Журнал №11 2013

Анонс

ПРОЗА

Виктор Ремизов. Воля вольная. Роман

Виктор Ремизов, которого читатели «Нового мира» знают как мастера «таежной» лирико-философской медитативной прозы (человек – охотник или рыбак – один на один с природой), в этой публикации выступает как романист – уже знакомый нам «ремизовский» мотив Человека и Тайги в самом начале повествования органично продолжает завязка собственно романа, действие которого будет определяться драматически напряженными взаимоотношениями сегодняшних людей тайги, в частности, начальника местной милиции и его сотрудников, находящихся в сложных отношениях с поселковыми промысловиками; самих промысловиков, живущих по извечным таежным законам и, одновременно, по понятиям нынешней жизни; взаимоотношениями исконных жителей дальневосточной тайги и приезжими (один из героев романа – приезжий охотник-москвич) и т. д. Перед нами роман о людях, живущих по законам, которые они устанавливали себе сами, подчиняясь логике собственной жизни и жизни тайги. («Он чувствовал свою правоту не только перед ссаным майором, который полез в тягач, но и перед ментами вообще. Он презирал их, думал о них, как о мышах, мешающих спать ночью в зимовье. Взять они его не могли. Никак. Что же касается государства, то тут Степанова совесть была совсем чиста. Государство действовало безнаказанно и о грехах своих никогда не помнило. Он знал за ним столько старых и новых преступлений, что не признавал его прав ни на себя, ни на природу, о которой это государство якобы заботилось. Он знал цену этой заботы»)

Михаил Шелехов. Левиафан. Истории Городка Давидова

«Библия», как сообщает повествователь Шелехова в самом начале повести, переводится с греческого не как Книга, а как Книжечки, то есть Библия – дело житейское, предполагающее не только торжественное служение и взгляд снизу вверх, но и – повседневное общение с ней, чтение-выяснение, чтение-уточнение и даже чтение-полемику, вполне в духе бывших насельников того городка, о котором пишется в повести, евреев, до сих пор выясняющих свои взаимоотношения с Богом. И потому Шелехов пишет свою «Историю …» в стилистике (и с содержанием) абсолютно сегодняшней прозы (повествование состоит из глав-новелл о городке, в котором проходило детство и отрочество повествователя, написанных с лирико-ироническими интонациями, которые не снижает, а усиливает «бытийное звучание» создаваемых бывшим подростком второй половины ХХ века мифологических образов, просвечивающих сквозь советский быт бывшего когда-то еврейского местечка), и одновременно Шелехов пишет свою прозу как еще одну «книжечку», продолжающую традицию библейского повествования сегодня. («Я никогда не видел много мертвых. Мертвец – дело одинокое. Его везут через весь Городок. На него смотрит весь народ Давидов. Смерть – увеличительное стекло. Увеличивает и муху до великана. Я так и думал, пока не побывал проездом в столицах, не повидал гробовых дел мастеров. Отец-историк старался тас