Самса

БОРОДА

 

C наступлением зимы Кац решил сбрить бороду. Носил он ее давно и так с ней сроднился, что с трудом узнавал себя на семейных фотографиях. Собственно, желание вновь сблизиться с родными и стало главной причиной; Кацу захотелось посмотреть на удивленные лица родственников, услышать торопливые ласковые уверения в любви и дружбе — из-за своего несговорчивого характера он многие годы провел словно в космической пустоте.

Кац почитал в интернете о бритье бороды, затем пошел в магазин и купил опасную бритву, пену, три кохиноровских ластика, моток бельевой веревки, несколько мешков для мусора и два литра гранатового сока. Придя домой, устроился перед зеркалом и, примерившись, приступил.

Бритье продолжалось около восьми часов с небольшими перерывами на еду, короткий сон и гранатовый сок, который был рекомендован как лучшее кровевосстанавливающее при порезах.

Когда с бородой было покончено, Кац с удивлением обнаружил на своем лице, принадлежавшем теперь как будто другому человеку, следы миниатюрных построек, которые он по большей части разрушил, пока брился.

Из этих построек убегали целыми семьями какие-то не то козявки, не то человечки очень маленького роста. Они прыгали Кацу на грудь, оттуда на кафельный пол и исчезали под ванной.

Кац боялся наступить на них и потому задумчиво смотрел на маневры людовиков (так он назвал про себя этих существ) с высоты своих трех аршинов, слушал их сварливо-раздраженный гул и размышлял, как избавиться от этого беспокойного соседства, — людовики тут же стали возводить под ванной новые постройки, по виду гораздо прочнее и основательнее разрушенных.

Кац открыл в почте папку «спам» и начал изучать ее содержимое. Его внимание привлекло письмо с сабжем «Володя поможет». Кац открыл письмо и прочитал текст: «Сношу-строю, выбиваю пыль, не исполняю поручительств, вспыльчив, курю в постели, мечтатель, владею музыкальным инструментом, живу тут рядом».

Кац набрал номер Володи, и вскоре тот уже топал в синих бахилах поверх ботинок из прихожей на кухню, надевал потертый белый халат, раскрывал саквояж, доставал оттуда три стеклянные колбы, гвоздодер, утюг, кусок сала и русско-немецкий разговорник.

— Это правильно, что вы позвонили, — говорил Володя. — Есть ваш случай, он уникален. Пожалуйста, сало передайте. Колбы я выброшу, давно собирался, где у вас помойное ведро? Если торчит гвоздь, шуруп, я помогаю. Видите утюг? Могу погладить белье, штору, сорочки, носки. Зря отказываетесь, в глажке мне нет равных. Откройте книгу на странице 85, читайте вслух с 18-й строки. Мне нужно подумать.

Володя прикрыл глаза и начал жевать сало.

Кац стал читать:

— Я жду моего друга. Мы сегодня едем в Берлин. Нам нужно только два маленьких чемодана. Сейчас я читаю интересную статью об одной очень умной собаке. Мой друг хорошо понимает меня. И я тоже понимаю его. Ты видишь мой подарок? Это сюрприз. Это великолепные часы. Сколько у тебя словарей? У меня два старых словаря и три новых словаря. Кого она ищет? Она ищет своего друга. Кого ты считаешь умным? Я считаю умным своего отца, деда и друга. Я считаю умным...

— Стоп. — Володя прервал чтение. — Я вот что подумал. Вы сразу рубанули под корень, до гладкой кожи, а надо было брать понежнее — дать им время осознать проблему. Пять стадий принятия неизбежного, вот это все. А теперь они рассержены, строят блокпосты, закупают вооружение, готовы воевать, и, не забудьте, они размножаются. Вы вовремя набрали номер. Позвольте, я вот тут лягу.

Володя лег на пол в ванной и стал к чему-то прислушиваться. Потом он сказал:

— Нужен ластик.

Кац принес ластик, успев про себя подумать, что вроде и не собирался заходить в канцтовары за покупками, а вот же как к месту пришлось.

— Кохинор? Прекрасно, прекрасно. Ластик — это ласты, ласковый, Стикс, то есть уверенность, надежность, нежность, доброта, хорошие загробные перспективы, наконец! Это первые, главные ассоциации. Сейчас они донесут верховному, и дело в шляпе: ластик любят все. А мы просто ждем, соблюдаем тишину. И запомните: первые ассоциации.

Под ванной меж тем что-то происходило — Кац слышал шум, возгласы, звуки беготни.

Володя лежал не шевелясь. Кац в какой-то момент даже подумал, что он заснул. Вдруг Володя резко дернулся:

— Ага! Есть! — И тут же вскочил на ноги.

— Смотрите, вот он, их верховный. — Володя показывал Кацу пойманного людовика, который целиком помещался в его ладони. — Это лидер мнений, генерал информационных войн. Вот тут у него дыхальце, вот ложноножки, а нас он видит такими.

Володя закатил глаза так, что исчезли зрачки, и высунул язык.

— У вас нет мешков для мусора? И, может быть, веревки?

— Кажется, есть. — Кац опять подумал, что мешки-то, ладно, а веревку он купил неизвестно зачем, и вот ведь опять пригодилось.

Володя аккуратно положил главного в плотный мешок.

— Смотрите, — сказал Кацу, — мы обезглавили противника, навязали свою тактику, показали, кто мы есть. Враг деморализован. Единственное, что ему остается, — сдача в плен, увольнение в запас, поездка на воды, просмотр нового сезона... что там сейчас смотрят?

— М-м… — Кац растерялся и не смог вспомнить сходу ничего подходящего.

— Ладно, неважно. Можно швабру?

Володя лег на пол, стал из-под ванны загребать шваброй к себе. Людовики, отметил Кац, стали крупнее, злее и выглядели как настоящие военные. Володя ловил их и бросал в мешок. Последнего, самого упертого, размером с крупную собаку, Володя вытащил за волосы и тоже бросил в мешок. Горловину мешка крепко перемотал веревкой.

— Все, готово. Отбываю.

Из глубин пакета доносился воинственный гул людовиков, Кац смог разобрать несколько фраз: «делаем пост со ссылкой на эту запись», «пропиарю у себя», «собчак отметелила гордон», «зенит чемпион».

Кац подумал, что, несмотря на все перипетии, жизнь у людовиков понемногу налаживается.

— Куда вы их? — спросил Кац.

— Приспособим. — Володя вышел в прихожую. — Не чердаки чинить, так коров доить. Вырастим из них творческую интеллигенцию.

Прежде чем войти в лифт, Володя обернулся и впервые посмотрел Кацу прямо в глаза.

— Остро не хватает любви, — сказал он.

— Простите? — переспросил Кац.

— Дефицит по всему спектру. Да вы и сами видите. Стали бы вы брить бороду, если бы вас оглушила любовь? Да уж наверно в последнюю очередь. Но это я так, наболело. Профдеформация, простите.

Володя вошел в лифт.

Кац закрыл дверь. Ощупал гладко выбритый подбородок. Задумался. Ах, да, родственники. Он же хотел с ними сблизиться. Но после сегодняшних событий — как? О чем с ними разговаривать? Как смотреть друг другу в глаза? Кац немного подумал над этим. И над словами Володи. Пошел в спальню, разделся, аккуратно сложил одежду на стуле, лег на кровать и, прогнав из головы посторонние мысли, стал отращивать бороду.

 

САМСА

 

«Горячо!» — Муся отдает мне самсу, которую только что вынули из тандыра.

Самса в двух полиэтиленовых пакетиках, сок уже натек во внутренний, и я думаю, что ему вполне по силам расплавить их оба, сначала внутренний, потом внешний. Самса очень горячая, особенно внизу, где бульон.

Проспект Мира, выход из подземного перехода напротив кольцевой, вдоль фасада огромного бизнес-центра стеклянные ларьки с шаурмой, и везде восточные люди. На одном ларьке рядом с ярким разноцветным меню прилеплен черный лист бумаги с белым шрифтом: «Обучение чтению Корана». Православный храм по соседству воспринимается как историческая декорация. Здесь Самарканд, сгусток восточного мира, здесь такая самса, какую я не ел ни разу в жизни, это не пирожок с подсохшим мясом, это как будто сама жизнь, горячая, бурлящая соками.

Неподалеку от этого места главная московская мечеть. Я когда-то сделал фотографию и назвал ее «Московские слои»: на переднем плане лужковский шик 90-х и многоэтажная парковка, за ними брежневская панелька с обновленным квадратной плиткой фасадом, а в узком просвете между ней и шиком виднеется золотой купол мечети.

Мы с Мусей сидим на бетонном блоке, обшитом крашеными досками. Такие псевдо-скамейки стали ставить у переходов после того, как в один из них нырнул автобус. Слева от нас скелет Олимпийского — уже возвели несколько бетонных ярусов, прямо перед нами вход в палаточный туннель ярмарки выходного дня, и слева же — когда-то кассы Олимпийского, а теперь там вход в утлые офисы и окошко в сердце Самарканда: тандыр, чай, раскаленная самса, онлайн-перевод в Сбер, получатель Замира. Кушайте, говорит Замира, протягивая самсу. Приятного аппетита.

Тут же стоят загорелые азиаты и чуть внаклонку поедают самсу, чтобы сок не запачкал одежду.

Говорю Мусе: не рви тесто зубами, она развалится, просто кусай.

У меня во рту кусочек мяса, горячий, как уголек, но я не могу его выплюнуть, такой самсы я не ел ни разу в жизни. Я катаю его языком туда-сюда, туда-сюда, и боль стихает. Из темного чрева ярмарки выходного дня выныривают на свет божий два молодых азиата в темных одеждах и замирают, смотрят на нас с Мусей.

Мусе кажется, что я съел больше, она хочет взять у меня из рук самсу, но я не даю — боюсь, что она разойдется по невидимым швам, я не понимаю, почему раскаленная магма до сих пор не пробила туннели и не вышла на поверхность, уничтожив как минимум наши брюки и платья.

Говорю Мусе: ешь из моих рук, дуй, чтобы не обжечься, кусай аккуратнее, а то, видишь, у меня уже пятно на штанине

Азиаты смотрят, один что-то говорит другому.

Показываю Мусе, с какого бока лучше кусать, чтобы ей досталось больше начинки и ничего не упало. Ах, эта начинка! Мясо и лук. И бульон. И хрустящее тесто с инкрустацией из кунжута. Слегка остывший бульон можно высасывать из пакета.

И тут я слышу у себя над ухом:

— Возьми, брат!

Азиат стоит рядом, улыбается, протягивает мне самсу в полиэтиленовом пакетике. Подошел незаметно, пока я раздавал Мусе директивы.

Я не нахожу, что сказать, я держу в руках раскаленную самсу, чтобы из нее ничего не вытекло и не упало, просто говорю: спасибо, большое вам спасибо.

Он идет к своему товарищу, и они исчезают в чреве ярмарки. Потом они на короткий миг появляются опять, мы пересекаемся взглядами, азиат улыбается, прикладывает руку к груди и чуть-чуть наклоняется.

«Возьми, брат». Когда тебе дарят что-то от чистого сердца, не нужно отказываться. Я думаю, что значат для него эти 80 рублей и что денег у него вряд ли больше нашего. Скорее всего, да точно, вряд ли больше нашего. Думаю, что мы с Мусей как будто сошли со страниц книжки, в которой жизненные обстоятельства вынуждают отца и дочку экономить и покупать один пирожок с бараниной на двоих. В такой момент не думаешь, в Самарканде ты или в Москве, не размышляешь о культурных или религиозных отличиях, все исчезает, остается только это: «Возьми, брат». Но 80 рублей... Ладно, в конце концов, кто я такой, чтобы судить об этом. Когда тебе дарят что-то от чистого сердца, не нужно отказываться.

Я думаю об этом, а вслух говорю Мусе, что благодаря этому неизвестному доброму человеку у нас теперь есть вторая самса и мы можем идти в парк и съесть ее там, а по дороге она немного остынет.

И мы идем в Екатерининский парк, и скоро уже сидим на скамейке у входа, вгрызаясь в немного остывшую самсу. Под выкрики и удары мяча на площадке, где собирается московский футбольный интернационал: курьеры Яндекса и Деливери клаб, рабочие с ближайшей стройки, ребята из спортивных школ и иногда ветераны.

А потом идем на детскую площадку, и там обнаруживается, что девочка Полина потеряла своего пятилетнего брата Тима, все ищут его довольно долго, но он не потерялся, просто очень хорошо спрятался за огромным тополем, молча стоит там, хотя все зовут его хором и по очереди, а сестра ходит кругами вокруг площадки и уже набирает кого-то в телефоне, и что-то недоброе, как говорится, начинает сгущаться в воздухе. Но Полина все-таки находит брата, он появляется из-за тополя в своей желтой курточке и серой шапочке с белой надписью, все бегут к нему, а он улыбается так, как будто это самый счастливый день в его жизни.