княгини. Но тут приносят золотой браслет с камнями.

Этот браслет дарит давний обожатель княгини — и в семье этот неизвестный, что уже почти восемь лет писал ей письма, стал комическим персонажем. Родственники пародируют его любовные письма так: «Письмо содержит в себе пылкое признание в любви, написанное вопреки всем правилам орфографии. Начинается оно так: „Прекрасная Блондина, ты, которая... бурное море пламени, клокочущее в моей груди. Твой взгляд, как ядовитый змей, впился в мою истерзанную душу” и так далее. В конце скромная подпись: „По роду оружия я бедный телеграфист, но чувства мои достойны милорда Георга. Не смею открывать моей полной фамилии — она слишком неприлична. Подписываюсь только начальными буквами: П. П. Ж. Прошу отвечать мне в почтамт, посте рестанте”. Здесь, вы, господа, можете видеть и портрет самого телеграфиста, очень удачно исполненный цветными карандашами»^[7].

Среди гостей находится и старый генерал Аносов, от которого в свое время сбежала жена. Княгиня рассказывает ему историю неизвестного обожателя, и генерал, поколебавшись, говорит, будто сценарист советского фильма: «А если это любовь?»
Однако муж княгини встревожен, предполагая, что мелкий чиновник растратил на браслет казенные деньги. Если все это, вместе с именем княгини, всплывет в газетах, то репутации семьи будет нанесен ощутимый ущерб. Воздыхателем оказывается мелкий чиновник контрольной палаты^[8] по фамилии Желтков, которому возвращают браслет. После визита мужа и брата княгини Желтков обещает больше не появляться в жизни этих людей — и действительно, вскоре княгиня читает в газете, что чиновник покончил с собой.

Она приходит в его квартиру и слышит от хозяйки, что самоубийца велел передать, что княгиня была единственной радостью в его жизни, а теперь ей нужно послушать лучшее произведение Бетховена Son. № 2, op. 2. Largo Appassionato.

Вернувшись домой, княгиня просит знакомую пианистку сыграть указанную вещь и плачет под фортепьяно, понимая, что это та самая любовь, о которой ей говорил старый генерал.

И тут начинается самое интересное. С одной стороны, мы имеем «официальную версию» «Гранатового браслета»: всепобеждающая любовь, чопорное и бездуховное светское общество, внутренне страдающая прекрасная женщина, но ей и любящему ее человеку не суждено быть вместе.

Однако если цинично отступить в сторону, то можно рассказать эту историю иначе. Есть маленький человек, у которого возник объект страсти, и он преследует его много лет — все более и более увеличивая ее неудобство. Присылает ей пошлые письма. Куприн их приводит, и они действительно не верх вкуса — как и сам гранатовый браслет, который только для современного обывателя символ красоты, между тем все персонажи Куприна понимают, что он дешев и не очень красив: «Он был золотой, низкопробный, очень толстый, но дутый и с наружной стороны весь сплошь покрытый небольшими старинными, плохо отшлифованными гранатами. Но зато посредине браслета возвышались, окружая какой-то странный маленький зеленый камешек, пять прекрасных гранатов-кабошонов, каждый величиной с горошину». И наконец, когда его просят держать дистанцию, отвечает князю: «Это невозможно. Даже в тюрьме я найду способ сообщать ей о себе. Только смерть может помочь исполнить вашу просьбу»^[9]. Поэтому Желтков и стреляет в себя.

Не так давно рассказывали историю об умирающем от лейкемии мальчике, который просил голливудскую кинозвезду заняться с ним оральным сексом. Все его родственники жутко огорчились от того, что мальчику эта предсмертная милость обломилась (если это не фейк, конечно, — да, собственно, не важно, фейк это или нет). Важно именно то, что маленький человек допускает, что его смерть (и жизнь) так важны, что их можно обменять на что-то в странной торговле с мирозданием.
В случае с мелким чиновником Желтковым работает та же схема.

На самом-то деле все это гораздо более интересно даже, чем пресловутая официальная школьная трактовка. Генерал говорит: «Любовь должна быть трагедией, величайшей тайной в мире! Никакие жизненные удобства, расчеты и компромиссы не должны ее касаться»^[10]. При этом у Куприна этот старичок вроде бы должен говорить голосом романтической правды, а на поверку его идеи организации семьи оставят домострой Льва Толстого далеко позади.

То есть версия «повышенной духовности» «Гранатового браслета», по сути, мертва.

А внимательный читатель может много извлечь из того сюжета, потому что он связан с проблемой выбора — как и что делать человеку, что можно и что нельзя. На одной чаше весов твоя любовь, а на другой — чужие неудобства.

Несчастного Желткова официальная трактовка рассказа ставит перед вопросом «Тварь ли я дрожащая или право имею». Более того, многие положительные персонажи советской литературы шептали в ухо персонажам нерешительным что-то вроде: «За любовь бороться надо. Не жди, брат, хватай, стерпится-слюбится».

И это сущая беда. Беда в том, что решений-то никаких нет, а честный обыватель норовит ухватиться за какой-нибудь классический рассказ оттого, что в нем скучная наша жизнь озаряется какой-то романтикой или, еще хуже — безумствами. И выходит, что русская классическая литература, а авторитет ее непререкаем, санкционировала один или целую цепочку пошлых поступков.

Действительно, в тексте Куприна, как бы сладко и липко ни писал о нем Паустовский, хватает того, что мы нынче зовем пошлостью: «Вот сейчас я вам покажу в нежных звуках жизнь, которая покорно и радостно обрекла себя на мучения, страдания и смерть. Ни жалобы, ни упрека, ни боли самолюбия я не знал. Я перед тобою — одна молитва: „Да святится имя Твое”.
Да, я предвижу страдание, кровь и смерть. И думаю, что трудно расстаться телу с душой, но, Прекрасная, хвала тебе, страстная хвала и тихая любовь. „Да святится имя Твое”... В предсмертный печальный час я молюсь только тебе. Жизнь могла бы быть прекрасной и для меня. Не ропщи, бедное сердце, не ропщи. В душе я призываю смерть, но в сердце полон хвалы тебе: „Да святится имя Твое”. Ты, ты и люди, которые окружали тебя, все вы не знаете, как ты была прекрасна. Бьют часы. Время. И, умирая, я в скорбный час расставания с жизнью все-таки пою — слава Тебе. Вот она идет, все усмиряющая смерть, а я говорю — слава Тебе!..»^[11]

И слезы потекли по ее щекам и проч., и проч.

Что же, зря и теперь этот рассказ проходят одиннадцатиклассники на уроках литературы? Вовсе нет.

Из этого сложного текста, из его неверной ноты, внимательный читатель может сделать много интересных наблюдений. Например, о том, что противостояние бедности и богатства тут не вполне явное: князь с женой небогаты, состояние расстроено, и княгиня Вера «отказывает себе почти во всем» не только по природной скромности, а еще и по необходимости. Героиня Куприна начала получать письма за два года до замужества. Она не обязательно вышла замуж в шестнадцать, но тем не менее это еще очень молодая женщина. Представьте себе современную двадцатипятилетнюю женщину, заламывающую руки с мыслями, что вот меня коснулась настоящая любовь и больше в жизни, может быть, я не встречу ее никогда.
Правила жизни и мотивы поступков в сословном обществе не наследуются нами. Но, разбирая с учениками этот рассказ и споря о нем с одной школьницей, я привел современный вариант его коллизии.

Представьте себе, что вы уже успешная студентка, у вас есть парень, которого вы любите, такой же успешный, как и вы. Вас приняли в его семью, и она почти олигархическая. Но вот в вас влюбился непонятный человек средних лет. Он не очень молод и вовсе несвеж, работает, кажется, где-то охранником и вечера посвящает игре в «Танчики». И все же у него остается время на то, чтобы написать под окнами «Алиса, я люблю тебя и буду ждать вечно». Ваши домашние острят над этим, но каждое утро вы натыкаетесь на эти метровые белые буквы.

В Инстаграме он комментирует каждый ваш чих, и Вконтакте — тоже. Меняя ники, он спамит вас фоточками и цитатами из непонятных песен. Кажется, думаете вы, они называются «бардовскими». Наконец курьер приносит от него посылку, а там здоровенный браслет самоварного золота.  И ваш парень думает, не украл ли этот поклонник эту нелепую драгоценность и не придут ли к вам менты с вопросами.

Ваш парень с вашим же братом ходят к нему побеседовать, и он обещает больше вас не преследовать.

Через несколько дней ваш поклонник выходит в окно, а вы обнаруживаете в телефоне SMS с просьбой прослушать в его память песню «Милая моя, солнышко лесное».

Вы находите в Сети бардовский сайт, и в тот момент, когда первые гитарные аккорды начинают дребезжать в телефоне, слезы текут у вас по щекам.

Вот что такое рассказ «Гранатовый браслет».

Про мезальянс написано множество русских рассказов — с него, собственно, их история и начинается. Бедная девушка Лиза влюблена в человека из другого мира. Несчастный Владимир из пушкинской «Метели» мечтает увести свою возлюбленную из богатой семьи и тайно обвенчаться с ней. Дочь станционного смотрителя таки уезжает с блестящим гусаром. У самого Куприна есть знаменитый рассказ «Олеся», где девушка из леса тщетно пытается сохранить любовь. Это явление общее — недаром одним из самых популярных романсов был тот, где рассказывалось о титулярном советнике и генеральской дочери.
Все дело в том, как это рассказано.

Так или иначе, речь персонажей «Гранатового браслета», если глядеть из нашего времени, кажется удивительно напыщенной, будто взята из латиноамериканских сериалов. Дело в том, что как раз через несколько лет после «Гранатового браслета» началась Великая война и произошел слом эстетики. Изменилась и литература, появилась экономность метафор, придумал свой стиль Хемингуэй, за печальную сентиментальность обреченной любви стал отвечать Ремарк — и все потому, что Первую мировую войну той цивилизации невозможно было переварить просто так. Для того, чтобы дать эстетическому чувству выжить, невозможно было уже ронять слезу на каждый цветок.

А Куприн пишет прямо перед войной, чувства еще свежи, им пока ничто не угрожает. Для его героев эта ничем не сдерживаемая сентиментальность естественна, ведь человечеству еще не показывали иприта и русской Гражданской войны. Однако и тут есть нюанс — маленький влюбленный человек ведь не думает о Хиросиме и Освенциме (или тогда — о Вердене и Сомме), даже когда они случились. Для него свои чувства самые главные, и ему легко потерять адекватность.
Сейчас-то что, нынче слово «маниак», которое недоуменно катает на языке старый генерал, стало привычным. Тысячи романов посвящены новым Желтковым, которые вплотную приблизились к своим княжнам и княгиням, да что там, посадили их в подвалы, окружив любовью и гранатами.

Нам всем хочется быть счастливее, чем мы есть.

И у этого чувства есть много разновидностей, их спектр широк — от сожаления, что нельзя прожить все жизни сразу, до романа Набокова, в котором он писал об уколе упущенного случая: «Он ехал — и вот доехал — к одинокой во всех смыслах молодой женщине, очень красивой, несмотря на веснушки, всегда в черном платье, с открытой шеей, и с губами, как сургучная печать на письме, в котором ничего не написано. Она все смотрела на Федора Константиновича с задумчивым любопытством, не только не интересуясь замечательным романом Стивенсона, который он с нею уже три месяца читал (а до того, таким же темпом, читали Киплинга), но не понимая толком ни одного предложения и записывая слова, как записываешь адрес человека, к которому знаешь, что никогда не пойдешь. Даже теперь — или точнее говоря именно теперь, и с большим волнением, чем раньше, Федор Константинович, влюбленный в другую, ни с кем несравнимую по очарованию и уму, подумывал о том, что было бы, если б он положил ладонь на вот эту, слегка дрожащую, маленькую, с острыми ногтями, руку, лежащую так пригласительно близко, — и оттого, что он знал, что тогда было бы, сердце вдруг начинало колотиться, и сразу высыхали губы; однако, тут же его невольно отрезвляла какая-нибудь ее интонация, смешок, веяние тех определенных духов, которыми почему-то душились как раз те женщины, которым он нравился, хотя ему был как раз невыносим этот мутный, сладковато-бурый запах. Это была ничтожная, лукавая, с вялой душой, женщина; но и нынче, когда кончился урок, и он вышел на улицу, его охватила смутная досада: он вообразил гораздо лучше, чем давеча при ней, как должно быть податливо и весело на все нашло бы ответ ее небольшое, сжатое тело, и с болезненной живостью он увидел в воображаемом зеркале свою руку на ее спине и ее закинутую назад, гладкую, рыжеватую голову, а потом зеркало многозначительно опустело, и он почувствовал то, что пошлее всего на свете: укол упущенного случая»^[12].

В мягкой версии этого сюжета современная цивилизация устроена так, что новому Желткову — раздолье: пиши — не хочу. Спам-фильтр режет его послания прямо на сервере, черный список блокирует телефонные номера, но само производство не останавливает.

Но иногда Желтков решает, что имеет право не только отправлять послания, но и привести свою любовь к себе в дом. И лучше так, чтобы она не сопротивлялась. Про это написан роман англичанина Фаулза «Колллекционер» и много других романов, а также сняты фильмы.

В общем, права собственности на объект обожания ни у кого нет, а мир сейчас живет куда быстрее, чем в 1910 году.

Жизнь — жестче, как говорилось в известном анекдоте.