Вы хотите быть счастливы или свободны?
На протяжении тысячелетий человек не переставал мечтать об абсолютном совершенстве, будь то непогрешимая мудрость богов, безупречная красота древнегреческих статуй или справедливое общество, все граждане которого будут благополучны и довольны. Однако боги по-прежнему не торопятся проявлять свое милосердие, наши тела не вписываются в идеальные каноны, а грезы об эталонном мироустройстве неизменно терпят крах. Все попытки придумать образцовый социум наталкиваются на принципиальную несовместимость категорий счастья и свободы. Для того чтобы в который раз поразмышлять на эту тему, авторы сериала «Дивный новый мир» («Brave New World», США, 2020, 1 сезон, 9 эпизодов) взяли за основу одну из классических антиутопий — одноименный роман Олдоса Хаксли, осовременив и дополнив идеи британского провидца.
Вернувшись к темам, затронутым в этой книге, спустя пятнадцать лет, Хаксли сетовал, что, описывая отдаленное будущее, ни разу не упомянул о расщеплении атомного ядра. Сегодняшние футуристические фантазии невозможно представить не столько без атомной энергии, которая может быть отвергнута в гипотетическом будущем по соображениям охраны окружающей среды, сколько без участия искусственного интеллекта, качественное превосходство которого над нашими мыслительными способностями вызывает восхищение и тревогу одновременно. Поэтому неудивительно, что одним из главных изменений, которое создатель сериала Дэвид Винер внес в структуру сюжета, стало присутствие персонифицированного алгоритма, контролирующего все уровни функционирования Нью Лондона — цитадели цивилизации, построенной на обломках утраченных культур и противопоставленной варварству диких земель. Причиной унификации разнообразного прежде мира, по версии авторов сериала, стала некая экологическая катастрофа, уничтожившая на всей Земле не только большое количество видов животных, таких, как олени или киты, которые воспринимаются полузабытой экзотикой, но, видимо, и целые народы, поскольку в микрокосме «Дивного нового мира» все иные языки считаются мертвыми. Единственным из оставшихся в живых создателей мыслящей сети, погруженной в облако человеческого сознания, является Мустафа Монд, постоянный Главноуправитель Западной Европы, превратившийся в сериале в темнокожую женщину, которую с глубоким драматизмом сыграла Нина Сосанья, возможно, запомнившаяся многим по яркой роли сестры Мэри Тараторы в сериале «Благие знамения»[1].
Всевластная компьютерная программа, управляющая всеми нюансами человеческих будней, получила в сериале имя могучего индийского бога Индры, воплощающего просветленный разум и творческие силы Вселенной. Как и ведийский царь богов, названный в его честь алгоритм борется против мрака и хаоса, создавая идеальный мир, не искаженный ложностью человеческих чувств. Подобно Архитектору и Пифии из «Матрицы», Индра и Мустафа Монд олицетворяют рациональный и эмоциональный аспекты созидания, которые в определенный момент не могут не прийти к неразрешимому противоречию. Построенное по принципу возникшей в древнем Китае игры го, виртуальное сознание Индры стремится к бесконечному расширению и потому направляет совершенную модель общества к гибели, чтобы поглотить все разнообразие человеческих чувств и мыслей. Отношения Мустафы Монд и Индры (Софи Макинтош) напоминают конфликт стареющей матери и амбициозной дочери, стремящейся любой ценой превзойти свою родительницу, но это не соперничество юности и дряхлости, а борьба человеческой и сверхчеловеческой ипостасей одной и той же личности, поскольку, вступая в беседу со своей создательницей, Индра принимает облик молодой Мустафы, которую некогда звали Джейн.
Индра, как и полагается сущности, названной именем бога света, создает мир, действительно напоминающий Город Солнца: стерильная чистота царит в полупустых, открытых взору застекленных интерьерах, в которых доминируют успокаивающие взгляд округлые формы, в одежде сияющих улыбками граждан преобладает кипенно-белый, офисы напоминают сверкающие чистотой супермаркеты. В псевдофутуристическом дизайне, созданном художником-постановщиком Дэвидом Ли и декоратором Поппи Луардом, неуловимо присутствует атмосфера середины ХХ века. Эта жемчужина декоративного искусства кажется возведенной на века, но достаточно вторжения единственного чужеродного элемента, введенного в эту отлаженную мозаику Индрой, как вся тщательно выстроенная искусственная конструкция обрушивается, как карточный домик.
Возможно, идея назвать виртуального руководителя Нью Лондона именем древнего бога света пришла в голову сценаристам сериала по аналогии с сомой — наркотическим веществом, поддерживающим всех граждан в состоянии эйфорического счастья. Согласно Ригведе, сома, которой постоянно опьяняет себя Индра, дарует ему истинное зрение и способность к созиданию. Разноцветные пилюльки, которые глотают жители новой Утопии, напротив, туманят их сознание, на корню гасят негативные эмоции, способные дестабилизировать покой и безупречный порядок, и препятствуют пробуждению критического мышления. Однако жесткая иерархия, которая с момента появления на свет делит всех выведенных в пробирках людей на касты, предписывающие им бездумное и радостное выполнение определенных функций, иногда все же дает сбой, и, несмотря на тщательную химическую обработку зародышей и суровую воспитательную коррекцию, периодически в этом безличном муравейнике появляются индивидуумы, слегка отличающиеся от одурманенного стада.
Характеры главных героев «Дивного нового мира» — Бернарда Маркса (Гарри Ллойд) и Ленины Краун (Джессика Брайн Финдлей) также претерпели существенные изменения по сравнению с литературным первоисточником. В книге, столкнувшись с жестокостью обычаев индейского племени, куда они ездили в отпуск, чтобы убедиться в непререкаемых преимуществах своего образа жизни, Бернард и Ленина остаются отпрысками сформировавшего их общества. Выбор между зомбированным существованием граждан Нью Лондона и первобытной жизнью в индейском селении для них предопределен с самого начала. Размышляя через годы о финале, к которому он привел своих персонажей, Хаксли сожалел, что не предложил им срединного пути, пролегшего вдали от обеих крайностей. В сериале Ленина и Бернард с самого начала отличаются от других своих сограждан, идеально вписавшихся в жесткую иерархию. Коллеги сторонятся щуплого Бернарда, поговаривая, что на самом деле он не соответствует высшему классу «Альфа», поскольку поддается возмутительной склонности к уединению. Гарри Ллойд, сыгравший мудрого и решительного профессора Чарльза Ксавьера в третьем сезоне сериала «Легион»[2], здесь создает образ нервного и крайне неуверенного в себе, закомплексованного молодого человека, стремящегося любыми средствами доказать окружающим свое право на высшие руководящие посты. Один из немногих жителей Нью Лондона, он еще способен испытывать такие спонтанные человеческие чувства, как влюбленность и ревность. До смерти перепугавшись во время нападения местных жителей в Диких землях, он обещает Ленине вступить с ней в моногамные отношения в случае благополучного исхода этой заварушки. И лишь уязвленная гордость от того, что девушка предпочла ему отщепенца Дикаря, толкает его на отказ от робкого бунта.
Нежная и податливая, как все «беты», Ленина в исполнении Джессики Брайн Финдлей, известной ролью Леди Сибил Бренсон в первых трех сезонах сериала «Аббатство Даунтаун», чаще своих ровесниц получала в детстве наказания за непослушание и до сих пор сторонится промискуитета, ставшего моралью нового социума, пытаясь построить более интимные отношения со своим партнером. В обществе, уничтожившем тысячелетнюю культуру человечества и живущем настоящим мгновением, она все еще наделена способностью испытывать спонтанную радость не только от транслируемых дистиллированных эмоций, но и от прекрасного пейзажа, капель теплого дождя, прикосновения босой ступни к траве. Отправившись в Дикие земли и узнав о «странных» обычаях аборигенов ограничивать свои сексуальные связи, Ленина и Бернард отстраняются друг от друга вместо того, чтобы, как все остальные гости, немедленно слиться в коллективной оргии. «Мы — дикари!» — мечтательно произносит девушка, примеряя на себя незнакомые поведенческие схемы, которые кажутся ей намного привлекательнее тех, в которых она была воспитана. Эта врожденная инаковость позволяет Ленине со всей остротой почувствовать противоестественность единственной знакомой ей социальной структуры и восстать против нее, как только она сталкивается с другой системой ценностей, которую приносит с собой привезенный из Диких земель Дикарь.
Образ Дикаря Джона (Олден Эренрайк) трактуется в сериале принципиально иначе, чем в романе. У Хаксли он вырос среди индейцев, чуравшихся бледнолицего ребенка, мать которого из-за стыда за свою беременность побоялась возвращаться в Нью Лондон, где слова «мать» и «отец» стали непристойными ругательствами. Хотя читательские симпатии на стороне литературного Дикаря, мы никак не можем идентифицироваться с его архаичным образом мыслей, в котором причудливым образом переплелись индейские суеверия и мудрость Шекспира, оказавшегося его единственным проводником в мир духа. В финале книги Дикарь кончает с собой, поскольку «прекрасный новый мир», о котором он мечтал, завороженно слушая сбивчивые и непонятные рассказы своей матери, оказался столь же лукав и обманчив, как и в шекспировской «Буре», откуда Хаксли позаимствовал название своей антиутопии. Дикие земли, где вырос экранный Дикарь, хоть и весьма убогое место, где процветают насилие и жестокость, но это вполне узнаваемый фрагмент нашей реальности. Мы не просто сочувствуем этому вечному «чужому среди своих», но полностью разделяем его реакции на бесчеловечность стерильного мира, относительно которого у него с самого начала не было никаких иллюзий. На вывернутую наизнанку мораль Нью Лондона мы смотрим его глазами, солидаризуясь с брезгливым отвращением Джона к ненасытному потребительству накаченных наркотиком вечных детей, как огня боящихся собственных эмоций. Он больше не цитирует Шекспира — опорой Джона в ускользающей от его понимания новой реальности становятся песни о душевных муках и естественной красоте, звучащие из засаленных наушников его допотопного плеера.
Появление Джона становится тяжелым испытанием для стандартизированных биороботов новой Утопии. Его отчаянная скорбь по матери, демонстративная чернота одежды, контрастирующая с окружающей белизной, отказ одурманивать себя сомой и выводящие из равновесия вопросы, которые здесь никто не осмеливается себе задать, будоражат общество, заставляя представителей разных каст испытывать к чужаку восторженное любопытство, изрядно приправленное цепенящим ужасом. Каждая его фраза сопровождается слаженным щелканьем карманных распределителей сомы, выдавая предельное замешательство людей, которых всю их жизнь целенаправленно отучают от самостоятельного мышления. Высокопоставленные альфы типа Бернарда видят в своевольном Дикаре опасность для своего авторитета. Созданные для удовольствия, податливые беты обоих полов соблазнены его невиданной харизмой. Лишенные личных имен представители низших каст, которых клонируют большими группами, чтобы не тратить на них генетический материал, — гаммы, дельты и эпсилоны — почти обожествляют загадочного пришельца, вдруг обратившего на них свое внимание и утверждающего, что они имеют такие же права, как и их угнетатели.
Отсутствующая в романе история эпсилона СиДжек60 (Джозеф Морган), чья психофизическая программа дает сбой, побуждая его прислушаться к возмутительным речам Дикаря, является вариацией духовного пробуждения Ленины, отказавшейся глушить свои чувства сомой. Этот ее поступок представляется окружающим настолько несообразным, что лучшая подруга даже собирается отправить Ленину на воспитательную коррекцию. Лишенные всех видов искусства, способствующего нашему эмоциональному взрослению, жители технологического рая, по сути, остаются великовозрастными младенцами, потребляя лишь экстракты чувств, создаваемые для них в специальных центрах, одним из которых руководит Вильгельмина (Гельм) Уотсон (Ханна Джон-Кеймен), заменившая в сериале Гельмгольца — друга литературного Бернарда. Используя богатейший арсенал виртуальных эффектов, Гельм творит бессюжетные «ощущалки», неизменно заканчивающиеся коллективным «взаимопользованием», как тут принято именовать секс, поскольку никакие более сложные виды удовольствий, особенно требующие уединения, не поощряются в мире математически выверенного счастья. Мысль, что кто-то способен испытывать индивидуальные переживания и пытается скрыть их от общественности, кажется настолько крамольной, что остается недоступна отформатированным умам. В лексиконе ньюлондонцев отсутствует само слово «эмоция», замененное выражением «уровни удовлетворения», которые приводятся в порядок безостановочным употреблением сомы. Гельм, как и остальные, очарована ни на кого не похожим Дикарем, но видит в его экстравагантных эскападах и зашкаливающе ярких реакциях лишь богатый потенциал для своих развлекательных программ. Обыкновенная детская сказка с простенькой фабулой, рассказанная Джоном, потрясает ее воображение, но, как и все остальные, она считает отрицательные эмоции дестабилизирующим элементом, угрожающим целостности общества.
Из всех персонажей сериала лишь Ленина и СиДжек60 находят в себе силы аккумулировать энергию боли, страха и отчаяния, не прячась за медикаментозной эйфорией, и постепенно приходят к пониманию того, что темная сторона бытия является его неотъемлемой частью. Грустный смайлик, который СиДжек60 рисует на запотевшем стекле и который он узнает среди татуировок Джона, становится эмблемой протеста против искусственного ликования, маскирующего несправедливость установленного порядка. Благодаря отказу от сомы Ленина осознает, что смыслом игры является не умильное времяпрепровождение, а выигрыш, и шокирует партнеров по партии в сквош своим яростным стремлением к победе. Она начинает иначе выстраивать свои личные отношения, борясь за свое право выбора, даже если такая свобода чревата грустью. Венцом ее отказа следовать предписанной схеме поведения становится демонстративное уничтожение оптической линзы, соединяющей всех граждан Нью Лондона в единую коммуникационную сеть. Ленина символически сбрасывает свой белоснежный лаборантский халат и оказывается в темно-бордовом платье, кричащем об ее отличии от аморфной безликой массы пробирочных людей. Еще дальше в своем сопротивлении идут эпсилоны, уничтожая аппарат по производству сомы, чем ввергают некогда эталонное общество в полный коллапс. Воспитание и статус не способны удержать лишенных транквилизатора, одичавших граждан от ожесточенных драк за последние таблетки.
Начавшийся погром полностью лишен конструктивного элемента. Речи Джона об одинаковых правах всех людей восставшие понимают по-своему, провозгласив лозунг: «Все равны! Все — эпсилоны!», в котором с легкостью узнается парафраз печально известного «Кто был ничем, тот станет всем!» Бунтовщики Нью Лондона движимы одной разрушительной ненавистью, как и заговорщики Диких земель, которым осточертело устраивать примитивные театрализованные представления, питающие высокомерие гостей из метрополии. Между обоими общественными устройствами обнаруживается значительно больше общих черт, чем может показаться на первый взгляд. И там, и там процветает вопиющее неравенство, хотя обеспечивается оно разными мерами. Неподлинным оказывается и наркотическое «счастье» генетически подправленных клонов, и неконтролируемая свобода населения, не охваченного благами компьютеризированной цивилизации. Параллелью к электрическим разрядам, которыми с младенчества дрессируют жителей Нью Лондона, выглядит изобретенный в Диких землях браслет «Спасибо, приятель!», бьющий током нарушителя условий договора. Обе системы подавления человеческой природы оказываются столь же антигуманны, сколь и неэффективны. Империя принудительного счастья погружается в состояние хаоса, и на ее обломках может возникнуть лишь еще одна столь же шаткая конструкция, а самые ярые анархисты мгновенно изменяют своим максималистских убеждениям, как только им предлагают встать во главе новой цифровой тирании.
В заключительных пунктирных сценах мы видим перераспределение ключевых фигур на игровой доске, но понимаем, что и в будущем не избежать воинственного противостояния двух взаимоисключающих взглядов на приоритеты человеческого существования. «Вы хотите быть счастливы или свободны?», — восклицает Джон, обращаясь к восставшим эпсилонам, требующим от него возглавить их мятеж. Кажется, он — единственный, кто осознает несовместимость обоих полюсов, поэтому остается изгоем и новом мире. Перед своим добровольным уходом из жизни Мустафа Монд назначает своей преемницей Ленину, поскольку считает, что только внутренне свободный, самостоятельно мыслящий человек способен создать справедливую социальную систему, на возможность которой она не перестает надеяться. Но и Индра не выбывает из гонки за власть несмотря на попытки Мустафы Монд ее отключить. Выбрав своим новым проводником амбициозного Бернарда, Индра направляет его в Дикие земли, чтобы там основать свое новое царство. Бернард, всю жизнь страдавший от недооцененности и не нашедший удовлетворения в мелких нарушениях порядка, с восторгом принимает на себя функции Главноуправителя грядущего иерархизированного общества, которое Индра намеревается возродить в Диких землях. Он не знает о ненасытности Индры, стремящейся к бесконечному расширению за счет захвата мыслей и чувств максимального количества людей, и потому не может предвидеть неизбежный крах каждого следующего искусственного рая. Идеалистка Ленина, вероятно, попытается создать более гуманный вариант социального устройства, где не будет разделения на касты господ и рабов и фармакологического угнетения человеческих эмоций, однако у нас нет никаких оснований полагать, что новая схема станет более жизнеспособной, чем предыдущая.
Джон снова демонстративно удаляется на нейтральную территорию, не принадлежащую ни одному из будущих миров. Полуразрушенный дом, где он мрачно коротает свои дни в обществе одной лишь безмолвной виртуальной тени Ленины, напоминает руины предыдущей цивилизации, которые видит в своих воспоминаниях Мустафа Монд. Он обреченно отстраняется от любых попыток подправить человеческую природу и замыкает себя в собственной мечте. Отшельничество Джона буквально повторяет то, как он описывал своей возлюбленной их идеальный день: он ловит рыбу, жарит ее на открытом огне и скептически поглядывает в сторону нового молоха, готового поглотить тех, кто снова недальновидно пожертвует свободой в гонке за счастьем. Парадокс в том, что, отказавшись от такого выбора, Джон сам оказывается не счастлив и не свободен. Круг замкнулся в точке, предшествующей началу истории, герои которой стоят на пороге нового цикла, обреченного на крах, как и предыдущий. Несмотря на множество сценарных отличий и дополнений расширенная и драматизированная экранизация романа Хаксли в финале приходит к той же невозможности представить гармоничное общество и бесплодности разрушительного протеста. Дихотомия счастья и свободы, природы и интеллекта, дикости и цивилизованности остается неразрешимой.