«Год литературы», «Горький», «Звезда», «Знамя», «Иностранная литература», «Коммерсантъ Weekend», «Лабиринт», «Литературная газета», «Москва», «НГ Ex libris», «Неприкосновенный запас», «Новое литературное обозрение», «Нож», «Российская газета», «Стол», «Урал», «Формаслов», «Arzamas»
Кирилл Анкудинов. Золотой урок Ольги Славниковой. Хронометрическая точность — обратная сторона ее сердечности. — «Литературная газета», 2022, № 42, 19 октября <http://www.lgz.ru>.
«Славникова — писатель социальный. Социальной прозы сейчас немерено, но почти всегда ее социальность сводится к истерической публицистичности (того или иного знака). Нерон насмерть засыпал гостей лепестками цветов; российская литература будет погребена под букетами крикливых антиутопий. В этих антиутопиях скверное „-анти” всегда нисходит сверху, от властных структур или от тайных комплотов. Слово „социум” означает „общество”, но творцы социальной прозы никогда не заняты обществом, они сваливают всю вину либо на элиту (если это либералы), либо на контрэлиту (если это антилибералы). Социальность прозы Ольги Славниковой объемна (подобно объемному взрыву). Писательница подробно исследует то, как возникает, растет и переливается всеми цветами импульс, таящийся в темных глубинах социума (разные элиты и тайные службы лишь используют этот импульс, и не всегда во благо себе)».
Апостол эстетов: почему нам всем нужно читать Михаила Кузмина. Интервью с литературоведом Ладой Пановой. Текст: Анна Грибоедова. — «Горький», 2022, 18 октября <https://gorky.media>.
Говорит Лада Панова: «Когда из мандельштамоведа и кузминиста я доросла до специалиста по русскому модернизму, это позволило мне соотнести масштаб — человеческий, творческий, культурный — Кузмина с масштабом его современников. По моим меркам Кузмин не уступает Блоку, Мандельштаму, Пастернаку, Цветаевой, Ходасевичу, Георгию Иванову (список можно продолжить). И тем печальнее его непризнанность — его невхождение в литературный канон».
«Ахматовой, очевидно, удалось занять ту нишу, которую Кузмин создал для себя, а Кузмина — воспользуюсь современным сленгом — отменить (cancel). Когда-то „старший” Кузмин с присущей ему широтой благословил „младшую” Ахматову, написав предисловие к ее дебютному сборнику „Вечер”, однако поздняя Ахматова — автор „Поэмы без героя” — не зачла ему даже этой малости. Она любила представлять Кузмина имморалистом, ответственным за крах прежней русской культуры».
См. также: Лада Панова, «„Форель разбивает лед” (1927), Двенадцатый удар: любовь и смерть, новогодняя ночь по-старорежимному, другие топосы» — «Новый мир», 2022, № 11.
Сергей Боровиков. Запятая-16 (В русском жанре-76). — «Урал», Екатеринбург, 2022, № 9 <https://magazines.gorky.media/ural>.
«Когда-то, еще в доинтерновское время, вспоминая пленившую меня фразу „эмигранту, обезумевшему от продажи газет среди асфальтовых полей Парижа”, я полагал, что она принадлежит Эренбургу, но в девятитомнике не нашел, а недавно обнаружил в „Золотом теленке”. Причем оказалась она лишь прикладной, в описании вековечного безобразия российских дорог».
Галина Василькова. Страсти по «Вавичу». О судьбе первого полного издания романа Бориса Житкова. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2022, № 9 <https://magazines.gorky.media/zvezda>.
«Следовательно, тираж романа [«Виктор Вавич»] к маю 1947 года еще не был уничтожен. Но, к сожалению, массовый читатель его так и не дождался. Возможно, не последнюю роль в этом сыграло Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) „О журналах ‘Звезда’ и ‘Ленинград’», опубликованное в „Правде” 21 августа 1946-го и послужившее отправной точкой не только для „охоты на ведьм” в среде творческой интеллигенции, но и для небывалого разгула цензуры. <...> Когда был уничтожен тираж первого посмертного издания „Виктора Вавича”, до сих пор точно не известно. И все же есть основания утверждать, что какая-то часть книг уцелела и даже попала в библиотеки: по два экземпляра хранились в РГБ и РНБ (кстати, в открытом доступе), по-видимому, был роман и в других крупных библиотеках. Например, в Архангельскую областную научную библиотеку имени Добролюбова „Виктор Вавич” поступил 20 июня 1941 года; есть это издание и в Свердловской областной научной библиотеке имени В. Г. Белинского, и в Самарской областной универсальной научной библиотеке. Отдельные экземпляры хранились и в личных библиотеках».
Михаил Визель. Виктор Пелевин. Четыре веселых буквы. В 2022 году Виктор Пелевин, используя уже наработанные приемы, предлагает свой ответ на донельзя заострившийся вопрос: как дальше жить? — «Год литературы», 2022, 29 сентября <https://godliteratury.ru>.
«„KGBT+” не просто является сиквелом „Transhumanism Inc.”. Новый роман знаменует собой окончательное формирование „мира Пелевина” — такого же замкнутого и самодостаточного, как мир сорокинской „Теллурии” или, если угодно, мир „Майнкрафта”. Он пока что пустоват, но теперь автору, вступающему в пору писательской зрелости (через два месяца Пелевину исполняется 60 лет), ничто не мешает планомерно его застраивать и развивать, как раз подобно „Майнкрафту”. И в этом смысле литература действительно неуклонно сближается с видеоиграми. А еще — ничто не мешает рачительно переносить в него все накопленное ранее. Например, та же роковая красавица Герда — явная реинкарнация коварной суры Каи из романа S.N.U.F.F (не случайно, видимо, его сейчас переиздали). А вычурное сравнение: „Мы, вбойщики — поджигатели косых амбаров и заплесневевших сараев, считающих себя нашими зрителями и судьями”, перестанет озадачивать, если вспомнить тридцатилетней давности рассказ „Жизнь и приключения сарая Номер XII”».
«Русский писатель Виктор Пелевин принял вызов, который оказались не готовы принять другие русские сочинители: создать большой нарратив про „здесь и сейчас”. Да, в своей сложившейся стилистике и поэтике, но не оставляющей сомнений, что это именно „здесь и сейчас”».
Федор Гиренок. «Русский Фауст» как символ кризиса культуры. Что «Скучная история» Чехова может рассказать нам о любви, повседневности и искусстве. — «Нож», 2022, 7 октября <https://knife.media>.
«В чем этот кризис проявляется? Прежде всего, он проявляется в чрезмерном расширении знакового слоя культуры и в истончании его символического слоя. В современном мире очень много знаков и совсем мало символов. Мы все стали слишком позитивными по отношению к миру и к самим себе. Что такое знак? Это то, что всегда уже определено, и тебе в этом определении нет никакого места. Знак требует от тебя не ума, а действия. А что такое символ? Это то, что требует твоей мысли, твоего личного участия в его определении. Сколько людей, столько и доопределений символа. Либо наш мир уже определен и в нем нет места человеку — это одна философия, либо он доопределяется каждым из нас всякий раз заново — это другая философия. Такова, на мой взгляд, развилка современной культуры».
«Для того чтобы выделить символическую структуру текста, нужно не только читать сказанное (написанное), но и договаривать недосказанное и улавливать сверхсказанное. В сопряжении этих стратегий возникает то, что называется символической структурой, которая открывает возможности для понимающего сознания. Чтобы понимать, нужно уже понимать».
«К сожалению, образ Кати стал слепым пятном в повести Чехова „Скучная история”. Чехов не понял образ, который сам создал. Он не мог справиться с ним. Символическое содержание повести „Скучная история” сосредоточено во фразе, которую говорит Катя Николаю Степановичу. Она говорит: „Мы с вами поем из разных опер”. Что это за оперы? Николай Степанович держится философии Экклезиаста. Катя близка к философии Иова».
Павел Глушаков. Парное прочтение: литературные переклички. — «Знамя», 2022, № 10 <http://znamlit.ru/index.html>.
«Известный эпизод из „Дубровского” (поджог господского дома в Кистеневке), как известно, включает в себя „молчаливое самоустранение” Владимира Андреевича Дубровского, который не мог не предусмотреть трагического исхода — гибели приказных. Фактически Дубровский санкционирует убийство, совершенное чужими руками. Двойное убийство и последующий пожар есть и в романе Достоевского „Бесы”, когда были убиты капитан Лебядкин и его сестра Марья Тимофеевна. Санкция Ставрогина в этом преступлении также косвенная, но при этом нравственно очевидная, что позволяет в некотором роде сблизить образы этих сверстников (Ставрогину 25 лет, а Дубровскому около 23): закончившего свои дни в Швейцарии „гражданина кантона Ури” и скрывшегося за границу Владимира Дубровского. Характерно и то, что после их отъезда за границу „грозные посещения, пожары и грабежи прекратились”…»
См. также: Павел Глушаков, «Fragmenta. Страницы из записной книжки» — «Новый мир», 2022, № 10.
Татьяна Гнедич. Ахтырский собор. Поэма. Публикация, вступительная заметка и примечания Богдана Хилько. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2022, № 9.
«В разговоре о Татьяне Григорьевне Гнедич (1907 — 1976) ее ставший легендарным героический труд переводчицы (когда она — сначала по памяти — полтора года переводила „Дон Жуана” Байрона во внутренней тюрьме Большого дома) нередко заслоняет собой труд поэта. <...> Ее стихи тюремного и лагерного периода известны меньше всего. С одним из таких, до сих пор не публиковавшихся произведений — датированной 1946 годом поэмой „Ахтырский собор” — хочется познакомить читателя. Толчком для создания поэмы стало известие о разрушении во время войны Покровского собора в родной для Гнедич Ахтырке».
Михаил Горелик. Маргиналии к Агате Кристи. — «Иностранная литература», 2022, № 9 <https://magazines.gorky.media/inostran>.
«Агата Кристи — любительница интертекста. Не Джойс, конечно, и не Водолазкин, но в свою меру. Несколько иллюстраций к ее литературным играм в романе „Берег удачи” („Taken at the flood”, 1948)».
«Шекспир из любимых авторов — едва ли не в каждом романе. И в „Береге удачи” тоже представлен».
Игорь Гулин. Инструкция по изживанию. Как Николай Островский уничтожил себя, чтобы стать идеальным текстом. — «Коммерсантъ Weekend», 2022, № 36, 21 октября <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«Изначально Островский планировал написать автобиографию и решил превратить ее в роман по совету одного из комсомольских товарищей. В своей книге он раскрывает многое с почти шокирующей откровенностью, но также многое утаивает, спрямляет историю героя по отношению к собственной, делает ее — в терминологии сталинской критики — более „типичной”. Он дает своему альтер эго чистокровно пролетарское происхождение, каким сам не обладал, купирует сомнительные эпизоды собственной биографии — военный трибунал и недолгий арест, исключение из партии, попытку самоубийства. Но в целом траектории Корчагина и Островского почти идентичны».
«Книгу переписывали по меньшей мере два десятка человек, по всей видимости — больше. Ее нещадно правили от издания к изданию при жизни автора, этот процесс продолжился после его смерти. Сам Островский иронично называл этот коллектив „конвейером”. Литературные работники изымали политически сомнительные фрагменты, приводили текст в соответствие с последними постановлениями, но также правили и композицию, и стиль».
«Сквозь толщу стилистических и идеологических штампов пробивается голос самого Островского — борзый, ироничный и одновременно застенчивый. Он чувствует себя не слишком уверенно, как пролетарий, впервые пришедший на партийное собрание. И вносит в текст еще большую дисгармонию».
«На протяжении 1920-х Островский, как и подавляющая часть комсомольцев, явно симпатизировал левой оппозиции — выступал против нэпа, бюрократизма, мягкости в крестьянском вопросе, отказа от экспансии революции. Большая часть фрагментов о партийных дебатах была выброшена редакторами и опубликована только в 1980-х, но и по оставшемуся отлично чувствуется: Островский разоблачает левую критику партийного курса как предательство интересов пролетариата, но именно она и отражает его собственные взгляды. Отречься от них — еще один жест самоуничтожительной верности. Политическая субъектность должна иссякнуть так же, как иссякает тело».
«Чтобы сделаться частью великой истории, ему казалось необходимым не стать собой в полной мере, а отречься от себя до самых последних пределов. В этом смысле он был антиавангардистом или скорее авангардистом навыворот».
Елена Земскова. «Как болит от вас голова»: поэтические переводы в биографии Арсения Тарковского. — «Новое литературное обозрение», 2022, № 4 (№ 176) <https://www.nlobooks.ru>.
«На заднем плане мифологизированной биографии Тарковского оказывается его работа как переводчика, собственно профессиональный оплачиваемый труд внутри советской литературной системы, которым он был занят с начала 1930-х годов».
«Вторая легендарная история, о которой многим мемуаристам известно лишь со слов самого Тарковского, — о важном государственном заказе, который Тарковский получил от ЦК партии в 1949 году. Заказ был на перевод юношеских стихов Сталина, которые собирались преподнести в качестве подарка вождю в честь его юбилея. Тарковский, разумеется, сначала отказывался от такой работы, но заказчик был непреклонен, подстрочники были получены, и работа выполнена в срок. Отказался от публикации сам юбиляр, однако поэт получил исключительно щедрое вознаграждение наличными в плотном кожаном портфеле, которого ему и жене хватило на безбедную и даже шикарную жизнь в течение целого года. Очевидно, легенда о дагестанском происхождении Тарковского работала в его пользу как переводчика, посредника между колониями и метрополией, делая его символическим представителем одновременно и той, и другой стороны. Переводы сталинских ювеналий подчеркивают, что работа Тарковского была высшей пробы, история повышала его символический капитал на рынке переводов. Обе истории создают образ вполне успешного участника советского литературного производства, вписанного в литературные отношения национальных республик с Москвой и Союзом писателей. Это подтверждается и списком переведенного Тарковским до 1953 года, куда входит не только канонизированная классика — каракалпакский эпос „Сорок девушек” и поэзия Махтумкули, но и, например, масштабная поэма „Ленин” азербайджанского писателя Расула Рза, за которую тот получил Сталинскую премию».
«Две составляющие биографии Тарковского, поэта и переводчика, ориентированы на различные культурные модели и в них по-разному конструируется идентичность субъекта».
Сергей Костырко. Cтамбул — роман и город. Из «Турецкой тетради». — «Знамя», 2022, № 10.
«В Стамбул я приехал, чтобы дочитать здесь роман Орхана Памука „Музей невинности”. Звучит?! Самому завидно. Почаще бы так: захотел „Александрийский квартет” перечитать — в Египет отправился, а если Кавабату, то заказываешь авиабилет в Токио и номер в отеле. Увы!.. Но иногда везет — обстоятельства складываются, и огромное им спасибо! Ну хотя бы за то, чтобы вдруг оказаться в самолете после двух лет полукарантинного затворничества, посмотреть сверху вниз на снежные поля облаков, протянуть взгляд в бесконечность темной синевы неба, ну и, разумеется, чтобы увидеть полумифический для меня Стамбул. „Музей невинности” я начал читать в Москве. Чтение шло медленно, я жутко уставал от этого текста и при этом не мог оторваться. А в Стамбуле в 2012 году открылся музей под таким же названием. Экспозицию Музея невинности собирал сам Памук из предметов, которые составляли мир героев одноименного романа, опубликованного им в 2008 году. Более того, изначально, если писатель не лукавит в одном из своих интервью, вместо романа он собирался составить каталог для будущего музея с подробным комментарием, излагающим сюжет коллекции, но работа над каталогом перешла у него в писание художественной прозы. То есть под видом романа я читаю, по сути, каталог одноименного музея. И естественно, что по приезде в Стамбул „чтением” этого романа было для меня еще и пошаговое освоение экспозиции музея».
Николай Кременцов. Что нового было в «новом человеке» первой трети ХХ века? Научное знание как культурный ресурс. — «Новое литературное обозрение», 2022, № 4 (№ 176).
«Однако, несмотря на убеждение Платонова в том, что именно Советская Россия была местом рождения „нового человека”, представления о том, что некий „новый человек” „должен сменить ныне живущий тип”, возникли задолго до большевистской революции и отнюдь не были специфическим элементом исключительно российской культуры. Вариации на тему „нового человека” циркулировали в самых разных культурах на протяжении всей истории человечества. Тем не менее „Питомник нового человека” содержит подсказку, где именно можно искать ответ на вопрос, вынесенный в заглавие этой статьи. По Платонову, новый человек „должен быть биологически лучше оборудован”, а само появление этого „фантастического существа будущего” есть не что иное, как „внутренне биологическое последствие Октябрьской революции”. Использование писателем слов биологическое и биологически в качестве характеристик „нового человека”, а слова питомник — для указания на место и способ („новый человек происходит так же, как новый вид животного”) его появления позволяет предположить, что в первой трети ХХ века биология — наука о жизни — имела самое непосредственное отношение к представлениям о „новом человеке”. А описание Платоновым его героя как „будущего типа человека” и „фантастического существа будущего” четко указывает на примат будущего в таких представлениях. В этой статье я воспользуюсь подсказкой Платонова».
Александр Ливергант. «Какая-то муха меня укусила, и за последние 11 лет я написал 10 книг». Записала Анна Красильщик. — «Arzamas», 2022, 10 октября <https://arzamas.academy/mag>.
«Какая-то муха меня укусила, и за последние одиннадцать лет я написал десять книг. А до этого не написал ни одной. Это литературные биографии Киплинга, Сомерсета Моэма, Скотта Фитцджеральда, Генри Миллера, Грэма Грина, Вудхауса, Вирджинии Вулф, Агаты Кристи (она еще не вышла, но выйдет скоро), сестер Бронте, Джейн Остин, Джорджа Элиота. Эти авторы — мои любимчики. Хотя о многих авторах очень интересно писать, но их совершенно не интересно читать. Скажем, Генри Миллер человек был очень любопытный, и про него писать было очень интересно, но не сказать, что от его книг получаешь удовольствие. Но при этом я себя, конечно, считаю переводчиком — я же всю жизнь переводил. А биографии — это увлечение: какой-то, как говорится, стих на меня нашел».
«Мне было бы очень интересно поговорить с тем же Свифтом или перекинуться словом с Ивлином Во, но думаю, мне крепко досталось бы. Из моих последних героев, конечно, очень интересно было бы поговорить с Вирджинией Вулф. Хотя она тоже была человеком непростым. Вообще, писать о них легче, чем с ними общаться. Гораздо легче».
См. также: Александр Ливергант, «Агата Кристи: свидетель обвинения. Фрагменты книги» — «Иностранная литература», 2022, № 9.
Вадим Михайлин, Галина Беляева. Смена вектора: конструирование памяти о войне в «Переходном возрасте» Ричарда Викторова. Подростковый фильм и его литературная первооснова. — «Неприкосновенный запас», 2022, № 3 (143) <https://magazines.gorky.media/nz>.
«Хрущев был отстранен от власти в ноябре 1964-го, а ключевым событием следующего, 1965, года была двадцатая годовщина победы в Великой Отечественной войне — события, которое, в отличие от революции и гражданской войны, основополагающих для оттепельного проекта, было значимой частью непосредственного эмоционального опыта подавляющего большинства граждан Советского Союза. <...> Смена вех в брежневской пропаганде предполагала именно перестановку акцентов. Значимость революции и гражданской войны никоим образом не ставилась под сомнение, но, как было сказано выше, основное внимание смещалось на те исторические события середины ХХ века, которые непосредственно апеллировали к личным эмпатийным триггерам едва ли не каждого, кто жил в СССР в середине 1960-х. При этом травматический опыт 1940-х принципиально расслаивался. Фактически была проведена процедура по санации сопряженной с ним исторической памяти: те ее „активы”, из которых невозможно было извлечь позитивного политического ресурса, попросту выводились из сферы публичного внимания и назначались несуществующими. Военной же травме отныне надлежало существовать в полном отрыве от травмы тоталитарной; на военный опыт теперь следовало смотреть не через катастрофическую оптику трагического разрыва на пути к светлому будущему, а через оптику сакральной жертвы — едва ли не в евангельском ее понимании, поскольку результатом этой жертвы становилось спасение всего человечества. Таким образом, оказывался переставлен еще один значимый акцент: война оценивалась уже не с футуроцентрической точки зрения (по шкале приближения к желаемому результату или удаления от него), но с точки зрения охранительной (сбережения „нашего”, то есть, по сути, поддержания гомеостаза). Соответственно, сдвигался и главный пафос того месседжа, который был адресован целевой аудитории. Память о войне отныне должна была не столько мобилизовать современника на созидательный труд во имя скорейшего построения коммунизма, сколько поддерживать в нем постоянную готовность „встать на защиту завоеваний социализма”. Именно здесь, как нам кажется, имеет смысл искать истоки той риторики — как внешне-, так и внутриполитической, — на которой была построена вся позднесоветская пропаганда: одновременно милитарной и демонстративно ориентированной на сохранение status quo».
«Хуциевский шедевр [«Июльский дождь»] заканчивается сценой, в которой утверждается память о войне как единственный символ веры, оставшийся незапятнанным и незамутненным в глазах тех людей, что когда-то уверовали в оттепельный проект, а после того, как проект потерпел крах, превратились в своего рода потерянное поколение, манифестом которого много позже станут „Полеты во сне и наяву” (1983) Романа Балаяна. Но у Хуциева Память — тема устойчивая и во многом неизменная, и в ее реализации „Июльский дождь” стоит между „Заставой Ильича” и „Был месяц май” (1970), следующим фильмом режиссера, на сей раз уже очевидно военном. Ричард Викторов тему видоизменяет и осовременивает, превращая Память в легитимирующую основу для сугубо современных пропагандистских установок, ориентированных на реализацию новой мобилизационной стратегии».
Многоликая Марина. Исполняется 130 лет со дня рождения Цветаевой. Беседу вела Валерия Галкина. — «Литературная газета», 2022, № 40, 5 октября.
Говорит профессор Литературного института имени А. М. Горького Владимир Смирнов: «Да, она посещала разные общества, дружила с поэтами, воспринимала что-то. Но сказать, что это ее сформировало, нельзя. С самого начала — даже в юношеской лирике — была видна ее оригинальность, неповторимость. И ее сразу же заметили. Оценил ее поэзию, например, Валерий Брюсов. Думаю, можно говорить о некотором влиянии на Цветаеву Рильке, а из русских поэтов — Хлебникова и Маяковского. Но, повторюсь, она оригинал. Фигура. По этой же причине нельзя причислить Марину Цветаеву, например, к „московской школе”. Хотя она, конечно, москвичка даже в том, что касается мировоззрения, мирочувствования. Но Цветаева вообще из когорты тех художников, которых нельзя свести к чему-то одному. <…> В первую очередь она многогранна. Цветаева — традиционный поэт и одновременно авангардная личность. У нее есть и полуфутуристические произведения. В основе ее поэтики — авангард, фольклор, мифологичность, яркая эмоциональность, неуловимое девичье очарование, музыкальность. И нельзя сказать, что разные направления были для нее просто экспериментами, нет. В каждом из них она органична. Сама ее натура переимчива».
Одиночная кругосветка с медитацией. Ольга Славникова о картине мира слепого скульптора, тексте, который создает сам себя, и писательских страхах. Беседу вела Юлия Виноградова. — «НГ Ex libris», 2022, 13 октября <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит Ольга Славникова: «У меня в работе большой футурологический роман, который я пишу уже несколько лет. Изначально его события должны были происходить в 2050 году, но мне пришлось подвинуть время действия вперед и многое в тексте переработать. Текущая ситуация, меняющаяся каждая день, неблагоприятна для авторов, которые пишут о будущем. Жизнь постоянно дает новые вводные, и делать сейчас такой роман — все равно что перебегать по льдинам широкую реку. Прыгаешь, продвигаешься, ищешь равновесие, а тут новая полынья, новая трещина. Однако я не оставляю надежды закончить книгу, хотя и стала писать медленнее — сегодня сама повседневность требует больших усилий».
«Мне повезло: мой муж, поэт Виталий Пуханов, меня поддерживает и многое берет на себя по хозяйству, оставляя мне место для прозы».
Елена Островская. Перевод и канон: «Антология новой английской поэзии» (1937). — «Новое литературное обозрение», 2022, № 4 (№ 176).
«Она оказалась не первой советской антологией современной британской поэзии, а последней перед библейскими сорока годами ожидания: следующая антология английской (не современной!) поэзии была подготовлена А. И. Старцевым уже в 1942 году, но так и не вышла. Драматизм обстоятельств появления книги нашел в ней зримое символическое воплощение — имена двух переводчиков, Ивана Лихачева и Валентина Стенича, бесследно исчезли с ее страниц, и рядом с подписанными переводами их тексты демонстрируют значимое зияние. А имя составителя, князя Святополк-Мирского, в советской печати публиковавшегося под именем Дмитрий Мирский, было заменено другим — Михаила Гутнера, одного из переводчиков „Антологии”, молодого филолога-германиста и литературного критика».
«Трагические обстоятельства не в меньшей степени, чем отсутствие другой антологии английской поэзии и весьма скромный по тем временам тираж 5300 экземпляров определили не канонический, но скорее культовый статус книги».
«Символическая ценность книги, как правило, заслоняет весьма отчетливые противоречия в оценке ее содержания, скептически охарактеризованного Бродским („вялые и безжизненные переводы”), но удостоившегося многих почти восторженных отзывов».
Александр Панфилов. С мечтою о голубом цветке. Исполнилось 150 лет со дня рождения Михаила Кузмина, вокруг которого всегда роилось множество легенд. — «Литературная газета», 2022, № 41, 12 октября.
«На закате жизни Кузмин оценил по пятибалльной шкале все свои одиннадцать поэтических сборников. „Пятерки” удостоились два — первый („Сети”) и последний („Форель разбивает лед”). Когда смотришь на год издания последнего сборника — 1929-й, не веришь своим глазам, он совершенно не вписывается в тогдашний „хронотоп”. И не потому даже, что архаичен; он просто в полнейшем разладе с эпохой. Сам же сборник скорее футуристичен, прорицателен — и совсем не похож на прежнего Кузмина: изощренной формой, стилистической мозаикой, „затемненностью” смысла. В „Форели...” отчетливо слышится гул будущей ахматовской „Поэмы без героя”: „Художник утонувший / Топочет каблучком, / За ним гусарский мальчик / С простреленным виском…” Кузмин умер вовремя — в 1936 году. Его квартира оставалась законсервированным осколком Серебряного века, еще год-другой — и судьбе Кузмина вряд ли можно было бы позавидовать. Юрий Юркун, самая большая и самая долгая любовь Кузмина, хранитель его архива, был арестован и расстрелян в 1938-м. С ним исчезли и кузминские рукописи 1930-х годов».
Евгений Попов, Михаил Гундарин. Шукшин: первое кино и первая проза. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2022, № 9.
«Е. П.: Оценила ленту [«Два Федора»] — уже скорее с позиции рассказанной истории, ее актуальности (безотцовщины в послевоенной стране хватало!) — не только интеллигентская, но и широкая публика. В Сростках оценили! В Бийске! Мать с односельчанами по нескольку раз ходила. Шукшин там в некоторых планах прямо красавец писаный. Как будто светится весь. Хотя прокатный результат — двадцать миллионов четыреста тысяч человек — сильно не впечатлил. Середнячок по тем временам. Но крепкий. (Это сейчас лента была бы супербестселлером!) Критики, кстати, писали в основном кисло: мол, „не хватает профессионального мастерства, глубины и правдивости”, а Хуциев, пригласив на такую роль начинающего артиста, рискнул, и риск не оправдался. Уже потом киноведы оценят ленту по достоинству.
М. Г.: Ну и для Хуциева „Два Федора” далеко не были вершиной. Вершины будут впереди. И, кстати, Шукшин, сохранивший к Хуциеву теплые чувства, еще похвалит в печати его знаменитую ленту „Застава Ильича”. Вот уж спорная, даже, можно сказать, запрещенная Хрущевым вещь! А „Федоры” прошли цензуру не без споров, но благополучно.
Е. П.: Еще вот что можно сказать смело: остальные роли, сыгранные Шукшиным в конце пятидесятых — самом начале шестидесятых, до роли у Хуциева не дотягивают. Сами ленты были такие — особо ничем не выдающиеся. Работал Шукшин честно. Денежек у него завелось немного, тратил он их, как и положено разбогатевшему Мартину Идену, по ресторанам. Отсюда и скандалы поздних вгиковских лет. Вспомним, что вузовская комиссия, разбиравшая его дело, настойчиво советовала студенту не увлекаться актерской работой, а совершенствоваться в режиссуре. Правы, я думаю, с одной стороны, а с другой — для Шукшина актерский опыт был очень, очень важен. В том числе и с точки зрения вхождения в киномир.
М. Г.: А вот я с детства помню Шукшина в снятом тогда же, в 1959-м, „Золотом эшелоне” — боевике из времен Гражданской войны. Дело происходит в любимой нами Сибири. Как говорят сейчас, много экшена. „Наши” побеждают. Шукшин, конечно, наш (в финале героически гибнет). Само собой, с таким лицом не белочеха же играть! Тут его внешность, прямо скажем, эксплуатируется».
Андрей Рудалев. Третья Отечественная Василия Белова. К 90-летию со дня рождения русского классика. — «Литературная газета», 2022, № 42, 19 октября.
«У Василия Белова есть статья „Стыдобушка” (1999), в которой он говорил об общем ощущении девяностых: стыд за происходящее. Это чувство усиливается особенно, когда включается память о том, что в свое время страна устояла перед „грозными фашистскими полчищами”, теперь же совершенно нет никакой воли к сопротивлению, будто утеряно чувство самосохранения, которое подменили различные фантазии и миражи, поразившие власть и всю страну „чужебесием”».
«Крайне показательно, что в разговоре с критиком Владимиром Бондаренко писатель назвал себя советским человеком, несмотря на то что неустанно критиковал советское. Все потому, как отметил Белов, „советский человек, по-моему, это прежде всего и русский человек”. Тот же Владимир Бондаренко спросил у него, что бы пожелал своим читателям. Василий Белов ответил: „Победить”».
Система координат. Открытые лекции по русской литературе 1950 — 2000-х годов. Валентин Хромов. Группа Черткова («поэты Мансарды»). Публикация — Георгий Манаев, Данил Файзов, Юрий Цветков. — «Знамя», 2022, № 10.
23.10.2017. Клуб «Дача на Покровке». Лектор: Валентин Хромов. Участвуют: Михаил Айзенберг, Иван Ахметьев, Владислав Кулаков.
Среди прочего Валентин Хромов говорит: «Чертков был заядлым эпиграммистом. На Бродского около десяти эпиграмм, на других — на всех, причем обидные, очень злые эпиграммы. Они не напечатаны, либо забыты, либо исчезли. Только иногда всплывают, когда кто-то вспомнит. И это огромная часть его творчества. <...> Вот такие злейшие эпиграммы, поэтому он сам их и не хотел [распространять]. Но вот Бродскому надо отдать справедливость, он знал некоторые эпиграммы [Черткова], на него сочиненные, например:
И от Литейного на Невский
Летели вопли Горбаневской.
Наверное, обиделся, и тем не менее сказал Сергееву, когда тот был в Америке: „У вас на мансарде лучший поэт был Чертков”».
Реплика Ивана Ахметьева: «Это он назло сказал. Всем ясно, что Красовицкий все-таки был лучше».
Счастливый билет оттепельного денди. Памяти Василия Аксенова. На вопросы отвечают: Ирина Барметова, Евгений Попов, Борис Евсеев, Михаил Гундарин, Давид Маркиш. Текст: Афанасий Мамедов. — «Лабиринт», 2022, октябрь <https://www.labirint.ru/now/aksenov-mamedov>.
Говорит Борис Евсеев: «Иногда влияют на ход дел в стране не только мысли, но и строй, и даже лексическая наполненность языка писателя. Так было с просторечием Пушкина, так было с великим косноязычием Достоевского. Аксенов же повлиял на страну, когда дал ей молодежный англо-американский вариант русского языка. Тогда для части населения это было желанно и вполне объяснимо: в англоязе искали свободу, которую почему-то не находили в языке русском. Сейчас, наоборот, пришло время мыслей Солженицына и других писателей: время словотворчества на чисто русской (иногда — российской) основе, время восстановления необходимой и незаменимой архаики, которая часто свежей новояза. Аксенов, конечно, не предполагал, что бережно-ироническое использование им англояза наши писатели и в особенности журналисты доведут в 2000—2010 годах до абсурда. Сейчас у некоторых молодых авторов, — а я их прочитал за последние годы много — из десяти слов во фразе — восемь английских! У Солженицына было очень острое и тонкое чутье именно к языкотворчеству и коренному языку, за что он и некоторые мои вещи ценил. В 2000 году надписывая мне „Русский словарь языкового расширения” он посетовал:
— Вот, посмотрите, Борис Тимофеевич (он всегда обращался по отчеству), некоторые наши писатели совсем ушли от работы с языком. Вместо того, чтобы описать жизнь птенца в четырех верных и точных словах, несут ахинею на нескольких страницах о своих восторгах по поводу птичьего писка и первого пуха. А жизнь птенца нужно описывать так: гнездарь — слеток — поршок — взлеток. Вот и вся история. Ну, еще несколько событий связанных с этими четырьмя словами добавить, и кроткий рассказ готов! В языке — наш мир. Все образы и сюжеты — в нем же!
Я надолго запомнил эти слова и теперь сам стал вести в „Литературке” рубрику „Столбцы языкотворца”, где помещаю новые слова, говорю об архаике, о гениальном народном просторечии, которое не слышат многие наши писатели и деятели культуры. А услышь они вовремя или придумай нужное слово, может что-то и в жизни повернулось бы по-другому. Шесть лет назад в одноименном рассказе я ввел новое слово и понятие: „славянокос”. Его вовремя не услышали».
Андрей Тесля. Готовые аналогии. — Медиапроект «Стол», 2022, 20 октября <https://s-t-o-l.com>.
«Сложность сегодняшней ситуации в том числе и в том, что готовых объяснительных моделей и образцов, как именно себя вести, почти нет. Есть их иллюзия — образцы, взятые из книг и фильмов, внесенные/привнесенные культурной памятью».
«Аналогия — неизбежная форма человеческого мышления. Но обычно мы выстраиваем аналогии между тем, что нам знакомо, и тем, что мы стремимся понять. Исторические аналогии оказываются опасны тем, что создают иллюзию понимания. Но, как правило, под „историей”, с которой выстраивают аналогию, в лучшем случае понимают обломки „общего исторического знания”, что-то как-то прочитанное, услышанное, насмотренное. И на деле оказывается, что неизвестное — происходящее — объясняется через нечто еще менее известное».
См. также: Андрей Тесля, «Прыжок в неизвестное» — Медиапроект «Стол», 2022, 6 октября.
Сергей Федякин. Лики сказа. — «Москва», 2022, № 10 <http://moskvam.ru>.
«Прошлое не знает нашего языка. И оно никогда не заговорит с нами, не раскроет своих тайн, если мы сами не „вживим” в себя его язык, — через него только и может жить диалог с прошлым. „Ремизов такой же тонкий знаток архаического и фольклорного языка, как и Лесков”. Это утверждение Петра Бицилли невозможно оспорить. Действительно, слово Ремизова питается от древнего, чистого источника. Хотя сказать, что он пишет языком XVII века, будет досадной неточностью. Писатель вправе изобрести свой язык, тем более большой писатель (Платонов, Клюев, Зощенко). Язык Ремизова конечно же не возврат к языку допетровскому. Последний (как и устная речь) послужил для него лишь материалом. Мы читаем „Савву Грудцына” и видим: это не язык XVII века, но язык, сквозь который светится XVII век. Обычно говорят, что своим „архаичным языком” Ремизов противостоит языку Бунина и русской литературной традиции XIX века — от Пушкина до Чехова. Тот же Бицилли в языке Лескова, Розанова и Ремизова увидел даже другой русский литературный язык. Но за языком стояло и нечто большее. Розанов в „Уединенном” и „Опавших листьях” попытался уйти из литературы, отказавшись от всякой литературности. И, как отмечали многие, — создал новую литературу. Ремизов сознательно пошел по пути создания другой литературы: не просто „приручить” древность, но продолжить ту традицию, на ее основе — создать литературу новейшую. Причем в каждом своем произведении. Оттого так поражает разнообразие всего им написанного».
«Уж сколько раз приходилось слышать старое, непререкаемое, но поднадоевшее утверждение: каждое социальное потрясение (будь то монголы, Петр или 1917 год) „взбалтывает” язык, „вливает” в него не только чуждую ему лексику, но и — что может быть еще страшней — новое смысловое наполнение старых и вроде бы устоявшихся понятий. Все это вещи очевидные и неоспоримые. Но за ними встает другой вопрос: что делать писателю, когда он живет в эпоху „взбаламученного” языка? „Новояз”, „волапюк” не годен для создания подлинной литературы. Он слишком „эклектичен”, внутренне „разрознен”, в нем исчезает внутренняя смысловая иерархия; четкая кристаллическая структура прежнего языка — вдруг разжижается, и мы видим аморфное месиво. Писатель, выбравший „воляпюк”, вынужден строить не из твердого кирпича, а из вязкой глины или мокрого песка. Но в это „месиво” Зощенко вдохнул душу — преобразил, просветил мучительную плоть. Нелепый, убогий, несчастный язык вдруг ожил, — ожил потому, что он перестал быть „путаницей”, „крысиным салатом”: он обрел свою „кристаллическую структуру”, совершенно иную, нежели язык „классический”, но — живую и по-зощенковски неповторимую. Тут соединились ужас — и „стихотворение в прозе”, гротеск — и мистерия, дурачество — и тайная серьезность».
«Клычков тяготеет к своему, народному, предвосхитив Шергина с его „Шишом”, его „Для увеселения”, его „Поморщиной-корабельщиной”. Автор „Сахарного немца”, „Чертухинского балакиря”, „Князя мира” идет непроторенной дорогой и лишь едва касается Гоголя. Проза напитывается народной демонологией, мифом. Клычков творит собственные заповедные диковины, вроде царя Ахламона или Антютика, лешего. Он именно „единственный”».
Финалист «Большой книги» Афанасий Мамедов: Я играл теми картами, которые давала мне жизнь. Беседу вел Павел Басинский. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2022, № 232, 13 октября <https://rg.ru>.
Говорит Афанасий Мамедов: «Троцкий вообще у меня начал „троиться”, как только я взялся за роман [«Пароход Бабелон»]. Он с молниеносной быстротой оборачивался то Эдуардом Лимоновым, то полковником Сандерсом, небезызвестным основателем сетевой едальни KFC, то самим собой времен советско-польской войны. Политический бэкграунд Троцкого ошеломляет, он революционер, чье имя вписано в историю России большими буквами».
«Конечно, мой дед, Афанасий Милькин, на Принцевы острова к Троцкому не ездил, хотя в троцкистском заговоре, вероятно, участвовал. Говорю „вероятно”, суммируя то, что знаю из семейных источников и что почерпнул из дела деда в архиве ФСБ. В начале двухтысячных меня допустили к нему без особых проблем, хотя до сих пор оно на пятьдесят процентов закрыто. Самое интересное, что напрямую ни одним историческим документом я не воспользовался, но знания эти мне были очень необходимы для создания атмосферы — вещи очень важной, возможно даже первичной, из которой появляется язык».
Александр Чанцев. «Энергия поражения сильнее энергии победы». Беседовал Борис Кутенков. — «Формаслов», 2022, 15 октября <https://formasloff.ru>.
«Может быть, в этой беседе скажу что-нибудь дальше такое, что стану токсичен, никто сейчас не застрахован, так что без имен „учеников” лучше, видимо… Говорить же о тех, по отношению к кому я нахожусь в положении ученика, проще. Это Ольга Балла и Дмитрий Бавильский. Пусть они меня поправят, если это не так, но часто довольно бывало, что мы писали про одни и те же книги, — говорю сейчас, конечно, не про бестселлеры и „обязательные к прочтению” новинки, а про область, скажем, какого-то менее очевидного нон-фикшна или трансгрессивных, лиминальных жанров, где мы все, кажется, любим поработать. Брали, подсмотрев друг у друга, или же просто смотря в одну сторону. Думали, конечно, каждый свое, но тоже, сказал бы, видя идеальный горизонт в схожих общих чертах. Из тех, кто поколенчески ближе, но все равно в статусе старшего наставника для меня, много вижу общего с Данилой Давыдовым: если не непосредственно в текстах — он и о поэзии больше пишет, и эрудирован и мудр так, что мне только завидовать остается, — то в разговорах „в кулуарах” уж точно».
Шаламов и Пастернак: новые материалы. Диктовка Варлама Шаламова о Борисе Пастернаке и Ольге Ивинской в записи Ирины Сиротинской. Публикация, подготовка текста и комментарии Валерия Есипова. — «Знамя», 2022, № 10.
«В архиве Варлама Шаламова (РГАЛИ, ф. 2596, оп. 3, ед. хр. 158, лл. 56—100) имеется текст о Борисе Пастернаке, написанный рукой Ирины Павловны Сиротинской и предуведомленный ее ремаркой: „Записано под диктовку В. Т. Шаламова”. Текст имеет, несомненно, первостепенную ценность. Следует напомнить, что И. П. Сиротинская владела техникой стенографии, и диктовка зафиксирована ею вполне аутентично. Малые исключения — пропуски отдельных связующих слов, а также неверное воспроизведение некоторых фамилий (что, впрочем, могло быть и оговорками автора)».
Говорит Варлам Шаламов (примерно в конце 1969-го — начале 1970 года): «Пастернак не может быть понят полностью без его писем, без его эпистолярного наследия. Эти письма тем более важны, что Пастернак не вел дневников, не собирал записных книжек, подобно Блоку, не собирался быть судьею времени, как Блок. Прямой учитель Пастернака, Блок не был учителем его поведения в жизни. Дневником Пастернаку служили его письма, его огромная корреспонденция внутри СССР, его переписка с заграницей. Этим письмам Пастернак уделял большое внимание. Они сами по себе, по его мысли, должны были составить историю его жизни, его автобиографию. Однако подлинной автобиографией могли бы явиться, конечно, не все письма, а письма в связи с той творческой работой, которую вел Пастернак, письма, составившие бы его жизнеописание. Главная цель пастернаковских писем — автобиографическая. Потому несущественно, кто попадает Пастернаку под руку, когда он пишет письмо. <...> Выработался стиль высокопарный, в каждой фразе есть новизна называния, но, взятая в десятках, в сотнях адресатов, новизна называния превращается в свое отрицание, в однообразие стиля, служит стилевой особенностью писем поэта».
«Пастернака беспокоило, как оцениваются его стихи из цикла „Стихи из романа” — так ли, как стихи прежние. Приходилось кривить душой и говорить, что стихи не хуже прошлых».
«Ивинская отлично понимала и чувствовала хорошие стихи — вещь очень редкая в наше время. И безотносительно к симпатии к пастернаковским стихам могла оценить почти безошибочно. Словом, плюсов у Ивинской очень много. Но обратите внимание на ее челюсть. Я вообще бы изучал челюсти литературных дам. И нашел бы немало поучительного для любого Лафатера, Галена или Ломброзо. Не глаза, не пушкинские „ножки”, а челюсти, только челюсти! Женские челюсти должны быть предметом изучения. По этой челюсти было видно, что хватка у Ивинской крепкая. Все, что называется высокими материями, служит для укрепления ее личных позиций».
Составитель Андрей Василевский
Опубликовано в Журнале №12