Отец смотрит на Запад

Начало см.: «Новый мир», 2022, № 5

 

 

4

 

Марина гнала Милку и Краснуху в стадо. После гулянки у Аманбеке она проснулась с тяжелой головой и в дурном настроении, поэтому Милкиному теленку, который норовил идти своей дорогой, то и дело доставалось от нее большой палкой по хребту. Возле детской площадки он все-таки отстал от матери.

— Да что же ты за козлина такая! А ну иди сюда! — крикнула Марина и, подскочив к теленку, огрела его по гулкому боку.

Тот лишь глубже закопался мордой во что-то белое. Запыхавшись, Марина наклонилась над пакетом, над которым теленок равномерно работал челюстями. Внутри лежали нетронутые куски мяса и белые комки — остатки сухого творога. Неподалеку грудилось что-то большое. Увидала знакомую полосатую рубашку, собравшуюся на спине горбом. Чуть сдвинула со лба платок, который повязывала во время утренней дойки и снимала только после вечерней, и потерла пальцем разболевшийся висок.

— Эй, ты живой? — громко спросила Марина, решив, что это какой-то загулявший гость со вчерашней свадьбы.

Она сделала несколько шагов в сторону лежавшего и вздрогнула. Это был Серикбай. За ночь он стал похож на вырезанную из дерева куклу. Не решившись подойти, Марина потыкала в него палкой: деревянный Серикбай не шевельнулся. Огляделась и, легонько постучав по бокам теленка, погнала его к Милке и Краснухе. Как назло, по дороге ей не встретился никто из молодых, кто мог бы быстро донести до Аманбеке печальные новости. Отогнав коров в стадо, она снова прошла через детскую площадку и, убедившись, что Серик на месте, свернула к дому Аманбеке.

Аманбеке сидела за сепаратором и смотрела в одну точку. Вид у нее был такой, будто она уже знает о смерти брата и скорбит по нему.

— Серикбай… он… — начала Марина, но тут же замолкла, пытаясь отдышаться.

— Его нет здесь, — отчеканила Аманбеке, не поднимая глаз на гостью.

— Я знаю, он недалеко от детской площадки лежит. Мертвый.

Аманбеке нахмурила брови и посмотрела в глаза Марине.

— Ты так пошутить решила с утра?

Марина ничего не ответила, только помотала головой. Аманбеке неожиданно резко поднялась с места, чуть не опрокинув сепаратор, и скрылась в доме. Через минуту оттуда выскочил Тулин и, не поздоровавшись, рванул за ворота.

Марина заглянула в бидон под сепаратором и вскинула брови. Все соседи удивлялись, что из молока полудохлой коровы у Аманбеке получаются такие густые сливки. По краю бидона разгуливала, словно тоже прицениваясь, уже подмочившая лапки в молоке жирная муха. Марина огляделась, не смотрит ли кто за ней, щелбаном отправила насекомое в белый мушиный рай и, потянув дверь, вошла в дом.

Айнагуль сидела рядом с ребенком и, держа на коленях кастрюлю, взбивала масло. Аманбеке нарезала круги около невестки. Завидев Марину, она схватилась за сердце и плюхнулась в подушки на пол.

— Нет, ну как он мог! Именно сейчас!

— Наверное, он не специально, — ласково произнесла Марина.

Аманбеке смерила ее презрительным взглядом.

— А ты и рада, прилетела как стервятник. Ждешь, когда и меня головой на запад уложат?

— Ой бай, совсем понесло! — вскинула руки Марина и уронила их обратно на живот. — Если бы я была такой плохой, как ты говоришь, наверное, вчера бы потребовала, чтобы ты долг вернула.

— Да вернем мы тебе твои деньги, не переживай, — отрезала Аманбеке. — Благо место на кладбище куплено, да и склеп построен.

— Когда успели? — удивилась Марина.

Она считала, что в поселке только богатые заранее скупают места на кладбище, а уж склепы возводят и подавно после похорон.

— Так он Маратика все мечтал выкопать с русского кладбища и захоронить на правильном мусульманском. Потому и место купил заранее для двоих. А склеп… Да у Тулина кирпича на мясокомбинате завались. Старый хозблок недавно снесли.

— Так это и дом можно построить с кирпича?

— Ох ты и прошаренная, Маринка! Всюду свою выгоду ищешь, — впервые со вчерашнего дня улыбнулась Аманбеке. — Это же с бойни кирпич, оно тебе надо, жить с такой аурой?

— Ну, братца твоего это не смутило, — сказала Марина и тут же пожалела, подумав, что Серикбая, который похоронил наследника, меньше всего волновала аура скотозабойника.

— Да и ты сравнила, склеп и дом. Под твои запросы целый мясокомбинат разобрать пришлось бы по кирпичику.

Женщины заулыбались, и на миг показалось, что ничего страшного не произошло.

Айнагуль сумрачно сдвинула брови, замерла над кастрюлей с желтоватой массой: значит, симпатичный горбоносый дядька, который еще вчера снимал с нее ритуальный белый платок, теперь мертв. Розовощекий Асхатик перевернулся, сел в подушках, скуксился и захныкал. Будто чужой рукой Айнагуль намазала хлеб то ли еще сметаной, то ли уже маслом, сверху густо посыпала сахаром и дала сыну. Асхатик моментально измазался. Аманбеке и Марина снова заулыбались, на этот раз малышу.

— Какой красивый сынок у тебя, Айнагуль! — сказала Марина и по пути к двери вежливо добавила: — В родителей пошел. Ладно, забегайте, если что. Буду дома.

Айнагуль поймала взгляд Марины в засиженном мухами зеркале и благодарно кивнула. Затем всмотрелась в свое отражение. Ей казалось, что за эту ночь, когда умер Серикбай, а она сама стала женой Тулина, что-то должно было измениться в ее лице. Но ни морщин, ни седых волос не появилось. Белая кожа, как и раньше, светилась здоровьем.

Вдруг навалились тягостные воспоминания прошлой ночи. Вот она полощет в тазу гору жирной скользкой посуды, которая все равно остается сальной и липнет к рукам.

Вот Тулин впивается ей в шею долгим поцелуем, как вампир. И вот он уже сверху, тяжелый, сопящий. В нос забивается запах волосатых подмышек. Когда все закончилось, Айнагуль тоже почувствовала себя грязной посудиной. Теперь ей тоже не отмыться. Может быть, это даже свойство вещей и людей этого дома. Но Айнагуль не собиралась сдаваться, она перелезла через тушу законного теперь мужа, который всхрапывал и присвистывал, будто громадный толстый младенец, и пошла мыться сама и заканчивать с посудой.

Айнагуль вытерла Асхатику мордочку и ручки, прижала к себе притихшего малыша и запела песенку из своего детства:

 

Мой аул уехал вдаль —

Увела судьба лихая наш народ

От родных степей...

На душе моей печаль:

От родителей уже который год —

Никаких вестей…

 

Заснувшего сына Айнагуль уложила на корпе и сама прилегла рядом, подстраиваясь под его дыхание. Очнулась от криков Аманбеке, тихонько, стараясь не задеть сына, встала и подошла к окну.

Тулин ловил неуклюжими лапами виляющую струю из чайника. Аманбеке поливала ему, иногда сплескивая себе на ноги.

— Да я откуда знаю причины? — огрызался Тулин. — Лежал мертвый. Без признаков жизни, так, кажется, доктор из труповозки диктовал студентишке. Видела бы ты лицо этого ботана, зеленое, как у трупа.

Тулин хихикнул.

— И что, они его не забрали? — Аманбеке про студента было совсем неинтересно.

— Не забрали, справку только дали о смерти и сказали везти на вскрытие и потом уже в морг, пичкать формалином, вазелином или чем там фаршируют трупаков?

— Ой бай! — содрогнулась Аманбеке. — Еще чего не хватало!

— Я то же самое, мать, сказал. — Тулин потряс руками, разбрызгивая капли. — Поэтому мы его с Булатом в квартиру увезли, он сейчас поехал за гассалом, чтобы труп обмыть, а я тебе вот рассказать.

— А как они в квартиру попадут?

— А я им ключи оставил.

— Ой бай! — Аманбеке криво поставила чайник на чурбачок и встала руки в боки.

— А ты думаешь, кто-то украдет его тело?

— Тело нет, а вот заначку его вполне, — отрезала Аманбеке.

— Ладно, я поем и сам проеду.

— Потом поешь.

— Да щас, я с утра голодный. Жрать охота.

— А мясо ты притащишь с работы на похороны? — спросила Аманбеке чуть потише, и Айнагуль почти высунулась из распахнутой створки, чтобы подслушивать дальше.

— Да я на свадьбу сколько натаскал, на меня уже косятся. Свою резать будем.

— Как свою?! — Аманбеке схватилась за сердце, и на ее лице проступил ужас, которого Айнагуль не заметила утром, когда пришла Марина с плохими новостями.

— Сходи к соседям за подмогой. Я поем быстро, а как Буренка вернется с пастбища, разделаю ее. Двух мужиков мне хватит.

Аманбеке промокнула платком повлажневшие глаза и исчезла за воротами.

Айнагуль на цыпочках отошла от окна, взглянула на спящего Асхатика, позавидовав его крепкому сну, и прошла на кухню ровно в тот момент, когда туда шумно ввалился Тулин. Увидев жену, он хищно улыбнулся. Айнагуль бросилась кормить мужа вчерашними мясными остатками.

Ел он молча и жадно. Как пес. Словно в любой момент тарелку могли отобрать. Закончив, ковырнул ногтем между зубами и, облизав пальцы, смачно рыгнул.

— Что стоишь над душой, — зыркнул он на Айнагуль. — Посидела бы, поговорила с мужем.

Айнагуль отступила в дальний угол кухни, где на стене темнело жирное пятно, натертое Тулином.

— Асхатик может проснуться, я слежу, — пробормотала она.

— Хороши, конечно, твои родители, ничего не скажешь. — Тулин подпер кулаком массивную челюсть. — Но ничего, у тебя теперь муж есть. Уж кто-кто, а я решу вопрос. Дядя, видишь, какой подарок сделал нам на свадьбу? Самый лучший!

— Какой? — Айнагуль нахмурилась, вспоминая, как Булат записывал подарки в тетрадку.

— Да то, что помер! — усмехнулся муж. — Вот бы и твои родители последовали его примеру.

Айнагуль прикрыла рот рукой, запечатывая слова ужаса и гнева.

— Да шучу я, чего ты изображаешь тут из себя? Не нужны нам подачки. Корову повалим, дядьку похороним, да поедем на квартиру, там деньги в каждую щель затолканы. Хоть подтирайся!

— Может, тогда и не надо резать Буренку?

— Надо. Пока негде мяса взять. А как заживем, так и получше этой дохлятины купим. Да и зачем нам в квартире корова? А мясо я и с работы таскать могу. Молоко на рынке будем покупать.

Затем он медленно встал и грузной горой пошел на Айнагуль. Она часто заморгала, но с места не сдвинулась. Удивилась, что ничего не чувствует. Никакой он мне не муж, чужой человек.

Как раз в этот момент открылись ворота, и показалась Буренка. Острый хребет и брюхо, как пегий барабан. За ней трусил теленок, вполне справный. Затем во двор, вытирая концом платка глаза, вошла Аманбеке в компании незнакомых мужиков.

Мужики остались топтаться под окнами. Аманбеке тяжело прошагала в кухню.

— Ну что, женщины, кто из вас поможет мне резать Буренку? — бодро спросил Тулин.

— Внук скоро проснется, — спешно ответила заплаканная Аманбеке.

— А я не умею, крови боюсь, — умоляюще произнесла Айнагуль.

Тулин схватил грубой рукой жену за плечо и поволок в заднюю часть двора.

Буренка как будто чувствовала неладное и стояла истуканом. Телок потянулся было к вымени, но корова коротко лягнула его и снова застыла.

Тулин и двое помощников, которых привела Аманбеке, стреножили корову и рывком повалили на землю. Раздался страшный глухой звук. Буренка по-прежнему не шевелилась, будто загипнотизированная. В еще живых, но уже будто мертвых коровьих глазах Айнагуль увидела свое отражение. Она вдруг почувствовала себя такой же коровой, свидетелем собственной медленной казни.

Тулин всем телом навалился на костлявую тушу Буренки. «Совсем как на меня прошлой ночью», — подумала Айнагуль.

Напарники, один с ножом, другой с оцинкованным ведром, одобрительно ему кивнули. Когда он оскалил щербатый рот и что есть силы потянул Буренку за рога, Айнагуль зажмурилась. Услышала, как кровь зазвенела в ведре, и потеряла сознание.

 

Прошло семь дней с похорон. Аманбеке, взяв с собой сына, приехала навестить могилу брата.

Тулин снова взял у Булата так и не починенный жигуль. Пока они пробирались по валкой дороге сквозь клубы рыжей пыли, машина словно покрылась неотмываемой ржавчиной. Найти место упокоения Серикбая было несложно. Прямоугольный грубый склеп возвышался над соседними захоронениями как минимум на метр.

В склепе стояла сладковатая трупная вонь. Аманбеке стянула платок с головы и прикрыла им нос. Ей казалось, что вонь идет не от тела брата, а от пропитанных мясокомбинатом кирпичных стен.

— Кирпич твой помечен злом, сын, — тихо сказала Аманбеке.

— С чего вдруг? Ты несколько месяцев назад хотела из него новый коровник построить. Тогда что-то ты не видела никакого зла, — ехидным и, как показалось Аманбеке, чужим голосом ответил Тулин.

— А ты не остри. Жену свою на место будешь ставить, а мать не смей. — Аманбеке, пристроив в угол истертый веник, которым заметала с пола мелкий мусор, вышла наружу подышать.

Чужие склепы, хоть и гораздо меньше последнего жилища Серикбая, были сделаны из нового, ровного, белого и красного кирпича. Над некоторыми поблескивали золотом расписанные куполки. Аманбеке было позавидовала, что кто-то лежит себе мертвый в такой роскоши и проблем не знает. Но тут же укорила себя за опасные мысли. Когда речь шла о жизни и смерти, Аманбеке становилась суеверной. Даже на похоронах брата она отказалась петь песню-плач об усопшем, боясь привлечь внимание смерти к своей персоне.

— Вот кому-то делать нечего, тратит такие деньжищи, чтобы и на кладбище выпендриться, — произнес подошедший к матери Тулин.

— И то правда, — тепло ответила мать, прикинув, в какую копейку вышел бы самый скромный склеп, не будь у нее такого предприимчивого сына.

— А ты дверь заценила? — хвастливо сощурился Тулин.

— Дверь? — удивилась Аманбеке.

— Да ты глянь только, тоже с работы притащил. Красивая и прочная. А замок какой!

— Обычно не ставят двери…

— Ну, так это когда мертвого закапывают в землю. А когда на столах оставляют, дверь обязательно нужна, или ты хочешь, чтобы собаки растащили дядю по поселку?

— Ты прав, конечно, сынок. А замок зачем?

— Да бесхозный валялся, вот и прихватил для комплекта. Зато бомж никакой не зайдет и не насрет. Труп никто не утащит. А если сам Серикбай, как Маратик, решит побродить по поселку с песнями, тоже пусть попробует через такую дверь просочиться. Хрен там!

Аманбеке сделала глубокий вдох и снова вошла внутрь. Около каменного стола, на котором лежал запеленутый брат, увидела выцветшую пачку сигарет, которая выглядела так, будто ее саму похоронили много лет назад. Подумала, что кто-то из мужиков выбросил без всякого уважения к покойному, и взглянула на мумию.

Тулин поймал взгляд матери и тоже уставился на подмокшее коричневое пятно на саване.

— Кажется, кое-кто уже посрал, — захихикал он.

Аманбеке строго зыркнула на сына.

— Ну что опять не так? Гассал при мне из него все выдавил, видать, запоздавшая порция. Говнистый все-таки был мужик.

Мать с сыном, прихватив мешочек с мусором, вышли из склепа. Тулин с трудом закрыл перекосившуюся дверь, процарапав на глине борозду, и вставил в скобы тяжелый, размером с гирю, ворованный замок. Ключ торжественно подал матери.

Аманбеке спрятала его в карман старой жилетки, пристегнула засаленный манжет булавкой и ощутила неожиданное тепло от этого куска металла. Теперь она может делать все, что угодно, с квартирой брата, и никто ее не осудит. И то, что внутри квартиры, теперь тоже принадлежит ей.

— Сынок, а где ключи от квартиры?

— У меня. — Тулин повозился в узком кармане запачканных штанов и протянул матери связку. — Что, прямо сейчас поедем?

— А кого ждать? Время не терпит. — Аманбеке двинулась в сторону машины, не оглядываясь на сына, который запихивал мешок с мусором в маленькую урну. — Там и помоемся.

 

Привычными движениями — два оборота вправо и поелозить на месте прежде, чем потянуть на себя, — Аманбеке открыла дверь квартиры Серикбая. Сразу потянуло тошнотворно-сладким запахом смерти.

— А почему свет везде горит? — Аманбеке, не разуваясь, стала бродить по квартире, постукивая по пластиковым выключателям. — Это ведь нам теперь платить за электричество! Да и за воду, так что, будешь мыться, не устраивай там заплывов.

— А я прям сейчас, мам, пойду, а то воняю…— Тулин поднял руку и понюхал подмышкой. — Будто с дохлых коров шкуру всю ночь спускал. Даже для меня перебор.

Аманбеке неодобрительно хмыкнула, но спорить не стала. Распахнула настежь окна и прикинула, с чего начать поиски. В зале, как и много лет назад, у стены под часами с электрической кукушкой стоял сундук, из которого Наина однажды утащила пухлый конверт. Аманбеке сразу бросилась к нему, поскользнувшись на корпе. Еле устояв на тонких ногах, она схватилась за сердце и уставилась вниз.

На этом самом месте погиб Маратик! Или нет?

Аманбеке прищурилась. Одна корпе выделялась среди других еще белыми, не затертыми завитушками на алом велюре. Поняв, что брат заменил корпе, на котором погиб сын, она присела перед сундуком и в детском предвкушении подняла тяжелую его крышку.

Первое, что попалось под руку — два куска красивейшего бархата. Ткань заманчиво поблескивала, пока Аманбеке, не веря своим глазам, обматывала находку вокруг все еще тонкой талии. Мысленно она решала загадку, откуда у Серикбая турецкий бархат. Все мало-мальски ценное она вынесла еще при Катьке. Неужели он баб в дом водил?

Только когда Аманбеке подошла к зеркалу, в надежде увидеть нечто похожее, что было на матери Айнагуль в день свадьбы, поняла, что ткань нещадно пожрала моль. Еще больше рассердившись, она скинула с себя бархат и набросилась на содержимое сундука. На грязный пол полетел ворох маленьких бюстгальтеров.

— Катькины, что ль? — спросила вслух Аманбеке. — Хотя она же ребенком уехала… Точно водил баб.

Ей стало неприятно. Казалось, брат все это время жил прошлым и запивал горе, а получалось, он, в отличие от сестры, кутил на полную катушку.  Еще противнее стало, когда из-под горы женского белья показалось то самое старое корпе с коричневыми следами детской крови.

— Ничего святого не было у мужика! — зло прошипела она.

Внутри свертка нашлась черно-белая фотография кругленького Маратика, сделанная в фотосалоне в райцентре.

Аманбеке аккуратно отложила корпе и продолжила опустошать сундук, отправляя наружу потрепанные книжки в мягком переплете, с обложек которых безразлично глядел Иисус; жестяные банки с безделушками вроде красивых пуговиц или кусочков яшмы. В груди приятно задрожало, когда на самом дне она увидела пухлый бумажный конверт. Аманбеке прижала к животу находку, захлопнула сундук и уселась на крышку. Медленно заглянула.

— Ну чего, сколько денег нашла, мам? — Тулин вышел из ванной с повязанным на талии большим, некогда радужным полотенцем.

Аманбеке сверкнула потемневшими от злобы глазами и замотала головой. В конверте, кроме одной, как будто случайно попавшей туда купюры, лежали документы, квитанции и чеки.

— Нисколько, — зыркнула на сына. — Не хочешь одеться?

— Да сейчас у дяди что-нибудь найду чистое. — Тулин поковырял мизинцем в ухе и ушел в спальню.

Аманбеке запихнула все обратно и взялась за шкаф. Серикбай избавился от вещей Наины и детей, и теперь внутри висели телогрейка, в которой брат уходил в рейс, дубленка и кожаная куртка землистого цвета. Обшарила карманы — снова только мелочь.

В спальне на удивление было полно вещей Маратика. Она помнила некоторые костюмчики, которые сама дарила ему на вырост. Аманбеке распотрошила постель Серикбая и в освободившийся пододеяльник стала закидывать вещи и игрушки для внука. Подумала, что сейчас правдивые песенки Маратика были бы очень кстати — рассказал бы, где деньги спрятаны.

— Ну что, мать? — спросил Тулин с набитым ртом.

— Ничего, — пожала плечами Аманбеке.

— Пойдешь мыться?

— Да не до этого сейчас, давай искать заначку сначала. — Аманбеке снова зыркнула на кровать. — Пока найдем в этой пылюке, снова придется мыться.

Тулин уселся на кровать и покачался на панцирной сетке. Комната заполнилась противным скрипом.

— И чего он не выбросил эту рухлядь? — Тулин встал с кровати и принялся раскручивать пыльные никелированные шары с изголовья.

Аманбеке засветилась от гордости. Каждый раз, когда сын казался ей беспросветным тупицей, Тулин вытворял что-нибудь эдакое, что заставляло ее передумать. Вот и сейчас, пока коцанный шар вращался в его лапах, Аманбеке довольно охала. Сама бы она не подумала заглянуть туда. Одна только мысль о возможной находке привела Аманбеке почти в блаженное состояние.

— Не пойму, что это. — Тулин нахмурился, разворачивая бумажку. — «Святый ангеле хранителю моих чад Маратика и Катюши, покрый их твоим покровом…» Хрень какая-то.

Тулин отбросил записку и принялся откручивать второй шар. Аманбеке заходила по комнате, жестикулируя.

— Да что за проклятие! Весь поселок неделю жрал за наш счет! — Аманбеке присела на металлическую сетку и ощутила черную беспросветную тоску.

— «Робби хаб ли мил-лядунка зуррийатан тойибатан иннака сами’уд-ду’а». — Тулин протянул матери листок. — Как будто твой почерк, мам.

— Это дуа на мальчика, я давала, когда Наина Улбосын родила. — Аманбеке бросила листок на пол и пошаркала на кухню.

Тулин наспех вкрутил шары обратно и догнал мать.

— Не волнуйся. Я весь дом переверну, но найду деньги. — Тулин заметил помокревшие глаза матери. — Ты чего?

— А то, что про Улбосын мы забыли.

— А что с ней? — удивился Тулин, будто вспоминая, кто такая Улбосын.

— Она же наследница. Квартира по закону ее. — Аманбеке села на табурет и осмотрелась.

На запущенной кухне царил бардак. Самодельная столешница, обклеенная плиткой, пошла трещинами. Стол в тон столешнице небесно-голубого цвета теперь был почти серый в коричневых чайных кругах. Газовая плита усыпана подсохшими остатками еды.

— Катька, что ли? Да пошла она козе в трещину, ничего она не получит, — горячо возмутился Тулин, будто только сейчас сообразив, о ком речь. — Да она отца родного не приехала хоронить!

Аманбеке хотела было возразить, что, мол, она и не знала о смерти Серикбая, но Тулин так складно и уверенно говорил, что ей и не хотелось защищать ее. Правильно он все говорит, ничего она не получит!

Мать с сыном взялись за кухонный шкаф. На столе расстелили газеты и теперь вываливали туда содержимое стеклянных и жестяных банок, изредка чихая от залежалой крупы, специй или пыли. Осмотрели все ящики, кастрюли и даже морозилку. Аманбеке подумала, что теперь в этом бардаке совсем нет шансов что-то найти. Тулин будто прочитал ее мысли.

— Завтра Айнагуль сюда пришлем, выдраит все. Может, и найдем чего.

— Если она первая не найдет и не даст деру от тебя, — усмехнулась Аманбеке.

— Да куда ей бежать? И к кому? С ребенком… — Тулин задумался. — Может, она уже и от меня беременна. Кому она нужна с двумя детьми?

Тулин небрежно ополоснул руки в раковине, зато с усилием принялся вытирать их полотенцем, оставляя на старом мохере грязные разводы. Аманбеке впилась ногтями в ладошки.

— А знаешь что? — прошипела Аманбеке сквозь зубы. — Давай позвоним этой Катьке прямо сейчас. Неси сотовый и мою сумку.

Пока Тулин ходил в прихожую, Аманбеке как в перемотке прогоняла события, которые застала в этой квартире. Свадьбу брата, рождение Улбосын, рождение Маратика, его похороны; побег Наины, побег Катьки. Они все ушли. Только она всегда была рядом. Она — настоящая хозяйка.

— А что скажем? — добродушно спросил Тулин, протягивая матери кожаную сумочку.

Аманбеке молча расстегнула золотистую молнию и вытащила блокнот, исписанный мелким почерком. Пролистала несколько страниц и, выхватив у сына массивную трубку, поспешно набрала номер. Гудки сменились потрескиванием. Тулин уселся матери в ноги и стал слушать.

— Алло, Улбосын! — крикнула Аманбеке. — Катька, ты, что ли?

— Кто это? — донеслось из динамика.

— Апашка твоя. Аманбеке. Ты куда пропала? — Аманбеке притихла, но что говорила Катя — не слушала. — А разве так можно делать? Ты бросила отца, он, между прочим, не молодой человек был. А я? Я тебе что, чужая? Мы тебя с отцом вырастили. Не мамка твоя, кукушка, а мы. Отец так и умер с мыслью, что ты его бросила.

Голос Кати продирался по проводам, но Аманбеке его тут же заглушила мрачным, не терпящим возражения «Не перебивай старших!»

— Мы с Тулином похоронили отца твоего. Он все приданое и все деньги, что на свадьбу подарили — все потратил до копеечки. Скот зарезали, чтобы неделю всех кормить. А ты ведь и про свадьбу не знаешь, женился брат твой! Да что толку поздравлять, сразу после свадьбы на могилку жених зачастил. Склеп какой построил, не стыдно перед людьми. Живыми и мертвыми. В общем, Катька, долгов у отца выше крыши.  У тебя есть деньги? Как это, нет? Как же ты живешь в столице без денег? Ты что там, смеешься? Тебя шайтан заберет за такие выходки! — Аманбеке тяжело вздохнула. — И еще, надо бы тебе приехать. Квартирный вопрос решить.

 

5

 

Катя кладет трубку и сползает на пол. Он ледяной. Вспоминает, как много раз ложилась на прогретые солнцем доски моста с раскаленными шляпками гвоздей и разглядывала рябь реки. Слушала ее тихое урчание. Совсем маленькая, она шла с отцом по висячему мосту, и он, заметив, что она боится упасть, подтолкнул ее вперед. Старые доски ходили ходуном под их весом.

Мост раскачивается все сильнее, и Катя перестает бояться. Оглядывается на отца. Он улыбается, молодой и красивый. Ей даже кажется, что он самый красивый в поселке. Красивее него только мужчины из телика, но те актеры. По складке тонких губ, по темному блеску глаз Катя понимает, что отец любит ее. Теперь ей весело парить над теплым бульончиком, словно на качелях, и она смеется.

Когда воспоминания об отце отпустили, Кате стало легче. Теперь она думала цифрами, сколько получит отпускных, во что обойдется поездка до родительского дома, сколько может стоить их квартира в трехэтажке, и, если все-таки продать дом, хватит ли всей суммы на первоначальный взнос для покупки квартиры в Москве. Дотянувшись до телефона, Катя набрала номер риэлторши. Непривычно тяжелая по сравнению с мобильником трубка ответила. Риэлторша не сразу узнала свою клиентку.

— Какая Катя, какой дом? — раздраженно неслось из динамика.

— Эм, Катя с профессорской дачи в Аккермановке. Простите, что отвлекаю. У меня умер отец… — Катя сделала глубокий вдох, подбирая слова.

— О, мои соболезнования.

— Да я не за этим, но спасибо. В общем, от отца осталась трехкомнатная квартира в поселке на границе с Казахстаном. И из наследников… — Кате стало неловко, она не хотела показаться расчетливой. — Только мы с мамой.

— Таааак.

— А как вам кажется, за сколько можно продать такую квартиру? — спросила Катя, еще более засмущавшись.

— Ну, сложно сказать. А там вообще люди покупают недвижимость?

— Из аулов приезжают фермеры, чтобы дети поближе к цивилизации были.

— О, это хорошо. У фермеров обычно водятся денежки. Может, и миллион выручите. Или тысяч семьсот.

— А вот этих денег, плюс выручка с продажи дома… Этого хватит на первоначальный взнос для однушки в Москве?

— В принципе, я готова подобрать вам варианты вторички. А если взять подуставшую квартиру, то и платеж ежемесячный небольшой получится. Думаю, банк одобрит вам ипотеку с хорошим первоначальным взносом. — Риэлторша шелестела бумагой и усердно что-то чиркала карандашом. — Но для этого вам нужно сначала вступить в наследство. Мама у вас, кажется, — риэлторша неуместно хихикнула, — Иисусова невеста? Пусть напишет отказ. Так как брак не расторгнут, она в первую очередь претендует на квартиру.

— Ага, поняла. Я перезвоню вам, — не дожидаясь ответа риэлторши, Катя опустила трубку на рычажки и заходила по комнате.

С каждым шагом сомнения наваливались на нее с новой силой. Она пыталась понять, сколько денег было в конверте, который мать пожертвовала храму. Наверное, много, конверт был пухлый. «Ограбила, ограбила!» — пробивался в памяти голос Аманбеке. Если много лет назад мать легко вынесла из дома деньги семьи, то почему сейчас она должна запросто расстаться с целой квартирой?

Вот что за родители у меня такие, пожаловалась Катя сама себе. Поежилась, вспомнив телевизор-убийцу, из-под которого торчала мертвая ручка Маратика. Каково было матери? Неудивительно, что Наина искала утешения в мрачной обстановке поселковой церкви. Может, если бы Катя последовала ее примеру, сейчас жила бы в монастыре и проблем не знала.

И так эта мысль понравилась Кате, что, собираясь к матери, она то и дело представляла себе монастырские звуки: звон церковных колоколов, шелест облачений из габардина, еле слышное дыхание свечи, бряцанье серебряной цепи кадила, рассекающего воздух. Решив, что обязательно все это запишет, Катя проверила батарейки в диктофоне и убрала его поглубже в рюкзак.

 

Она помнила, как они с Ирочкой ездили в монастырь к матери — всего один раз. Бабушка аккуратно заплела ей две косички и нарядила в летнее платье. Чтобы вышивка с клубникой смотрелась ровно, Катя даже старалась не сутулиться. Правда, когда они сошли из вагона, поднялся такой ветер, что Ирочка напялила на Катю свой колючий свитер, который спрятал и алые, точно живые, пузатые ягоды, и даже кружевной подол. Тогда Ирочка еще надеялась «вразумить» дочь и вернуть ее в семью.

Теперь Кате совсем не хотелось красоваться перед матерью. Она натянула узкие джинсы, футболку и джемпер, хотя понимала, что Ирочка не одобрила бы такой выбор. Получила даже немного удовольствия, представив, как ее не пускают в храм в брюках и она уходит, не дождавшись матери. Своего рода месть, потому что в ту единственную поездку Наина так к ним и не вышла.

Они спрятались от порывов ветра за углом какой-то постройки. На стене из-под облупленной штукатурки проглядывал красный кирпич, казалось, стены кровоточат. Они стояли, словно ждали расстрела.

Ирочка выудила из сумки бледно-голубой, в цвет глаз, платок для себя и пеструю косынку для внучки, которую Катя выбрала сама. Цветастая ткань на голове Кати была единственным ярким пятном в монастырском подворье. Это ее веселило, пока откуда-то снизу к ней не протянулась грязная раскрытая ладонь. Рядом с мощеной дорожкой сидел безногий страшный мужик. Смоляными кудрями он был похож цыгана. Ирочка тоже вздрогнула от неожиданности, бросила нищему какую-то мелочь и, крепко ухватив Катю за руку, потащила вперед. Несколько раз она останавливала семенивших мимо монашек и тихо о чем-то спрашивала, те пожимали плечами и опускали глаза. Наконец одна махнула рукой в сторону полуподвального помещения.

Они зашли в здание с низким сводчатым потолком. Внутри было тепло, сладко пахло гарью и топленым воском. В дальнем углу за обыкновенным письменным столом сидела пожилая монахиня и что-то писала в раскрытой амбарной книге. Ирочка торопливо подошла, та подняла лицо, подоткнула очки на узком лоснящемся носу. Выслушала, покивала, брякнула в стоящий на столе колокольчик. Откуда-то, Кате даже показалось, что из-под стола, появилась юная веснушчатая послушница, склонилась к пожилой, покивала и быстро выскочила наружу. Катя уселась на лавку и достала из рюкзака тетрис, с ним время тянулось не так мучительно, а Ирочка ходила взад-вперед перед маленьким мутным окном словно в тюремной камере и всматривалась в проходивших мимо монахинь, похожих на черных ворон. Наверное, она пыталась узнать дочь, которую не видела с самого подросткового бунта. Катя даже стала фантазировать, что они действительно в тюрьме, пришли проведать мать, которая искупает вину за кражу денег.

Так они промаялись час или больше. Наконец хлопнула дверь. Конопатая послушница вернулась. У Ирочки некрасиво вытянулось лицо.

 

Будь что будет, подумала взрослая Катя, и подхватив рюкзак, вышла из дома, в котором выросла. Во дворе с наслаждением вдохнула свежий и уже прогретый воздух. Дорогой на нее наплывали звуки, ради которых она раньше притормаживала и лезла за плеером, чтобы записать. Теперь было не до них.

В поезде Катя успокоилась и даже улыбнулась. Буду хорошей девочкой, расскажу о себе, о замечательной поселковой школе, как взяли в театральный кружок и как меня ценят в кинокомпании, где работаю звукорежиссером.

За окном тянулись смутно, но все же знакомые холмистые пейзажи. Маленькие дома с ветхими заборами, кое-где над крылечками висели самодельные вывески с трафаретными «Продуктами» и «Промтоварами». На глаза постоянно попадались дети, все какие-то рослые, румяные, на высоких, будто кони, великах. А редкие взрослые выглядели, наоборот, щуплыми и низенькими, словно из них высасывала жизнь ребятня.

Рано утром, еще до восхода солнца, Катя открыла глаза, села и сразу приникла к окну. Она помнила, что в детстве, точно так же проснувшись ни свет ни заря, впервые в жизни увидела густой и зловещий туман. Дежавю, подумала она. Туман за годы как будто тоже заматерел и стал гуще и страшнее. Он облепил все вагонные окна, как будто нарочно не давая разглядеть местность, скрывая от сонных пассажиров приближение вокзала. Только когда проводница бодрым голосом предупредила, что они подъезжают, туман как будто смутился и резко отступил к реке.

Катя вышла из вагона и ощутила «рыбий мех» собственного джемпера. Хлестнул холодный влажный ветер. Над крыльцом вокзала хлопнул мокрый флаг. В сырых древесных кронах поднялся шум, и если бы Катя решила сымитировать этот звук, она бы записала, как полощут белье в корыте.

Подворье отличалось от туристических церквей, рассыпанных по центру Москвы. Вместо громких соловьев глотки драли вороны. Вместо румяных старушек в разноцветных платках, что обычно, как промоутеры, зазывают отведать местную выпечку, у входа на монастырскую территорию сидел безногий нищий. Неужели тот же самый? От смоляных кудрей на черепе остались редкие седые волосины. Беззубый рот запал. Рука, протянутая за милостыней, тряслась.

Нищий норовил ухватить за штанину. Катя отшатнулась от безногого и быстро зашагала к белоснежному храму с одинокой колокольней.  У входа в храм стояла женщина с бородавками, рассыпанными по лицу словно катышки теста, и улыбалась гостье. Катя остановилась, перекрестилась неуверенной рукой и спросила, где ей найти Наину. Женщина сказала, что, наверное, в пекарне, и велела следовать за ней. Из-под ее платка змеей выскочила тугая коса цвета сухого бадьяна.

Здание из толстого кирпича показалось Кате знакомым. Скрипнула низенькая дверца, и маленькая женщина нырнула в подземелье. Пахнуло сдобой, жженым сахаром и специями. Так пахло в квартире Абатовых до того, как мать выбрала бога. Катя потянула дверь на себя и оказалась лицом к лицу с молоденькой послушницей, которая ласково улыбнулась и отступила, впустив Катю внутрь.

— Матушка за вами послала, — сказала послушница и засеменила к другой двери, ведущей, видимо, в сам цех. — Вы здесь подождите, она сейчас.

Минут через десять дверь снова распахнулась, в проеме показалась большая фигура в черной рясе, за которой следовало пять или шесть послушниц. Процессия выглядела так, словно кто-то перемешал шахматные фигуры из разных наборов, и большая черная пешка возвышается над мелкими.

Наина оказалась большой и удивительно старой. Она как будто была старше Ирочки в ее последние годы. Катя всматривалась в приближающееся лицо матери и искала родные черты.

— Здравствуй, Катерина, — внушительно произнесла Наина и сложила руки на выпирающем животе.

— Привет, мам, — спокойно ответила Катя и подумала, как давно она не произносила этого слова. — Ты как?

— Как видишь, я теперь матушка. Монашеское имя мое Агафья.

— Угу. — Катя посмотрела на руки матери и заметила след от кольца, того самого с красным камнем, что мать носила в молодости. Будто она сняла подарок отца только недавно. В груди кольнуло: предала, забыла.

— Тебя зачем Господь привел сюда?

— Отец умер. — Катя всмотрелась в лицо матери. Почувствует ли она что-нибудь?

— Как говорила его сестра, и я впервые с ней согласна, человек — сегодня человек, а завтра земля. — Наина буднично перекрестилась. — Упокой, Господи, его душу. Пойдем поговорим, раз приехала.

Матушка уселась на скамью и шумно вздохнула, расправив припудренные мукой рукава рясы. Катя опустилась рядом. Она планировала сразу перейти к делу, но вместо этого спросила с детской обидой:

— Почему ты тогда не вышла к нам?

— Вера моя еще не настолько крепка была. Боялась, что увижу вас и обратно к Богу не вернусь, — пробормотала как заученную молитву Наина. — А я ему обещала.

— А мне ты ничего не обещала? — горько спросила Катя.

— Ты не ссориться приехала, наверное, — холодно ответила Наина, и глаза ее, обращенные куда-то мимо дочери, стали чуть бледнее.

Катя прерывисто вздохнула и сбивчиво рассказала о квартире, делая акцент на бюрократических препонах и сложных отношениях с Аманбеке. Наина слушала молча.

— В общем, либо я вступаю в право наследства, либо тебе придется воевать с Аманбеке и Тулином.

— Ты ведь не будешь для Бога все эти документы оформлять? — печально спросила Наина.

— Нет, — ответила Катя, с наслаждением наблюдая за смятением матери.

— Грешно не отдать это все Богу, но не менее грешно ехать в поселок. Нет. Не хочу мараться, больше не хочу, забирай. Подпишу и забудем.

 

Тулин резко затормозил перед трехэтажкой, будто планировал ехать дальше, а зазевавшаяся пассажирка только в последний момент вспомнила, что ей надо выйти именно здесь. С Асхатиком в одной руке, с сумкой, набитыми чистящими средствами, в другой, Айнагуль выбралась из машины.

— После работы заеду за тобой. — буркнул Тулин, ковыряя замок дядькиной квартиры.

Дверь, обитая темно-красными рейками, поддалась и со скрипом впустила Айнагуль. Тулин дышал ей в спину.

— А еда есть какая тут? — тихо спросила Айнагуль, уже догадываясь, что ответит Тулин.

— Была, да сгнила. Я тебе денег оставлю, сбегаешь в ларек, купишь, да приготовишь чего-нибудь, — Тулин бросил несколько смятых купюр на трельяж и зыркнул в запыленное зеркало.

— А с квартирой как быть? Открытой оставить?

— А, точно. — Тулин нехотя вытянул из кармана потемневший металлический ключ и положил его сверху на деньги. — Не потеряй.

Айнагуль огляделась, оценивая беспорядок в квартире и прикидывая, куда усадить сына. За окном послышался рокот отъезжавших «жигулей». От одной только мысли, что Тулина не будет до вечера, стало веселее. Она соорудила на кухне что-то вроде манежа из перевернутого стола, маленьких подушек и сорванного с карниза тюля и сама улыбнулась ловкой придумке.

Уборка обычно давалась ей легко, но тут было что-то другое. Дом не просто в запущенном состоянии, тут явно что-то искали. Переворачивали и опустошали банки с кухонными припасами, вываливали все из шкафов, не возвращая вещи на свои места. Так ищут что-то ценное, наверное, деньги, подумала Айнагуль. На кухонном полу в центре липкого подсохшего пятна лежал серый кусок вонючего мяса. Среди битых кисаек виднелись останки дохлых рыжих тараканов, умерших, наверное, еще до обыска. Айнагуль подумала, что нельзя пускать сына ползать, повсюду осколки и комки испорченной крупы, которые ребенок может потянуть в рот.

Стала собирать с пола скрежещущий мусор, осторожно, чтобы не пораниться осколками стекла. Под холодильником, явно открытым несколько дней назад, подсыхала лужа. Айнагуль отправила в мусорный пакет черную скользкую морковь, проросший зловонный лук и банку с остатками сухой потрескавшейся желтой сметаны. Засыпала содой мутные полки из некогда прозрачного пластика. Это должно было убрать запах. Так учила ажека.

Асхатик закапризничал. Айнагуль, занятая уборкой, как будто забыла о времени и о том, что не взяла с собой еды ни для себя, ни для ребенка.

— Ну, ну, малыш! Мама тебя покормит сейчас своим молочком. —  Айнагуль взяла сына на руки и расстегнула ворот платья.

Ребенок на секунду уставился на мать, затем выгнулся и еще громче заплакал. В груди разлилось знакомое тепло, Айнагуль крепче прижала сына, тыча ему в лицо соском с набухшей почти прозрачной каплей.

— Ну, давай, сыночек, у мамы так мало молока, а не будешь есть — совсем пропадет. Давай покушаем? Вот молодец, вот и правильно.

Айнагуль стояла на полусогнутых ногах и раскачивалась из стороны в сторону. Из-за стены раздался тонкий голосок. Она уже слышала его, когда с мешком на голове сидела в машине Булата. Маратик пел колыбельную. Столько рассказывали историй об этом мальчике, что Айнагуль не испугалась. Наоборот, она на цыпочках пошла на голос. В зале он зазвучал явственнее, но все-таки приглушенно, словно соседи уснули с включенным телевизором. Асхатик, всегда беспокойный во время кормления, на этот раз быстро опустошил материнскую грудь и уснул, выпустив изо рта обмусоленный сосок.

Голос не умолкал. Когда Айнагуль сделала шаг в сторону окна — стал громче, пошла к спальне — тише. Айнагуль решила продолжить игру после того, как уложит сына. Опустилась к старым корпе, пожалев, что не захватила из дома чистого белья, и подтянула одной рукой ту, что выглядела поновее. Внутри что-то было. Под тканью заскользило и заездило. Айнагуль нащупала сбоку крошечный замок-молнию и тихонько расстегнула. Маратик совсем распелся.

Из тайника в корпе торчали деньги. Целые слои пятитысячных купюр.

— Так вот что они искали, — пробормотала Айнагуль и замерла, будто ожидая указаний от Маратика.

Но голос вдруг замолчал. Айнагуль склонилась над корпе, не понимая, что ей теперь делать. Для начала пересчитаю, сколько здесь, решила она и запустила бледные, немного распухшие от чистящих средств и воды, пальцы в бархатное нутро.

В детстве родители постоянно поручали Айнагуль считать деньги. Когда уезжали за товаром или когда возвращались с рынка. В конце счета за «работу» отец выделял ей несколько бумажек. Айнагуль задумалась, сколько ее новая родня выделит ей за то, что она нашла заначку. Решила, что нисколько, и усмехнулась своей наивности.

— Что же мне делать, Маратик? Чьи это деньги? — тихо спросила Айнагуль, оглядываясь по сторонам, словно Маратик мог появиться из ниоткуда в любой момент.

Маратик не отвечал, и тишина теперь казалась зловещей. Шум с улицы, голоса в подъезде заставляли вздрагивать. Казалось, в любой момент дверь распахнется и впустит Аманбеке с Тулином. Те начнут орать на нее и друг на друга, потом вытрясут деньги в мешок, вывернут корпе, достанут последние бумажки.

Нет, они не получат эти деньги, по крайней мере сегодня. Надо их спрятать, но куда? Что, если в сундук, подумала Айнагуль и тут же отказалась от этой затеи. Судя по всему, его уже несколько раз потрошили.  В доме Аманбеке не было места, куда бы та не совала свой нос. По-хозяйски ходила по тесной комнате Тулина и рылась у него в шкафу, рассматривая и ощупывая маленькую стопку в углу — те вещи, что Айнагуль забрала из бабушкиного дома.

Принялась считать пятитысячные, мусоля палец и поглядывая на дверь. Получалось больше пяти миллионов. Айнагуль несколько раз разложила купюры в стопки по сто и всегда оставалось несколько бумажек. Не то четырнадцать, не то шестнадцать. Тут за дверью послышались тяжелые шаги. Кто это может быть?

Уши загорелись, как бывает при высокой температуре. Стала поспешно складывать деньги обратно, распределяя купюры по всей корпе. Маленькая молния поддалась дрожащим пальцам как раз в тот момент, когда голоса за дверью стали громче. Сердце стучало так, что Айнагуль не сразу поняла, что шаги в подъезде поднимаются выше по лестнице, а голоса совсем смолкли. Только когда где-то сверху хлопнула железная дверь, Айнагуль облегченно заплакала.

Она гладила плотную узористую ткань корпе и глядела на нее так ласково, как смотрела бы на бабушку или мать, если бы та или другая возникла на пороге с обещанием избавить ее от замужества. С пятью миллионами можно начать жизнь заново.

Вот только никто не придет, не посоветует, она должна соображать сама. Можно было бы схватить корпе и побежать, но куда? Аманбеке говорила, что автобус до райцентра ходит только по утрам. Там на вокзал и на поезд, куда-нибудь подальше отсюда. Знать бы расписание. Деваться некуда, с Тулином нужно провести еще одну ночь. Оставить корпе здесь и молиться, чтобы никто не заявился и не нашел деньги. Если только спрятать ключ, но это будет слишком подозрительно. Догадливая Аманбеке первая прибежит сюда с кувалдой Тулина и вышибет дверь. Нет, нужно сделать дубликат.

Айнагуль посмотрела на часы, затем на спящего Асхатика. До прихода Тулина оставалось достаточно времени. Она взяла сына на руки и, ловко обмотав его пеленкой, привязала к себе. Пряча зардевшееся лицо, вышла из подъезда и засеменила в сторону рынка.

У самого заборчика, на котором махали рукавами кофты, сидел на подстилке дедушка, перед ним табуретка с подпиленными ножками переливалась на солнце, усыпанная бронзовыми ключами. Айнагуль воровато посмотрела по сторонам и протянула старику ключ от квартиры. Дедушка, не поднимая набухших век, буркнул про две сотни и час времени и сразу принялся за работу. Айнагуль замешкалась: если отдать мастеру двести рублей за дубликат ключа, у нее не останется денег на еду. Но тут же перед глазами возникла нарядная корпе с тайником, и Айнагуль, пожалев, что не прихватила с собой хотя бы одну пятитысячную, робко кивнула.

Она бродила между прилавками и рассматривала умопомрачительно пахнущие пирожки и чебуреки, которые не собиралась покупать. Исподтишка, как это делают люди, когда коротают время. Тут из-за спины послышался знакомый голос.

— Ой, бай! Айнагуль, ты ли, дочка?

Айнагуль сначала вздрогнула, затем обернулась и расплылась в вежливой улыбке. Перед ней стояла Марина. На соседке был обширный сарафан длиной чуть выше бугристых коленей, раскрашенный под зебру. Марина переминалась с ноги на ногу, и черно-белые полосы пестрили и создавали иллюзию, что Марина то увеличивается, то уменьшается в размерах.

— Здравствуйте, — тихо проговорила Айнагуль и положила бледную руку на спинку все еще спящего Асхатика.

— А ты с кем здесь? — сощурилась Марина.

— А вот мы с Асхатиком…

— И одних вас так отпустили? — перебила Марина и лениво вытянула толстую шею, пытаясь заглянуть в личико привязанного к матери ребенка. — Неужели Тулин разрешил?

Айнагуль пожала плечами и зыркнула в сторону старика-ключника. Тот согнулся над блестящим табуретом так, что были видны только узористая тюбетейка и худые, но удивительно жилистые молодые руки. Если прищуриться, узор на тюбетейке оживал и переливался калейдоскопом.

Ключи горели и струились, будто костерок.

— Тебе нехорошо? — спросила Марина с неожиданной заботой.

— Нет, нет, все в порядке, — быстро затрясла головой Айнагуль, отгоняя иллюзии. — Просто мы пошли за продуктами, а у меня украли деньги. Вы только не говорите Аманбеке и Тулину.

— Что ты, конечно, не скажу, — радостно заверила Марина.

Айнагуль благодарно кивнула и по физиономии соседки поняла, что та обязательно все расскажет, приукрасит, и может быть даже добавит что-то от себя. А значит, терять нечего.

— Марина, а угостите нас с сыном, — попросила Айнагуль, быстро глянув на сумку с покупками, и сама опешила от своей смелости.

— Да, да, конечно. Вот, держите. Не знаю, что вам можно уже. — Марина порылась в сумке и протянула Айнагуль теплую лепешку, кусок сыра и яблоко. Потом выудила откуда-то из складок сарафана выцветший пакет и переложила угощения туда. — Вот, на здоровье.

— Рахмет, Марина. — Айнагуль взяла пакет и выдавила робкую улыбку.

 

Айнагуль решила испытать копию ключа. Дверь поддалась не сразу. Копия, как будто более толстая, чем оригинал, застряла, лениво прокрутилась в замочной скважине и наконец впустила Айнагуль с сыном в квартиру. Дом больше не пугал Айнагуль, наоборот, казался приветливым и светлым. Она быстренько «распаковала» Асхатика, усадила его, еще сонного, в самодельный манеж и вложила в пухленькую ручку марлевый мешочек с лепешкой внутри. Малыш жадно впился деснами в угощение.

До приезда Тулина Айнагуль кое-как успела закончить уборку. Без того тесная прихожая теперь была заставлена пакетами с мусором. Тулину это не понравилось. Он недовольно цыкнул и отвесил Айнагуль затрещину. Буднично и сильно. Айнагуль никогда не били, от неожиданности она упала и тут же расплакалась. Не торопилась вставать. Непромытый пол казался безопасным.

— Чего разлеглась-то? Ишь ты, неженка какая. — Тулин схватил жену за локоть и рывком поднял на ноги. — Время на прогулки было, а мусор вынести не успела, значит? Получай тогда по заслугам.

Маринка донесла, зло подумала Айнагуль, но вслух ничего не сказала.

Тулин взглянул на пакеты, прикидывая, стоит ли вынести все сразу или оставить на потом.

— Какой воняет? — спросил он.

Айнагуль указала на тот, что с подгнившими продуктами. Тулин, кривясь, подхватил пакет, к нему еще пару, выпустил Айнагуль с ребенком и захлопнул дверь.

Из-под корпе торчал кусочек завалявшейся купюры.

 

6

 

Катя поднялась с рассветом. Всучила сонной проводнице мятое постельное белье с заскорузлым, похожим на черную коросту, штампом российских железных дорог, полосатый матрац свернула колбаской и прижала к стенке. Поминутно оглядываясь на спящего соседа по купе, быстро скинула майку, пижамные штаны и запахнулась в льняное платье-халат. Замерла, увидев в окне знакомые, подпаленные солнцем холмы.

Я вернулась, подумала она и, подхватив рюкзак, вышла из купе. Взбодрившаяся проводница спустила железные ступени, Катя выпрыгнула на мягкий от жары асфальт перрона. Воздух, горячий, будто из фена, тут же подхватил ее волосы. Прядь прилипла к прозрачной помаде на губах. С непривычки перед глазами замелькали кляксы.

Тулин обещал ее встретить. Не то чтобы она этого хотела или не помнила дороги домой. Просто Аманбеке сказала это отцовским тоном, чуть ли не его голосом, и Кате вдруг захотелось встречи с родственниками, хотя, как только она задумывалась о тетке с братом — плохое предчувствие начинало копошиться под ложечкой. Это всего лишь детский страх, успокаивала себя Катя и старалась думать о чем-нибудь приятном, о будущей квартире, например.

Казалось, железнодорожная станция уменьшилась. Катя почему-то помнила здание вокзала двухэтажным, чуть ли не дворцом, но городок встречал прибывших обветшалым бледно-желтым домиком с двумя тщедушными колоннами. Она всматривалась в лица всех встречающих, не окажется ли кто знакомым. Вот один крепкий парень, такой же смуглый, каким она помнила Тулина, она было кивнула ему, но тот улыбнулся, и его простое лицо стало удивительно добрым. Это не Тулин, подумала Катя и отвернулась.

Время шло, Катя стала сомневаться, что Тулин вообще приедет. Она присмотрелась к мужчине, что стоял недалеко от нее, как цапля, на одной ноге, и тоже кого-то ждал. Тугое, словно мяч, пузо растягивало картинку на яркой футболке.

— Извините, вы не знаете, во сколько будет автобус в поселок? — неуверенно спросила Катя.

— Там посмотри. — Мужчина кивнул в сторону доски объявлений и сунул ногу в сланец, который все это время одиноко лежал под солнцем. — Твою ж мать, как горячо!

Собрал лицо в кучу в недовольной гримасе и цыкнул слюной сквозь щелку между передними зубами.

— Тулин?

Лицо тут же разгладилось, и Катя узнала загрубевшую линию рта и черные глазки двоюродного брата.

— Катюха… закинь соплю за ухо. Ты, что ль?

Тулин бросил на сестру оценивающий взгляд, и Катя поежилась, вспомнив, как на нее так же смотрел Юрок.

«Жигули», на которых приехал Тулин, были похожи на все, что составляло этот поселок. С разбитой мордой, угрюмые, кое-где подъеденные ржавчиной. Тулин как будто прочитал Катины мысли и буркнул:

— Это не мои, у друга одолжил тебя встретить. Хотя, если бы не твой папашка, я давно бы купил себе нормальную тачку.

Катя еще не решила, как отвечать на такие выпады, и молча села в раскаленную машину. Лобовое стекло украшало подобие елочных флажков, состоящее из фотографий девиц в открытых купальниках. Катя достала бутылку воды и глотнула отдающей пластиком влаги. Тулин угрюмо скосил на нее глаза.

— Дай попить.

Катя отдала бутылку и сама отвернулась к окну. Иногда пейзаж был таким знакомым, что Кате казалось, будто она ребенком провела лето у Ирочки и теперь возвращается к отцу. Стойкие карагачи, потрепанные постоянными ветрами ивы, столбы, покосившиеся под тяжестью гудящих проводов.

В речушке, занимающей теперь только середку былого широкого русла, сложно было узнать прежнюю роковую достопримечательность. Купальщики уже не боялись водоворотов и плескались по пояс в воде. С ними она напоминала исхудалую суку, замученную собственными щенками, блохами и нерадивым хозяином. По мосту шел мужчина. На секунду Кате показалось, что это отец. Стало больно.

Тулин пропустил поворот к трехэтажке.

— Куда мы? Разве не домой? — удивилась Катя.

— Сначала к нам, мать хочет с тобой поговорить.

И этот поворот Катя хорошо знала. За пыльной стекляшкой с гордой вывеской «Гипермаркет» раньше был пустырь. Теперь забитые фанерой окна магазинчика выходили на построенный и уже побитый ветрами Храм Преображения господня. На рисунке, висевшем на дверях церкви вагончика, храм изображался пятиглавым, но то, что в результате получилось, поблескивало единственным крестом на единственном тускловатом куполе. Памятный вагончик уцелел и темнел неподалеку.

 

Айнагуль весь день занималась уборкой. Выбивала тяжелые ковры. Мыла полы за Аманбеке, которая ходила во двор и комнаты и не имела привычки разуваться. Она хотела ненавидеть свекровь, но не могла, потому что обычно злая и всем недовольная Аманбеке таяла, когда видела Асхатика. Она покрывала его влажными поцелуями и называла ласково — балам. Кажется, она любила его больше, чем Тулина, может быть, даже больше, чем покойную Буренку.

Аманбеке велела перенести хлам в коровник, так она называла приданое Айнагуль. Та не стала спорить и, надрывая спину, потянула родительский сундук из дома. Как раз в этот момент послышалось знакомое кряхтенье «жигулей». Айнагуль пошла открывать ворота.

Рядом с Тулином сидела незнакомка. Было в ней что-то, сообщающее о возможности иной далекой жизни.

— Привез сеструху. — Тулин выскочил из машины и с неожиданной любезностью распахнул дверь перед Катей.

Та удивленно вскинула бровь и не торопясь ступила на утоптанную землю двора.

— Привет. Я — Катя. — Новообретенная золовка протянула Айнагуль руку.

Айнагуль улыбнулась, представилась и крепко, как это делал отец, пожала узкую ладошку новой родственницы.

— Я тебя совсем другой представляла. Какая ты бледная, сразу видно, городская.

Катя по-детски дернула плечом, и Айнагуль стало неловко. По сравнению с гостьей даже в домашнем платье-халате она выглядела вычурно. Захотелось переодеться, снять украшения.

— Ой бааай! Какие люди! — донеслось из-за спины.

Айнагуль обернулась и увидела Аманбеке в новом наряде.

Закрытое желтое платье текло и переливалось на солнце подтаявшим сливочным маслом, пряча от посторонних глаз кривые ноги и венозные руки. На груди пестрела брошь с темно-красными камнями, которую Айнагуль раньше не видела.

— Иди поцелуй бабушку, — словно сделав одолжение, врастяжку произнесла Аманбеке и шагнула навстречу гостье.

— Ну, какая вы бабушка, вы еще молодая, — вежливо ответила Катя.

— А такая! У меня и внук уже есть. — Свекровь сгребла золовку в объятия и хлопнула ее по спине. — Ой, какая же ты худая, Катька, стала.

— Да вроде всегда такой была, — неуверенно сказала Катя и отстранилась.

— Ну дай посмотрю на тебя! — Аманбеке встала руки в боки. — Надо же, вроде из Москвы, а бедненько одета. Как моль бледная, — ехидно определила она.

— Я чай поставлю, — смущенно пробормотала Айнагуль и поспешила в дом.

Открыла флягу, начерпала воды полный самовар, включила его в розетку. Стала расстилать корпе. Тут в дом вошли свекровь, муж и Катя. Аманбеке продолжала унизительный допрос, Катя отвечала отстраненно, будто речь шла о ком-то другом. Айнагуль хлопотала, позванивая браслетом, словно индийская танцовщица, и ругала себя за то, что не успела его снять.

— Да ты не обижайся, я, можно сказать, любя, — продолжила Аманбеке, усаживаясь на корпе у приоткрытого окна. — Кроме тетки-то, кто тебе правду скажет? Ты, может, потому и не замужем до сих пор, что невзрачная такая. Мать-то твоя, хоть и украла деньги, но красивая была, а ты что-то не очень…

Айнагуль расстелила цветастую клеенку и пошла на кухню за сервизом. За ней увязался Тулин. Она чувствовала его дыхание, мясной жар его тяжелого тела. Задвигалась быстрее, чтобы избежать смрадных объятий. Принялась доставать белые кисайки с синими узорами и золотой каймой «для особых случаев».

— Какая ты у меня… хозяюшка, — ласково сказал Тулин, и Айнагуль почувствовала на лопатках его сырые лапы. — Да не бери ты этот сервиз, обычные кисайки пойдут.

Айнагуль спрятала нарядные кисайки за мутным стеклом серванта и поставила на поднос бледный, с подстертыми цветами, кое-где даже с трещинками повседневный комплект.

Катя сидела напротив Аманбеке и терзала молнию рюкзака. Увидев Айнагуль, встала помочь.

— Ой, я сама. Ты что, — удивилась Айнагуль. — Сиди отдыхай.

Катя улыбнулась и вернулась на место. Аманбеке цокнула языком.

— Отца хорошо проводили. Склеп какой отстроили! — чуть ли не мечтательно сказала свекровь. — Мяса сколько было. Мы корову даже зарезали, кормилицу нашу. Люди неделю шли к нам поминать. И каждому с собой еще дай, и мяса, и лепешки, и сладкое, и бархата зеленого, да не на корпе, а платье сшить можно. Ну, ты помнишь, наверное, как мы тут хороним.

— Помню, — тихо сказала Катя.

— А ведь мы только сына женили. — Аманбеке коснулась ноги Тулина, который лежал в подушках как султан и со швырканьем потягивал чай. —  В долги влезли. Так что ты давай-ка квартиру перепиши на брата, так будет честно.

Айнагуль ждала реакции Кати. Золовка молчала. Медленно подносила пиалушку ко рту, хмурила брови, делала крошечный глоток и ставила посудину на место.

— Можно мне обычный чай? — неожиданно обратилась Катя к Айнагуль.

— Нет, нельзя, — отрезала Аманбеке, раздув ноздри.

— Я не могу это пить, простите. — Катя отодвинула кисайку с густой жижей. — А квартира по закону моя. Мать ее на меня переписала, и по отцу наследница тоже я.

— А по совести? — сощурившись, спросила Аманбеке.

— Сколько вы потратили на похороны?

— Полмиллиона, — не задумываясь, встрял Тулин.

— А посчитать, так и больше, — заявила свекровь.

— Я продам квартиру, внесу половину. Двести пятьдесят тысяч.

— Хороша родня, ничего не скажешь, — вздохнула Аманбеке. — Мать вынесла полквартиры деньгами, а дочь всю квартиру решила оттяпать.

— Но это мое наследство!

— Так деньги давай за похороны и за мавзолей, еще четыреста тысяч.  И забирай себе эту квартиру. Я разве против?

Айнагуль стало жаль золовку. Свекровь с Тулиным выставили счет, который продажа квартиры не покроет. На миг ей захотелось вмешаться — рассказать о находке в корпе. Ведь если дело только в деньгах, они все могут разойтись мирно. Уже через минуту ей самой стало смешно. Конечно, они бы никогда не договорились, как поделить заначку Серикбая.

— Я отдам свою часть, сказала же. — Катя уже не старалась быть вежливой. Она сидела напротив тетки с ровной, как у статуэтки, спиной, и будто копировала ее интонации.

Тулин выловил ложкой из жирного чая размокшую лепешку и громко зачавкал.

— Мам, пусть подумает еще, не захочет по-хорошему, в суд подадим. Свои люди имеются в нужных станциях.

— Инстанциях, — машинально поправила его Айнагуль и уселась рядом.

Свекровь не сводила суровых глаз с сына. Тулин лениво повел плечом и внезапно выбросил вперед кулак. В глазах Айнагуль потемнело. Мутный потолок вдруг подпрыгнул, и Айнагуль поняла, что некрасиво заваливается навзничь под звон злосчастного браслета. Скула пульсировала болью.

Тулин как ни в чем не бывало швыркал чаем у самого уха.

— Ты что творишь? — словно издалека донесся крик Кати.

— А ты не лезь не в свое дело, — вкрадчиво произнес Тулин. — Пусть знает свое место. Мужа надо уважать, а не корчить из себя фифу образованную.

Айнагуль приподнялась на локтях и неловко села. Слезы сами собой текли у нее из глаз, обжигая солью ссадину на скуле.

— Не нравится — вали к своим родителям. — Тулин сощурил на жену глазки-угольки. — Только ты им не нужна, а бабка твоя померла в больнице на днях.

— Что? — Айнагуль показалось, что она ослышалась.

Катя обошла достархан и выбежала из комнаты. Хлопнул холодильник. Золовка вернулась с куском мороженного мяса.

— Нет у тебя больше никого, кроме нас. — Тулин обвел взглядом комнату и задержался на Кате. — Да и у тебя.

— Очень больно? — спросила Катя, заворачивая ледяное мясо в вафельное полотенце и протягивая его Айнагуль. — Хорошо, что крови нет.

— Шпашибо. — пробормотала Айнагуль, не глядя на золовку. Приложенный сверток действительно заморозил боль, но ей было очень стыдно.

— Да какая кровь? Это я так, считай, погладил. — Тулин усмехнулся. — Хотел бы ударить, она бы сейчас не разговаривала.

— Што с бабушкой? — спросила Айнагуль, чувствуя, как шатается выбитый зуб.

— Похоронили Балжанайку. Хорошая она была женщина, — сухо ответила Аманбеке. — Видишь, Катя, как мы тут живем? Не сладко.

— Ладно, ты давай успокаивайся, — сказал Тулин и грубо потрепал Айнагуль по плечу. — А я сеструху отвезу.

Айнагуль не смогла встать. Смотрела, как Катя натягивает рюкзак на спину и разворачивается к выходу. Теперь она казалась ей слишком высокой для низкого потолка этого домишки. Тулин как будто это тоже заметил и стал расти вширь, распрямляя плечи, маша руками и даже растопыривая пальцы.

— Пока, Айнагуль, — сказала Катя жалостливо.

— Пока… — тихо ответила Айнагуль и встретилась взглядом с золовкой.

Лицо пульсировало и болело, но беспокоило Айнагуль только то, что Катя уходит, а ей хочется уйти вместе с ней. А что, если так и поступить? Показать Кате деньги и предложить побег. Она кажется хорошим человеком. Они вместе уедут. Наверное, московская родственница поможет затеряться в большом городе, не пропасть. А Тулин? Тулин не рванет за ними, надо только выбраться из поселка.

И так отчетливо Айнагуль представила себя на Красной площади в простом платье с Асхатиком на руках, что дернулась следом за мужем и золовкой из дома.

— А ты куда намылилась? — спросила Аманбеке, сверля сноху удивленным взглядом. — Убирать кто будет?

 

7

 

«Жигули» кряхтели. Тулин ругался матом.

— Ты пропустил поворот опять! — воскликнула Катя.

— Так к отцу же твоему едем. Не хочешь? — вдруг приятным голосом спросил Тулин. — Я подумал, что тебе надо на кладбище.

— Да я не против, — малодушно согласилась Катя и тут же укорила себя за вранье. Больше всего ей хотелось сейчас оказаться в родительской квартире подальше от алчной родни.

— Ну вот и я о чем. Как раз посмотришь на отцовский мавзолей. Увидишь, что я ничего не придумываю, отстроили мы и правда дворец, а не какую-нибудь будку собачью. А это все денег стоило.

Машина выползла из поселка и по-утиному закачалась по песчаным ухабам. Катя скользила по кожаному горячему сиденью и как будто жарилась.

— Как тебе женушка моя? Хорошая, да? — спросил Тулин.

— Хорошая, — подтвердила Катя, не глядя на брата. — Только ты нехорошо с ней поступил.

«Жигули» сначала взревели, потом жалостливо хныкнули и умолкли. Из-под капота повалил белый пар. Тулин заглушил мотор и, матерясь, несколько раз ударил кулаками по баранке. Катя поежилась. Плохое предчувствие, которое с самого утра копошилось в груди, разрослось и раскрылось, будто темный цветок. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота.

Катя выскочила из машины и скрючилась возле распахнутой дверцы. Стошнило чаем.

— Блин, ну ты хоть бы отошла! Сама же будешь сейчас топтаться здесь! — заорал Тулин.

— Я не успела.

Тулин ругаясь, осмотрел погрузившиеся почти наполовину в песок задние колеса.

— Чертова джуламейка! — Он стянул футболку и принялся толкать машину.

Крепкие руки налились мышцами. Коренастый и коричневый, он был похож на молодого быка. Даже резиновые тапки и те будто затвердели и стали копытами. Только «жигули» не реагировали, покачивались на одном месте.

Катя осмотрелась. Солнце палило потрескавшуюся равнину, покрытую песком и солью. Кое-где белели высохшие кусты, словно сделанные из костей. Кругом было тихо. Хотелось пить.

— У тебя нет воды?

— Ни воды, ни лопаты! — крикнул Тулин и хлопнул крышкой багажника.

— А ты можешь позвонить кому-нибудь, чтобы нас вытащили отсюда?

— Ха, ты телефон свой проверь, здесь на пять километров вокруг связь не берет. Помощь придет, если только мимо кто будет приезжать, а это если только кто помрет в ближайшее время. Просто так на этот пустырь никто не суется.

Тулин скинул сланцы и протянул один Кате.

— Помогай давай.

Они выгребали из-под колес куски песчаного наста. Несколько раз Катя в сердцах отбрасывала гнущийся резиновый тапок и принималась рыть руками. Царапала пальцы о сухие колючки в песке, чертыхалась и снова бралась за горячий кусок резины. Солнце постепенно уходило. Катя умирала от жажды. Во рту был кислый привкус рвоты. Обессилев, она устало плюхнулась на песок.

— Что лежим, кого ждем? Меня? — Тулин нарисовался откуда-то снизу, словно из-под земли.

«Теперь ты не бык, а кабан», — подумала Катя, но вслух ничего не сказала — не хотелось открывать и без того вязкий от жажды рот.

Тулин нависал над ней с широко расставленными ногами, заслоняя красное закатное солнце. Его голое, уделанное в песке пузо напоминало только что выкопанную гигантскую картофелину. Темные, почти фиолетовое соски жадно смотрели на Катю.

— А ты симпатичная выросла.

Тулин расстегнул ширинку и прежде, чем Катя попыталась встать, насильно распахнул платье и тут же прижался к оголившейся коже горячим своим животом. Довольно закряхтел.

— Ты у меня с детства выпрашиваешь, дрянь, — сказал и сунул горячий толстый язык Кате в рот.

Катя вцепилась одной рукой в скользкие короткие волосы брата, другой пыталась оттолкнуть грузную тушу. Брыкалась, но не могла ни скинуть с себя тяжелого мужика, ни причинить ему боль. Только взбивала песок. Представилось лицо Айнагуль и хрупкая ее фигура. Тулин несколько раз потерся о Катю расстегнутой ширинкой и задрожал. Через минуту его мокрый язык выскользнул из ее рта, оставив на зубах кашицу налета. Тулин встал и поморщившись, цыкнул слюной в сторону.

Катя вскочила и, запахивая платье, отерла рот подолом. По щекам потекли слезы.

— Щас будешь мне помогать, — бросил Тулин и вперевалку отправился к кустам.

Катя не смотрела в его сторону. На перепачканном мятом платье словно проступало жирное пятно из детства.

Тулин вернулся с полной охапкой бледно-серых засохших веток. Бросил ей в ноги колючий, пахнущий пылью, куст.

— Будешь совать под колеса, — скомандовал он. — Я поднимаю, а ты подкладывай.

Тулин набрал полную грудь воздуха и приподнял капот. Короткая, но широкая его шея вздулась венами, будто под коричневой кожей у него тоже были ветки. Лицо еще потемнело и залоснилось. Катя быстро и боязливо укладывала под задние колеса хрупкую подстилку, ожидая в любой момент подвоха от Тулина.

— Готово! — крикнула она и отпрянула от машины.

Тулин с рыком опустил бампер, и, сунувшись по пути на заднее сиденье, пошел к капоту. На шее у него болтался кусок махровой тряпки, а в руке хлюпала початая бутылка с водой.

— У тебя была вода все это время! — возмутилась Катя и бросилась к брату.

Тулин отмахнулся. Согнувшись над покрытыми черной жирной плесенью кишками автомобиля, он заливал воду в какую-то дырку. Остаток на пластиковом донышке протянул Кате.

— Как бы мы завелись, выпей ты всю воду?! — деловито спросил он и сел за руль. — Поехали, Катюха!

Катя заколебалась, садиться ли ей в машину или идти пешком. Сдалась и плюхнулась рядом с Тулином. «Жигули» с ревом выползли из песчаной ямы.

— Не смей так больше делать. Никогда, слышишь? — угрюмо проговорила Катя, глядя перед собой, будто обращалась в пустоту.

— Не буду. Никогда, — твердо ответил Тулин.

Стремительно темнело. Из-за холмов, как и обещал этот гад, показалось кладбище. Издалека оно напоминало городок в миниатюре. Маленькие постройки из серого и красного кирпича со ржавыми полумесяцами вместо флюгеров. На некоторых склепах, чаще детских, кирпичом были выложены имена: Ерлан, Венера, Карылгаш. Катя сообразила, что не была на здешнем русском кладбище и не знает, где похоронен Маратик. Ее так и не свозили на могилу братика. И она, похоже, единственная из всех, кто живет в поселке, не слышала, как Маратик поет после смерти.

Тулин криво приткнул «жигули» к какой-то полуразрушенной стене и уверенно зашагал вперед по выгоревшей хрупкой траве. Катя набросила рюкзак и засеменила сзади, пытаясь запомнить дорогу. Ей вдруг показалось, что после случившегося этот гад захочет оставить ее здесь.

Наконец Тулин остановился. Впереди было три захоронения. Новенький склеп из желтого камня — большой купол, увенчанный золотым полумесяцем, словно спиленным с сережки Аманбеке. Высокая постройка из разномастного, местами побитого кирпича, похожая на уродливую коробку. И заброшенная могила с покосившейся оградкой.

Катя шагнула к каменному склепу, похожему на маленькую копию дворца из восточных сказок. Тулин кашлянул и зыркнул на громадную кирпичную коробку.

— Вот этот — дядин.

Катя сделала несколько неуверенных шагов. Невозможно представить, что в этой глухой коробке теперь лежит ее отец. Тулин вежливо распахнул железную, словно тюремную дверь, и в нос ударил знакомый перечный запах пыли и чего-то тошнотворно-сладкого.

— К папке-то подойди, хоть слезинку урони, — назидательно произнес Тулин и подтолкнул Катю в спину.

Катя презрительно фыркнула и шагнула на утоптанный земляной пол. По центру кирпичной коробки словно плавало что-то светлое, в полумраке оно казалось серым и как будто живым, потрескивающим и шебуршащим. Тулин включил фонарик, и бледный луч, метнувшись по грубым стенам, заскользил по простыне на каменном столе.

— Он не хотел, чтобы его закапывали, — сообщил Тулин из-за спины. — Сейчас уже редко так хоронят. А мы все сделали честь по чести, положили головой на Запад, как велит обычай.

— Можно мне фонарик? — Катя, не глядя, протянула руку.

Тулин отдал фонарь, скрестил руки на груди и сразу слился с полумраком склепа. Теперь его присутствие выдавал только звериный запах. Катя сделала еще полшажочка к мумии отца.

Вспомнилось, какой он был большой, пышущий здоровьем. Как спал после рейса, и, если прилечь рядом и положить голову ему на грудь, можно было задремать под ровное его дыхание. Собственное детство казалось ей теперь не куцым и обрывистым, а плавным и убаюкивающим. Катя прикрыла глаза. Вдруг спиной она почувствовала пустоту, будто один шаг назад — и свалишься в пропасть.

Катя не успела почувствовать ни тревоги, ни страха. Гулко заныла тюремная дверь и с железным лязгом захлопнулась. Снаружи клацнул замок. Несколько секунд Катя стояла в растерянности. Очнувшись, нащупала фонарем металлическую дверь, за которой исчез Тулин.

— Придурок, выпусти меня! — Она заколотила кулаком по железу. — Не смешно, кончай прикалываться!

Замолчала, прислушиваясь. Какое-то время было тихо. Потом вдалеке закашляли «жигули». Рокот мотора удалялся. Катя, сколько могла, вслушивалась в этот звук и наконец ей показалось, что далекое порыкивание — уже галлюцинация. Она прислонилась спиной к двери, несколько раз ударила по ней пяткой и обессиленно сползла на пол, ширкнув по железу рюкзаком.

Он вернется, обязательно вернется, Тулин, конечно, придурок, но не убийца. Хочет запугать меня. Думает, я перепишу на него квартиру. Как бы не так!

Надо было что-то делать. Катя поднялась на нетвердых ногах, взяла фонарь и пошла направо, ведя ладонью по шершавой стене склепа. Старалась держаться спиной к мертвому отцу. Когда фонарь освещал углы постройки, становилась видна мощная паутина, полная засохших трупиков. Жара спала, и дышать стало легче.

Наконец Катя оглянулась на отца, и тихо, словно боялась разбудить спящего, подошла к его посмертной кровати. Тулин говорил, что связь здесь не берет, но все-таки стоит попробовать. Катя стянула рюкзак, зажала его между ног, чтобы не потерять в темноте, и быстро открыла. На земляной пол вывались комья одежды: кофта, белье, что-то еще. Катя подхватила вещи и аккуратно положила их в ноги отцу. Рылась, пока на самом дне не нащупала гладкий ускользающий телефон. Теперь он был главным Катиным сокровищем.

Зажегся экран. Его холодный свет ударил по глазам. На дисплее не было ни пропущенных, ни значка сети. Чтобы сэкономить батарею, Катя отключила фонарь и бережно положила его среди других вещей, вынутых из рюкзака. Если вдруг телефон сядет, а фонарь укатится, она окажется в непроглядной тьме. Зашагала по склепу с высоко поднятым телефоном, но на экране только менялись цифры, показывающие время. Скоро полночь.

Катя открыла WhatsApp, написала сообщение, что приехала в родной поселок, а ее заперли в склепе на мусульманском кладбище. Сначала решила сделать рассылку по всем контактам. Потом подумала и удалила из получателей всех сослуживцев. Ей стало стыдно. Представила, что эта история прилипнет к ней на долгие годы. Может, лучше умереть.

Посмотрела, кто еще есть. Убрала Аманбеке, Юрка, его маму, еще одну квартирную хозяйку, у которой снимала однушку три года назад. Осталась одна риэлторша. Глубоко вздохнув, Катя нажала «Отправить».

Телефон загорелся красными восклицательным знаком. Сообщение не ушло. Как ни вставала она на цыпочки, как ни подпрыгивала, как ни нажимала на кнопку «Повторить», ничего не получалось. Был только один вариант — забраться повыше.

Задержав дыхание, Катя залезла на стол одним коленом, затем другим, осторожно встала на ноги. Замерла. Главное, не смотреть на отца. В памяти всплыло его смуглое лицо с беспокойными желваками. Теперь они, наверное, такие острые, будто ножики в кожаных чехлах. Катя задрала руку с телефоном и нажала «Повторить отправку». Опять восклицательный знак. Вдруг краем глаза она уловила движение на столе. Показалось? Саван натянулся под Катиными кроссовками, и на месте отцовского лица возникла будто бы посмертная гипсовая маска. Катя завизжала, неловко спрыгнула, ударившись лбом об угол стола, и откатилась к стене.

Открывать глаза было тяжело и страшно. Решила больше ничего не предпринимать до утра. Запихала комья одежды в рюкзак, нащупала фонарик, выключила телефон и застегнула сокровище в боковой карман. Хотела улечься на рюкзак, как на подушку, но что-то жесткое больно давило на висок. Диктофон! Вытащив аппаратик, она побегала колесиком по трекам и включила недавний, записанный у матери в монастыре. По тесному душному пространству склепа разлился колокольный благовест. Неуместный на мусульманском кладбище, но почему-то несущий утешение.

…Веки щекотал приятный солнечный свет. Катя увидела силуэт отца, идущего ей навстречу по мощенной дорожке монастыря. Что он здесь делает? Неужели тоже приехал повидать матушку Агафью? На Кате все то же льняное платье, но чистое, еще с приятным запахом стирки, а на руке почему-то браслет Айнагуль. Она хочет рассмотреть украшение, но тут замечает рядом маленького мальчика. Сын Айнагуль? Ребенок поднимает к ней лицо, и Катя тут же узнает покойного братика. Форма глаз мамина, а цвет папин.

Это сон. Больше всего на свете Катя не хочет просыпаться. Отец вдруг бледнеет и тает в воздухе. Маратик что-то говорит, но она не может разобрать ни слова, потому что очень громко звенит чертова побрякушка — браслет Айнагуль. Вдалеке идиотски хохочет мультяшный дятел.

— Просниииись, — пропел голос Маратика. — Проснииись!

Катя открыла глаза. Песня мертвого братика — это сон или явь?  И точно ли это его голос? Во сне Катя узнала Маратика безошибочно, но тут сообразила, что помнит не его мордашку при жизни, а его фотографию, что стояла у родителей в серванте.

В склепе снова невыносимо жарко. Тут и там бурую темноту пробивает несколько тонких солнечных лучей. Откуда-то доносятся голоса.

— Слышь, а тут точно что-то есть? Выглядит-то склеп не ахти.

— Ну, говорят, он бабки копил, а заначку не нашли. Так что где им еще быть, как не здесь?

— Родня, что ль, с ним закопала?

— Да ну прям, но участок под склеп он еще при жизни купил. Явно не просто так. Скорее всего, где-то здесь и зарыл.

Катя окончательно просыпается. Первый порыв — закричать, позвать на помощь. Но тут же она понимает, что эти люди пришли на кладбище не с добром. Скорее всего, какие-то отморозки, грабители могил. Тут раздалось гулкое бряканье. Пришедшие дергали снаружи навесной замок. На всякий случай Катя гусеницей заползла под стол и легла ровно под отцом головой на Запад. С ужасом поняла, что рюкзак остался у стены. Если вандалы взломают дверь, удастся ли ей убежать? Поймут ли они, что внутри кто-то есть, по брошенным вещам? Но замок побрякал и, видимо, не поддался. Снова раздались мужские голоса.

— Точно заначка там. Иначе на хера бы здесь замок был?

— Ну, от собак.

— Да не, у меня чуйка на такие вещи.

— И что будем делать? Попробуем кусачками замок снять?

— Ты что! Мало ли кого черт принесет! Лучше ночью. За болгаркой заедем ко мне в гараж…

Двое говорили что-то еще, иногда переходя на возбужденный хохот. Но голоса удалялись, и Катя перестала разбирать слова.

Нужно что-то предпринять, ночью они вернутся, и это будет конец. Катя подползла к рюкзаку. От жажды все вокруг стало казаться невыносимо сухим. Серая земля под ногами словно утоптанный прах. Пористые кирпичи склепа источали тепло, как только что вынутые из печи сухари. Даже саван отца, изрезанный лучами солнца, напоминал пергамент.

Катя высыпала содержимое рюкзака на землю. Спазмы голода больно скрутили кишки. И тут же серебром блеснула фольга шоколадной плитки из поезда. Катя набросилась на подтаявшую находку. Думала, что вот еще разочек, и оставит сладость на потом, но не могла остановиться. Начисто вылизала фольгу, порезав кончик языка. Пить захотелось еще больше. Катя продолжила ревизию. Воды в рюкзаке не было, но в косметичке оставалось пол-флакона увлажняющего спрея для лица. Брызнула в рот. Кончик языка защипало. Обильно оросила лоб и щеки, стянула трусы и насухо обтерла ими лицо, подмышки и между ног. Надела чистые. Грязные отправила в карман рюкзака.

Еда и маломальский туалет придали ей сил. Теперь казалось, раз Маратик разбудил ее, значит, поможет и выбраться до прихода грабителей. Главное, не сдаваться.

— Прости, папа, — сказала Катя и решительно забралась на стол.

Она старалась ступать по краю, не отрывая взгляда от экрана телефона в поднятой руке. На голубом дисплее что-то изменилось. Катя сощурилась и не поверила своим глазам. Одно деление!

— О, господи! Да! Слава богу! — сквозь слезы забормотала Катя.

Она поднялась на цыпочки и нажала на журнал вызовов. Включила громкую связь и снова высоко задрала руку. Тишина, потрескивание и наконец гудки.

— Алло? — Голос риэлторши эхом разошелся по склепу.

— Здравствуйте! Это Катя, ваша клиентка, помогите мне, пожалуйста. Спасите! Меня хотят убить…

— Алло? Вас не слышно! Кто это?

Катя нетерпеливо потопталась на месте, отключила громкую связь и поднесла телефон к уху. В динамиках тихо. Снова посмотрела на экран — связь пропала. Чертыхнулась, вернула громкую связь и, подняв руку с телефоном повыше к потолку, наступила на что-то твердое.

— Алло! Вы меня слышите? — Катя топталась маленькими шажочками, стараясь не думать, что у нее под подошвами. Там что-то покачивалось и трещало.

— Катя? — наконец послышалось из трубки.

— Я не знаю, как вызвать здесь полицию, спасите меня! — прокричала Катя и на всякий случай еще приподнялась, наступив на округлое.

Под ногой мокро хрустнуло. Одновременно с этим телефон замолчал. Будто это он хрустнул, а не что-то внизу. И как ни вытанцовывала она на столе, не обращая внимания на треск и чавканье под подошвами, ни одного деления связи не появилось. Катя медленно слезла со стола. На белом саване, там, где она только что топталась, проявились темные влажные пятна. Сладковато запахло замоченной кастрюлей из-под подгоревшего борща.

Катю замутило, обдало холодом и мучительно стошнило шоколадом и желчью. Вытерла рот подолом. Отряхнула губы от песка. Тошнота не проходила. Голова гудела. Катя ковырнула носком кроссовки землю. Нужно было закопать рвоту, выдающую ее присутствие в склепе. Твердый земляной пол не поддавался. В какой-то момент она даже подумала использовать как лопату кость отца, но тут же прогнала мысль как бредовую. Вспомнила про ключи от квартиры Юрка в кармашке рюкзака. Железная входная дверь открывалась длинным, похожим на сверло, штырем. Катя достала связку и принялась ковырять штырем землю, думая, что в случае чего использует его и как оружие. Можно спрятаться под саван, а если грабители туда заглянут, то воткнуть ключ вандалу в глаз и бежать, пока они приходят в себя от шока. Это единственный шанс выжить, если риэлторша ничего не предпримет.

Усмехнулась своим мыслям. Еще недавно репутация была для нее важнее жизни, и она колебалась, стоит ли отправлять мольбы о помощи коллегам. А теперь ходила по трупу отца и думала даже улечься на него и накрыться посмертным отцовским одеялом. Катя устало забралась под стол, положила тяжелую голову на рюкзак и включила диктофон. Решила, что оставшееся время будет говорить сама с собой, фиксировать свои мысли и воспоминания, чтобы не сойти с ума.

— Меня запер в склепе мой двоюродный брат Тулин, по дороге сюда он домогался меня. Повалил на землю, стал целовать и елозить по мне, — надиктовывала Катя.

Вдалеке залаяла собака. Катя замолчала, но продолжила запись. Человека рядом нет. Если бы был, обязательно одернул бы пса. Тихо, фу, успокойся, заткнись. Люди не терпят пустого собачьего бреха рядом. Лай стал многоголосым. Собаки явно злые и голодные. Вспомнился подмосковный поселок и соседский алабай, чей рык Катя записала для школьного театра. Неожиданно лай и ворчание прорезал щенячий вопль. Жалобный и почти детский. Вопль перешел в визг, а затем в тихий скулеж. Лай стих. Стая урчала и чавкала, видимо, разрывая несчастную шавку на куски.

Подумала, что тоже как щенок сидит в этой каменной будке, ожидая овчарок, которые обязательно ее порвут. По тому, как стало тихо, Катя поняла, что свора убежала. Выключила запись, убрала диктофон и прочую мелочь в рюкзак. Залезла с ним под стол с останками отца. Не сводила глаз с неровной щелки под железной дверью.

Вдруг раздались осторожные шаги. Не похожие ни на тяжелую поступь Тулина, ни на шарканье вандалов. Затем послышалось что-то очень знакомое. Катя все еще не понимала, на самом ли деле это происходит, или ей снова снится звонкий браслет Айнагуль.

— Катя, — певуче послышалось снаружи.

— Айнагуль, — прошептала Катя и рванула к двери. — Я здесь. Вытащи меня!

— Жива, Аллага Шикир!

— У тебя есть ключи? — Катя приникла губами к узенькой щели между дверью и косяком мавзолея.

Айнагуль загремела замком.

 

8

 

В день, на который был запланирован побег, Айнагуль проснулась раньше обычного. Занимая тушей почти всю скрипучую койку, тяжело храпел Тулин. Рядом на топчанчике мирно посапывал сынок. Поцеловала Асхатика несколько раз в губы и улыбнулась. Лицо заныло.

Бесшумно надела новый спортивный костюм синего бархата. На цыпочках вышла из спальни и заглянула в зеркало серванта. Оттуда на нее посмотрело одутловатое лицо с распухшим носом, похожим на сливу, и с темно-фиолетовым фингалом под левым глазом. С таким лицом сложно остаться незамеченной.

Нехорошее предчувствие появилось не сразу. Сначала Айнагуль подняла с пола брюки Тулина. Он велел постирать их, как только вернулся вчера, но была уже ночь, и Айнагуль не стала разводить стирку. Из кармана выпал грубый поцарапанный ключ. Притихла, прислушиваясь, не проснулся ли Тулин. Из спальни доносился его храп. Айнагуль повертела ключ перед глазами, вспоминая, могла ли видеть его раньше. Решила на всякий случай взять железку с собой.

Пошарила по карманам. Один был дырявый. Айнагуль засунула руку по самое запястье и тут же брезгливо выдернула, разглядев в паху штанов белые пятна. На пол с брюк сыпался песок. Айнагуль вдруг испугалась.  В памяти стали всплывать обрывки вчерашней ночной ссоры Тулина с матерью. Они старались говорить тише, но до комнаты, где она укладывала спать Асхатика, долетали кое-какие фразы.

— Зря ты ее отвез на нашу квартиру, надо было здесь оставить ночевать. Сидит там, уже корни пустила, наверное. Хрен выгонишь.

— Не волнуйся, квартира нам достанется.

— Все надо брать в свои руки! Я пойду сама с ней разберусь, раз ты не можешь!

В ответ Тулин что-то неразборчиво буркнул. Что-то злое, как показалось Айнагуль.

— Ты с ума сошел! — взвизгнула Аманбеке. — В тюрьму захотел?

— Ой бай! Кто ее тут хватится? Она родной матери-то не нужна, вот тебе нужна? Вот и мне не нужна.

А мне нужна, подумала Айнагуль и удивилась этой мысли.

Теперь и Аманбеке перешла на шипящий шепот. Невозможно было разобрать, о чем речь. Любопытство сменялось страхом. Что все-таки они обсуждают, и почему Тулин приехал так поздно, весь в песке и царапинах? Почему сперма на брюках? Айнагуль решила повременить с побегом и переговорить с Катей. Быть может, показать ей деньги и попросить в долг. Хотя что-то ей подсказывало, что сейчас Катя сама нуждается в помощи.

Погрузившись в свои мысли, Айнагуль вздрогнула, услышав скрипучий сонный голос Аманбеке:

— Ты что стоишь без дела? Чай завари.

— Апа, я хочу на рынок сбегать за питанием для Асхатика, — быстро соврала Айнагуль.

В поселке не было больших магазинов с отделами детского питания. Но была женщина Райхан, худющая, с кожей, напоминающей сухую хлебную корку. Та выходила иногда по утрам на рынок с творожками, соками и кашками для младенцев.

— А, ну беги. Асхатику пора уже такую еду попробовать. А то с козьего молока у него живот пучит. Спит он?

— Нет, — снова соврала Айнагуль. — Я его с собой возьму, а вы отдохните еще.

Аманбеке заправила за ухо выбившуюся из косы прядь и кивнула. Уже повернулась уходить, но бросила взгляд на Айнагуль и поморщилась.

— Стой!

Айнагуль замерла перед свекровью, как кролик перед удавом. Неужели Аманбеке заметила оттянувшую карман железку, или, еще хуже, нашла дубликат ключа от квартиры Кати? Аманбеке покопалась в ящике серванта и протянула Айнагуль солнечные очки, у которых одна дужка была замотана изолентой.

— Не позорь нас, куда с такой рожей-то? — прошипела она.

Айнагуль кивнула и, взяв очки, подошла к зеркалу. Они едва держались за ушами, но хорошо прятали фингал. Наверное, так и правда лучше, лишнее внимание ей ни к чему.

По металлическому скрипу из комнаты свекрови Айнагуль поняла, что та вернулась в постель. Бросилась в спальню, из-под стопки белья выудила припрятанный дубликат ключа, сунула его в карман к железяке, что выпала из брюк Тулина. Переложила спящего Асхатика в коляску прямо в пижаме, укрыла пледом и выскочила из дома.

Солнце уже вовсю светило, но в воздухе еще было свежо. Айнагуль обернулась, не глядит ли кто в окно. Никого. Быстрыми шагами ушла со двора.

Клумбы у трехэтажки пестрили алыми и фиолетовыми, как фингал Айнагуль, красками. Затащила коляску в сумрачный подъезд. Асхатик только покряхтел и, по счастью, не проснулся. Дверь в квартиру покойного Серикбая словно вросла в стены. Затаив дыхание, Айнагуль нажала на дверной звонок. В глубине квартиры брякнуло. Никто не открыл. Позвонила еще раз и прислонила ухо к замочной скважине. А что, если Тулин убил Катю? Айнагуль ждала и надеялась услышать хоть какой-то шорох, но за дверью было мертво.

Дрожащей рукой вставила в скважину самодельный ключ. Тот провернулся не сразу. Наконец щелкнуло. Айнагуль, не отпуская ручку коляски, сделала шаг в глухой полумрак.

— Катя? Ты тут? — тихо позвала Айнагуль, но никто не ответил.

Айнагуль поежилась, закрылась изнутри, оставив ключ в замке. Все было ровно так, как она оставила в прошлый раз, когда приходила убираться. Разве что черные пакеты с мусором в прихожей покрылись легким слоем пепельной пыли.

Айнагуль прошла в большую комнату, присела рядом с корпе и прощупала ткань. Почувствовала, что деньги на месте. Подумала, что пропажа денег испугала и расстроила бы ее даже больше, чем если бы она нашла в квартире труп золовки. Стало стыдно за такие мысли. Из-под корпе торчал уголок пятитысячной. Как она в прошлый раз не увидела? И хорошо, что не заметил Тулин. Аллах не допустил.

Может, потому и не стоит испытывать судьбу? Взять себе одну бумажку, несчастные эти пять тысяч и с ними сбежать? Хватит хотя бы на билет. Но куда? Не к родителям же. Айнагуль представила удовлетворенную ухмылку отца: «Так я и знал». Айнагуль на четвереньках подползла к сундуку, выудила оттуда тряпочную сумку, подтянула к себе корпе и стала быстро пересчитывать купюры.

Сначала она услышала за спиной даже не шорох, а что-то совсем тихое, как дыхание. Посмотрела на коляску, в которой уже неспокойно, как бывает перед пробуждением, ворочался Асхатик. Но звук шел не оттуда. Затем почувствовала легкий сквознячок. Словно кто дунул Айнагуль в затылок. Одернула руки от корпе. Замерла.

— Природа одарила ее и солнцем, и луной, — запели тоненько. — Вот только спать положили с мертвым отцом.

Айнагуль узнала голос Маратика. Асхатик сел в коляске и, потирая глаза, захныкал. Потом сморщился, покраснел и залился плачем. Но Айнагуль не могла пошевелиться. Краем глаза она уловила темноту, которая разрасталась из дрожащей точки и заполняла собой угол комнаты. Чем темнее становилось в зале, тем громче пел Маратик.

Малыш в коляске требовательно тянул руки к матери. Айнагуль стряхнула оцепенение и рванула к сыну. Прижав к себе Асхатика, она вдруг заметила в комнате еще одного ребенка. Тот стоял в потемневшем углу, одетый в какое-то заношенное рванье. Стена за его спиной покрывалась черной плесенью.

— Замолчи, Маратик! — закричала Айнагуль.

— Дочь богатого бая не сбежит, моя живая сестра в могиле лежит.

— Что тебе нужно от меня? Я поняла уже, что Катя в беде. Но что я могу сделать? Я — слабая. У меня ребенок на руках. — Айнагуль заплакала. — Позови мужчину какого-нибудь, кто сильный, того зови на помощь.

Маратик замолчал.

Когда он пел, лицо его точно становилось старше, а теперь его щечки и губы налились детской пухлостью. Чем дольше Айнагуль смотрела на Маратика, тем сильнее он ей напоминал сына. Она переводила взгляд с давно умершего мальчишки на своего живого малыша. Казалось, Асхатик тоже замер и ждет решения матери. Она поняла, что, если сейчас уедет, Катя наверняка погибнет.

— Заживо похоронена сестра… — грустно пропел Маратик и указал полупрозрачной ручкой на корпе.

Айнагуль быстро скосила глаза на деньги, а когда снова посмотрела в угол, никакого Маратика там уже не было. Плесень исчезала на глазах, таяла, будто черный иней. Айнагуль громко шмыгнула, вытерла ладонью слезы и похлопала себя по бархатному карману. Ключ из штанов Тулина был на месте. Маратик ясно подсказал, где искать Катю.

 

9

 

Хвала Аллаху, золовка жива! Голос только, доносящийся из-за железной двери, такой слабый и хриплый, что слов не разобрать.

Айнагуль вытащила из кармана утреннюю находку, воткнула в ржавую скважину и два раза прокрутила. Ключ удивительно легко провернулся.  Айнагуль посмотрела на ладони и увидела следы масла. Значит, замок недавно смазывали. Стало дурно от мысли, что все это время она жила с убийцей. Айнагуль освободила засов и медленно потянула дверь на себя. Металл протестующе завопил.

Катя, бледная как призрак, стояла так близко, что Айнагуль дернулась от испуга. В том самом платье из льна золовка теперь совсем не походила на москвичку. Такие лохмотья носят нищенки.

— Что с тобой сделали? — с ужасом выдохнула Айнагуль.

— То же, что и с тобой. Украли, — дрожащим голосом ответила Катя и тут же сощурилась. — Как на солнце ярко-то!

Айнагуль сняла очки с перебинтованной дужкой и подала их Кате. Вытащила из кармана коляски две детских бутылочки с молоком, одну дала сыну, вторую, открутив соску, протянула снохе. Асхатик громко зачмокал. Катя пила жадно. Из угла ее рта текла на грязную шею белая струйка.

— Нам надо уходить, — прошептала Катя, как только осушила бутылку и отдышалась.

Она попыталась натянуть рюкзак, но слабые руки не слушались. Айнагуль выхватила у нее поклажу и закинула себе за спину.

— Я бы сказала — бежать. — Айнагуль развернула коляску в сторону выхода с кладбища. — Только вот куда? В квартиру тебе нельзя, да и мне теперь тоже.

— Не знаю, но здесь я не останусь. Все, что касается квартиры, можно решить через суд, адвоката, доверенность.

— А полиция? Ты не хочешь написать заявление? — спросила Айнагуль. — Может быть, их накажут как-нибудь.

— Может быть, — усмехнулась Катя. — А может, нет, а может, накажут меня. А ты? Почему ты не позвонила участковому?

Айнагуль не знала, что на это ответить. Они медленно тащились в пыли мимо раскаленных надгробий. Тут и там полумесяцы, венчавшие мавзолеи, пускали в глаза злые лучи. Сухая трава цеплялась за ноги. Новые бархатные брюки Айнагуль были все облеплены колкими семенами. Вдруг Катя резко остановилась. Айнагуль проследила за ее взглядом. За кривым кустом мокла в крови какая-то серая шерсть. Дальше валялась отгрызенная бурая лапка.

— Мне надо вернуться. — Катя тяжело вздохнула и указала на отцовский склеп, грубой коробкой возвышавшийся над другими мавзолеями.

— Ты шутишь? Зачем?

— Мы не закрыли дверь. Здесь собаки, свора собак. Я не хочу, чтобы кости отца разгрызли и разнесли по кладбищу. А еще тут приходили…

— Кто? — встревоженно перебила Айнагуль.

— Вандалы какие-то, расхитители гробниц или кто они там, я не знаю. Они думают, что отец свои сбережения зарыл в землю, где сейчас стоит мавзолей. Бред полный!

Айнагуль побледнела и локтем прижала к себе сумку.

— Тогда не стоит нам туда возвращаться.

— Нет, они ночью придут. Еще есть время. Я не собираюсь оставлять эту дверь открытой, будто жду дорогих гостей.

— Ты очень смелая, — сказала Айнагуль уже в спину Кате и развернула коляску, чтобы идти за золовкой.

 

Пока Катя искала замок, Айнагуль заглянула внутрь. С посмертной постели Серикбая свисала рука. То, что от нее осталось. Айнагуль вспомнила беташар, как дядя жениха снял с нее белый платок невесты. Кажется, этой самой рукой. Весь вечер Серикбай смотрел на нее с тоской. Может быть, он думал о дочери тогда? Надо бы рассказать об этом Кате. Но не сейчас. А про деньги? Стоит ли рассказывать про деньги? Тянуть уже нельзя, иначе она сама окажется ничуть не лучше этих вандалов.

Под столом с покойным валялся мелкий мусор, какие-то тряпки. Наконец Катя нашла замок, весь в песке, и, уже не заботясь о платье, вытерла его об подол. Айнагуль протянула ключ и напоследок еще раз взглянула на Серикбая. Его тело под саваном выглядело странно, не могли же его похоронить, а потом открыть склеп, чтобы надругаться над умершим.

Катя как будто прочитала мысли Айнагуль и посмотрела на нее виновато. Захлопнула дверь и резко провернула ключ.

— Ну, вот теперь можно уходить, — сказала Катя таким тоном, будто закрыла на замок не только тело отца, а все, что произошло с ней в склепе. — По крайней мере вандалам придется повозиться.

Айнагуль шла впереди, иногда оборачиваясь на Катю. Та шаркала подошвами по кладбищенской земле, затирая след от детской коляски. Это она хорошо придумала. Мысль о том, что Тулин, может быть, в эту минуту уже ищет их с сыном, заставила ее прибавить шаг. Нужно спешить!

Наконец они вышли из некрополя и, не сговариваясь, обернулись на кладбище. Аул мертвых казался миражом посреди пустыни. Айнагуль на минуту даже померещилось, что перед ними мреющий в дымке сказочный город с прохладными фонтанами, лавками сладостей и специй. А посреди городка нарядный и как будто пряничный Храм Василия Блаженного, как с открытки. Бежать в Москву!

Мысли о побеге с деньгами так зудела, что Айнагуль не сразу поняла — в рюкзаке что-то вибрирует.

— У тебя там телефон! — окликнула золовку Айнагуль и указала на рюкзак.

Катя ойкнула и нагнала невестку.

— Катя, это что, шутка? — вместо приветствия зло спросила риэлторша. — Я, между прочим, была за рулем. Ехала на показ. Вам там заняться нечем?

— Простите, — смущенно начала Катя. — Нет, конечно, не шутка.  Понимаете…

— Не понимаю! Это неслыханная наглость, звонить с раннего утра и вешать лапшу на уши про какое-то кладбище. Вы были пьяны?

— Да послушайте вы! — Катя повысила голос. — Я хотела продать родительскую квартиру, а мой родственник обманом завез меня на кладбище и закрыл в склепе.

Она резко села на обломок бетона и больно ударилась копчиком. Громко ойкнула. Очки Аманбеке свалились на землю.

— Все, не продолжайте. Я вам не психолог и не полиция. Я — ваш риэлтор. Вернее, была им до сегодняшнего дня. Я расторгаю с вами договор. Ваш дом даже с участком стоит так мало, что я не заинтересована в комиссионных.

И отключилась, не попрощавшись. Телефон жалобно пиликнул и погас, разряженный. Весь этот короткий разговор Катя плакала, но жара тут же высушивала слезы, оставляя на щеках соленую пудру.

— Я больше не могу бороться, я проиграла, ничего не получится, — прошептала Катя, словно делилась секретом.

— Кто это был? — спросила Айнагуль.

— Риэлторша. Звонила сказать, какое я ничтожество и что не заинтересована во мне как в клиенте. Да что там говорить! Я сама в себе не заинтересована. У меня ничего нет.

— У тебя есть квартира тут.

— Ага! И поехавшие умом родственники, которые скорее меня убьют, чем расстанутся с квадратными метрами. Нет уж, спасибо. — Катя нервно рассмеялась. — Но что интересно, она решила, что я звонила ей ради шутки.

Она прикрыла обожженные солью глаза. Увидела перед собой интеллигентное лицо бабушки, услышала ее голос, вспомнила запах ее духов. Ирочка будто была жива, казалось, она скоро приедет за Катей в этот поселок и заберет, снова спасет от Аманбеке с Тулином. Как только она подумала о здешней родне, вместо лица бабушки в памяти всплыло темное пятно — физиономия братца. Он ржал, показывая щель между зубами.

Надо бы спрятаться от солнца под козырек остановки. Но что-то Катю смутило. Она не могла понять, что именно. Остановка как остановка: под обшарпанной скамьей куча мусора — бутылки, жестянки, пестрые пятна семечной шелухи. В обоссаных потемневших углах жужжат зеленые точки мух. Вдруг узкая полоска тени шевельнулась. Катя пригляделась и вздрогнула. Детская фигурка!

— Айнагуууль… — услышала она чистый мальчишеский голосок.

— Катя, подойди сюда, что покажу! — позвала невестка и спустила с плеча сумку. — Это я нашла в квартире твоего отца, — Айнагуль распахнула корпе, и Катя сощурилась, будто от пятитысячных шел свет. — Твоя тетка рвала и метала, но деньги так и не обнаружила. А мне Маратик подсказал.

Катя моргнула. Блик браслета Айнагуль резанул по глазам.

— Бери, это все твое. Тут больше пяти миллионов, я считала. Только… — Айнагуль прикусила сухую нижнюю губу. — Только ты не могла бы дать мне немного денег взаймы, чтобы нам с Асхатиком уехать подальше отсюда?

Катя чуть не задохнулась и кинулась обнимать невестку.

— Айнагуль! Господи, спасибо! — Катя плакала и нервно смеялась. —  Я тебе по гроб жизни обязана, буквально! Поехали со мной в Москву? Найдем тебе работу, сынок будет ходить в детский сад и кружки.

— А можно? Возьмешь нас с собой?

— Едем, конечно!

Айнагуль теперь тоже плакала. Вдруг, словно опомнившись, она закрутилась на месте, ища глазами очки Аманбеке. Катя тоже бросилась искать и растоптала хрупнувший пластик. Потянулась за рюкзаком. Покопалась там пару минут и выудила косметичку.

— На, замажь синяк.

Айнагуль выдавила из тюбика бледно-розовый крем и быстро утрамбовала его под глазом, как штукатурку. Остатки грубо размазала по щекам, как краску.

Автобуса все не было. Детская фигурка под козырьком почти растворилась в тени. Асхатик заерзал и захныкал. Айнагуль склонилась к нему, что-то ласково напевая. У Кати раскалывалась голова, и детское нытье усиливало боль. И что, теперь так будет всегда? Не поторопилась ли она с приглашением? Ну, допустим, ей удастся купить в Москве небольшую двушку. Одна комната отойдет невестке с сынком. И как скоро женщина из дикого азиатского поселка найдет работу? А если она сядет ей на шею?  И ведь не выселишь! Закон всегда на стороне ребенка. А если Айнагуль будет разыскивать Тулин? Найдет, и тогда им обеим несдобровать. Может, стоило просто дать денег и разойтись. Ну, например, миллион. В конце концов, если бы не Айнагуль, смотрела бы Катя сейчас на Запад поверх останков отца. Но, с другой стороны, Айнагуль обязана была так поступить, иначе сама стала бы убийцей и воровкой.

Катя покосилась на свою спасительницу. Айнагуль теперь держала сына на руках и смотрела на дорогу, где вдалеке, в клубах пыли, показался автобус. Асхатик вдруг улыбнулся и потянулся к Кате. Только сейчас она смогла как следует его рассмотреть. Хорошенький округлый мальчик напомнил ей Маратика. Как же Катя соскучилась по брату! Она обернулась и в тени бетонного козырька опять увидела ребенка. Маратик был не такой, каким она его помнила, и не такой, каким видела во сне. Полупрозрачный, он таял на глазах. Напоследок улыбнулся и замахал ручкой. Катя вспомнила, как видела эту ручку торчащей из-под телевизора, и улыбнулась в ответ одними только уголками губ. Наконец, она увидела и услышала брата.

— Прощааай, — пропел Маратик и исчез.

Если бы он был жив… Все могло сложиться иначе.

Катя шагнула к Айнагуль и взяла ребенка на руки. Ощутила сладкую тяжесть детского тельца. Нежный запах тоненький волос. Поцеловала пушистую макушку. Стало вдруг спокойно.

Старый, дико грязный автобус с окошками без стекол приближался. Несуразностью своей он напоминал откормленный «запорожец»: толстое низкое брюхо, маленькие рыжие от пыли колеса, подслеповатые фары. Автобус затормозил, обдав механическим жаром. Гармошки дверей зашипели и открылись.

 

10

 

Тулин устало следил за котом. Тот вальяжно ходил по кухне, словно осматривал свои владения. Чесал спину о дверцу холодильника, пускал когти в ковер ручной работы, подаренный кем-то из гостей на свадьбу и разрезанный Аманбеке напополам. Вторую половину мать стелила в саду, когда сидела там с Асхатиком. Иногда Тулин сомневался, а будет ли мать любить своего родного внука? Ведь когда-нибудь жена должна понести и от него.

— Что, кошак, жрать хочешь? — Тулин залез в сшитую Аманбеке красную сумку и выудил оттуда завернутую в пленку говяжью мякоть.

Плюхнул прямо на стол небольшой кусок и резанул по волокнам, оставив на клеенке след от ножа. Кот боднул ногу Тулина и мяукнул.

— Держи! — Тулин бросил мясцо прямо в серо-коричневую морду.

Кот рыкнул как дикий зверь и, с куском в пасти, дернул из кухни.

— Ууу, шайтан, чуть с ног не сбил, — проворчала Аманбеке, замерев на пороге. — А ты почему не на работе?

— Устал что-то. Подменили пораньше. — буркнул Тулин, вытирая кровавые руки о полотенце. — Мам, а где Айнагуль?

— Это я тебя спрашиваю, где мой внук? — Аманбеке посмотрела на настенные часы с мутным пластиковым циферблатом. — Эта пигалица, твоя жена, ускакала на рынок за детским питанием ни свет ни заря и давным-давно должна была вернуться!

Тулин нахмурился. Аманбеке схватила сумку, достала все мясо и стала быстро его разделывать большим ножом.

— Будешь и дальше таким теленочком, пришибут тебя… — Аманбеке сделала паузу, словно подбирала слова, чтобы сильнее задеть сына. — Как на бойне мясокомбинатовской. Иди и верни мне внука.

Тулин помотал головой и выбежал из дома. Попадись ему сейчас кто под горячую руку, свалил бы и забил до смерти.

Детское питание можно было достать только у одной торговки. Тулин смачно плюнул и направился к аккуратному коттеджу Райхан. От остальных домов он отличался ровной кладкой новых кирпичей. На стройке у торговки работала специальная бригада, а не местные умельцы, как обычно в поселке. С завистью Тулин посмотрел на настоящие пластиковые окна, на фигурный козырек над крыльцом, и заколотил кулачищами по железным воротам.

Наконец Райхан отворила засов.

— Салам, Райхан! Ты жену мою не видела? — посмотрел строго густой чернотой. — Она за питанием должна была к тебе прийти сегодня.

— Айнагуль? Так не присла, — проговорила торговка наполовину беззубым ртом. — Но я ее видела, в марсрутку шадилашь.

— А куда она собиралась, не знаешь?

— Откуда ж? — Райхан засмеялась, брызнув слюной в Тулина. — Ой, прошти шынок.

Тулин брезгливо поморщился и обтер щеку о плечо. Райхан заметила эту неприязнь и поджала губы. Рот будто зашит толстой коричневой ниткой.

— Кладбишше. — уже прикрыв отсутствие зубов рукой, сказала Райхан. — Думаю, что на кладбишше она поехала. Прибрасса, может, или еще што, она же у тебя хозяйштвенная.

— Хозяйственная, — повторил Тулин и развернулся в сторону дома, ругая себя, что сразу не поехал на машине.

— Эй, подосди! — крикнула Райхан в спину Тулину. — У меня ешть таблетки с кальсием для твоих девчонок, пришли их ко мне, я бешплатно дам. Будут пить, может, и жубы ровными штанут. Им же еще жамуж выходить! Надо ше было в тебя пойти, жубы как ваш жабор. Ашхатику-то повежло, видать, это он в мать…

Тулин уже не слушал.

 

Аманбеке сидела во дворе еще более хмурая, чем когда Тулин уходил. Увидев сына в воротах, она прижала к груди игрушки Асхатика, которые перебирала тут же на ковре, и вскочила с места как молодая.  В какой-то момент даже будто улыбнулась, высматривая за широкой спиной Тулина сноху с внуком. Тот вразвалку прошел к дому, подобрал кувалду, запихнул ее в багажник «жигулей» и сел за руль. Аманбеке старчески закряхтела и рухнула обратно на уже выгоревшую на солнце половину ковра, бухтя под нос оскорбления в адрес снохи. Тулин завел машину и ждал, что мать откроет ему ворота. Аманбеке не торопилась.

— Где мой внук? Где мой золотой? — нараспев, раздувая ноздри, запричитала она.

Тулин хотел заорать, что тот еще не родился, но слова как будто стали острыми и застряли в горле.

Мать медленно встала и по-утиному подошла к машине, наклонилась к окну. Она ждала ответа.

— Айнагуль поехала на кладбище. — спокойно сказал Тулин.

Аманбеке всплеснула руками.

— Она не знает про Катьку, — заверил Тулин, успокаивая мать. — Мне Райхан сказала, что видела, как Айнагуль садилась в маршрутку до кладбища.

— Айран вместо мозгов у этой Райхан! Зачем ей кладбище? Автобус кладбищенский на автовокзал идет. К папочке сбежала жена твоя. Ты руки зря распустил, я видела, как у нее в лице что-то поменялось вместе с фингалом.

Тулин крепко вцепился в руль. Кулаки его стали того же цвета, что и кожаная коричневая обивка.

— А может, и правда на кладбище она поехала… — словно сама себе сказала Аманбеке. — Подслушала наш разговор и освободила Катьку, сидят теперь обе и заявление на тебя пишут.

— А Катька-то здесь каким боком?

— А таким! Нашел, кого в живых оставлять.

Аманбеке сжала кулаки в перстнях, сплюнула на землю и пошла открывать ворота. В этот момент маленькая сухая старушка с верткой птичьей головой движениями и ухватками напоминала крепкого быкообразного сына.

Тулин задергал рычаг коробки передач. «Жигули» сначала помолчали, словно не желая вмешиваться в ход событий, затем долго и гортанно прокашливались и, наконец, завелись.

Жара уже растаяла. Без солнечных лучей все в поселке снова становилось серым. Серая земля, серые машины, серые крыши домов, даже скудная бледно-зеленая трава из-за слоя пыли казалась пепельной. Тулин давил на газ что есть силы. Не пристегнутый, иногда подскакивал на ухабах и бился головой о потолок, словно специально. Если бы кто оказался с ним в одной машине, не узнал бы прежнего Тулина: в его глазках, в каждом его мелком нервном движении угадывался страх. Страх подхлестывал его и заставлял торопиться. Обычно мокрый, словно пропитанный жиром, рот покрылся белой сухой пленкой.

Тулина мучила жажда. Он порыскал по машине в поисках воды, но нашел только упаковку теплых жестяных банок с пивом. Открыл одну и с удовольствием выглотал омерзительный хмель. Громко отрыгнул и улыбнулся. Теперь дорога будет приятнее. Остальные банки он осушил так быстро, что опомнился только, когда дорогу ему перекрыли рыжие пятна — большие коровьи бока. Вспомнилась Буренка, ее худая туша с торчащими ребрами. Тулин вгляделся и вздрогнул. У каждой коровы из этого медленного стада был проломлен череп. У одних на лоскуте скальпа болтались рога, у других, будто страшные колокольцы, свисали беззубые челюсти.

Не может этого быть! Тулин хотел разогнаться и проскочить мираж, но испугался, что перед ним настоящее стадо, а не галлюцинация. Тогда он погиб бы как отец, объезжавший коров и врезавшийся в столб на старом «москвиче». Прикрыл глаза, ожидая, когда стихнет мычание. Вдруг стало совсем беззвучно. Тулин тут же ударил по газам. Но «жигули» словно почувствовали его животный страх и забуксовали.

Машина застряла ровно на том же месте, где они с Катькой куковали в прошлый раз. Из-под задних колес торчали раздробленные сухие ветки, словно пальцы мертвецов. Тулин обошел несколько раз свою развалюху, потолкал безуспешно грязный задний бампер и, решив не тратить времени, схватил кувалду из багажника и зашагал в сторону кладбища.

Сейчас бы полежать на корпе, отдохнуть, пожрать!

По дороге он вывернул карманы в поисках ключа от склепа. Вспомнил, что оставил его во вчерашней одежде, чертыхнулся, а потом вслух похвалил себя за то, что взял с собой кувалду:

— Сначала снесу замок, а потом Катькину голову. А если эта сучка Айнагуль там, за волосы ее назад приволоку и на цепь посажу, как собаку.

Тулин свернул с разъезженного машинами солончака на серо-желтую тропу с редкими кустиками сорняков. До ржавого кладбищенского забора было рукой подать, но Тулин шел теперь нарочито медленно. Будто собирал темную энергию этого места кованой головкой кувалды, волочившейся по земле. Кувалда становилась все тяжелее, злость все гуще. Солнце — кровавый бычий глаз — следило за ним из-за куполов с полумесяцами.

Когда перед Тулином выросла высокая коробка склепа, он почти остановился. Прищурился, не мираж ли перед ним. Железная мясокомбинатная дверь приоткрыта. Внутри кто-то есть. Он расслышал обрывки фраз. Катька и Айнагуль! Девки громко спорят и матерятся. Тулин поморщился и сплюнул. Он терпеть не мог, когда женщины ведут себя как мужики. Ну, сейчас-то он им устроит! Покажет, где их место и кто здесь хозяин.

Тулин удобнее перехватил кувалду и сделал шаг внутрь. Только сейчас он понял, что голоса мужские, а не женские. Ни сестры, ни жены в склепе не обнаружилось. Тулин всмотрелся в полумрак. Серый в пятнах саван красиво свисал с посмертной кровати Серикбая. Казалось, это бледный цветок тянется из варварски перекопанной грядки на свет, наружу из склепа, прочь с кладбища.

— Кто здесь? — крикнул Тулин хрипло.

Дорогу ему заступил Серикбай.

Дядины черные глаза отливали красным, будто угли.

— Не может быть, — выдохнул Тулин и попятился, опустив кувалду.

Вся усталость, накопленная за день и словно за всю жизнь, теперь навалилась на него. Больше всего на свете ему хотелось оказаться дома. Не надо было никуда ехать. К черту Катьку с ее квартирой, к черту Айнагуль с ее сынком, к черту мать!

Лицо Серикбая вдруг изменилось. По нему будто прошла мягкая волна. Тулин прищурился, но не успел до конца понять, что перед ним никакой не призрак. Словно издалека послышался хруст кости. Он знал этот звук. Так трещали головы коров, когда он, примериваясь, вполсилы, опускал кувалду на белесые кудрявые лбы. В следующую секунду голову будто ошпарило кипятком. Лоб навис над глазами, рот распахнулся и выпустил наружу толстый безжизненный язык.

Голоса утихли. В склепе стало темно. С проломленным черепом, похожий на молодого быка, Тулин крутанулся на месте и завалился на спину.

Земляной пол склепа, неожиданно зыбкий и мягкий, устланный шелковыми пятитысячными купюрами, забрал Тулина себе.