Римские сонеты

Джузеппе Джоакино Белли

(1791 — 1863)

*

РИМСКИЕ СОНЕТЫ

 

В апреле 1838 года Гоголь писал из Рима своей ученице М. П. Балабиной: «…вам, верно, не случалось читать сонетов нынешнего римского поэта Belli, которые, впрочем, нужно слышать, когда он сам читает. В них, в этих сонетах, столько соли и столько остроты, совершенно неожиданной, и так верно отражается в них жизнь нынешних транстеверян, что вы будете смеяться, и это тяжелое облако, которое налетает часто на вашу голову, слетит прочь вместе с докучливой и несносной вашей головной болью. Они писаны in Lingua romanesca^[1], они не напечатаны, но я вам их после пришлю».

А 23 июня 1839 года, сразу по возвращении из Италии, французский поэт и критик Шарль Огюстен де Сент-Бёв рассказывал в письме другу: «Есть в Риме поэт (и я сожалею, что не встретил его), причем поэт истинный, как говорили мне люди сведущие. Его имя Белли, он пишет сонеты на транстеверинском наречии^[2], сонеты, которые образуют последовательный ряд и составляют единую поэму. Он оригинален, остроумен по всеобщему мнению, особенно же — в глазах художника; похоже, это действительно большой поэт, чьи стихи вобрали в себя жизнь Рима; он не печатается, его вещи остаются в рукописи и почти совершенно не имеют распространения...»

Кого под «сведущими людьми» подразумевал француз, он уточнил в «Путевом дневнике»: «Невероятно! Большой поэт в Риме, поэт оригинальный. Его имя Белли (или Бели), Гоголь знает его и подробно мне о нем говорил».

Писать стихи Белли начал подростком и уже через несколько лет приобрел определенную известность в поэтическом мире, позволившую ему стать членом одной литературной академии и впоследствии основать другую. Стихи, открывшие ему путь в академики, были безупречно гладкими, возвышенно красивыми, выдавая в авторе скорее эрудита, чем художника. Перелом в творчестве пришелся на конец 1820-х годов, когда Белли неожиданно для всех, а быть может, и для себя, предпочел литературному итальянскому языку римский диалект, на котором стал писать сонеты, не подозревая, что именно они принесут ему посмертную славу. Можно предположить, что в выборе героя поэту помогла известная страсть итальянцев к карнавалам — этому уличному театру, в котором каждый сам себе драматург, режиссер и актер. Римские сонеты Белли становятся таким театром. Чаще всего это театр одного актера, иногда же «на сцене» два персонажа, готовых рассуждать на любую тему. Но теперь перед нами только актеры, тогда как произносимый ими текст принадлежит поэту, и он же режиссер, а заодно и суфлер. За немногими исключениями, «я» в римских сонетах — это не его, не авторское «я» Белли, а «я» персонажа, говорящего от первого лица. Тут уместно вспомнить слова известного итальянского диалектолога Луиджи Моранди, редактора нескольких посмертных изданий римских сонетов Белли: «Римлянин, как все южане, не умеет думать в одиночестве и молча, он ищет мысль в компании и в беседе, и, если не может говорить с себе подобными, разговаривает с собакой, с кошкой, с ослом, с канарейкой, с плохой погодой, со святыми, с Мадонной».

У Белли как бы вдруг открылись глаза на город, в котором он живет, на тех, кто ходит или ездит в каретах по улицам, судачит с соседями, ест и пьет вино дома или в траттории, подглядывает в чужое окно и в замочную скважину, сводничает, женится и выходит замуж, рожает детей и воспитывает их на собственный манер, торгует своим телом, наставляет другому рога, слушает или читает проповеди в храмах, освящает жилища.

Сочная речь римлян, «озвученная» Белли, заражает его настолько, что в иной день он пишет до десятка сонетов. Критический дар, талант сатирика безошибочно подсказывает поэту выбор очередного персонажа, обращающегося к себе подобным, — остается только вывести его на сцену, заставляя самого поверить в то, что никто не тянет его за язык. Римлянину, современнику поэта, ничего не стоило узнать в Риме город, где последний нищий мог позволить себе смеяться над богатым, где мелкий воришка вызывал сочувствие, а казнокрад и лихоимец — никогда, где изворотливость простолюдина не считалась пороком, где вера в Бога не исключала глумления над церковниками, включая Папу, где обмануть власть и смешать ее с грязью было святым делом.

За два года до смерти Белли объяснит, как бы он ответил на вопрос о генезисе римских сонетов: «…я бы ответил, что мое намерение заключалось не в том, чтобы запечатлеть на бумаге язык, для которого нет в Италии достойного места, но исключительно для того, чтобы предоставить нашему народу возможность говорить о себе на своем языке, описывая свои собственные обычаи, свои привычки, свои заблуждения и вместе с тем собственные своеобразные мысли о высших слоях общества, в котором он помещается на дне».

Рим Белли — это столица теократического, «стоячего», по определению Гоголя, государства, где не только духовная, но и светская власть принадлежит Папе, и антиклерикализм поэта следует прежде всего расценивать как бунт против тоталитарного режима, против засилия церкви. На годы жизни Белли пришлось шесть пап, и нет ничего удивительного в том, что в словаре римских сонетов слово «Папа» занимает по частоте употребления второе место.

Сценическая площадка, выбранная поэтом для его героев, умещается в четырнадцати строках. Ощущения, что наделенный голосом персонаж не высказался до конца, при этом не возникает: большего времени тема разговора не требует. Сонет — идеальная форма для поэта, виртуозно ею владеющего: недаром Габриеле Д’Аннунцио назвал Белли «самым искусным мастером сонета» в итальянской литературе.

 

 

Разладица с милым

 

Нисколь не ожидала, право слово,

И вдруг — пожалста, вот тебе и на!

Смекаю, что ему я не нужна.

Да чтоб он сдох! Найду себе другого.

 

Слезинки не пролью — небось не рёва,

Не собираюсь вековать одна,

Кругом парней свободных до хрена,

И заневеститься недолго снова.

 

Ну а пока что мыкаю беду

И горе горевать до смерти буду,

Доколь себя в могилу не сведу.

 

Люблю его, люблю и не забуду,

Так и скажи ему, скажи, что жду,

Как раньше, к ужину его, паскуду.

 

 

Выгодный промысел

 

Занятия, пока не надоело,

Менял — с трудом хватало на харчи.

Зарез, хучь криком день и ночь кричи,

Стал сводником — и сразу полегчело.

 

Вперёд смотрю, судьбе спасибо, смело.

А как же? Заработал — получи.

По счастью, не скупятся богачи,

Платить не жалко за благое дело.

 

Ждут кардиналы, ждут попы, аббаты,

Женатые и холостые ждут.

Мои услуги стоят щедрой платы.

 

Для вдов и старых дев я тут как тут,

Которых стороной обходят сваты,

За помощь, сколько попрошу, — дают.

 

 

Сравнение

 

Видать, не тем ты, милочка, давала,

И даже думать не моги, уволь,

Что их не лучше я ничуть, нисколь,

Что от меня на деле проку мало.

 

Не перед теми, в том-то вся и соль,

Ты, дура дурой, ноги раздвигала,

Я не даю промашки, чтоб ты знала,

Без промаха стреляет мой пистоль.

 

А что не так, лоханка виновата

Или черпак бывалый виноват —

Невесть за что внезапная расплата.

 

И ежли мог по десять раз подряд

Я ублажать кого хотишь когда-то.

И дюжине теперича не рад.

 

 

Освящение жилищ

 

Ну прямо смех. Не знаю, правда или

Какой-нибудь шутник пустил слушок,

Что не забыли про ночной горшок,

Когда надысь графинин дом святили.

 

Едва священник с клириком свершили

Благое дело, освятя чертог,

Как жопу графскую взбрело чуток

Кунуть в святую воду вражьей силе.

 

Понятно, ушлый клирик знал, что ждёт

Графиню рано или поздно это,

Но почему-то ей не дал совета,

Как быть бедняге, ежели припрёт.

 

Небось, не у него свело живот.

В ведро из-под святой воды монета

Со звоном бац — ещё один папетто,

Какой ни есть, а всё-таки доход.

 

 

Вдовица

 

Хозяйка давеча меня послала

К портнихе, у которой аккурат

Муж помер месяц али два назад —

Копытом лошадь бедного достала.

 

Портниха вислоухая не стала,

Представь, рядиться в траурный наряд,

Как старые обычаи велят,

И с виду на вдову похожа мало.

 

Она, пущай не ходит в чёрном платье,

С утра до ночи, почитай, теперь

Вздыхает, бедолага, об утрате.

 

И надо же заметить мне некстати,

Что в спальню у неё открыта дверь,

А там, гляжу, две ямы на кровати.

 

 

Римские клирики

 

Куда бесчинство клириков годится?

Наушничает этот, тот плюёт

На пост святой и жадно сало жрёт,

А этот клирик — кот, а тот — лисица.

 

Тому дай только повод похвалиться,

Картёжник — этот, богохульник — тот,

Нет клириков других, зане приход

Должон с такими, хошь не хошь, мириться,

 

Куда ни глянь, везде одно и то ж,

Все городские обойди приходы,

Везде похожих клириков найдёшь.

 

Однако извиняюсь, виноват,

Забыл сказать, что норовят уроды

Лампадным маслом заправлять салат.

 

 

Жена игрока

 

За что, за что судьба меня, кулёму,

Снабдила мужем-игроком? Эх-ма!

Как я ещё не спятила с ума?

Такая жизнь могёт набить оскому.

 

Маттео чёртов тащит всё из дому

И продаёт чуть ли не задарма,

Такого счастья никому, кума,

Не пожелаю, никому другому.

 

Полночи нынче не спала, пока

Не воротился чёртовый подонок,

А он, представь, пришёл без пинжака.

 

Хужее то, что у меня ребёнок

Вот-вот родится, и берёт тоска,

Что не сховала денег для пелёнок.

 

 

Пьяный посыльный

 

Да что же это, сукин сын, такое?

Обратно назюзюкался? Опять?

Ну надо ж было пьяницу нанять!

Мальчишка, а уже лицо спитое.

 

Что нынче пил? Креплёное? Сухое?

Пьянчуге всё одно чего лакать.

Да перестань ты, чёрт возьми, икать

И свой сопливый нос оставь в покое.

 

Беги домой, беги, задрав штаны,

И мамочку порадуй, недотёпу,

Скажи, что мне пьянчужки не нужны.

 

Ах, ты ещё ворчать, нахал? Не смей!

Заткнись! Беги, не жди пинка под жопу.

Да у тебя, небось, мозоль на ней.

 

 

Обитель монахинь-затворниц

 

Ох, эти бабьи сказки про затвор!

Белиберда! Пустые разговоры!

Ну да, и вправду есть глухой забор,

Ключи, цепочки, хитрые запоры.

 

Всё, чтобы взаперти держать сестёр,

Но слушай дальше, сдохнешь от уморы:

Чуть только постучится монсиньор,

И настежь дверь одной, другой каморы.

 

А разве не мужчина кардинал?

Пусть даже так, но полу-то мужского.

Всё, всё, что надо, у природы взял.

 

А впрямь ли ангелицы во плоти

Уродки тутошние, право слово,

Я без понятья, Господи прости.

 

 

Задавака

 

Вообразила, будто ты пригожа?

Для нас не новость это, не секрет.

Как ни крути, по-твоему, ты гожа

Ей-ей, чтоб малевать с тебя портрет.

 

Вздыхать и вешать нос причины нет,

Покедова на красоту надёжа.

По мне ты знаешь, на кого похожа?

На шлюху, так сказать, почтенных лет.

 

Держи фасон, виляй, лахудра, задом,

Кричи, сколь хочешь: «Дыни задарма!»,

Приманивай разинь голодным взглядом.

 

Считаешь, будто кажного с ума

Сведёшь в два счета, кто случится рядом?

Да ты, наверно, сбрендила сама.

 

 

Дочка-хромоножка

 

Спасибо, дочка чудом уцелела,

Однако ж охромела, так что ей

Тепереча нельзя без костылей:

Ступила шаг-другой — и на пол села.

 

Богачки, ежли что, другое дело,

И на кривых ногах лишь до дверей

Дойти, а там карета ждёт и в ней

Вольно гонять, пока не надоело.

 

Богачка не боится ни черта,

Чуть что не так — откупится деньгами,

Работать ни к чему — и так сыта.

 

Господь не хочет сжалиться над нами,

Нас ни за что терзает беднота,

Нужда живьём съедает с потрохами.

 

 

Мужчина и женщина

 

«Вам нравится держать нас в чёрном теле, —

Она кричала. — Сукины сыны!

Мы, бабы, вам для одного нужны:

Чтобы служить подстилками в постели.

 

Не то, что мы, вы при богатом деле,

Вы миловать и вы казнить вольны,

У вас, мужчин, церковные чины,

И ваши войны вам не надоели.

 

А что впридачу, господа, у вас,

Хотела бы спросить, набрамшись духа,

К тому всему, чего нема у нас?

 

Неужто три заместо двух колен,

Нос лишний, лишний глаз и, может, ухо?»

Я преспокойно ей ответил: «Член».

 

 

Красотка из красоток

 

Будь на земле от севера до юга

Красоток столько, что хоть пруд пруди,

Красивше бабы не найдёшь, поди,

Чем новая поповская прислуга.

 

Что говорить — не прогадал хитрюга,

На ейну грудь, на бёдра погляди,

Хошь сзади пяль глаза, хошь спереди,

Поп своё дело знает, знает туго.

 

Где взять слова, чтоб описать носок,

Глаза и губы, не могу понять я.

Попу достался лакомый кусок.

 

Поп не дурак, ни капли не дурак.

Представь, как хороша она без платья,

Когда она и в платье самый смак.

 

 

Папский смех

 

Смеётся Папа? Плохо дело значит,

Того и жди, приятель, что вот-вот

Даст слабину, разнюнится народ,

Весь Рим, не приведи Господь, заплачет.

 

На Папу кажный задарма ишачит,

Ни одному он спуску не даёт,

Берёт кого попало в оборот,

Ему плевать на тех, кто слёз не прячет.

 

Ржёт Папа? Значит, братец, дело дрянь.

Ишь, приступ смеха у него, голубы,

Никто ему не скажет: «Перестань!»

 

К чему бы ржать ему, скажи, к чему бы?

Да он и не смеётся. Лучше глянь,

Он не смеётся, нет, он скалит зубы.

 

 

Тюрьма

 

Ей-богу, сплошь и рядом пустомели,

Тюрьму посмели адом называть,

Когда в тюрьме не жизнь, а благодать.

Ну сколько можно чушь пороть? Сдурели.

 

Ни на войне, ни в собственной постели,

Поверь, нисколь не лучше помирать,

Недаром рады сесть в тюрьму опять

Которые до этого сидели.

 

Немало и людей приличных тут,

Все сказки про кутузку — детский лепет,

Хулители как врали, так и врут,

 

Суд кажному без всяких, хошь — не хошь,

Насколько можно срок недолгий влепит —

Казне не помешает лишний грош.

 

 

Мастерица на все руки

 

Хочь помирай! Нуждища доконала,

Измучила вконец, ни дать ни взять.

Не знаешь, кто бы мог меня нанять,

Посколь умею делать что попало?

 

Латаю, шью, стегаю одеяла,

Всему, что надо, научила мать,

Умею, ежли надо, постирать,

Раздуть утюг умею, чтоб ты знала.

 

С утра засучиваю рукава,

На кухне колдовать полдня готова,

Плету, какие скажут, кружева.

 

А что я делать для дружка могу,

Об этом, ежли честно, вслух ни слова,

Хочь тихо, хочь на ушко ни гу-гу.

 

 

 

Солонович Евгений Михайлович родился в 1933 году в Симферополе. Окончил переводческое отделение 1-го Московского государственного педагогического института иностранных языков (ныне Московский лингвистический университет). Переводчик классической и современной итальянской поэзии (Петрарка, Ариосто, Тассо, Белли, Монтале, Квазимодо и др.). Избранные переводы представлены в сборнике «Итальянская поэзия в переводах Евгения Солоновича» (2000, 2002). Командор ордена Звезды итальянской солидарности, лауреат Государственной премии Италии в области художественного перевода (1996), премии Монтале (1983), премии «Монделло» (2010) и ряда других итальянских литературных премий. В России удостоен премии «Иллюминатор» (2001), премии журнала «Октябрь» (2009), премий «Венец» и «Мастер» (2012). Живет в Москве.

В «Новом мире» итальянские переводы Евгения Солоновича печатаются с начала 1960-х годов; среди последних по времени публикаций — «Неистовый Орланд» Лудовико Ариосто (2011, № 6) и стихотворения Эудженио Монтале (2014, № 4). Летом 2015 года в Культурном центре Фонда «Новый мир» Евгений Михайлович представлял первую в России книгу Джузеппе Джоакино Белли «Римские сонеты» в своих переводах. Сонеты Белли, вошедшие в настоящую подборку, переведены после выхода этого издания из печати.