«Вечерняя Москва», «Вопросы литературы», «ДЕГУСТА.РU», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Иностранная литература», «Литературная газета», «НГ Ex libris», «Полка», «Российская газета», «Сюжетология и сюжетография», «Топос», «Урал», «Формаслов», «Prosōdia», «Rara Avis»
Павел Басинский. Кто боится Марселя Пруста? Сто лет назад ушел из жизни главный литературный модернист. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2022, № 261, 18 ноября <https://rg.ru>.
«Сегодня чтение Пруста — это своего рода читательская физкультура. Что-то вроде гимнастического зала, куда приходишь слабаком с едва заметной мускулатурой, а через год при усердных занятиях под руководством опытного тренера становишься эдаким „качком”».
«Тем не менее среди читателей, отрицавших значение Пруста, были не только профаны, но и литературные классики ХХ века — например, Максим Горький, Ивлин Во, Джеймс Джойс и Кадзуо Исигуро».
«В России Пруста начали переводить через десять лет после его смерти, в 30-е годы. Но лучшие переводы его прозы сделал наш великий переводчик Николай Любимов. Именно он перевел первые шесть томов его семитомной эпопеи „В поисках утраченного времени” („По направлению к Свану”, „Под сенью девушек в цвету”, „У Германтов”, „Содом и Гоморра”, „Пленница”, „Беглянка” и „Обретенное время”), которая считается образцом литературного модернизма. Первый роман на русском языке в переводе Любимова вышел в 1973 году и имел сенсационный успех среди интеллигенции. Это был глоток воздуха литературной свободы в условиях тотальной цензуры. С другой стороны, трудно сказать, кто тогда искренне восхищался манерой Пруста и для кого это было следствием обычной моды».
«Без ограничений и правил искусства не бывает». Беседу вел Сергей Диваков. — «Вопросы литературы», 2022, № 5 <http://voplit.ru>.
Говорит Сергей Гандлевский: «Смолоду товарищеский круг очень важен, не знаю, как для кого, а для меня-то точно, потому что я человек впечатлительный и открытый для влияния. В зрелости делаешься менее общителен, внимательней читаешь классиков и как бы запираешься изнутри».
«Я не могу взять, собраться с мыслями, сесть и написать стихотворение, хотя знаю сильных авторов, для которых такой способ работы — обычное дело. Я могу о стихотворение только споткнуться, для меня все решает не воля, а случайность — я недаром назвал последнюю книжку „Счастливая ошибка”. А вот когда ты споткнулся и рассматриваешь — обо что это ты споткнулся, и появляется замысел, вот тут пригождаются и воля, и прилежание, и версификационный навык. Неудивительно, что при таком подходе я сочиняю в час по чайной ложке, так что отправлять в отсев было бы для меня непростительной роскошью. Кто-то, кажется Рубинштейн, сказал, что я сразу пишу избранное».
«В интервью я предпочитаю не играть во мнения и по возможности уклоняться от оценки здравствующих авторов. Скажу одно: нынешняя пора представляется мне одной из вершинных в отечественной поэзии. Любители поэзии когда-нибудь, думаю, будут с уважением говорить о нашем времени».
Владимир Березин. Путешествие в Свердловск. — «Rara Avis», 2022, 14 ноября <http://rara-rara.ru>.
«Прекрасные люди из библиотеки Белинского дали мне премию за дожитие. Есть такой тип премий в литературе и кинематографе, когда наряду с настоящими героями на сцену выволакивают старичка и вручают ему свидетельство „за многолетний труд или вклад”. Старичок кланяется и благодарит, внезапно сбившись, предлагает всем заходить к нему в гости, но, опомнившись, адреса не оставляет. Этот старичок — я. Меня, впрочем, не вызывали на сцену, в тот момент я валялся в лесу и разглядывал бабочек-капустниц. Мне за этого „Неистового Виссариона” полагался еще премиальный гонг (не спрашивайте, что это такое, его забрал писатель Данилов). Я предлагал писателю Данилову взять этот гонг и пойти в лес смотреть на бабочек-капустниц. Там бы мы расстелили полотенце, разложили колбасу с хлебом и чокались после каждого удара гонга. Он очень оживился, и я уже представлял, как прекрасно будет это действо под зеленой листвой. Но листва пожелтела, потом пропала вовсе...»
Сергей Боровиков. Запятая-18 (В русском жанре-78) — «Знамя», 2022, № 11 <http://znamlit.ru/index.html>.
«В студенческие годы я писал рассказики, которые никому не показывал, а посылал в журнал „Новый мир”, ни о какой публикации не помышляя, для мнения настоящего, а не саратовского мира. В ту пору новомирские публикации подтверждали возможность явления текстов, подобных классическим, а более всего увлекала критика, фельетоны Натальи Ильиной, статьи, скажем, Александра и Мариэтты Чудаковых „Современная повесть и юмор”. Они соединялись в восприятии с прозой Семина, Искандера, Владимова и заставляли неустанно помышлять о столице. Много лет спустя в припадке очищения я избавился от старых бумаг, там были и две новомирские внутряшки Мариэтты Чудаковой, и в них — фраза: „Мне кажется, удачи еще ожидают Вас”. А ведь тогда я решил бросить напрасное бумагомарание и уехать от родителей куда-нибудь подальше, но вместо этого спешно женился и по совету отца поступил корректором в редакцию журнала „Волга”, где меня и впрямь ожидали удачи, от позора которых я долго выпутывался, пока не сумел воротиться к себе и даже подружиться с самой Мариэттой Омаровной. Трудная была дорога, надо оглянуться на прощание».
Дмитрий Воденников. «Что именно влюблено в тебя?» Беседу вела Виктория Татур. — «Формаслов», 2022, 15 ноября <https://formasloff.ru>.
«Страшно унижение, из которого ты не сможешь выйти, так или иначе. Выползти, принять бой, унизить в ответ. Как в старости, в слабости и в беспомощности. А старость, слабость и беспомощность — это и есть унижение. Когда ты начинаешь ходить под себя и уже ничего не можешь с этим поделать, и ты не виноват, тебе уже восемьдесят лет. Я боюсь вот этого — унижения, из которого я уже не смогу выйти сам. Мне помогут врачи, что-то будет сделано, но я сам не смогу выйти из этого унижения в широком смысле».
«Когда Лев Толстой умирал, он сказал врачу Маковицкому: „Не надо парфину…” Он ошибся, он хотел сказать: „Не надо морфина”. Уйти из жизни, проследив свое умирание с незатуманенной головой. Естественно, его никто не послушал, и ему дали морфин. Врачи, которые находились на станции Астапово. Это же и есть последнее унижение. Лев Толстой — солнце, зеркало русской революции, столп, единственный в то время мегаидол, просит всего лишь одно — не давать ему морфин, потому что он хочет пройти этот путь до конца. Добрые люди загоняют его в последнее унижение, хотя ему хватало унижений. А я бы не дал ему морфин, если бы смог».
Татьяна Гордон. Песни военных лет: попытка жанрового прочтения. — «Вопросы литературы», 2022, № 5.
«Существует предание, что во время Гражданской войны красные и белые пели одни и те же песни. Это не апокриф. Фурманов в „Чапаеве” пишет, что красноармейцы на привале устраивали церковные песнопения, переделывая на свой лад слова акафистов. Есть свидетельство участника Гражданской войны о том, что обе воюющие стороны пели „Вещего Олега”, переиначивая по-своему слова припева. Но песни, о которых идет речь в этих заметках, не могли звучать по обе стороны фронта — они были созданы уже после войны. Эти песни — поэтический отклик на потрясения, пережитые страной в 1920-е и 1930-е годы».
Среди прочего — про „Тачанку”: «До поры до времени она катится в какой-то неведомой области и вдруг, возникнув как из-под земли, „с налета, с поворота” врывается в наше сознание. Военная песня (как и эпос) выводит на сцену богоподобного героя. Вот мчится „степью золотой” тачанка. Правит тачанкой „загорелый, запыленный пулеметчик молодой”, влечет ее „рыжегривый” конь. Песня настойчиво золотит картину, нагнетая солярную образность. Обнимающая тачанку „грива ветра, грива дыма, грива бури и огня” похожа на солнечные протуберанцы, а сам возница тачанки сродни солнечному божеству.
Присмотримся к нему еще раз:
Эх, за Волгой и за Доном
Мчался степью золотой
Загорелый, запыленный
Пулеметчик молодой.
И неслась неудержимо
С гривой рыжего коня
Грива ветра, грива дыма,
Грива бури и огня.
Только ли Феба напоминает неукротимый ездок? Где еще мы видели этого воителя, который является в „гриве ветра, гриве дыма, гриве бури и огня”?
Сомнения нет: герой песни о Гражданской войне — архангел, предводитель небесного воинства. Его товарищи — той же природы. Как и небесные ангелы, песенные бойцы вечно молоды, как ангелы, они появляются из далеких, астральных пределов, „на помощь спешат”, чтобы потом вернуться в родную им обитель, „в дальнюю область, в заоблачный плес”. Самые атрибуты песенных бойцов (огонь, конь, колесница, солнце и устремленный к солнцу орел, орленок) — это атрибуты ангелов, какими их изображает Ареопагит».
Дневник Марины Малич: за шаг до катастрофы. Публикация, комментарии и предисловие Ильдара Галеева. — «Знамя», 2022, № 11.
«До сих пор не верю, что именно мне так повезло — обнаружить в петербургском архиве семьи Всеволода Николаевича Петрова, в старом чемодане под толщей писем и различных бумаг записи Марины Владимировны Малич (1912 — 2002) — вдовы Даниила Хармса, второй его жены с 1934 года до смерти Хармса в 1942-м. И это после того, как многие исследователи в разные годы в этой семье побывали, и, казалось бы, после них там уже делать нечего!» (Ильдар Галеев).
«ВОСКРЕСЕНЬЕ 25 АВГУСТА [1940] <...> Завтра сидим без обеда, зато сегодня были в Эрмитаже, и я очень устала. Смотрели немецкую живопись и итальянскую.
Мне очень нравится немецкая, большинство картин хотелось бы иметь у себя, а к итальянской живописи почему-то отношение другое — как к такой ценности, что пусть лучше висит в музее. Для меня немецкая живопись, как это ни странно, ассоциируется с русской старинной мебелью, а итальянская — с роскошной резной времен Возрождения. Одна хороша для уютного interieur`а, а другая — для парадных комнат. С одной хочется жить, а на другую любоваться.
Из Эрмитажа только выйдешь, как опять хочется обратно!
Сегодня разбирали открытки в надежде на продажу, но это сорвалось.
Попалось несколько репродукций с Боттичелли — этот художник мне нравится больше других. Правда, я очень мало знаю, но это пока.
Просила Лизу купить мне 3 белые астры. Они стоят у меня на бюро в бокале, рядом с дедушкиным портретом. Это мои любимые осенние цветы из таких простых, но только белые.
Дома очень хорошо».
Карьер, пустырь, привет. Александр Курбатов о бешеном краеведении, фракталах Москвы и месте съемок «Сталкера» за больницей имени Кащенко. Беседу вела Елена Семенова. — «НГ Ex libris», 2022, 3 ноября <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит поэт, математик, краевед Александр Курбатов: «Давно, еще до всяких походов, у меня была мысль сделать литературную карту Москвы — по образцу гугловских и яндексовских карт. Только так, чтобы к этой карте привязаны все литературные произведения, имеющие отношение к соответствующему месту. Выбираешь масштаб „город” — получаешь доступ к текстам, связанным со всем городом. Увеличиваешь степень подробности — остаются тексты или фрагменты, относящиеся к району, улице, кварталу, дому, подъезду, лестничной площадке. Воображать это было очень увлекательно, но каких-то практических действий по реализации проекта я так и не предпринял. Наверное, зря. Постепенно свыкся с мыслью о собственной ограниченности, с тем, что какой-то глобальной литературной карты я не составлю. Согласился на вариант персональной карты „моей литературы” у меня в голове. Со временем вся эта накопленная литературно-географическая информация стала распирать меня, начала требовать какого-то выхода. Нарастало желание этим всем поделиться — но не в виде литературного произведения (тут я чувствовал свое бессилие), а в виде реального коллективного перемещения, реального попадания в места, которые описанию не поддаются. Хотелось, чтобы другие тоже почувствовали, как же это хорошо. Я дозрел до идеи коллективных походов и понемногу начал претворять ее в жизнь».
Владимир Козлов. Русская историческая элегия: культ преемственности. — «Prosōdia» (Медиа о поэзии), 2022, на сайте — 4 ноября <https://prosodia.ru>.
«Историческая элегия — термин, который возник при определении особенностей некоторых стихотворений К. Н. Батюшкова. Эти особенности фиксировались давно, изначально было ясно, что это элегия, но — с некоторыми отличительными чертами. В. Г. Белинский назвал данный тип элегии „эпическим”, Б. В. Томашевский — „монументальным”, однако более точным кажется используемый В. Э. Вацуро термин „историческая элегия” — он фиксирует ее главную отличительную черту: историческое мышление, которое в элегии может выходить и за пределы „эпических” и „монументальных” форм».
«Впрочем, было бы неправильно ставить знак равенства между исторической элегией и условным стихотворением на тему национальной истории. Действительно можно встретить многочисленный ряд лирических произведений, разрабатывающих сюжеты древнерусской литературы и более поздней русской истории — и, пожалуй, неудивительно, что этот пласт в русской поэзии достаточно широк. Однако национальная история в исторической элегии предстает, как правило, в качестве комплекса мотивов, не выполняющего функцию формирования жанровой модели. А модель эта работает на материале любой истории, она интересуется преемственностью во всех ее формах — и потому историческая элегия оказывается жанром, в пространстве которого может не только обретаться национальная идентичность, но и устанавливаться связь с мировой историей и культурой».
«Это [«Я не слыхал рассказов Оссиана...»] одно из самых цитируемых и популярных у исследователей стихотворений Мандельштама. <...> Насколько смею судить, стихотворение никогда не рассматривалось в контексте жанровых традиций. Между тем Мандельштам в этом стихотворении обнажает „механизмы” исторической элегии, делая их предметом поэтической рефлексии».
Владимир Козлов, Сергей Медведев. Самые читаемые поэты глазами клерка, студента и литератора. Кого любят больше — Пушкина или Бродского, поэтов Золотого или Серебряного века? Prosōdia провела опрос читателей поэзии: каких поэтов они любят больше всего — и сопоставила ответы с данными поисковых запросов. — «Prosōdia», 2022, № 17 <https://magazines.gorky.media/prosodia>.
«В 2019 году Prosōdia провела опрос „Русская поэзия и читатель”, в нем приняли участие 516 человек. Это люди, которых можно назвать читателями поэзии, — им предлагалось заполнить довольно большую анкету, посвященную восприятию поэзии».
Среди прочего: «...у разных групп опрошенных свои фавориты. Например, наибольшую долю голосов Бродский получает у наемных сотрудников, для которых Пушкина вовсе не существует в качестве особенной величины. Цветаева и Ахматова в этой группе получают больше голосов, чем Пушкин, и поэтому отрыв Бродского — запредельный, ни в одной из аудиторий больше мы такого не наблюдаем. Более того, во всех остальных группах с незначительным перевесом побеждает Пушкин. Глядя на эти результаты, можно сказать, что Бродский преимущественно поэт клерков, для которых Пушкин это уже не живая фигура. Именно они определили результаты общего голосования — не только высокой оценкой Бродского, но и низкой оценкой Пушкина. А вот в среде литераторов лидер именно Пушкин, а Бродский — лишь на четвертой позиции после Цветаевой и Мандельштама. Таков профессиональный взгляд на табель о рангах. Следом за Бродским идет Блок — у литераторов этот поэт получает самые высокие оценки. Примечательна картина мира учащихся и студентов. Хотя бы потому, что главный поэт для них не Бродский и не Пушкин, а Владимир Маяковский. И именно эта группа отдала наибольшую долю голосов за Лермонтова — он набирает столько же, сколько и Пушкин. К примеру, за Лермонтова в группе предпринимателей не отдано ни одного голоса».
Илья Кочергин. Оставленность соавтора (о романе Д. Данилова «Саша, привет!»). — «Формаслов», 2022, 1 декабря <https://formasloff.ru>.
«И Данилов, и Сенчин ждут конца нашего антропоцентрического мира, цепко вглядываются в этот грустный процесс и фиксируют. Но почему же они не оставляют Валерии Пустовой хотя бы маленькую, но все же дверцу за нарисованным очагом».
Маршрутный лист пьесы. Алексей Зензинов о психотерапии вербатима, простоте как откровении и иммерсивном театре. Беседу вела Марианна Власова. — «НГ Ex libris», 2022, 10 ноября.
Говорит Алексей Зензинов: «В 90-е репертуарные театры отгораживались от реальности — ставили комедии вроде беспроигрышного „Номера 13” или „Слишком женатого таксиста”, перемусоливали классику. А к современным героям, к серьезным конфликтам сегодняшних дней театр не хотел обращаться. Вербатим вывел на сцену современников».
«Большой театральный Проект „Человек. doc”, где мы брали героями десять творцов, во многом был экзистенциальным. Один из самых, на мой взгляд, замечательных композиторов нашего времени, великих просто композиторов, Владимир Мартынов рассказывал о своем пути. Это делалось через личный опыт, через его, как он это называет, „автоархеологию”. Мы раскапывали вместе с ним какие-то детские ранние воспоминания, сыгравшие важную роль в его будущей судьбе. Вербатим — это такой инструмент, он кажется простым, как зубило: ну что, вот ты пришел, сел, включил запись, пишешь фонограмму, разговариваешь с человеком, вовремя подбрасываешь ему какие-то вопросы, чтобы он не заскучал во время беседы, а потом все это расшифровываешь. Ну, и что ж, отдаешь готовую пьесу в театр. На самом деле все гораздо сложнее: надо чтобы у вас установился контакт, чтобы возникло доверие сродни доверию пациента и доктора. Без этого невозможно получить хороший результат, будет формальный разговор — ну, вроде как я перед тобой отчитался, все. Тем более что мы ничего не дописываем к этим интервью, но мы их монтируем, складываем финальные фрагменты беседы с начальными, разрезаем середину напополам… Здесь задача драматургическая».
«Возможно, многие коллеги на меня обидятся, потому что я скажу не самую приятную вещь. Мне кажется, вербатим сыграл злую шутку сам с собой. Он долгое время действительно был приемом, обнажающим нерв нашей эпохи. Но в какой-то момент побеждать начали политические конъюнктурные запросы. Потому что, конечно, хорошо играть в театре, я имею в виду — хорошо внутренне, не в материальном плане, Боже упаси, играть в театре, у которого репутация беспощадного судьи, критика… <...> Бывает искушение властью, а бывает искушение оппозицией. И то, и другое, если это доходит до крайности, одинаково пагубно для искусства. Мне кажется, вот тут случилась беда, когда эта самая „ноль-позиция”, о которой говорил один из создателей Театра.doc Михаил Юрьевич Угаров, превратилась в минус-позицию. Минус по отношению ко всему российскому государству со всем, что в нем есть хорошего и дурного. <...> Когда ты чувствуешь себя судебным приставом священного нравственного суда, возникает большой соблазн увлечься такой миссией, забыв, в конечном счете, о задачах искусства».
Между строк: «Заблудившийся трамвай» Николая Гумилева. Беседу вел Лев Оборин. — «Полка», 2022, 28 октября <https://polka.academy/materials>.
«Лев Оборин: Вот эта связь вечного и нового технического, она как-то в начале XX века очень удачно сказывается. Ведь сейчас новейшие технические изобретения, мне кажется, так естественно в канву какого-то метафизического, поэтического восприятия не ложатся.
Валерий Шубинский: Ну это мы поймем… То есть не мы, а историки литературы поймут лет через сто. <...> Архаика для Гумилева очень важна. Но она для него важна не сама по себе. Для него важны какие-то базовые модели человеческого поведения, которые отчетливее, виднее в мире до цивилизации. В том же „Огненном столпе” появляется „Звездный ужас”. Ну и понятно, что это же — первооснова гумилевского увлечения Африкой. Такой первоначальный, базовый мир, где все человеческие проявления не искажены, не скрыты цивилизацией. Но в то же время интерес к современности и технически окрашенной современности, скажем так, у него тоже присутствует. Не будем забывать, что он пытался попасть в авиацию. Это не получилось, но такие попытки были, и авиация упоминается в его стихах: „На тяжелых и гулких машинах / Грозовые пронзать облака”. Одно другому совершенно не противоречит. Понятно, что для него, для чистого гуманитария, техника мистически окрашена. Но это вообще очень характерно для поэзии того времени. Мистически окрашивается и телефон у Мандельштама, и даже водопровод у Одоевцевой тоже приобретает такую гротескно-мистическую окраску, скажем так».
Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого. Перевод с немецкого и вступление Алексея Цветкова. — «Иностранная литература», 2022, № 4 <https://magazines.gorky.media/inostran>.
«Когда, в далекой юности, я впервые открыл единственный в ту пору русский перевод „Заратустры”, еще дореволюционный, книга меня поразила, как и многих в таком впечатлительном возрасте, хотя, глядя с расстояния сегодняшнего, понял я в ней мало. Но меня неприятно поразил ее стиль, и я решил, что это — беда плохого перевода. Много лет спустя, уже владея немецким, хотя и далеко не в совершенстве, я получил возможность сравнить, и мое подозрение подтвердилось. Тогда я решил сам взяться за перевод, в чем мне очень помогал замечательный писатель Борис Хазанов, с которым мы некоторое время были соседями по дому в Мюнхене. Но другие дела казались более неотложными, и через несколько десятков страниц я эту работу прервал. А еще через несколько десятков лет я вывесил эти страницы в социальной сети, где они собрали немало положительных отзывов, и некоторые читатели уговаривали вернуться к этому труду. И хотя, как выяснилось, с тех давних пор появились и другие переводы, я этим советам внял. Никакой перевод не является окончательным, окончателен только оригинал, и поэтому я не вижу нужды в оправданиях. Чем шире у читателя выбор, тем выигрышнее его ситуация» (Алексей Цветков).
Владимир Новиков. Я вас услышал. Филологическая проза. — «Урал», Екатеринбург, 2022, № 11 <https://magazines.gorky.media/ural>.
«Расскажу для забавы старый лингвистический анекдот. Хрущев постоянно говорил „социализьм”, „коммунизьм”. Ему якобы на это указали (чего, конечно, не было). А он спрашивает: а как проверить, где норма? Отвечают: норма — произношение дикторов радио. Там лингвистическая дисциплина строжайшая, за ошибки в ударениях и в прононсе лишают премии. Хрущев включает приемник, и оттуда доносится бодрый красивый голос: „Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизЬме”. Хрущев доволен: „Слышали? Говорит, как я”. Фонетический ключ к анекдоту таков. В именительном падеже слова „коммунизм” мягкое „з”, конечно, всегда было исключено. Другое дело — падеж предложный. По новой норме перед мягкими губными твердые зубные на мягкие не меняются: „при коммуни[зм’]е”. Но диктор попался — старомосковский аристократ и в предложном падеже произносил по „старшей” норме: при коммуни[з’м’]е, то есть два мягких звука. В этой и только в этой уникальной позиции было возможно мягкое [з’]. Но теперь, в наши дни, это уже архаика: в новейших орфоэпических словарях произношение „коммуни[з’м’]е” дается как „допустимо устарелое”».
«Сегодня сверять свою речь с радио и телевидением никто, конечно, уже не станет. И главное здесь, пожалуй, не орфоэпия, а сам господствующий тон, сам тембр — по преимуществу противный».
Лада Панова. «Смерть Нерона» М. А. Кузмина как политический театр. К 150-летию М. А. Кузмина. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2022, № 10 <https://magazines.gorky.media/zvezda>.
«У Кузмина сложилась репутация аполитичного писателя — этакого „Оскара Уайльда с солнечной стороны Невы”, радостно встретившего Октябрьский переворот. Но вот факты. В 1917 году он активно поддержал Февральскую революцию, а дальше — по инерции — принял и начальный этап большевистской диктатуры. В 1918 году Брестский мир, по которому Россия вышла из Первой мировой войны, внес в его жизнь психологическую разрядку: больше не надо было беспокоиться за Юрия Юркуна, над которым нависал призыв в действующую армию. Летом того же 1918-го Юркун был арестован по делу Леонида Каннегисера, застрелившего Моисея Урицкого, и следующие полгода провел в тюрьме. Так был открыт список личных претензий Кузмина к новой власти...»
См. также: Лада Панова, «„Форель разбивает лед” (1927), Двенадцатый удар: любовь и смерть, новогодняя ночь по-старорежимному, другие топосы» — «Новый мир», 2022, № 11.
Александр Панфилов. «Жить тысячью жизней…» Сегодня Мамина-Сибиряка мало издают и почти не читают, но, по мнению Чехова, это был прекрасный писатель. — «Литературная газета», 2022, № 44, 2 ноября <http://www.lgz.ru>.
«Понятно, что „за кадром” он не останется — хотя бы потому, что в каждом из нас с детства живет трогательная история о Серой Шейке. Кстати, в журнальной публикации у этой сказки был иной финал — в нем Заяц обнаруживал на месте замерзшей полыньи лишь кучку перьев. Мамин-Сибиряк, до которого стали доходить слухи о рыдающих детях, узнавших о гибели Серой Шейки, переписал концовку, придумав старика-охотника, спасающего утку-калеку».
«Мамина-Сибиряка мало издают и почти не читают. Исключение — Урал. Но тут все закономерно: провинциальные литературные школы всегда ищут родоначальников, об объективности художественных оценок при этом остается лишь мечтать. Мамин-Сибиряк в общественном сознании — живописатель именно уральской жизни, что и объясняет обостренный интерес к его творчеству в том же Екатеринбурге».
«Нашел Золя последователей и среди русских писателей, Мамин-Сибиряк был одним из них. Отсюда — его бесконечные поездки по уральским городам и весям, его интерес к фольклору, археологии, истории и этнографии, его тщательнейший сбор „материала” и почти „фотографичность” текста. Так рождались его очерковые книги, но так рождались и его романы. Кому-то они сейчас кажутся скучными и архаичными, однако на самом деле тут есть проблема „входа”; если этот „вход” преодолеть, то от Мамина-Сибиряка уже трудно оторваться. И его „содержание” начинает эхом звучать в современности; становится очевидным, что нынешний наш „капитализм” в основе своей напрямую связан с тем „капитализмом”, который изображает Мамин-Сибиряк».
Премиальный ландшафт в эпоху перемен. Александр Архангельский, Ольга Балла, Майя Кучерская, Александр Марков, Александр Мелихов, Николай Подосокорский, Виталий Пуханов, Александр Чанцев. — «Знамя», 2022, № 11.
Говорит Александр Чанцев: «Уже как минимум однажды в опросе на другую тему и для другого издания мне приходилось признаваться, что не очень понимаю целей всех этих самоотмен, уходов, приостановок активности и так далее. Да, если у кого-то настоящая депрессия и подобный уход будет иметь терапевтический эффект (не будет хотя), камень даже непонимания бросать бы не стоило. Но ведь на практике это выглядит чаще всего так, что уехавший, „релоцировавшийся”, скажем, в феврале в Армению или Грузию человек остается все в той же информационной, ноосферной мясорубке СМИ, блогов и частных дискуссий в Сети. Прекративший издавать свой журнал редактор сублимирует в десятки постов в день (которые что изменят?). И если он(а) хочет бороться с энтропией, ужасом и прочей пагубой, то уход от работы, культуры, созидания этому может способствовать как? Бороться с энтропией, приняв горизонтальное агрегатное состояние? Ждать, когда прекратятся все войны, несправедливости, мир будет существовать по заветам Imagine Джона Леннона, а до тех пор отказываться от какой-либо деятельности? Добавить, иными словами, к cancel culture еще и self-cancel culture».
Ректор Литинститута Алексей Варламов: Хочу установить памятник Платонову с метлой. Текст: Александра Ерошенко. — «Вечерняя Москва», 2022, 22 ноября <https://vm.ru>.
Говорит Алексей Варламов: «Я хочу установить на территории Литинститута еще один [кроме Герцена] памятник — Андрею Платонову. Городские легенды гласят, что, переехав сюда в 1931 году, он работал дворником. Вокруг этого народ сложил множество литературных анекдотов. Несмотря на то что Платонов действительно прожил здесь 20 лет, история с его подработкой — абсолютный вымысел. Но теперь мне хочется установить во дворе института памятник Андрею Платонову с метлой в руках, который будто „выметает” нерадивых студентов или иллюстрирует, что будет с теми, кто плохо учится».
«До войны здесь располагались общежития и писательские квартиры. Именно здесь жили Осип Мандельштам, Михаил Пришвин, Даниил Андреев и Андрей Платонов. Сейчас это учебные корпуса, и планировка здесь уже современная, разработанная для учебных аудиторий. <...> А со стороны Тверского бульвара на этом же здании можно увидеть мемориальные доски Осипу Мандельштаму, Александру Герцену и другим писателям».
Ольга Рубинчик. Вокруг одной необычной телеграммы Анны Ахматовой. — «Сюжетология и сюжетография» (Институт филологии СО РАН), Новосибирск, 2022, выпуск 2 <http://www.philology.nsc.ru/journals/sis/index.php>.
«Импульсом для написания статьи стала телеграмма А. А. Ахматовой от 30 августа 1961 г. выдающейся дрессировщице служебных собак Лидии Ивановне Острецовой на смерть ее овчарки Акбара. По-видимому, это единственная в ахматовском эпистолярии телеграмма на смерть животного. В Интернете бытует легендарная, неточная версия этой телеграммы; в данной работе документ приводится по оригиналу» (из аннотации).
Среди прочего: «Ахматова не была страстной любительницей животных. Об этом говорит, например, запись М. С. Лесмана, сделанная в начале 1960-х гг. после посещения Анны Андреевны в Комарове: „На крыльце дачи на этот раз никого не было, если не считать великолепной рыже-розовой кошки. Я, разумеется, немедленно ею занялся. <…> Входит кошка. Я искренне восхищаюсь ее расцветкой, манерами. Ахматова рассказывает историю ее появления в доме и попутно замечает, что не выносит в людях излишней любви к животным. Впрочем, и скверное отношение к животным ей тоже неприятно. Задетый этим, я спрашиваю: ‘А возьмете ли вы кошку к себе на колени?’ — ‘Нет. Но если она сама прыгнет ко мне на колени, я не прогоню ее’. (Ну конечно! Ведь и Медный Петр не снимет железной перчатки, чтобы прогнать голубя, который сел ему на плечо...)”».
Система координат. Открытые лекции по русской литературе 1950 — 2000-х годов. Владислав Кулаков. «Лианозовская школа» («Лианозовская группа»). Публикация — Георгий Манаев, Данил Файзов, Юрий Цветков. — «Знамя», 2022, № 11.
«Лианозовская школа» («Лианозовская группа»). 11.04.2018. Клуб «Дача на Покровке». Лектор: Владислав Кулаков. Участвуют: Александр Левин, Анатолий Лейкин, Александр Макаров-Кротков, Михаил Сухотин, Владимир Тучков, Михаил Шейнкер.
Говорит Михаил Сухотин: «Существует несколько точек зрения на то, что такое „Лианозовская школа”. Есть ли что-то общее, кроме бытовой среды, что объединяло этих людей? Одна точка зрения, что это — поэтика, и она объединяет всех участников этого литературного сообщества. Другая — в том, что они все были совершенно разными как авторы, а объединяли их только какие-то базовые жизненные понятия, отношение к системе. Мне кажется, это не совсем так — ни то, ни другое. Это такие крайности. На самом деле были и единство, и различия. Единство было и в поэтике, конечно. Причем были два таких единства в этой школе, ставшие направлениями. Можно говорить об одном направлении — это Холин и Сапгир, ученики Е. Л. Кропивницкого. И другое — это Некрасов и Сатуновский. Сапгир говорил о себе как об ученике Евгения Леонидовича. В дневнике Холина 1966 года — тоже не одно свидетельство о том же, что они — его прямая ветвь. С другой стороны, помним мы и личные высказывания Некрасова — он писал, что Евгения Кропивницкого своим учителем не считает. При этом сказать, что он совсем оторвался от влияния на него „Лианозовской группы” и, в частности, Кропивницкого, нельзя. Некрасов говорил, что он испытывал небольшое и кратковременное влияние на себя Кропивницкого и Сапгира. В самиздатском сборнике 1960 года есть стихи Некрасова, посвященные Сапгиру, которые впоследствии он никуда не включал. Очень возможно, это и были стихи того периода влияния Сапгира на Некрасова. Но он быстро исчерпался. Интересно еще то, что Всеволод Николаевич говорил, — своим учителем он мог бы назвать Николая Глазкова. <...> Да, вот еще хочу сказать, что направления — направлениями, а взаимное признание и уважение друг к другу было очевидным. Помню, с каким пиететом Холин отзывался о Сатуновском. Помню, как Некрасов в Литинституте на конференции о постмодернизме в 1990 году, где Холин читал свои стихи, из последних рядов закричал: „Спасибо тебе!”».
Сложносочиненное великолепие. Всегда интереснее работать, испытывая сопротивление материала. Беседу вела Анастасия Ермакова. — «Литературная газета», 2022, № 43, 26 октября.
Говорит Алексей Пурин: «В пику Е. Евтушенко скажу, что поэт в России не „больше, чем поэт” (больше, важнее подлинного поэта ничего и никто быть просто не может; что или кто может быть больше Пушкина?!), а всегда (где бы он ни жил) „петербургский поэт”. Если, разумеется, он работает в конвенциональной, традиционной поэзии, а не пишет русские хокку (каковых не бывает, этому жанру нужны иероглифы) или верлибры („свободные стихи”, которых тоже существовать в природе не может, как белой вороны и прочих оксюморонов). Почему „петербургский”? Да просто потому, что сама эта поэзия была рождена ломоносовской одой на взятие Хотина (1739), сочинением „петербургским”, дворцово-парадным, к государыне Анне Иоанновне обращенным (хотя Ломоносов и находился тогда на „стажировке” в Германии). До того на русском языке писались совершенно другие стихи — силлабические: „Дивный первосвященник, которому сила / Высшей мудрости свои тайны все открыла...” (Антиох Кантемир). Ни спеть, ни сыну малолетнему перед сном почитать!»
«Например, у Блока все мы отчетливо помним первую книгу — „Стихи о Прекрасной Даме”, а ведь он выпустил еще четыре полноценные „книги стихов”. Но мы представляем его прежде всего в качестве создателя поэтического трехтомника, лирического дневника. И наоборот, вообразить, например, собрание стихов Ходасевича без расположения стихов по прижизненным сборникам почти невозможно».
«Писатель не может не быть патриотом, поскольку, как говорил Бродский, он — орудие языка, плоть от плоти его. Но надо все-таки и слово „патриотизм” понимать верно — скажем так: по-офицерски (а не по-фельдфебельски)».
Андрей Тавров. Апология бессвязности, или О возрождении словесности. — «ДЕГУСТА.РU» (Независимый критико-литературный проект), № 14, ноябрь 2022 <https://degysta.ru>.
«Культурный взрыв случается, когда наступает эпоха обновления сознания, причем выбор стоит не между новой и тонкой с одной стороны или еще более новой и тонкой формой высказывания с другой, а между жизнью и смертью. Человеку, тонущему в океане, надо докричаться до проходящего мимо лайнера, не заботясь о том, насколько благозвучен или необычен его крик».
Людмила Турандина. Заметки разных лет (1957—1998). — «Звезда», Санкт-Петербург, 2022, № 10.
«Август, сентябрь 1964
Марсель Марсо. Ажиотаж. Милиция. Драка из-за программок. Детский Марсо, обаятельный Марсо, глубокий Марсо. Клетка. Контрасты. Антракт. Все БДТ. Разговор с Куни. Его домашний телефон. Бип. Маски. Дружный зал. Прохладный сырой вечер.
16 октября
Хрущев подал в отставку. Наш зав. просил посмотреть, нет ли в книге Кирдана упоминания о Хрущеве: „Черт знает что делается, я, кажется, уже привык ко всему, но…” Говорят, что Косыгин сидел с <19>37-го по <19>46 год. Маленькие сады завалены листьями. Одиноко сидят грустные старушки. Мелкий скромный тихий дождь. Шумят машины. Какова будет новая власть?
Нет повести печальнее на свете, чем повесть о центральном комитете. Будем жить по-брежнему.
Январь 1965
„Три сестры” в БДТ. Сплошные сопли. На сцене такая скука, деваться некуда. Принимали на ура. Теперь, что бы Товстоногов ни поставил, все будет принято на ура. Мнение публики складывается под деспотической властью авторитета».
Философу Григорию Сковороде исполняется 300 лет. Беседу вела Елена Яковлева. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2022, № 273, 2 декабря.
Говорит и. о. декана философского факультета МГУ Алексей Козырев: «Да, первый раз „русским Сократом” Сковороду в 19 веке назвал историк и краевед, ректор Харьковского университета Дмитрий Багалей. Что подвигает назвать его русским Сократом? Сковорода, наверное, первый русский философ, чья жизнь была интереснее его творчества. И поскольку он в какой-то мере родоначальник русской философии, то это задает нам представление о том, что такое русский философ. Это человек, который свою жизнь создает как философское произведение».
«Он первый русский символист. По его учению, помимо обитательного мира, где все мы живем, есть маленький мир, или мирик, человека (то есть макрокосм и микрокосм, если говорить на языке античности) и есть мир символический. Это Библия. Населенная в том числе и странными существами, как говорит Сковорода, „возики вечности везущими”. Он считал, что Библию нельзя читать буквально, ее надо читать символически или аллегорически. И люди Серебряного века, находящегося под влиянием Бодлера и французского символизма, создавшие в России утонченную культуру символизма в поэзии Блока, Белого, Брюсова, сразу обнаружили в Сковороде союзника. Не случайно герой Андрея Белого Николай Аблеухов в финале романа „Петербург” уединяется, посещает церковь и читает философа Сковороду».
Константин Фрумкин. Несколько мыслей о творчестве Тургенева. — «Топос», 2022, 15 ноября <http://www.topos.ru>.
«Три составляющих — любовь, политика и портретирование эксцентриков — в романе „Дым”, по общему мнению, самом неудачном из крупных произведений Тургенева, оказываются просто тремя практически не связанными друг с другом частями. Сначала мы видим карикатуру на русскую политическую эмиграцию, которая занята, в основном, тем что обвиняет друг друга в „работе на КГБ” (в смысле — на Третье отделение), затем мы видим встречу главного героя с неким скептиком Потугиным, мягким вариантом Базарова, вторая часть романа заполнена его рассуждениями о том, что в России все плохо и ничего нет, и, наконец, третья часть оказывается историей любовного треугольника, повторяющая сюжет „Вешних вод”. Тургенев так упорно работает с этими не стыкующимися компонентами, что, кажется, он считает эту нестыковку „не багом, а фичей”, чем-то непреодолимым и необходимым».
Константин Шакарян. «Разрезаны бессмертные страницы». Мир ранних стихов Николая Тихонова. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2022, № 12.
«Николай Семенович Тихонов (1896 — 1979) рос при царе, встретил юность на Первой мировой, закалялся на Гражданской и Финской войнах, находился в блокадном Ленинграде, став наряду с Ольгой Берггольц его голосом и летописцем, — и все это на пути к постаменту классика советской литературы. На этом тряском пути тихоновский талант пережил небывалый расцвет и невиданный же упадок. Причем перемены были в буквальном смысле „налицо”: если посмотреть на фотографии Тихонова 1920 — 1930-х годов, а затем перевести взгляд на фотопортреты последующих десятилетий, невозможно не заметить перемены во внешности: перед нами словно два разных человека. Такими же разными были стихи этих непохожих друг на друга Тихоновых: „праздничного, веселого, бесноватого” поэта, возросшего яростным цветком на камнях войн и революций, и степенного лауреата Сталинских и Ленинской премий. А был еще и другой Тихонов (1924 — 1940), ставший как бы мостом между этими далеко отстоящими друг от друга берегами».
«Посмертная судьба автора „Орды” и „Браги” как нельзя лучше иллюстрирует безнадежность попыток объективного прочтения поэта без доверия к нему, к его облику, а значит, и к его стихам. Причины отсутствия этого доверия нужно искать не столько в личности и поэзии самого Тихонова, сколько в общей тенденции установившегося за последние десятилетия отношения к поэтам его времени и склада (беру оба понятия максимально широко) — тенденции, которая лишь сейчас, с появлением новых читательских поколений, начинает понемногу сдавать свои позиции. Процесс этот неизбежен, и сегодня важно возвращать читателю значительные явления той эпохи — как когда-то было важно утвердить на руинах советской иерархии огромный массив „возвращенной литературы”, долгие годы находившейся в немилости».
Ганна Шевченко. С видом на Страстной. Из цикла «Читальный зал». — «Дружба народов», 2022, № 10 <https://magazines.gorky.media/druzhba>.
«Посетительница внимательно изучает объявление о переходе на единый читательский билет:
— Нужно убрать запятую! Нужно срочно убрать запятую, „в связи с этим” не обосабливается! Вот! — переводит взгляд с объявления на фотовыставку „Лица современной литературы”, — что будет, если Дмитрий Петрович увидит?
— Какой Дмитрий Петрович? — спрашиваю.
Она движется в сторону фотовыставки с рукой, нацеленной, как ружье, к верхней фотографии:
— Бак! Дмитрий Петрович Бак! Он же филолог! Что будет, если он придет и прочитает это объявление с лишней запятой?!
— Действительно, — отвечаю я и замазываю белым корректором лишнюю запятую».
«— О! Библиотека! — восклицает девушка и селфится на фоне читального зала.
— О! Книги! — Девушка селфится на фоне шкафа с энциклопедиями.
— О! Чехов! — Селфится на фоне бюста.
Осмотревшись, уходит в кафе, и через минуту оттуда доносится:
— О! Столик!
— О! Диванчик!
— О! Кофе!»
Составитель Андрей Василевский