Детский философ

Андрей Болотов. О душах умерших людей. СПб., «Алетейя», 2022, 204 стр.

Андрей Болотов (1738 — 1833) занимает сразу несколько символических позиций. Это и прекраснодушный энтузиаст, изобретатель иных сфер и практически мистик (спектр тут широкий — от Федорова до Циолковского), и просветитель, и чудак, и просто барин-самообразованец, и ученый-самоучка («Об электрицизьме и о лечении оным разных болезней»). Возможно, все эти позиции в пределе едины, в случае Болотова — уж точно. Единственное, что отличает его от вышеперечисленных и вышеподразумеваемых, — он, кажется, не настолько на слуху, не в спектре широкого внимания. Книги его и о нем^[1], да, выходили. И можно сказать, что его «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков», наш ответ Сен-Симону, всеобъемлющее сочинение по той эпохе, отчасти затмило другие его сочинения. Наследие же Болотова — 350 томов. Которые он сам каллиграфически писал, сшивал и иллюстрировал — почти как Блейк. Большая часть их не на книжных полках, а в архивах-хранилищах.

Как Ломоносов, Платонов или японец Кэндзи Миядзава, агроном, страстный верующий, подвижник и писатель, Болотов изучал, пытался применить все — от фортификации и метеорологии до агрономии и драматургии. Он был одновременно очень влюблен в жизнь и ее прелести (главное очарование — знания), но при этом вечно оглядывался на смерть, верховный смысл (и тут знания опять же были инструментом и подспорьем). В чем-то он похож на протокосмиста Сухово-Кобылина, который, кроме написания пьес (пьесы писал и Болотов), переводил Гегеля (и Болотов философов переводил, только не таких магистральных и, как и его имя, дошедших до нас в тени), разрабатывал собственную мировоззренческую картину и структурировал свою жизнь (практиковал диеты, закаливания — Болотов же еще юношей вел тетрадку, где записывал все прочитанное, усвоенное, что нужно сделать и совершить).

Сам Болотов из мелкопоместных дворян, образование имел несистематическое, так, по случаю скорее. Поворотным пунктом стала его военная служба, он участвовал в Семилетней войне, затем служил переводчиком в Кенигсберге. Хотя, конечно, поворачивал свою судьбу он сам — постоянно читал, регламентировал свое время, да, ходил там на всякие балы, но отнюдь не отвлекался от главного, от знания и саморазвития.

И тут два интересных момента. Жизнь в Кенигсберге тогда отнюдь не была враждебной к русским «захватчикам» (карты стран тогда перекраивались с частотой обновления новостных сайтов, это никого не смущало), а светски и культурно ярка. Русские офицеры посещали университет, общались с Кантом^[2], который сам был не дурак сходить на прием или пообщаться с блестящим офицерством и знатью. Но вот оригинальность Болотова — склонялся к другим учениям, в частности, Веймана, с которым схлестнулся Кант. И — тот же Гулыга полагает, что Болотов был причастен к тому, что Кант не получил кафедру, о которой, будучи русским поданным, просил в очень трогательном и характерном письме Елизавете («умолкаю в величайшем уничижении, Вашего Импер. Величества верноподданейший раб Иммануил Кант Кенигсбер»).

Дальше по службе Болотов не пошел, хотя его активно пытался привлечь и вовлечь в заговор против Петра III Орлов, приятель опять же по Кенигсбергу. Болотов же выпросил отставку и уехал в свое поместье. Читать, писать, образовывать, жизнь улучшать. В духе новомодного автофикшена Болотов описывает — или выдумывает для иллюстрации своих тезисов — как услышал под окном разговор двух мужиков, те, еще до Базарова, несли ересь, что вот помрешь и все, кирдык. Болотов выглянул, прочел им нотацию, те оправдались, приняли к размышлению и, видимо, духовно улучшились, история умалчивает о дальнейшем. Иными словами, Болотов был нацелен на выращивание собственного сада — как в самом широком, так и буквальном смысле. Эту просвещенческую (свойственную и романтикам — в изводе «воспитать свою душу, утончить чувствования») парадигму восприняли тогда многие — созидать, улучшать себя, окружающих, государство и мир — и в России в том числе.

Болотов был как раз таким идеалистом. Но идеалистом при этом довольно практического толка. Сложно уж реконструировать, как и кого из числа своей семьи или крестьян он воспитал, но писал он много и с определенным прицелом. Он хотел — или и сам был таков по «натуре своей» — быть доходчивым, простым. Эффективным популяризатором, что ли. И, да, начал он со своей семьи — взгляды свои систематизировал в «Детской философии», предназначенной для молоденькой жены, в «Путеводителе к истинному счастью», где о воспитании детей. Детская философия — вообще очень хорошее название. Потому что Болотов одновременно очень серьезен и наивен, доходчив, требователен, убедителен, но может, конечно, и вызвать небольшую улыбку, если не палец у виска.

Я уже набросал некоторое количество имен, которые помогли бы, кажется, понять вектор Болотова, но точно не хватает одного еще имени — Даниила Андреева. Болотов, как и наш тюремный визионер, берет, казалось бы, крайнюю абстракцию (для него — нет) вроде загробного существования, но подходит к ней с такой же дотошностью, как к меню обеда для гостей-помещиков. В «Розе мира» Андреев буквально строил, живописал миры с такой тщательностью, будто свою биографию детальную пишет или создает экранизацию «Властелина колец» с тысячью деталей для внимательных фанатов. Так же оперирует своими построениями Болотов. Во впервые опубликованных в этой книге записках «О душах умерших людей», своей популярной пневматологии, Болотов расскажет все — в какой одежде ходят души умерших на небесах, с кем общаются, как говорят, как происходит селекция в райские пущи и адские котлы, как мучают по последнему адресу. Одежды душ, кстати, полупрозрачные, да и сами души меняют цвет — прямо как технология «умное стекло» на самолетах Boeing 787 Dreamliner с электрохромным затемнением и без шторок, когда окно само меняет степень прозрачности в зависимости от внешних факторов и прихоти пассажира. Вопрос света волнует Болотова в числе множества других — люди же и там будут заниматься теми же аграрными делами, да, не в таком объеме, есть-то им уже не потребно, но все же, а света как такового не будет, божественное сияние его заменит. Это, конечно, опять же в формате баек, но есть и то капитальное, что роднит Болотова и Андреева. В розамирских мирах очень важно, что души, небесные создания не обречены на вечные статусы, они могут развиваться, замаливать грехи, подниматься на более высокие уровни. Так и у Болотова — (само)образование он продлевает не только на всю жизнь, но и после нее.

Интересна и сама форма написания «О душах умерших людей». Это отнюдь не мрачный философский трактат, а — разговор деда с внуком. Маленький мальчик хочет узнать о смерти и после, пытает деда, когда все свободны (уехали те же гости, повечеряли, но еще не совсем стемнело), они ведут разговоры. Форма, разумеется, тут откровенно заимствована из греческих философских диалогов. Соответственно многомудро вещает и внучок: «Что о том и о сих безумцах много говорить! И одного довольно было бы к уверению их в истине сей, что Христос, говоривший столь ясно о будущей жизни, по всем его божественным свойствам никак не мог быть лжецом и сказывать неправду». Греческая аргументация, схоластическая логика — очень интересно следить, какие концепты работали, как варились в голове у Андрея Тимофеевича Болотова.

Отвлекаясь, нельзя не восхититься шармом неуклюжего и изящного языка тех лет, выражениями, построением фразы: «…перейдут с душами в их новую жизнь, но и все те дурные и негодные склонности и стремительства, которые их к упоминаемым тобой дурным делам и преступлениям побуждали и к производству оных преклоняли и доводили, как, например, злоба и злость сердечная, ненависть к другим, памятозлобие либо мщение за причиненные какие-нибудь оскорбления и обиды, недоброхотство и зложелательство к близким и другим своим сочеловекам». Кстати, если текст, как указывают в книге, дается адаптированным, как же здорово, должно быть, он выглядит в полностью аутентичном варианте.

Дед же в нем убеждает, внучок внемлет, уточняет, соглашается, ужасается. Все очень убедительно. Особенно их вера. Когда читаешь пассажи вроде следующих, вспоминаешь название книги опять же подзабытого ныне, а когда-то очень модного писателя Эрленда Лу «Наивно. Супер» — «на сие скажу тебе, мой друг, и уверяю наитвердейшим образом, что все неверующие бессмертию души истинно сумасбродничают». Не знаю, были ли у прожившего 94 года (в то время, с той медициной и продолжительностью жизни!) Болотова тогда еще свои зубы или какие-то вставные, но «зуб дает» он.

Однако, вспомним предмет, убедительность здесь разного рода. Где-то болотовское повествование можно охарактеризовать как духовидчество, где-то в ход идет формально-философские приемы. Часто же весьма он говорит «этого не можно знать наверняка»^[3] и — реконструирует загробное существование. Будут ли там животные (Андреев тут сильнее — да, человек может воспитать, поднять их до полноценной души и равенства с человеком) и прочее — знать с уверенностью действительно «не можно»^[4].

Кроме того, послание «О душах умерших людей» даром что обращено к внуку (внукам? крестьянским детям? всем открытым к свету учения душам?) — это еще и своеобразный катехизис, краткая история мира в богословском фокусе, мини-курс по истории. Болотов коротенько, но излагает историю вселенских соборов, распада церкви на православную и католическую, дает сводку Реформации, знакомит (с возмущением и даже троллингом) с институтом индульгенций, того, как в Европе монетизировали эсхатологические неврозы и чаяния…

Если шагнуть чуть в сторону от рассказов Болотова, у нас, действительно, к этому вопросу подходили иначе, радикально. Горели «корабли» раскольников, жаждущих «в небо по трубе» (Е. Летов), или же возникали такие абсолютно мистические, страстные теории, как у Николая Федорова и космистов. Любопытно, кстати, что среди удивительно стабильно выходящих антологий и работ о русских космистах (от С. Семеновой и А. Гачевой до Б. Гройса) Болотова, кажется, не было, как нет его, насколько я сейчас могу вспомнить, и у Федорова. Сражались одиночками? Однако, у Болотова и Федорова есть прямые аналогии — в том, что сейчас называют ДНК, восстановления и воскрешения живших ранее: «…ум у сих господ чуть не соскользнул с привычного места. Недостаточным делом почитают они сие потому, что им кажется то невозможностию, чтобы частички истлевших за многие десятки, сотни и тысячи лет и в прах превратившихся тел, и по рассеянности их по всей натуре неизвестности, где они находятся, могли быть собраны в совокупление для составления из них прежних тел». Что ж, если из частички ДНК уже почти выращивают мамонтов, динозавров и иных давно вымерших животин, дойдет и до людей, Болотов и Федоров были правы просто сильно раньше времени.

Сборник стихотворений «Ни то ни се, или Кое-что, что может служить в пользу кто иметь ее похочет», также вошедший в эту книгу, душенаставительно и немного тяжеловесно говорит в принципе все о тех же темах этого неравнодушного человека. Услышали ли Болотова? Во всяком случае, идеи его не полностью рассеяны в «натуре неизвестности», а витают и дышат.