Янтарь

— Как же мне хреново.

Эдик послюнявил кончики пальцев и достал изо рта потухшую сигарету. Вынул подкопченный фильтр и аккуратно положил в рот. Никотин обезболивает. Если повезет, через 15-20 минут зуб перестанет ныть.

— Проблема в том, что везет мне редко.

Он пришел на конечную одним из первых. Скоро будет маршрутка.

— Самогон был дерьмо полное. — Эдик вспомнил, как в стакане мельтешили лимонные ошметки, и в животе у него кисло уркнуло.

Желудок болел уже несколько дней. Честно говоря, он и напивался вчера только из желания унять боль. Знал, что не получится, и пил уже назло.

— Домой не вернусь. Все равно поеду, — думал он.

Эдик учился на третьем курсе химтеха. Если б речь шла о паре в институте, не вопрос, можно было проспать, а родителям сказать, что сегодня ко второй. Но Янтарь — дело другое.

Честно говоря, ему было просто интересно, что все они в нем нашли.

— Мамка с батей не поймут. Как я им объясню, что отказался на Янтарь ехать? Скажут: ладно, ты учиться не хочешь, ладно, пьешь и не просыхаешь со своими лоботрясами, так ты теперь и на Янтарь ехать отказываешься? Тебе, дураку, шанс дают, ты понимаешь?

Эдик был не дурак и все понимал.

К остановке потянулись жители пригородного микрорайона, построенного в поле у ТЭЦ.

За углом дома, откуда все ждали маршрутку, было пусто. От этой пустоты у Эдика сосало под ложечкой. Внутри росло смутное чувство неопределенности, надежда и немного разочарование — что он, как это не раз бывало, в маршрутку не попадет.

Асфальтовое дорожное кольцо нахлебалось пыли с обочин. Монолит ТЭЦ не спеша дымил в четыре пузатые сигары градирен — широченных бетонных труб, каждая размером с девятиэтажку. Облезлое поле, отделенное от ТЭЦ редкой сосновой полосой, грелось под скупыми утренними лучами. У одиноких футбольных ворот между поваленных рядком строительных блоков колыхалась выцветшая полевая трава.

Маршрутка все не шла, и народ, томясь, сгруживался к центру кольца. Очередь крепко обнимала пустоту.

На остановке замелькали рюкзаки, тугие косы и прилежно блестящие носы. Редкие школьники, чьи родители предпочли местную школу соседней Борисовской гимназии, собрались в кучку. Они не подходили близко — знали, что нервные и спешащие взрослые не пропустят.

— Они, наверно, и не в курсе про Янтарь. — Эдик сильнее сдавил в зубах целительную никотиновую кашицу.

Взрослые стояли молча, но без привычной для буднего утра угрюмости. Еще вчера они толкались тут, чтобы успеть на смену на ближайшей птицефабрике, в административную высотку в центре, за прилавок на Базарной яме. А сегодня все пришли на Янтарь.

Любка, когда-то одноклассница Эдика, переминалась на каблуках и с нервным хохотком болтала по телефону.

Эдик сел на корточки и спиной прислонился к остановке. Перед его физиономией проковыляла бабка Косюриха, чей басовитый гундеж не давал житья трем подъездам стоявшей на отшибе коммуналки. Прикрывая рукой беззубый рот, она мельтешила по всему кольцу, то и дело меняла положение, пытаясь определить самую выгодную позицию и все ближе проталкиваясь к неявно очерченному носу очереди.

Чуть поодаль от остановки, сплевывая на асфальт и брезгливо глядя на толпу, стоял Виталя-коммерс. По местным меркам он был сам себе хозяин: имел машину, квартиру и пилораму. Мог бы доехать до Янтаря на своих колесах, но так не положено, не пустят, он знал.

Наконец показалась машина. Проплыла чайкой мимо пятиэтажек.

Толпа занервничала, напряглась, набухла. У стариков подскочило давление, школьники отпрянули, чтобы не попасть под раздачу.

— Олесь, подъезжает, я перезвоню. — Любка спрятала телефон в сумочку.

Тем, кто претендовал попасть внутрь, теперь надо было угадать место, где остановится маршрутчик.

Косюриха закусила губу.

Стоявшие врассыпную люди подгребли к середине кольца, так что маршрутке не осталось места для маневра. В глубине толпы зашикали. Крепко зажатый между чужих грудей и плеч, Эдик увидел, как молодая женщина приставным шажком обежала край толпы и скользнула в первые ряды.

— Ну и дура эта Яновская. — Эдик не успел сообразить, как его перегнули пополам, огрели щеку женской сумочкой и втащили в салон.

Когда открылась дверь, маршрутка еще какое-то время плыла вперед по инерции. Оттеснив широким бедром студента в вязаном пуловере, Яновская скакнула к передней двери, ручку которой ухватил, а значит, имел право войти, Виталя. Яновская села первой, Виталя за ней.

— Так удобнее. Пусть водила ее лапает, а не меня, — подумал Виталя, косясь на полные ноги Яновской.

Этого маршрутчика Виталя здесь никогда не видел. Бритый наголо, длинный и худой. Из-под коротких рукавов рубашки торчали белесые, словно натертые мелом руки. На его лице как будто не было бровей.

Толпа счастливчиков мигом распределилась по местам, после чего дверь лязгнула и чьи-то каблуки звонко соскочили со ступенек.

Любка, понял Эдик то ли по звону каблуков, то ли по отпущенному одноклассницей матерку.

Неудачливые претенденты еще немного потолкались напоследок и стали нехотя рассасываться. Следующая маршрутка через полчаса.

Приглашения на Янтарь пришли жителям ТЭЦ неделю назад. Их аккуратно разложили по почтовым ящикам: в каждый дом по открытке и по карамельке. Пригласили всех, но все ли попадут — этого никто не знал.

Эдику повезло. Он попал внутрь, хоть и не на сидячее место. Высоченный и неуклюжий, он сложился пополам между сиденьем и дверью маршрутки, едва не втыкаясь коленями в потолок. Пытаясь поудобнее присесть, Эдик уронил на ступеньку очки, они тут же хрупнули у кого-то под подошвой. Вдобавок захлопнутая дверь прикусила край его рубашки, но теперь открывать ее было себе дороже.

Маршрутчик кое-как развернулся на кольце. Поехали.

В дороге молчали. Счастливчики не торопились забывать, кто кого толкал у дверей минуту назад, но дремотное довольство взяло верх. Ерзая на потресканных сиденьях, пассажиры облегченно притихли. Всем маячил Янтарь.

— Мама, почему никто не передает за проезд? — шепнула девятилетняя Катя.

Ее папа и мама были молодцами: пока папа открывал дверь, мама с Катей в руках запрыгнула по ступенькам и заняла места на троих.

— В этом автобусе не надо платить, — сказала она.

— А сколько нам еще ехать?

— Потерпи.

Мама нарядила Катю как на 1 сентября. Заплела косички и завязала бант. Но предупредила не брать ни книг, ни игрушек. Папа сказал, что они на Янтаре ни к чему.

Катя смотрела на привычную дорогу в город и что-то мурлыкала себе под нос.

— Вон птицефабрика, — в ее мыслях возник знакомый с самого детства маршрут. — Скоро в дырке между деревьями будет видно речную косу.

Яновская достала зеркальце, подкрасила губы, поправила начес. Виталя взглядом аккуратно ощупал соседку: обтягивающая футболка, крупный нос, полноватые, но длинные ноги — вообще-то она была не в его вкусе, но, если б не Янтарь, он бы завел знакомство.

— Свернули на грунтовку, — заметила Катя. Мама и папа никогда не ездили с ней в том направлении. — Интересно, куда она ведет.

Без очков Эдик видел все размытой матовой картинкой. Фигуры людей напоминали комочки воска. Он улавливал только их очертания, цвета одежды и редкие движения.

На дороге то и дело случались небольшие пробки. Машина резко останавливалась, потом снова понемногу двигалась вперед и снова останавливалась, отчего Эдика только сильнее мутило. Маршрутку в очередной раз тряхнуло, и он не стерпел.

— Шеф, останови.

Водила посмотрел хмуро.

— Останови, а то все здесь заблюю.

Маршрутка резко остановилась. Эдик рванул от себя дверь и упал на обочину. Его тут же вывернуло на истоптанную траву.

— Во дурак. — Косюриха покрутила пальцем у виска.

Ждать не стали. Дверь закрылась, и маршрутка поехала.

Эдик пришел в себя и отряхнулся. Живот не переставал болеть, зато в голове прояснилось.

— Да пошли вы все, уроды.

На грунтовке, как ни странно, было полно машин. Эдик снял испачканную рубашку, повязал ее на бедра и попробовал голосовать, но никто не остановился. Понимая, что ловить нечего, он побрел пешком купаться на косу.

Катя увидела, как заблудившаяся в оконном проеме муха бьется о стекло. Она открыла окошко, чтобы муха улетела на свободу и больше не билась о стекло, но муха осталась на месте.

Из приоткрытого окна резко пахнуло хвоей и смолой. Уличный воздух был горяч и сух, так что Катя прикрыла окно обратно. Катя оглянула пассажиров, они как будто спали. Лица застыли в одной и той же гримасе: странного удивления и задумчивой покорности. Катя прижалась к маме.

— Почти приехали. Потерпи, — будто сквозь сон протянула мама.

По радио уже третий раз играла одна и та же дурацкая песня. Катя увидела, как водитель уронил голову на руль и переклонился вбок, отчего маршрутку повело вслед за рулем. Но никто из пассажиров даже не охнул. Салон маршрутки залил яркий, золотисто-оранжевый свет. Не реагируя на него, пассажиры сидели с застывшими, широко распахнутыми глазами. Кате показалось, что их глаза сейчас заискрят.

У нее перехватило дыхание. Свет становился все ярче и гуще, так что и люди, и весь салон маршрутки, и дорога, и лес за окном — все утонуло в этом маслянистом, тягучем свете.

— Мама, это солнышко? — Катины губы дрогнули.

— Это Янтарь, — шепнула мама, после чего раздался мягкий удар, от которого машина заскользила, будто ее подхватил, как игрушку в ванной, уходящий воронкой в водосточную трубу поток.

Машина подпрыгнула, скользя завалилась на бок, а потом и вовсе перевернулась на крышу, двигаясь все быстрее и быстрее. Липкая смоляная волна перебросила Газельку, как мелкую ракушку, через край, за которым больше не видно было земли.

Катя почувствовала легкость, она будто парила в невесомости.

Воздух пропитался электричеством.

Катя успела обнять маму за руку. Она поймала ее ошалевший от страха и великолепия взгляд.

— Мы останемся здесь, — прошептала мама, едва не разбив голову о поручень, — навсегда останемся.

Кажется, она уже не видела Катю. Наверное, даже папа для нее больше не существовал.

Раздался хлесткий удар. Стекла разлетелись вдребезги. Маршрутку смяло, будто банку из-под газировки. Увлекаемая вязкими горячими волнами, она, как и миллионы «газелек» до и после нее, медленно погрузилась в море Янтаря.

А потом Янтарь застыл.