К небу мой путь

Продолжение. Начало см. “Новый мир”, № 2 с. г.

ГЛАВА 4

Продолжение отдыха в Кэмп-Морган. Важный разговор с девушкой по имени Джесси Мэйхью. Кошмары Дика Робертса прекращаются. Джордж Браш отказывается от денег

 

В кухне состоялся своеобразный конкурс. Работавшие там студенты затеяли петь студенческие песни, которые поют в их колледжах. Начали девушки, исполнившие песню техасских методистов. Затем парень с девушкой, которые мыли чашки и блюдца, спели “Висконсин, твои залы прекрасны всегда”. Потом сероглазая девушка, работавшая рядом с Брашем, отважилась на песню Мак-Кеновского колледжа в Огайо. Она сделала предварительное вступление и объяснила, что у нее нет ни слуха, ни голоса, но она будет стараться изо всех сил, чтобы не отставать от других. Она даже не спела, а как-то монотонно прочитала песню, но ее манеры и спортивный вид были настолько пленительны, что она заслужила самые громкие аплодисменты. Потом выступили парень из технологического института в Джорджии и девушка из Мизулы. Затем выступил повар-швед, который никогда не учился в колледже, но когда-то жил в Упсале и работал в университетской столовой; он исполнил одну из песенок тамошних студентов. Затем все стали требовать, чтобы завстоловой тоже спела что-нибудь. Все недолюбливали эту мадам, но с того вечера, когда она, пунцовая от смущения, с огромным трудом припомнила и спела через слово какую-то галиматью, выдаваемую за песню Гаучеровского колледжа, она здорово выросла в общем мнении. Потом потребовали песню и от Браша. Он исполнил гимн своей alma mater столь блестяще, что все просто замерли. А он как ни в чем не бывало продолжал вытирать свои стаканы. Студенты с шумом столпились вокруг него, спрашивая, надолго ли он приехал в лагерь. Но завстоловой тут же призвала к тишине, стуча в медный таз.

— Уже девять часов! — объявила она. — С такими темпами мы никогда не закончим. А ну-ка пошевеливайтесь!

Последние десять минут работали в бешеном темпе.

Браш выбрал момент и шепнул сероглазой девушке:

— Можно вас спросить?

— Что вы сказали?

— Можно поговорить с вами после того, как мы закончим?

— Со мной? — начала она нерешительно. — Да. А о чем?

— Я бы хотел очень многое сказать вам.

Дальше они работали молча. Когда последовал сигнал об окончании работы, у дверей возникла давка: все торопились к пристани, чтобы поскорее занять лодки, оставленные для работников кухни. Завстоловой через все помещение направилась прямо к Брашу.

— У меня есть вакансия, если вам захочется остаться и поработать здесь, — сказала она Брашу.

— Благодарю вас. К сожалению, завтра вечером я уезжаю, — ответил он, даже не взглянув на нее, потому что следил за сероглазой девушкой, мелькнувшей в дверях.

Браш догнал ее на улице.

— Может, посидим на лавочке у пристани? — предложил он.

Она не ответила. Браш понял, что у нее изменилось настроение, и стал подбирать слова, чтобы расположить ее к себе. И наконец произнес отрывисто и с неожиданной силой:

— Я понимаю, вы, должно быть, смертельно устаете после такой работы по субботам, но я прошу вас сделать для меня исключение. Наверное, мне лучше найти вас завтра, но только я хотел сказать, что завтра я уезжаю, и поэтому нам лучше всего встретиться утром. А теперь, как очень большое одолжение, не могли бы вы позволить мне кое-что сказать вам прямо сейчас ?

— Мы можем посидеть в клубе, — коротко ответила она и направилась к дому, стоящему особняком, — общежитию для официантов.

Когда они вошли внутрь, там творился сущий бедлам. Из комнат доносились громкие женские голоса:

— Луиза, дай мне твои сандалии!

— Не надевай свитер, ты в нем изжаришься!

Какие-то парни кого-то ждали на лестнице. В окно на втором этаже высунулась девица и завопила:

— Где Джесси? Джесси!

— Я здесь, — ответила снизу спутница Браша.

— Джесси, выручи, дай на вечер твой платок!

— Возьми, Хильда, только не разбрасывай там ничего у меня.

Компании парней и девушек то и дело выходили на улицу, окутанные облаками волнующих разговоров. Дом понемногу пустел и погружался в тишину. Джесси привела Браша в клубную комнату на первом этаже. В комнате стояла старая мебель, выброшенная из холлов и гостиных. Там был карточный стол с ногой, забинтованной изолентой, и с обшарпанной кожей; стояли вразброс несколько кухонных стульев. Вокруг царил беспорядок. Джесси механически начала расставлять стулья по местам, поправлять диванные подушки, складывать разбросанные журналы. Она повесила на свои места брошенные прямо на диване и на стульях гитары, убрала забытые теннисные ракетки. Затем села на кушетку и стала развязывать ленту, заплетенную в волосы.

— Как вас зовут? — спросила она.

— Джордж Марвин Браш. Я родом из Мичигана. Я продаю школьные учебники. Я приехал сюда по делу — встретиться с одним человеком. Я попросился к вам поработать на кухне, потому что мне нравится среди студентов и там, где люди работают. За свою жизнь мне приходилось заниматься самой разной работой.

Джесси устроилась поуютнее и встряхнула головой, расправляя освобожденные волосы. Она слушала Браша с самоуглубленным вниманием, словно что-то решая в уме.

— У вас чудесный голос, — сказала она. — Все подумали, что было бы неплохо, если бы вы решили остаться и поработать у нас.

— Я бы с удовольствием.

— Что же вы не садитесь?

— Спасибо, — поблагодарил Браш и сел наконец на один из стульев.

Джесси закинула руки за голову и с наслаждением вытянулась на кушетке, устремив томный взгляд в потолок. Наступившее молчание и ее выразительная поза тревожили Браша; он подвинул стул ближе и заговорил тихим серьезным голосом:

— Моя жизнь проходит в поездках, и я встречаю множество людей, но чуть ли не каждый из тех, кого я встречаю, внушает мне настоящий ужас и отвращение. Даже сегодня вечером, здесь, в лагере. Я сегодня узнал человека настолько подавленного жизнью, что мысль о нем гнетет меня теперь постоянно. И вдруг я увидел вас и сразу понял, что вы очень хорошая, и я не могу найти слов, чтобы выразить, что со мной сейчас происходит. Этот разговор очень важен для меня; но у нас мало времени, и к тому же вы устали после работы... Я прошу вас извинить меня, если я показался вам обыкновенным любителем случайных связей. Я хочу, чтобы вы лучше узнали меня, мой характер, поэтому я буду писать вам письма.

Медленно и с некоторой опаской Джесси переменила свою вальяжно-вызывающую позу и села прямо. Теперь она смотрела на него полными изумления глазами.

— Во всем свете нет человека, которому мне хотелось бы написать, — продолжал Браш. — Но когда я встретил вас, вы показались мне такой красивой, что я не захотел упускать возможности познакомиться с вами. Мы могли бы стать... хорошими друзьями. Я хочу рассказать вам о себе, о своих увлечениях. Можно? Вы мне разрешаете?

Джесси чуть покраснела.

— Ради Бога! — сказала она.

— Итак, я уже сказал, что меня зовут Джордж Марвин Браш. Мне двадцать три года. Два года назад я окончил Баптистский колледж Шилоха в Уоллинге, штат Южная Дакота. Я баптист и очень религиозен. Я вырос на ферме в Мичигане... А вы ничего мне не расскажете о себе?

По ее вытянувшемуся лицу Браш понял, что ему готовится не очень ласковый ответ. Но она только сказала отрывисто:

— Меня зовут Джесси Мэйхью. Мне двадцать два. Я учусь на старшем курсе в Мак-Кеновском колледже в Огайо. После выпуска я буду учителем. Я — методистка.

Ее серые глаза с холодком смотрели в его голубые.

— Можно вас спросить?.. У вас есть отец и мать?

— Нет, — отрезала Джесси. После тягостной паузы она добавила, напуская на себя небрежный вид: — Я росла в приюте. Меня оттуда взяли одни люди, которые потом умерли. Со второго курса я сама содержу себя.

— Я думаю, у многих такая же судьба, как у вас, — сказал Браш.

Вдруг ни с того ни с сего зазвонил будильник на каминной полке. Джесси было лень вставать, а Браш не решался протянуть руку и стукнуть по кнопке, и будильник звенел и звенел, наполняя комнату нудным пронзительным дребезгом.

— Что касается меня, — продолжал Браш, когда звон наконец прекратился, — то я вырос на ферме. У меня были и отец, и мать, и два брата, оба старше меня. Один из братьев стал моряком, другой остался с родителями. Я приезжал к ним на Рождество, навестить, но... вы знаете, дома я тоже себя чувствовал почти сиротой. Конечно, я люблю их, но между ними и мной словно какая-то стена. Видите ли, они не хотели, чтобы я поступал в колледж.

Он взглянул ей в лицо, надеясь увидеть сочувствие.

— Я работаю всю жизнь. Я вовсе не хвастаюсь, когда говорю, что я учился лучше всех. Я был капитаном наших баскетбольной и футбольной команд, но у меня не хватало времени, и я бросил и футбол, и баскетбол. Я уверен, вы тоже хорошо учились.

— Да, — снова краснея, ответила Джесси, — на одни пятерки.

Браш улыбнулся. Он очень редко улыбался.

— Перед тем как просить вашего позволения писать вам, — продолжал он, — мне кажется, вы обязательно должны знать обо мне кое-какие вещи, которые трудно назвать симпатичными. Я имею в виду то, что люди всегда называют меня сумасшедшим и... и даже негодяем. Но прежде чем я скажу вам о своих недостатках, я хочу, чтобы вы знали, что с момента моего прозрения я ничего не совершил из дурных намерений. Я ни разу не солгал, за исключением, правда, одного случая, когда я сказал неправду одному человеку, что я бывал в Нью-Йорке. На следующий день я пошел к нему и признался, что соврал. А если я совершаю что-нибудь из того, что люди обыкновенно совершают в раздражении, непременно раскаиваюсь потом и приношу извинения.

— А почему вас считают негодяем? — спросила Джесси.

— Это потому, что мои принципы не совпадают с их принципами. Например, однажды меня посадили в тюрьму за то, что мой взгляд на деньги оказался не такой, как у них.

И он рассказал ей историю с арестом, которая произошла с ним в Армине, дополнив ее своими теориями Добровольной Бедности, пацифизма, наказания преступников прощением, а также присовокупив историю своего тюремного заключения.

— Но даже если меня и не сажают в тюрьму, то все равно называют чокнутым, — заключил он. — Вы понимаете, что я имею в виду?

— Да.

— Наверное, после всего того, что я вам рассказал, вы посчитаете меня... не совсем подходящим для знакомства?

— Нет, это не так.

— Я не обижаюсь на моих друзей, которые при случае называют меня чокнутым, — я знаю, они шутят. Но, может быть, вы, как и другие люди, думаете... может быть, вы всерьез считаете меня сумасшедшим?

— Нет, — сказала Джесси. — Меня не волнует мнение других людей. Мне нравится, что люди такие разные.

— Тогда я расскажу вам о трех самых больших разочарованиях за всю мою жизнь. Память о них с каждым годом угнетает меня все меньше, и когда я рассказываю об этом кому-нибудь вроде вас, я убеждаюсь, что они почти совсем не имеют значения. Итак, первое из них состоит в том, что... что в колледже меня так и не приняли ни в одно из трех студенческих обществ, которые там у нас были. Я был самым лучшим студентом во всем колледже, я был капитаном нескольких спортивных команд. И все-таки меня так и не приняли ни в математический кружок, ни в литературный, ни в Колвилловское общество. Меня это так огорчало! Я не понимал, почему они меня не принимают. Второе мое жизненное разочарование, Джесси, было связано с тем, что говорили мне наши учителя. Один из них был профессором религии и преподавал у нас в 6 “А”, и никем из преподавателей я так не восхищался. Иногда я даже приходил к нему домой, чтобы разобраться в каком-нибудь религиозном вопросе; я думал, что ему это нравится. Он частенько награждал меня званием сумасшедшего, но это было в шутку, вы знаете, как обычно говорят. Но однажды он обозвал меня сумасшедшим всерьез. Он сказал: “У тебя ограниченный ум, Браш, упрямый ограниченный ум. И не стоит тратить на тебя время”. Да, он так и сказал. “Я умываю руки, — сказал он, — потому что из тебя ничего не получится”. Представьте, что вам кто-нибудь скажет такое ! “Убирайся, — сказал он мне. — Убирайся отсюда! И больше не беспокой меня”. Вы понимаете, как это было ужасно. Иногда я вспоминаю об этом, особенно тон, каким он мне все это высказал. У меня даже пот на лбу выступил. Мне жить не хотелось с таким клеймом. Я нигде не пригожусь — там, где надо думать, я имею в виду. Больше я не верил ни единому его слову, что он говорил на лекциях. Я сам стал искать добрые мысли, и делал это постоянно. Я изучал предметы так, как мне это нравилось и как считал нужным я сам. Вот так. А третье... Я не хочу говорить о нем сейчас, но я обязательно о нем расскажу вам, Джесси. Я не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, что я — ничтожество или что-нибудь в этом роде, потому что на самом деле в глубине души я считаю себя счастливейшим человеком из всех, кого я когда-либо встречал. Иногда мне кажется, что всеобщие несчастия обходят меня. Вот хотя бы сегодня в этом лагере я встретил такого несчастного человека, что это на меня, кажется, начало переходить. Но потом я увидел вас, и на сердце у меня стало легче...

Браш замолчал, а немного спустя добавил запинаясь:

— Вот поэтому... Мне кажется... у нас с вами все так и получилось.

Джесси произнесла уже без прежней жесткости и даже слегка улыбнулась:

— Вы столько наговорили.

— Да, я понимаю, — горячо согласился Браш, — но по некоторым причинам я должен был все это высказать сразу.

Он с воодушевлением посмотрел на нее, потом встал и выговорил:

— Разрешите мне подарить вам что-нибудь на память обо мне. Эти часы, они последней модели и лучшие из всех, что у меня были когда-нибудь... — Он снял с руки часы и протянул ей.

Джесси быстро встала с кушетки, шагнула в сторону.

— Нет-нет! — сказала она. — Я никогда не беру подарков. Я не люблю этого! Вовсе не потому, что я не люблю людей... но... я не люблю брать подарки. Спасибо вам за добрые слова, но... Мистер Браш, мы с вами еще не настолько друзья, и мне, извините, пока не нравятся ваши притязания. Хотя мне было очень интересно вас послушать, — добавила она, увидев, что Браш упал духом. — Я говорю это вовсе не для того, чтобы вежливо выставить вас вон. Мне в самом деле очень понравилось все, что вы говорили.

— Тогда, может быть, и вы тоже расскажете мне что-нибудь о себе? — спросил погрустневший Браш, застегивая часы на руке.

Джесси стала расхаживать туда и сюда по комнате, словно хотела придать естественность тому, что собиралась сказать.

— Хорошо. Я сирота. Меня подобрали в поле. Сначала я жила в приюте. Это недалеко от Кливленда, штат Огайо. Некоторые считают, что я похожа на славянку. Я не знаю. Я не думаю, что это имеет значение. Когда мне было десять лет, меня взяли к себе старый сапожник-немец и его жена. Они умерли, когда я училась на втором курсе, и с того времени я сама зарабатываю себе на жизнь — подрабатываю в отеле. Моя будущая специальность — биология, и в один прекрасный день я стану либо учителем, либо врачом.

— И вы не верите, что... — начал испуганно Браш. — Вы считаете, что все вокруг нас — результат эволюции, а не?..

— Безусловно. Я считаю, что дело обстоит именно так.

Тогда Браш выдавил почти шепотом:

— Значит, вы полагаете, что все, о чем написано в Библии, ложь? А вы никогда не задумывались, что разница между обладающим душой человеком и обезьяной, прыгающей по деревьям, велика, как сам мир?

Наступило молчание, ужаснувшее Браша не меньше, чем ее слова. И тогда он в отчаянии решился на другой роковой вопрос:

— И вы, наверное, считаете, что женщина должна курить?

Джесси остановилась и посмотрела на него:

— А вы считаете, что это очень важно?

— Да, я считаю, что это чрезвычайно важно.

— А я — нет. — Она пожала плечами. — Сама я не курю. Но мне нравится видеть, что женщины могут делать то же, что и мужчины, с не меньшей серьезностью.

Она посмотрела Брашу в глаза. Она видела, как он поражен.

— Я просто удивлена тем, что вы считаете это очень важным. А я уже было начала вас считать единственным умным человеком из всех, кого я встречала.

Глядя в пол, Браш произнес:

— В ноябре у меня будет отпуск. Можно, я приеду к вам в Мак-Кеновский колледж?

Джесси снова начала расхаживать по комнате.

— Вы, конечно, можете делать все, что вам угодно, — сказала она. — Но ничего хорошего не получится. Нам не о чем будет говорить, если у вас такие идеи. И потом... Я живу одна. В последние годы, во всяком случае, я могу обеспечить только себя... Кроме того , у меня просто не найдется свободного времени на новую дружбу. Я работаю старшей официанткой в обеденном зале, а остальное время отдаю учебе.

— Но приехать-то я могу?

— Да, конечно, как и всякий другой человек.

— Я полагаю... у вас найдется тогда минутка-другая погулять со мной? Или пообедать, или что-нибудь еще?

— Пожалуй.

— Ну что же, до свиданья, — сказал Браш, протягивая руку.

— До свиданья. Вы все делаете так серьезно, что мне даже неловко. Мы знакомы всего час или полтора, а у вас вид, словно теряете лучшего друга.

— Мне надо хорошенько подумать обо всем этом. До свиданья.

— До свиданья.

Исполненный раздумий, Браш вышел в коридор. Но вдруг повернул назад и с неожиданной силой сказал в открытую дверь:

— Но вы хотя бы можете пообещать мне, что подумаете о моих словах? Я не понимаю, как такая красивая девушка может верить, что Библия лжет, и что мы произошли от обезьян, и что девушкам положено курить табак. Что станет с миром, если он будет следовать этим идеям? Почему вы считаете себя нормальным человеком, если вы придерживаетесь таких взглядов?

— Я подумаю об этом, — устало и с легкой досадой сказала Джесси, снова принимаясь приводить комнату в порядок.

Покончив с уборкой, Джесси пошла в свою комнату и села в кресло. Она твердо положила руки на подлокотники и стала пристально рассматривать стену перед собой. Время от времени она бормотала: “Он сумасшедший”. Потом убедилась, что ей сегодня не уснуть, сменила обувь и отправилась погулять к озеру.

 

Браш вернулся в палатку с биркой “Феликс” и лег в постель. Он с трудом заснул, но вскоре, однако, был разбужен сильным шумом. Дик Робертс бился на своей кровати. Сдавленным голосом, все громче и громче, он кричал: “Я не могу... Я не могу...” В неясном свете луны, проникавшем в палатку снаружи, Браш увидел и других ее обитателей, которые, подняв головы, перепуганные, взирали на Дика Робертса.

— Что за чертовщина? — спросил кто-то из них.

— Кто этот припадочный?

— Папа, папочка!.. — причитал маленький сын Дика Робертса.

Браш вскочил с кровати, схватил Робертса за руку, легонько подергал.

— Эй, Робертс! Дик Робертс! — сказал он спящему и пояснил окружающим: — Ничего страшного, ребята. Обыкновенный кошмар. Все в порядке. Эй, Робертс! Вы как? Ничего?

Робертс сел на кровати, потряс головой. Затем угрюмо и молча наклонился и принялся обуваться. Браш тоже поспешно натянул брюки и сунул ноги в туфли.

— Господи, это какой-то бедлам! — недовольно проворчал кто-то.

— Я извиняюсь, — сказал Робертс и, прихватив свой купальный халат, пошел из палатки.

— Папа, ты куда? — испуганно спросил его сын.

— Ш-ш! Давай-ка спи, Джордж.

— Папа! Я тоже хочу с тобой.

— Нет-нет. Ложись в постель и спи.

Браш взял свое одеяло и вышел следом за Робертсом. Он догнал его на пыльной дороге, пересекающей лагерь, освещенный лунным светом. Робертс остановился. Опустив глаза в землю, он стоял совершенно спокойно; казалось, он задумался о чем-то далеком и очень важном. Браш ждал.

— Идите спать, — произнес Дик Робертс негромко, не поднимая глаз. — А я поищу где-нибудь здесь местечко на берегу.

— Может быть, вам следует хорошенько продышаться? Давайте прогуляемся.

— Нет, обратно в палатку я не вернусь ни за какие деньги.

— Не обижайтесь на то, что они говорят.

— Мне хочется побыть одному, — сурово произнес Дик Робертс и направился вниз, к берегу. Подойдя к воде, он взял со стеллажа весло и столкнул одно из каноэ в воду. Браш проделал то же самое.

— Прочь! Убирайся! Я хочу остаться один, говорю тебе, — взбешенно прошипел Робертс.

— Я должен быть рядом, — сказал Браш.

Робертс направил каноэ к середине озера. Он сделал гребок с одной стороны, потом с другой. Но каноэ не слушалось его и кружилось на месте. Робертс обезумел от ярости и неистово, как лопатой, начал копать озеро однолопастным спортивным веслом. Каноэ, в котором сидел Браш, легко скользило по водной глади , словно большая рыба. Сам Браш тактично смотрел в другую сторону, словно в раздумье глядя на дорожку лунного света. Робертс обессиленно опустил весло. Браш подплыл ближе.

— Давайте я вас научу, — сказал он.

— Не надо! Убирайся! — со сдавленной яростью закричал Робертс. — Какого черта ты здесь околачиваешься? Я пока не сумасшедший и в надзоре не нуждаюсь.

— Мистер Робертс, я вовсе не хотел вам надоедать. Я просто хотел убедиться, что с вами все в порядке.

Робертс быстро взглянул на него, затем вновь принялся вспахивать озеро. Неожиданно каноэ перевернулось, и Робертс бултыхнулся в воду. Через мгновение он уже шумно плыл к берегу.

— Это уже сложнее, — пробормотал Браш, не выпуская из виду перевернувшееся каноэ с веслом и пловца.

Когда Браш достиг берега, Робертс выжимал из пижамы воду. Браш разложил по местам оба каноэ и весла.

— Подождите минуту, — сказал он. — Я принесу полотенце.

Склад у душевых кабин оказался заперт, и Брашу пришлось перелезть через высокое дощатое ограждение. Он отыскал в каком-то углу несколько прокисших, почерневших полотенец и протолкнул их наружу в дыру между досками. Вернувшись к Робертсу, он увидел ночного сторожа, нервного старика с карманным фонариком.

— Ничего не имею против, ребята, — сказал сторож, — забавляйтесь на здоровье, только не надо так шуметь.

— Возьмите у него фонарик, — сказал Робертсу Браш, — сходите в палатку и переоденьтесь.

Робертс взял фонарик, но перед тем, как удалиться, с яростью прошептал Брашу:

— Убирайся. Уходи. Я хочу побыть один, говорю тебе.

— Я не могу. Я обещал присмотреть за вами.

Ночной сторож шаркал за ними следом.

— Развлекайтесь как хотите, — бормотал он, — только не шумите.

Когда Робертс вышел из палатки, он был уже одет. В руке он держал ключи от своей машины. Он побежал, спотыкаясь, к располагавшейся в отдалении автостоянке, где выстроились в шеренгу десятки автомашин. Браш побежал рядом.

— Если вы не возьмете меня с собой, — проговорил он на бегу, — я позову кого-нибудь на помощь.

Робертс так дрожал, что не мог попасть ключом в замок. Браш вскочил на подножку, вцепился руками в полуопущенное стекло. Двигатель завелся, Робертс с силой завертел ручку, поднимая боковое стекло, и больно прищемил Брашу пальцы. Браш отпрыгнул и побежал в пункт первой помощи. Он ворвался внутрь.

— Док! — закричал он с порога. — Дайте мне вашу машину, быстро! Там человек хочет покончить жизнь самоубийством, я уверен!

— Что? Одну минуту. Я вызову кого-нибудь посидеть вместо меня.

— Ждать нельзя! Мы потеряем его. Дайте ключи от машины.

Они выбежали вместе.

— Что с ним стряслось? — спросил врач.

— Он... в общем, он очень несчастлив, — объяснил Браш.

Робертс задержался, выводя машину с автостоянки, поэтому Браш с врачом сразу увидели красные огоньки его авто, удаляющиеся по шоссе в сторону леса. Моргановский лес, пересеченный дорогами, напоминал гигантскую шахматную доску. Грубые деревянные скамейки и столы под развесистыми кронами деревьев и бетонные площадки для костра то и дело попадались на пути. Порой среди леса над вершинами деревьев вставали деревянные вышки, сплошь изрезанные чьими-то инициалами и именами, — с них туристы любовались окрестностями, а пожарные инспекторы надзирали за участком. Иногда обочь дороги возникали в лунном свете сколоченные из досок просторные веранды для отдыха, похожие на гигантские упаковочные ящики для рояля. Как только Браш с доктором догнали Робертса и поравнялись с ним, он бросил на них бешеный взгляд и нажал на педаль акселератора. Какое-то время они мчались рядом, крича друг на друга; машины мотались из стороны в сторону и чуть не бились боками. Неожиданно они влетели на главную улицу Морганвиля. Робертсу нужно было заправиться; он резко повернул к освещенной автозаправочной станции. Браш, не ожидавший такого внезапного маневра, попытался последовать за ним, но врезался в столб с указателем прямо перед отелем “Депот”. Раздался скрежет ломающегося железа и звон разбитого стекла, а в наступившей за этим тишине одинокое колесо медленно, виляя, словно пьяное, покатилось через улицу, отыскивая себе местечко, и наконец улеглось.

Несколько фигур в белом появились на веранде второго этажа отеля. Послышался голос судьи Кори:

— Кто тут разбился, а?

— Судья, это я, Джордж Браш. Можно вас на минутку?

— С тобой все в порядке, дружок?

— Да.

— Боковая дверь открыта, Джим. Давай поднимайся сюда и выпей с нами.

— Я не пью.

— Ладно, все равно поднимайся к нам, Джим. Мы живем в свободной стране.

Браш взбежал по ступеням и влетел в комнату.

— Судья, — выговорил он задыхаясь, — дайте мне вашу машину, я прошу вас!

— Джим, мальчик мой, у тебя уже была одна.

— Да, но мы должны спасти одного самоубийцу.

— Где он? — спросил судья, настороженно озираясь. — Знаешь что, дружок, мы не можем позволить такого около Кэмп-Морган. Что с ним стряслось?

— Я не знаю, судья. Но только он... несчастлив.

— Несчастлив? Он сумасшедший?

— Нет... он... Это все из-за депрессии.

— Джим, — рассердился вдруг судья, — не упоминай при мне этого слова. Где твой чудик?

— Он заправляет свою машину на автозаправке рядом.

— Отлично.

Судья обернулся и хлопнул в ладоши:

— Ребятки, мы тут слетаем ненадолго в лес. Кстати, знакомьтесь, это — Буш, Бош, Биш, — слушай, Джим, а как твоя фамилия?

— Браш, Джордж Браш.

— Я хочу представить тебе этих принцесс. Это Хельма Солярио, лучшая актриса из всех, с кем ты мог бы надеяться завести знакомство. Джинн Сокит, Билл Уоткинс, Майк Кусак, — тряхните каждый мужественную руку Браша. Это друзья моей дочери. Между прочим, Джим, ты произвел тут на всех сильное впечатление.

— Нам надо поторопиться, судья. Серьезно.

— Эту автозаправку содержит мой муж, — сказала Хельма Солярио, миниатюрная пышная черноглазая дама в затасканном халате и довольно-таки пьяная. — Майк, сгоняй вниз и скажи ему, чтобы он не давал бензина этому придурку.

Она выскочила на веранду и докричала оттуда свои распоряжения до конца:

— Пойдешь назад, прихвати пару бутылочек чего-нибудь покрепче! Мы возвратим к жизни этого чудика. Спроси, как он насчет покера.

— А ну-ка, девочки, давайте-ка все вместе сходим за этим типом! — вскричал судья.

Браш побежал по лестнице вниз через четыре ступени и успел заметить лишь огни отъехавшей машины Робертса. Партия в покер растаяла в воздухе вместе с бензиновым перегаром. Они всей компанией, крича и суетясь, втиснулись в машину судьи. Хельма Солярио устроилась у Браша на коленях.

— Во всяком случае, этот тип пока еще живой, — воскликнула Хельма, щекоча Брашу ухо. — А ты сам откуда, моя прелесть?

— Я из Мичигана, — сурово ответил Браш, всматриваясь в лес то слева, то справа от дороги.

— Мичиган? Отлично. Когда мы поймаем этого придурка, скажи ему, что жизнь — это большое приключение. Скажи ему, чтобы держался за нас. Мир катится к новой мировой войне. Эта мысль должна ему понравиться. Передай ему, что Депрессия — это только начало. Через год нынешняя жизнь покажется ему раем небесным.

— Я оштрафую тебя за такие речи, — бросил судья через плечо.

— У него есть семья, дети?

— Да, — сказал Браш.

— Определенно, ему следовало бы подождать, пока дети вырастут и скажут ему, что он — старый олух. Впрочем, он ничего не поймет. Старость тоже по-своему чудесна, скажи ему это.

— Ладно, хватит, Хельма! — прикрикнул судья.

— Вот как! Тогда расскажи ему, дружок, о семейной жизни нашего почтенного судьи Леонидаса Кори и о его благопристойной старости. Никто ведь не скажет, что ты несчастлив, Леон, не так ли?

Браш заметил в зарослях кустарника машину Робертса.

— Стойте, судья! Я вижу его! Подождите, дальше я пойду один. Спасибо, что привезли меня сюда. Дальше помогать не надо. Я сам.

— А я бы хотел поговорить с этим типом! — заявил судья.

— Нет, это уже будет слишком! — категорически возразила Хельма. — Пускай он сам. Боже, помоги этому парню из Мичигана! Прощай, малыш. Скажи ему, что жизнь — это большое приключение.

Взревел двигатель, и компания умчалась назад в город. Браш со своим одеялом остался в лесу спасать своего друга. Машина оказалась пуста. Глубокая тьма накрывала все вокруг. Браш прислушался, ничего не услышал, но, поглядев наверх, сразу же увидел Робертса: тот стоял на верхней площадке одной из обзорных вышек. Браш подошел к ее подножию.

— Черт возьми! — крикнул сверху Робертс. — Это опять ты! Убирайся. Иди домой!

Браш не отвечал. Он ждал примерно с полчаса. Наконец Робертс неуклюже, с трудом спустился по лестнице вниз.

— Похолодало, — сказал Браш. — Может быть, завернетесь в одеяло?

Робертс смотрел на него несколько секунд, потом направился к своей машине.

— Я не пущу вас за руль, — сказал Браш. — Учтите, физически я сильнее вас.

Тогда Робертс повернул в кусты; Браш в шести шагах следовал за ним. Это хождение длилось больше часа. Иногда они попадали на берег озера. Один раз неожиданно вышли к Морганвилю, где Робертс посидел минут десять на ступенях какого-то дома, пока Браш стоял в стороне посредине улицы, тактично соблюдая дистанцию. Затем, вернувшись обратно в лес, побрели по просекам. Когда они наткнулись на площадку, специально предназначенную для пикников, Браш сказал:

— Может быть, вам стоит здесь прилечь и поспать?

— Я же сказал тебе: у меня бессонница. Как же я засну, если я не могу спать?

— Уже два часа ночи. Я думаю, вы заснете. Я разожгу костер.

Робертс повернулся и снова побрел меж деревьев. Браш кинулся за ним и крепко схватил его за плечо.

— Дальше вы не пойдете, — громко сказал он. — Выбросьте из головы все эти ваши мысли. Я знаю, о чем вы все время думаете. Перестаньте об этом думать. Мир не так плох, как вам кажется, даже если он и выглядит не очень хорошо. Ложитесь сюда, на эту лавку, или на этот стол — где вам больше нравится. А я разожгу костер и посижу до утра. Если вы в самом деле не сможете спать, то все равно постарайтесь ни о чем не думать, разглядывайте деревья, например. Я не могу позволить вам бродить одному по лесу с такими мыслями.

Он расстелил одеяло на одной из скамеек. Робертс растянулся на приготовленном ложе и отвернул в сторону свое искаженное страданием лицо. Насобирав довольно большую кучу сухих веток, Браш разжег костер в соответствии с правилами, которые когда-то, еще в Ладингтоне, помогли ему заработать значок отличника. Он сел у костра, устремив глаза на разгорающийся огонь.

— Можно, я спою? Я не помешаю, если буду петь?

Ответа не последовало. Тогда Браш негромко запел. Он исполнил “Вдали над водами Каюги” и “Голубиные крылья”. Он спел “Усни, малыш Кроппи, усни” и “Ковбой, вернись к родным холмам”. После этого он стал петь подряд все, что знал. В конце концов он начал клевать носом и задремал, а когда очнулся, увидел, что уже наступило утро. Птицы начинали свою шумную возню в кронах деревьев. Он с удивлением обнаружил, что небо, еще недавно безоблачное, теперь покрылось нежными розовыми облаками. Робертс мирно похрапывал на своей скамейке, и Браш задремал снова. Когда он окончательно проснулся, Робертс сидел на скамейке и пристально его разглядывал. Заметив, что Браш не спит, Робертс не говоря ни слова забрал со скамьи одеяло и пошел прочь. Он был бледен и смущен. Они в молчании вернулись в лагерь и улеглись спать в своей палатке с биркой “Феликс”.

Браш немного опоздал к завтраку. Подойдя к столику “М”, он увидел завтракающего в одиночестве судью Кори.

— Привет, Джим, — сказал судья. — Ну и чем все это кончилось?

— Сегодня он в полном порядке, — ответил Браш.

— Ты молодчина, Джим. Никак нельзя допускать подобных вещей в нашем лагере. Доктор мне все рассказал. О машине не беспокойся.

Джесси Мэйхью остановилась возле Браша.

— Как вы находите глазунью? — спросила она.

— Джесси, — сказал судья, — дай этому парню самое вкусное, что только у тебя имеется! Он этого достоин. Моя жена и дочь утверждают, что у него чудесный голос. Джим, мальчик мой, дай-ка мне свое ухо поближе: я хотел спросить тебя, когда ты собираешься уехать отсюда.

— Вообще-то сегодня утром.

Судья помолчал, потом заговорил очень сердечным тоном:

— Джим, мальчик мой, ты просто поразил мою дочь, просто поразил. Я очень хорошо знаю свою малышку; далеко не каждый парень привлекает ее внимание, нет-нет, сэр! Слушай меня, я хочу кое о чем тебе намекнуть. Но только между нами! Слушай... как мужчина мужчине. У моей малышки непременно будет собственный прекрасный дом. Понял, что я имею в виду? Ты, конечно, можешь сказать, почему бы ей не быть счастливой и в родительском доме. Джим, тридцать пять тысяч долларов пойдут следом за нею, понимаешь? Да-да, если она придет к кому-то и будет счастлива, то тридцать пять тысяч долларов тут же пойдут следом. Опять же, в стране — Депрессия. Смекаешь? Подумай об этом. Да, и самое главное: при моем положении я без труда могу пристроить какого-нибудь молодого человека на теплое местечко в самом Капитолии, ко всему прочему. Но только между нами... Как ты находишь мое предложение, а?

Браш покраснел до ушей. Джесси Мэйхью поставила перед ним хлебцы и кофе. Он взглянул ей в лицо.

— Я... я надеюсь, она будет счастлива, судья, — запинаясь, пробормотал он.

— В общем, подумай об этом, дружок, и тогда между делом я пристрою ваши учебники самым наилучшим образом! Можешь мне поверить.

 

ГЛАВА 5

Канзас-Сити. Пансион Куини. Первое слово об отце Пажиевски. Джордж Браш пьет и буянит

 

Браш не считал ту ферму в Мичигане своим родным домом; у него не было дома, и по этой причине, когда дорожная судьба приводила его в городок или местечко, где жили его друзья, разыскивал он их не только из простого желания повидаться. Такое место было у Браша и в Канзас-Сити.

Пансион Куини — мисс Крэйвен — располагался в высоком, узком, почерневшем здании, стоявшем среди точно таких же старых, почерневших корпусов там, где Восьмая стрит пересекает Пенсильвания-авеню и Джефферсон-авеню. В этих кварталах, совсем рядом с центром города, целая колония меблированных комнат влачила свое скудное существование. Разбитые окна были заклеены газетами; дворы, заросшие сорняками и заваленные старым хламом, стали последним пристанищем негров-картежников и бездомных котов, ночным прибежищем бродяг. Задние окна пансиона смотрели на крутой склон холма, усыпанный битыми бутылками и рваными автопокрышками и спускавшийся к пустырю, за которым блестели рельсы железнодорожной линии и грязная речушка лениво несла свои воды, покрытые сажей и разводами мазута.

Браш поднялся по ступеням и нажал кнопку звонка. Дверь открыла сама Куини со шваброй в руках.

— Привет, Куини.

— А, мистер Браш! Рада вас видеть.

— Кто-нибудь из парней дома, Куини?

— Кажется, они все куда-то умотали. Вы хотите остаться переночевать?

— Да, Куини. Я поживу у тебя денька три.

— Тогда я пойду приготовлю вам место. Сейчас у меня стало хуже, чем прежде, мистер Браш. Но вы сами понимаете, почему. Эти обормоты грозят прикончить меня, если я буду убирать у них в комнате. Я прошу вас, поговорите с ними, пусть они позволят мне приходить и убирать у них, а то уже грязью заросли.

— Я попробую. Какие еще новости?

— Дайте припомнить... Мистер Морис всю зарплату отдал за лечение, да... И у мистера Каллэгена тоже с деньгами неважно.

Браш поднялся на несколько ступенек.

— А что, Куини, Херб по-прежнему пьет?

— Ох, вы же знаете, я никогда толком не понимала, что с ним происходит, но, я думаю, он и в самом деле немножко попивает. Я не знаю, как это получилось, мистер Браш, но однажды кто-то мне переломал все перила на лестнице. А миссис Кубински, которая живет в соседнем подъезде, сказала, что видела, как ночью кто-то висел на карнизе крыши, вцепившись в водосточный желоб, но в последний момент его сняли. Это удивительно, что они еще живы, мистер Браш, и если вы спросите, почему удивительно, я отвечу вам: потому, что они вот уже пять лет каждую неделю оказываются на пороге гибели — я не преувеличиваю.

— Я знаю, — сказал Браш с участием .

Они посмотрели друг на друга. Браш добавил:

— Мы должны хоть как-то помочь им, Куини. Не надо думать о смерти. Как поживает отец Пажиевски?

— У него все в порядке. Он снова нашел работу и уезжает на семичасовом поезде.

— Почки у него уже не болят?

— Врачи говорят, что у него желчные камни. Мистер Крамер дал ему немного иорданской воды, и он принимает ее с чаем каждый день; это ему помогает. Я ходила в Общество Святой Вероники ^[1] , и миссис Делеханти сказала, что у него, что бы ни говорили врачи, должно быть что-то другое. Она сказала, что ему долго не прожить.

Браш поднялся по лестнице на верхний этаж, который навсегда арендовали у Куини четверо его друзей. Почти все двери давно уже были сломаны и валялись где-нибудь рядом, у стен, их понемногу разбирали и растаскивали по досочкам для разных целей. В некоторых перегородках, разделяющих комнаты, зияли дыры, проломленные еще в некие доисторические времена и теперь свидетельствующие об этих временах своими рваными и ломаными краями с обвалившейся штукатуркой. Все вокруг было пропитано запахом грязной одежды, дешевого мыла, джина и лимонной кожуры. Браш сел на одну из кроватей и грустно огляделся. Здесь жили два газетчика — Херб и Морри, киномеханик Бэт и Луи, лаборант из больницы, которого в эти тяжелые времена перевели в санитары.

Дружбу Браша с такими жильцами скреплял весьма запутанный договор. Со своей стороны Браш поклялся не мучить их проповедями и призывами к страху Господню, к целомудрию и к воздержанию от вина и табака. А они, в свою очередь, обещали оставаться в рамках приличий в разговоре и воздерживаться от слишком грубых шуток. А зиждилась эта ненадежная дружба на том факте, что Браш был великолепным вторым тенором и его участие в их общих песнопениях доставляло его друзьям великое удовольствие. Голос Браша творил чудеса в припевах к песенке “Чахну в отчаянии”, которая приводила его компаньонов в совершенный экстаз. На первой же ноте припева “Если она уже не для меня-а-а-а” он мог подняться на целую октаву в своем лирическом portamento ^[2] и, держа ноту, перейти от шепчущего falsetto ^[3] к золотому fortissimo ^[4] . И в то время как трое других артистов сипло и хрипло голосили на второй ноте, он мог величественно перейти через всю гамму в басовый регистр. Он мог спеть “Вдали над водами Каюги” так, что в душе поднималась какая-то неопределенная тоска, словно простился с кем-то год назад в темном лесу, под далекий зов охотничьего рога. Однако требовался немалый профессионализм, чтобы держать всю эту компанию в руках. Их договор установился в первую же ночь, как Браш перебрался в этот, с позволения сказать, пансионат. Он встал на колени возле своей кровати, чтобы произнести, как обычно, вечернюю молитву.

— Или ты немедленно прекратишь — или вылетишь отсюда! — сказали ему.

— Ладно, если я и перестану, то вовсе не потому, что испугался.

— Ах ты! А ну убирайся отсюда! — закричал Луи. — Убирайся вон и живи там, в коридоре! Убирайся к дьяволу!

Но исполненное вполголоса “Всю ночь напролет” покорило их; они проглотили свое раздражение, и между ними был заключен договор.

Браш вспоминал, сидя на кровати, и с грустью взирал на убогую обстановку комнаты. Вошла Куини; она принесла белье.

— Если я немного приберу здесь, вы меня не дадите в обиду, мистер Браш? — нерешительно спросила она.

— Может быть, лучше завтра, Куини? Я не очень хорошо себя чувствую. Мне хочется вздремнуть.

— Плохо себя чувствуете? Что у вас болит?

— В общем-то ничего. Просто устал от гостиниц и поездов. Я устал от многих вещей.

Куини с сочувствием относилась к усталости. Она засуетилась возле кровати. Покончив с постелью, она сказала:

— У меня там на плите кофейник. Может, кофе взбодрит вас?

— Спасибо, не надо, — ответил он, разглядывая потолок. И тут он вдруг сам удивился тому, что неожиданно произнес: — Куини, тебе когда-нибудь хотелось умереть?

Куини даже вздрогнула.

— Не говорите так. Мне стыдно, когда я слышу от вас такие слова, мистер Браш. Однажды я призналась в этом на исповеди в Спокане, штат Орегон, но отец Лайон выбил из моей головы эту дурь. Во всяком случае, на вас не похоже.

Браш смущенно улыбнулся:

— Я пошутил, Куини. Как-то непроизвольно вырвалось...

— Такой здоровый молодой человек, с таким прекрасным голосом...

Куини продолжала свои увещевания и вдруг заметила, что Браш заснул. Она шагнула ближе, всматриваясь, затем на цыпочках вышла в коридор. Спустившись в холл, она услышала, как с шумом распахнулась уличная дверь, и перед нею возник Луи.

— Привет, Куини! — заорал он с порога. — Подтяни трусы, Депрессия миновала! Открыт способ добывать пресную воду прямо из океана. Тебе это понравится.

— Не кричи, пожалуйста! Мистер Браш наверху, спит в вашей комнате. Он, кажется, болен, он сам сказал.

— Что? Иисусик заболел? Ни слова больше. Я знаю, как его вылечить.

Луи, перепрыгивая через ступени, побежал наверх. Он влетел в комнату, разбудив Браша.

— Какой дьявол наградил тебя этой штуковиной? — спросил Луи, придвигая стул и садясь напротив.

— Какой штуковиной?

— Этой самой. Дай проверю твой пульс. Все ясно, никаких сомнений. Б-17. Вирусный грипп. Где ты мог его подхватить?

— Ох, оставь меня в покое, будь другом.

— Выбирай: немедленное лечение или две недели в постели, причем не в этом доме. Ей-богу, не вру!

— Оставь меня в покое, Луи! — взмолился Браш.

— А что ты, собственно, развалился на моей кровати? А ну-ка перебирайся на свою! Мою подушку заражаешь... Ты же рассадник микробов!

— Ты что, всерьез?

— Когда ты впервые почувствовал, что с тобой не все в порядке?

— Я не помню. Сегодня. Нет, вчера...

— Ты завтракал?

— Нет.

— Ладно, лежи. Лежи, говорю! Я сбегаю в больницу за лекарством. Я скажу Куини, чтобы принесла тебе завтрак. Ешь побольше, ешь сколько сможешь. Это лекарство нельзя принимать на пустой желудок.

— Все-таки, я думаю, это не болезнь, а простая усталость.

— Что ты в этом понимаешь! Я ведь не зря трачу в больнице свои лучшие годы. Я хочу тебе помочь, а ты вопишь, что все в порядке. Ты же заболел!

Луи вскочил и побежал вниз, к телефону. Он был весьма возбужден и тут же принялся звонить во все концы. Первым делом он обзвонил своих приятелей, Херба, Морри, Бэта, и поделился с ними своим планом. После этого он помчался в больницу. В три часа несколько врачей в белых халатах поднялись по ступеням пансиона Куини, прошли в комнату, где лежал Браш, и долго о чем-то разговаривали между собой над постелью больного, перемежая немецкую речь латинскими выражениями. На стену тут же была водружена огромная диаграмма с температурой больного. Слюну и мочу немедленно подвергли анализу. В три тридцать больной, исполненный страха и благоговения перед столь внушительным консилиумом, сидел в кровати и уплетал бифштекс с картофельным пюре. Время от времени ему приказывали покрепче зажать нос и сделать глоток некоего снадобья из стоявшей рядом вместительной посудины.

— Я доставил вам столько хлопот, ребята, — сказал Браш, благодарно улыбаясь.

Он поймал взгляд Куини, которая с тревогой заглядывала в комнату, и постарался ее успокоить:

— Все в порядке, Куини. Мне уже лучше.

— А теперь зажми покрепче нос и глотни еще разок! — скомандовал Луи. — Доктор Шникеншнауцер из Берлина сказал, что надо пить медленно. А один врач из Вены советовал пить быстрее. Как ты считаешь?

— Мне все равно.

— А теперь полежи минутку, и уж потом прикончим эту банку совсем.

— Наверное, я буду сильно потеть?

— Потеть? Детка, у тебя будут потеть даже ногти! Ты у нас будешь парить, как озеро на рассвете!

— Это хорошо. Это очень кстати: мне кажется, я полон какой-то отравы. В жизни никогда не болел, но вот уже месяц я чувствую себя не очень хорошо. Не волнуйся, Куини, мне гораздо лучше.

— Я вижу, мистер Браш. Я уверена, они вас поставят на ноги.

Врачи запретили Куини входить, но она все-таки бочком проскользнула в комнату. Она тихонько подкралась к банке с лекарством и понюхала содержимое. Вдруг она обернулась и с возмущением закричала:

— Ах вы негодники! Как вам не стыдно! Как только вам в голову могло прийти такое! Я сразу заподозрила, что вы задумали какую-то каверзу.

— Заткнись, Куини! — зарычал Херб. — Убирайся прочь, или мы переломаем тебе ребра!

— Не трожь меня! — верещала Куини, вырываясь из его лап. — Постыдились бы играть такие шуточки с серьезным человеком! Я вас всех повыгоняю из моего дома!

Херб и Луи подхватили ее за руки и за ноги и поволокли вон из комнаты. Браш, видя такое, взревел и выпрыгнул из постели. Он схватил Куини поперек и потащил вместе с Хербом и Луи назад в комнату. Несколько мгновений трое здоровенных мужчин, пыхтя от усердия, упражнялись с Куини, как с примой акробатической труппы. И Браш был сама сила и энергия. Наконец он втащил всю компанию в комнату, расшвырял Херба и Луи по углам и поставил Куини на ноги.

— Убью любого, кто ее коснется! — прорычал он грозно. — Говори, Куини. Что ты хотела сказать?

— Вы не поверите, мистер Браш, но эти обормоты пошутили над вами. Они вас спаивают!

— Что?!

— Это вовсе не лекарство. Это кое-что спиртное. Это — ром!

Браш со стоном вздохнул и спросил тихим голосом:

— Так я, выходит, пьяный, Куини?

— Вам надо сунуть голову под кран, и хмель пройдет.

Браш сел на кровать и постарался сосредоточиться. Он мрачно взглянул на своих мучителей.

— Ваше счастье, что я — пацифист, иначе я бы все кости вам переломал. Так, значит, вот что такое — быть пьяным... Ну и когда же я начну буянить? Эй, Херб, подойди-ка ближе. Расскажи мне об этом подробнее.

— Ты не огорчайся, Джордж. Тебе еще понравится, я уверен!

— Так когда же все-таки у меня начнет двоиться в глазах? Когда я начну ломать мебель? Перила и столы?

— Да ничего ты ломать не будешь, дурачок! А как ты думал? Ты же вовсе не пьян!

— Нет, все же кое-что чувствуется.

Браш встал и принялся шагать по комнате, тряся головой. Потом остановился и, насупясь, посмотрел на себя в зеркало. Затем, отвернувшись, провозгласил во весь голос:

— Как бы то ни было, а я не могу просто так стоять здесь и быть пьяным. Если уж так получилось, то ничем не поможешь. Впрочем, я даже рад, что так вышло. Наконец-то я узнаю сам, что это такое. А то все говорят, говорят... Давайте уж тогда куда-нибудь пойдем и что-нибудь сделаем!

Забавы ради он принялся поднимать стулья одной рукой, восклицая:

— А ну-ка посмотрите. Посмотрите же! Эй, Херб, а ну давай поборемся! Мне хочется побуянить. Да не бойтесь, я никого не покалечу. Я, конечно, пацифист, но мне хочется побуянить. Я самый сильный парень из всех, кто учился в нашем колледже! Я в десять минут разделаюсь с любым курякой! Ну, кто первый? Кто хотя бы еще разок назовет меня разиней? Ну? Скажите же, что я — сумасшедший или что-нибудь там еще!

— Заткнись! Чтоб его черт побрал! Этот придурок мне осточертел.

— Нет, давайте все же куда-нибудь сходим, — твердил Браш, — и что-нибудь натворим.

Внезапно его осенила блестящая мысль. Он величественно обратился к Куини:

— Куини! Куини Крэйвен! — торжественно поправился он. — Вот тебе пять долларов. Мы уходим. Пока нас не будет, позови миссис Кубински, которая живет рядом, и вдвоем уберите эти комнаты так, чтобы они были как... как... как банковский офис. Здесь обязательно надо все убрать. Вы, ребята, живете как свиньи, и с этим надо кончать. Слышите? Надо кончать! Вы — лоботрясы, каких свет не видывал, неумехи и бездельники. Пить, пить, пить — вот и все, что вы умеете. Не удивительно, что вас оставили без заработка. А теперь — выметайтесь и освободите комнаты для уборки, потому что с завтрашнего дня, стервецы, вы начнете новую жизнь.

— Ладно, хватит, — пробормотал Луи. — Херб, я думаю, он прав.

— Постой! Ты что? Разве не видишь, что это только начало? — зарычал Херб. — Куини, не смей! Убью!

Браш шагнул к Хербу, ухватил его сзади за штаны и рванул вверх. Херб шмякнулся прямо лицом в пол. Браш уперся ногой ему в лопатку и начал выкручивать руку.

— А ну-ка возьми свои слова обратно! — приказал он. — Давай-давай! Ты сам сейчас же попросишь Куини убрать в твоей комнате.

Херб схватил его за лодыжку, резко дернул и повалил на пол. Браш грохнулся так, что стены затряслись. Все четверо тут же набросились на него, но Браш превосходил всех силой и духом. Он заработал своими руками и ногами так, что скоро всех повалил друг на друга, сложив из них копошащуюся и отчаянно ругающуюся кучу, на которую сверху водрузился и сам всеми своими восемьюдесятью пятью килограммами.

Когда потасовка закончилась и победа Браша не вызывала сомнений, выяснилось, что Бэт крепко ударился об пол и потерял сознание. Его привели в чувство, и он застонал от сильной боли.

— Мне очень жаль, Ги, — сочувственно произнес уже отдышавшийся Браш. — Честное слово, я только защищался. Я также защищал те слова, которые вам сказал. Я вовсе не хотел оскорбить ваши чувства. И потом... я ведь пьян, не так ли? А пьяному даже полагается немного побуянить... Тебе уже лучше?

Бэт лежал на кровати, схватившись за локоть, и громко охал.

— Давайте лучше споем ему что-нибудь, — предложил Браш, и скоро весь квартет, склонившись над кроватью раненого, положив друг другу руки на плечи, соединился в согласной песне.

— Нет, — сказал вдруг Херб. — Что-то я плохо чувствую мелодию. Надо бы мне тоже принять того самого лекарства, что прописал Джорджу доктор Шникеншнауцер.

— Так в чем дело? — воскликнул Браш. — Я тоже не прочь принять еще! Должен сказать, что мне впервые в жизни довелось попробовать спиртное. А если уж пробовать, так пробовать до конца.

Словом, они все хорошенько потрудились и теперь собирались воздать себе за это полной мерой.

— Давайте спустимся в комнату Куини, чтобы не мешать ей убирать здесь!

Вошли Куини и миссис Кубински с целым арсеналом швабр и ведер и принялись сдвигать столы и стулья.

Мужчины возгласили троекратное “ура” в честь Куини и Анны Кубински, “королев Восьмой стрит”, и вышли на улицу.

В этот вечер они предприняли своего рода большую прогулку. Дождь лил весь вечер, но наши приятели бродили туда и сюда по холмам Канзас-Сити, бегали по паркам, хохоча и дурачась. Они залезали на памятники и требовали у редких случайных прохожих, испуганно шарахавшихся от бесноватой гоп-компании, чтобы те их сфотографировали. Они врывались в редакции газет и костерили прессу. Они шатались, подобно агитаторам-общественникам, по вестибюлям кинотеатров и приставали к девушкам. Наконец, они даже не постеснялись осквернить своим посещением городской муниципалитет.

На следующее утро Браш проснулся и долго лежал глядя в потолок. Он чувствовал себя великолепно.

— Луи, — позвал он приятеля, — я вчера ничего не сломал?

— Нет. А что?

— И прохожих не оскорблял? Женщин, к примеру.

— Нет, насколько я помню. А что?

— Мне просто хотелось знать.

Он встал и принялся бриться. У него была привычка во время бритья ставить перед собой простенькое десятицентовое издание “Короля Лира” — чтобы лучше запомнить текст. Кто-то из учителей в колледже однажды заметил, что “Король Лир” — величайшее произведение английской литературы. “Британская энциклопедия”, похоже, поддерживала это мнение. Браш раз десять читал пьесу, не находя в ней ни малейших признаков гениальности, и очень переживал по этому поводу. Однако он держал свое мнение при себе и при случае старался выразить на словах свое согласие с мнением всего света по этому вопросу. В настоящий момент он брился глядя в книжку и громко бубня текст пьесы.

Вошел Херб:

— Что случилось, бутуз? Что ты горланишь?

— Слушай, Херб, я в самом деле вчера напился?

— Конечно.

— И что, я вытворял что-нибудь? Ну, там, ругался, буянил или бесчинствовал?

— Разумеется. А что?

Браш пристально рассматривал себя в зеркале, растирая кожу на скулах.

— Видишь ли, я столько слышал об этом состоянии. Мне хотелось почувствовать это самому.

— Вот как! Ну и что ты об этом скажешь?

Браш склонился над раковиной умывальника.

— Ты знаешь, наверное, я не до конца понял, — ответил он задумчиво. — Одно лишь могу сказать: ничего удивительного в том, что это считают запретным. Я не знаю, с чем это сравнить. Видишь ли, в тот момент я чувствовал, что я — величайший проповедник во всем свете, что я — величайший мыслитель. Я чувствовал себя способным стать даже самим президентом Соединенных Штатов! Я совершенно позабыл о своих недостатках.

— Вот как! А это мысль! — умилился Херб. — Знаешь, крошка, стоит только начать, и скоро ты почувствуешь себя самим Господом Богом!

— М-м...

Тут Херб словно на что-то решился.

— Ладно, бутуз, слушай сюда, — сказал он Брашу, понизив голос. — Я устрою тебе свидание. Да, своего рода свиданьице. Оно тебе придется по вкусу.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты ведь давно уже подыскиваешь себе хорошенькую девчонку, не так ли? Ты думаешь — она будет матерью твоих детей.

— Ты зря теряешь время, Херб. Тебе не удастся сыграть со мной какую-нибудь дурацкую шутку в этом роде. Не трать слова понапрасну, Херб.

— Да я вовсе не шучу, не веришь? Что за дьявол внушил тебе такую дьявольскую подозрительность?

— Я не верю тебе, Херб, когда ты строишь из себя серьезного человека. Так что побереги слова для кого-нибудь другого.

— Ладно. Хорошо. Тогда слушай. Меня пригласили на воскресный обед в один очень приличный дом. Там живут весьма порядочные девушки. Это самые чудесные девушки во всем Канзас-Сити, и у них есть деньги.

— Непонятно, как тебе удалось завести такое знакомство.

— Ты хочешь меня обидеть, да?

— Я и не думал, что это тебя обидит. Я только спросил.

— Ты меня плохо знаешь, Джордж. Я совсем переменился. Я стал серьезным человеком. На самом деле я ухаживаю за одной из них. Я хочу жениться и завести свой дом.

Браш задержал взгляд на отражении Херба в зеркале, потом продолжил бритье.

— Где они живут?

— На бульваре Мак-Кензи. В шикарном особняке. Они хорошо зарабатывают. Они пригласили меня, Луи и Бэта сегодня пообедать, а я рассказал им о тебе, и они сказали, чтобы и ты приходил с нами. Это будет воскресный обед, бутуз, — ты понимаешь? Там будет столько всего!.. Ладно, давай говори, согласен или нет. Уже двенадцать, мне надо позвонить миссис Крофут и сказать, сколько нас придет.

Браш через зеркало пристально рассматривал Херба.

— Херб, — сказал он наконец, — поклянись перед Богом, что тут нет подвоха.

— О Господи, ты меня убиваешь! Ладно, черт с тобой! Оставайся дома и торчи тут один. Обедай в тошниловке, если тебе нравится... А я думал, ты обрадуешься. Я ведь сказал миссис Крофут, что мы споем для них... Черт с тобой — оставайся дома, ломай наш квартет, если тебе не жалко...

— Хорошо, я пойду с вами, — сказал Браш и снова принялся за своего “Лира”.

— “When thou clovest thy crown in the middle, and gavest away both parts, — забубнил он, — thou borest thine ass jn thy own back o’er the dirt” ^[5].

— Чего-чего? — не понял Херб. — Что ты сказал?

— Это не тебе. “Thou hadst little wit in thy bald crown when thou gavest thy golden one away...” ^[6]

Через несколько минут Херб вернулся:

— Послушай, Джордж, если уж ты пообещал мне пойти с нами, тогда я тебе кое в чем признаюсь. Тут есть одна маленькая шуточка... Не пугайся, не пугайся! Совершенно безобидная шутка, понимаешь? Я сказал им, что ты — знаменитый певец. Они пришли в такой восторг! Я сказал, что ты настоящий эстрадный певец, и знаменитый.

К изумлению Херба, ответ Браша был совершенно спокоен.

— А ты им не соврал, Херб, — сказал он. — Наверное, тысяч пять человек в стране с удовольствием слушают мое пение; я ведь пою на эстраде время от времени. Так что ты сказал им правду.

Херб, выпучив от удивления глаза, вышел вон из комнаты, а Браш, обернувшись к двери, крикнул ему вслед:

— Да я позавчера только в Кэмп-Морган пел вечером, и все были просто очарованы! Лупили в ладоши как сумасшедшие. Я вовсе не хвастаюсь, но у меня в самом деле чудесный голос. Скажи миссис Крофут, что я буду рад прийти к ним в гости.

 

ГЛАВА 6

Канзас-Сити. Воскресный обед у Мэри Крофут. Новости об отце Пажиевски. Момент уныния в больнице Канзас-Сити

 

Миссис Крофут действительно жила в прекрасном доме. Если у этого дома и были какие-то изъяны, то лишь в том, что его внешнему виду недоставало некоторой свежести и что с одной стороны к нему чересчур тесно примыкал некий деловой колледж, а с другой — похоронное бюро. Но если не принимать в расчет последние обстоятельства, это оказался, должен был признать Браш, домик хоть куда. Он возвышался над улицей, со своими башенками и фронтонами, эркерами и балкончиками. Дом не всегда принадлежал миссис Крофут — она купила его в рассрочку, минуя биржу. По непонятным соображениям среди кустов рододендрона валялась сломанная панель с неоновыми трубками, составлявшими надпись “The Riviera. Cuisine Franз aise”^[7] . Они вошли без звонка и оказались в темном холле. Браша в этом доме удивляло все. Отодвинув тростниковую портьеру, он увидел большую комнату, заставленную столиками, словно в ресторане.

— Это вы, мальчики? — спросил солидный уверенный голос из глубины комнаты. — Очень хорошо.

— Миссис Крофут, — сказал Херб. — Я хочу познакомить вас с певцом Джорджем Брашем.

— С огромным удовольствием. Позвольте вам сказать, что мы с нетерпением ожидали вас. Я хочу отметить, что мои дочери наряжались больше часа. Проходите, усаживайтесь в гостиной, мои девочки сейчас спустятся, — сказала она, кивнув в сторону лестницы, откуда сверху долетал шепот и щебетание девичьих голосов.

Браш оглянулся на большую лестницу, подошел к раскрашенной стеклянной двери и увидел улыбающееся лицо, выглядывающее между балясин балюстрады, и приглашающий взмах руки.

— Спускайтесь вниз и расскажите, что вы там над собой творите! — громко позвала миссис Крофут.

Миссис Крофут с небрежной элегантностью уселась в огромное плетеное кресло и кивком пригласила гостей садиться. У нее было большое красное лицо и тщательно устроенная копна желтых волос. Кайма мелких желтых завитков обрамляла ее лоб. На ней была черная шелковая блузка с длинными рукавами. На ее пышной груди покоились длинные бусы из гагата с золотыми часиками. Это была довольно крупная женщина, но с удивительно тонкой талией. Она с безошибочным изяществом носила свое достаточно увесистое тело. Брашу она понравилась сразу; он с трудом отрывал свой взгляд от ее высокой ловкой фигуры. Вскоре к ней присоединилась высокая тонкая девушка с такими же желтыми волосами.

— Это моя девочка. Лили, веди себя прилично! Это моя Лили, мистер Браш.

Ломаясь и хихикая, Лили стояла рядом с креслом, поглядывая на Браша.

— Лили очень музыкальна, — продолжала миссис Крофут. — У нее очень приятный голос.

Разговор неожиданно был прерван парадным выходом еще пяти юных леди. Все они были примерно одного возраста, от шестнадцати до восемнадцати лет, держались застенчиво и выглядели скромно. Одна из них была высока и темноволоса, явно не американка. У них у всех была одна и та же характерная черта: какая-то бессмысленность в глазах, словно им трудно было сосредоточить внимание на каком-либо определенном предмете. Процедура знакомства продвигалась с трудом. Они всё стояли, глазели, пунцовели и хихикали.

— У вас много дочерей, миссис Крофут, должен вам заметить, — сказал Браш.

— Боже! У меня? Во всяком случае, это еще не все, не правда ли, Герберт? Старшие еще наверху, прихорашиваются. Они сейчас сойдут вниз, и тогда весь мой детский сад будет перед вами, мистер Браш, — сказала она подмигивая. — Ну, может быть, не все из них — мои дочери; кое-кто из них просто временно живет у меня. Долорес, например, приехала с Кубы. Да, обед уже подан, давайте сядем за стол. Входите, девочки, входите. Что это сегодня с вами? Они такие взволнованные, они просто очарованы вами, мистер Браш. Нет, в самом деле! Они просто вне себя.

Вся компания направилась через анфиладу гостиных и оказалась в большой столовой в задней части здания. Миссис Крофут остановилась позади предназначенного для нее стула и принялась рассаживать гостей.

— Нас всего тринадцать, — сказала она, — поэтому Мэй сядет одна. Мы тянули жребий на картах, и Мэй выпал “джокер”.

Мэй, покраснев от смущения, расположилась у окна и стала жадно пить воду.

— А теперь, мистер Браш, по праву вы должны сесть напротив меня, потому что я — самая старшая из всех находящихся здесь женщин. Девочки все хотели бы сидеть рядом с вами, и я не хочу отдать предпочтение какой-нибудь одной из них. Вот ваш прибор. Я вижу, Херб намерен расположиться рядом с Глэдис, как обычно.

Брашу ничего не оставалось делать, как только подчиниться столь скрупулезно составленному регламенту. Его место оказалось между кубинкой и шатенкой с мягким взглядом, которую звали Рут. Она была одета в простое белое платье и едва осмеливалась поднять глаза от своей тарелки. Подали суп, и некоторое время за столом царило молчание, неловкость которого отчасти сглаживалась ободряющими взглядами миссис Крофут. До сих пор Брашу не приходилось видеть вместе столько красивых девушек. Миссис Крофут с величайшим изяществом управилась со своим супом; рукой, усыпанной перстнями, она поправила салфетку на груди. Время от времени она делала несколько маленьких глоточков из бокала с тоником. Тарелки унесли; всеобщее нетерпение уже не могло больше сдерживаться, и нашему квартету предложили начинать. Они взялись за руки, попробовали голоса, сосредоточились и начали с “Как пережить разлуку с тобой?”. Реакция публики превзошла все их ожидания. Они спели “Чахну в отчаянии”, завершив ее особенно витиеватой каденцией. Девушки просто онемели от восторга и напустили на себя торжественный вид. Теперь уже никто не хихикал. Певцы наконец сели, исполнившись и сами благоговения перед собственным искусством, а девушки просто затрепетали, осознав наконец, что сидят рядом с такой знаменитостью. Миссис Крофут первой пришла в себя.

— Вы давно живете в наших краях? — спросила она.

— Нет, — ответил Браш, — я из Мичигана.

— О, вот как! У меня там есть друзья... Вам не приходилось слышать о мистере Пастернаке? Он занимается лесоторговлей. Очень состоятельный, богатый человек.

— Нет, не могу припомнить, к сожалению.

— Не помните? О, он настоящий джентльмен, и мне кажется, он очень богат. Да, он лесоторговец, я вспомнила. Его звали Юлий, Юлий Пастернак.

Она откинулась на спинку стула и грустно улыбнулась, что-то вспоминая.

— Ох, — добавила она, вытирая салфеткой уголок глаза, — я уже несколько лет не получала известий о нем.

Больше она ничего не рассказывала о таинственном мистере Пастернаке, но в комнате как будто возник его наполненный теплотой образ, и с этого момента тревожное молчание больше не посещало сидевших за столом. Лили послали задернуть шторы.

— Очень милая девушка, не правда ли? — шепнула миссис Крофут.

— Да, действительно, — ответил Браш.

— Милая девушка. Когда-то она выступала в театре.

— На сцене? — спросил Браш, с интересом взглянув на девушку. — И что же, вы играли Шекспира?

Лили робко оглянулась на миссис Крофут.

— Отвечай, дорогая моя. Кого ты играла?

Ответ был совершенно невнятен; пожалуй, что и не было даже никакого ответа.

— Я думаю, Майми знает об этом побольше, — спасла ее миссис Крофут. — Майми у нас любительница чтения. Всегда носом в книжку. Майми у нас рыженькая.

Рыжая головка Майми обернулась на похвалу; ей, видимо, захотелось привлечь к себе внимание гостя. Она пропищала тонким голоском, срывающимся от волнения:

— Я вчера читала его рассказ.

— В самом деле? — удивился Браш. — Он разве писал что-нибудь кроме стихов и пьес?

— Шекспир?! — воскликнула миссис Крофут, поспешив на помощь дочери. — А как же! Он все писал. У нас есть одна его книжка, там, наверху. Глэдис, ты сидишь ближе к двери. Поднимись наверх и принеси наши книги.

Она проводила девушку взглядом, когда та поднималась из-за стола и шла к двери.

— Мне такие нравятся, а вам? Очень милая девушка.

— Да, пожалуй, — пробормотал Браш.

— Чудесная девушка, — повторила миссис Крофут.

Глэдис вернулась, неся книги, и пошла обратно за другими, которые обронила на лестнице. Миссис Крофут принялась тщательно изучать титульные листы. Наверное, любой улыбнется при мысли, что Шекспир мог приложить свою гениальную руку к пособию для молодых матерей “Уход за грудным ребенком и его кормление” или к переплетенному тому “Айнсли Мэгэзин” за 1903 год. На книжице “Сентябрьское утро в Атлантик-Сити” имени автора не было, а “Преграды сожжены” украшало имя Э. П. Роэ ^[8].

— Вот! — воскликнула миссис Крофут, постучав по крышке книжного гробика, полного мертвых слов, указательным пальцем, отягощенным огромным перстнем. — Я, наверное, ошиблась. Возможно, это не Шекспир. Сама не знаю, как я могла так промахнуться.

Она разразилась хохотом, прикрыв рот уголком салфетки. Девушки сдержанно хихикнули, восхищенные остроумием своей мамы; они переглядывались своими коровьими глазами, уверяя друг дружку, что каждая из них поняла, в чем дело.

— Ладно, — сказала наконец миссис Крофут. — Я полагаю, мы все любим хорошую шутку. Мистер Шор, вы знакомы с Лилиан Рассел? Сядь прямо, Пири.

— Нет, — ответил Браш, как только догадался, что вопрос обращен к нему. — Нет, я с ней не знаком.

— О, она прелестна. Прекрасная девушка.

В этот момент одна из девушек, Лили, неожиданно взвизгнула:

— Мама точь-в-точь похожа на нее!

Другие девушки визгливо закричали, поддерживая ее. Лили продолжала:

— У-нее-в-комнате-все-стенки-увешаны-ее-портретами. Мама-нам-рассказывает-о-ней. Мама-точь-в-точь-похожа-на-нее!

Миссис Крофут потупила взор.

— Да, мне многие говорили об этом, — с некоторым смущением произнесла она. — И конечно же, все это глупости. Но позвольте вам заметить, она была замечательная актриса. И я могу сказать — замечательная женщина.

Затем, понизив голос и торжественно взглянув на Браша, она добавила с намеком на то, что только он, пожалуй, способен оценить всю значительность ее слов:

— Я не слыхала ни слова, ни единого слова сомнения в безупречности ее репутации.

— Это прекрасно! — воскликнул Браш; последние слова глубоко его тронули.

Миссис Крофут тут же сменила тон на простой, домашний.

— Херб, — сказала она, — куда ты запропастился в последние дни? Где тебя носит?

— Это все Депрессия, — развел руками Херб. — Мне еще надо сходить в парк Джорджа Вашингтона.

Миссис Крофут величественно вздернула подбородок:

— Ну что ж, будь как все, если тебе нравится. Это, в общем-то, не мое дело. — Она обиженно отвернулась.

— А теперь, мальчики, хватит об этом, — возгласила хозяйка. — Кушайте, не стесняйтесь. Сегодня мы будем веселиться. Мы ведь неплохо проводим время; угощайтесь, пожалуйста.

Затем началось нечто странное. Браш смущался все больше и больше, ощущая в себе слепое доверие к миссис Крофут, которая нравилась ему все сильнее. В этот момент к ним, не снимая шляпы, почему-то вошел полисмен. Его приветствовали громкими криками:

— Привет, Джимми!

Он повел себя довольно развязно с одной из юных леди, сидевших за столом.

— Джимми, будь приличнее, — сказала миссис Крофут. — Там на кухне тебе приготовлен подарок.

— Хм, вот как! — воскликнул Джимми и тут же исчез из поля зрения.

Следующую странность явила Долорес. Браш несколько раз пытался вызвать ее на разговор. Она на мгновение поднимала на него свой мрачный взгляд, невнятно бормотала несколько слов и снова утыкалась в свою тарелку. На третий раз, однако, она резко вскочила на ноги, перевернув свой стул, и ни с того ни с сего вдруг отвесила Брашу звонкую пощечину. Затем она бросилась вон из столовой.

Миссис Крофут ужаснулась. Она тут же вскочила и помчалась за Долорес, визжа:

— Немедленно наверх, Долорес! Немедленно наверх, дрянь ты этакая! Ах ты грязная дрянь! Я тебе сейчас покажу!

Вернувшись к столу, она растерянно заговорила, тяжело отдуваясь:

— Ох, мистер Шор! Я просто потрясена, я просто не знаю, что сказать! Хуже этого ничего представить невозможно. Было так хорошо, так чудесно, по-домашнему, воскресный обед... И эта мерзавка все испортила! И все-таки, мистер Шор, не принимайте близко к сердцу. Такие вещи, как видите, иногда случаются. Давайте забудем эту неприятность. Вы меня поняли?! — Она грозно оглянулась на замерших девушек. — Вы видите, мистер Шор, я должна беспокоиться о каждой из них.

— М-да! — выдавил Браш со значением, поглаживая щеку. — Но у вас есть, что называется, луч надежды. Мне не приходилось еще видеть дом, где было бы столько красивых и порядочных девушек.

— Благодарю вас, — сказала миссис Крофут, слегка покраснев. — Это очень приятный комплимент от такого великого певца, как вы. Мне хочется думать, что они все-таки вполне хорошие девушки. По крайней мере, я надеюсь.

— Гав! — гавкнул вдруг Морри и согнулся в три погибели, кашляя и задыхаясь от едва сдерживаемого смеха.

Миссис Крофут вскочила, дрожа от гнева:

— Я вас попрошу вести себя прилично, молодой человек! Меня не интересует, что вы думаете, но мне не нравятся ваши шутки. Повторяю: меня не интересует, что вы думаете об этом! А ну, девочки, ответьте мне — забочусь я о вас или не забочусь? Ну?

— Да, мама, — нестройно ответили шесть звонких голосков.

— Ответь и ты, Морри!

— Вы меня не поняли, — испугался Морри. — Я вовсе не хотел посмеяться над вами. Я хотел посмеяться над Брашем.

— Если бы ты тоже был таким воспитанным, как он, ты бы не валял дурака при людях. Мы все здесь... Мы все друзья, вместе едим, вместе... И ты должен вести себя соответственно. Твое поведение не очень хорошо характеризует дом, откуда ты пришел, должна тебе сказать.

— Миссис Крофут, — сказал Браш. — Я уверен, он вовсе не хотел оскорбить ваши чувства. Он чудесный парень, и я ничего не имею против, если он немного пошутит надо мной.

Миссис Крофут медленно уселась на свое место за столом, все еще хмуро поглядывая на Морри. Тягостное молчание воцарилось за столом. Девушки сидели опустив глаза, некоторые из них даже всплакнули, но тут же поторопились вытереть слезы. Но инцидент еще не был исчерпан. Миссис Крофут снова встала и, с чувством глядя на Морри, сказала:

— А ну-ка ответь мне! Что ты имел в виду своей шуткой? Мне не нравятся эти твои шуточки в мой адрес. Мне они не нужны. Не важно, мать я этой девушке или не мать ей. Должна я за ними присматривать или не должна?

Неожиданно тишину прорезал голос Херба, презрительный и твердый:

— Да не лезь ты в бутылку! Кто ты есть, как ты думаешь?

Теперь уже Браш замер на своем стуле, побелев от гнева.

— Херб, — с угрозой сказал он, посмотрев на приятеля, — если ты тоже хочешь выкинуть какую-нибудь шуточку, то учти: я сумею внушить тебе правила добропорядочности. Я не знал, что ты такой грубиян. Тебе, очевидно, надо еще поработать над своими манерами, прежде чем идти в приличное общество. Извините меня, миссис Крофут, теперь я прошу у вас снисхождения к моему приятелю.

— Все в порядке, мистер Шор, — сказала миссис Крофут, смахнув слезинку и шмыгая носом. — Я просто не ожидала подвоха от такого милого парня, как он.

— Давай-давай! — не унимался Херб. — Чертов простофиля. Давай выйдем за дверь и ты меня поучишь! А я — тебя! Посмотрим, кто кого.

— Ничего не получится, Херб, — с презрением ответил Браш. — Ты же хилый. Табак тебя погубил. Ведь ты уже убедился вчера вечером.

Бэт тоже напустился на Херба:

— Да сядь ты наконец, Херб. Сядь! Мы потом с ним поговорим. Не здесь. Успокойся. Мы с ним потом поговорим.

Юные леди с живейшим интересом наблюдали за перебранкой. На шум из кухни прибежала повариха и стояла в дверях, блестя металлическими зубами. И хотя ссора утихла, в комнате еще чувствовалось напряжение.

Браш хмуро заговорил, ни к кому не обращаясь:

— Я полагаю, даже лучшие друзья, бывает, вздорят между собой. Это вовсе не означает, что они плохие люди. Это означает всего лишь то, что человеческая природа еще недостаточно развита и до идеала, который всегда перед нами, еще далеко. На самом деле я очень люблю Херба, и мне жаль, что я позволил себе разговаривать с ним таким тоном. Я верю: когда-нибудь придет день и люди не будут больше ссориться, потому что, по моему твердому убеждению, мир становится все лучше и лучше. И несмотря на маленькое недоразумение, которое здесь произошло, наша сегодняшняя встреча — лучшее тому доказательство. Я хочу искренне поблагодарить вас за то, что вы пригласили меня. Моя жизнь проходит главным образом в поездах и гостиницах, и я очень ценю возможность побыть в домашней обстановке. Поэтому я тоже, в свою очередь, хочу сделать что-нибудь для вас. Вообще-то я не люблю ходить по театрам, особенно в воскресенье. Но я думаю, что сегодня должен сделать исключение. Во всяком случае, от этого никому не будет ущерба. Я приглашаю вас всех в кино, это здесь, рядом. Сеанс начнется в четыре часа.

— О, мистер Браш! — воскликнула миссис Крофут. — Это очень любезно с вашей стороны. Девочки, хотите пойти в кино с мистером ...?

— Брашем.

— С мистером Брашем?

Последовал взрыв восторга.

— Очень хорошо. Мистер Браш, сама я не могу пойти с вами, но мои девочки принимают приглашение с удовольствием. Позвольте, я вам кое-что скажу на ухо: мистер Браш, я не хочу, чтобы они вас разорили. Я каждой из них дала карманные деньги. Пусть они платят сами. А вы покупайте билет только себе.

— Но, миссис Крофут, — тихо возразил Браш, — ведь я их приглашаю. Я хочу платить за них.

— Нет-нет! Я лучше знаю. Все молодые люди вашего возраста стараются поспеть сразу везде и заплатить за всех. Поберегите ваши деньги.

Браш вынужден был подчиниться ее инструкции, и вся юная компания, звеня голосами, повалила на улицу. Его спутницы шли с преувеличенной чопорностью, чуть покачивая бедрами. Они говорили все сразу; каждая из них старалась привлечь к себе его внимание.

Их увлекало все. Они с захватывающим интересом просмотрели какой-то образовательный киножурнал о Кашмирской долине и затем другой — о конгрессе бойскаутов, а затем — о железнодорожной катастрофе. Потом с экрана сказал несколько слов сам президент, и они все согласились, что он очень приятный мужчина. Сам кинофильм был патетический, и они просто вскрикивали, исполненные счастья и высоких чувств. Носовой платок Браша то и дело требовался то одной его спутнице, то другой. Фильм рассказывал о красивой девушке, которой угрожали опасности, таящиеся в больших городах. Сюжет был полон неизвестности. Сидевшие рядом с Брашем две девушки старались прижаться к нему, и скоро он почувствовал, как вздрагивают в кульминационные моменты их руки на его коленях. Когда Браш отвел девушек домой, каждая из них обвила руками его шею и запечатлела на щеке ярчайшей помадой точный оттиск своих губок. Каждая заявляла, что получила от его общества огромное удовольствие и надеется, что он придет к ним еще. Они будут ожидать.

Браш был настолько переполнен чувствами, что решил подольше погулять, чтобы успокоиться. “Это лишь подтверждает мою давнюю теорию о том, что мир полон добрых людей, — сказал он себе. — Надо лишь знать, где их найти”.

Когда он вернулся в пансионат Куини, было почти девять часов. На недавно вымытом, вычищенном верхнем этаже опять царил беспорядок. Вещи были разбросаны, на полу валялись воскресные газеты. Сами обитатели сидели задрав ноги на стол. Настроение у них было неважное.

— Ну что, беби, — сказал Херб. — Кажется, ты неплохо провел время, а?

— Да. А что?

Тут Херб спросил у него о такой непристойности, что Браш замер в удивлении. Все остальные, кто там был, захохотали, с любопытством ожидая, что он ответит. Браш с легким испугом некоторое время смотрел на них.

— Вы мне обещали, парни, не допускать подобных вещей.

— Все обещания потеряли силу, — заявил Херб в ответ.

Браш некоторое время раздумывал над его словами, затем вытащил из шкафа свой чемодан и начал собирать вещи.

— Согласись, ты провел последние два дня просто чудесно, — продолжал Херб с наглой ухмылкой. — Это тебе скажет каждый. Причем с большой для тебя пользой. В субботу ты назюзюкался до такого скотского состояния, что облевал памятник Погибшим на войне, а в воскресенье ты даже привел в восторг целый публичный дом. Великолепно, мой мальчик, просто великолепно!

Браш поднял глаза и долго смотрел на него, но ничего не сказал. Херб еще раз, чуть подробнее, перечислил все подвиги Браша в минувший уик-энд.

— Это неправда, — ответил наконец Браш.

— Неправда? Да ты что, ничего не соображаешь? Ей-богу, ты — лопух и простофиля, каких свет не видывал! Ты такой простак, что даже неприлично.

Не поднимая глаз на своего оскорбителя, Браш прижимал коленом крышку чемодана.

— И что же, это все были... падшие женщины?

— Падшие? — захохотал Херб. — Они такие падшие, что дальше некуда!

— Херб, ты же обещал мне, что все будет без подвохов.

— Все обещания кончились с переходом на летнее время, — объявил Херб. Он перевернул страницу газеты и продолжал чтение.

В комнате стояло молчание. И тут Браш закричал. Он даже вскочил в гневе.

— Это неправда! — кричал он. — Они не такие! Вы сами не знаете, что несете! Я вам говорю, они совершенно нормальные девушки, в этом я никак не мог ошибиться. Вы, парни, не можете судить об этом лучше меня, потому что вы... Послушай, Херб, ведь это неправда?

— И все-таки это правда, — ответил Херб, пробегая газетные заголовки безразличным взглядом.

Браш принялся ходить по комнате взад и вперед. Вдруг он с криком схватил стул и швырнул его в окно. Затрещало дерево рамы, посыпались осколки стекла.

Луи присвистнул.

— Ого! Как неприлично! — сказал он.

Браш замер у окна, устремив глаза на крыши домов.

— Вы, парни, делали вид, будто не знаете, что срок закончился и наш договор не действует. Вы притворялись! Вы притворялись всю свою жизнь. Это несерьезно... Я рад, что мне довелось побывать там, в этом доме, и поговорить с этими девушками... Я рад этому. Огромное вам спасибо.

Херб встал, подобрал свои кальсоны, валявшиеся на полу посреди комнаты.

— Снимай пиджак, — сказал он, — сейчас я с тобой рассчитаюсь. Ну, давай снимай пиджак!

— Я не буду с тобой драться, Херб. Ударь меня, если тебе так хочется.

— Нет, ты будешь драться со мной! — прорычал Херб, надвигаясь на него.

Браш, защищаясь, нехотя поднял руки. Остальные тоже вскочили с места и угрожающе двинулись к Брашу. Они бросились на него, повалили на пол и стали бить. В приступе злобы они пинали его ногами. Потом скинули с лестницы вниз и выволокли на улицу. Луи позвонил в свою больницу, приехала “скорая помощь” и подобрала Браша, лежавшего без сознания на тротуаре.

На следующее утро Куини пришла его навестить. Неловкая, в шляпе и перчатках, она вошла в палату, тревожно оглядываясь. Поймав взгляд Браша, почти целиком забинтованного, она подошла к его кровати, села рядом и посмотрела на него. Браш грустно улыбнулся.

— Вот ваш чемодан и ваш бумажник, мистер Браш. Должно быть, он выпал у вас из кармана. Они сказали, чтобы я отнесла все это вам.

— Спасибо, Куини.

— Вам очень больно, мистер Браш?

— Нет.

— Вы так избиты! Что вы им сделали, что они так озверели? Я знала раньше, что они — дикие ребята, но я не думала, что они способны на такое зверство, мистер Браш.

Браш не ответил.

Куини заплакала.

— Я сказала им, чтобы они забирали свои вещи и уходили. Я сказала, что больше не желаю терпеть ихнего хулиганства в своем доме. Я сказала им, чтобы они немедленно убирались.

— Нет-нет, Куини. Не выгоняй их. Пусть они остаются. Я как-нибудь потом все тебе объясню. — Браш помолчал. — Они что, уже собрали вещи?

— Я им сказала, чтобы они убирались из моего дома, но не думаю, чтобы они очень торопились. Они только сказали, что скоро уйдут и запрут дверь. Но я позволю им остаться, если вы так хотите, мистер Браш. Сейчас такие тяжелые времена, что я не знаю, найду ли кого-нибудь еще. У миссис Кубински, что живет в соседнем подъезде, пустуют целых четыре комнаты с самого августа.

Слезы у нее на глазах уже высохли, и наконец она неуверенно улыбнулась.

— Я вам скажу, вы выглядите несколько забавно с этими заячьими ушами, мистер Браш. Я очень рада, что вы хорошо себя чувствуете.

— В этой больнице работает Луи?

— Да. Я видела его внизу, когда входила сюда. Должна вам сказать, он выглядит как-то непривычно в белых штанах и халате.

— Что он сказал?

— Ох... Только “привет” и больше ничего.

— Когда пойдешь обратно, Куини, скажи ему, чтобы подошел ко мне на минуту.

Они помолчали.

— Как поживает отец Пажиевски?

— Я вам расскажу, мистер Браш. Он снова выглядит хорошо. Забавно: вы так часто спрашиваете о нем, а он спрашивает о вас.

Браш в волнении приподнялся:

— Да? Он спрашивает обо мне?

— Да. Однажды я рассказала ему о вас немного, и он очень заинтересовался вами.

Браш снова лег и уставился в потолок.

— Его уже не беспокоят почки? — спросил он тихо.

— Врачи думают, что у него были желчные камни, которые растворились оттого, что он пил чай с иорданской водой. Миссис Крамер приберегала эту воду для крещения своих внуков, но, наверное, у нее не будет внуков, так что отец Пажиевски получил эту воду.

— Как-нибудь... скажи отцу Пажиевски... что я много о нем думаю.

— Хорошо, я скажу. Может, передать от вас открытку для кого-нибудь, мистер Браш?

— Нет, Куини... У меня никого нет.

Куини ушла. Через некоторое время по палате проходил Луи. Браш свистнул ему. Луи подошел к кровати и, наклонившись, прошептал ему на ухо:

— Извини, спешу. Что ты хотел?

— Присядь на минуту, Луи. Я хочу кое-что спросить.

— Ладно. Только побыстрее. Мне надо идти по делам.

— Луи, скажи мне: что случилось со мной?

— У тебя нет мозгов, вот и все. Бог не дал тебе ума.

— Я знаю, — вздохнул Браш, глядя на Луи. — Ну и что же мне теперь делать?

— Как — что? Берись за ум. Проснись. Осознай.

— Я бы и сам этого хотел. Но только я не знаю, как этого добиться, вот в чем дело. Должно быть, мой случай гораздо серьезнее, чем я думаю, потому что вот уже в третий раз люди вдруг ни с того ни с сего начинают меня ненавидеть. Хотя мозги у меня все-таки есть, потому что в этот ужасный год я получаю по службе одни повышения... И в школе у меня были хорошие оценки.

Луи нагнулся к уху Браша:

— Со временем ты научишься. Я думаю, с годами ты еще найдешь свое место в жизни. Но только держись от нас подальше. У нас свои взгляды и своя жизнь, понимаешь? И нам не нравится, когда нам мешают жить.

— И остальные ребята тоже так считают?

— Да, конечно.

— Ну что ж... Тогда я скажу вам “до свиданья”. Но только... Слушай: если вы когда-нибудь перемените свое мнение обо мне и захотите попеть, пошлите мне телеграмму, хорошо? По адресу “Каулькинс и компания”.

— Слушай, Джордж, ты спросил меня, что тебе делать. Хорошо, я скажу тебе. Стань таким же, как и все. Научись пить, как и всякий мужик. И оставь других людей в покое. Живи сам и давай жить другим. Каждый человек хочет, чтобы его не трогали. И еще: не бегай от женщин. Ты ведь здоровый парень, верно ? Наслаждайся жизнью. Тебе еще жить да жить, поверь мне.

Луи не заметил, как Браш начал медленно подниматься на постели. Но голос Браша вдруг зазвучал в ответ очень громко, поднявшись почти до крика:

— Можешь уходить и больше не приходи! Если я даже стану таким, как и вы, все равно я проживу долго, это я и сам знаю. Может быть, я чокнутый, может быть; но лучше уж быть сумасшедшим, чем таким “разумным”, как вы. Я рад, что я сумасшедший. Я не хочу переделывать себя. Скажи своим друзьям, что я не переменюсь...

— Ладно, ладно, потише, успокойся...

— ...и если они захотят, чтобы я вернулся, то пусть они принимают меня таким, какой я есть!

В этот момент в палату на шум прибежала медсестра со шприцем наготове.

— Он помешался! — воскликнула она, подбегая к Брашу. — Луи, помоги. Его немедленно надо во флигель. Держи его за руки, Луи!

— Я уже спокоен, сестра! — слегка испугался Браш. — Извините, я просто вышел из терпения.

— Вы мне перебудили всех больных! Смотрите, глазеют на вас.

— Я только одно скажу, сестра, — горестно ответил Браш и крикнул вслед уходящему Луи: — Если хочешь знать, это не я сумасшедший. Это весь мир сошел с ума. Это все сумасшедшие, а не я, — вот и все. Мир полон сумасшедших!

 

ГЛАВА 7

Три приключения разной важности. Проповедник. Медиум. Первые шаги в ахимсе ^[9]

 

Выписавшись из больницы, Браш снова принялся раскатывать туда и сюда, словно маятник, между Канзас-Сити и Абилином, штат Техас. В этом заключалась его работа. В Абилине он занимался тем, что часами просиживал в приемных Симмонсовского университета, колледжа Мак-Марри и Абилинского Христианского колледжа. Он посетил Остиновский колледж в Шермане, колледж Бэйлора в Белтоне и Бэйлоровский университет в Уэйко. Он посетил колледж Даниэля Бэйкера и колледж Говарда Пэйна в Дентоне, Райсовский институт в Хьюстоне, Юго-Западный университет в Джорджтауне и университет Троицы в Уаксахачи. Он заглянул в Делхарт и в Амарилло. Он спустился в Сан-Антонио, чтобы посетить “Леди нашего озера” ^[10] , и в Остин, чтобы предложить свой учебник алгебры в университете Св. Эдварда. Возвращаясь из Оклахомы, он нанес визиты Государственному университету в Нормане, Баптистскому университету в Шоуни, колледжу в Чикаше, Сельскохозяйственному и Техническому колледжам в Стилуотере. Он сделал крюк в Луизиану и побывал в Пайнвилле и в Растоне; Рождество он провел в одиночестве в Батон-Руж. Штат Арканзас привлек его своими городами Аркадельфией, Кларисвиллем и Аначитой. И везде на своем пути он выбирал те университеты, колледжи и институты, которые занимали стратегическое положение в системе образования и в деле распространения каулькинсовских учебников были способны повлиять на соседствующие малые учебные заведения.

За эти недели с ним произошло немало весьма необычных приключений. Из всего их множества мы выберем только три, которые лучше всего проиллюстрируют стадии внутреннего развития нашего героя.

В поезде, который вез его из Уэйко в Даллас, он развлекал себя чтением учебника алгебры для второго курса, который был недавно утвержден к распространению конкурирующей издательской компанией. Подобное чтение привносило в настроение Браша некоторую тревогу. Он жил в постоянном страхе, что другие издательства могут выпустить учебники лучше тех, которые издавала “Каулькинс и компания”, что, конечно же, существенно убавит энергию и ясность слов, которыми он пропагандирует свой товар. Он был уверен, что книги, которые он продает, были лучшими книгами в смысле доступности содержания, потому что он сам прочитал их, выполнил все упражнения и сравнил методику этих учебников с методикой учебников , издаваемых конкурентами. В настоящий момент он, к огромному своему облегчению, убедился в том, что доктор Райкер из университета в Вустере, штат Массачусетс, не сумел справиться с проблемой представления отрицательных дробей, понятных даже шестнадцатилетнему школьнику. Доктор Райкер совершенно не умел придумывать доходчивые и ясные примеры и объяснял все тонкости на грубых аналогиях с самолетами и наручными часами. Во всех трудных случаях доктор Райкер просто-напросто ссылался на учебник доктора Каулькинса. Браш с головой ушел в чтение, как вдруг услышал над собой голос:

— Молодой человек, а ты когда-нибудь задумывался всерьез над фактами жизни и смерти?

Он поднял глаза и увидел наклонившегося к нему высокого небритого человека лет пятидесяти, в затасканном полотняном пиджаке. С его шеи на грудь свисал носовой платок, засунутый за ворот рубахи, а руки по локоть были спрятаны в черные нарукавники. У него были белые с желтизной усы и черные холодные глаза.

— Да, — сказал Браш.

Человек отодвинул газету, лежавшую рядом с Брашем, и сел.

— Ты чист пред Богом? Именно сейчас, в эту минуту? — спросил он, протянув свою длинную руку вдоль спинки сиденья и носом едва не ткнувшись в лицо Брашу.

— Да, — ответил Браш, густо краснея. — Думаю, что да.

— Ох, мой мальчик, — сказал незнакомец звенящим, вибрирующим голосом, дохнув зловонием гниющих зубов. — На подобные вопросы нельзя отвечать с такой поспешностью. Потому что никто не может сказать этого про себя наверняка. Спасти свою душу — ох, мой мальчик! — это не так просто, как сделать прививку оспы. Это означает борьбу. Это означает битву. Это означает коленопреклонение!

Он ухватил Браша за пиджак и стал безжалостно комкать лацкан.

— Я вижу, ты все еще барахтаешься в паутине слов и зрелищ. Ты пьешь вино?

— Нет.

— Ты куришь этот мерзкий табак?

— Нет.

Незнакомец понизил голос перед тем, как задать следующий вопрос:

— Тогда ты слишком часто ходишь к дурным женщинам?

— Нет, — ответил Браш, отворачивая свой нос от жуткого смрада.

— Значит, ты наверняка лелеешь похотливые мысли!

Браш не мог больше вынести такого насилия над своим обонянием и закашлялся.

— Да, сэр! — воскликнул незнакомец. — “Позволь тому, который думает, что стоит, остеречься, чтобы он не пал”. Твоя беда в том, что ты исполнен гордыни. Ты полон высокомерия. А знаешь ли ты Библию?

— Я читаю ее каждый день.

— Что говорит Послание к Римлянам, глава пятая, стих первый?

— “Итак, оправдавшись чрез веру, мы имеем мир с Богом чрез...”

— Нет! Нет, не так.

— Я... я полагаю, что я сказал правильно.

— Нет. Там написано: “верою”! “Итак, оправдавшись верою”, а не “чрез веру”!

— Да-да. Я полагаю, что именно так.

— “Я”! “Полагаю”! — передразнил незнакомец, вытащив из недр своего замызганного пиджака Библию и довольно крепко стукнув ею Браша по колену. — Разве так говорят о словах Бога? “Я”! “Полагаю”! — передразнил он еще раз. — О чем говорит Послание к Филиппийцам, глава третья, стих тринадцатый?

— “Братия, я не почитаю себя достигшим; а только...”

— Хорошо. Дальше.

— “...а только, забывая то, что сзади...”

— “Заднее”, а не “то, что сзади”!

— “...и простираясь вперед, стремлюсь к цели вышнего...”

— Достаточно. Я не буду спрашивать у тебя четырнадцатый стих: ты его не знаешь. Тебе только кажется, что ты его знаешь. Ты “полагаешь”, что ты знаешь его. Твоя беда в том, что ты пустозвон. Ты не знаешь даже начал. Ох, брат, я много встречал страждущих во грехах своих мужчин и женщин, и я хочу заверить тебя, что этого мало — сказать себе: “Я спасен”.

Браш стал осторожно искать глазами место подальше от этого типа. А незнакомец, распалясь, уже чуть не кричал, размахивая руками:

— Я двадцать пять лет пребывал в винограднике, борясь с дьяволом. Да, мир полон страждущих во грехе братьев и сестер. Но есть путь мира и милосердия. Почему ты не выбрал этот путь? Почему ты не протянул им свою руку вместо того, чтобы коснеть во граде своем, подобно фарисеям...

Теперь он уже стоял во весь рост и обращался ко всему вагону. Браш начал потихоньку двигаться к краю скамейки.

— Бежишь от собственной совести, да? — Незнакомец разгадал его намерение и обратил на Браша гневный взгляд. — Не можешь смотреть правде в глаза, да? Ты достаточно посидел здесь с умным видом, как я понимаю!

Тут на него обрушились с разных концов вагона:

— Эй ты, заткнись!

— Иди спать!

Незнакомец нимало не смущался:

— Братие, ни меч, ни огнь не страшат меня, пока у меня есть Слово!

Выбрав местечко подальше, Браш устроился поуютнее и снова открыл учебник алгебры. Он был весь красен, сердце его сильно билось. В другом конце вагона новоявленный пророк среди назревающей бури негодования всех пассажиров продолжал громогласно бичевать людские пороки, используя Браша как наглядный пример нравственного малодушия. Он принялся расхаживать туда и сюда по всему вагону, огрызаясь на насмешки своей невольной паствы. Браш, дрожа от волнения, наконец вскочил и , когда самозваный проповедник подошел к нему совсем близко, схватил его за руку и грубо втащил в свой угол, заставив сесть.

— Вы им не поможете, обзывая их сумасшедшими, — сказал он, усаживаясь напротив.

Проповедник с горящим взором продолжал метать громы и молнии, но полемический задор его начал угасать; он успокоился и лишь ворчал и что-то бормотал сердито себе под нос.

Дождавшись, когда он умолкнет совсем, Браш сказал:

— Можно, я кое о чем вас спрошу?

— Брат, я здесь для того, чтобы помочь тебе, — с достоинством ответил проповедник.

— У вас есть своя церковь?

— Нет, брат мой. Я странствую, свидетельствуя о Боге.

— Вы для своих проповедей ставите палатку?

— Нет. Я помогаю своей труждающейся братии прямо на улице. Иногда я выступаю и в церквях, где пустят.

— А на что же вы живете?

Проповедник повернул свою крупную голову и с крайним неудовольствием посмотрел на Браша.

— Странный вопрос. Вообще-то это не твое дело, брат мой.

Браш с суровым видом в свою очередь воззрился на него.

— Однако, — продолжал собеседник, — я отвечу тебе. Господь милостив. Он не дает погибнуть верному рабу своему, так что в этом отношении, сэр, будьте спокойны. Он смягчает людские сердца на моем пути. Ты хочешь спросить: “А деньги?” ...Что есть деньги? Брат, я не верю в праведность денег. От Матфея, глава шестая, стих двадцать пятый. В настоящую минуту, мой мальчик, только один-единственный доллар отличает меня от птиц небесных, — сказал он, пошарил в карманах и вытащил две мятые бумажки. Это оказался льготный двухдолларовый железнодорожный билет для лиц духовного звания и замусоленное письмо, адресованное “его преподобию Джеймсу Бигелоу”.

— Извиняюсь, два доллара отличают меня от птиц небесных. Но разве я страшусь? Нет! Я живу постом и молитвой. Псалом тридцать седьмой, стих двадцать пятый...

— У вас есть семья?

— Конечно, мой мальчик, у меня есть жена, благородная женщина, и шестеро очень милых детей.

Вскоре, однако, выяснилось, что жена доктора богословия Дж. Бигелоу живет в Далласе и работает в отеле прачкой. О своих детях доктор Бигелоу сначала сказал, что они учатся в школе и получают одни пятерки. Но потом выяснилось, что двое старших уже давно сбежали из дому и о них ни слуху ни духу, еще одного призвали на службу в военно-морские силы, одна дочь прикована к постели болезнью, а остальные двое ходят в школу и учатся из рук вон плохо.

После расспросов Браша самоуверенность доктора Бигелоу в значительной мере поубавилась. Когда они прибыли в Даллас, Браш сунул ему руку на прощанье и оставил его.

Другое приключение подобного рода произошло в Форт-Ворсе. Браш совершал обычный вечерний променад по жилому району города, приуготовляясь к длительному сидению в Публичной библиотеке за чтением своей любимейшей книги — “Британской энциклопедии”, как вдруг в одном из окон старого кирпичного многоквартирного дома, мимо которого он проходил в этот момент, увидел любопытное объявление:

 

СПИРИТИЧЕСКИЕ СЕАНСЫ

Медиум — миссис Элла Мак-Манус.

Вторник и пятница по вечерам

или

по назначению.

50 центов.

 

 

Как раз была пятница и был вечер. Браш в колебании побродил еще немного по улице. За углом дома, уже в другом окне, но, очевидно, принадлежавшем все той же квартире, он увидел другое объявление, гласившее:

ЛЕЧЕНИЕ

варикозного расширения вен.

Бесплатная консультация.

 

 

В конце концов он решил войти. Его провели в тесно заставленную мебелью гостиную, где уже сидели несколько посетителей, главным образом весьма молодые женщины. Вошла миссис Мак-Манус и коротко представилась гостям. Это была невысокого роста крепкая женщина важного вида и с тяжелым, как показалось Брашу на первый взгляд, характером. После продолжительного и скучноватого разговора о погоде всю компанию препроводили в столовую и усадили за пустой стол, заставив всех положить руки перед собой ладонями вниз. Свет погас; спрятанный, очевидно , за шторой, граммофон заиграл “Четки”. Тут же миссис Мак-Манус начала сильно дрожать, а индейский вождь по имени Высокий Маис через ее губы обратился с приветствием ко всей честной компании. Он начал с весьма волнующего описания потустороннего мира, сопроводив свою речь несколькими энергичными словами в адрес земных душ, наставляя их в мужестве и терпении. Покончив с приветствием, он постучал — скорее всего пальцами миссис Мак-Манус — по столу, швырнул через всю комнату невесть откуда взявшийся тамбурин и сдернул со стены картину в довольно тяжелой раме. Пока гости приходили в себя от грохота, произведенного падением картины, он предложил задавать любые вопросы, на которые собирался отвечать независимо от их сложности. Миссис Мак-Манус, предварительно разузнавшая имена и даты рождения посетителей, попросила каждого из них передать ей какую-нибудь личную вещь — для лучшего контакта с миром духов, объяснила она. Она взяла наручные часы, принадлежавшие соседке Браша справа, миссис Кауфман, и, с жаром прижимая их к своей довольно объемистой груди, стала творить чудеса самым убедительным образом, называя по именам каждого из толпы покойных родственников, указывая места, где таились давно пропавшие вещи, и раздавая советы самого интимного свойства. Потом одна вдова пожелала услышать хотя бы несколько слов от своего мужа. В ответе для нее говорилось, что он устроился вполне прилично. Но вдова так бурно разрыдалась, что едва ли была в состоянии произнести хоть слово в благодарность духу Высокого Маиса и самой миссис Мак-Манус.

Браш сидел опустив голову и хмурил брови.

Тут очередь дошла и до него. Миссис Мак-Манус спросила:

— Не хотите ли задать вопрос о чем-нибудь, мистер Браш, сквозь таинственную завесу, временно разделяющую живых и мертвых?

Поколебавшись немного, Браш сказал:

— Я хотел бы кое-что передать Дуайту Л. Моуди ^[11].

Последовала долгая пауза. Молчание нарушила миссис Мак-Манус, на этот раз прерывистым заносчивым голосом, еще более басовитым, нежели голос Высокого Маиса. Мистер Моуди отвечал, что он совершенно счастлив.

— “О да, вполне счастлив! Там, где я нахожусь, полный покой. Такой покой, какого на Земле не сыскать”. Может быть, вы спросите о чем-нибудь мистера Моуди? — добавила от себя миссис Мак-Манус.

Браш мрачно смотрел прямо перед собой и ничего не отвечал.

— О, тут поступило новое сообщение от мистера Муди! — с воодушевлением воскликнула миссис Мак-Манус. Он говорит: “Браш, береги здоровье”. Ага! Вот, кажется, он хочет сказать вам, что кто-то вас любит... Я думаю, это женщина... Да, я права. Ее имя начинается на “М”... Да, на “М”. Кто бы это мог быть? Вы не знаете?

— Нет! — мрачно отрезал Браш.

— Знаете что, наверное, ее имя все-таки начинается на “Р”. Пожалуй, так будет вернее. Он говорит: “Не торопись с нею, а то все испортишь”. Теперь относительно денег. Копи или вкладывай в надежное дело, говорит он. Одну минутку: он говорит — я думаю, наши общие друзья не будут возражать против того, чтобы я повторила это сугубо личное сообщение? — заранее извинилась миссис Мак-Манус. — Итак, он говорит, что в вашу жизнь позже войдет одна женщина... скорее всего блондинка... вам следует внимательнее присмотреться к ней и понять, станет ли она для вас настоящим другом. Он говорит: тщательнее выбирай слова, когда пишешь письма. Все, он уходит. Нет! Он советует на прощанье укрепиться духом. Он ждет вас к себе. Это недолго, говорит он, потому что там у них сотня-другая лет подобны минуте.

Она вопросительно посмотрела на Браша.

— Если это и был кто-нибудь, — угрюмо заявил Браш, — то только не Моуди, которого я знаю. Я имею в виду Дуайта Л. Моуди.

— Я надеюсь, что Высокий Маис все-таки не ошибся, — заметила миссис Мак-Манус с легкой обидой. — Конечно, этих самых Муди перемерло уже тысячи и тысячи, но...

В этот момент в гостиной зазвонил телефон.

— Будьте любезны, миссис Кауфман, поднимите трубку, — попросила миссис Мак-Манус сонным голосом. — Скажите, чтобы позвонили немного позже.

— Миссис Мак-Манус в потустороннем мире, — с гордостью доложила в трубку миссис Кауфман. — Она просит вас позвонить немного позже.

Некоторое время она внимательно слушала, затем, понизив голос, сказала:

— Не сейчас! Только не сейчас! Вы что, не понимаете?.. Сначала теплой, потом холодной. Да. И нисходящий массаж. Не восходящий! Нисходящий! Да. Да.

Вернувшись на свое место, миссис Кауфман почтительно сообщила миссис Мак-Манус:

— Этот джентльмен сказал, что позвонит позже.

Браш сидел с разочарованным видом.

Спиритический сеанс кончился, все встали, задвигались, доставая свои пятидесятицентовики и с чувством благодаря миссис Мак-Манус. Браш встал и направился к выходу.

— Сожалею, но я не могу заплатить вам за этот сеанс, миссис Мак-Манус, — заявил он решительно.

— Что вы хотите сказать? Что вы мне не заплатите за работу? — вскричала миссис Мак-Манус, густо покраснев и следуя за ним по пятам.

— Я хочу сказать, что у меня, конечно же, есть деньги, но я не стану вам платить, потому что вы не заработали. Если вы назовете мне церковь, в которую вы ходите, я с удовольствием перешлю туда эти полдоллара. Ну а вы их не получите, потому что вы их не заработали.

— Постой-ка! — воскликнула она, подскочила к двери, лязгнула задвижкой и загородила дверь спиной. — Девочки! Подождите минутку, послушайте, что он говорит.

— Я не стану платить за мошенничество, миссис Мак-Манус. Это нечестно.

— Ты сказал, что я мошенничаю?!

— Миссис Мак-Манус, вы же сами прекрасно все понимаете. Я вовсе не тянул за язык миссис Кауфман, когда она разговаривала по телефону. Я все понял. Она старая ваша приятельница. И потом, вся эта ваша галиматья относительно Дуайта Л. Моуди... Я не стану платить за шарлатанство.

Миссис Мак-Манус обернулась к миссис Кауфман.

— Кора! Звони в полицию, — мрачно приказала она. — Если вы, мистер Браш или как вас там, попытаетесь скрыться, я закричу так, что сюда сбежится весь дом! Постой, Кора! Не надо. Я сама позвоню. Все! Уже поздно! Вам отсюда не убежать, молодой человек. Я подам на вас в суд за все, что вы натворили. Я сразу поняла, что он бездельник. Сидит здесь, понимаете ли, со своей идиотской физиономией! Мне сразу показалось подозрительным: такой здоровый бугай ходит в такие места, на такие встречи вместо того, чтобы заниматься своим делом. Как только он вошел, я сразу же себе сказала: это — бездельник! И твой Муди тоже! Но погоди, я покажу тебе, как оскорблять честных женщин!

— Я требую, чтобы вы позвонили в полицию, миссис Мак-Манус, — заявил Браш, не реагируя на ее воинственный тон. — Там разберутся и сумеют оградить людей от ваших проделок!

При этих словах миссис Мак-Манус распахнула дверь и величественно отступила в сторону, освобождая дорогу.

— Вон отсюда! — воскликнула она. — И чтобы духу твоего здесь больше не было! Девочки, запомните его хорошенько. Если я снова увижу, что вы слоняетесь здесь, я сдам вас в полицию, кто бы вы ни были. Посмотрите на него хорошенько. Запомнили?

— Да, — нестройно ответили перепуганные девушки.

— Я тут, понимаете ли, честно делаю свое дело... Как умею, в пределах своих способностей... А этот паршивый скептик, этот атеист... Потому что не иначе как он — атеист! Я в этом уверена...

Но Браш не спешил уходить. Он стоял на пороге в глубокой задумчивости, остановив взгляд на миссис Мак-Манус. Наконец он медленно сунул руку в карман и вытащил свой пятидесятицентовик.

— Пока я тут стоял, — произнес он раздельно, — я решил, что после всего, что вы тут нагородили, я должен вам заплатить. Но я не понимаю, как вы можете, миссис Мак-Манус! Я не понимаю, как могла прийти вам в голову такая мысль — вытворять подобные штуки? Я не понимаю, как человек может так долго лгать. Я полагаю, это может делать только тот, кто...

— Не нужны мне ваши деньги! — взвизгнула миссис Мак-Манус.

Браш положил монету на стол и сказал, впрочем, больше для себя:

— Я вижу, мне надо еще многое понять.

Он попрощался с каждой из девушек по имени и вышел на улицу. Он неторопливо брел по окраине Форт-Ворса, раздумывая о случившемся.

Третье приключение произошло с ним в штате Арканзас, в маленьком городке с интригующим названием Пекин. Как-то вечером Браш позвонил Греггам, с которыми познакомился еще в прошлый раз, когда был в этом городишке по делам. Он приехал к ним как раз в тот момент, когда младшие члены семьи Греггов собирались идти на вечернее собрание в воскресную школу. Естественно, он принял приглашение пойти с ними. Итак, Браш и Луиза Грегг отправились в школу, зайдя по дороге к мисс Симмонс, учительнице английского языка, у которой Луиза училась еще в первом классе. Мисс Симмонс оказалась жизнерадостной пожилой леди, сразу же выказавшей такое расположение к Брашу, что ему стало неловко. Их путь пересекал железнодорожную линию, приблизившись к которой они увидели ярко освещенные окна и широко открытые двери воскресной школы, стоявшей на холме. Была ясная лунная ночь, и все трое остановились перед путями, любуясь красными и зелеными огнями дальних и ближних железнодорожных семафоров. Тишину летнего вечера нарушали чьи-то грубые голоса, во всю свою молодую мочь горланившие какую-то залихватскую песенку. Вскоре из темноты выделились три высокие фигуры.

— Давайте обойдем их, — предложила мисс Симмонс. — Это те самые братья Кронины.

Парни узнали свою прежнюю учительницу и начали приглушенно вставлять в свое пение не слишком пристойное прозвище, которое прилипло к ней еще тридцать лет назад.

— Добрый вечер, Билл. Добрый вечер, Фред и Джарвис, — громко сказала еще издали мисс Симмонс.

Они ответили насмешливо и вразнобой:

— Добрый вечер, мисс Симмонс!

Но вдруг, вспомнив о недавнем своем освобождении от многолетней и ненавистной школьной лямки, они осмелели и принялись фальшивыми голосами обзывать друг друга, передразнивая манеры мисс Симмонс, кривляясь и обезьянничая.

Браш подошел к ним ближе и переменившимся голосом произнес:

— Сейчас же извинитесь перед нею!

— Чего?! — насмешливо спросил Билл Кронин, уперев руку в бок.

Мисс Симмонс позвала его:

— Ох, мистер Браш! Не связывайтесь с ними. Они всегда были грубиянами.

— Того! — сказал Браш. — Немедленно извинись перед мисс Симмонс.

Билл Кронин, нахально глядя ему в глаза, отпустил еще одно непечатное словечко, теперь уже по адресу Браша. Тут Браш, широко размахнувшись, треснул юного нахала по уху с такой силой, что тот брякнулся наземь и несколько секунд оставался без движения. Двое других тут же отскочили на несколько шагов и смотрели на лежащего брата. Билл застонал, перевернулся со спины на грудь и с трудом встал на четвереньки.

— Извинись перед мисс Симмонс, — повторил Браш. — И вы тоже!

Билл Кронин забормотал, запинаясь, извинения; двое других понуро вторили ему.

Браш вернулся к своим спутницам.

— Я прошу меня простить за эту неприятную сцену, но... — произнес он смущенно.

Мисс Симмонс чуть не впала в истерику.

— Ужасные ребята! Они всегда были ужасными детьми. Ох, мне надо сесть, — простонала она ослабевшим голосом.

Она опустилась на каменное ограждение. Браш принялся махать своей шляпой ей в лицо. Оглянувшись через плечо, он посмотрел на Кронинов.

Билл все еще сидел на земле, не в силах подняться. Братья о чем-то шептались, склонившись над ним. Потом они подняли его и, подхватив под руки с обеих сторон, шатаясь, повели в сторону города.

— Мне уже лучше, — сказала мисс Симмонс.

— Может быть, мне сходить за машиной? — спросил Браш.

— Нет-нет, не надо! Мне уже лучше.

— Тогда, прошу прощенья, я на минуту... — сказал Браш.

Он поспешил к Кронинам, которые, добравшись до платформы у пакгаузов, отдыхали на скамейке.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он приблизившись. — Я вовсе не хотел тебя покалечить.

Братья молчали, избегая его прямого взгляда.

— Я и сам не люблю драться, — продолжал Браш. — У тебя ничего не сломано? Голова не болит?

Братья не отвечали ни слова. Лежавший на скамье Билл Кронин с трудом сел, опустив ноги на землю; двое других, подставив ему под руки свои узкие плечи, подняли его и, спотыкаясь, повели прочь.

— В конце концов, — не унимался Браш, — это очень неприлично — так выражаться о мисс... мисс — как ее по имени? Вы сами понимаете, что так делать нельзя. Может быть, пожмем друг другу руки и кончим с этим, а, Кронин?

Билл Кронин мотнул головой, что-то невнятно пробормотав, и шествие продолжалось.

— Если врач предъявит счет, я оплачу, — крикнул Браш им вслед. — Мой адрес узнаете у Луизы Грегг.

Когда Браш вошел в здание школы, его встретили с шумным восторгом. Мисс Симмонс, едва оказавшись в стенах родной школы, хлопнулась в обморок, а придя в себя, несколько раз пересказала всю историю.

— Давно пора проучить этих невеж! — послышались возгласы из окружавшей ее толпы учителей и школьников. — Это самые отъявленные хулиганы во всем городе. Старший уже побывал в колонии и теперь напрашивается туда еще разок!

Браш молча принял дань восхищения. Его щеки слегка покраснели. Сам священник не мог оставить без внимания рыцарский поступок Браша. Часом позже, во время перерыва с закусками, он произнес короткий спич, назвав Джорджа Браша истинным джентльменом.

— Мистер Браш, может быть, вы скажете нам несколько слов? — завершил он свое выступление.

Глубоко тронутый, Браш встал, устремив одухотворенный взгляд на люстру в другом конце зала. Он так глубоко задумался, что казалось, он позабыл, где находится. Наконец он произнес:

— Если мне позволят высказаться, то я не стану противоречить словам его преподобия. Но я и теперь размышляю обо всем, случившемся там, на улице. И должен сказать: я весьма сожалею, что мне пришлось это сделать. На самом деле я — пацифист и принципиально против того, чтобы человек бил человека. Ведь это самое простое, что можно сделать! И теперь, услышав, что Кронин побывал в заключении, я сожалею о своем поступке еще больше.

— Но... но мистер Браш! Этот парень нахамил мисс Симмонс. Я так понял, что все его слова имели целью оскорбить ее.

Браш, не сводя глаз с люстры, заговорил медленно и веско:

— Это очень тяжело — судить о таких вещах абсолютно справедливо. Я полагаю, что мы должны позволить ему оскорблять ее...

Не обращая внимания на онемевших слушателей, потрясенных его последними словами, он продолжал:

— Видите ли, мистер Форрест, суть моей теории в следующем: если каждый человек будет хорошо обращаться с оскорбившим его плохим человеком, то этот плохой задумается и со временем исправится. Вот в чем суть моей теории. Собственно, эта идея принадлежит Махатме Ганди.

Мистер Форрест рассердился:

— Когда оскорбляют женщину, мистер Браш, настоящему джентльмену даже в голову не придет рассуждать о теориях. Вы знаете, что мы все думаем об отношении к женщинам здесь, на Юге.

Браш перевел взгляд на священника.

— Ну что ж, я думаю, что мир выбрал не лучшую дорогу и мы вынуждены все открывать заново, — произнес он с силой в голосе. — Я считаю, что все идеи, заполняющие наши умы, являются ложными. Я пытаюсь начать все с самого начала.

Он повернулся к Луизе Грегг и сказал:

— Сегодня я ударил человека, и потому я не достоин вашего общества. Я не могу остаться среди вас. До свиданья. Доброй ночи, Луиза, я думаю, что мне лучше уйти.

Он взял в гардеробе свою шляпу и вышел на улицу. Перейдя железнодорожный путь, он остановился невдалеке и долго стоял в ночной темноте, погруженный в глубокое раздумье обо всем случившемся.

Перевел с английского А. Гобузов.

 

(Окончание следует.)

 

^[1] Общество Святой Вероники — одно из многочисленных благотворительных обществ в США.

^[2] Portamento — портаменто, певучее исполнение мелодии посредством замедленного скольжения от одного звука к другому (итал.).

^[3] Falsetto — фальцет, регистр певческого голоса, исполняемый лишь голосовым резонатором (без грудного) (итал.).

^[4] Fortissimo — очень громко (итал.).

^[5] Когда ты расколол свой венец надвое и отдал обе половинки, ты взвалил осла себе на спину, чтобы перенести его через грязь (англ.). (Шекспир, “Король Лир”, акт I; перевод Б. Пастернака.)

^[6] Видно, мало мозгу было под твоим золотым венцом, что ты его отдал (англ.) (Там же.)

^[7] “Ривьера. Французская кухня” (англ., франц.).

^[8] Роэ Эдгар (1838 — 1888) — американский священник и писатель.

^[9] Ахимса — одна из этических составляющих древнеиндийской религиозной философии; система правил поведения человека, сводящаяся к непричинению боли, зла или вреда всему живому; вошла во многие древние памятники санскритской литературы (Веды, Упанишады); придала общую этическую окраску буддизму (Будда как провозвестник ахимсы).

^[10] “Леди нашего озера” — женский колледж в Сан-Антонио, штат Техас.

^[11] Моуди Дуайт Лаймен (1837 — 1899) — американский евангелист-проповедник.