«Вопросы литературы», «Город 812», «Горький», «Два века русской классики», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Кварта», «Коммерсантъ», «Литературная газета», «Литературный факт», «НГ Ex libris», «Новое литературное обозрение», «Нож», «Полка», «Российская газета», «Формаслов»
Богдан Агрис. Поэзия Среднего. — «Кварта», 2022, № 2 (4) <http://quarta-poetry.ru>.
«О чем мы собираемся говорить? Если вчерне — о том, что, к примеру, Олег Юрьев относил к сфере нео- или пост-советской поэзии (включая сюда, само собой, и саму советскую поэзию тоже). <...> По-моему, термин, введенный в свое время Юрьевым, введенный в своей исторической обстановке и в своем культурном контексте, сейчас больше запутывает, чем объясняет. И для того чтобы снова дать зазвучать его подлинному значению, его надо менять. Предлагается именовать ту эстетическую парадигму, которая традиционно в рамках нео-модернистской школы называлась „советской” или „нео-советской”, — поэзией Среднего. (Здесь не имеется в виду качество текстов.) Именно так — Среднего с большой буквы С. Огромного Среднего, всеподавляющей и все обволакивающей Мировой Середины».
«Поэзия Среднего не есть поэзия „Среднего мира”, а лишь того его аспекта, в котором этот мир недоступен „коммуникации” с мирами Высшим и Низшим (при этом безразлично, видим ли мы эти миры как онтологически реальные или считаем некоторым внутрикультурным шифром экзистенциального опыта)».
Алексей Алёхин. Варенье из падалицы. — «Знамя», 2022, № 8 <http://znamlit.ru/index.html>.
«Все эти выпавшие из записных книжек строчки и фрагменты норовили стать если не стихами, то, на худой конец, хоть прозой. Они вроде падалицы, не поспевшей в настоящие яблоки.
В детстве у нас на даче варили из падалицы чудесное варенье.
Вот только я забыл спросить рецепт».
См. также: Алексей Алёхин, «Примерка на себя. Записные книжечки» — «Новый мир», 2022, №№ 4, 5.
Андрей Арьев. Русский человек du déjà vu. (Георгий Иванов. «Распад атома»). — «Звезда», Санкт-Петербург, 2022, № 7 <https://magazines.gorky.media/zvezda>.
«Горькое явление „Распада атома” подготовлено у Георгия Иванова тем, что культурное, творческое подсознание, то самое, которым он только и жил как стихотворец, нещадно уничтожалось его бессознательным».
Всеволод Багно. Русский модернизм в переводческих катакомбах и петербургско-ленинградская школа стихотворного перевода. — «Вопросы литературы», 2022, № 3 <http://voplit.ru>.
«Любая культурная эпоха, завершаясь, продолжает свое существование, сосуществуя с новой, ее сменившей. Так было на рубеже XVII и XVIII веков, в начале XIX века, на рубеже XIX и XX столетий. Русский модернизм в 1920-е годы был оттеснен авангардом, но в 1930-е, завершив свой жизненный цикл, продолжил в советский период свое существование в переводческой нише...»
«Брюсов в 1920 году, стараясь соответствовать ожиданиям новой власти, утверждал: „Новое содержание не может быть адекватно выражено в старых формах; для этого нужен новый язык, новый стиль, новые метафоры, новый стих, новые ритмы”. Русские поэты эпохи модернизма, вытесненные из оригинальной литературы и в новую эпоху ставшие маргиналами, перенеся в искусство художественного перевода доведенные ими до совершенства старый язык, старый стиль, старые метафоры, старый стих, старые ритмы, своим мастерством и талантом бесконечно его обогатили. Чтобы быть объективными, отметим, что велика была роль и самого Брюсова как переводчика и теоретика перевода. Открытый всем ветрам искусства, из любой эпохи, из любой культуры, русский модернизм не прекратил своего существования с приходом авангарда, а тем более с утверждением социалистического реализма. Его жизнь после смерти продолжалась в катакомбах художественного перевода и заложила основу культурного феномена, равного которому не было в истории мировой культуры».
Елена Балашова, Игорь Каргашин. «Звонкий, как бубен, стих…» Поэзия Ивана Пулькина. — «Вопросы литературы», 2022, № 3.
«„Веселое” имя Пулькин поначалу не воспринимается как настоящее. Кажется, что это псевдоним, игра. „Почти как Пушкин” — смеялся сам поэт…»
«22 июля 1941 года Пулькин был ранен в лицо осколками во время тушения зажигательной бомбы на крыше московского дома, а в сентябре, после выздоровления, его призвали в 99-й запасной стрелковый полк. Последнее письмо жене он отправил 13 октября, а позже она получила уведомление о том, что в декабре 1941-го Иван Пулькин пропал без вести под Москвой».
«При жизни у Ивана Пулькина не вышло в свет ни одной книги, хотя были подготовлены две для разных издательств: в 1929 году — сборник „Лирический опыт”, а в 1932-м — „Против эпоса” (к сожалению, точный их состав не установлен). На одну из книг, которую подготовил к печати Пулькин, была положительная рецензия Э. Багрицкого, но „комсомольский поэт Казин ее зарубил”. Рукописи поэта были обнаружены в архиве Хализевых, к роду которых принадлежала его жена — И. Вульфиус. Скорее всего, сохранилось не все: известно, что „во время войны квартира жены Пулькина, эвакуированной в Саратов, была занята посторонними, которые слишком по-хозяйски распорядились рукописным наследием поэта”. Так сложилось, что первая книга о Пулькине, подготовленная в 1960-е годы вдовой поэта и В. Португаловым, не опубликована, и о творчестве Пулькина читатель узнал благодаря стараниям И. Ахметьева, который в 2018 году выпустил внушительный том его сочинений под названием „Лирика и эпос”».
Ольга Балла-Гертман. 2022: персональные литературные итоги первого полугодия. — «Формаслов», 2022, 15 августа <https://formasloff.ru>.
«О конструктивном: совершенно замечательные книги издают одну за другой издательства „Новое литературное обозрение”, неоценимое издательство Ивана Лимбаха во главе с Ириной Кравцовой и „Jaromír Hladík Press” во главе с Игорем Булатовским. К этой троице самых любимых мною издательств я бы добавила — преобразуя ее в четверицу — петербургскую, как и два последних, „Алетейю”. Расширю, пожалуй, и до пятерицы: есть еще — петербургское же! — издательство „Baltrus”, издающее в русских переводах польских поэтов-мыслителей и в этом полугодии издавшее Кшиштофа Шатравского. К людям, благодаря которым все это остается возможным, к тем вообще, кто создает русскую культуру здесь-и-сейчас, я чувствую громадную благодарность и бесконечную любовь».
См. также: Литературные итоги первого полугодия 2022-го. Часть I. Отвечают Лев Наумов, Дмитрий Бавильский, Александр Чанцев, Ольга Бугославская. — «Формаслов», 2022, 1 июля; Часть II. Отвечают Валерий Шубинский, Евгений Абдуллаев, Александр Марков, Владислав Толстов, Владимир Березин, Сергей Костырко. — «Формаслов», 2022, 15 июля.
Ольга Бартошевич-Жагель. «Странствует только душа, все остальное — на месте…» — «Горький», 2022, 15 августа <https://gorky.media>.
«Литературная репутация Юнны Мориц — странный феномен, не имеющий, кажется, аналогов в истории литературы. Вернее, этих репутаций несколько, они не пересекаются друг с другом — и ни одна их них не отражает места Мориц в русской поэзии».
«Пока эта страна была — ей было в ней место, она находила себя „как в стогу иголку”. Но после развала страны, ее быта и лексики, ее „путей”, экзистенциальных и словесных — с Юнны Мориц как будто содрали кожу, и она закричала».
Павел Басинский. Юрия Казакова нет в живых сорок лет. Достаточный срок для проверки творчества писателя на долгую жизнь. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2022, № 173, 8 августа <https://rg.ru>.
«Не только Евтушенко, но почти все, знавшие Казакова, отмечали этот разительный контраст между внешностью (лысый, тучный, в роговых очках), бытовой речью и манерой поведения и невероятно тонкой, изысканной интонацией его рассказов, где не только текст, но, кажется, каждое слово музыкально выверено, словно сначала он записывал это нотами, а уже затем переводил в слова».
«Каждый его рассказ — маленький шедевр, у него просто нет плохих или даже относительно слабых рассказов».
И. А. Виноградов. Неизвестная книга Н. В. Гоголя 1834 г.: замысел, контекст, реминисценции. — «Литературный факт», 2022, № 1 (23) <http://litfact.ru>.
«За свою жизнь Гоголь выпустил более десяти книг и сборников: в 1829 г. вышло отдельное издание его идиллии „Ганц Кюхельгартен”, затем появились циклы „Вечера на хуторе близ Диканьки” (два издания, 1831 — 1832, 1836), „Миргород” (1835), „Арабески” (1835), комедия „Ревизор” (два издания, 1836, 1841), поэма „Мертвые души” (1842), четыре тома собрания сочинений (1843), „Выбранные места из переписки с друзьями” (1847). Кроме этих книг в бумагах писателя находится еще одно произведение, которое тоже задумывалось как отдельное книжное издание. Подобно незавершенной книге о Литургии, при жизни Гоголя оно осталось неопубликованным. Эта книга представляет собой труд немаловажного содержания и достаточного объема: она состоит из одиннадцати глав. Прошло более сорока лет после смерти писателя, прежде чем издатели гоголевских сочинений напечатали по рукописям сохранившиеся материалы этой книги.
«Речь идет о курсе университетских лекций Гоголя 1834 г. по истории европейского средневековья. Начальный раздел книги составляет глава „Библиография Средних веков”; основой корпус — десять законченных лекций, которыми в первой половине сентября 1834 г. Гоголь открыл свой курс средневековой истории в Петербургском университете».
Воинствующий идеалист. Как для Александра Мелихова сочинительство сделалось лекарством. Беседу вела Мария Ануфриева. — «Литературная газета», 2022, № 30, 27 июля <http://www.lgz.ru>.
Говорит Александр Мелихов: «К концу 80-х я очень много прочел о проблеме самоубийства и вместе с известным девиантологом Я. И. Гилинским организовал волонтерскую службу помощи людям, пытавшимся или намеревавшимся шагнуть в бездну. <...> До этого я думал, что людей приводят на край пропасти какие-то неслыханные бедствия, но оказалось, что с ними не случилось ничего такого, чего бы не случалось с каждым из нас и, с Божьей помощью, не раз еще случится: обиды, неудачи, утраты на будничный хлеб. Но мы как-то справляемся с ними, а суициденты не справились. Почему? Понемногу я понял, что людей убивает не просто несчастье, но некрасивое несчастье, сочетание несчастья с унижением. Если изобразить человеку его беду значительной или даже красивой, как это делается в трагедиях, он наполовину спасен. Это мое открытие, которое я с тех пор вполне сознательно использую в своей прозе. Не бояться страшного и мерзкого, но укрупнять, эстетизировать его. Это не значит приукрашивать, но — придавать значительность, искать символический смысл, которого реальность сама по себе не имеет».
А. В. Гулин. Лев Толстой как певец Российской Империи. — «Два века русской классики» (ИМЛИ), 2022. Том 4. № 2 <http://rusklassika.ru>.
«Трудно представить себе в русской истории и культуре явление более чуждое имперскому началу, чем Лев Николаевич Толстой. И тем не менее, по объективному значению своего творчества, Толстой — глубоко имперский писатель, возможно, даже самый имперский в русской литературе второй половины XIX в.».
«Несколько лет назад (я вынужден тут сослаться на устное высказывание) мне случилось услышать от выдающегося русского филолога П. В. Палиевского следующее суждение: „А ведь Лев Толстой сделал для русской революции больше, чем Ленин! Ленин только политически оформил то, что было до него сделано Толстым”. В последние годы своей жизни П. В. Палиевский много занимался темой „Толстой и революция”, и приведенное высказывание при внешней своей парадоксальности было поверенным и взвешенным. Разумеется, для П. В. Палиевского оно имело вполне положительный смысл. Памятно мне и другое высказывание замечательного ученого и мыслителя. Однажды в ответ на мои образные и весьма неосторожные слова о том, что Толстой — это первый советский писатель, П. В. Палиевский как давнее свое убеждение произнес: „А ‘Воскресение’ — единственный удавшийся роман социалистического реализма”».
«Однако художественный результат почти всегда решительно превосходит у Толстого субъективные авторские намерения, устремляется навстречу вполне объективной действительности, готовится стать (хоть не всегда становится) свидетельством явлений и ценностей, первоначально не предусмотренных».
Максим Гуреев. Андрей Битов. Мираж сюжета. Главы из будущей книги. — «Дружба народов», 2022, № 7 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
«Вот, кстати, еще один термин — „логика событий”! В «Пушкинском Доме» находим такую мысль в этой связи — „более правильной последовательности, чем временная, все-таки нет: в ней содержатся не только нами открытые закономерности, но и те, которые мы не улавливаем до сих пор”. Перечисление событий в хронологическом порядке логично и достаточно информативно, оно легко считывается здравомыслами, не претендующими на знание дословесного и предсловесного. Однако обратная последовательность, обратная хронология, когда тайное становится явным, потому что время имеет свойство течь назад, куда более подходит нашему повествованию об авторе, которого уже нет, но при этом он есть в собственных его текстах. Так и смотрит Битов на свое отражение в черном окне вагона, на отражение, за которым проносятся назад мачты привокзального освещения, мосты и эстакады, на отражение, которое движется в пространстве, пересекает местность сна, а он — автор — при этом остается неподвижным, находясь в другом измерении и времени».
В. А. Доманский. Герои Тургенева как психологические и культурные типы.— «Два века русской классики» (ИМЛИ), 2022. Том 4. № 2 <http://rusklassika.ru>.
«С позиций современной соционики тургеневскую героиню [Асю] можно рассматривать как эмоционального экстраверта с лабильным типом личности, который описан известным психологом А. Е. Личко. <...> Н. Г. Чернышевский в статье „Русский человек на rendez-vous”, которую он написал после прочтения повести Тургенева, обозначил поведение героя как слабость и неготовность большинства русских мужчин брать на себя ответственность за судьбу женщины в решающие моменты жизни. За это, как считает автор статьи, господин N. и поплатился, вовремя не распознав своего счастья. Конечно, высказанная критиком мысль представляет лишь теоретическое положение и не имеет ничего общего с психологической мотивировкой поведения господина N., так как в своей повести писатель показал, что многие драматические сцены в жизни объясняются несхожестью типов личности».
К. В. Душенко. Презренный металл: вхождение идиомы в литературу. — «Литературный факт», 2022, № 1 (23) <http://litfact.ru>.
«Итак, „презренный металл” вошел в литературу еще до „Обыкновенной истории”, причем у авторов первого ряда это выражение неизменно давалось в ироническом и пародийном ключе. И все же роль романа Гончарова в восприятии новой для русского языка идиомы была исключительно велика. Тому имелись три основные причины: 1) „презренный металл” проходит сквозным мотивом через весь роман; 2) выражение всякий раз возникает не просто в ироническом контексте, но в контексте принципиальной полемики с псевдоромантической жизненной установкой; 3) роман имел огромный успех у читателей, практически сразу войдя в канон русской прозы».
«Души филологов-классиков попадают после смерти к античным праведникам». Эллинист Алексей Белоусов — о кризисе классической филологии и лучшем методе изучения древнегреческого и латыни. Текст: Станислав Наранович. — «Нож», 2022, 24 июля <https://knife.media>.
Говорит Алексей Белоусов: «Я причисляю себя скорее к питерской школе классической филологии, а для петербургских коллег это базовая вещь. Мне чуть ли не 1 сентября на первом курсе сказали известную фразу Доватура: историк без филологии витает в воздухе, а филолог без истории прижат к земле. <...> Сейчас меня закидают камнями московские классики, но я считаю, что наша классическая филология — такая, какой я себе ее представляю — до сих пор живет именно в Петербурге».
«Классическая филология как studia humanitatis — это наука чистого удовольствия, которое достойно свободного человека. <...> В какой-то смысле это рай на земле. Сидишь себе, наслаждаешься Платоном, Цицероном или Горацием. Со студенческих лет, куда бы я ни ехал, всегда беру с собой томик Горация. Притом что я эллинист, Гомера нужно с собой возить, но ничего не могу с собой поделать, без Горация не могу».
«В каком-то смысле все, что сейчас есть хорошего в классической филологии, — это заслуга старых школ. Вдобавок к раздроблению филологии и истории сейчас происходит раздробление между латинистикой и грецистикой».
«К сожалению, я довольно поздно понял, что на самом деле античность интересна очень многим людям».
С. С. Жданов. «По избитой дороге европейских туристов»: репрезентация пространства Германии в «Парижских письмах с заметками о Дании, Германии, Голландии и Бельгии» Н. И. Греча. — «Два века русской классики» (ИМЛИ), 2022. Том 4. № 2 <http://rusklassika.ru>.
«Еще одним маркером лиминального, датско-немецкого, пространства, только не разделяющим, а, наоборот, объединяющим его является ольфакторный мотив „кисловатого, как бы от особенной пыли” „свойственного всем немецким городам” „немецкого запаха”, который Греч ощущает в Копенгагене. Этой остраняющей и, пожалуй, сниженно-комической характеристикой отмечена некоторая условная территория, включающая часть Дании, лиминальную Прибалтику и собственно Пруссию, воплощенную в локусе ее столицы: „Он начинается уже в Нарве, очень явствен в Дерпте и в Риге, слышится в Берлине, а потом или исчезает в самом деле, или не слышен от того, что органы наши к нему привыкли”».
Юрий Каграманов. Квентин Тарантино как зеркало Новой американской революции. — «Дружба народов», 2022, № 7.
«А начинающая актриса, восьмилетняя Труди (в фильме [«Однажды в Голливуде»] это один из самых удавшихся образов), говорит о них: „Хиппи кажутся… довольно сексуальными, довольно гадкими… и довольно страшными”. Страшное выползло из среды хиппи, подобно тому, как из пестрого цветника (изначальное самоназвание хиппи — „дети цветов”) выползает вдруг ядовитая змея. <...> Тарантино ополчился на хиппарей не зря. Это они, „дети цветов”, вбили клин в тело американского общества, давшего трещину, которая со временем только расширялась и привела к нынешнему глубокому расколу».
Борис Колымагин. Мокрый голубь и мокрый Гоголь. Автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки» в неподцензурной поэзии. — «НГ Ex libris», 2022, 4 августа <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
«Образ молодого Гоголя, может быть, наиболее ярко дан у Юрия Кублановского: „Ранний Гоголь с румянцем хохлушки / в саквояже на север привез / рецептуру летучей галушки / прямо с праздничной кухни бурсы. / Иль у дивчины мертвая хватка, / иль у панночки нос и усы — / профиль, алчущий миропорядка”».
«О творчестве Гоголя размышляет Сергей Кулле. В его дневниковой прозе мы находим запись: „Гоголь — писатель XVIII века. Замысел, фабула главнейших его созданий (‘Мертвые души’, ‘Ревизор’) — это самый настоящий XVIII век, русский и европейский. А сбивает с толку: а) что он жил в полном XIX веке; б) его современный, ‘пушкинский’ язык”».
«Имплицитно именно такое представление о писателе как об авторе „осьмнадцатого столетия” присутствует в стихотворении Сергея Стратановского „Фантазия на тему Гоголя” (1973). Одическая поступь и псалмодический распев соединены в нем с литературным персонажем (пани Катерина) и географическими объектами, существующими вокруг Гоголя (Адриатическое море, Италия)».
Алексей Конаков. Великий буквалист. О прозе Павла Улитина. — «Знамя», 2022, № 8.
«Для Улитина „писатель” — вовсе не упаковщик „тайных смыслов”, но просто человек, который записывает (почти все, что угодно). Ввиду такого императива даже самые „нездешние” произведения „подпольного автора” начинают читаться как острейшая пикировка с „властителями дум” отечественной интеллигенции и советским способом мышления в целом. <...> Все это сближает Улитина с ранним Людвигом Витгенштейном (утверждавшим: „все, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно”) и ранним Роланом Бартом (критиковавшим мифопорождающие свойства литературы и мечтавшим о „нулевой степени” письма). Улитин не хочет создавать туманные мифы, ему дорог именно буквальный смысл слов, расположенных на листе бумаги».
Геннадий Красников. Ковчег Владимира Бурича. К 90-летию со дня рождения поэта. — «Литературная газета», 2022, № 31, 3 августа.
«Мое поколение помнит невероятный, почти революционный эффект, который произвела публикация верлибров Владимира Бурича с предисловием Назыма Хикмета в „Дне поэзии” 1966 года. Словно отечественная поэзия открыла вдруг неизвестную планету, расширив пространство русского космоса. Это была поистине планета „Бурич”, на которой говорят по-другому, думают по-другому и на другом языке. Космическими можно назвать и те психолингвистические коды, которыми сам поэт объяснял свое творчество: „Поэтический текст — это такой текст, в котором количество ассоциаций колеблется от одной до бесконечности минус единица. Уметь создавать поэтический текст — это значит уметь управлять спектром ассоциаций, сужая его до нужных пределов”».
«Он считал поэзию специфическим видом адаптации, однако, будучи отчасти прав с социально-психологической точки зрения, на самом деле как бы утверждал некую модель религии без Бога, без веры, без спасения. Адаптационная поэзия, которую он якобы исповедовал, всего лишь теоретическая игра, попытка построения системы, ему хотелось быть ученым, Фаустом, но он сам был сложной культурософской системой, внутри которой и предполагал найти выход из переживаний, сомнений и страхов человека».
«Правда, когда Бурич однажды все-таки принес мне в альманах „Поэзия” для публикации свои „рифмованные” стихи, чувствовалось смущение автора, ибо он сам понимал, насколько слаба его силлаботоника».
Илья Кукулин, Мария Майофис, Мария Четверикова. Кулуарные импровизации: социальная кооперация, обход правил и процессы культурного производства в позднем СССР. Статья вторая. — «Новое литературное обозрение», 2022, № 3 (№ 175).
Среди прочего: «Свои кафе, где общались писатели, были и в других крупных городах. Впрочем, о значении кафе и ресторанов для социальной жизни советских писателей относительно хорошо известно из эго-документов и исследований (и даже из художественной литературы — ср., например, описание ресторана МАССОЛИТа в романе М. А. Булгакова „Мастер и Маргарита”), а наши информанты называли и менее очевидные локации для откровенных разговоров — такие как очередь к телефону-автомату в писательском дачном кооперативе или расположенная там же автобусная остановка <...>. Однако откровенные разговоры могли возникать не только в привычных, но и спонтанно выбранных локусах. Таким местом могла стать, например, квартира редактора или коллеги (вспомним заметки Федора Абрамова или Николая Работнова о беседах в гостях у Владимира Лакшина). Почти ни в каких воспоминаниях не фигурирует курилка как специальное место: информанты подчеркивали, что в редакциях курить можно было везде, что обычно и делали как сотрудники редакций, так и посетители. Единственное место, о котором мемуаристы вспоминают специально — курилка Библиотеки имени Ленина, но она связывала не столько писателей, сколько людей, так или иначе занимавшихся переводом, литературной критикой или академической деятельностью».
Статью первую см.: «Новое литературное обозрение», 2022, № 2 (№ 174).
Александр Мелихов. Три составных источника терроризма. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2022, № 7.
«Довольно широко распространено мнение, что мирных народников-пропагандистов радикализировали преследования правительства, и они сами много раз это повторяли. Хотя социалистическое учение уже в своей основе — по крайней мере в их интерпретации — было настолько радикально, что мирно пропагандировать его все равно означало мирно пропагандировать гражданскую войну. Вопрос лишь в том, насколько сами „мирные пропагандисты” сознавали, к чему ведет их проповедь. Воспоминания виднейших народовольцев Веры Фигнер и Николая Морозова показывают, что самые последовательные из них вполне сознавали».
«Взяться за оружие этих мечтателей заставило собственное бессилие перед силой вещей, но они ошибочно полагали, что это сила власти».
«Да, не идти навстречу назревшим обновлениям — это приводит к печальным последствиям. Но являлось ли движение к социализму желательным обновлением? Не самые глупые люди считали, что двигаться нужно в противоположном, капиталистическом направлении. Идти же на поводу у экстремистов — это, как показывает опыт Февраля и Октября, может приводить к последствиям воистину чудовищным. И отличить „назревшее” от смертельно опасного не по силам человеческому разуму: история — трагедия, а не мелодрама, в ней нет выбора между добром и злом, в ней любой решительный шаг вызывает лавину непредвиденных последствий».
Александр Мелихов. Зуб на Чехова. — «Город 812», Санкт-Петербург, 2022, 15 июля <https://gorod-812.ru>.
«Не только мы с нашими кошмарами, но и весь западный мир должен был пережить ужасы войн и разочарования во всех пышных химерах, насмотреться на неслыханные перемены и невиданные мятежи — хотя бы у соседей (впрочем, хлебнули все), чтобы оценить главное прозрение Чехова: нормальная, не слишком веселая будничная жизнь — это большее, на что мы можем рассчитывать».
См. также: Александр Мелихов, «О Зощенко и жизни, в которой нет места подвигу» — «Город 812», 2022, 22 июля; «О Лермонтове, пессимизме и героике» — «Город 812», 2022, 28 июля.
М. А. Можарова, А. В. Син. «У нас дома все говорили „Левин”»: о произношении фамилии героя романа «Анна Каренина» в семье Л. Н. Толстого. — «Два века русской классики» (ИМЛИ), 2022. Том 4. № 1 <http://rusklassika.ru>.
«В отечественном литературоведении XX в. тоже можно отметить попытки отказа от существующей традиции и введения в научный обиход фамилии „Лёвин”. Так, Н. Н. Арденс (1890 — 1974), посещавший Ясную Поляну в 1909 г., в труде „Творческий путь Л. Н. Толстого” (1962) сопроводил свои размышления о Константине Левине подстрочным примечанием: „С. А. Толстая, а вместе с ней и Т. Л. Толстая-Сухотина, утверждали, что фамилию ‘Левин’ Толстой произносил ‘Лёвин’: он произвел ее от своего имени ‘Лёв Николаевич’ и вовсе не имел в виду распространенную фамилию ‘Левин’”. Это сообщение Н. Н. Арденс, к сожалению, не подкрепил ни одной ссылкой на какое-либо письменное свидетельство, хотя известно, что он вел переписку с С. А. Толстой и ее сестрой Т. А. Кузминской».
«Бездоказательное утверждение, умаляющее труд ученого, встречаем и в комментарии С. Г. Бочарова (1929 — 2017) к отдельному изданию „Анны Карениной” (1999). Указав на „прототипическую основу” романа, он отметил, что она „главным образом связана с Левиным, самая фамилия которого — не Левин, а Лёвин — выдает автобиографические черты в герое”. И уж совсем революционным выглядит призыв В. Т. Чумакова в его книге „Ё в имени твоем” (2004): „...уж столько копий сломано в связи с ошибкой, обосновавшейся в романе Льва Толстого ‘Анна Каренина’. Все вроде согласны, что не может русский дворянин носить еврейскую фамилию Левин. Лёв Толстой дал ему фамилию, взятую от своего имени Лёва — Лёвушка. Об этом имеются свидетельства родственников графа, например его внука и правнуков. Хотелось бы надеяться, что в следующем издании романа ошибка будет исправлена”».
«Высказывание В. Т. Чумакова — яркая иллюстрация ошибочного направления мысли, логической ловушки, в которую попадают желающие переименовать Левина в Лёвина только на том основании, что в семье и в кругу близких друзей к Толстому обращались „Лёвушка” и „Лёв Николаевич”. <...> Сторонники этой ложной версии игнорируют свидетельства тех же самых мемуаристов о том, что сам Толстой и близкие ему люди произносили „Левин”. Как тут не вспомнить оттенок досады в голосе А. Л. Толстой, произнесшей чеканную фразу с ударением на первых двух словах: „У нас дома все говорили ‘Левин’”. На вопрос о том, как правильно произносить фамилию толстовского героя, не раз приходилось отвечать и правнуку Л. Н. Толстого — Илье Владимировичу Толстому (1930 — 1997). В своей книге „Свет Ясной Поляны” (1986) он дал прямой ответ на этот вопрос — следует говорить „Левин”, а не „Лёвин”, „на что и указывал сам Лев Николаевич, когда его об этом спрашивали”».
«Приведенные текстологические доказательства позволяют с полной уверенностью утверждать, что фамилия героя романа „Анна Каренина” — „Левин”. Так она напечатана во всех изданиях романа. Именно так она печатается и в новом академическом Полном собрании сочинений Л. Н. Толстого в 100 томах. Такова авторская воля. Если бы Толстой произносил фамилию своего героя „Лёвин”, это непременно бы отметила в рукописях С. А. Толстая, обозначавшая букву „ё” в очень многих случаях, в том числе в словах, не несущих особой смысловой нагрузки».
Алексей Мокроусов. Буйство от ума. 200 лет назад родился Аполлон Григорьев. — «Коммерсантъ, 2022, № 135, 28 июля <http://www.kommersant.ru>.
«Юбилей Аполлона Григорьева (1822 — 1864) в России отмечают как-то скромно. Казалось бы — создатель культа и мифа Островского, выдающийся театральный и литературный критик, любимый сотрудник журналов братьев Достоевских, автор лучшего цыганского романса, сочиненного нецыганом — „Две гитары, зазвенев, жалобно заныли…”, чего же боле? <...> Во времена, когда многие продолжают искать национальную идею и обсуждать загадки народности, интерес к Григорьеву беден. Ему не посвятят отдельный том „Литературного наследства”, академическое собрание его сочинений вряд ли начнут готовить в ближайшие полвека, а в Оренбурге, куда он сбежал от столичной жизни, нескоро поставят ему памятник, не говоря уже о родном Замоскворечье или задворках Невского проспекта».
«Конечно, он был политический мыслитель, и политическое проявлялось не только во фразе „Сатирик может быть народен”, скрыто позаимствованной у него позднее Сталиным, не просто в полемике с „Современником” и в нелюбви к Чернышевскому, о сторонниках которого Григорьев бранчливо писал как „харях тушинской черни” (так же, отсылая к „тушинскому вору” Лжедмитрию III, он именовал и западников) — хотя и здесь он интуитивно многое предвидел, задавая близкому другу Николаю Страхову совсем не абстрактный вопрос о „концах концов” социалистических теорий. Политическим для Григорьева оказывалось отношение к Пушкину, отрицание его значения — как у разночинной критики — означало одно из двух: признание либо особенной, таинственной, неведомой жизни „у нашего племени, т. е. что мы — не люди, а либо ангелы, либо орангутанги”, либо того, что финал так называемого прогресса — „уничтожение искусства, науки, вообще стремления”».
«Если б не пагубные привычки, он мог бы дожить до поздней славы — Серебряный век открыл его заново, повально увлекшись стихотворными и критическими текстами и разглядев в нем предтечу модернизма. Григорьеву исполнилось бы 93, когда в Москве Владимир Саводник начал издавать (1915) его далеко не полное собрание сочинений в 14 выпусках,— возраст редкий для русского литератора, но возможный. Перед революцией Владимир Княжнин опубликовал огромный том материалов, посвященных Григорьеву, а главное — Блок отобрал стихотворения для григорьевского сборника и написал к нему предисловие; именно ему русская культура обязана переоткрытием григорьевской поэзии».
В. Э. Молодяков (Университет Такусеку, Токио). «У обоих оказался свой Понтий Пилат»: Леонид Долгополов и Мирон Петровский в споре о Булгакове и Маяковском. — «Литературный факт», 2022, № 1 (23) <http://litfact.ru>.
«В июньском номере 1987 г. московского журнала „Литературное обозрение” в разделе „Современность классики” вышла статья киевского критика и литературоведа Мирона Семеновича Петровского (1932 — 2020) „Два мастера. Владимир Маяковский и Михаил Булгаков”».
«За треть века со времени выхода статьи Петровского наши представления о Маяковском, Булгакове и всей эпохе изменились радикально, но именно во время ее публикации эти изменения стали заметными. Официально Маяковский оставался „лучшим и талантливейшим”, но уже можно было спорить о нем и с ним, а не повторять благоговейно его слова, включая выпады против того же Булгакова. Официально Булгаков не был признан классиком русской литературы, но таковым его уже считало если не большинство, то изрядное количество людей, писавших и размышлявших о литературе, включая Петровского и Долгополова. В официальной советской „табели о рангах” Маяковский стоял неизмеримо выше Булгакова. В не-советской (не говорю: анти-советской) — таковая если и существовала, то лишь как некий консенсус индивидуальных оценок, а не жесткая система, — они были как минимум равновелики».
«Не берусь категорично утверждать, что для Петровского, одного из основоположников булгаковедения, диалог еще-не-классика Булгакова с классиком Маяковским, которому посвящена статья, был аргументом в пользу Булгакова при разговоре о нем на страницах ведущего официального литературоведческого и критического журнала».
Г. А. Морев. К описанию социокультурной позиции О. Мандельштама 1920-х — 1930-х годов (Мандельштам и Мариэтта Шагинян). — «Литературный факт», 2022, № 1 (23) <http://litfact.ru>.
«Тема взаимоотношений О. Э. Мандельштама и его старшей литературной современницы М. С. Шагинян в существующих исследованиях сводится преимущественно к фиксации относящейся к Шагинян „упоминательной клавиатуры” в текстах поэта — в очерке „Шуба” (1922) и в одной из так называемых „маргулет” рубежа 1930-х гг. Поверхностно-иронический характер этих упоминаний (усугубленный неприязненным портретом Шагинян в воспоминаниях Н. Я. Мандельштам) входит, однако, в явное противоречие с центральными документами в наследии Мандельштама, касающимися Шагинян, — с пространными письмами к ней самого поэта и его жены, написанными соответственно в апреле 1933 г. и в октябре 1934 г. и отмеченными особой глубиной содержания, связанного с принципиальной для Мандельштама и предполагающей высокую степень доверия к адресату темой его „конфликтного” положения в советской действительности 1930-х гг. Оба письма объединены темой репрессий — Мандельштам ведет речь об аресте своего ближайшего в тот период друга Б. С. Кузина в апреле 1933 г.; Н. Я. Мандельштам обсуждает с Шагинян причины, приведшие к аресту уже самого Мандельштама в мае 1934 г., и поиск „выхода из положения”. Очевидно, что для адресантов Шагинян представлялась тем человеком, который имеет потенциальный ресурс для изменения в лучшую сторону неблагоприятных жизненных обстоятельств, связанных с преследованиями со стороны властей».
Александр Панфилов. Слово, отогретое в ладонях. В писательской судьбе Юрия Казакова (1927—1982) есть несколько загадок. — «Литературная газета», 2022, № 31, 3 августа.
«Одну из них можно сформулировать вопросом: как случилось, что 26-летний не слишком образованный музыкант-контрабасист, поступив в Литературный институт с совершенно провальными текстами, вышел из его стен знаменитым молодым писателем, в котором многие тогдашние признанные мэтры от литературы (К. Паустовский, В. Шкловский, И. Эренбург, М. Светлов и др.) увидели одну из главных надежд отечественной прозы?»
«Еще одна загадка Казакова — несовпадение „внешнего” человека и тончайших лирических рассказов, выходивших из-под его пера. Эта загадка стала темой стихотворения Е. Евтушенко, написанного в 1963 году».
«Наконец, одна из самых томительных загадок — молчание Казакова в зрелые годы; за последние пятнадцать лет жизни он написал лишь два (но каких!) рассказа да еще несколько, скажем так, „подсобных” текстов. И если с первыми двумя загадками можно еще так-сяк разобраться, то насчет третьей существует множество противостоящих одно другому мнений, и ни одно из них не тянет на истину, это все лишь версии. Разговор об этих загадках невозможен без знакомства с некоторыми биографическими фактами».
Сборный пункт. Заочный «круглый стол».В этом номере — размышления Евгения Абдуллаева, Марии Ануфриевой, Ольги Балла, Ефима Бершина, Константина Комарова, Владимира Медведева, Сергея Солоуха, Александра Чанцева. — «Дружба народов», 2022, № 7.
Говорит Евгений Абдуллаев: «Да, иногда возникает ощущение, что информационная среда и сам процесс чтения за последние лет пятнадцать так радикально изменились. И что молодые читатели… Да, просто проедут на своих скейтбордах мимо. Что наша боль им будет неинтересна. Потом, конечно, замечаю: читают, как-то по-своему понимают, моих сверстников (которые сейчас входят в пору золотой осени), меня… И когда спорят, это даже больше радует. Значит, мы существуем, и пока еще достаточно ярко. Существовать — значит быть оспариваемым».
Говорит Ольга Балла: «Если бы я была или хотя бы считала себя писателем (я, как известно, „дикорастущий вольнорассуждатель”, занимающийся, помимо критической и журналистской практики, дикописью и празднописью), я бы дерзнула сказать, что — в смысле внутренних, к себе самой обращенных монологов, пометок на полях всего, фрагментарного аналитизма и аналитичной фрагментарности, предпочтения эссеистики и микроэссеистики, дневника как Бесконечного Текста, вообще „промежуточных” текстов всяким иным форматам высказывания наследую Марку Аврелию, Мишелю Монтеню, Эмилю Мишелю Чорану, Василию Розанову, Фернандо Пессоа („Книге непокоя”), Филиппу Жакоте, Иву Бонфуа, Лидии Гинзбург, а из ныне здравствующих — Михаилу Эпштейну. Уже одно перечисление этих имен дает мне ясно видеть полное свое ничтожество перед их лицом, поэтому назову их просто своими учителями и внутренними собеседниками».
Говорит Сергей Солоух: «Какой уж тут Керуак, Шаламов? Не катит даже „Москва-Петушки”. Конец ломающий весь кайф. Нет. Все это на обочине времени и общества. Молох эпохи — Стругацкие. Стругацкие и еще раз Стругацкие. Два брата — и тотем вам сразу, и табу. Бумага, бумага и еще раз бумага. Вещество без крови. Наверное, поэтому молчат или просто повторяются Игорь Клех и Анатолий Гаврилов. Гениальные люди. И никакой прозы не пишет Сергей Гандлевский. А ведь была вполне себе настоящей, и дикой. Ну, то есть живой. Абсолютно. Из мяса, из опыта, из чувств. Нет, наше поколение — смешное и ненужное, как заброшенный атомный бункер времен Хрущева или Брежнева».
Говорит Александр Чанцев: «...для меня после смерти Бибихина и Лимонова, Летова и Мамонова — при том, подчеркну, что процент совпадения во взглядах с ними вряд ли больше 50% — просто нет больших фигур».
«То, что сохранится, обычным людям видно только через увеличительное стекло будущего. Гениям еще видно, потому что они его и творят. „Никто сегодня не может сказать, что именно завтра умрет, а что уцелеет в литературе, философии, эстетике. Никто еще не знает, какие мысли и формы выражения будут занесены в списки потерь, а какие новшества будут провозглашены”, писал в эссе об умерших культурах Валери, которого, по идее, самого должны были сдать в утиль — автор горстки стихов, кучи разрозненных и по случаю эссе. Хотелось бы, чтобы сохранилось хоть что-то».
Сергей Стратановский. Листы с пепелища. О стихах Александра Морева. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2022, № 7.
«Для тех, кто не жил в Ленинграде в 1960 — 1970-е годы, это имя, вероятно, неизвестно. Поэтому начну с кратких биографических сведений из вышедшей в 2003 году энциклопедии „Самиздат Ленинграда”: „Морев (собст. Пономарев) Александр Сергеевич. 3 января 1934 (Ленинград) — 8 июля 1979 (там же). Пережил блокаду, во время которой у него на глазах умерла мать. После 4-го класса учился в Средней художественной школе при Институте им. И. Е. Репина; после трех лет обучения был исключен за увлечение ‘формализмом’. Работал сторожем, художником в клубе, маляром на заводе”. Я не знал его близко — видел всего несколько раз».
«В последний раз я видел Морева в первой половине 1970-х годов у поэта Геннадия Алексеева. Алексеев жил где-то в Гавани, и привел меня к нему, как я помню, Евгений Звягин. Там оказался и Морев, но возобновления знакомства не получилось — ему не понравилось мое стихотворение „Суворов”, которое я тогда прочел. Он воспринял его как неактуальную стилизацию под XVIII век. Больше мы не встречались, а в 1979 году я услышал о его самоубийстве: он бросился в шахту строящегося метро на углу Шкиперского протока и Наличной улицы».
«Смерть Морева вызвала множество откликов, прежде всего стихотворных. Вышло три книги таких откликов и воспоминаний: „Венок другу — 1” (1981), „Венок другу — 2” (1988), „Венок другу — 3” (1994). Самым первым, написанным вскоре после его гибели было стихотворение его друга Геннадия Алексеева».
«Стремление Набокова к универсальности всего». Текст: Игорь Кириенков, Лев Оборин. — «Полка», 2022, 5 августа <https://polka.academy/materials>.
Говорит Андрей Бабиков, автор нового перевода знаменитого набоковского романа («Ада, или Отрада. Семейная хроника»): «Я об этом написал работу — о русском переводе „Лолиты”. Я изучил рукописи русского перевода „Лолиты”, оставшиеся в архиве в Нью-Йорке, — эти тетради, те изменения, которые делал Набоков и его жена Вера на полях этих тетрадей. Что меня навело на целый ряд частных умозаключений и выводов, которые я изложил в своей работе. Ну и, конечно, это отразилось в моем переводе [«Ады»]. Я использую некоторые слова из русской „Лолиты” — такие, как „шкап”. Я использую транслитерации. Не „Данн”, а „Дунн” — как в „Лолите”. То есть традиционные русские транслитерации имен собственных, которых придерживался Набоков, хотя и непоследовательно. И я не использую советизмы, потому что если в русской версии „Лолиты” они отвечали писательской стратегии, которой Набоков пользовался в тот период, то в „Аде” этого нет. Он даже сам под маской Вивиана Дамор-Блока, автора примечаний, указывает, что вся транслитерация основана на дореформенной русской орфографии. И этот акцент делается в книге. В том числе на основе того, что Октябрьской революции и никакого советского строя на Антитерре не было — просто не существовало явления».
«Мне показалось, что читатели увидели в „Аде” попытку Набокова шокировать. Но у него не было стремления шокировать в прямом смысле слова. У него было стремление, наоборот, создать дистанцию между собственным произведением и теми читателями, которые не готовы к этому роману. То есть он их все время отталкивает, с первых же страниц. Он не дает им насладиться скандальностью этой книжки. <...> Поэтому из общего изобилия и этой чрезмерности, которая, наверно, тоже показалась отталкивающей современникам Набокова, он создает грандиозное полотно, такое пиршество, представление. Как Владимир Вейдле сказал, „кровосмесительную оперу”. Так он назвал этот роман. Да, может быть, и опера. Но опера, переосмысленная и включенная во всю цепочку набоковского личного и жизненного, и литературного, и трехъязычного его культурного бэкграунда».
Упырь не упырь, Мизгирь не Мизгирь. Владимир Микушевич о «Фаусте» Гете и «Фаусте» Пастернака, о канцонах Петрарки и правилах хокку. Беседу вел Николай Милешкин. — «НГ Ex libris», 2022, 4 августа.
Говорит Владимир Микушевич: «Я работаю над переводом канцон Петрарки. И еще я не совсем завершил работу над переводом „Фауста”. Я сделал поэтический перевод, но еще предстоит написать комментарии и большую статью, которой я сейчас все время занимаюсь. Я придаю „Фаусту” несколько другой смысл, не тот, который придавали ему до сих пор. У меня главная мысль в том, что Фауст спасается. Это оригинальная идея Гёте, у всех остальных он гибнет. Замысел Фауста спасающегося был у Лессинга, но он не успел его осуществить. У него все проще: Фауст спасается в силу своего бескорыстия. Это просто интеллектуал, которого Бог спасает за бескорыстное стремление к познанию. У меня же Фауст спасается любовью Гретхен. Гретхен — главная героиня этого произведения».
«Я перевожу, когда возникает ощущение, что я это написал, и хочу написать по-русски. Помните, у Мандельштама? Этого нет по-русски, но это должно быть по-русски. Но для меня это не должно быть, а уже есть по-русски, и я записываю по-русски, как умею».
«При этом я помню, что у Пастернака в большинстве случаев это его собственные стихи. В особенности это касается „Фауста”. Есть „Фауст” Гёте и есть „Фауст” Пастернака. Что касается Лозинского, то это великолепная школа русского языка и русского стиха, но, к сожалению, этим переводам, на мой взгляд, не хватает поэзии».
Финалист «Большой книги» Сергей Беляков рассказал о развитии цивилизаций и о парижских мальчиках в сталинской Москве. Беседу вел Павел Басинский. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2022, № 166, 29 июля.
Говорит Сергей Беляков: «Я интересуюсь людьми на границе культур, наций и традиций. <...> Так возникла идея этой книги о парижских мальчиках, русских по происхождению и французах по воспитанию и культуре — Георгии Эфроне и его друге Дмитрии Сеземане. Как ни странно, этому помогла самоизоляция 2020 года. Я старался погрузиться в мир предвоенной Москвы. Слушал только музыку тридцатых, смотрел только фильмы того времени, читал те книги, которые читал Мур, вместо новостной ленты и социальных сетей изучал фотокопии старых номеров „Вечерней Москвы”».
«У Цветаевой за 1939-1941 годы напечатали одно стихотворение. <...> До революции у Цветаевой в Москве была роскошная квартира, но ее давно конфисковали. Несколько месяцев жили на даче НКВД в Болшеве, но после арестов дочери (Ариадны Эфрон) и мужа Цветаева психологически не смогла там жить. Какое-то время жили у сестры Сергея Яковлевича в Мерзляковском переулке. Но там было тесно, невозможно даже разместить огромный парижский багаж. Поэтому жилье искали. Отдельную квартиру или даже комнату Цветаевой не выделили. И она начала зарабатывать переводами. Переводчикам тогда платили большие деньги. Цветаева подсчитала, что с 15 января по 15 июня 1940 года она заработала переводами 3840 рублей, то есть в среднем 768 рублей в месяц. Это вдвое больше зарплаты квалифицированного рабочего. Другое дело, что гонорар могли задержать. Тогда Цветаева и Мур вынуждены были питаться чечевицей, жидкими супами и компотами. А когда выплачивали гонорар, то покупали на Смоленском рынке превосходное мясо, деревенскую сметану, а в магазине — крабов и вино. Мур даже тратил безумные деньги на дорогие самопишущие ручки, он их коллекционировал. Одежды покупали мало, потому что носили еще парижские вещи».
«Меня давно интересует загадочная фигура младшего Катаева — соавтора „Двенадцати стульев” и „Золотого теленка” Евгения Петрова. О нем сохранилось мало материалов, а сохранившиеся вызывают вопросы. Его поездки за границу, в том числе в Италию при Муссолини и гитлеровскую Германию, административная карьера, которая совсем не вяжется с образом писателя-сатирика. Там есть что поразгадывать».
Финалист «Большой книги» Олег Ермаков — о том, где искать Древнюю Русь. Беседу вела Инга Бугулова. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2022, № 180, 16 августа.
Говорит Олег Ермаков: «В любом мире неуютно. У зороастрийцев рай — Обитель Лучшей Истины, Мысли бога. Вот в мире мысли и можно отыскать уют. Да еще в мире музыки. Ну, иногда и здесь, где-нибудь на берегу речки в елках, у костерка, подальше от гремящих речей и мировых дел».
«Язык в моей книжке [«Родник Олафа»], разумеется, только попытка реконструкции, точнее, это представление о языке 12 века. Можно сказать — выдумка. Но выдумка, основанная на летописях и литературных памятниках. Никто не знает, как именно звучала бытовая речь 12 века. Священники и монахи в романе используют словарь церковно-славянский и литературный. А речь остальных — язык былин и современной деревенской жизни в ее архаической ипостаси. Все-таки странно было бы, если бы волхв говорил, как телеведущий. Хотя некоторые простодушные критики так и пишут, мол, эх, говорили бы все по-человечески».
«Илья Кочергин — наш Юрий Казаков. Слог его тот же, но, конечно, все устроено по-своему. Да в списках премиальных его нет. Сейчас у него вышла книга „Присвоение пространства” — об Алтае и Рязанщине, это тоже вариант живознания. Кочергин был лесником и лесопожарным сторожем, как и Джек Керуак, кстати. И в его книгах царит тот же дух спонтанности. Чтение похоже на хождение в лесу, тропинка вьется, что-то увидел, дальше прошел... и вдруг замер, оглянулся и быстро вернулся: что же это было? Ничего, просто просветление в духе дзэн».
Чум — с окошком в небо. Виктор Куллэ об истории как теории беспрерывных заговоров и Азе Тахо-Годи, которая на языке оригинала Гомера, Сапфо и Алкея пропела. Беседу вел Юрий Татаренко. — «НГ Ex libris», 2022, 11 августа.
Говорит Виктор Куллэ: «Англичан очень долго переводили, чередуя мужские и женские рифмы. Мне это кажется неоправданным, поскольку в английской поэзии рифма исключительно мужская. И Бродский перевел Джона Донна именно так. Оказалось, это возможно — хотя и весьма непросто. А у итальянцев, наоборот, только женская рифма. Есть опыт перевода Мандельштамом сонетов Петрарки сугубо женской рифмой. Но если представить целый том переводов, написанных без единой мужской рифмы — у тебя будет оскомина, как от излишне сладкого блюда».
«С Бродским было очень тяжело общаться. Это как фехтовальный поединок или теннис. Маховик его мысли раскручивался постоянно. Таких людей я знал немного, почти все они были философами — Александр Пятигорский, Георгий Гачев. Из писателей подобную мощь интеллекта я встречал только у Битова. А еще благодаря Бродскому у нас возник серьезный интерес к английской поэзии. В самом деле, в XIX веке Байрона читали в переводах с немецкого, Шекспира — с французского».
«Мы с Юрием Михайловичем [Кублановским] оба традиционалисты — но, полагаю, и адептов авангарда среди Тельцов найти можно».
А. Б. Шишкин (Университет Салерно, Италия). Проект Советской Академии в Риме (1924): Вяч. И. Иванов, А. В. Луначарский, П. С. Коган и другие. — «Литературный факт», 2022, № 1 (23) <http://litfact.ru>.
«Одной из официальных целей, обозначенных Вяч. Ивановым как при первой, — неудавшейся, попытке уехать в Италию в 1920 г., так и при второй, в 1924 г., было создание в Риме некоего культурного института. Можно задаться вопросом: что стояло за этим проектом? Был ли он лишь фикцией, химерой, предлогом для получения разрешения на выезд из советской России, или же, напротив, этот проект мог быть продолжением того значительного культурного строительства, которое поэт посильно осуществлял, находясь на советской службе сначала в Москве в Наркомпросе, а затем в Баку в Азербайджанском университете?»
Валерий Шубинский. Купленное будущее. — «Кварта», 2022, № 2 (4) <http://quarta-poetry.ru>.
«Стихотворение Георгия Шенгели „Жизнь” (1943) — едва ли не самое знаменитое у этого поэта».
«На первый взгляд, перед нами текст о взаимоотношениях мужчины с женским миром и женским началом — в различных формах и вариантах. Герой постепенно стареет, его собеседницы (среди которых нет его матери, но есть дочь) постепенно молодеют. При этом герой никогда не оказывается рядом с ровесницей; его отношения с женщиной поэтому никогда не равноправны. Если героиня первого эпизода, возможно, его бабушка, то в конце он сам „дед”. Еще важная деталь: возраст героя определен точно. Возраст героини везде приблизителен — ей „под шестьдесят”, „должно быть, сорок”, „двадцать два едва ли”, „пожалуй, девять”. Герой не мог бы не знать точного возраста своей дочери, а потому создается впечатление, что все женщины — плод фантазии героя. И тут мы начинаем ощущать второй, неожиданный смысловой план стихотворения».
«Потому что если герой фантазирует — то в каком времени разворачивается эта фантазия? На первый взгляд — в бесконечно продленном мире даже не царской России, а Второй Империи или Третьей Республики. Золя, Ростан, „выверты министров и актрис”, „билет в балет”, игра в лото — и полное отсутствие примет советской эпохи. (И это c учетом даты написания!)».
«Заметим, что эта игра в буржуазную жизнь, абсолютно скандальная в контексте 1920-х годов (ибо приличествующая нэпманам, а не людям революции и культуры), внезапно (хотя и спорадически) распространяется на фоне гораздо более радикального и аскетичного мира тридцатых. См. например, постановку „Дамы с камелиями” не где-нибудь, а в театре Мейерхольда».
Михаил Эпштейн. Философские случаи. — «Знамя», 2022, № 8.
«Такие случаи, разрывающие смысловую ткань мира, любил описывать Даниил Хармс. Но его интересовали случаи как частицы абсурда, кванты бессмыслицы, вброшенные в нашу жизнь и сводящие ее смысл к нулю. Для меня, напротив, важно разрастание маленьких частиц до наибольших смыслов, включающих в себя все: от Бога до человека, от атома до Вселенной. Бесконечно растяжимa ткань существования, в котором любые абсурды, подмены понятий, ошибки и заблуждения оборачиваются приращением смысла. Если хармсовские случаи — это антисмыслы, то в моем понимании это метасмыслы, включающие абсурд».
Составитель Андрей Василевский
Опубликовано в Журнале №10