Дети затменья
стихи. Вступительное слово Дмитрия Быкова
Виктория Измайлова живет в Чите, работает врачом. Автор книг стихов «Жаворонковы сны» и «Талисман» (первая вышла в Чите, вторую выпустил в Петербурге Александр Житинский в своем издательстве «Геликон Плюс»: таков был приз за победу в сетевом литературном конкурсе «Арт-ЛИТО»). В Сети можно найти ее рассказы (в соавторстве с Романом Сидоровым) и стихотворения. Александр Кушнер назвал ее одной из главных надежд русской поэзии.
В толстом журнале Измайлова публикуется впервые. С одной стороны — это радостно, с другой — печально. Радостно — потому что хорошая русская поэзия, которой вроде бы нигде и нет, иногда еще благополучно пишется и, что ценно, печатается. Печаль же в том, что Измайлова пишет стихи (и чудесные песенки, сентиментальные и мужественные) уже много лет, стяжала известность в Интернете и в родном городе, а к журнальному читателю выходит только сейчас.
Я люблю Вику Измайлову за многое: за точность, за нежность, за иронию, — но главное, за то, что она не боится быть уязвимой. Качество по нынешним временам почти уникальное. Неуязвимо только мертвое — вот почему живые стихи стали такой редкостью.
Дмитрий Быков
.* * * Выцвели луж голубые камеи, Вдоль по обочинам — пыльные рвы, А по лугам все лежит и тускнеет Скифское золото старой травы. Снова сквозь ветви березы и ели Ветреный полдень разлил стеарин. Каждою ночью поет у постели Желтая птица весенних равнин. В крапчатых перьях некроткого нрава Тонко выводит, склоняясь ко мне, Как закипает зеленая лава Там, в глубине, у древесных корней. Скоро! Подступит, прорвется, нахлынет Сквозь раскаленные поры земли, Мусор и хлам — захлестнет, опрокинет, Словно враждебной страны корабли! Если скажу, что напрасны усилья: Время вселенной подходит к концу, — Благословенные пестрые крылья Больно ударят меня по лицу. Если под вопли взбесившейся стаи В зимнюю полночь придется уйти, Желтая птица меня не оставит, Тень ее будет бежать впереди. Мама Читает мама моя роман, Блестят очки на носу. Но Мама всех бесконечных мам, Конечно, живет в лесу. Она огромна, она стара, Но все норовит расти. В глубокой чаще ее нора, И лапы ее — в шерсти. Сминает ели ее живот, Угодьям чиня урон, Как будто она проглотила взвод, А может быть, эскадрон. Но хоть боится ее когтей, Похоже, сам Сатана, Лесная Мама не ест людей, Не ест никого она. Встает во весь беспримерный рост В предутренней тишине, И пьет молоко заплутавших звезд, И лижет бочок луне, И жаждет Мама весь мир объять, И шепчет в сырой рассвет, Что будет насмерть она стоять За этот безумный свет. Она воркует, она рычит Среди бескрайних лесов, И этот голос во мне звучит Сильней других голосов. * * * Ужасно линючие кошки, Достаточно грустные книжки, С мостком деревянным картина. В январских узорах окошки, Кроватка для рыжего мишки И — маленькое пианино. Артачились нот закорючки, Тускнела в пыли полировка, Ленивые кошки — скучали. А мамины тонкие ручки По клавишам били неловко. «Средь шумного бала, случайно...» Но к маминой робкой досаде Росла я с решением жестким И в этой разлуке повинна. Ты в крохотной нашей мансарде Казалось мне слишком громоздким, О маленькое пианино! В том доме — серьезные люди, Хрусталь, и сверкающий кафель, И девушки правильный профиль... По клавишам бегает пудель, Любитель печенья и вафель, И кличут его — Мефистофель. * * * Весенним хмельным дуновеньем, Слепым неподкупным судом Прекрасные дети затменья Однажды приходят в твой дом. Немерено их обаянье, твою озарившее клеть. Какие, мой Бог, расстоянья Сумели они одолеть! Покуда их вечные очи Томят обещаньем любви, Не видишь — истерзаны в клочья Одежды и руки твои. А видишь... и гонишь сомненья, Мечтаньями ум иссушив, — Прекрасные дети затменья Дороже бессмертной души! Беспечны, жестоки и лживы, С повадками диких зверей В ответ на твои же призывы Возникли они у дверей. Дрожите же, ветхие стены! Лети, роковая стрела! Какие нас ждут перемены! Какая глубокая мгла... * * * Полдневного луча горячий грошик И на столе меж черствых хлебных крошек Остывший чай. В лесную глухомань, такая жалость, Не нужно уходить, как оказалось, Чтоб одичать. Под крана неисправного журчанье Забыть речей значенье и звучанье — Таков итог. Вселенная глуха на оба уха. Стучит в стекло разгневанная муха, Ей невдомек. Судьба всегда пристрастна и дотошна, Но, может быть, совсем неплохо то, что Все решено, Что за окном — ни облака, ни птицы, И никуда не надо торопиться Давным-давно. * * * Все время ждешь чего-то, То выходных, то денег. И ходишь на работу, И смотришь чертов телик, Куплеты сочиняешь, Микстуры принимаешь И никогда не знаешь, Кого ты обнимаешь. Растишь свои фиалки, Глотаешь бутерброды, Латаешь плащик жалкий Запредпоследней моды, Удачу заклинаешь, Полтинник занимаешь И никогда не знаешь, Кого ты обнимаешь. Бросаешься в романы И не глядишь под ноги, Зализываешь раны И думаешь о Боге, Сомненья прогоняешь, Волненье унимаешь И никогда не знаешь, Кого ты обнимаешь. * * * Стою, в душе звериной просвет не находя, Над песенкой старинной слезами изойдя. Не тенор при капелле, раскормлен и усат, Ее мы с мамой пели сто тысяч лет назад. Горланили дуэтом, два брошенных птенца, А думали при этом — синхронно — про отца, Что, мол, кому-то крышка, кранты, как ни крути, А наш-то, докторишка, у смерти на пути. Мы вслух его бранили, грехи его копя, Мы так его любили! Безмолвно, про себя... Из подкаблучной дали, с восточной стороны, О, как его мы ждали! Как были мы верны! Сквалыга-алиментщик, смотавшийся в астрал! Игрок, фигляр, изменщик, он всех нас разыграл! Я сердце заклинаю, чтоб было как броня. Я до сих пор не знаю, любил ли он меня. Ах, белые халаты! Ах, жизни торжество! А жизнь — одни заплаты и больше ничего! Паршивая шарада! Грабительский кредит! Вот смерть — святая правда — слепа и не щадит. Песенка жертвенных барашков Монеты света не зароешь, Сна золотого не продашь, Ладонью небо не закроешь, Звезды заветной не предашь, Пусть говорят — не вечно маю Сады и головы кружить, Не плачь, не плачь, теперь я знаю: Мы будем жить! Мы будем жить! Где свищут в кущах духи леса И ткут зеленое сукно, Где опустившийся повеса Цедит дешевое вино, Где океан хрипит угрозы, Где травы жаркие по грудь, Где окровавленные розы Роняет Бог на Млечный Путь, В потоках воздуха и ливней, Ночных машин, прозрачных рыб, В пересеченьях ломких линий На грубых гранях древних глыб Пребудем мы — вселенской солью, Сильны, как в мае дерева, За то, что нашей скотской болью Была Вселенная жива.