Хлебников: встречи в Судаке в 1908 году

Встречи начинающего поэта Виктора Хлебникова (еще не Велимира) в Судаке в июле-августе 1908 года с мэтром символизма Вяч. Ивановым во многом определили его дальнейшую судьбу — здесь он принял окончательное решение переехать в Петербург. Однако никаких непосредственных свидетельств об этих встречах не сохранилось, кроме одного зашифрованного упоминания в стихотворении «Крымское» (1908)^[1], а также загадочного «судакского» рисунка Хлебникова в «черной» тетради, хранящейся в его фонде в РГАЛИ^[2].

В конце апреля 1908 года Хлебников приехал в Судак из Казани (вместе с матерью, братом Александром и младшей сестрой Верой), чтобы поправить здоровье. Они поселились в домике на берегу моря, недалеко от Алчака. Между тем настоящая причина этой поездки в Крым, вне сомнения, была другая — Хлебников планировал в Судаке лично познакомиться с мэтром символизма Вяч. Ивановым, который также собирался летом приехать в Крым.

В автобиографической заметке (1914) Хлебников кратко написал об этом лете: «Переплыл залив Судака (3 версты)»^[3] (ср. в стихотворении в прозе «Это было старое озеро...»). Это был один из его геракловых подвигов. О пребывании в Крыму вспоминала мать поэта Е. Н. Хлебникова: «В <190>8-м г. здоровье его не поправилось, он все порывался куда-нибудь уехать, и мы отправились втроем в Крым ранней весной. Поселились на берегу моря в Судаке. В<итя> ходил осматривать Генуэз<ские> развалины, отыскивал скорпионов и совершал дальние прогулки по окрестностям. <…> В Крыму он много плавал и так далеко уплывал в море, что со спасательной станции за ним посылали лодку с матросами, его привозили силою, окоченевшего, мы его отогревали, убеждали, но при первой возможности он опять уплывал»^[4].

Однако мать поэта почему-то ничего не вспомнила о встречах сына с поэтом Вяч. Ивановым, кумиром Виктора, хотя он, несомненно, рассказывал дома о своих первых беседах с мэтром, и это было едва ли не главной целью его поездки в Судак. Трудно понять, чем вызвано такое «умолчание».

Александр, младший брат поэта, в письмах к отцу в Казань, написанных в Судаке в 1908 году, рассказал ему о той непростой ситуации, в которой оказалась семья Хлебниковых в Крыму, — Владимир Алексеевич не мог оказать им никакой материальной помощи, так как в это время вышел в отставку и искал новую службу. В неизданном письме от мая этого года Александр не без иронии сообщал отцу о «советах» Виктора, как следует жить в «новых» условиях: «Мой брат (старший) просит передать, что он считает, что при такой системе распределения средств, при которой протекло время, здоровье не будет восстановлен<о>, а положение не будет изменено к лучшему. Все средства тратятся на квартиру и пищу, почему не остается средств на стирку, и мы ходим грязные, в черных смятых и городских руба<ха>х среди опрятно<го> и очень следящего за чистотой костюмов курортного общества. <…> Он просит передать, что попытки придать нашему житию — б<ыть может>, более культурн<ый> облик также приносят ему много мучений. Если Мамаша не видит почему-нибудь несколько дней книги из библиотеки, то она начинает осыпать упреками, требованиями показать квитанцию залога, не стесняясь выражения<ми>, называя жульничеством, мошенничеством, подозревая, должно быть, что залог взят <нрзб.>. <…> Мой брат просит передать, что я, Шура, выгляжу гораздо хуже, чем каким [я] приехал сюда. Причину этому он видит в мрачном настроении, оторванности от общества, от которо<го> его отражает неопрятный <об>лик, угрюмый болезненный вид. Его <город>ской костюм: студенческая фуражка, <смя>тая грязная рубашка, студенч<ес>кие <брюки?>, белые носки, низкие татарские туфли, <выглядит?> <непр>иятно на общей белизне нарядов. <Эти>м исчерпывается то, что просил <ме>ня передать мой ст<арший> брат»^[5].

В следующем письме, которое следует отнести к июню, Александр продолжал описывать их жизнь в Судаке: «…я совершенно не представляю, что можно писать о нашем житье — мелочи писать долго и скучно, общее же впечатление передавать рискованно — придется пророчить, так как никаких положительных результатов от нашей жизни в Судаке еще нет. <…> Витя очень занят комильфотностью и барышнями, но это… <окончание письма не сохранилось>»^[6].

К сожалению, ничего не пишет о визитах Хлебникова к Вяч. Иванову и одна из сестер Герцык — Евгения Казимировна в своих воспоминаниях, рассказывая о пребывании мэтра в их судакском доме: «Лето <1>908-го года Вячеслав Иванов провел у нас в Судаке. Постепенно приезжали все члены его семьи — девочки, радостно вырвавшиеся из непривычной им, замурованной жизни Петербурга, сбросив башмаки, босиком бегали по винограднику, копались в огороде. Всегда хлопотливая Замят<н>ина, преданный друг семьи.  И Минцлова. Последним приехал он. Комната с балконом — мезонин нашего старого дома — там поместили мы его. Опять астрологом на башне, куда вела витая лесенка. Вяч. Иванов никогда не бывал в Крыму, все волновало его здесь отголоском Италии, томило печальным напоминанием: кипарисы под его балконом, доносимые ветерком южные запахи. Но идти по этой новой и не новой ему земле у него не было охоты. <…> С трудом удавалось нам и девочкам зазвать его к морю или знойным утром в виноградник, а куда-нибудь дальше в горы — уж никак не пешком, а только на старенькой тряской нашей линейке»^[7].

Тогда же в Судаке на пляже Хлебников познакомился с молодым художником Борисом Григорьевым, студентом Высшего художественного училища при Академии художеств, и его женой Елизаветой. Они сблизились и подружились, а Григорьев вскоре стал первым портретистом поэта — он нарисовал пять его портретов и один вербальный — в своем романе «Юные лучи» (1912)^[8].

Художник и поэт были творчески близко связаны и, несомненно, оказали воздействие друг на друга. Они переписывались, недавно было обнаружено и опубликовано одно письмо Григорьева к Хлебникову (1911), подтверждающее, что они были не только дружны, но и в большинстве случаев оказались единомышленниками. Они одно время вместе собирались поехать в Черногорию (1909), но поездка не состоялась. Впоследствии Хлебников написал рассказ «Закаленное сердце (Из черногорской жизни)» (1913), хотя он так и не побывал в этой маленькой и мужественной стране^[9].

Сохранились воспоминания Григорьева о Хлебникове и о других футуристах, которые были написаны в 1930-х годах и которые мне удалось разыскать и опубликовать. В них он описал встречи с поэтом в 1908 году в Судаке и неудачный поход пешком в Коктебель к Максимилиану Волошину (хозяин Дома поэта находился в это время за границей), но это тема отдельного исследования^[10].

О первой встрече с Хлебниковым художник вспоминал: «К весне меня потянуло в Крым. Денег не было. <…> Горячий крымский песок. Несколько турецких баркасов, турецкая кофейня, турок Гамшери, ловивший огромных камбал. Появился вдруг Веллимир (так! — А. П.) Хлебников. Он лежал на песке. На белом листе бумаги, его детским почерком уже начиналась поэма: „Турки, окурки”. Почти немой, этот человек меня сразу поразил»^[11]. Это были заготовки к его известному раннему стихотворению «Крымское».

О взаимоотношениях поэта и художника я подробнее расскажу в следующей главе, а сейчас хочу вернуться к встречам Хлебникова с мэтром символизма Вяч. Ивановым, которые сыграли в жизни поэта значительную роль.

Видимо, Хлебников был одним из тех немногих, кто посещал Вяч. Иванова в его судакском уединении, но свидетельств об этом не сохранилось.

О чем же беседовали Хлебников и Вяч. Иванов при первом знакомстве?^[12] Сложно реконструировать сюжеты и темы их бесед, но, вне сомнения, были три темы, о которых учитель и ученик могли говорить во время этих встреч: первая тема — об идее «всеславянского языка», вторая — о словотворчестве и, наконец, третья — о его стихах, посланных молодым поэтом еще из Казани в письме от 31 марта 1908 года к Вяч. Иванову. В этом письме Хлебников послал мэтру четырнадцать «славянских» стихотворений, в которых он пытался реализовать эти темы на практике: «Читая эти стихи, я помнил о „всеславянском языке”, побеги которого должны прорасти толщи современного русского. Вот почему именно ваше мнение о этих стихах мне дорого и важно и именно к вам я решаюсь обратиться»^[13].

Ответное письмо Вяч. Иванова к молодому поэту не сохранилось, но можно предположить, что отзыв так или иначе был положительным. Кроме того, Вяч. Иванов мог также упомянуть в этом письме, что он летом планирует отдохнуть в Судаке. Несомненно, это сообщение, надо полагать, и сподвигло молодого поэта на «авантюру», и он уговорил мать поехать на лечение в Судак.

В упомянутом выше сопроводительном письме Хлебникова к мэтру, которое сохранилось в его архиве, молодой поэт затрагивал тему, о которой писал Вяч. Иванов в статье «О веселом ремесле и умном веселии», опубликованной год назад в «Золотом руне». Слова Хлебникова из письма восходят к пассажу из статьи Вяч. Иванова: «Через толщу современной речи язык поэзии — наш язык — должен прорасти и уже прорастает из подпочвенных корней народного слова, чтобы загудеть голосистым лесом всеславянского слова»^[14].

Об этой идее Хлебников писал также в своей первой программной статье «Курган Святогора» (1908), развивая основные положения статьи Вяч. Иванова: «…славянские языки, и о сплющенном во одно, единый, общий круг, круге-вихре — общеславянском слове…»^[15] Не исключено, что поэты касались этой темы во время первых встреч в Судаке.

И хотя нет никаких прямых свидетельств об их беседах в Судаке, но атмосферу и тональность начавшегося внутреннего литературного диалога можно представить и реконструировать по текстам, которыми обменялись учитель и ученик в 1908 — 1909-м годах и в последующее время.

Диалог между поэтами начался не со стихотворения Вяч. Иванова «Подстерегателю», посвященном Хлебникову (1909), как считают некоторые исследователи (А. Б. Шишкин, Е. Р. Арензон), а со стихотворения студента Хлебникова «Крымское», в котором есть строки, обращенные к мэтру, и которое было написано годом раньше.

Сохранилось три редакции стихотворения «Крымское»: первоначальная, которую он начал писать еще в тетради в Судаке, промежуточная, которую он закончил в Петербурге или в Киеве, куда он уехал на рождественские каникулы, и окончательная, которую он перебелил, когда готовил ее для публикации во втором «Садке судей» (1913). Приведу промежуточную редакцию стихотворения «Крымское», которую он отправил или передал Вяч. Иванову в Петербурге в конце мая 1909 года.

 

Турки

Вырея блестящего и щеголя всегда — окурки

Валяются на берегу.

Берегу

Своих рыбок

В ладонях

Сослоненных.

Своих улыбок

Не могут сдержать белокурые

Турки.

Иногда балагурят.

Я тоже роняю окурок…

Море в этом заливе совсем засыпает.

Засыпают

Рыбаки в море невод.

Небо

Слева… в женщине

Вы найдете тень синей?

Рыбаки не умеют:

Наклонясь, сети сеют^[16].

 

Этот текст не сразу поддается правильному прочтению. Само название стихотворения Хлебникова «Крымское» — субстантивированное прилагательное, возникшее, вероятно, из усеченного квазитопонима «Крымское море» или словосочетания «Крымское лето» или «Крымское послание» (ср. аналогичное заглавие стихотворения, написанного в то же время — «Скифское»). Текст построен на игре слов — на омонимах, оксюморонах и диалектизмах и с использованием слов из украинского, детского и «птичьего» языков и сопровожден небольшим автокомментарием. В этом тексте автор описывает сценки на берегу Судакского залива, в которых участвуют турки («белокурые!»), рыбаки, рабочий, барышни, мамаша, мальчонка и боги с переключением в другие времена. Главная тема «Крымского» — любовь, возникающая также в последней строфе стихотворения Вяч. Иванова «Подстерегателю», а в финале хлебниковского текста появляется неожиданный пуант с мотивом учителя: «И, кроме того, ставит ли вам учитель двойки?» <…> «И любите ли вы высунуть язык?» Это — романтическая игра во флирт и риторические вопросы, на которые не требуются ответов.

Не сразу удается расшифровать инициалы во второй части текста, и понять, кому они адресованы. Строки из этого стихотворения:

 

Я черчу В. и Д.

Чьи? Не мои.

Мои: В. и И.,

 

но они как бы исключают любовь к женщине и адресованы мужчине. Эти строки, вероятно, восходят к пушкинскому четверостишию:

 

За Netty сердцем я летаю

В Твери, в Москве —

И R. и О. позабываю

Для N. и W.^[17]

 

Инициалы В. Д., по-видимому, принадлежат казанской знакомой поэта Варваре Ивановне Дамперовой (1887 — 1942), которая была сестрой его соученика по университету Д. И. Дамперова и в которую он был влюблен. К ней, вероятно, обращено стихотворение Хлебникова «Ирония встреч». Она оставила небольшие воспоминания о поэте: «В университете работал довольно усердно, но уже в то время увлекался литературой: ходил с номерами журнала „Весы”; очень любил Сологуба и любил цитировать его стихи. Сам писал он уже в это время, но скрывал это — от той же застенчивости»^[18].

Сложнее обстоит вопрос, связанный с инициалами В. И. У биографов Хлебникова существуют две версии, кто скрывается под этими инициалами. Одни считают, что здесь идет речь о Вяч. Иванове, а другие — о его падчерице Вере Константиновне Шварсалон-Ивановой (1889 — 1920), которая стала впоследствии третьей женой мэтра. Между тем со всей определенностью можно сейчас сказать, что под этими инициалами несомненно имеется в виду только Вяч. Иванов, а весь контекст обращен к членам его семьи. Мэтр прочел эти инициалы именно как обращение к себе и как приглашение к диалогу. Хлебников, вероятно, послал ему свое стихотворение из Киева весной 1909 года, где он провел несколько месяцев, или вручил его мэтру сразу после возвращения в Петербург при первых встречах — в конце мая или в начале июня этого года. Вяч. Иванов, конечно же, принял приглашение и «ответил» молодому поэту стихотворением «Подстерегателю», которое он написал через несколько дней (3 июня 1909). В нем он, как выясняется, варьирует темы, образы и мотивы из стихотворения Хлебникова «Крымское». С него начинается диалог между перед поэтами, и это необходимо подчеркнуть.

Приведу полностью текст стихотворения Вяч. Иванова «Подстерегателю», которое «обратным» светом отражает их взаимоотношения, зародившиеся в Судаке:

 

Нет, скромный мой подстерегатель,

Лазутчик милый! я не бес,

Не искуситель, — испытатель,

Оселок, циркуль, лот, отвес.

 

Измерить верно, взвесить право

Хочу сердца — и в вязкий взор

Я погружаю взор, лукаво

Стеля, как невод, разговор.

 

И, совопросник, соглядатай,

Ловец, промысливший улов,

Чрез миг — я целиной богатой,

Оратай, провожу волов:

 

Дабы в душе чужой, как в нови,

Живую врезав борозду,

Из ясных звезд моей любови

Посеять семенем — звезду^[19].

 

Вяч. Иванов в своем «ответе» развивал образы и темы, предложенные молодым поэтом-«совопросником» в «Крымском». Например, образ невода-сетей, а также мотив ловца из этого стихотворения возникают во второй и третьей строфах стихотворения «Подстерегателю». Сквозная тема «сеятеля» из «Крымского» превращается в евангельскую притчу о сеятеле в финале текста Вяч. Иванова. А тема сердечной привязанности, заявленная Хлебниковым в окончательной редакции (ср. подзаголовок в промежуточной редакции стихотворения — «Записи сердца»), трансформируется в тему завоевателя сердец в «ответном» стихотворении мэтра.

Как высняется, Вяч. Иванов не только охотно принял предложение Хлебникова о диалоге, но и с характерной для него иронией предельно точно сформировал все параметры зарождающихся отношений с молодым поэтом, которые начались в Судаке (1908) и продолжались на «башне» в Петербурге (1909 — 1910), но это тема отдельного исследования…

Хлебников, получив от Вяч. Иванова посвященное ему стихотворение «Подстерегателю», продолжил диалог и через несколько дней написал «ответное» стихотворение в прозе „Зверинец”, которое посвятил своему учителю и отправил в письме от 10 июня 1909 года^[20]. Он опубликовал «Зверинец» с посвящением Вяч. Иванову в боевом футуристическом сборнике «Садок судей» (апрель 1910 года). Примечательно, что Хлебников оставил это посвящение после разрыва с его кружком, а Вяч. Иванов напечатал стихотворение «Подстерегателю» в сборнике «Cor Ardens» (1912)^[21]. Этот поэтический диалог первоначально имел следующий ряд:

Крымское — Подстерегателю — Зверинец.

Здесь также необходимо остановиться на схематическом рисунке, сделанном Хлебниковым в «черной» тетради, посвященной Судаку, так как у него есть своя «история». Этот рисунок упоминает А. Шишкин в статье «Велимир Хлебников на „башне” Вяч. Иванова»^[22]. В ней он указывает на источник — дневник Я. Черняка (1923), отрывки из которого были опубликованы в 1994 году^[23].

Автор дневника подробно описал рисунок Хлебникова, который он увидел в руках художницы Н. О. Коган, близкой тогда к душеприказчику поэта П. В. Митуричу, — видимо, эта тетрадь временно находилась у нее в руках.  В записи от 16 ноября 1923 года он отметил: «…пейзаж, едва можно разобрать, гора, человечек сидящий (?! — А. П.) и рядом с ним, но отдельно посох, несоразмерно большой. Внизу надпись „Вячеслав Иванов”. Городецкий сразу разобрал (я не мог), в чем дело»^[24].

Как интерпретировал этот рисунок Сергей Городецкий, который встречал Хлебникова еще в 1909 году на «башне», нам неизвестно — Черняк не сообщил. Анализируя запись Черняка, Шишкин в своей статье допустил ряд неточностей, которые требуют комментариев. Он ошибочно утверждает, что «рисунок изображает (? — А. П.) Иванова» и что рисунок «в настоящее время утраченный»^[25].

Однако это не так. Рисунок сохранился — его даже не нужно было искать — он находится в «черной» тетради в фонде Хлебникова в РГАЛИ^[26]. Некоторое время назад я его опубликовал^[27]. Прежде всего нужно отметить, что это не рисунок, а набросок к нему, но главное другое — в композиции нет самого Вяч. Иванова, там изображены атрибуты мэтра: одежда (брюки), лежащая на берегу, гора и трость, которая, как удалось выяснить, принадлежала другому «судакцу» — Д. Е. Жуковскому (см. сохранившуюся фотографию у стены Генуэзской крепости, на которой засняты почти все обитатели судакского дома того времени в нашей публикации в «Антикварном мире»). Эти артефакты уточняют время создания рисунка — июль-август 1908 года. Они сопровождены надписями, сделанными рукой автора: «Алчак», «Судак» и «Вяч. Иванов». Здесь возможны два варианта «прочтения» рисунка: первый, реалистический — мэтр действительно ушел плавать в море, поэтому он на рисунке отсутствует; второй — Хлебников здесь использовал метафорический прием, в композиции «присутствуют» вещи, намекающие на «главного героя», который сам отсутствует, а надпись «Вяч. Иванов» свидетельствует о том, что они принадлежат ему. Ю. М. Лотман называл такой поэтический прием с отсутствием в текстах главного «героя» или главного элемента «минус-приемом». Через много лет, в 1921 году, Хлебников нарисовал профильный портрет своего учителя, когда тот приезжал из Баку в Персию (в Решт) с лекцией, где тогда находился глава футуристов-будетлян. Этот портрет Вяч. Иванова сохранился в бумагах поэта.

Между тем почти все тексты молодого поэта, написанные в Судаке, и несколько текстов, созданных в первые два года учебы в Петербургском университете до встречи Хлебникова с Д. Бурлюком — в феврале 1910 года, в определенной мере связаны с мэтром и испытали воздействие его поэтики. Перед исследователями стоит задача собрать воедино все свидетельства и документы, а также проанализировать тексты, написанные в это время, начиная с лета 1908 года, и нарисовать общую картину взаимоотношений учителя и ученика.

В повести с условным названием «Ка^[2]» (1916) Хлебников нарисовал словесный портрет своего учителя, связывая его с античным мифом: «Забавно встретить лицо седого немецкого ученого, которого вы помните с золотистыми волосами, окруженными полувенком. Мои пылкие годы. Когда он не был убелен, он мне напоминал Львиное Сердце, уверенными движениями он возьмет вашу руку и прочтет неясное пророчество и после взглянет внимательно и поправит два стеклышка. В те дни я тщетно искал Ариадну и Миноса, собираясь проиграть в ХХ столетии один рассказ греков. Это были последние дни моей юности, трепетавшей крылами, чтобы отлететь и вспорхнуть. Но их не было; наконец, пришло время, когда я почувствовал, что не смогу проиграть их. Это меня огорчило. Я понял, что дружба, знакомство есть ток между различным числом сил, уравнивающий их»^[28].

Несомненно, под влиянием первых встреч и бесед с Вяч. Ивановым в Судаке в 1908 году, связанных с поиском изначального мифа, у Хлебникова возникла идея создания утопического общества, в котором разыгрывались бы античные мифы. В его рабочей тетради, относящейся к «судакскому» периоду, сохранилась примечательная запись: «Зеленое коло. Общество украшения Крыма мифом»^[29]. Здесь одно из заглавий ранних стихотворений Хлебникова «Зеленое коло» — отклик на стихотворение Вяч. Иванова «Вечеровое коло».

К мифу об Ариадне и Тезею Хлебников неоднократно возвращался.  В стихотворении «Печальная новость. 8 апр<еля> 1916» он писал о своем «даре» провидца:

 

С ним я распутаю нить человечества,

Не проигравшего глупо

Вещих эллинов грез,

Хотя мы летаем^[30].

 

В позднем программном стихотворении «Одинокий лицедей» (1921) он также реализует этот греческий миф:

 

Я, моток волшебницы разматывая,

Как сонный труп, влачился по пустыне…

<…>

И с ужасом

Я понял, что я никем не видим,

Что нужно сеять очи,

Что должен сеятель очей идти!^[31]

 

Нить Ариадны привела Хлебникова в Петербург, где он вскоре познакомился не только с кружком Вяч. Иванова, но и с участниками «Академии стиха», членом которой он стал, и с кругом поэтов и художников, связанных с журналом «Аполлон», а также с членами Пушкинского семинара профессора С. А. Венгерова при Петербургском университете. Своим отношениям с членами кружка Вяч. Иванова Хлебников посвятил несколько текстов, но они были напечатаны уже после смерти поэта.

Примечательно, что позднее — в футуристический период — Хлебников продолжал толковать миф о Минотавре и Тесее как о будущем футуризма или в его терминологии — будетлянства. Об этом он написал в одном из тезисов в лекции «Чугунные крылья» (Царицын, 25 мая 1916 год): «Будущее футуризма как миф Тезея и Минотавра»^[32].

Трудно со всей определенностью сказать, к какому периоду относится процитированная выше формула Хлебникова «мои пылкие годы» — то ли к первым встречам с Вяч. Ивановым в Судаке летом 1908 года (с 1 июля по середину сентября), то ли к петербургским встречам, когда он восстановил общение с мэтром и стал посещать его «башню» на Таврической, д. 25 и собрания «Академии стиха» в редакции журнала «Аполлон» (с мая 1909 по февраль 1910 года). В Петербурге он сделал свои первые «литературные шаги» и продолжал некоторое время заниматься в университете. Здесь он дебютировал в газете «Вечер» (16 октября 1908 года), напечатав в ней без подписи «воззвание к славянам», и одновременно в журнале для молодых «Весна» опубликовал стихотворение в прозе «Искушение грешника» (1908, № 9). Здесь он завел новые литературные знакомства (В. Каменский, П. Карпов, Н. Гумилев, М. Кузмин, С. Ауслендер, А. Н. Толстой, И. фон Гюнтер и др.).

В письме от 31 мая 1909 г. он сообщал отцу: «Я виделся с В. Ивановым. Он весьма сочувственно отнесся к моим начинаниям»^[33].

20 сентября М. А. Кузмин записал в дневнике: «Приехал Хлебников ко мне, но Вяч<еслав> взял его к себе, приплелся и я туда. Читал свои вещи гениально-сумасшедшие»^[34]. Через два месяца, 13 ноября, он снова писал отцу: «Я член „Академии стиха”, очень поглупел, два раза читал свои стихи на вечерах»^[35]. Эта самоирония поэта говорила о том, что он был доволен своими публичными выступлениями.

И хотя в процитированном выше мемуарном фрагменте из рассказа Хлебникова имеется словосочетание с точной временной привязкой — «последние дни моей юности», формулу «мои пылкие годы» следует все же понимать широко — она, надо думать, охватывает краткий «судакский» или «крымский» период, а также петербургский «башенный» период (апрель-май 1909 года) до времени, когда Хлебников познакомился с Давидом Бурлюком — февраль 1910 года.

В формуле «пылкие годы» имеется интертекстуальная отсылка, которая свидетельствует о том, что после разрыва с кружком Вяч. Иванова и с «Академией стиха» Хлебников при всем своем максимализме не отрекся от учителя и оставил посвящение ему на стихотворении в прозе «Зверинец», напечатанном в первом футуристическом сборнике «Садок судей» (апрель 1910 года). В этой формуле прямая отсылка к эпитету «Ardens» в названии сборника Вяч. Иванова «Cor Ardens», то есть «Пылающее сердце» (1911, 1912, 1 и 2 кн.), который в переводе с латинского языка означает «пылкий» или «пылающий», а также подтверждается тем фактом, что Вяч. Иванов включил в этот сборник стихотворение, посвященное Хлебникову, — «Подстерегателю».

К сожалению, никаких других сведений о встречах Хлебникова с Вяч. Ивановым в Судаке обнаружить не удалось. Молодой поэт создал в этот краткий период небольшой цикл произведений, который можно назвать «судакским» циклом, — среди них и стихотворение «Крымское», написанное свободным стихом, а также небольшую пьесу «Таинство дальних», написанную под воздействием поэтики Вяч. Иванова, стихотворение «Скифское», поэму «Алчак» и еще несколько других текстов.

Несмотря на заявление младшего брата поэта Александра (см. выше во втором его письме к отцу), что «никаких положительных результатов от нашей жизни в Судаке еще нет», именно тогда, летом 1908 года, там зародились литературные отношения между мэтром символизма и начинающим поэтом, которые продолжались всю его короткую жизнь.

В начале сентября 1908 года Хлебников выехал из Судака через Москву в Петербург, а 18 сентября он был зачислен на третий курс естественного отделения физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета. Это было началом новой жизни.