Поиск счастья в пустоте
Дмитрий Данилов. Как умирают машинисты метро. Стихотворения 2015 — 2022 годов. М., ИД «Городец», 2023. 70 стр.
Поэтические тексты Дмитрия Данилова напоминают «Случаи» Даниила Хармса. В них ничего особенного не происходит, а если и происходит, то не ради «высокой цели» или достижения катарсиса, а просто так. У Хармса, правда, с героями приключаются вещи вполне понятные, просто не совсем объяснимые с точки зрения «классической» логики художественного текста. Вот в «Случаях» «Спиридонов умер сам собой», и в самой его смерти нет ничего сверхъестественного, просто из нее не следует никакого развития сюжета — потому что важен не сюжет, а процесс писания, обнажающий бессмысленность старых логических конструкций относительно новой реальности. У Данилова не совсем так: с его героями приключаются вещи необычные, выходящие за рамки привычного — но исключительно в представлении читателей, потому что герои Данилова ни о чем, подобном горизонтам ожидания и рецептивной эстетике, не думают. Они (как и у Хармса) вообще редко о чем-то серьезно думают и рефлексируют. Вот Белка и Стрелка на время полета в космос вдруг стали людьми — а потом ничего, на их жизнь это никак не повлияло. Трансцендентальный опыт, то есть опыт выхода за рамки привычного, большинством героев Данилова никак не осмысляется — просто происходит и все. Они, как растянутая пружина, стремятся вернуться в состояние покоя и действуют скорее не как субъекты, а как объекты, даже не с которыми, а которыми жизнь играет в «чудеса». И такое «чудо» не изменит представление героя о мире, не сведет его с ума и даже не особенно испугает — оно вызовет недоумение, быстрое (как у животных) привыкание к новым условиям среды или желание вернуться к прежней жизни. Характерно стихотворение «Три дня» о внезапным полете Николая Степановича над Землей, во время которого его посещают не мысли, а лишь их подобия:
И если была бы другая ситуация
Николай Степанович подумал бы
Задумался бы, почесал репу
Куда бы еще направиться
Но он ничего не подумал
И ничего не почесал
Он просто подвигал немного
Тазобедренным суставом
Поднялся на очень большую высоту
И увидел что-то
И если бы, опять-таки
Была бы другая ситуация
Он бы воскликнул
Всплеснул бы руками и воскликнул
Вот она, наша страна
Вот она, наша Европа
Или, там, Азия или Евразия
Вот она, наконец, наша Земля
Но это был другой случай
Он увидел просто какую-то бурую плоскость
А после Николай Степанович вернулся домой, все так же ни о чем не думая, — и ничего. Этот текст, наряду с многими другими текстами книги, обнажает подавляющий волю характер «другой ситуации», в которой вместе с привычной логикой «нашего» мира перестают работать и «наши» привычные чувства и реакции. Вместе с тем Данилов стремится снизить и даже деконструировать пафос, свойственный встрече с трансцендентным в мировой литературе, — и это порождает целый ряд интерпретаций известных сюжетов. Например, текст «Превращение», видоизменяя кафкианский сюжет, делает его менее «возвышенным» и показывает, что при столкновении с действительно сверхъестественной ситуацией реакции человека обнуляются до «заводских настроек», до набора рефлексов. У Данилова Грегор Замза превращается в совершенно обыкновенного таракана, быстро привыкает к поеданию крошек и не думает ни о чем ином, пока не оказывается случайно раздавлен собственной сестрой. Там, где Кафка использовал метафору инаковости, Данилов показывает буквальное столкновение двух реальностей. И это важно для понимания системы координат всей книги, потому что указывает на вещественное восприятие чуда: не как литературной игры или знака, а как параллельной реальности, потенциально реализуемой ситуации. Но какая реальность, такие и чудеса.
Продолжая историю Николая Степановича в стихотворении «Николай Степанович улетает», Данилов повторяет сюжет «Сна смешного человека» Достоевского: межгалактический полет, любование знаменитыми звездами (о которых герой, впрочем, ничего не знает) и визит на другую планету. Вот только у Достоевского герой попадает в мир, идентичный земному до грехопадения, и приносит в него пороки современного ему общества — то есть провоцирует гибель «второй Земли». Роль Николая Степановича далеко не так значительна: на планете, на которой есть только поселок «Вагоностроитель», он становится директором Дома Культуры. И это в полной мере параллельный мир, потому что он ничем особенно не отличается от обычной русской глубинки, в которой герой все так же не способен и не хочет ничего менять:
Вагоностроитель
Подумал Николай Степанович
Это ничего
Это можно
Ладно, буду здесь жить
Собственно, выбора не было
Примечательно, что Николай Степанович и другие герои этого текста все время вспоминает стихотворение Георгия Иванова «Только звезды», а затем и другие его стихотворения. Это указывает на то, что сюжет о чудесном полете может быть воспринят как фантазия о жизни после смерти. Потому что именно о смертельном забвении, о вечном сне в недрах холодных звезд пишет Иванов:
Тише, тише. За полярным кругом
Спят, не разнимая рук,
С верным другом, с неразлучным другом,
С мертвым другом — мертвый друг.
Им спокойно вместе, им блаженно рядом...
Тише, тише. Не дыши.
Это только звезды над пустынным садом,
Только синий свет твоей души[1].
Тем более что в других текстах Данилов тоже описывает перемещение «в загробную жизнь». Например, в стихотворении «Как умирают машинисты метро», где это перемещение представляется путешествием по альтернативному, хтоническому метро, где Калининская линия слилась с Горьковским направлением следования электричек — и с гумилевским сюжетом о «Заблудившемся трамвае» вне пространства и времени. Впрочем, реминисценции пронизывают книгу Данилова как жилы пронизывают тело, и упоминание автора в одном тексте указывает на его важность для другого. В стихотворениях возникают и Достоевский, и Хармс — но с другими произведениями, — да и Иванов окажется важен еще не раз. Его стихотворение «Россия счастие» с его ощущением тотального поглощения бесконечным заснеженным пространством исторических событий рифмуется с текстами Данилова об ощущении России. В стихотворении «Настоящий флаг России» серо-черно-белый заснеженный пейзаж, видный из окна поезда, заменяет отягощенный символикой бело-сине-красный вариант. А в «Железнодорожном переезде» проносящийся мимо поезд становится «моментом чуда», воплощающим в себе всю Россию:
И в какой-то момент
Мы понимаем
Что Россия — это вот это
Это железнодорожный переезд
Мимо которого
С воем и грохотом
Несется бесконечный состав
Цистерн с нефтепродуктами
В яростном снежном облаке
Что Россия — это не Кремль
Не Красная площадь
Не ядерные ракеты
И не человеческие фигуры
Которые ее обычно представляют
По телевизору
И не березки
Не поля и просторы
И не люди
Угрюмые и страшноватые на вид
Но зато, как говорится
Добрые внутри
Это «яростное снежное облако» и становится той высшей и непознанной силой, при встрече с которой герои теряют способность владеть собой. В стихотворении «Любовь к Родине» любящий закономерно оказывается занесен снегом. Из таких «даниловских случаев» складывается картина, в которой миром управляют силы природы — чуждой и непознанной, самой по себе похожей на чудо, в чьи законы мы никогда не проникнем. И, конечно, в такую картину мира явно вписывается Бог — даже не столько посредством стихов про ангелов, сколько посредством того, как герои Данилова, преодолев робость от встречи с «чудесами», начинают задавать ему вопросы о своей обычной, «нечудесной» жизни. И именно в эти моменты ставятся самые важные вопросы — о рае и аде, о смертной казни, о коллективной ответственности за грехи человечества. В стихотворении «Коммуникация» человек говорит с Богом по телефону о смерти.
Ладно, там, все это
Финансы, медицина, политика
Ладно, хрен с ним со всем этим вот
Почему вообще в целом
Все так уныло
Почему так уныло устроена
Наша эта вот жизнь
Почему каждая мелкая
Или крупная радость
Отравлена смертью
Почему все отравлено смертью
Почему везде
Торжествующе проползает зло
Юркой веселой красивой змеей
В конце концов
За что это нам
Вроде бы мы
Ничего такого
Особенно уж плохого
Не сделали
Сделали
А что мы сделали?
Что мы сделали?!
Алло! Алло! Не слышно!
И коммуникация кажется прерванной, вот только загробный рев электрички, то ли соответствующий литературному топосу о том, что московское метро — это хтонический мир мертвых, то ли напоминающий о Судном дне, становится ответом. Данилов, не имея никаких положительных прогнозов относительно человечества, через привычный всем образ «маленького человека» все же стремится показать присутствие чудесного как еще одного элемента реальности — даже если его герои этого совсем не умеют заметить и оценить. И в этом контексте расширения спектра реальности важно, что чуть ли не единственный из современников, на кого Данилов прямо ссылается, — это Федор Сваровский, одним из первых начавший писать о биоэтике. В книге «Все хотят быть роботами» он возвращает «бесчувственным машинам» чувства — такие, казалось бы, неуместные. Наделяет их сознанием, ощущением боли и страхом смерти, а вместе с тем вводит их в поле осознаваемого воздействия все тех же «высших сил». Данилов своих героев в это поле скорее возвращает, желая установить/ восстановить связь между обыденностью и ощущением постоянного присутствия в жизни чего-то необъяснимого. И так вновь истончаются грани привычного, готовые как бы между делом явить очередное чудо.