Наследство

Май 2018

 

Деревня. На них косились дома соседей.

В ромбах окон пылесборники игрушки.

Наташа у машины, Ванюша спереди,

у калитки, ключи никак не подключит.

Дед умер, по слухам, тому неделю,

свидетелей не нашли, показанья дали

нашедшие тело у этой калитки дети,

получившие по шоколадной медали.

Ванюша с Наташей впервые за десять лет

вернулись в место, которое так любили.

Он из Новосибирска в Москву прикупил билет,

а оттуда уже на сестринском автомобиле.

Лесов придорожных выел глаза пейзаж,

она отойти не может, кружится голова.

Ваня открывает калитку, со скрипом заходит за

прутья забора, зубы гнилые льва.

С пастью раскрытой смотрит лев на гостей,

новых его хозяев, возможно, его убийц.

Ваня не умолкает, ни слова-то в простоте,

Наташа с ним препирается и грубит.

На крыльце в золотой пыльце детство Ванино

показалось, долго не спал, что не привидится.

Все дороги приводят к разочарованию:

собираются в кровищу по одной кровинки.

Несколько пар тапок, даже массажные,

которые с пластмассовыми гвоздями, лежат на полках,

после смерти не тронутое всё нажитое

дождалось достойных его потомков.

Второй оборот второго ключа, Иван, бормоча,

входит в хату, и некому пристыдить его.

Запах мёда полузабытый перебивает другой, печальный

запах старости, тления, плохой вентиляции, кондиции.

Ванюша Наташе шепчет: «Не заходи». Она не слышит.

Она у машины. Ловит радио. Вспоминает по-своему.

К ней молча подходит собака, руку ей лижет.

«Вряд ли дворовая, — думает Наташа, — здоровая,

хорошо кормят, остался кто-нибудь из деревни,

кто-то остаться должен, чьи-то сказали дети».

Наташа находит палку, кидает её в реку,

собака летит за ней. Ваня включает свет.

Ваня видит расчленённого человека.

На предметы. Повсюду его следы. Лев Валентиныч.

На столе в тетрадях пёстрые, бытовые строчки.

Книги в шкафу связаны одной паутиной.

Наташа с красными глазами создаёт общество.

Втроём уже тесно, то есть вдвоём уже тесно

в гостиной, и Ваня в обуви шагает в спальню.

Несёт что-то, не переставая, слишком много лишнего текста.

Наташа смолу слезливую колупает,

избавляет стену от плача.

Их фотографии на стене.

Вот незадача.

Смерть.

 

 

Июнь 1998

 

Электричка. Жара. Видно движение воздуха.

Зелёное желе за стёклами. В вагоне — мороженое,

но у родителей нет денег. И пофиг,

каникулы дольше и много дороже.

Ванюша запутал пальцы в Гермиониных волосах,

Наташа вырывает куклу, обезглавливая.

Ваня успевает заплакать первым. Соломон. Сам Сусам.

Мать восстанавливает справедливость, в конфликт подливая,

отдаёт тело Ване. А у Вани запутались пальцы —

только деда развяжет. Доехать бы. Пару часов.

Наташа знает, что она матери не нравится,

и догадается ещё, за двадцать лет, за что.

Лев их встречает снизу, у платформы,

в карманах деда тёплый карамель.

Мать передаст детей и побежит к другой платформе,

успеть на редкий поезд назад сумеет.

Вернее, поезда не редкие, слышно день и ночь,

но не останавливаются, останавливаются только три:

первый, когда ещё темно; второй сейчас; третий, когда опять темно;

остальные, железные призраки, не дури.

«Они не пугают, они берут с собой на тот

свет», — повторяет дед, иногда в стихах.

Он довозит домой их спать, а сам — в ЛИТО

обнажать многогрешные потроха.

Там про берёзы, перевязанные тела,

кисельные реки, красные, крёстный ход.

Льву говорили в детстве, что у него талант,

вот он не зарывает который год.

Там ему нравится пенсионерка Лида,

пишущая о козах, стрекозах и НЛО.

Но она замужем за Виктором инвалидом,

а чужое брать — это зло.

Зло — чужое. Живое — чужое. Зло — живое.

У Льва нет друзей, жены, и сын не появляется.

Хочется купить сторожевое,

что-нибудь своё, совсем не ласковое.

Лев возвращается после критики.

Будит Наташу с Ванюшей, читает им.

Наташа умна: таит.

Ванюша умней: «Восхитительно!»

Лев достаёт горячую карамель, потная ладошка,

Ваня съедает обе, не оставляя выбора

Наташе, она и не хотела, это и хорошо:

ничего — это лучше, чем либо либо.

Лев думает о Лиде, у Лиды тоже внучки,

в голове строчки, Лев бежит писать и целует на ночь.

Дети в одной постели друг к дружке жмутся,

делают счастливые воспоминания.

Дед — ребёнок войны, его все уважают,

дети узнали это раньше, чем его имя.

У него маленький домик с двумя этажами

и подвалом под ними.

 

 

Июль 1999

 

Лес. Наташин день рождения. Она старше.

Десять минут разделили их на один день.

Лев следит за огнём с полторалитражкой,

пока дети испытывают потребность в еде.

Из глубины лесной звуки доносятся.

Дед говорит: «Волков нет». Но точно не знает.

Они выходили ещё до захода солнца,

любовались мимо текущими поездами,

рекой, ускользающей в чаще.

Но это намного дальше — совсем глуше.

Дед с блокнотом весь день что-то подмечает,

вечером у костра стих даёт послушать.

«Многорифменный рассказ про нас», — начинает.

Дети пускают слюни. Плавится ткань сосисок.

«Спасибо, что-то напоминает», —

говорит Наташа. Ванюша говорит: «Спасибо».

Наташа забегает за спину деду,

снимает сосиски с огня и жалеет.

Хороша холодная ложка к обеду.

Дед достаёт пончики из бронежилета,

под плащом не увидишь, что в огромных карманах.

В пончики заглядывает бездна,

детское вниманье отнимает.

Оба варианта не полезны.

Но в пончике сахар: глазурь, сгущённое молоко.

А что в сосисках? Не знают Ваня с Наташей.

До дня рождения Вани ещё далеко,

Наташа ещё весь вечер его старше,

смеётся, иногда пугается звуков леса.

Ваня подавлен, но не сильно, пончики помогают.

Дед сочиняет Лиде-поэтессе

поэму о борьбе (и с супружескими) долгами.

И деревья после грозы в неприличных позах,

хоть глаза закрывай детям и назад веди.

Но Лев понимает, назад идти — это проза,

а для поэзии миг волшебный необходим.

Но дети уже мёрзнут, сосисок уже нет,

отогревались ими, невкусными после сладкого.

Дед поправляет свет фонарика с листа на след,

убирает блокнот, можно потом дописать.

Миг волшебный был:

неприличные позы в деревьях,

воздух передающие столбы

темнотой делятся.

На обратной дороге ни одного фонаря.

Занавешено. Ваня жмётся, впивается в брюки.

Мешает идти. Наташа, идущая рядом,

перехватывает его дрожащую руку.

Они уже ровесники, но он не вспоминает об этом,

она ещё старше в отвлёкшейся голове.

Трава от влаги искрится в узеньком круге света.

Наташа, не моргая, смотрит на свет.

Лев Валентиныч рассказывает о детстве,

его детство было не таким весёлым,

только он и выжил и пара людей по соседству,

когда проходилась коса по сёлам.

Детей утомляют долгие разговоры и дорога,

донесёт в темноте на руках, Лев

спрятал фонарик, взял внуков, идти — немного,

кладёт их, километр преодолев.

А сам списываться с друзьями

детства, если кто жив — ответит,

разъехались, как разъяли.

Но есть адреса и дружеские сонеты

от Льва, пока не встречающие отпора,

не хочется признавать, что друзья, они…

Дед выбирает собаку по фото в журнале. Опора,

под каждым должна быть опора. Хранить.

 

 

Август 2000

 

Река. Ванин день рождения. Десять

минут отделяет его от сестры

на день, отделяет его на месяц.

Перекур у рожающей — перерыв.

Мать отвлеклась и забыла о нём сначала,

не догадалась и его позвать наружу.

Врачи не замечали, пока не закричал он.

И с тех пор он матери больше нужен.

Десятиминутная радость Наташе

начнёт снится ближе к тридцати.

«Первые да будут проигравшими», —

будет по ночам она цедить,

голос материнский слыша в собственном.

Ваня в отражение плюёт.

На реке занятий не особенно,

но летит над Ваней самолёт.

Ваня, руки воздымая, хлопает.

В отраженье белый самолёта след,

кажется, перерезает Ване голову.

Промолчит, но всё запишет дед.

С осени до лета одиночество

приучает что-то да скрывать,

у него в подвале кипы творчества,

пропадают главные слова.

Следом лес, сосиски там и пончики,

на привычный выходя маршрут,

он с утра затеял пару строчек,

к вечеру поэма будет тут.

Плавятся и светятся сосиски, Ваня

слушает и не мешает стих,

поглощённый слюнообразованием

ничего не понимает. Дед, прости.

«Спасибо, дед, люблю тебя!» Угольки

за спиной у деда, Ваня ест и такое.

Дед достаёт пончики. Пончики —

это не рифма. «Дети, ешьте, я всё устроил».

Наташа давно наелась сладким, хочется угольков,

Ваня и так таков — с них начинают.

Ваня, стартовавший первый, уже далеко —

некоторые и цифр таких не знают.

Девочки за рекою идут, поют,

пьяные школьницы, скоро опять учиться.

Лев ощущает. Вот он уют. Уют.

Но звуки отдаляются, и снова тихо.

Мать Наташи не любит отца Ивана,

говорил отец Ивана своему отцу.

«Скоро они и ездить к тебе не станут,

примиряйся, дед, с отсутствием».

У каждого по фонарику, три круга,

у деда резиновые сапоги и перчатки.

Они движутся в поле зренья друг друга,

даже взглядами очень часто встречаются.

«Всё безопасно», — говорит Лев, зная, что не безопасно,

дети смелеют, чувствуют доверие,

путают его с властью,

с повышенным давлением.

Дед дома фото разглядывает, новое делает.

Фотоаппарат подарили на каком-то юбилее.

Дети получаются чёрно-белые.

А дед ещё чернее и белее.

Вспоминает Лиду. Укладывает спать их.

Успевает сказку перед сном рассказать,

что пора положить бы уж конец безобразью,

что и так уже скоро мы начнём голодать.

Осенью возвращаться пахать в цех,

Лев любит летние отпуска,

когда не надо телу стремиться в центр,

достаточно выгрызаемого куска.

У Льва большие зубы, чуткие губы,

он тянется к поцелуям. Как в прошлой жизни.

Лев Валентиныч место не бросит. Любит.

Даже если он — призрак.

 

 

Сентябрь 2001

 

Такси. Что-то передают по радио,

Наташа водит пальцем по стеклу, папа надышал.

Дед прощается, хочет поцеловать их.

Машина уезжает, не предоставляя шанса.

Дед снова выпивает, не перед кем красоваться.

Говорит первое матное слово за лето,

Из бронежилета достаёт стаканчик,

И — за добровольное отступление.

Выпил. Закуска в другом кармашке.

Достал ветчины и сала, выдумал бутерброд.

Детей забрали позднее, чем забирали раньше,

но уже навсегда — так один и умрёт.

Вечером у реки песни или крики,

слушает и вмешивается громко Лев.

Девочки отмечали конец каникул,

изображали сказочных королев.

Он подловил и — каждой не много надо,

так в темноте за косы и уволок.

У него в подвале два тела рядом,

под одеялами им тепло.

Он идёт на работу. ЛИТО в субботу

отменили. Но это ещё удобней.

Он спускается к девочкам набираться опыта,

в орденах и медалях оборотень.

Он читает стихи, они не любят стихи и похищения,

их уже ищут в других жилищах.

Льву нравится такое общение,

он себя впервые ощущает хищником.

Был падальщик, мелкий крысёныш, хлеб в рукаве;

травоядный верблюд, горбат и покладист.

Еду на шесть дней оставит, самому надо быть в Москве,

стихи написались.

Снова закрыта дверь. Телефона у деда нет. Дед за город.

В подвал с едою наперевес,

они едят, он им глаголит.

Великим русским языком, не пальцем деланы,

стихи не привлекают девушек его.

Он им читает про тропические дебри,

про Бога, книги, про самогон.

От жажды пересохли слёзные железы,

девушки пьют и пропорционально плачут,

забыв, что слово есть «унижение»,

поев, лижут ладони девочки по-собачьи.

Он не клеймит их сучками или внучками,

абстрагируется, называет музами.

Надеется им торт купить с получки,

семечки с ними полузгать,

что-нибудь с ними. Хочет.

Месяц лежат без дела. Глядят обалдело,

когда приду, рады очень.

Лев придумал постель им.

Матрас, чтобы не на полу. Всё же он джентельмен.

Девочки извиваются, пачкают простыни, называют стихи плохими,

он их не бьёт. И хочет любви взамен.

Равноценный обмен. Биохимия.

В последний день сентября собрание.

Лев с поэмой. «Наконец собрались», — почти говорит.

«Всем присутствующим факсы были отправлены заранее,

потерялись девочки. Искали недели три,

Лида с приступом, мужа хороним завтра», —

председатель со слезами передаёт:

«Вчера давал показания».

Сорок встретит в тюрьме соколик,

когда не найдут виновных.

Был один случай в школе.

«Что, если это новый? —

решит лейтенант милиции. —

В школе — разбой, что же сейчас?»

Лев прочтёт стихи на похоронах Лидии.

Не часто выпадает такой шанс.

 

 

Апрель 2007

 

Льва пригласили на парад, ветеранов мало.

Льва признала ветераном ответственная комиссия.

В мае его покажут по всем каналам,

как ему это мыслится.

Он репетирует речи перед девочками,

как будто его говорить попросят.

Старшая на седьмом месяце. Еле держится.

Младшая поддакивает, а за глаза поносит.

Догадывается дед и об этой подлости,

долго со злостью читает сонеты,

иногда старые. «А это кому?» — спросят.

А это Лиде, и он не даёт ответа.

Девочки кашеварят на глубине,

всё на воде, кроме костей куриных.

Недавно старшая потеряла себя в огне,

пялится, счёт увеличивая за электричество.

Младшая тоже пишет стихи теперь,

в идиллических рамках рвёт шаблоны.

Он говорит, приучил её к красоте;

к тому, что в авторском мире свои законы.

Пенсию дали, больше Лев не ездок,

он остаётся ближе к своим домашним.

У Льва есть новый мраморный бульдог,

который скоро станет, веришь, страшным?

Лев рассылает подборки в толстяки,

не все журналы отказывают в печати.

У Льва стихи о грусти Москвы-реки

(реку поближе он словно не замечает),

о гордости за флаг, за старый флаг,

за новый флаг, за следующий тоже;

о золоте лесов и даже о багрянце,

о сирых, обездоленных. И тошно

перечислять. В парадном весь апрель

он на себе разглаживает китель. Блестит.

Красивое стихотворение,

написанное Лиде, он вспоминает и грустит.

Как разлучает смерть людей.

Живое — чужое. Мёртвое — твоё. Перебегайте, точки,

вас в конце ожидает другого «ё»

согнутый позвоночник.

Лилит рожает, когда Лев выключает ночник,

за столько лет его проводом не задушились.

Долгая ночь для Евы. Родовой возни.

Лев заберёт ребёнка, не дав ему имени.

Бросит в подъезде, по дороге в Москву.

Разбитое Подмосковье не знает о домофонах.

На параде его фамилию не назовут,

но руку пожмут президент и пара омоновцев.

Одному он прошепчет пару строчек о чувствах,

омоновец поцелует в лоб, забралом ударит — покажется.

Лев Валентиныч обратится к врачу

зафиксировать силу тяжести.

Лёгкость души его измерить, сравнить с пером.

В подвале на плите не варится перловка,

девочки устраивают погром,

теряя жидкость без остановки.

 

 

Май 2008

 

После прошлогоднего праздника

требования выросли у Льва, сердце заныло,

где внуки, готовился, заранее позвонил,

пригласил и ждёт, не спускается в темницу,

там девочки читают вчерашние новости.

С ними уговорено. Сегодня молчать.

«Уговор, — говорит Лев, — дело совести».

И оставляет хранительниц ночника.

Зашумело в окнах, таксист развил громкость

высокую. Слушает восточные мотивы.

«Наташа с Ванюшей наконец-то приехали в гости», —

говорит бульдогу, которому выбрал имя.

«Онегин, добрый мой приятель», — и на бульдога

указывает. «Дети. Дети», —

бросается Наташе в ноги.

Забирает у неё из рук пакеты.

Стол накрыт на втором этаже. Ближе к Богу.

У Льва там на каждом углу иконки.

Наташа отдаёт деньги таксисту, благодарит,

Ваня с дедом обнимается в сторонке.

Забрались повыше. Жуют. Уют. Но что

снизу загрохотало? «Да это пёс».

«Вот пёс. С нами». «Призраки перестройки».

Закрывает вопрос дед, спускает собаку.

Онегин лает, ничего кроме него не

слышно. «А теперь стихи о вашей бабке», —

Лев читает написанное на склоне

лет Лилит, даже не Еве, нет, не любил, даже

имени бабки вспомнить уже не может.

А стихи длинные, полные эпатажа.

Внуки и ждали рифмованный моноложек.

Наташа: «Слог тяжек».

Лев закрывает тетрадку. Наливает чай.

Плохо маскируя огорчение и обиду,

потухший, ждёт вечера. «Мы отчаливаем», —

в тёмный час говорит Ваня. «Пойдём, выйдем».

Последний поезд, когда опять темно.

Разлучается, точно уже навсегда, семейство.

Лев ныряет в машину, едет домой.

Девочки снизу вчиталась, его полюбили тексты,

думает Лев. Ева хочет забыть,

что когда-либо знала об им написанном.

Читатели — литературные рабы,

она теперь писатель независимый,

так хочется. Но снова о его

терцинах о Флоренции и свёкле,

где образов пастельных каталог.

Лилит беременна вторым. И полоумна

до времени, придёт забытиё.

Расстроившие деда, едут внуки.

Закат клубится. Девушка поёт.

 

 

Февраль 2024

 

Ванюше с Наташей заплатили за снос дома,

в этом месте теперь будет закрытый объект.

«До свидания, всё знакомое», —

Наташа губами съест.

Ваня себе машину уже выбрал,

права давно были, друзья давали погонять.

А тут, как в мексиканском сериале, выгода

привалила. Могут отнять. Скорее трать.

На могилу к деду. Вечером презентация.

Наташа на полученные деньги издаёт сборник.

Стихи деда. Именем бабки: «Таня».

Чтобы критики о наивном искусстве спорили.

Посмертные тиражи разойдутся, а они все — посмертные,

банки консервные с душой-тушонкой.

Будут литературоведы мериться,

кто смешнее напишет что-то.

Наташа, которая другого не ждала,

но откупилась, кажется, от деда,

уехала в Германию по долгожданным делам.

Ваня разбился у друга в «Победе»,

не дождавшись своей машины,

ночью гнал по трассе. Вспомнил восьмой, восемнадцатый:

что-то он странное у деда слышал,

понял и налетел на препятствие.

На месте дома завод, что-то перерабатывающий,

на месте деревни всей, если точней.

На мемориальной табличке: «Здесь жил товарищ

поэт...» (и долгий его никнейм).

ФИО такое фу. Требует уважения.

Здесь почитают этого суперстара.

В подвал не спускаться было Ваниным решением,

стихов на десять сборников хватало.

Наташа спускаться не очень хотела,

согласилась, не препиралась.

Два тела. Ещё два тела.

Осталось.

 

 

Май 2018

 

Подвал. Первые дни было что есть им,

но Лев не возвращается уже сколько дней,

они сосчитать не могут, но шесть.

Тишина. От него ни сигнала нет.

Ночник не горит. Счета не оплачены.

Не успел он, схватился за сердце по пути в ЖКХ.

Ниже девочек будет его ящик,

но они не знают: плакать или хохотать?

Их самих уже похоронили,

рядом с матерью и отцом.

Вместо них вещи лежат в могилах.

Охраняют родительский сон.

Глаза уже привыкли к тому, что их хоть выколи,

Даша и Лиля (а их так назвали родители)

на полу бессильные, почти безъязыкие,

для всех без исключений невидимки.

Когда сверху разносится скрип забора,

они радостно подрагивают, надеясь на продолжение

мук. Но милостив Бог, скоро.

В дом пробраться пытаются воры. Нашли жертву.

Лиля и Даша снизу кричат паранормально.

Воры боятся, они ведь входят, когда не спросят.

Внизу вдруг загорелся свет, но это тайна.

Сёстры кричат всё громче, воры уносятся.

Полчаса криков. Сорвались голоса. Машина шумит.

Ванюша гремит ключами всё ближе, ближе.

Ванюша, воздух кончается, ты пойми.

Наташа, воздух кончается, ну пойми же.

Движутся по половицам, два корабля.

Даша волнуется. Лиля волнуется. Наташа

смолу к зеркалу приспособляет,

вспоминает собаку, неловко кашляет.

Говорит: «Пойдём отсюда, Ванюша».

«Быстрей пойдём отсюда, Наташа», —

отвечает. Под руку друг с дружкой

к машине ускоряют шаг.

Снова остаются Даша и Лиля

(Ева и Лилит, по его именам),

жизнь требует усилия,

а чем отплачивает она?

Хрипят сёстры по очереди, убаюкивая

в первую очередь, наверно, каждая — себя.

Даша не может вспомнить строчку ни одну свою,

только Львиные в подсознании рябят.

Что же у неё было? «Потолок неба скрипящий,

дары приземляются с громом, грохотом.

Проблеск верхнего мира слепящий,

дарующий жизнь походя.

Неумолимо закрывающееся небо,

учащее жить-выживать без глаз и надежд.

Чужое живым никогда не было,

и на этом держимся». Свежее.

 

 

30 декабря 2021