Неподъемные истины

Алексей Сальников. Оккульттрегер. Роман. М., АСТ (Редакция Елены Шубиной),  2022, 411 стр.

В одном из сетевых откликов на новый роман Алексея Сальникова «Оккульттрегер» было сказано, что перед нами «фантасмагория» со смешением «высокого и низкого, земного и потустороннего». Да, очень похоже. И думаю, такое прочтение этого романа может оказаться не самым неудачным. Однако, на мой взгляд, для жанра «Оккульттрегера» больше подошло бы другое, полузабытое в нашей критике определение — «философский роман». Я вполне сознаю сегодняшнюю безразмерность этого термина, когда в списки авторов «философских романов» литературоведы ставят и Гессе, и Стругацких, и Толстого, и Кафку, и Пастернака, и Фаулза, да и просто тех, кто пишет про «умное». Поэтому должен уточнить, что определение «философский роман» использую в том его значении, в каком оно употреблялось по отношению, скажем, к романам Голдинга «Повелитель мух» и «Шпиль», к «Постороннему» Камю, «Солярису» Лема и некоторым другим. То есть к романам, структура которых, образные ряды, стилистика изначально определялись попыткой осмыслить некую поставленную автором перед собой философскую проблему. Ну а что касается фантасмагоричности повествования, к которой очень близка здесь проза Сальникова, то да, у этого романа действительно есть опасность затеряться в нынешнем потоке отечественной фантасмагоричной прозы. Но дело в том, что фантасмагоричность стилистики у нас чаще всего используется как прием остранения обыденного, как некая стилистическая приправа. И только. Плюс нынешние литературные приличия: редко кто сейчас из «умных писателей» позволит себе текст без отсылки к какой-нибудь философеме или на худой конец мифологеме. У Сальникова же фантасмагоричность повествования представляет собой отнюдь не интеллектуальный декор, плотность его фантасмагории другая принципиально.

Начну с названия. Предложенное автором слово «оккульттрегер» может быть прочитано как производное от слов «культуртрегер» (организатор и хранитель культуры, и отнюдь не только художественной) и «оккультный». Роман представляет собой повествование о земной жизни демонов (чертей, бесов), ангелов (херувимов) и оккульттрегеров. При всей изначальной сложности их взаимоотношений на земле они живут дружно, помогая, а иногда и просто спасая друг друга. Самой сложной здесь оказывается деятельность оккульттрегеров. Они имеют дело с метафизикой земной жизни. Задача оккульттрегеров регулировать ее энергетику, в частности, бороться с так называемой мутью. «Муть» — это сгустки метафизической энергии, способные материализоваться и добром, и в разрушительным злом. И здесь необходимо вмешательство оккульттрегеров, способных вступать в контакт с «мутью» и «переосмыслять» ее, то есть лишать разрушительных сил, а также вытапливать из людей, обладающих доброкачественной энергетикой, — «угольков» — добрую жизнестроительную силу. Иными словами, дело оккульттрегеров обеспечивать нормальное течение жизни, лишая ее гибельной противоречивости. Работа не просто трудная, но очень опасная, поскольку оккульттрегер никогда не знает заранее, какая сила у очередной «мути», всегда есть вероятность, что «муть» окажется сильнее и уничтожит оккульттрегера.

Физическая природа всех этих оккультных существ в романе вполне человеческая, делающая их внешне неотличимыми от людей. Оккульттрегеры — чаще женщины, вполне земные, со своими характером и своими заморочками. Как скажем, главная героиня романа оккульттрегер Прасковья, которой уже более двухсот лет, но в романе она показана молодой привлекательной женщиной с ребенком (он же гомункул, сверхразумное существо, без присутствия которого оккульттрегер лишен своих оккультных сил). Прасковья живет в крупном уральском городе, работает диспетчером в таксопарке и этот город «курирует». Как и все оккульттрегеры каждые четыре месяца Прасковья преображается в новую женщину, и потому, например, для своих романов она выбирает мужчин, близкое расставание с которыми будет не слишком травматичным ни для нее, ни для ее избранника. Херувимы же, напротив, в своем земном воплощении не слишком привлекательны: это, как правило, хронические алкоголики бомжеватого вида с тяжелым характером и привычкой резать правду в глаза, за что часто остаются с перебитыми носами и сломанными ребрами. Демоны же, как им и полагается, очень даже обаятельны, обходительны, поскольку их функция искушать, но когда надо демон может явить себя в образе крутого мужчины, способного навести ужас на кого угодно.

Вот краткое и вынужденно упрощенное представление системы образов в романе, определяющее его сюжетные ходы.

Первую часть романа представляет история воскрешения подруги Прасковьи оккульттрегера Наташи, убитой и брошенной в заснеженном лесу двумя бандитами. Воскрешение происходит с помощью херувима Сергея и двух его помощников, проходит оно вполне успешно, но воскрешенная Наташа, и сама обладающая оккультной силой, и вполне способная рассчитывать на помощь своих друзей, неожиданно для Прасковьи отказывается от мести своим убийцам: она хочет, чтобы эти отморозки были наказаны государством по закону. Просто убить злодея, по мнению Наташи, — это путь тупиковый, не уничтожающий зверство, а продляющий его присутствие в обществе. «Дорогая моя, — говорит она Прасковье, — и что ты предлагаешь? Всех обидчиков рода человеческого убивать?» «Давай в каждую квартиру, где насилие происходит, вламываться и мужиков резать. Есть вполне законные способы влиять на этих подонков, зачем прибегать к насилию? Уже нигде так не делают, кроме самых диких стран, включая нашу. Человеческая жизнь бесценна. Точка». Именно благодаря полноценной работе общественных институтов «должно все постепенно нарасти. И цивилизованность. И свобода. И доброта». На что херувим Сергей, воскресивший Наташу, замечает: «Так свобода, доброта или цивилизованность? Всего вместе сразу не бывает!.. Это как со всеми эффектными словами. Красота, добро, правда. Правда редко когда красива и добра. Добро не всегда правдиво, а красота редко когда добра и правдива». Однако и херувим склоняется к мнению Наташи: зачем брать на себя грех убийства, их и так, и так ждет ад, но кроме «высшего суда, есть суд земной, который вполне себе предварительный ад на земле. Зачем еще один грех брать на душу».

Здесь автор открытым текстом формулирует проблематику романа. Оккультные герои Сальникова, живущие среди обычных людей, конечно же, обладают еще и силами неземными, но супергероями их это отнюдь не делает. Они так же растеряны, как и люди, перед противоречивостью нашей жизни, перед неистребимостью в ней жестокости и дикости. И какой выбрать способ борьбы со всем этим? Предложенный Наташей вариант вроде как очевиден: бороться нужно прежде всего с самим злом, а не с его носителями, то есть здесь отсылка к христианскому «ненавидь грех, но люби грешника». И автор с этим, в принципе, согласен. Но он выступает здесь как художник, то есть мысль эту он «опускает» в реальность сегодняшней жизни, и она тут же теряет свою очевидность и элементарность. А при всей своей фантасмагоричности происходящего в романе, а скорее, благодаря ей, изображение жизни обыкновенного уральского города кажется на редкость реалистичным. Изобразительная сила картин и эпизодов из повседневного городского быта здесь такова, что я бы сказал так: новый роман Сальникова несмотря на фантасмагоричность его героев целиком написан, прежде всего, нашим повседневным бытом, но бытом, который Сальников делает бытием.

По сути, в романе ставится вопрос, а под силу ли вообще для человека вот это — борись с грехом, люби грешника? И не только для человека, но и для существа вроде как оккультного, всевластного. Вот эпизод из жизни Прасковьи, названный ею «мальчик из четырнадцатой квартиры». Мальчик этот когда-то возник перед Прасковьей в качестве нового друга ее гомункула: он «и рта не успел раскрыть, чтобы поздороваться, а Прасковья уже совершенно втюхалась в него, очарованная тем, какой он был весь светлый, с открытым взглядом, готовый улыбнуться». «Было понятно, что вот так же радостно он встречает всех незнакомцев на своем пути, что его любят все вокруг, а иначе и невозможно». Прасковья любовалась этим мальчиком, выраставшим в подростка, потом в юношу много лет, и вот однажды, возвращаясь с работы через пустынный лесок, она обнаружила преследование: за ней шел тот самый бывший мальчик из четырнадцатой квартиры. Прасковья не стала оглядываться, чтобы «не вспугнуть ухажера раньше времени. А он приблизился и схватил ее сзади на горло», «повалил лицом вниз на мокрые березовые листочки рухнул сверху, очень тяжелый, абсолютно неподъемный. Нескольких минут не прошло, а Прасковья была уже мертва», агонизирующее тело ее сосед сбросил в канализационный люк.  И соответственно, воскрешенная Наташей и херувимом Прасковья перебирают варианты наказания убийцы. Была выбрана «тень отца Гамлета», то есть многократное появление перед убийцей его ожившей жертвы, чтобы, дотянувшись до остатков человеческого в нем, тем его и сокрушить. Но наказание пошло не по плану при первой же их встрече: «Она сняла капюшон. Он мимоходом взглянул на Прасковью, и сначала на лице у него не мелькнуло ничего, парень скользнул по ней глазами сверху вниз, сделал шажок в сторону, чтобы уступить ей дорогу, потому что Прасковья шла прямо на него. В его глазах появились поочередно: узнавание, недоверие, удивление», и вот тут правая рука Прасковьи как бы сама по себе «утяжелилась материализовавшимся в кармане кастетом. Прасковья всю силу вложила в этот удар, всю ненависть к этой твари, что спокойно и деловито убила незнакомую ей женщину, но перед этим пожрала парня из четырнадцатой квартиры, а значит пожрала и того мальчика, и подростка, и студента, и того, кем юноша мог бы стать». Из оккульттрегера, то есть сверхчеловека, вдруг выхлестнуло чисто человеческое, именно человеческое, а не оккультное.

Прасковья поступила вроде как неправильно, нарушив заповедь — «ненавидь грех, люби грешника». Но что делать, если в наши человеческие настройки заложено и чисто человеческое, биологическое, заложено то, что для живой жизни абсолютно естественно? Ну, скажем, когда вы, заболев, начинаете пить антибиотики, чтобы не умереть, вы убиваете тысячи микробов, а ведь они какие-никакие, но тоже живые существа. Чувствуете ли вы угрызения совести? Или когда вы травите в своей квартире клопов, я уж не говорю про абсолютно безвредных тараканов, чувствуете ли вы себя переступающим некие высшие законы жизни? И что делать с человеком, который стал абсолютной персонификацией зла? Он в определенных ситуациях неизмеримо страшнее клопа, которого вы травите с ощущением полного на это права. У Сальникова Прасковья убивает уже не человека, поскольку человека, которого она знала, в том юноше уже не осталось — его пожрала «тварь». Прасковья убивает именно «тварь», в которую его превратила «муть». И поэтому трудно отказать ей в праве следовать своей человеческой природе, подчиниться вложенному в нее импульсу. В подобных ситуациях герои романа лишены возможности выбирать между хорошим и плохим, они оказываются перед дилеммой, когда при отсутствии хорошего решения необходимо выбрать лучшее из плохих.  И в таком положении персонажи Сальникова находятся постоянно. Оккультные персонажи в романе в той или иной степени — обычные люди. И как раз их «оккультность» у Сальникова не затемняет, а высвечивает их человеческую природу. И демонов, и херувимов, и оккульттрегеров угнетает постоянное чувство беспомощности. Они чувствуют себя неспособными полноценно делать ту работу, для которой они предназначены на земле, — придавать жизни человеческого сообщества хоть какую-то стройность и осмысленность.

Вот еще один эпизод из романа: Прасковью похищают три поддонка, чтобы вынудить ее передать им документы на свою квартиру. Прасковью освобождает черт Олег, заставив похитителей заледенеть от ужаса, но никакого удовлетворения он не чувствует: «Ну и что мы в итоге имеем? Если этих троих посадят, то в результате мы получим уже настоящих, матерых уголовников со связями. Если кто-то из них убежит, то что он делать будет? Тоже в какую-нибудь мутную движуху встрянет. Так плохо, и так плохо, и вот так тоже плохо. Прямо там их завалить? Но ведь это совсем плохо…» И тот же черт размышляет: ну ладно убийцы, насильники, грабители садисты, это уроды и поступают по уродски, это их натура, но что делать с обычным бытовым повседневным насилием, когда скажем мать-алкоголичка постоянно срывает свою злобу и обиду на жизнь на своем безответном ребенке, который тем не менее почему-то вырастает в конце концов нормальным мужчиной, с нормальной семьей, домом, работой, машиной и даже своим бывшим мучителям-родителям помогает. Ну как это все сочетается друг с другом?

И никуда не денешься, герои вынуждены признать: реальность вообще построена на своей противоречивости, на постоянной борьбе добра и зла, что как раз вечная борьба добра и зла делает жизнь живой. Очень логично. Но что делать нам, если вот эта мысль вдруг персонифицируется в нашей жизни? А Сальников предлагает не столько усваивать и продумывать мысль вместе с героями, сколько проживать вместе с ними ее в реальных и очень узнаваемых жизненных ситуациях. Предлагает оценить эти правильные, красивые максимы на степень их подъемности или неподъемности для человека.

Свой роман он тем не менее заканчивает хэппи-эндом. Вторую его часть составляет рассказ о смертельной схватке Прасковьи с могущественной силой зла, явленной в обворожившем ее молодом мужчине Егоре, бывшей оккульттрегерше, превратившейся в мужчину, перед которым Прасковья как женщина устоять не в силах, даже вполне понимая, с кем, точнее, с чем имеет дело. Цель Егора уничтожить Прасковью, забрать ее силу, присвоив ее гомункула.  А Прасковья медлит, вместо того чтобы, как настаивают оберегающие ее друзья, физически уничтожить Егора. Ей хочется самой разобраться в природе этой твари, измерить силу его зла. Поединок кончается похищением гомункула, а потом и мучительной смертью Прасковьи, и трудным ее воскрешением. Ну а далее следует эпилог, в котором изображена встреча обновленной Прасковьи с пост-Егором, то есть с тем, что оставили от него спасавшие Прасковью друзья. И вот здесь, как мне кажется, самое сложное, что предстояло написать в этом романе Сальникову: встреча Прасковьи, преобразившейся в очередную молодую женщину, с тем, что осталось от победительного когда-то красавца и злодея Егора. Главным героем эпилога становится уже не Прасковья, а Егор, превратившийся в полуинвалида, с обезображенным после лоботомии черепом, с головными болями и томящем его ощущением, какой-то непоправимой прорехи в его жизни. Егор знакомится с соседкой из нижней квартиры и у них вдруг завязывается стремительный роман. Взаимоотношения Егора и новой Прасковьи выглядят обыкновенными, неотделимыми от «быта» и даже как бы несуразно-конфузными и при этом неожиданно пронзительными. Человечными. Они не вызывают у читателя, уже пережившего то, что проделывал Егор с Прасковьей на предыдущих страницах, никакого сопротивления. Могу предположить, что написание этих сцен было самым трудным для автора в этом романе — «Ненавидь грех, но люби грешника» здесь звучит убедительно. То есть в принципе неподъемное оказывается для Прасковьи подъемным. Звучит немного пафосно, но Сальников делает все, чтобы в его изображении пафоса этого не было. И это ему удается.