Цыганские сказки

Клава

 

Клавдия носит легкие ткани.

Как пройдет — видно, что возрождение.

За такой скульптурой очередь из чиновников,

а Клавка на вид еще лучше.

 

Муж майор, мент, ранен, лежит в больнице.

Что жив, это радость. Клава его хоронила

два раза. На третий довольно светится:

месяца два осталось, выпишут Васеньку дорогого.

 

К Клаве просто так на бла-бла не подъедешь.

Но так случилось, торчок влюбился.

Звонит, водит в кафе, дарит смешные феньки.

Сам сделал: и нож для рыбы, и зажигалку.

 

Торчок непростой, сын губернатора. Странный малый.

Клава его отваживать, а он озлился.

Мол, отцу скажу. И — ни тебя, ни мужа.

Клаве что? Она уже хоронила.

 

Но тут нашло. Не хотела торчка обидеть,

а тот обиделся, и она вспылила.

Не дам, и все тут. А он пригрозил, уехал.

Утром нашли, взял золотую дозу.

 

Клава ходила по кухне, собрала мужу ужин.

Пришла, накормила. А сама есть не может.

Пришла домой, достала водку, стаканчик.

И вышла в окно к утру поближе.

 

Майору что, выписали в срок. Теперь у него Татьяна.

Клава-то после всего — с головой, говорят, не дружила.

Он хороший мент, незлой, не особо корыстный.

Возрождения только нет в золотом шифоне.

 

 

Старый моряк

 

Старый моряк говорил своей внучке:

не люби, моя Марта, цыгана.

Янко веселый, Янко красивый,

ходит как вольный ветер,

легка его шлюпка.

 

Старый моряк водил сначала суда большие,

потом тяжелые торговые баржи,

теперь юрких лоцманов по акватории водит.

Старый моряк видит цыгана Янко довольно часто,

порой общее у них дело, а Марте всего шестнадцать.

 

Ах Янко, глаза-алмазы, легкие руки, смуглые ноги.

У кого еще грудь золотая и медные тонкие пальцы?

Марта смотрит на Янко, а он на нее давно уже смотрит.

Бережет от дуновения ветра, дарит подарки, хочет жениться.

А между тем ходит к портовым девкам, напивается с дедом Марты.

 

Случилось: готовила Марта рыбу. От нищеты еще не то приготовишь!

Ждала на обед Янко и деда. Отведала ту свежую рыбу

и умерла на месте. Горелка горела, потом погасла.

Сначала дед пришел, а потом Янко, увидели Марту.

Подумал дед, что цыган отравил внучку.

 

Невиновен, кричит ему Янко, сам лезет на кривой дедов ножик,

дед не верит: мол, знаем, как ты невиновен.

Такая звезда твоя злая, парень, от тебя одна смерть, а нет жизни.

Марта лежит среди тарелок, сковородок и невода как живая.

— Теперь мне ничто на свете не светит, — сказал старый матрос Янко.

 

Ночью Янко взял свою шлюпку, пошел на чужой берег.

Застиг его шторм, а Янко того и нужно: стоит в шлюпке, смеется:

давай, волна, давай буря, Янко вас любит, как Марту любил когда-то.

Утром на берег вынесло тело Янко, он как живой лежал-улыбался.

То было уже на том берегу, в чужой стране, но деду сказали.

 

Теперь дед ходит, где пожелает. В Марокко, в Чили бывает тоже.

В Стокгольме он тайком лишь бывает: там пить аккуратно нужно.

Входит старый моряк, в какой дом захочет, ничто ему не преграда.

Вот, говорит, моряцкое счастье, вот, говорит, цыганские звезды.

Ищет свою внучку да Янко, ругает их на чем свет стоит, а все ходит.

 

 

Цыганка и студент

 

Ванде много лет, а сколько — не знает.

Паспорт-то чужой; хорошо, что законный.

Пока табор был, жила Ванда в таборе.

А теперь в хрущевке на первом.

 

Ванде много лет, число небольшое.

Стали у нее зубы болеть и ноги.

Как воду отключат — протрет уксусом стопы

и потом в шерстяные носки как в футляры сложит.

 

А все с чего началось? Студент привязался.

Что он видел — юбку да косы.

Ну, положим, грудь есть и бедра,

только зубов не видел.

 

Шла по вагону Ванда, ехала с рынка.

Смотрит — видит: какой картинка!

Еврейчик, наверно. А может, кавказец.

Она-то знает, но лучше быть дурой.

 

Ей поговорить захотелось, а он привязался.

Приходит, зовет в кафе и на сходки.

Оказалось — социалист нового толка.

Анархо-синдикалист и пиарщик.

 

Он и так, и так. Социально, мол, защищает.

А сам ни одной не видел. Ему и не нужно.

Ванда было откроет рот, рассказать про Жулю.

Ах, Жуля, сестричка, в Швеции где-то.

 

Потом снова умолкнет: зачем ему Жуля?

Зачем ему Розка с ее раком матки

да Лялька с ее четырьмя сыновьями?

Отец смеялся, когда четвертый родился:

такая, мол, его цыганская доля.

 

А студент все не отстает. В дом к Ванде приходит.

Берет руку, говорит красиво, как может.

На слух Ванды — немного странно.

А она ему поет — гитара под боком.

 

Раз Ванда сказала студенту:

мол, умру одна, истекая кровью.

В этой жизни я много страдала.

Ты моего последнего дня не увидишь.

 

Студент побелел, задрожал, ударил,

убежал куда-то. Слышала Ванда,

рыданья неслись по всему двору.

А и так ясно: ничего он с собой не сделает.

 

Однако студент заявился под утро.

Губы еще белее, лицо злое.

Наставил на Ванду кухонный ножик.

Убью, говорит, если со мной не будешь.

 

Да ты ножом-то тем хоть хлеб резал?

Ванда рукой за лезвие ухватилась,

отвела, плюнула на рукоятку

и к гитаре своей потянулась.

Ты убить человека не сможешь!

 

Он сидел полдня, ее слушал.

Она засыпала, и он рядом.

Она просыпалась, пела, он снова слушал.

А потом сказал: пришло сообщенье.

 

Мне пора сдавать проект. Еще увидимся, Ванда.

 

С тех пор тоска Ванду гложет.

Зубы ноют и ноги мерзнут,

кости хрустят. Полюбила старуха черта,

да ему не дала, черт и смылся.

 

 

Цыганская любовь

 

В пятнадцать лет Роза вышла замуж,

Гера самый лучший на свете мужчина.

Жениху за сорок, а он — босиком бегать,

Умеет и колесом ходить, и дом семье сделал.

 

Словом, цыган да цыганка жили и не тужили.

Розе влюбляться — самое дело, а Гера на страже.

Как Роза влюбится, так он тотчас приедет,

И потом долго им хорошо вместе.

 

Роза школу закончила, поступила в платный,

Однокашницы думают: ну блядища какая.

Потом думать так перестали, Роза ведь баба,

Тоску разведет, в глаза наплюет, дружить умеет.

 

И не просто дружить, а бабой за бабу.

Кто ее научил, неизвестно. Но сердце у нее вострое.

Одно не сходится: как машина Геры внизу замаячит,

Роза белеет и идет скорее к машине.

 

Цыгане ждали: влюбится Розка в чужого,

С молодыми такое обязательно происходит.

А все вышло иначе. Приехал сын барона,

Привез с собою любовь да тоску, да горе.

 

Роза его не видела поначалу, увидела — не узнала.

Кто такой? В детстве играли вместе, она его помнит.

А потом Дюша уехал, он лет на пять старше,

А теперь — смотри, какой панич из Дюшки вырос.

 

Панич-то классный. Лишь сор заметен во взгляде.

Глаза цыганские, крупные, золотые, да есть в них точка.

«Ведьмак, и горе мне!» — сказала Розка своему отраженью.

А с мужем жить надо, к Гере она прикипела.

 

Только ведьмак, как ночь, во снах к Розе приходит,

А как день, Дюша мимо нее проходит и что-то дарит.

Гера на то смотрел поначалу сквозь пальцы,

А потом зачуял беду, загрустил, запил и Розку запер.

 

А ведьмаку что, ему интересна охота. Он и так, и так подает знаки.

Розка веревку себе изготовила, да Гера вовремя прибежал, отшлепал.

Тут бы истории и конец, да по всему видно — ведьмак влюбился,

И нет ему дела до цыганских законов.

 

В воскресенье, едва колокола отзвучали,

к Розе шувани пришла, сели обедать.

Говорит, пока никто не знает, что здесь я.

А тем временем знай: у него подкова,

 

Дюшка выше своего отца пойдет, а если ты с ним сойдешься,

Будете тебе счастье, и деньги, и сила.

Но Геру сохрани, он муж твой.

Он погибнет — счастья тебе не будет,

Ты руки наложишь — не будет тебе счастья.

 

— Как же с Дюшкой быть? — зарыдала Розка.

Я без него усохну и подурнею.

Он всю мою силу и красоту выпьет, себе оставит.

— Так и напои его, — сказала шувани Розе.

 

С того дня Гера пить бросил, ходит счастливый,

Дюшка уехал. А потом и Гера уехал.

На вторую ночь — тихий стук в окно Розе.

— Это я, Дюша! — Ведьмак вернулся.

 

А на третий день Роза заболела.

Сделали исследование — внутренняя гематома.

Отчего, откуда? А Роза уже решилась,

Ждет не дождется Геру, ласкает Дюшу.

 

— У меня самой, говорит, подкова!

А еще во мне цыганское сердце.

Я не как их бабы скачу по постелям,

Я за любовь свою отвечаю.

 

Прислал Гера сообщение: приезжает.

Роза ответила: жду, любимый!

Гера приехал, а на полу сидит Дюша,

мертвый и по рукам-ногам крепко связан.

 

А на него идет Роза с кинжалом.

Моргнуть не успел — изошел кровью.

Судили потом цыганку, в газетах было.

Табор старался, но удо ей не дали.

 

На зоне Розку зауважали: сильная баба, ничего не боится.

Она вышла раньше, да что-то с ней стало.

Пока про это лишь шувани знает.

То ведьмак приходит, то муж приходит.

 

Такое у нее цыганское счастье.

 

 

Маша

 

У цыгана есть дом. Кто не верит — не смейся.

Не кибитка, не палатка из советского военторга.

У цыгана была деревня, там жили цыгане,

у цыган непростая жизнь, но была у цыгана дочка.

 

Маше восемнадцать лет, обручена с молодым банкиром,

поступила в вуз. Отец ее не барон, конечно,

однако человек он весьма небедный,

держит дом — всякому бы такой, и еще машину.

 

Город, что в двух километрах, стал расширяться.

Ему, городу, что до цыган. Цыгану до города — тоже.

Хоть пешком, хоть на машине — он доберется,

а вот вода, электричество, газ — за это платить придется.

 

Цыган и платил исправно. Да город еще расширился,

стали чинить газовые трубы и канализацию.

Зима на дворе — а тут ни воды, ни газа.

Да и свет через день. Построили остановку.

 

Цыгану-то что. Лева и не такое видел.

А вот Маши дома уже третий день нету.

Звонил жениху, связь-то нормальная.

А тот сам ее ищет, весь извелся.

 

Цыгану нервничать — самое дело. Потому и спокоен Лева.

Завел машину, приехал в город.

Зашел к одной — эта все про всех знает.

Говорит, твою видели. В Москву укатила.

 

В какую Москву? С кем? Да с одним, не бойся.

Вроде свой. А ничего больше не знаю.

Зайдешь завтра, принесешь то-то и то-то,

может, что и скажу. Зашел, а там ментов полный ящик.

 

Зарезали, говорят, цыганку. Да так ловко, так тихо.

Тут и жена звонит: мол, требуют денег,

а то дом снесут. Плюнул Лева: пусть сносят.

Жена в крик, а ему что — он на машине.

 

Как свидетелем Леву не вызвали, неизвестно.

В Москве он все же нашел следы Маши.

Уехала с табором, уже за границей.

Все бросила, и его тоже.

 

А цыгану что, цыгану слаще воля.

Приехал в поселок. Там омон, там все перекопали.

Лева купил в пятерке жидкость для розжига

и дом свой поджег. Жена убивается, а он спокоен.

 

Не жалей барахло, дура. И дочь не жалей беглянку.

Вернется, а где нас найти — узнает.

И себя не жалей, ты цыганка. Садись в машину.

К весне они все трубы починят.

 

Захотим — отстроимся здесь же и снова.

А пока — гложет червь мое сердце.

Нет, не хочу ни вина, ни кайфа.

Поехали к старому Роману в степи.