Пассажирка

В эти осенние дни как-то стало быстро темнеть. Сразу резко похолодало и подморозило. Узорчатый лед на мелких лужах был под его ногами, когда он курил, заправлял незамерзайку и курил. Радио «Маяк» передавало точное время — семь часов утра. Никита Кузнецов, сорокалетний худой мужичок среднего роста, с впалой грудью и горбатым носом, пускал дым через ноздри.

После поехал на своей «тойоте» на заправку, стал в очередь. Сбегал и купил кофе и, накинув меховой капюшон распахнутой аляски, начал на ходу отхлебывать, забрал из машины двубортный костюм с чистой белой рубашкой и рванул в туалет. Там, выбросив стаканчик, начал умываться и чистить зубы.

Двое, стоя у писсуара, трепались. Один обсуждал какую-то свою пассажирку, которую ему пришлось подвозить вчера.

— Нет, тут главное другое! Она мне вместо денег себя предлагает. Вот скажи мне, на кой мне она сдалась! Мне «мани» гони!..

Кузнецов дождался, пока они уйдут, затем скинул аляску, майку под ней, надел чистую выглаженную рубашку, застегнул рукава, переодел спортивки на брюки и накинул пиджак, после чего снятое положил в пакет с ручками и наперевес с курткой вышел.

«Успел, как всегда! — заметил про себя Кузнецов. — Так и на прошлой неделе было, и на позапрошлой».

Он не любил носить строгий костюм, но этот случай требовал особого отношения.

Заправил полный бак и, выехав с бензоколонки, поехал в сторону пригорода.

Он всю жизнь, как не поступил в Сельхозакадемию, — занимался частным извозом. С женой разошелся, как только их единственная дочь Лера, недоучившись в Финансовой академии, рванула покорять Москву и теперь была студенткой второго курса Щукинского театрального училища, училась на актрису.

Остановился у картофельного поля, которое убиралось с помощью трактора. Она уже стояла у дороги. Пассажирка — так он ее назвал, ни имени, ни каких других данных он о ней не знал и даже лица ее никогда не видел: оно всегда было скрыто черной вуалькой, которая спускалась с черной шляпки-гриб.

Первое время он все удивлялся, откуда она такая взялась в этих картофельных краях? Но потом привык. Вот и сейчас она была все та же: нереальная, с черной сумочкой из крокодильей кожи в руках, в длинном до пят теплом и темном платье с меховой накидкой и с широким поясом вокруг тонкой талии.

Она открыла заднюю дверь и села — салон наполнился привычным сладким ароматом духов.

Влившись в дорожный утренний поток, он глянул в зеркало заднего вида: она сидела, чуть наклонив голову вправо, задумавшись, и теребила пальцами в длинной черной перчатке цепочку, которую достала из кошелька. К серебристой цепочке крепился открывающийся кулон-сердце. Он был как-то связан с ее прошлым.

Никита работал на нее уже как три месяца. Вышла она на него просто, позвонила по телефону, согласовала с ним свои условия, маршрут и сколько будет платить и, главное, дресс-код. Поэтому он переодевался перед поездкой в костюм-двойку.

Он проехал по объездной и свернул к рыбному комбинату, вокруг которого тянулся высокий забор, а на главной проходной была эмблема Нептуна. У ворот перед погрузкой уже собиралась очередь из фургонов и фур.

Пассажирка стремительно вышла, вынула из сумки записную книжку и принялась обходить грузовики и записывать их номера.

Посыпал снег: тяжелый и липкий. Никита открыл дверь и скатал снежок, затем запулил его в стенд, на котором отображались достижения предприятия.

Пассажирка вздрогнула и вернулась к машине.

— Зачем вы это сделали?

— Не знаю. Я снег люблю, — ответил Никита, улыбаясь по-простецки.

— Я вам не за это плачу! — выговорила она ему строгим учительским голосом.

— Не понял? — сказал Кузнецов, и все в нем внутри заартачилось.

— Зачем вы бросили снежок? — проговорила она, расставляя каждое слово.

— Зачем я бросил снежок?

— Да, зачем вы бросили снежок?!

— И что? Не понимаю! Что из того, что я его бросил?! Что случилось? Мир рухнул? Где-то началась война?.. — Он смотрел на нее и все так же не видел ее лица. Только пухлые надменные губы.

— Вы мне мешаете! — проговорила она недовольно.

— Я вам мешаю?

— Вы так и будете за мной повторять?!

— Послушайте! — сорвался Кузнецов. — Я вас вожу, вы мне платите.  А то, что я делаю, — это мое личное дело!

— Но вы мне мешаете. Вы сбили меня с мысли.

— С какой?

Пассажирка тяжело вздохнула. Сняла перчатки — он увидел ее пальцы, длинные с ровно подстриженными и отполированными ногтями, и без колец, и вынула из сумочки деньги, протянула Кузнецову.

— Пожалуйста, больше не тревожьте меня. Я расторгаю контракт, — произнесла она ровным, спокойным голосом и сунула ему, достав из кошелька, деньги.

Затем пассажирка положила кошелек и записную книжечку, которую предварительно затянула резинкой, в сумочку и вынула мобильный, чтобы вызвать «Яндекс такси».

— Да пожалуйста! — проговорил Кузнецов и глянул на то, что она ему дала.

— Э-э-э! послушайте! — окликнул он ее. — Как вас там? Эй! Пассажирка!

Она не оборачивалась. Тогда он догнал ее.

— Постойте, говорю вам! Куда вы уходите?

— Что вам еще от меня надо!

— Вы мало дали!

— А неустойка?

— Что?

— Вы нарушили контракт.

— Какой контракт? У нас не было никакого контракта!

— Но мы же с вами договорились. Вы костюм надевали. Приезжали вовремя.

— А где бумага?

— Ах так! Сколько я еще вам должна?

Кузнецову стало неудобно, что он так поступает, и он попытался смягчить ситуацию.

— Я понимаю, договоренности. Но я тоже работаю. Бензин нынче дорогой!

Она все так же была спокойна, и его раздражала ее невозмутимость — он хотел увидеть ее глаза.

— Я вам ничего не должна!

— Тогда вы никуда не поедете.

— Я позову полицию.

— Хорошо, давайте! Я им скажу, чем вы занимаетесь. Что вы там пишете? Номера? Зачем? Теракт?

— Дурак! — высказала она ему и откинула вуальку.

Он увидел ее лицо. Оно было красиво. Тонкие правильные черты, надменный взгляд и вскинутый подбородок, и искривленные в презрении чувственно-мягкие губы.

Ей было от силы лет тридцать пять. Кузнецов опешил и отступил.

— Надеюсь, этого будет достаточно! — произнесла она и, вынув причитающееся, бросила в снег.

Кузнецов был очарован ею. Рядом с пассажиркой остановилось яндексовское такси, она села и уехала.

Деньги лежали на снегу, их присыпал снежок, он не хотел их брать, но заметил, что вместе с ними что-то блестит. Поднял. Это была цепочка из белого золота с кулоном в форме сердечка.

Прошел месяц. За окном все было белое от снега. Она ему больше не звонила. А он лежал на диване, выставив перед собой руку с цепочкой, и рассматривал кулон, внутри которого был портрет светловолосого мальчика лет шести.

Он все думал о пассажирке, искал ее. Звонил по тому номеру мобильного телефона, с которого она его нашла. Номер больше не обслуживался. Ездил по тем местам, куда возил ее и где встречал. Картофельное поле было все занесено снегом. Он подолгу стоял у развилки дорог, возле которой находилась автобусная остановка. Расспрашивал дачников и местных из совхоза, не знают ли они такую, описывая им ее. Но никто такой женщины не знал и не видел. Она как сквозь землю провалилась, будто и не существовало ее.

В первых числах декабря, когда снег искрился на солнце и глаза резало от его яркой белизны, Кузнецов прогревал во дворе машину. А у подъезда курил, накинув военный полушубок на плечи и в трениках, сосед снизу — дядя Леша. Его штормило, и он украдкой вытаскивал из кармана «чекушку» водки и похмелялся.

— Чего так рано, дядя Леш? — сказал Никита.

— Кто рано встает, тому Бог подает. Сигареткой не богат? Шунтирование делали. А она мне: курить нельзя, пить тоже. А как жить тогда, Никита?

— Как все!

— Во-о-от! — протянул он и провел ладонью по лицу, как будто хотел его разгладить. — Поэтому не надо жениться! Женишься и потеряешь себя.

Никита подошел к нему, вынув пачку сигарет.

— Я возьму две, — сказал дядя Леша.

— Валяй!

— Бог троицу любит. — Дядя Леша взял третью сигарету. И добавил: — Ангелочек — пяточек.

— Да бери всю пачку, — произнес, широко улыбаясь, Никита. — Я все равно бросаю.

Кузнецов вернулся к машине, сел за руль и прислушивался к мотору. Ему нравилась техника. Если ухаживаешь за ней, она тебе служит долго. Все честно и без обмана. Сев в «тойоту», он вырулил на дорогу и поехал, вспомнил жену. Последние два года, пока дочь оканчивала школу и потом поступала в университет, они не жили с ней как муж и жена. У нее был мужчина на стороне с работы, какой-то там инженер. Она трудилась мастером в мясном цеху. Сказала честно: «Никита, се ля ви! Ты не мужчина моего романа».

А он воспринял это как предательство, как будто его использовали, дожидаясь, пока дочь станет самостоятельной, и бросили. Он так и не сошелся ни с кем. Хотя была одна.

Но как-то ночью, сидя на кровати и прикрывая свое худое с выпирающими ребрами тело, с грудью дряблой и в растяжках, произнесла про своего мужа, с которым разошлась: «Вот так, Кузнецов! Все у меня с ним! Пьет, скотина! А я не люблю пьющих мужчин. Так что се ля ви!»

И он тогда привстал даже, чтобы взглянуть на нее при свете приоткрытой шторы, через которую пробивалась луна, не жена ли это сейчас рядом с ним? И так ему неприятно стало, что он сказал ей:

— Я тоже пью.

— Ты?

— Да. Много. Запоем. Ты думаешь, почему меня жена бросила?

— По тебе и не скажешь.

— Я скрытный. Пью много и за нож хватаюсь.

После той ночи он ее больше не видел.

Дядя Леша постучал костяшкой пальца по стеклу. Никита приоткрыл окно.

— Чего ты? — сказал он соседу.

— Хорошая машина «тойота». Умеют ведь камикадзе делать! — начал он издалека. — Но наши танки лучше. Я когда служить пошел… Это еще до Афганистана было, то сразу в военкомате сказал, хочу быть танкистом. Меня в Белоруссию направили. Там я в Барановичах познакомился с одной. Актрисой! Красивая. Но женился на бухгалтере. И правильно сделал. Актрисы — они женщины непостоянные. Вон у меня зять давеча арестовал одну, актрису. Она по ночам колеса у грузовиков колола. По списку их, значит, выбирала.

Кузнецов напрягся и переспросил:

— По какому списку?

— Бумажному. Ты, это, — наконец-то решился спросить сосед, — денег взаймы не дашь? Много не надо. На четверочку.

— У тебя же сердце, дядя Леш! Может, хватит!

— Будешь мне еще нотации читать. Жена дома, и ты туда же!

— Я же, дядя Леш, о чем! Помрешь еще. А я буду виноват.

— А кто узнает? Мне же только на стаканчик.

— Я буду знать! Я, понимаешь? Есть такое понятие: чувство вины!

— А если не дашь, я тоже умру. — Лицо его соседа сделалось масляно-добрым, и он хитро заулыбался.

— Вот как с тобой! — сказал Кузнецов и полез в карман, и вытащил две скомканные сотни и еще какой-то мелочи, вложил все это в ладонь дяди Леши и, усмехнувшись, проговорил: — Как тебя в армии терпели?

— На то она и армия, чтобы терпеть! — ответил он и добавил: — Двадцать пять годков отдал ей родимой. Воевал. Два ранения имею. И поощрения по службе.

Кузнецов выехал со двора. Ему нужно было в аэропорт. На его зеркале заднего вида болталось сердечко на цепочке. Никита взял мобильник, который стоял на зарядке, и позвонил зятю дяди Леши.

— Николай, привет!

— Кто это? — ответил тот грубым резким голосом.

— Никита Кузнецов из 115-й квартиры.

— Кузнец, ты? Чего случилось?

— Ты там бабу одну задержал. Она колеса прокалывала.

— А ты откуда знаешь?

— Тестяга твой сказал.

— Ему только в разведке служить.

— Так что за баба?

— А тебе-то что до нее?

— Да сдачу забыл ей вернуть, когда подвозил.

— Темнишь ты, Кузнец!

— Не, на самом деле. Может, и не она, а может, и она. Я же извозом занимаюсь. Оставила кое-что в машине.

— В дурке она. В Ляхово.

— А что с ней?

— Да все просто. Она актрисой была в нашем детском театре. А ее сына грузовик сбил. Вот она и повернулась башкой, мстила потом: записывала номера грузовиков на стоянке, а ночью колеса прокалывала.

Через три дня к нему приехала из Москвы дочь Лера. Она коротко подстриглась и была похожа на мальчика. На ней были рваные джинсы, шнурованные армейские ботинки, легкая курточка, как у военных летчиков США. А вокруг шеи толстый вязаный шарф. Рядом с ней находился какой-то полусонный паренек с длинными грязными волосами, в пальто и кедах.

— Па, привет! — воскликнула Лера, когда вошла в дом.

А он в это время ел пельмени и смотрел на мобильнике новости.

— Привет! — произнес он, вставляя наушники.

Лера открыла холодильник и достала полбатона вареной колбасы.  Отрезала кусок и откусила.

— Узнаю отца! — сказала она с набитым ртом. — Одни пельмени у тебя! Пельменная ты душа, пап!

— Это кто там? — кивнул Кузнецов на парня, который чесал свою патлатую голову и грыз ногти, стоя все так же в прихожей.

— Это — Эдя. Безобидная душа.

— Я в смысле — он твой парень?

— Эдя? Нет, пап! Эдя — гей. Он мне заместо подружки.

Лера достала из корзинки луковицу, разрезала ее пополам, насыпала соли в блюдце и, макнув дольку лука, принялась его грызть.

— Мы ненадолго. Изучаем реальность. Я роль получила. Играю Бланш. «Трамвай „Желание”» Теннесси Уильямса. А, чего те говорить, тебе все неинтересно.

— Почему неинтересно?

— Пап, мы психов приехали изучать! У знакомой брат санитаром трудится в Ляхово. Мы договорились с ним, он мне их покажет. А то мой персонаж сумасшедшая, так мне надо знать, что у них там в голове происходит. Но это мы завтра. А сегодня я Эде город покажу. У тебя «бабосики» есть?  А то мне ему заплатить надо.

— Сколько?

— Сколько не жалко. Все-таки дочери родной даешь!

Он протянул ей пять тысяч — она оценила.

— Как мама? — спросила Лера.

— Позвони. Не знаю.

— Она там братиком или сестренкой мне еще не разродилась?

— Лер, она же мама.

— Пап, она тебя бросила. И этим всем сказано.

Она увидела на полке медведя, тряпичного, у которого не хватало одного костяного глаза. Поставив стул, она взяла его в руки.

— Помню, я с ним спала. Как он у тебя здесь оказался?

— Хочешь, возьми.

— Куда он мне! А впрочем!.. — Лера сунула его в свою объемную сумку, которая висела у нее через плечо, чмокнула отца в небритую щуку и, скомандовав: «Эдя, за мной!» — удалилась.

У двери он ее остановил:

— Может, ты все-таки восстановишься на финансовом? Профессия реальная. А эти актрисы, черт-те что с ними потом происходит.

— Чтобы быть как все!

Кузнецов проводил ее, стоя у окна, она шла с Эдей через белую дорогу и, повернувшись к отцу, махнула ему, мол, чего смотреть, не маленькая.

Цепочка с кулоном болталась под его зеркалом, пока он ехал до Щербинок. Припарковал «тойоту» недалеко от Первой психоневрологической больницы № 1, после чего снял сердечко и сунул его в карман.

На втором этаже краснокирпичного здания к нему вышел дежурный врач. Кузнецов поинтересовался у нее: не поступала ли к ним женщина лет тридцати пяти, актриса, и объяснил, по какому поводу ее могла задерживать полиция.

— А вы ей кто? — спросила дежурный врач.

— Дело в том, что я занимаюсь частным извозом. Она оставила у меня вот это… — И он вынул цепочку с сердечком. — Хотелось бы вернуть.

— А имя и фамилия у актрисы есть?

Кузнецов достал портмоне, как будто бы хотел найти бумажку с именем актрисы. Затем похлопал себя по карманам и сделал виноватое лицо.

— Ах ты, досада какая! — сказала он. — Выпала, наверное, когда на станцию техобслуживания заезжал. Граната стучала.

— Не умеете вы врать!

— Не умею. Не знаю ни имени, ни фамилии. Но вернуть эту штучку хочу. Вдруг она для нее очень важна!

Дежурная раскрыла золотое сердечко и залюбовалась фотографией светловолосого мальчика.

— Лапушка какая! — сказала она.

— Так, может, все-таки? — не отставал Кузнецов.

— Вы что! Такие предметы у нас строго-настрого запрещены. Их нельзя давать пациентам.

— Тогда как быть? Ведь это ее сын, наверное?

— Ладно… — сдалась дежурная. — Идите под окно. Я ее позову. Вы ей кулон и покажите.

Кузнецов ступал по глубокому снегу и остановился у голого дерева. Сверху через стекло на него смотрели психи, они припадали лицами к окну и следили за ним. Кузнецов искал глазами дежурную, наконец она появилась и позвала его рукой. Он сделал шаг к эркеру.

Кузнецов вытащил кулон и поднял его, улыбаясь чему-то. Дежурная подвела к окну бритую наголо женщину и объясняла ей, что-то показывая на него. Но улыбка пропала с лица Кузнецова — это была не пассажирка. Другая женщина, и лицо ее было полностью отрешенным от мира.

Он опустил руку, как вдруг глаза ее вспыхнули и лицо переменилось. Она припала к оконной раме и забарабанила по стеклу пальцами, широко открывая рот, рыдая и моля его о чем-то.

Дежурная была у нее за спиной и всем своим видом показывала ему, чтобы он поднял руку с кулоном. Кузнецов не понимал. Тогда психи тоже стали задирать руки, прося его сделать так же…

Он неосознанно приподнял кулак вверх, кулон покачивался на цепочке. Незнакомка успокоилась, смотрела на него и улыбалась, психи — тоже. Дежурная сделала ему знак большим пальцем, что он молодец.