Саша, привет!

Эпизод 1

 

Мы видим, как человек идет по улице. Улица, кажется, московская. Человек идет несколько нервно. Хотя не очень понятно, как это — идти несколько нервно.

Мы видим, как идет человек. Все наше повествование будет построено на том, что мы будем наблюдать за этим человеком. Как он идет, действует, что он чувствует, в той степени, в которой можно вообще наблюдать, что и как человек чувствует (можно, можно). Как человек сидит. Да, мы будем много наблюдать за тем, как человек сидит.

 

Это будет чем-то вроде кино. На человека наставлена камера, и мы за ним наблюдаем.

 

Человек идет по летним улицам Москвы. Вокруг много людей, транспорт, звуки. Москва великолепна. Мимо человека проносятся летящие легкие люди на велосипедах и самокатах. По улицам едет современный, опрятный, сверкающий транспорт.

Казалось, человек мог бы идти радостно и расслабленно, учитывая окружающие его прекрасные реалии. Но нет. Человек явно чем-то озабочен. Впрочем, может быть, это нам просто так кажется.

Человек идет вдоль низкой ограды парка. Он никогда не видел этого парка, не знал о его существовании.

Парк выглядит идиллически. Светлые песчаные дорожки среди деревьев и аккуратно подстриженных кустов. Скамейки. Виднеется фонтан. По дорожкам степенно прогуливаются элегантно одетые люди. Кажется, они не говорят друг с другом, гуляют по одиночке. Некоторые просто стоят или сидят. Там, в этом саду, как-то очень хорошо.

Человек останавливается и некоторое время смотрит туда, внутрь, в этот сад, в парк. Ограда низкая, можно, в принципе, перепрыгнуть. Правда, зачем.

Женщина в элегантной шляпе замечает человека и улыбается ему.  Человек пытается улыбнуться в ответ, но у него не получается.

 

Человеку в его нынешнем положении трудно улыбаться.

 

Наконец, человек «отлипает» от созерцания парка и продолжает идти туда, куда он шел.

Человек идет туда, куда он шел. Он идет, идет и, наконец, приходит туда, куда он шел.

 

Человека зовут Сергей. Сережа.

 

Эпизод 2

 

Мы теперь так и будем называть его — Сережа.

Сережа подходит к огромному, красивому, сверкающему зданию. Сережа входит в здание. На входе нет контролеров, охранников, никого. Сережа подходит к электронному терминалу, прикладывает к экрану свой паспорт, из щели выползает билет. Е455. Сереже надо подождать.

Впрочем, ждать Сереже не приходится. Почти сразу загорается табло с номером Е455. Кабинет 326. Сережа поднимается на лифте на третий этаж и идет в кабинет 326.

 

Эпизод 3

 

Сережа сидит в зале суда. Да, это суд. Зал суда весьма комфортен.  У одной из стен зала расположен основательный стол, у стола — три высоких пустых кресла, над креслами герб — сложная комбинация кругов, треугольников, шестеренок и молотов, и раскрытая книга с буквами альфа и бета. Удобные кресла (не кожаные, конечно, но будто кожаные). Кулеры с водой. Тихо работает кондиционер. Сережа растерянно мнется у входа.

К Сереже подходит девушка средней офисной внешности. Сергей Петрович? Фролов? Да. Здравствуйте, спасибо, что пришли. Присаживайтесь, где вам удобнее.

Сережа присаживается, где ему удобнее. Зал почти пуст. Присутствуют только девушка средней офисной внешности, Сережа и еще одна девушка. Это очень красивая девушка. Она сидит на заднем ряду и никак себя не проявляет.

Сережа замечает красивую девушку в заднем ряду. Сережа кивает ей. Сережа садится где-то примерно в середине зала.

Девушка офисной внешности спрашивает Сережу: мы можем начинать? Сережа, говорит: да, конечно.

Девушка офисной внешности садится за компьютер, вводит какую-то информацию через клавиатуру, щелкает несколько раз мышкой. На большом экране появляются строки, они дублируются механическим произношением, как бывает на вокзалах или в аэропортах, когда разные части одной фразы произносят разные люди, обычно женщины.

Мы не будем полностью воспроизводить сообщение, выдаваемое системой.

Именем Российской Республики… Московский Окружной Уголовный Суд… рассмотрев… Фролов Сергей Петрович, 16 апреля 1985 года рождения, место рождения — город Москва, проживающего… старший преподаватель Московского Государственного Университета Современного Искусства и Культуры… установил: Фролов Сергей Петрович… находясь… будучи… вступил в сексуальные взаимоотношения с лицом, не достигшим совершеннолетия… 21 года… Мещерской Илоной Викторовной, 28 декабря 2004 года рождения… на добровольной основе… без применения насилия… по предварительному сговору… с согласия потерпевшей… свою вину признал… показал, что… показала, что… вину обвиняемого не признала… по месту работы характеризуется положительно… по месту жительства характеризуется положительно… не имел… нет… нет… рассмотрено ходатайство потерпевшей… ходатайство потерпевшей отклонено… рассмотрев материалы дела, Московский Окружной Уголовный Суд… именем Российской Республики… приговорил Фролова Сергей Петровича, 16 апреля 1985 года рождения, место рождения — город Москва, проживающего… <дальше еще много слов, которые могут слипнуться в сплошной серый комок, это хорошо делается средствами кино> к высшей мере наказания — смертной казни. Приговор может быть обжалован в течение десяти дней в суде кассационной инстанции.

Сережа сидит как сидел. Нельзя сказать, что он как-то поражен услышанным приговором. Очень красивая девушка тоже неподвижно сидит. Девушка офисной внешности распечатывает приговор.

— Сергей Петрович, можно вас? Вот здесь, пожалуйста, распишитесь, и вот тут. И вот здесь, смотрите, на каждой странице, везде, где галочкой отмечено.

Сережа долго расписывается в толстой пачке бумаги.

— Так, хорошо, хорошо… да, правильно… Сергей Петрович, вот тут забыли, вот, смотрите, где галочка… пожалуйста… хорошо. Отлично. Сергей Петрович, апелляцию будете подавать?

— Да нет.

— Правильно, я считаю. Против машины-то не попрешь. Чего время тратить. Ну хорошо, отлично. Смотрите, вот это вам, не потеряйте ничего. А это у нас остается. Сейчас идите в триста двадцать восьмой кабинет, это тут рядом, на нашем этаже, вам там все объяснят. Спасибо, Сергей Петрович! До свидания!

— Ну, у нас вряд ли состоится с вами свидание.

— Ну да! (Смеется.) Ну это я так. Вы не переживайте, Сергей Петрович! Сейчас это не страшно.

— Спасибо, обнадежили меня.

— Ну правда, не расстраивайтесь. Во всем нужно искать хорошие стороны.

— Хорошие стороны.

— Сергей Петрович, извините, это я так… Может, зря я так сказала.

— Да нет, ничего. До свидания, спасибо.

— До свидания, Сергей Петрович! Хороших вам выходных!

 

А, да, это пятница. Хороших вам выходных, Сергей Петрович.

 

— Да, спасибо, и вам тоже. Прощайте.

— Какое слово — «прощайте». Ну хорошо. Да, извините. Ну… прощайте, да.

 

Эпизод 4

 

Сережа подходит к кабинету 328. Вокруг тут и там сидят люди. Сережа спрашивает:

— Извините, кто в триста двадцать восьмой последний?

Люди странно и даже как-то с ужасом смотрят на него. Сережа робко стучится в кабинет, приоткрывает дверь.

— Можно?

В кабинете сидит обыкновенного чиновничьего вида человек.

— Вы на смертную? Подождите, вызовем.

Сережа садится в одно из кресел рядом с входом в 328-й кабинет. Какая-то толстая тетька демонстративно отсаживается от него на максимально возможное расстояние.

 

 

Эпизод 5

 

Дверь 328-го кабинета распахивается.

— Кто на смертную? Вы? Заходите.

Внутри обычный кабинет, стол буквой Т. Короткая часть буквы Т занята чиновником, его компьютером, завалена бумагами. Сережа садится на один из стульев вдоль длинной части буквы Т.

— Давайте, что там у вас. Так.

Изучает бумаги. Некоторое время роется в компьютере.

— Так. В общем, на Комбинате сейчас есть слоты на 20, 22 и 28 мая. Надо будет в один из этих дней туда подъехать на собеседование и оформление. Потом они сами уже назовут дату заселения. Вам нормально? Сможете?

— Ну… да, могу.

— В какой день?

— Ну давайте 20-го, чтобы не откладывать.

— Тоже верно. Тогда я вас записываю. Но, в принципе, это не очень строго. Если не сможете, позвоните по телефону вот по этому, вот, я тут подчеркнул.

Чиновник протягивает Сереже буклет с логотипом «СК: информация».

— В общем, если не будете успевать, звоните им и договаривайтесь о переносе даты. Но сильно не откладывайте. Не затягивайте.

— То есть можно, в принципе, затянуть? Отложить?

— В принципе, нет, нельзя. Просто стараемся идти навстречу. Мало ли, человеку доделать какие-то дела нужно, съездить к родным и так далее. Мало ли что. Мы понимаем, идем навстречу. Но затягивать не надо.

В кабинет входит девушка-секретарша.

— Эдуард Владимирович, простите, можно?

— Ну что там? У меня, видишь, человек.

— Простите, Главный требует срочно на подпись. Подпишите, пожалуйста.

— Ну давай, быстро. Что там у тебя?

— Вот тут, пожалуйста.

Секретарша уходит.

— Короче, на 20-е вас записываю. В буклете адрес, телефон, имейл, вся информация. В общем, я должен сейчас вас проинформировать по процедуре. Но не знаю, надо или нет? Сейчас все и так все сами знают. Знаете, как все будет?

— Ну, так, в общих чертах.

— Ну, давайте я в двух словах…

В дверь заглядывает другая секретарша.

— Эдуард Владимирович, здравствуйте! Еще не здоровались сегодня! Простите, отвлекла. Может, чайку, кофе?

— Света, ну блин, ну видишь, я с человеком говорю, по СК, ну что вот ты. Хотя, да, давай. Сергей… эээ… Петрович, давайте, может, чайку? Кофейку?

— Ну… давайте.

— Чего? Чай, кофе?

— Давайте чай. Зеленый есть?

— Найдем. Света, два чая, черный и зеленый.

— Спасибо.

— Может, коньяка? У меня есть. Случай подходящий. Извините, конечно.

— Ну давайте.

— Правильно. Я бы на вашем месте… Простите. Знаете, профессиональная деформация.

В дверь без стука врывается человек начальственного вида, подходит к столу, показывает на компьютер.

— 1С открой.

Эдуард Владимирович некоторое время возится с компьютером.

— Сейчас, Петр Павлович, секундочку… висит…

— Все у тебя висит всегда.

— Извините, вот.

— Вот это видишь?

— А… да… Это вчера еще. Ну, вы же знаете, что там было.

— Если завтра оно еще вот так будет… В общем, ты понял.

Человек начальственного вида стремительно выходит из кабинета.

— Короче… блин, не дают слова сказать. Ну, в общем, я должен вас проинформировать. Как приговоренного. Вы, конечно, знаете, что у нас в стране в порядке национального проекта гуманизации правоохранительной системы введена смертная казнь за ряд преступлений. В том числе, вот, по вашей части тоже. Смертная казнь максимально гуманизирована. Ну, я не буду долго.

— Ну а почему. Расскажите подробно. Мне, знаете, интересно.

— Подробно вам на Комбинате расскажут. Короче, сделано все так, чтобы не было вот этих казней, как раньше, с палачами и всем вот этим. Чтобы никто не был убийцей. В общем, вы заселитесь на Комбинат, и вас каждый день будут выводить на прогулку, в один из разов сработает автоматический пулемет и расстреляет вас. Может сработать на пятый день, может через тридцать лет. Как повезет. Условия там хорошие, будете жить как в гостинице.

Дверь приоткрывается, в кабинет заглядывает предыдущая секретарша:

— Эдуард Владимирович, к вам Пал Палыч из Второго Управления.

— Скажи, что буквально минуту. Минуту!

— Хорошо, Эдуард Владимирович!

— Короче, я вам в целом ситуацию описал. Как-то вот так. В общем, гуманно все, без всяких вот этих вот казней, ничего не почувствуете. Новое время, новые веяния. Вы извините, коньячок допивайте. Простите, у меня встреча сейчас, извините. Я вам, в общем, как бы это сказать… сочувствую. Но, знаете, закон есть закон. Вот с этими документами в Комбинат, 20-го. Вот тут адрес, давайте, подчеркну вам. С 10 до 20. Все, давайте, счастливо. Держитесь, ничего страшного, на самом деле.

 

Эпизод 6

 

Мы видим, как Сережа идет по пешеходной дорожке к дому, идет по тротуару вдоль дома, подходит к подъезду. Дом обычный, современный, многоэтажный, не элитный, не бизнес-класса, но и не старый, брежневский или хрущевский, просто относительно современный московский многоэтажный дом, серии П3 или КОПЭ или П44Т, что-то примерно такое. Этажей в доме много — ну да, он же многоэтажный. Сережа подходит к подъезду, прикладывает к круглой штучке на железной двери круглую штучку на связке своих ключей, раздается писк, Сережа открывает дверь, входит в подъезд, здравствуйте, Наталья Семеновна, Наталья Семеновна величественно кивает, Сережа идет к лифту, вызывает лифт, ждет, лифт подъезжает, Сережа входит в лифт, нажимает кнопку своего этажа, лифт начинает движение.

Лифт движется долго, долго, очень долго.

Лифт движется, движется.

Лифт все движется, Сережа неподвижно находится в лифте.

Лифт приезжает на нужный Сереже этаж.

Сережа покидает лифт, возится с ключами, открывает дверь.

Сережа входит в квартиру.

Сережа осуществляет обычную входную возню, которую всегда осуществляет входящий человек, — возится, возится. Возится с курткой (ее рукава не очень-то подчиняются), возится с повешением куртки на вешалку (она не вешается, потому что вся вешалка занята другой верхней одеждой), пытается снять обувь, она далеко не сразу снимается, потому что шнурки запутываются, и Сережа нелепо скачет на одной ноге, пытаясь развязать шнурки, и они от его скакания только еще больше затягиваются, и он просто стаскивает обувь с ноги, насильно стаскивает, через сопротивление, и потом долго пытается, держа в руках обувь, развязать ненавистные, неподчиняющиеся шнурки, и у него сначала плохо получается, а потом к нему все же приходит успех, и он снимает другую обувь с другой ноги, уже относительно легко, или, как это лучше сказать, «снимает обувь» — это ведь можно сказать только об обоих предметах обуви, «снимает обувь» — это ведь когда человек просто снимает всю обувь, которая на нем, то есть оба предмета обуви, а когда он сначала снимает только один предмет обуви и борется с ним, то тут нельзя сказать «снимает обувь», потому что обувь — это оба предмета обуви, а когда человек мучительно борется с одним предметом обуви, нельзя сказать — «он снимает обувь», он снимает не обувь, а только один предмет обуви, в общем, наверное, нельзя сказать «он снимает с одной ноги одну обувь, а с другой ноги другую обувь», обувь — это сразу все в месте, а когда по отдельности…

Господи.

Ох.

В общем, снял он наконец эту свою трудную, неподчиняющуюся обувь и вошел в кухню. В кухне все это время сидела его жена и наблюдала за его мучениями с курткой и шнурками.

Будем считать, что жену зовут Света.

Света просто сидит за кухонным столом с ноутбуком. До прихода Сережи она что-то делала с ноутбуком, вводила в него какую-то информацию и анализировала выводимую информацию, а с момента появления Сережи стала наблюдать за его мучениями.

Сережа садится за кухонный стол, напротив Светы. И между ними происходит следующий разговор.

— Ну как, приговорили?

— Ну, типа, да. СК.

— Ну, там, типа, других вариантов и не было, я так понимаю.

— Ну да.

— Можно не расстраиваться особо?

— Да, можно и не расстраиваться. А можно расстраиваться.

— Ты у нас теперь приговоренный.

— Не обязательно мне об этом напоминать.

— Туалет-то хоть будет?

— Света, какой туалет? Мне положено сейчас с ума сходить, а не тебе. Мне так кажется, нет?

— Ну как же. La toilette du condamné (произносит с хорошим французским произношением). Помнишь, у Гюго? Он еще был большим противником смертной казни. СК, как бы сейчас сказали. Эгейнст Си-Кей. Condemned lives matters (произносит с хорошим английским произношением).

— Свет, ты, это. Я, конечно, ценю твой юмор, как всегда.

— А, типа, не вовремя.

— Ну, ты знаешь, немного да.

— Так что, будет la toilette du condamné? У Гюго это ярко описано. Срезание ворота рубахи и срезание всех волос на голове. Чтобы гильотина как-нибудь не затормозила, не запуталась в ткани и волосах.

— Ты, Света, хорошая, добрая девушка.

— Сережа, ну я как-то стараюсь не сойти с ума и не вот это вот все. Мог бы и оценить.

— Да… спасибо. Я, в общем, понимаю. Может быть, глупо и даже смешно звучит, но, знаешь, как тебе сказать, и мне сейчас трудно.

— Расскажешь?

— Ну… они пока так, без подробностей. Подробности будут потом, надо идти на, как его, это, собеседование, что ли, в Комбинат. Там все расскажут.

— Это называется Комбинат?

— Да. Ну а так пока ничего особенного не рассказали. Это все известно. Никаких палачей, пулемет расстреливает автоматически неизвестно когда. Гуманная казнь. Это мы и так знали.

— Ну да.

— Говорят, условия хорошие, как в гостинице.

— Ну, хорошо. Хоть это.

— Я, это… можно я у тебя поживу до конца мая? Не помешаю?

— Да живи, конечно. Видишь, Сережа, как хорошо все вышло — не надо разводиться, квартиру снимать. Без этих вот всех хлопот. Во всем есть свои плюсы.

— Света, ты, конечно, умеешь поддержать близкого человека в трудную минуту.

— Ну, ты уже, к сожалению, не особо близкий мне человек, хотя, конечно, по старой памяти… И я уже, кажется, сказала, что изо всех сил пытаюсь не сойти с ума и как-то нормально с тобой разговаривать.

— Света, я это ценю.

— Спасибо.

 

Эпизод 7

 

Света в университетской аудитории читает лекцию. В зале небольшое количество студентов. Так, некоторое количество. Среди них — очень красивая девушка, которая присутствовала некоторое время назад в зале суда.

Света ходит вдоль доски с указкой в руках и читает лекцию:

— Он был совершенно ни о чем, как можно было бы сказать современными словами. Маленький литератор, малозаметный, тихий маленький человек. Правда, каким-то удивительным образом он сумел при своей недолгой жизни опубликовать практически все им написанное. Ну вот так как-то получилось, как-то так тупая советская цензура проглядела совершенно чуждого ей писателя. Но сначала проглядела, а потом и доглядела. В 1936 году на собрании ленинградских писателей его подвергли жесточайшей критике. Назвали прямо вот антисоветчиком. Дикие совершенно слова говорили. Прямо вот размазали по стенке. Он вышел на трибуну, сказал, что не может со всем вышесказанным согласиться. И ушел.

И ушел, понимаете.

И ушел. И ушел.

Спускается к студентам.

И ушел! И ушел!

Подходит к ряду, в котором сидит очень красивая девушка, о которой мы уже говорили. Держа указку за тонкую часть, бьет ею о стол, за которым сидит девушка:

— И ушел! И ушел! И ушел!!!

Света яростно колотит указкой о стол, пока указка не разбивается вдребезги.

Девушка сохраняет неподвижность. Света выходит из аудитории.

 

Эпизод 8

 

Сережа в университетской аудитории читает лекцию. В зале небольшое количество студентов. Так, некоторое количество. Среди них — очень красивая девушка, которая присутствовала некоторое время назад в зале суда.

Сережа ходит вдоль доски с указкой в руках и читает лекцию:

— Понимаете, советская литература была таким коллективным мороком. Что-то писалось, люди работали, даже иногда создавались выдающиеся произведения. Даже, может быть, великие. Но в целом это было какое-то такое, понимаете, блуждание в темноте.

Кто-то из студентов тянет руку:

— Сергей Петрович, а можно вопрос? А правда, что вас к смертной казни приговорили?

Сережа кладет указку на стол.

— Да, правда.

Сережа выходит из аудитории и слышит, как ему вдогонку звучат аплодисменты.

 

Эпизод 9

 

Мы видим, как Сережа идет по пешеходной дорожке к дому, идет по тротуару вдоль дома, подходит к подъезду. Дом обычный, современный, многоэтажный, не элитный, не бизнес-класса, но и не старый, брежневский или хрущевский, просто относительно современный московский многоэтажный дом, серии П3 или КОПЭ или П44Т, что-то примерно такое. Этажей в доме много — ну да, он же многоэтажный. Сережа подходит к подъезду, нажимает номер квартиры, раздается пищащий звук, Сережа входит в подъезд, кивает консьержке, она не реагирует, идет к лифту, вызывает лифт, нажимает кнопку нужного этажа, лифт подъезжает, Сережа поднимается на нужный этаж, дверь нужной квартиры уже открыта. Сережу встречает его мама.

— Ну, здравствуй.

Сережа повторяет те же мучительные действия с одеждой и обувью, которые он совершал у себя дома или дома у жены, мы тут не будем уточнять, опять эта мучительная возня с рукавами и шнурками. Вот это вот все опять. Мама молча смотрит на мучения Сережи. Они рано или поздно заканчиваются. Мама приглашает (жестом или голосом — трудно сказать) Сережу на кухню. На кухонном столе стоит бутылка виски, два стакана для виски, больше на столе ничего нет. Мама начинает говорить.

— Ну что, все решилось?

— Ну да. Расстреляют меня.

— А что там за процедура?

— Ну, там сложно все. Стреляет пулемет при выходе на прогулку, стреляет автоматически, когда стрельнет — неизвестно. То ли быстро, то ли через кучу лет. Говорят, можно и всю жизнь прожить.

— Жизнь прожить — не поле перейти. Все-таки очень глупое это стихотворение у Пастернака.

— Мама, ну давай Пастернака обсудим.

— Давай. А что. В целом хороший поэт был, правда, были у него проблемы со вкусом и чувством меры, ну, с другой стороны, у кого их не было. И нет.

— Пастернак. Да. Ну вообще.

— А что, все-таки большая фигура. За одно стихотворение «В больнице» можно ему памятник поставить. Ладно, давай выпьем. Да, надо закусить чем-то. Сейчас. Вот, сыр есть. Сейчас порежу. Оливки вот. Нормально, хватит.

— Спасибо! Да, Пастернак — большая фигура.

— Ну а что, маленькая, что ли. Нормальная такая фигура. Не, ну были и покрупнее, конечно.

— Мама, ты, конечно, прости, пожалуйста. Но, знаешь, меня скоро расстреляют.

— А ты бы с девками, какими попало, не путался, тебя бы и не расстреливали.

Мама наливает еще виски, выпивает.

— Мам. Ну прямо это. Как в «Рассказе о семи повешенных». Там тоже такая мама была. Эмпатичная.

— Да, я помню. Хорошо, вырастила хорошего филолога. Специально сымитировала. А ты думал. Сереж, я просто не знаю, что еще тебе сказать. Правда. Не хочу вот разрыдаться, как баба какая-то. Ну вот, строю из себя интеллигентку.

— Ну ты и есть интеллигентка.

— Ну да. Интеллигентка Гадова. Сереж, я не знаю, вот прямо сейчас не знаю, что делать, как себя вести. Ну, не знаю. Ты прости. Я просто пытаюсь держаться как-то. Как-то все так дико получилось. Не могла я вот это предположить. Смертную казнь вот эту. Ты же у меня не преступник. Да. Но мне надо как-то держаться и не сойти с ума. Даже не знаю, как. Ну, не знаю. Сереж, не знаю, ну давай, наверное, иди. Потому что это уже я сейчас головой рухну. Или, хочешь, полежи, поспи. Я не знаю.

— Не, мам, я пойду.

— Ну давай, давай. Да.

Сережа совершает цепь нелепых действий, связанных с обуванием, надеванием одежды, обувь его не слушается, шнурки не завязываются, руки не попадают в рукава, вся вот эта неприятная, мучительная возня. Наконец:

— Мам, ну пока.

— Сын, ну давай. Держись там.

— Под дулом пулемета?

— Ну в том числе.

— Пока.

— Пока.

 

Эпизод 10

 

Сережа выходит на лестничную клетку, вызывает лифт, едет в лифте на первый этаж, выходит из подъезда. Некоторое время стоит у подъезда, не зная, куда ему идти. Потом идет по дорожке от дома, идет, идет, доходит до магазина «Пятерочка», бродит там среди рядов и ящиков с продуктами. Находит закрытый стеллаж с виски и другими, как кажется «Пятерочке», «дорогими» напитками. Возвращается к стеллажам с мясопродуктами, берет какую-то нарезку, еще какую-то нарезку (колбаса, ветчина, еще что-то такое), продвигается к нарезкам с сыром, берет зачем-то нарезку сыра маасдам, идет к кассе, встает в очередь. Когда очередь подходит, Сережа вываливает набранные им продукты на прилавок и говорит кассирше, что ему надо взять товар в отделе «дорогих» спиртных напитков, кассирша выходит из-за кассы, идет в отдел «дорогих» спиртных напитков, это довольно жалкие, простые напитки, но для «Пятерочки» они считаются дорогими, Сережа называет одну или две марки, продавщица (кассирша) не понимает и долго ищет, Сережа ей подсказывает, говорит что-то типа «вот там, левее, нет, правее, правее, вон там», кассирша, наконец, берет бутылку «Ред Лейбл» и «Уильям Лоусонс», больше там брать нечего, и несет их на кассу, Сережа собирается оплатить, а кассирша, усевшись за кассу, спрашивает: а у вас есть наша карта? Сережа говорит: нет, а кассирша говорит: мы без карты не можем продать этот товар, Сережа говорит: ну как же так, кассирша говорит: нет, можем, но это будет прямо вот слишком дорого, ну, может, у кого-то будет карта, девушка из очереди протягивает карту, спасибо-спасибо-спасибо, кассирша пробивает товар.

Сережа выходит из магазина. Сережа идет к автобусной остановке. Сережа садится на скамеечку внутри остановочного павильона. Сережа достает из рюкзака бутылку ред лейбл и, никого не стесняясь, делает большой глоток. Сережа некоторое время сидит на остановке. Никто не обращает на него внимания. Сережа смотрит на пятиэтажный дом напротив, на здание школы чуть правее, на деревья, которыми густо зарос двор перед остановкой. Сережа сидит, сидит. Сережа довольно долго сидит. Подъезжает автобус. Сережа входит в автобус, садится на место у окна, пьет виски. Сережа подъезжает к оживленному месту, выходит, идет в жерло, которое в нашей реальности обычно обозначает вход в метро, но это не метро, а МЦК, Московское Центральное Кольцо. Сережа выходит на платформу МЦК, садится на скамейку и ждет. Он, в общем-то, не особенно ждет прямо вот конкретного поезда, он просто сидит и пропускает несколько поездов. Сережа выпивает из горла некоторое количество виски «Ред Лейбл», в бутылке уже остается не очень много этого виски. Сережа все же садится в один из подошедших поездов. В поезде хорошо, уютно, спокойно, мягко, много свободных мест. Сережа садится у окна и прямо вот нагло хлещет свой вискарь.

Сережа едет, едет. Сережа едет. Сережа едет сквозь старые московские окраины и пьет виски, купленный в магазине «Пятерочка». Он уже выпил бутылку «Ред Лейбла» и перешел к бутылке «Уильяма Лоусонса». Сережа наблюдает проносящиеся мимо него серые промышленные или даже не промышленные, а все больше складские здания, и ему как-то все равно, и уголком сознания он думает, какая, собственно, разница, и зачем это все. Все равно ведь.

К Сереже подходят полицейские. Здравствуйте, старший лейтенант Скворцов, отделение такое-то (ну, какие у них там бывают отделения), документики ваши, пожалуйста, так, а что это мы выпиваем в общественном месте, знаете, меня к смертной казни приговорили, к смертной казни, хм, а можно документики какие-то, Сережа достает из рюкзака буклет с яркой надписью «СК: информация». Полицейский долго изучает буклет, говорит: ну ладно, допустим. Это редкий случай. Мы, конечно, понимаем. Трудно, наверное. Сережа говорит: ну да, знаете, трудно. Полицейский: вы не перебивайте, гражданин. Ладно, мы понимаем, мы же не звери какие-то. Все понятно. Мы же тоже люди. Сергей… как там вас… Сергей Петрович, вы как-то поосторожнее, ладно? Давайте, без вот этого вот. Давайте как-то поосторожнее. И мы, это… мы, это… ну, в общем, держитесь как-то. Держитесь, не нарушайте норм. Давайте. Удачи вам. Сережа спрашивает: какой удачи? Полицейский выразительно смотрит на Сережу. Полицейские уходят.

Совсем пьяный, но вполне держащийся на ногах Сережа выходит на одной из станций МЦК, вызывает такси, садится в такси, называет адрес своего дома, теперь уже временного. Таксист спрашивает: музыка не помешает? Сережа отвечает: нормально. И всю поездку в такси оглушительно звучит канал «Восток FM». Сережа ловит себя на мысли, что ему это даже как-то странно нравится.

Сережа подъезжает к своему дому, говорит таксисту: спасибо большое, всего доброго, таксист говорит: и вам спасибо, хорошего вам вечера, Сережа отвечает: у меня теперь хороших вечеров не бывает, таксист улыбается, Сережа входит в подъезд, вызывает лифт, поднимается на лифте на нужный этаж, открывает своими ключами дверь в квартиру. Входит в квартиру.

 

Эпизод 11

 

Сережа раздевается (вешает куртку на вешалку), разувается (пытается стянуть с себя кроссовки, не развязывая шнурков, это получается плохо, ну как-нибудь, ну ладно). Света сидит на кухне с ноутбуком. Сережа, как бы это сказать, пьян. И между ними происходит следующий разговор.

— Свет, привет.

— Привет. Что-то ты лыка не вяжешь.

— Свет. Ну я это.

— Не, ну я понимаю.

— Свет, я к маме ездил.

— Да, я понимаю, после визита к твоей маме нужно как-то взбодриться.

— Ну, типа, да.

— Сочувствую тебе.

— Спасибо, Света. Ты всегда так мне сочувствуешь.

— Да не за что. А что? Плохо сочувствую? Надо еще как-то? Какая-то ирония слышится в твоем пьяном голосе.

— Да нет, я так. Ну, просто, учитывая все… Могла бы не иронизировать.

— М-м-м. Пожалеть тебя? Ну… я тебя жалею. Мне жаль, что все вот так.

— Ну вот так, прикинь.

— Да, фигня какая-то. Из-за бабы какой-то погибнешь. Сережа, мне очень жаль. Правда, прямо вот дико жаль.

— Это не из-за бабы, это из-за законов этих диких.

— Ну да. Из-за законов.

— Это же дикость какая-то, да? 21 год! Ну, вообще!

— Ну да, дикость. Сереж, ты перед смертью хочешь повозмущаться? Порассуждать о дикости законов?

— Не, ну они, правда, совсем уже охренели! Так ведь нельзя! Это же дикость прямо вот какая-то!

— Сережа, понимаю твое возмущение. Но… как тебе сказать. Ну вот когда Марию-Антуанетту вели на гильотину, она ведь не возмущалась, не кричала: ну как же так, ну почему же моя родная Австрия не заступится за меня!

— Ну при чем тут Мария-Антуанетта?!

— Ну, вы с ней в чем-то находитесь в одном положении. Ну, типа… как тебе объяснить. Когда участь твоя решена, не надо уже дергаться. Даже словесно. Прими и смирись.

— Легко тебе говорить.

— Нет, не легко.

Света гладит Сережу по голове, встает со своего стула, обнимает его, и тут уже надо вспомнить, что все это похоже на фильм, и что если постановщику фильма будет угодно, между ними может произойти (или не произойти) любовная сцена.

 

Эпизод 12

 

Помятый, похмельный Сережа сидит в кабинете завкафедрой. Завкафедрой — классический ученый, старенький, с бородкой, со всеми делами. Или без бородки. Не важно. И между ними происходит следующий разговор.

— Сергей Петрович, мы все понимаем. Я все по-человечески понимаю. И совершенно не осуждаю вас. Мне важно, чтобы вы это понимали. Да.

— Николай Степанович, спасибо. Я это ценю. Всегда ценил ваше доброе отношение.

— Да. Да. Спасибо. Сергей Петрович, это, конечно, страшная, дикая история, все мы понимаем. Но, знаете, я вам скажу. Эта дикая история не означает, что вам нужно уйти из университета. В этом плане политика вполне либеральна. Я вот как раз и хотел вас спросить: вы хотите продолжить преподавать? Насколько я знаю, там, в тюрьме, у вас будут все возможности.

— Ну, почему бы и нет. Николай Степанович, спасибо за это предложение. Вот уж я не ожидал такого. Думал, меня все проклянут.

— Ну что вы, Сергей Петрович, о чем вы. Все же понимают, что это… Ну, абсурд, абсурд. Ладно, не будем сейчас об этом. Мы все всё понимаем. И мы все ценим вас как бесценного сотрудника. Простите за этот дурацкий каламбур.

— Спасибо большое.

— Я бы хотел, чтобы вы продолжали у нас преподавать. У нас все равно все сейчас переводится в онлайн, в зум этот. Вы бы ведь могли?

— Ну, в общем-то, да.

— Ставку мы за вами сохраним. Я похадатайствую, чтобы еще и повысить вам. Сейчас появились новые возможности. Оформим вас как Уникального Эксперта. Это только от меня зависит, а ставка может быть в два раза больше. Вам надо только в бухгалтерию сейчас зайти и новый договор подписать. Ну, в общем, вы согласны?

— Ну... в общем, да.

— Сергей Петрович, ну вы как-то вяло реагируете! Радоваться надо! Не каждому сотруднику у нас такие условия предлагают! Я же знаю про эту вашу смертную казнь. Там могут не казнить до глубокой старости, человек может дожить до седин и умереть своей смертью. Говорят, там быстро привыкают и живут обычной жизнью. Будете преподавать, писать статьи, публиковаться. Приободритесь как-то, ну! Вы же ученый! И я, как вы видите, на вашей стороне!

— Спасибо, Николай Степанович. Спасибо. Я очень ценю ваше предложение. Мне, наверное, будет там легче… заниматься вот этим всем… пока не расстреляют. Спасибо.

— Сергей Петрович, голубчик, ну что вы так зацикливаетесь на этом вот «расстреляют»! Все мы когда-нибудь умрем. Что уж так убиваться.

— Ну, как вам сказать, Николай Степанович. Есть все же разница.

— Да, Сергей Петрович. Да. Знаете, вы простите меня. Простите.  Я был плох с вами. Не надо было мне всего этого говорить. Мне бы лучше помолчать, а я что-то разговорился. Сергей Петрович… Сережа. Дорогой мой Сережа. Простите меня, пожалуйста. Я вам ничего плохого не сделал, но просто простите меня, как человека, у которого все хорошо. У вас все плохо, а у меня все хорошо, и вот простите меня, пожалуйста.

— Спасибо, Николай Степанович. Даже как-то не ожидал от вас.

— Сережа, ну, в общем, я про дела вам все сказал, а так, больше нам вроде бы говорить не о чем. Простите, мне очень больно видеть вас. Вот таким — здоровым, крепким, цветущим. Умным. Ну, ладно, давайте прощаться. Прощайте, Сергей Петрович, прощайте, прощайте.

— Да, Николай Степанович. Спасибо. До свидания. Вернее, да — прощайте.

 

Эпизод 13

 

Сережа идет пешком в Комбинат. Он решает пойти пешком, идет через центральные районы Москвы. Летняя Москва прекрасна. Сережа подходит к неприметной двери в бетонной стене. Звонит в звонок. Да, слушаю. Это Сергей Петрович… Фролов. Я на СК.

Звонок отзывается открывающим звуком.

Сережа входит. Коридор. Сережа не знает, идти ему вперед или не идти. Навстречу Сереже выходит бодрый человек, протягивает Сереже руку.

— Здравствуйте.

Сережа отвечает, естественно.

— Здравствуйте.

— Давайте, проходите сюда. Так, так, сюда.

Окно регистрации. Бодрый человек говорит:

— Документы, пожалуйста. Извините, надо все же соблюсти порядок.

Происходит оформление документов. Сереже вручают пластиковый пропуск.

— Ну, пойдемте.

Идут по длинным светлым коридорам. Идут, идут и приходят, наконец, в кабинет бодрого человека.

— Располагайтесь, пожалуйста. Чай, кофе?

— Да… можно… чай… зеленый… без сахара. Хотя… какая теперь уже разница.

— Отлично. Светочка, принеси чай, зеленый, без сахара, и мне кофе, как всегда.

Бодрый человек некоторое время молчит. Сережа тоже молчит.

Бодрый человек: Сергей… Петрович. Фролов. Хорошо. Я рад приветствовать вас в нашем Комбинате. Сразу скажу: здесь у нас ничего такого страшного нет, не бойтесь. Вот прямо первая для вас информация: не бойтесь. Все хорошо. Расслабьтесь, настройтесь на лучшее.

— Да, спасибо. Я уже как-то постарался. Плоховато, конечно, получается.

— Да, с самого начала людям трудно. Это да. Я вас понимаю. Ладно.  У нас сегодня с вами инструктаж. Давайте начнем, а там, дальше, многое для вас прояснится.

— Страшновато звучит слово «инструктаж».

— Ну, ничего страшного на самом деле. Тут у нас все страшно только сначала, а потом ничего. В общем, я начну инструктаж, если вы не против. Не против?

— Да.

— Ну еще бы. В общем, так. Как вам уже, кажется, известно, в стране введен режим Общей Гуманизации. В рамках которого возвращена смертная казнь. Ну да, можно, конечно, смеяться, издеваться. Но лучше не надо, особенно вам и в вашем положении. Возвращена смертная казнь по преступлениям в сфере морали и по экономическим преступлениям. Это вы, думаю, знаете.

— Ну, в общем, да. Странный какой-то закон.

— Странный? Можем его обсудить, если хотите. У вас есть такое право.

— Да я не то, что хотел бы обсуждать. Просто странно. За убийство, изнасилование нет срока, а за вот это…

— Да, это на первый взгляд кажется странным. Но, как бы вам объяснить… Убийца, насильник — они уже как бы сами себя приговаривают к страшному наказанию, к нравственной смерти. Их нужно законом просто немного подтолкнуть к осознанию их проступков.

— Это немного смешно звучит.

— Не надо смеяться. Нарушения типа того, что допустили вы, простите, не хотел бы вас лично обсуждать… так вот, такие нарушения у нас в обществе до сих пор считаются приемлемыми. Подумаешь, переспал с девушкой! И люди, которые такое допускают, даже гордятся этим, ходят, так сказать, гоголем. И коррупция тоже. Люди считают, что это нормально, гордятся этим! Типа, я делаю дела, я такой вот деловой человек, не то что вы все, лохи. Человек гордится своими экономическими преступлениями. И вот, чтобы как-то подчеркнуть недопустимость таких преступлений, сделать их более, что ли, выпуклыми, наше государство пошло на такие вот меры. А что делать.

— Более выпуклыми. Ну, хорошо.

— Да, Сергей Петрович. Более выпуклыми. Сергей Петрович, я должен сейчас провести для вас экскурсию по нашему Комбинату. Пойдемте.

 

Бодрый человек и Сережа долго идут по странноватым светлым коридорам, приходят в еще один коридор, очень светлый и широкий.

— Сергей Петрович, вот это, собственно, коридор, где когда-нибудь решится ваша судьба, вы уж извините за этот высокий штиль. Вы будете каждый день выходить здесь на прогулку, вот отсюда и вон туда, и в один из дней… ну, вы понимаете. Но когда это будет, никто не знает. Вы сможете спокойно состариться и умереть своей смертью. А можете и не состариться и не умереть. Это уж как получится, это уж как повезет.

— То есть я вот так иду и мне в спину стреляют, да?

— Ну, в общем, да. Вы ничего даже не заметите. Пулемет разносит человека сразу в клочья, за полсекунды. Вы ничего не почувствуете. Гуманная казнь. Да правда, вы не бойтесь. Раз — и все. Даже ничего не успеете почувствовать.

— Это я вот так буду каждый день ходить и спиной чувствовать, что сейчас стрельнет?

— Ну да. Но, знаете, мы наблюдаем за приговоренными. На самом деле очень быстро привыкают все. Будете ходить просто так, как зубы почистить. Привыкнете. Только первое время страшно. Ну, ну, не надо дрейфить! Это на самом деле фигня. Вы быстро привыкнете.

— А можно пулемет посмотреть?

— Да, конечно, это ваше право. Вот, смотрите, вот сюда. Видите?

Сережа видит подвешенный к потолку страшный на вид пулемет. Несколько дул на круглой штуковине, судя по всему, вращающейся. Это очень угрожающая конструкция, на нее страшно смотреть. Пулемет выкрашен в белый цвет.

— Это вот… он?

— Ну да. Будете каждый день видеть его по пути на прогулку. Но я вас уверяю, опять-таки, вы быстро привыкнете. Не будете обращать на этот пулемет никакого внимания.

— Трудно на такую штуку не обращать внимания. Ну ладно.

— Это вам сейчас так кажется. Ну ладно, давайте как раз пройдем по этому коридору, не бойтесь, пулемет не выстрелит. Давайте посмотрим место ваших прогулок.

Сережа и бодрый человек долго идут по коридору и выходят в прекрасный парк. Он расположен прямо посреди города. Дорожки, деревья, кусты, все очень красиво. По дорожкам ходят немного странные люди.  В их облике нет ничего странного, но, когда смотришь на них, первое слово, которое напрашивается при их виде, — странные. Они не обращают никакого внимания на появившихся Сережу и бодрого человека.

— Вот здесь вы каждый день будете гулять.

— Правильно ли я понял, что прогулка будет возможной только после прохождения под пулеметом?

— Да, совершенно верно. Все эти люди именно так получают право на прогулки в этом, согласитесь, прекрасном парке.

Сережа видит странного вида людей, меланхолично прогуливающихся в парке и совершенно никак не коммуницирующих друг с другом.

Сережа идет по дорожке парка, доходит до паркового ограждения. За не очень убедительным забором (легко перелезть, перепрыгнуть) — обычная московская улица, по тротуару ходят люди, по проезжей части ездят машины, автобусы, трамваи.

— А если я захочу убежать? Вообще, если я не приду в этот ваш Комбинат? Уеду куда-нибудь? Что будет?

— Ну, что будет. Ну что вы как маленький. Что будет, что будет. Если убежите из Комбината, то через пару минут задержим и вернем обратно. Камеры, слежение по расположению телефона, ну обычное дело. Если просто попытаетесь убежать, не являясь в Комбинат, тоже быстро обнаружим. Можно включить работу системы «Доброе возвращение», вы сами к нам прибежите и попроситесь, чтобы мы вас обратно приняли. Это, знаете, такое воздействие… да вы наверняка читали. У человека единственное чувство, единственное желание остается, абсолютно доминирующее — вернуться туда, откуда убежал.

— М-м, это интересно. Я слышал, конечно, про что-то такое. А если человек попытался бежать и его поймали, что ему будет?

— Ну вы прямо как будто собираетесь бежать. Немного не ожидал от вас. Если человек пытался бежать, его задержали и вернули в место заключения, то ему ничего не будет. Стремление к свободе признано нашим законодательством естественным стремлением человека. Это не наказывается. Срок не добавляется.

— Какая-то неожиданная гуманность.

— У вас просто есть предубеждение. Новая система гуманна. Ладно. Давайте я вам ваш номер покажу.

Сережа и бодрый человек некоторое время идут по коридорам, потом оказываются в уютном коридоре гостиничного типа с многочисленными дверями. Бодрый человек сверяется с электронным ключом, открывает дверь.

— Ну вот, вэлкам. Ваш номер.

Нормальный гостиничный номер. Широкая кровать, рабочий стол, много розеток, санузел с удобной душевой кабиной.

— Вот, будете здесь жить. Посмотрите, все устраивает? Жалобы есть? Пожелания, может, какие-то?

— Да нет, нормально все вроде. А тут можно с компьютером?

— Да, конечно. Мы выделяем каждому заключенному персональный компьютер с безлимитным выходом в интернет, но, если хотите, можете со своим компьютером прийти. Все можно, все. И можете как угодно общаться.

— Прямо вот никаких ограничений нет? Фейсбук, инстаграм, вконтакте, ютюб?

— Да, пожалуйста, пользуйтесь любыми сетями, любыми сервисами. По телефону можно звонить, куда и кому угодно. Никаких ограничений.  Я же говорю, мы стараемся по возможности гуманизировать процесс.

— Гуманно. Надо же.

— Да, Сергей Петрович, гуманно. Мы стараемся. Ну, наверное, можно считать нашу экскурсию оконченной. Приходите… покажите мне ваш буклет… да… приходите, заселяйтесь, будем с вами тут жить. Да не бойтесь, это не так страшно, как вы думаете. Приободритесь! Вот сюда, пожалуйста, вот сюда. Давайте, до свидания. Как сейчас говорят, хорошего дня.

 

Эпизод 14

 

Сережа, не очень трезвый, но в целом в нормальном состоянии, приходит в свою, пока еще, квартиру. Сережа не очень ловко снимает с себя обувь, это сопровождается грохотом. Сережа снимает с себя верхнюю одежду. Сережа входит на кухню. На кухне сидит его (пока еще) жена Света с ноутбуком.

— Ну как? Как тюрьма? Посмотрел, ознакомился?

— Ну, так. Нормально, в принципе. А ты что имеешь в виду? Какой-то тон у тебя… Такой.

— Да нет, ну мне же как простому обывателю, далекому от смертной казни и от вот этого всего, интересно же, как там все у вас, больших серьезных личностей, происходит.

— Издеваешься. Ну давай. А меня ведь скоро расстреляют.

— Да нет. Ты извини. Ну я просто хотела спросить. Как там оно у них все?

— Ты так говоришь, как будто меня уже нет, как будто я уже расчеловечился.

Света вдруг протягивает руку, гладит по лицу Сережу. Встает, подходит к нему, целует в губы.

— Зря ты изменил мне. Ты хороший парень, но все как-то изменилось, не могу ничего с этим поделать. Как-то все обрушилось. Извини. И с этой твоей смертной казнью… Какая-то страшная нелепость… Я теперь ничего не могу с этим сделать. Хочу помочь тебе и не могу. Хочу спасти тебя и не могу. Знаешь, есть такое стихотворение. «Встретить хочу тебя и не могу. Потому что обман — это не шуточки на лугу».

— Да, знаю. Анна Логвинова. Хорошее стихотворение.

— Да, точно. Вот как-то так. Ты меня прости.

— Мне еще несколько дней нужно будет у тебя перекантоваться.

— Да, давай, конечно, без проблем.

— Спасибо.

— Ну вот там, давай, располагайся.

— Света.

— Да.

— А может быть, мы…

— Нет, Сережа, давай все же нет.

— Ладно.

 

Эпизод 15

 

Сережа приходит на смотровую площадку на Воробьевых горах. Стоит, оглядывается, смотрит на туристов/смотрящих. Ходит туда-сюда. Наконец к нему подходит красивая девушка. Это та девушка, которая присутствовала в судебном заседании.

— Здравствуйте, Сергей Петрович, — произносит девушка.

— Здравствуйте, Илона. Я немного удивлен вашим этим фактически вызовом.

— Сергей Петрович. Я… Я не знаю, как вам сказать. Я еще в суде сказала, что не виню вас. Я в суде сказала, что все было… мне очень мерзко произносить эти слова, но… по взаимному согласию. Как-то мерзко звучит. Мне мерзко писать и говорить это, как будто это могло быть без моего согласия. Этого не могло быть в принципе. И для меня было оскорбительно, что люди обсуждали эту ситуацию, как будто она могла состояться без моего согласия, вот это самое мерзкое, думаю, вы понимаете.

— Да, Илона, это я понимаю.

— Ну, хорошо.

— Ну вот и славно. Давайте посмотрим на величественный пейзаж Москвы, а потом меня через какое-то время расстреляют.

— Да, давайте посмотрим. Зря говорят, что Москва некрасивая.

— Конечно, зря. Москва — это ЛГЗ.

— Что такое ЛГЗ?

— Это лучший город Земли. Была такая советская песня.

— Ну, я соглашусь. Может, еще Питер?

— Да вы ничего не понимаете в городах. Ну какой Питер? А, впрочем, да, и Питер.

— А Киев?

— Да, вечный город Руси. Я его когда-то любил. Но с некоторых времен перестал. Хотя красивый, конечно.

— Ну вот.

— Да.

— Сергей Петрович.

— Да.

— Я хотела сказать.

— Да, говорите, конечно. Если хотели.

— Сергей Петрович, я люблю вас. Я не хотела, чтобы это все так вот получилось.

— Да, я понимаю. Смотрите, а ведь они сейчас нас тоже контролируют.

— Да, Сергей Петрович. Я… не знаю… вы меня простите, или нет…

— Ну что вы, о чем вы. Я вас прощаю. Не парьтесь так сильно об этом. Вам-то что? Вы себя ведете очень благородно для жертвы.

— Сергей Петрович, ну какой жертвы.

— Ну как. Моей жертвы. Но, знаете… думаю, нам надо уже как-то прекращать. Я вам очень благодарен. Вы хорошая девушка, умная. Надеюсь, у вас все будет хорошо. А у меня все будет плохо. Меня скоро расстреляют. Но это не вы виноваты. Это так сложились обстоятельства. Ну и ладно.

— Сергей Петрович, да, я понимаю. Простите, хотела у вас спросить. Сергей Петрович, вы меня любите?

— Илона… трудно ответить на ваш вопрос. Если бы мне предстояла долгая счастливая жизнь, я бы что-то придумал, что-то ответил на ваш сложный вопрос. Но поскольку я скоро буду казнен, буду расстрелян из пулемета, знаете, это не совсем обычно — быть расстрелянным из пулемета, то я скажу — трудно сказать, Илона, трудно сказать. Вот мне трудно будет жить и умереть и жить после смерти с таким ответом, и вы тоже живите с таким вот неопределенным ответом — трудно сказать.

— Сергей Петрович…

— Да, Илона. Давайте обнимемся. Вы хорошая девушка.

— Сергей Петрович… Сергей Петрович… я…

— Да, Илона, да, спасибо, пока, пока.

 

Эпизод 16

 

Сережа и Света смотрят вместе ночью фильм «Бангкок Хилтон». Действие доходит до расстрела девушки-наркодилерши. Ее ставят и привязывают к столбу. Перед ней стоит противотанковый пулемет. Пулемет наводят на привязанную жертву, фиксируют. Между ней и пулеметом устанавливают бумажный экран, чтобы жертва не видела, как в ее сторону вылетают пули из пулемета. Гуманность. Хотя она бы и так ничего не заметила, какая разница. Это ведь доли секунды. Но все равно — гуманность, гуманность. У пулемета есть оператор, человек, который приводит пулемет в действие, фактически, палач. Какой-то тайский парень. Наверное, служащий тюрьмы, получает повышенную зарплату. Там еще есть какой-то высокий чин, генерал или еще кто-то в этом роде. Он распорядитель казни. Генерал, или кто он там, делает жест рукой, тайский парень-палач тоже делает жест рукой, двигает какую-то штуку вперед, и пулемет стреляет, и нам, кинозрителям, показывают, как бумажный экран, отделяющий пулемет от девушки, разрывается в клочья.

Девушка, наверное, тоже разрывается в клочья. Ну так, по логике.

Света и Сережа обсуждают фильм и конкретно эту сцену. Света говорит:

— Да, крандец.

— Типа да.

— У них там, в Таиланде. Это вообще. Дикая страна.

— Типа да. Но у нас, видишь, тоже.

— Да. Мы тоже дикая страна.

— Прикинь, меня тоже так.

— Сережа.

— Меня тоже так расстреляют.

— Сережа. Ну да. Но не совсем так.

— Да, есть отличия. Без бумажного экрана.

— И не в лицо, а в спину.

— Да, действительно. Света, умеешь ты подбодрить.

— И у тебя будет еще неизвестность.

— Да.

— Ну вот.

— Будем еще смотреть?

— Как хочешь. Знаешь, чем закончилось?

— Там эта австралийская девушка вроде выбирается из всех невзгод.

— Да, этой суке ничего не делается. Ее спасают эти героические англосаксы. Эти пидорасы без страха и упрека. Ну а как еще. Как же еще может быть.

— Да ладно, нормальные вроде ребята.

— Давай что-нибудь другое посмотрим.

— Да, давай.

 

Эпизод 17

 

Сережа прощается с Москвой, которую он очень любит, как всякий коренной москвич. Сережа не придумывает ничего лучшего, чем начать прощание с Москвой с прихода на Красную площадь. Он приезжает на станцию метро «Площадь Революции» и приходит на Красную площадь, как дурак. Стоит как идиот на Красной площади, смотрит на все вот это. Сережа долго стоит на Красной площади и смотрит на нее, на сооружения, которые ее окружают — кремлевскую стену, Мавзолей, храм Василия Блаженного, ГУМ, Казанский собор, Исторический музей. Натурально как дурак, как идиот вращается вокруг своей оси, поворачивается, смотрит вокруг. Потом перестает вращаться и просто неподвижно смотрит на Спасскую башню. Это и правда самый красивый объект Красной площади. Сережа смотрит, смотрит. Смотрит пристально. В какой-то момент Сереже начинает казаться, что вся площадь становится красной. Все становится красным — и брусчатка, и собор Василия Блаженного, и люди на площади, на Красной площади, которая стала полностью красной. Сережа смотрит на все это, и ему, кажется, становится нехорошо. К Сереже моментально подходит полицейский. Здравствуйте, старший лейтенант Лебеденко, как вы себя чувствуете? Врача не нужно? Нормально, да? Правда, нормально? Ну смотрите. Давайте тогда идите вон туда, вон, видите, на Ильинке, есть скамеечки, вот идите туда, посидите. Если помощь нужна будет, обращайтесь.

Сережа плетется на Ильинку, садится на скамейку. С Сережей ничего не происходит. Сереже уже хорошо. Да и плохо ему не было. Сережа осторожненько перебирается через Красную площадь к другому ее концу, то есть, получается, к Манежной площади. Переходит через длинный подземный переход к началу Тверской улицы. Выходит на поверхность, идет вдоль Тверской улицы. Сережа отмечает про себя полную отшибленность чувств. Он ничего не чувствует. Ему как бы все равно. А раньше ведь он чувствовал. Сережа очень быстро понимает, что все дело в его жизненных обстоятельствах, в предстоящей ему смертной казни. Тут получается интересная и странная мысленная конструкция: Сережа хотел прогуляться по Москве и в то же время не помнить о смертной казни. Как оказалось, это невозможно. Так не получится. Это не работает. Человечество в этом смысле то ли обманывалось, то ли просто хотело дополнительно поглумиться над приговоренными. Ну вот эта, знаете, старая английская традиция — типа, человека ведут на казнь и позволяют ему заходить в попутные кабаки и выпивать в каждом кабаке по рюмке. Но это так себе милость. Это, по сути дела, дополнительный способ помучить человека.

Сережа стоит на Пушкинской площади и беспомощно озирается. Он понимает, что сейчас в последний раз видит все вот это. Дом с магазином «Армения», дом с «Галереей Актер» (ее кажется, уже нет, или есть), памятник Пушкину, здание «Известий», здание Английского клуба вдали, начало Тверского бульвара. Сережа не знает, что ему надо делать и чувствовать в этой ситуации и в этом месте. Он долго стоит, молчит, смотрит. Он вдруг думает и осознает приход мысли: все же главное место в Москве — это вот здесь, на Пушкинской площади. Там, на Красной, — главное сакральное место, а просто главное место, место, вокруг которого вращается вся жизнь, — это вот здесь, это Пушкинская площадь, Пушка, как когда-то говорили, но сейчас давно уже не говорят. Ну, может быть, есть еще пара мест — Новокузнецкая, Чистые пруды. Там тоже жизнь ощутимо завихряется. Сережа думает: может быть, сейчас поехать туда или пойти (ведь рядом).

Сережа представляет себе, как он тупо стоит на площади рядом с метро «Тургеневская» и смотрит на бывшее здание ВХУТЕМАСа и на нынешнее здание театра «Et Cetera», и ему становится не очень хорошо, и он решает не посещать напоследок самые оживленные места Москвы.

Хотя… Есть некоторый смысл в том, чтобы дойти или доехать до Чистых прудов. Лучше дойти. Сережа идет по бульварам. Лето, хорошая погода, и на бульварах хорошо. Как же хорошо на московских бульварах, думает Сережа. Какое же это хорошее место. В этом месте мысль Сережи тупеет, упирается в тупик. Возможно, это связано с общей тупиковостью его жизни, с тем, что он больше никогда не сможет посетить эти благословенные места. Да, он ловит себя на некоторой тупости, тупиковости мышления. Некуда думать. Ну да. А что. Чего же ты хотел.

Тем не менее у Сережи остается еще время для очень длинной прогулки по Москве и даже по Московской области. Хотя Сережа — не фанат Московской области (а зря), и дело ограничивается Москвой.

Сережа легко преодолевает крутой подъем Рождественского бульвара (здоровье у Сережи хорошее, вот какая ирония судьбы) и выходит к Чистым прудам. Сережа ждет на конечной остановке трамвая. Ему хочется, как в детстве, покататься на трамвае. Сережа помнит, как он с мамой катался на трамвае «А», как мама рассказывала, что это раньше был самый главный московский трамвай. Сережа с мамой приезжали или приходили на конечную остановку трамвая «А», ждали, садились в трамвай и ехали. Чистопрудный, Покровский, Яузский бульвары, Новокузнецкая улица, переехать Садовое кольцо, Павелецкий вокзал. И за вокзалом — кольцо, трамвай делал круг вокруг церкви, там было совсем тесно, трамвай задевал деревья и почти задевал церковь, и выезжал обратно на Дубининскую улицу, и полупустой ехал к Чистым прудам, и эта поездка вызывала у Сережи восторг, восторг.

Сейчас нет этого маршрута.

Хотя почему нет. Маршрут «А» остался, никуда не делся. Просто он теперь не разворачивается на том, старом кольце вокруг церкви у Павелецкого вокзала. Теперь он поворачивает к Павелецкому вокзалу и идет дальше, до Новоконной площади.

Сережа дожидается трамвая «А», садится в него, оплачивает проезд при помощи карты «Тройка». Терминал сообщает, что на карте «Тройка» осталось еще 386 рублей. Сережа думает: надо будет оставить Свете.

Сережа доезжает до Новоконной площади. Это конечная. Тут рядом Калитниковский пруд. Тут рядом Скотопрогонная улица, на которой он всегда хотел побывать, но так и не побывал. А сейчас как-то не хочется на ней бывать, потому что Сережа чувствует некоторую близость своего положения и положения скота, который гнали по Скотопрогонной улице на бойню (станция Бойня, Микояновский мясокомбинат).

Сережа едет обратно, до Чистых прудов, выходит из трамвая «А», ждет, дожидается трамвая 39 (в его детстве набор маршрутов здесь был такой же: «А», 3, 39, он запомнил это на всю жизнь). Сережа садится в трамвай 39, едет по довольно интересному маршруту до метро «Ленинский проспект», выходит, переходит на станцию МЦК «Площадь Гагарина», садится в поезд МЦК и едет.

Сережа едет и думает: на хрена он вообще решил ехать и прощаться с Москвой? Зачем это все? Он сейчас не чувствует по отношению к Москве вообще ничего. Это просто часть убивающей (убившей) его реальности. Сейчас это не Москва, которую он всегда, с детства до дрожи любил, а часть реальности, которая приговорила его к смерти. И прощание получается чем-то вроде прощания с предавшей тебя и осудившей тебя на смерть матерью, как-то так.

У станции «Белокаменная» Сережу почти затошнило. Если ехать против часовой стрелки, там можно увидеть аккуратненький выход со станции, аккуратненькую дорожку параллельно путям, дорожка обрывается, аккуратные фонари заканчиваются, и все, и все, и все.

Сережа решил проблему привычным способом. Доехал до следующей станции, купил в магазине пару бутылок виски («Ред Лейбл», проверенный вариант, хотя часто подделывают), выпил. Стало гораздо легче, но и менее ярко. Ростокино, Ботанический сад, Владыкино. Поездил еще. Выпил. Поездил. Выпил. Поездил. Выпил. И ближе к ночи вернулся домой.

 

Эпизод 18

 

Сережа входит в свою (пока еще) квартиру. Света, как всегда, сидит на кухне за ноутбуком. Сережа не очень пьян, так, слегка. Это та мера опьянения, с которой он приходил домой почти всегда. Сережа раздевается, разувается. Света, как обычно, не обращает на него внимания, пока Сережа не входит в кухню.

— Свет, привет.

— Привет.

— Чего делаешь? Такая прям сосредоточенная.

— Да так, ничего особенного. Да какая, собственно, разница. В твоем-то положении.

— Да, Света, ты никак не могла не сказать о моем положении.

— Ну а что. Твое положение вот такое, извини. Я не виновата.

— Да, Света, естественно. Конечно.

— Ну а что.

— Ну да.

— Видишь, конфликт исчерпался. Как просто. Ура.

— Да, типа, ура.

— Ну как? Где был? Попрощался со столицей?

— Ну, так. Погулял сначала.

— На Красной площади, небось, был? Всем известно, что Земля начинается с Кремля, да?

— Ну… да, был на Красной площади.

— Всегда восхищалась твоим вкусом.

— Света, вот знаешь… когда тебя скоро расстреляют, из пулемета… немного другой вкус формируется. Эти вот штучки все интеллигентские становятся неважными.

— Да, понимаю. Хочется припасть к силе, которая тебя приговорила к смерти.

— Света… Да, от тебя… ладно, даже не знаю, что сказать.

— Ну да. Что я бессердечная сука.

— Не я это сказал.

— Да, это наша давняя проблема — приходится многое говорить за тебя. Ну ладно. В конце концов, действительно, надо уважать твою потенциальную мертвость. Ну и как? Как Москва вообще?

— Какая же ты все-таки сука. Тварь.

— Ну ладно, забудь, забей. Расскажи про Москву.

— Хороший такой запрос. Что тебе рассказать?

— Ну… ты же сегодня прощался с Москвой? Расскажи, как она. Тем более что она каждый день меняется. Может, я чего-то нового не знаю.

— Света, у тебя просто офигенный вопрос к человеку, которого скоро казнят смертной казнью.

— Сережа, ну я понимаю, но ты тоже, знаешь, не парься так сильно. Все мы помрем когда-нибудь. Не строй из себя вот этого… Из мировой литературы.

— Ну да. Ну вообще. Ты, Света, конечно… Ладно, не хочу ругаться в моем положении.

— Да-да, Сережа, это правильно, ругаться — грех. Надо всерьез задуматься о своей посмертной судьбе.

— Ты, конечно, вообще.

— Да ладно, Сереж. Ну я так… Ты же знаешь, начну шутить — остановиться не могу. Ну расскажи, как ты съездил.

— Ну как. Сейчас смеяться будешь.

— Не, не, честное слово. Не буду. Я вся серьез.

— Ну, я же говорил, сначала съездил на Красную площадь.

— Да, зря я обещала не смеяться. Хотя, да, собственно, ты же сам сказал. И я сама это предполагала.

— Ну да.

— Но я же и не смеюсь. И что там, на Красной площади? Я как-то давно не была, примерно с рождения.

— Нормально.

— М-м. Ну отлично. И что еще?

— Пошел потом на Пушкинскую.

— Да ты оригинал.

— Да, я вот такой банальный человек.

— И что там, на Пушкинской? Пушкин не переехал?

— Света… ну вот зачем ты сказала мне рассказывать?

— Ну, прикольно.

— Нет, не переехал.

— Ну а дальше чего?

— Да ничего, Свет. Так.

— Обижаешься на меня?

— Нет, чего обижаться. Ну, то есть да.

— Ну, хорошо.

— Да, охренительный разговор.

— А что, надо, чтобы «Милый, я не представляю жизни без тебя! Вся моя жизнь — это ты!»? Вот это все? А ты бы меня утешал?

— Ну а что, было бы прикольно.

— Вот все вы такие.

— Ну а что. Было бы прикольно, если ты хотя бы год не выходила замуж и не трахалась ни с кем, а потом уже… как получится. В этом есть что-то.

— Ты, наверное, думаешь, что после твоей смерти… или как там, казни… да, после твоей казни я пущусь во все тяжкие, буду блудить направо и налево? Да нет, в мои планы это не входило. Считай, что обещаю тебе: год траура соблюду. Ни с кем ничего.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— А что ты смотришь?

— Угадай с трех раз.

— Фильм.

— Да, точно. В проницательности тебе не откажешь.

— Да, я такой. А какой?

— Что какой? Ты какой?

— Какой фильм?

— Ну как тебе сказать. Ну, такой. Там некоторые действующие лица совершают некоторые действия. Если обобщить, то в рамках экрана дергаются световые пятна.

— А. Ну да.

— Цветовые пятна разных цветов.

— Да, спасибо, это важное уточнение. А то я думал, что там черные пятна наскакивают на белые.

— Ну нет, что ты. Кино с тех давних пор ушло далеко вперед. Пятна стали цветными, и стало гораздо интереснее.

— Ну еще бы.

— Ладно, я спать.

— Я завтра… пойду, туда.

— Да?

— Хороший вопрос. Ну да.

— М-м. Ну, рано или поздно это должно случиться.

— Вот, завтра — это рано или поздно.

— Блин. Блин.

— Да, рано или поздно это должно случиться. Ты очень мудро сказала.

— Не издевайся.

— Ладно, не буду.

— Ну правда. Ну чего ты.

— Правда, не буду больше издеваться.

— Сходить с тобой?

— Да зачем?

— Ну… проводить.

— В последний путь, типа? Но я в процессе последнего пути еще буду живой.

— Ну вот, живого провожу.

— Живого в последний путь? Это красиво.

— Вот в этом вся твоя филология, все твое преподавание. Прицепиться к какому-то слову и начать его раскручивать, искать в нем дополнительные смыслы.

— Ну, чем богаты, тем и рады.

— Короче. Могу проводить, если хочешь.

— До тюрьмы?

— Ну да, до тюрьмы.

— Света, спасибо.

— Да пожалуйста.

— Света…

 

<В этом месте нам нужно представить, что это не роман, а киносценарий, есть сценарист, режиссер, продюсер; и они решают, есть ли в этой сцене близость героев, или нет.>

 

Эпизод 19

 

Сережа выходит из подъезда бывшего своего дома. С ним Света. Они молчат, выглядят довольно сумрачно. Света говорит:

— Может, все-таки на такси? Ну, включи свой разум.

— Нет, Света. Не на такси. Ну можно мне в последний раз что-то по-своему сделать?

— Можно.

У них два больших чемодана. Света:

— Как мы с этим попремся?

— Да нормально.

— Ну как нормально.

— Ладно. Давай на такси.

— Я так рада, что в тебе даже в такой ужасной ситуации звучит голос разума.

— Ох, Света. Сейчас…

Вызывает такси, указывая адрес в двух домах от нужного.

— Вызвал. Шесть минут.

— Мм.

— Света, а ты меня больше не увидишь.

— Ну почему. Еще есть ожидание такси, еще поездка, еще переться от адреса, который ты указал, до тюряги этой твоей. В общем, дохрена получается.

— Светочка, ну ты… да… ну ладно. Но это все равно не очень много по сравнению с, не знаю, вечностью.

— Все относительно, прости за банальность.

— Да. Вот и такси подъехало.

Сережа и Света грузят чемоданы и сумки в такси. Усаживаются в такси — Сережа спереди, Света сзади. И они едут, едут.

Едут, едут. По центру Москвы. По бульварам Москвы. По Садовому кольцу. По Третьему транспортному. По улицам Камер-Коллежского вала.  В общем, они едут. И останавливаются на обычной улице с плоскими обычными домами. Они вроде не страшные. Вроде такие, нормальные. Они страшные.

Сережа и Света выходят из такси, водитель открывает багажник, помогает выгрузить чемоданы.

— Большое спасибо!

— И вам спасибо! Хорошего дня!

Это что-то новое. Раньше не говорили вот так — «хорошего дня».  Теперь говорят.

Света спрашивает:

— А где тут?

— Это вот там.

— А. Ты специально?

— Ну да, чтобы не прямо сразу, к двери.

— Ну да. Вообще-то, правильно. Слушай, подожди.

— Да, конечно. Нам торопиться некуда.

— Давай тут. Тут расстанемся.

— Ну, давай тут.

— Сережа.

— Да.

— Стой. Давай тут.

— Тут будем расставаться?

— Да.

Они оба долго молчат.

— Сереж.

Света глотает слезы.

— Света…

— Сереж. Я люблю тебя.

— Да. Света, спасибо. Я тоже тебя люблю.

— Видишь как.

— Да, херня какая-то.

— Да правда.

— Ну, как есть.

Они неловко, как школьники средних классов, целуются. Света:

— У тебя есть чего-нибудь?

— Нет. Но можно сбегать.

— Давай. Я тут с чемоданами посижу.

Сережа идет в магазин (он тут рядом, магазины сейчас всегда рядом), покупает обычный набор — «Рэд Лейбл» и «Уайт Хорс», покупает закуску (сырки) и запивку (минералку), возвращается. Света:

— Тебя туда пустят?

— Да должны.

— Идиотская была бы ситуация: человек стучится в тюрьму, на смертную казнь, а его не пускают.

— Ну да, прикольно. Должны пустить.

Они некоторое время пьют, обмениваясь ничего не значащими репликами.

Сережа:

— Знаешь… мне, наверное, надо уже идти.

— Ну давай. Когда-то это действительно надо сделать.

— Давай, да.

— Тут у нас еще осталось дохренища.

— Ну, оставь себе. Возьми домой.

— Домой. Раньше у нас было общее домой. Теперь нет.

— Да. Это так.

— Не буду забирать ничего «домой». Не могу, не хочу.

Света берет бутылку и бросает ее в стену ближайшего жилого дома.

— И другую тоже.

Света берет другую, недопитую бутылку и тоже бросает ее в стену ближайшего жилого дома.

Света:

— Вот так.

Они стоят примерно в двухстах метрах от входа в тюрьму.

— Ну, иди. Чемоданы сам дотащишь?

— Да, да.

— Иди. Не знаю, что еще сказать.

— А ты мне сказала недавно, что любишь меня.

— Да, сказала.

— Значит, любишь?

— Ну, какое это сейчас имеет значение. Тебя скоро убьют, расстреляют из пулемета, тело твое разорвет в клочья. Какая разница, люблю я тебя или нет? Тебя ведь уже, фактически, нет. Тебя нет, Сережа. Понимаешь? Кого, что мне любить? Понимаешь, или нет?

— Понимаю.

— Все ты, Сережа, понимаешь. Всегда ты все понимаешь. Сережа, а давай сделаем что-нибудь? Давай закажем «Яндекс-такси». Давай закажем Рязань или Кострому, или Пермь, или Хабаровск? Да, там можно! Любое место в пределах России! Давай рванем куда-нибудь! Давай рванем, остановимся в гостинице, поживем где-нибудь, потом еще куда-нибудь? И тебя потом поймают, и меня, но хоть хорошо поживем, а? Деньги хоть потратим?

— Света… это все фигня какая-то. До первого поста ментовского.  И зачем тебе это? Я ладно, а тебе зачем?

— Да, действительно. Зачем. Зачем.

— Спасибо тебе.

— Да, пожалуйста.

— Правда.

— Да. Не выходят из нас Бонни и Клайд.

— Да.

— Кишка тонка.

— Ну да.

— А что, там ведь нормальные условия. Как в гостиничном номере. Это же не то, что в сраном тюремном бараке.

— Да, там нормальные условия. Такие, хорошие. Питание хорошее.

— Питание хорошее.

— Да, питание хорошее.

— Да, да, питание хорошее. Это хорошо, когда хорошее питание.

— Света.

— Что?

— Может, хватит как-то уже?

— Сережа, ну прости, но меня да, бесит вот это вот все. Вот эта твоя забота о быте, такая трогательная. На фоне смерти. Вот эта твоя приземленность на фоне смерти твоей же. Ты скоро умрешь! Ты это понимаешь?! А ты все о каких-то обидах на меня, о каких-то мерах комфорта! Сережа, очнись! Когда я выходила за тебя замуж, я думала о тебе, что ты кто-то типа Хармса, Введенского, Друскина, Липавского, Мандельштама, хотя бы!  А ты?! Ты кто?

— Света, ну это смешно. Ты мне предъявляешь, что я не Хармс и не Введенский. Ну, прости меня, пожалуйста. Ну, как-то не дотянул.

— Да. И ты меня тоже прости. Что-то я устроила такое. Ладно, давай, иди.

— Ладно, пойду. Ну, давай, Света.

— Давай. Прости, что я тебе тут наговорила.

— Да ладно, ничего нового.

Они неловко целуются.

— Ну, пока.

— Ну, пока. Пока.

Сгорбленная Света идет куда-то. Сгорбленный Сережа идет в сторону ворот (двери) тюрьмы, таща за собой два чемодана и сумку.

 

Эпизод 20

 

Сережа сидит в своей камере, очень похожей на гостиничный номер в примерно трехзвездочном отеле. Он сидит в удобном кресле перед компьютерным столом. На столе — монитор стационарного компьютера, а перед монитором — Сережин ноутбук. Стационарный компьютер предоставлен администрацией Комбината, а ноутбук принадлежит лично Сереже. Сережа может пользоваться как тем, так и другим. Несколько в стороне стоят два раскрытых чемодана с вещами Сережи. На одно из кресел накинута казенная, тюремная одежда Сережи, надо сказать, довольно элегантная — серые джинсы, белая футболка с длинными рукавами, с шнуровкой по вороту, с красной широкой диагональной полосой посередине — очень похоже на форму аргентинского футбольного клуба River Plate. Если присмотреться, в центре красной полосы видна очень мелкая надпись — «КИН — Комбинат Исполнения Наказаний».

Сережа может носить как тюремную, так и свою собственную одежду.

Вообще, у Сережи много степеней свобод, возможностей выбора. При всей незадачливости его положения.

На экране стационарного компьютера появляется оповещение. Сереже предлагается выбрать питание на завтрашний день. Открывается окно специально установленного приложения с меню на пять приемов пищи — завтрак, второй завтрак, обед, полдник, ужин. Можно еще выбрать набор фруктов и йогуртов на ночь. Сережа возится с приложением, выбирает между яичницей, омлетом, разными салатами, супами, мясными и рыбными вторыми блюдами, гарнирами, включающими бурый рис и брокколи, овощами и фруктами, включающими нектарин и авокадо. Это все трудный выбор, но Сережа справляется. Сережа тыкает мышкой в «Заказать». Завтра эту еду ему пять раз принесут в его камеру (номер).

При заселении ему сказали, что столовая не предусмотрена, все питание в камерах, по окончании приема пищи сразу убирают.

Сервис, сервис.

При заселении ему сказали, вернее, еще раз напомнили, что каждый день в 11:00 будет прогулка, и каждый раз во время прохождения по коридору может произойти расстрел. Когда это случится — никто не знает. Отказаться от прогулки нельзя. В случае болезни прогулка осуществляется при помощи специальных защитных мер. В случае отказа приговоренного (Сереже вспомнил — La toilette du condamné, жена говорила) проход по коридору осуществляется под контролем сотрудников Комбината.

У Сережи в данный момент было все хорошо, кроме завтрашнего прохода по коридору под контролем сотрудников Комбината.

А так — нормальная комната, хороший гостиничный номер, кровать кинг-сайз, удобный санузел, отличный рабочий стол с компом, кресло — что надо, только вид из окна неизвестно на что, и не хочется смотреть, а так все нормально, все нормально, все нормально.

Только вот завтрашний проход по коридору.

Да.

Только вот завтрашний проход по коридору. На прогулку.

Как с этим быть.

Только вот завтрашний проход по коридору.

 

Сережа, развалившись в кресле, звонит матери. И между ними происходит следующий разговор.

— Слушаю вас.

— Але, мам, привет.

— Аааааа! А-а! Ты…

— Мам, да, это я, ты чего.

— Это ты?!

— Ну… да, это я. Мам, это я, Сережа.

— Господи… Господи… Дай отдышусь.

— Мам, а что ты так запыхалась-то?

— Ой, подожди… да… Ладно. Ну ты, слушай, ну ты думай своей головой! Я тут помру с тобой! Меня инфаркт хватит! Ну я думала, ты уже…

— Ты думала, что меня уже расстреляли? Что я все? Как Изя в анекдоте?

— Ну… Ты просто сказал, что… ну, там, тюрьма, пулемет… Я думала, уже все.

— Ну вот видишь, еще не все.

— Ну, хорошо.

— То есть, а ты думала, что я после нашей встречи тупо пошел в тюрьму и меня тупо вот так расстреляли?

— Ну… да… Я не понимаю в этих ваших современных вещах. Когда там расстреливают. Я думала, вот мы с тобой поговорили, ты ушел, пошел, и тебя расстреляли. Плакала тут о тебе!

— Мам, мне жаль, что ты плакала. Но… знаешь… ты, конечно, вообще.

— Что вообще! Что вообще! Ну что вообще! Ты… ты как с матерью разговариваешь?!

— Мам, мам! Ты там, это!

— Да ничего, ничего. Сынок… Я, ну как тебе сказать. Раздавлена обстоятельствами, да, это так называется. Ты не думай, что я совсем сошла с ума. Ну, может быть, так, частично. Все-таки такое трудно вынести. Ну вот мы сейчас поговорили, и я все вспомнила. Давай сейчас пока прекратим, мне трудно что-то. Давай, держись, сынок.

— Да, мама, спасибо.

— Ты меня там как-то предупреди, что ли. А то я ведь волнуюсь.

— Мама! Ну как я тебя предупрежу! Я тебе что, позвоню и скажу: дорогая мама, меня завтра расстреляют, ты не волнуйся, все хорошо!!! Не звони больше, смысла уже не будет звонить! Так, что ли?!

— Нет, нет, ну что ты (неожиданно спокойным голосом). Ну мне просто всегда спокойно, когда ты меня предупреждаешь.

— Ну… ну… хорошо, мама, я тебя предупрежу. Ну, пока, позвоню еще, может быть.

— Да, пока (абсолютно безучастно).

 

Эпизод 21

 

Мы видим Свету. Она просто лежит у себя дома в кровати. Лежит неподвижно на спине, глядя в потолок.

 

Эпизод 22

 

Очень деликатный стук в дверь.

Сережа: да.

Дверь открывается. В камеру Сережи входит огромный, очень высокого роста улыбчивый охранник в форме охранника.

— Сергей Петрович?

— Да. Здравствуйте.

— Здравствуйте! Инспектор Антон Сергеевич Калашников! Я буду вашим охранником. Давайте знакомиться.

— Здравствуйте.

— Добрый вечер. Не буду вам докучать. Отдыхайте, сегодня трудный день у вас. Завтра в 10:00 вам доставят завтрак, а в 11:00 мы с вами выходим на прогулку.

— Прогулка — это когда расстреливают?

— Да, на выходе на прогулку производится расстрел. Ну, вы ведь знаете, что это жребием определяется. То есть, не факт, что прямо в первый день. Извините, я должен об этом сказать. Тем более, что вы сами спросили. А сейчас располагайтесь, отдыхайте.

— Спасибо.

— Хорошего вечера!

 

Эпизод 23

 

Очень деликатный стук в дверь камеры Сережи.

— Да…

Дверь камеры открывается, в ней появляется инспектор Антон Калашников с тележкой, уставленной продуктами.

— Доброе утро! Приятного аппетита! Через час мы с вами выходим на прогулку.

— На прогулку? Это вот это?

— Да, если вы это имели в виду.

— А… простите, как вас там…

— Антон.

— Да, Антон… а, ладно.

— Приятного аппетита. Приду через час.

Сережа пытается есть, но у него не очень получается. Он обреченно сидит над вкусной едой, держа в руке бесполезную вилку.

В камеру входит Антон Калашников, и начинается сложное действие.

— Сергей Петрович, ну, вы поели? Покушали, так сказать?

— Ну, так.

— Ну, хорошо. Давайте, вставайте. Пойдем на прогулку.

— Прогулка. Это вот это.

— Ну да, если я правильно вас понимаю.

— Ну…

— Да, давайте.

Антон держит Сережу за плечо, тихо так держит, просто контролируя его, причем он контролирует Сережу, зная, что Сережа не убежит, это такой контроль контролируемого.

Сережа и не думает убегать.

Сережа и Антон выходят из камеры, дверь камеры захлопывается с электронным писком. Вот сюда, пожалуйста, говорит мягко Антон, и они идут, идут по светлому коридору, и выходят в другой коридор. Сережа сразу понимает (и узнает), что это ИМЕННО ТОТ коридор. Сережа и Антон, контролирующий Сережу, оказываются в начале коридора. Того самого коридора. Антон, бодро:

— Сергей Петрович, пожалуйста, вот сюда, на эту белую полосу. Вам надо идти по этой белой полосе, просто идти, туда, вперед.

— Это вот она, полоса для расстрела?

— Сергей Петрович, давайте не будем уточнять. Вы все правильно понимаете. Пожалуйста, становитесь на белую полосу.

— И надо будет по ней идти?

— Да, Сергей Петрович, вы все правильно понимаете, вы же прошли уже инструктаж. Давайте начнем.

— А вы? Вы где пойдете?

— Я пойду параллельным курсом. Вот, видите — синяя такая полоса. Вот я пойду там.

Сережа оборачивается и видит у себя за спиной белый пулемет.

— Это… это вот он?

— Сергей Петрович, ну вы же инструктаж проходили, все уже знаете в основном. Давайте мы с вами пойдем. Вы не бойтесь.

Антон делает шаг к Сереже. Сережа совершает целый ряд судорожных движений, наверное, их не обязательно описывать подробно, можно просто представить человека, который отчаянно не хочет что-нибудь делать, и кричит, и сжимается в комок, и безнадежно сопротивляется, все это совершенно бесполезно и безнадежно.

Антон говорит в рацию «Саша, неблагодарность». В ту же секунду из невидимых дверей выбегает несколько охранников, один из них с чем-то вроде инвалидной коляски. Охранники окружают Сережу, он моментально, даже ничего не заметив, оказывается пристегнутым к креслу типа инвалидного. Все охранники отходят в сторону, за синюю полосу. Сережа издает какие-то звуки, пытается сопротивляться, все это не очень интересно. Антон встает за спиной Сережи, выкатывает его на белую полосу, с силой толкает. Сережа скрючивается, что-то кричит, в общем, ведет себя как человек под дулом оружия, которое может и должно его застрелить. Думаю, не стоит подробно воспроизводить эту сцену, пусть каждый станет сам для себя режиссером, пусть каждый закроет глаза и представит себе эту сцену, кажется, это гораздо эффективнее, чем описывать это вот все.

Сережа, привязанный к инвалидной коляске, проезжает по отмеченной красным зоне, это зона поражения, именно туда стреляет пулемет. Ничего страшного не происходит, пулемет не стреляет.

Антон освобождает Сережу от удерживающих ремней.

— Ну видите, все хорошо. Мы не могли вам сказать, по условиям нашей работы. Но в первый раз Саша не стреляет.

— Саша? Это кто — Саша?

— Саша — это пулемет. Мы его так зовем — Саша.

— Саша. Обалдеть. Саша. Это вы его так зовете? Это его так зовут?

— Ну да. Как-то так у нас повелось. Саша.

— Господи.

— Ну а что. Надо же нам как-то очеловечить процесс.

— Вы… вы… ладно, простите. Нет, я ничего, нет, нет.

— Хотели сказать, типа, монстры, чудовища? Ну да, вы правы. Я не буду спорить. Вот наш сад, наш прекрасный парк, гуляйте. Но подождите, не так все сразу. Вот, посмотрите назад, видите — ворота эти? Вам надо будет подойти днем или ближе к вечеру (гуляйте, сколько хотите, до темноты) обратно к воротам, сюда. Вот вам пульт вызова (передает Сереже нечто вроде пульта автомобильной сигнализации с кнопочкой). Когда вам наскучит гулять, подходите к воротам и нажимайте кнопочку. Я приду за вами и отведу в камеру. Ну, в ваш номер. В общем, идите, гуляйте.

 

Эпизод 24

 

Сережа оказывается с прекрасном цветущем саде. Или саду. Как правильно? В прекрасном цветущем саду.

Наверное, подробные описания излишни. Аккуратные дорожки, красивые подстриженные кусты, не нависающие над человеком и не подавляющие его деревья, какие-то небольшие прудики. В общем, все вот это. При этом парк странно близок городу. С трех сторон — улицы, оживленное движение, автобусы, машины, такси, люди на самокатах. Ограждения очень, даже, наверное, демонстративно, низкие, это такой парк среди городской жизни, один прыжок — и ты там, снаружи. Как раньше говорили, да и сейчас говорят, — на воле.

Охранник Антон как-то незаметно исчезает. Сережа оказывается один среди этого почти райского, минус обстоятельства, сада. По дорожкам медленно бродят фигуры отрешенного вида. Трудно объяснить, в чем их отрешенность. И они все такие, замечает Сережа.

В основном это мужчины в нейтральной (не тюремной) одежде. Они подчеркнуто не смотрят на Сережу. Но один из них, наоборот, демонстративно подходит. На нем черные брюки, черная рубашка, какая-то черноватая обувь, все черное. Человек в черном подходит к Сереже.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте. Добрый день.

— У нас не говорят «добрый день».

— А как?

— У нас говорят «здравствуйте».

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

Некоторое время они молчат. Сережа, наконец, решается что-то сказать.

— А… извините… Я Сергей. Сергей Петрович.

Его собеседник молчит.

— А… это… в общем… А вы за что тут?

— Мы здесь это не обсуждаем.

— Извините.

— Извиняю. Я чего хотел сказать. Мы тут особо не общаемся, не разговариваем, каждый гуляет сам по себе. Здесь никого не интересует, за что вы сюда попали, кто вы, чем занимаетесь, кем были на воле. Нас тут всех, считайте, уже нет. Поэтому лучше тут молчать. Выходите гулять, прогуливайтесь и проваливайте обратно. Ничего личного, это общая рекомендация. Не пытайтесь знакомиться и вот это самое, ну, вы поняли. Погуляли, сколько хотите, и обратно, домой.

— Да. Я понял.

— Да вы не бойтесь. Я просто это говорю, чтобы вы не были слишком назойливы и чтобы вы поняли простую вещь: ни вы здесь никому не интересны, ни вам никто здесь не должен быть интересен. Мы тут уже все умерли, поэтому не надо излишне докучать местным обитателям. То есть нам. Вы все поняли?

— Да. Спасибо.

— Гуляйте.

— Спасибо.

— Это был очень глупый ответ. Ну ладно.

— Я… я…

— Я… я…

— Ну а что я должен был ответить?

— Этого я не знаю.

— До свидания.

— Тоже так себе ответ.

— Ну я не знаю, а что я должен говорить?

— Ну вы подумайте. Или не думайте.

— Наверное, лучше ничего не говорить.

— Наверное.

— Тогда я молчу.

Человек в черно-сером показывает Сереже большой палец и уходит.

 

Эпизод 25

 

Сережа при помощи сервиса Zoom присоединяется к конференции. Перед ним на экране множество окошек, в окошках — его студенты. Сережа проверяет, как работает микрофон («меня слышно? вы видите меня?» вот это вот все). Сережу хорошо слышно и видно. Сережа начинает лекцию.

— Друзья, добрый день. Теперь мы будем общаться вот так, в зуме. Но ничего, это сейчас обычное явление. Думаю, это нам не помешает. Давайте начнем. Сегодня мы поговорим о Борисе Пильняке. Сейчас этого писателя уже наполовину забыли, но он в свое время был крупной фигурой.

Сережа почему-то делает паузу и оглядывается. Он мог бы и не оглядываться. Все, что он видит вокруг себя, — это его обычная тюремная камера, вернее, не очень обычная, такая камера необычна для российских тюрем, это необычная и, надо сказать, прекрасная камера, как мы уже сказали, что-то типа номера в трехзвездном отеле — широкая кровать, две тумбочки по обеим сторонам кровати, большой плазменный телевизор, так называемый «чайный центр» (чайник, чашка, да, одна чашка, а не две, как в отелях, несколько пакетиков чая), в общем, обычная такая камера, обычный такой номер в отеле, нечего особо оглядываться, но Сережа почему-то оглядывается. Для него все это пока еще необычно. Сережа приходит в себя, берет себя в руки и продолжает лекцию.

— Борис Пильняк родился в подмосковном городе Можайске в 1894 году. Кстати, я бывал в Можайске. Там нет ничего особенного. Впрочем, это к делу не относится. Настоящая фамилия Пильняка — Вогау. Пильняк — псевдоним. Это немного странная история, не находите? Это странно, что человек по фамилии Вогау взял себе псевдоним Пильняк. Ну, это примерно как человек с фамилией Рождественский или Мещерский взял бы себе псевдоним Пстыго. Странно как-то, да? Ну, с другой стороны, это было такое время. Была выгодна всяческая простонародность, и Пильняк звучал более перспективно, чем Вогау. И вот он стал Пильняком. А был Вогау. Впрочем, Вогау — тоже не ахти какая красивая фамилия. Не Гинденбург какой-нибудь. Да.

Кто-то из студентов подал сигнал «поднятая рука», и в кадре тоже тянет руку.

— Да, Матвей, пожалуйста. Что вы хотели спросить?

— Сергей Петрович, можно вопрос?

— Да, конечно.

— Сергей Петрович, а правда, что вы сейчас в тюрьме сидите?

— Да, Матвей, это правда. Я сижу в тюрьме.

— И мы теперь будем вот так заниматься?

— Да, мы будем теперь заниматься дистанционно, вот так, по зуму.

— Сергей Петрович, а скажите, как там?

— Что как там?

— Ну, как там, в тюрьме?

— Ну, так, нормально, в принципе.

— А какие там у вас условия? Вы извините, если я… если нельзя спрашивать.

— Да нет, почему, можно. Спрашивайте. Условия — нормальные, моя камера — это примерно как номер в отеле. Все хорошо, удобно.

— Вы там один?

— Да, один. Одиночная камера. Вечная весна.

— Какая вечная весна?

— Это я так, песню одну вспомнил. Не обращайте внимания.

— Сергей Петрович, а это как в каком отеле? Сколько звезд?

— Ну, примерно три, наверное.

— А можете нам показать номер? Ну, камерой, ноутбуком подвигать.

— Да, пожалуйста.

Сережа отцепляет от ноутбука веб-камеру, двигает ей в разные стороны, снимая тем самым свою камеру. Потом возвращает камеру на место.

— О, круто! Да, нормальные такие три звезды.

В разговор включаются другие студенты и студентки.

— Да ладно, это на нормальные три звезды не тянет.

— Не, ну ты у нас все по пяти звездам ездишь, понятно.

— Ну и да, и чо? Я в разных отелях была, это не три нормальных звезды, это три звезды в рашке и других подобных странах. В Румынии, в Болгарии такие три звезды.

— Какая ты у нас пятизвездная.

— Да, я пятизвездная. Завидуй молча.

— Даже странно, что ты делала в таких странах, как Румыния и Болгария.

— По бизнесу надо было.

— По бизнесу.

— Да, по бизнесу.

— По бизнесу родителей, наверное?

— Слушай, я же сказала, завидуй молча. По моему бизнесу.

— У тебя есть бизнес?

— Да, есть.

— Да ладно.

Сережа снова вступает в разговор.

— Друзья, давайте продолжим. Все это вы можете обсудить в перерывах между лекциями. Давайте продолжим о Борисе Пильняке.

Кто-то из студентов снова тянет виртуальную и физическую руку.

— Сергей Петрович, а вас правда приговорили к смертной казни? Вас правда расстреляют?

— Да, Тимофей, это правда. Меня приговорили к смертной казни, и меня расстреляют. Давайте сегодня на этом закончим.

Сережа выходит из конференции. И долгое время просто сидит на стуле, уставившись в неработающий, вернее, не включенный плазменный экран.

 

Эпизод 26

 

Света в университетской аудитории, читает лекцию.

— Итак, «Серапионовы братья». Литературная группа. Если говорить прямо, полноценной литературной группы из них не получилось. В условиях советской власти это было невозможно. Так, пытались что-то там делать. Но под этим советским прессом ни одна «литературная группа» выжить не могла.

Студент тянет руку.

— Да, Артемий, слушаю вас.

— Но ведь в двадцатые была свобода.

— Артемий, ну не валяйте дурака, ну какая в двадцатые была свобода? Ну о чем вы? Уже были советы, уже расстреляли Гумилева, уже были Соловки, ну какая свобода? Да, не такой был жесткач, какой начался в тридцатые, но какая свобода-то? Ну не сходите с ума. Никакой свободы при советах не было и быть не могло.

— Светлана Игоревна, мне кажется, вы просто антисоветски настроены. То, что я читал о двадцатых…

— Да, Артемий, я антисоветски настроена. В отличие от вас я много знаю о совке, и я ненавижу все вот это, советское. Вы просто не знаете, что это такое. Да, я антисоветски настроена, слава Богу, что сейчас за это не сажают. Хотя, кто знает. Да, никакой свободы в двадцатые не было и быть не могло, просто давили меньше, еще не сформировалась давильная машина, которая вовсю заработала в тридцатые. Не стройте иллюзий, мой юный друг.

— Но ведь Пильняка печатали. Он же был прямо вот самый топ.

— Да, печатали, да, самый топ. Но только до того момента, пока он не перешел некоторую невидимую черту. А что это за черта — непонятно. Написал и опубликовал «Повесть непогашенной луны» — но после этого еще долго жил в ранге одного из главных советских писателей. А потом раз — и все. И кирдык. Так и все «Серапионовы братья», вернемся к теме нашей лекции. Может быть, единственная от них польза — это то, что Слонимский поддерживал Добычина, а так…

Другой студент хочет высказаться.

— Да, Евгений, слушаю вас.

— Светлана Игоревна, а правда, что ваш муж сидит в тюрьме и будет расстрелян?

— Да, Евгений, это правда. Евгений, простите, вы совсем охренели?

— Светлана Игоревна, я…

— Вы совсем с дуба рухнули? Вы считаете, что это нормально — задавать такие вопросы?

— Нет, Светлана Игоревна… нет, я…

— Что нет?! Что нет?! Если нет, то зачем вы такие вопросы задаете?

— Светлана Игоревна, нет, я просто… просто хотел спросить.

— Просто хотел спросить. Меня всегда восхищала эта формулировка. Просто хотел спросить. Ну ладно, хорошо, давайте, спрашивайте. Что вы там хотели спросить?

— Я… ну… я хотел спросить, как там ваш муж. Как он там.

— Нормально. Наверное. Я, знаете, не знаю, как он там. Плохо, наверное. Хреново. Как еще? Как было бы вам, если бы вы сидели в тюрьме в ожидании смертной казни, а? Как бы вам было? Нормально, ничего так? Норм?

— Светлана Игоревна…

— Слушаю вас, Евгений.

— Светлана Игоревна, а вы как? Как вы себя чувствуете?

— Евгений, знаете, ну как вам сказать, я очень хреново себя чувствую. Я не очень понимаю, каких ответов вы от меня ждете. Вы что хотите от меня услышать? Что я переосмысливаю свою жизнь? Или что? Вы понимаете, что моего бывшего мужа скоро расстреляют?! Вы это понимаете или нет?! Какого хрена вы задаете мне свои эти мудацкие вопросы? Вы не можете просто помолчать как нормальный человек?

— Светлана Игоревна, простите, но это очень интересный случай, с точки зрения и социологии, и литературы.

— Ну е… Выросло какое-то поколение монстров.

— Светлана Игоревна, простите, но это были просто вопросы. Я не хотел вас обидеть.

— А вы меня и не обидели. Вы просто очень сильно пошатнули мою веру в человечество. Впрочем, ладно. Мы должны сказать что-то о «Серапионовых братьях». Ну, в общем, литературная группа «Серапионовы братья» фактически распалась примерно к 1926 году, хотя они потом и продолжали собираться. Группа сыграла важную роль для русской литературы того времени. Ладно, хорошо. Остальное в Википедии дочитаете. Всего доброго.

 

Эпизод 27

 

Мама Сережи стоит склонившись над плитой. Суп закипает. Мама Сережи аккуратно берет суп при помощи мягких прихваток, снимает суп с конфорки, аккуратно переливает его в глубокую тарелку, ни одна капля не проливается. Мама Сережи аккуратно переставляет тарелку с супом на кухонный стол, садится за кухонный стол и аккуратно ест суп.

 

Эпизод 28

 

Сережа сидит в своей камере за компьютером, теперь уже не за ноутбуком, а за стационарным компьютером, который предоставила изначально администрация тюрьмы. Так оказалось значительно удобнее. Сережа уже немного освоился.

Вежливый стук в дверь. Да, войдите.

В дверях с тележкой, уставленной продуктами, появляется новый охранник.

— Здравствуйте. Я Михаил, ваш охранник. Вот, пожалуйста, завтрак.

Михаил ввозит в камеру тележку с очень вкусным завтраком, не будем описывать завтрак, он реально очень вкусный, классный такой.

— Да, спасибо. А потом прогулка?

— Да.

— Как всегда теперь.

— Да, как всегда. Вы ешьте, кушайте.

Сережа делает какие-то движения, соответствующие слову «кушайте». Ему трудно есть, ему как-то не естся. Михаил говорит:

— Не будете больше кушать?

Сережу передергивает от слова «кушать», он говорит:

— Нет, спасибо.

— Тогда пойдемте на прогулку.

Сережу сводит судорогой, но потом он как-то собирается, встает и выходит — сначала просто в коридор, а потом в другой коридор, просторный и светлый, ТОТ САМЫЙ коридор, коридор с белой и синей полосами.

— Ну, вам уже объяснили. Становитесь на белую полосу и идите.

— А… Как там вас зовут…

— Вы зря не запоминаете. Мы будем теперь всегда с вами. Всегда. Всегда. Вы понимаете. Всегда. Всегда. Михаил.

— Михаил. Очень приятно.

— Ну да. И мне тоже.

— Михаил. Я очень боюсь. Честно вам скажу.

— Ну еще бы. Я понимаю. Я бы тоже боялся. Очень.

— Михаил, я не смогу пройти. Не получится. А можно, как вчера?  На тележке этой?

— Да, можно.

Михаил произносит в рацию: «Саша, неблагодарность».

Непонятно, откуда появляются несколько охранников, один из них с чем-то вроде инвалидной коляски. Охранники окружают Сережу, он моментально, даже ничего не заметив, оказывается пристегнутым к креслу типа инвалидного. Все охранники отходят в сторону, за синюю полосу. Сережа издает какие-то звуки, пытается сопротивляться, все это не очень интересно. Михаил встает за спиной Сережи, выкатывает его на белую полосу, с силой толкает. Сережа скрючивается, что-то кричит, в общем, ведет себя как человек под дулом оружия, которое может и должно его застрелить. Думаю, не стоит подробно воспроизводить эту сцену, пусть каждый станет сам для себя режиссером, пусть каждый закроет глаза и представит себе эту сцену, кажется, это гораздо эффективнее, чем описывать это вот все.

Сережа, пристегнутый к инвалидной коляске, проезжает по отмеченной красным зоне, это зона поражения, именно туда должен стрелять пулемет. Ничего страшного не происходит, пулемет не стреляет.

Михаил освобождает Сережу от удерживающих его ремней

— Ну вот, видите. Все хорошо. В следующий раз просто пойдете.

— Да. Спасибо. Спасибо вам.

— Да не за что. Что вы все — спасибо да спасибо. Мы вас тут охраняем, чтобы убивать вас. А вы — спасибо. Да пожалуйста.

— Все равно, спасибо.

— Пожалуйста, гуляйте.

Сережа теперь уже знает о саде и о гулянии. Он просто присаживается на скамеечку, с которой хорошо виден город, город Москва, и наблюдает за городом. И это совершенно бессмысленное наблюдение, потому что Сережа не может туда проникнуть, при всей доступности этого всего, этих улиц, тротуаров, всего вот этого, он не может просто оказаться там, в этой вольной реальности, потому что тут же сработает план-перехват, и другие продвинутые планы сработают, и поймают его, Сережу, тут же, моментально, и вернут его сюда, в эту тюрьму, в эту прекрасную тюрьму, в сияющую эту тюрьму, в тюрьму, в тюрьму, в эту самую тюрьму.

 

Эпизод 29

 

Сережа находится в периоде после прогулки и после всего остального, то есть, в единственном более или менее нормальном периоде. Сережа пытается по инерции что-то смотреть в интернете. Слышится осторожный стук в дверь.

— Да, войдите.

Дверь приоткрывается, за ней показывается православный священник в обычном подряснике.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте. Я к вам должен… я должен к вам по должности прийти. Я священник Русской Православной Церкви.

— Да, заходите.

— Спасибо, хорошо. Меня зовут отец Павел.

— Очень приятно. А меня Сергей.

— Сергий. Хорошо, спасибо.

— Что вы хотели мне сказать?

— Да ничего такого особенного.

— Вы, наверное, хотите меня обличить? Что я совершил грех, да?

— Нет. Честно вам скажу, я тут служу просто по обязанности. Я… как вам сказать. В общем, священник при этой вот тюрьме.

— Ну да. Хорошо. Проходите.

Отец Павел входит в номер Сережи, неловко садится на угол кровати. Сережа сидит на своем рабочем стуле, и между ними происходит следующий разговор.

— Вы собрались меня обличать? Что я плохое дело сделал? Что я грех совершил, да?

— Я уже сказал, что нет.

— А что тогда? Что?

— Я думаю, что сажать и тем более казнить за такие дела — это слишком.

— Да? То есть вы меня… вы мне сочувствуете, типа?

— Да, я вам сочувствую. Очень сочувствую.

— Да? Это как-то неожиданно.

— Ну а что. Вступили в отношения со взрослой девушкой. Так, если посмотреть.

— Ну да.

— Я так считаю.

— Да?

— Ну да. Ерунда какая-то. Если честно.

— То есть вы меня не осуждаете?

— Ну как. По обязанности как бы осуждаю. А так, по-человечески, нет.

— Потрясающе. Даже не знаю, что сказать.

— А что тут сказать. Не хочу вас осуждать.

— Это, знаете… неожиданно.

— А что неожиданно. Вы думаете, наши православные попы только судят всех, осуждают? Нет.

— Ну… спасибо.

— Да не за что.

— Я думал, будете меня агитировать, креститься там.

— Ну я как бы по должности должен, да. Но я не уверен, что вам прямо сейчас это нужно.

— Вот как?

— Ну да.

— А как же спасение души?

— Спасение души — дело добровольное. Невольник — не богомольник, как у нас в народе говорят.

— А для спасения души нужно обязательно креститься?

— Мы считаем, что да.

— Это прямо гарантия такая? Крестился — и спас свою душу?

— Нет, не гарантия.

— То есть можно креститься и попасть в ад?

— Да, можно. Более того, можно не креститься и не попасть в ад.

— Да? Как это?

— Ну, можно быть праведным человеком, не будучи христианином.  И заслужить вечную жизнь.

— Какая-то у вас услуга ненадежная.

— Это не услуга.

— Я думал, вы оказываете духовные услуги.

— Нет.

— Это немного неожиданно. А зачем же вы тогда пришли?

— Я вам говорил. Я это делаю по обязанности. Я штатный священник при тюрьме. Должен вас, арестованных, окормлять. Вернее, вас, приговоренных к смертной казни. Тут, кстати, служат и другие священники, представители всех, так сказать, традиционных религий России — иудаизма, ислама и буддизма. Они к вам тоже будут заходить.

— Господи.

— Я тоже так считаю.

— Тоже как считаете? Вы тоже против вот этого всего?

— Ну, как вам сказать. Я не думаю, что нужно лезть в душу человеку, который приговорен к смерти. К смертной казни. Но если человек сам хочет приобщиться к какой-то религии, начать практиковать — тогда, конечно, да. Но, по моему опыту, такого обычно нет. Есть только обреченное ожидание смерти.

— Вы прямо страшные слова говорите.

— Простите меня.

— Ну а чего. Вы все правильно говорите.

Наступает долгое молчание. Наконец отец Павел говорит:

— У нас тут такой порядок. По умолчанию, я должен приходить к вам раз в неделю. Так сказать, спасать вашу душу еженедельно. Но вы можете подписать бумагу, чтобы я к вам не приходил. То есть можете избавить себя от моего еженедельного присутствия. Это, кстати, касается и представителей всех других, так сказать, традиционных религий. Имейте в виду, они могут вам об этом не сказать.

— Спасибо, это ценная информация.

— Они все хорошие люди, я ничего не хочу сказать. Мы дружим.

— Хорошо, понятно. Вообще, это интересно, конечно. Я ожидал от вас, ну, как вас увидел, более агрессивного спасения души, что ли.

— Наверное, я плохой священник. Мне кажется, вам это не особенно нужно.

— Что не нужно? Спасения души?

— Чтобы я активно вот так вас спасал. Я смотрю на вас и вижу, что вам это все не нужно. Или пока не нужно. Ну вот это вот все. Крещение, покаяние. Ну и я, соответственно, не хочу это вам навязывать. Но просто поговорить должен.

— Отец Павел, спасибо.

— Ну, не надо считать всех православных священников идиотами.

— Да нет, я и не считаю.

— Хорошо. Будете подписывать бумагу, чтобы я к вам не приходил?

— Нет. Зачем. Приходите.

— Хорошо. Ну, я пойду. Меня можно экстренно вызвать. Например, чувствуете приближение смерти, — можно позвать охранника, позвать меня. Равно как и служителя любой другой традиционной для России религии.

— Последние ваши слова очень смешно звучали.

— Да, я и сам над этим смеюсь. А что сделаешь. Ну, до свидания.

— До свидания. Если доживу.

— Доживете.

 

Эпизод 30

 

Сережа входит в фейсбук и делает запись: «Друзья, я сейчас нахожусь в тюрьме. Я приговорен к смертной казни. Всем привет». Потом фотографирует свою камеру и делает аналогичный пост в инстаграме. У Сережи сразу добавляется большое количество друзей.

 

Эпизод 31

 

Кто-то осторожно стучит в дверь. Да, войдите. Здравствуйте, я ваш охранник, Никодим.

Антон, Михаил, Никодим. Надо как-то их запомнить.

— Здравствуйте.

— Сергей, как вас по батюшке… Сергей Петрович! Вот ваш завтрак.

Никодим вкатывает в камеру тележку. Это по-прежнему очень вкусная еда, которую Сережа совершенно не может есть. Он ковыряет вилкой во вкусной еде, что-то заталкивает в себя. Снова возвращается Никодим.

— Сергей Петрович, если кушать больше не будете, пойдемте на прогулку.

Сережа тяжело встает, выходит из камеры в сопровождении Никодима, идет по коридору, поворачивает в другой коридор, в светлый, широкий коридор с белой и синей полосами.

— Сергей Петрович, вы идите, идите. И я тоже с вами пойду.

Сережа встает на белую полосу. Он понимает, что ему рано или поздно надо будет научиться ходить по этой белой полосе, нельзя же все время пользоваться этой унизительной коляской. Надо когда-то самому, самому.

Ему надо будет наконец пройти этот красный сектор. А что делать. Просто взять и пройти.

Сережа зажмуривает глаза, делает еще что-то, что делают люди, которым очень страшно, и начинает идти по белой полосе. Параллельным курсом по синей полосе идет Никодим. Сережа идет, идет, идет и доходит до красного сектора. Останавливается.

— Никодим. Мне страшно.

— Да ладно, не ссы. Не стрельнет. Я чувствую.

— Вы чувствуете?

— Ну да. Думаю, не стрельнет. Не ссы, чувак.

Сережа, согнувшись, прикрыв голову руками (как будто руки могут как-то защитить голову) проходит красный сектор. Проходит, распрямляется, убирает руки с головы. Никодим расплывается в широчайшей улыбке:

— Сергей Петрович, ну вот видите, все нормально. А боялись. Я же говорил, что все хорошо будет.

— Да, спасибо. Простите, как вас?

— Никодим. Вы запоминайте, запоминайте, Сергей Петрович.

— Никодим, спасибо.

— Да пожалуйста. Ну вот, гуляйте.

 

Эпизод 32

 

Сережа погулял среди молчащих сотюремников, посидел на скамейке, полюбовался Москвой, вернулся к воротам, подал сигнал. Пришел Никодим, Сережа вместе с Никодимом пришли в камеру. Сережа думал, что сейчас к нему кто-нибудь придет — мулла, раввин или новый охранник, но никто так и не приходил, Сережа посмотрел по телевизору хоккей (телеканал «КХЛ», матч «Авангард» — «Ак Барс»), посмотрел новости, лег в кровать, почувствовал неожиданный приступ уюта и сна, и уснул.

 

Эпизод 33

 

Утро теперь будет одинаковым. Деликатный стук в дверь, да, входите. Сегодня это Антон, снова Антон. Сережа и Антон обмениваются приветствиями. Огромного роста Антон, сгорбившись, вталкивает в камеру тележку с вкусной едой. Сережа вдруг думает: а почему бы не съесть эту вкусную еду? И съедает. Аппетит, аппетит. Антон говорит: ну, пойдем.

На красном участке белой полосы Сережа скорчивается, горбится, делается ничтожным. Антон говорит: да ладно, не бойтесь, не стрельнет. Саша не стрельнет. Сережа думает о Саше как о живом существе, впервые. Сережа мысленно умоляет, молит Сашу не стрелять. Сережа, пошатываясь, проходит красный участок. Саша не стреляет. Сережа ловит себя на дикой, страшной благодарности Саше.

Спасибо, Саша. Спасибо, спасибо огромное, Саша. Саша, спасибо большое.

И дальше начинается уже обычная, нормальная жизнь.

 

Эпизод 34

 

Мы видим Сережу, звонящего по телефону. У него происходит следующий разговор с женой.

— Але.

— Света, привет.

— Привет.

— Как ты там?

— Ну… ничего, нормально. Как ты?

— Ну, так. Ничего, нормально. В целом. Если исключить.

— Ну да. Если исключить.

— Если вынести за скобки, то ничего.

— Ну да. Если вынести за скобки.

— Да. А если не вынести за скобки, то нет.

— Что нет?

— Ну, тогда не ничего.

— Да, не очень-то ничего.

— Ну вот, как-то так.

— Освоился там? Обвыкся?

— В целом да. Какое хорошее слово — обвыкся.

— Да, классное. Мне тоже нравится. Вот, появился повод его использовать.

— Да, офигенно.

Долгое молчание.

— Алло, Свет.

— Да.

— Ты здесь?

— Да.

— Да, да.

— Да, да. А что ты хочешь услышать?

— Даже не знаю.

— Вот и я не знаю. Я не знаю, что тебе сказать. Что тебе теперь сказать. Я тебя больше не увижу, тебя через некоторое время убьют, то есть каждый следующий день ты можешь прекратить быть. Тебя как-то немного нет, знаешь. Я пытаюсь думать о тебе, позвонить тебе — и не получается. Думаешь и пытаешься позвонить какому-то пятну.

— Пятну? Офигеть. Пятну. Ну, мы вообще-то прожили с тобой…

— Сереж, ну это не важно уже. Я не увижу тебя, я не обниму тебя. Мы не поговорим с тобой.

— Видишь, говорим.

— Да, говорим. Сережа, я не чувствую, что ты есть. Понимаешь.

— Но я есть. Вот, я есть.

— Но в каком-то смысле, важном смысле, тебя нет. Они тебя уже казнили. Хотя ты этого пока и не чувствуешь.

— Света… я…

— Сережа, никакого «я» уже нет. К сожалению. Ты извини, я просто, может, зря это все…

— Ну почему, почему, это важно, что ты говоришь.

— Ну вот, говорю.

— Но я есть. Вот я.

— Ну ладно, хорошо. А завтра не будет, может быть.

— И что теперь? Мне не звонить?

— Да нет, звони. Почему бы не поговорить с небытием.

— Вот умеешь ты формулировать.

— У меня профессия такая — формулировать. У тебя, кстати, тоже.

— Как там, кстати, на работе?

— Да ничего, нормально. Немного только задолбали вопросами про тебя. Всем интересно, каково быть вдовой пока еще живого человека, впрочем, даже неизвестно, живого ли на момент задавания вопроса.

— Да, меня тоже все время про это спрашивают. Трудновато преподавать. Больше ничего не интересно, только это. Каждая третья реплика сворачивает на «ну как вам там сидится, и как вас там казнят». Немного достает.

— Ну да, вот так.

— Что делать.

— Да.

Долгая пауза.

— Свет.

— Да.

— Ну… как-то ты не хочешь говорить, мне кажется.

— Ну, так. Я тебе сказала, что я чувствую при нашем разговоре.

— Разговор с небытием, да?

— Типа того.

— Ну, могу не звонить.

— Да нет, звони. Я же сказала.

— Почему бы не поговорить с небытием?

— Ну да, как-то так. Ты извини, конечно.

— Да ладно, ничего. В чем-то ты права.

— Не могу сказать, что меня эта правота очень радует. Ладно, Сереж, давай заканчивать. Что-то мне уже плоховато как-то.

— Давай. Я позвоню еще?

— Да, давай, звони.

— Пока.

— Пока.

Сережа некоторое время сидит, тупо уставившись в стену. Потом… потом… потом делает что-то незначащее — ложится на кровать, например, или глядит в монитор компьютера. Надо же ему что-то делать. Надо же ему что-то делать.

 

Эпизод 35

 

Деликатный стук в дверь. Да, войдите. В двери появляется человек в черном костюме, белой рубашке и кипе.

— Здравствуйте. Можно?

— Да, конечно.

— Я раввин. Меня зовут Борис Михайлович.

— Очень приятно. Сергей Петрович. Можно просто Сергей.

— Очень приятно, Сергей Петрович. Очень приятно.

— Проходите, пожалуйста.

— Спасибо. Рад познакомиться.

— Немного неожиданно видеть раввина в тюрьме.

— А что такого. Здесь тоже наши люди сидят… вернее, находятся. Кстати, вот сразу хотел спросить: вы еврей?

— Нет.

— Простите за цинизм, но это облегчает дело.

— Да? Ну, хорошо. Я думал, вы будете предлагать мне принять иудаизм или что-то в этом роде.

— Смотрите, какая ситуация. Нееврей может принять иудаизм, это называется гиюр. Но это невозможно в ваших нынешних обстоятельствах. Процедура сложная, длительная. Кандидат должен иметь связь с еврейской общиной, в значительной степени уже жить по заповедям Торы, представить рекомендации. Ну какие в вашем случае рекомендации.

— Ну, в общем, да.

— Поэтому у нас всего два варианта. Первый — вы подписываете заявление о том, чтобы я к вам больше не приходил, потому что вы как нееврей не нуждаетесь в религиозной помощи. Второй — вы ничего не подписываете, и я прихожу к вам раз в неделю, или чаще, по вашей специальной просьбе, и мы просто беседуем с вами. Так сказать, о вопросах нравственности.

— Только о вопросах нравственности?

— Можем и о других вопросах побеседовать. «О вопросах нравственности» — это так в наших документах обозначено. О чем угодно можем с вами говорить. Хоть о футболе.

— Вы интересуетесь футболом?

— Ну так, посматриваю.

— За кого болеете?

— За «Торпедо» московское.

— Необычный выбор.

— Ну да. От отца унаследовал. Он еще Стрельцова застал. На ЗиЛе работал.

— Ну тогда да, понятно.

— А вы за кого, если не секрет?

— За «Динамо».

— Ну видите! Тоже необычный выбор! Мы оба с вами болеем за несчастные, нелепые команды.

— Да уж.

— Мне это в вас нравится.

— Мне в вас тоже. Хотя динамовцы не любят торпедонов за их дружбу с мясом.

— Ну, я в эти фанатские разборки не вникаю, я всех уважаю, «Динамо» — великий клуб, Яшин, турне по Британии.

— Да я тоже особо не вникаю, я так. Я тоже всех уважаю. «Торпедо» — тоже великий клуб. Стрельцов, Воронин.

— Но вот вы говорите — мясо, а не «Спартак». То есть вы в этой фанатской теме?

— Да нет, так, краем. Ну, хожу… ходил… да, ходил. Надо теперь в прошедшем времени говорить. Прощай, родная трибуна D. Ходил на футбол, есть знакомые среди фанатов. Были. Были знакомые.

— Я тоже иногда хожу. Мы, правда, в первой лиге, футбол неинтересный.

— «Тоже» тут не совсем уместно. Вы ходите, а я ходил. Разница.

— Да, вы правы. Простите меня. Я зря это сказал. Простите.

— Да ничего. Я уже привыкаю.

— А так вы вообще кто? Как-то мы почему-то с футбола начали.

— Я филолог. Но мне в моем положении трудно это говорить. Наверное, лучше сказать — бывший филолог. Филолог — это тот, кто сейчас филолог и собирается быть филологом в будущем. А у меня, как вы понимаете, будущего нет.

— Да, понимаю.

— Будущего нет. No future.

— Да, No future, no future.

— No future for me!

— Да, хорошая песня.

— Немного неожиданно, что вы ее тоже любите.

— Да, люблю классический панк. А что. Раввины — тоже люди.

— Ну я это как бы понимаю.

— Ну а что, нам надо любить только песни в стиле «мизрахи»?

— Я даже не знаю, что это такое.

— Вам лучше этого не знать. Вообще, иудаизм вовсе не предполагает какую-то вот такую замшелость.

— Ну вот, вы уже проповедуете мне иудаизм без возможности моего его, иудаизма, принятия.

— Да, глуповато получилось.

— Да ладно, ничего.

— А вы филолог? Что изучаете?

— Да, филолог. Изучаю в основном Серебряный век и советскую литературу 20 — 30-х годов.

— Самый лучший период. Самый, такой… плодотворный.

— Ну да. Можно и так сказать. Хотя, были и другие периоды.

— Да, конечно. Я очень люблю Хармса.

— Ну, кто же его не любит.

— Вот это, например:

 

Вода в реке журчит, прохладна

И тень от гор ложится в поле

И меркнет в небе свет, и птицы

Уже летают в сновиденьях

 

А дворник с черными усами

Стоит весь день под воротами

И чешет грязными руками

Под грязной шапкой свой затылок

Из окон слышен шум веселый

И топот ног, и звон бутылок

 

Проходят дни, потом недели

Потом года проходят мимо

И люди стройными рядами

В своих могилах исчезают

 

А дворник с черными усами

Стоит года под воротами

И чешет грязными руками

Под грязной шапкой свой затылок

Из окон слышен шум веселый

И топот ног, и звон бутылок

 

Луна и Солнце побледнели

Созвездья форму изменили

Движенье сделалось тягучим

И время стало, как песок

 

А дворник с черными усами

Стоит века под воротами

И чешет грязными руками

Под грязной шапкой свой затылок

Из окон слышен шум веселый

И топот ног, и звон бутылок.

 

— Немного неточно, но да. Да, я его тоже очень люблю. Это стихотворение. И Хармса.

— Неточно? Ну, ладно, я же не филолог, в конце концов. Это вам надо быть точными. Я еще Введенского люблю.

— Это да. Я тоже. Лучше, наверное, сказать — «любил», но нет, люблю.

— Давайте вернемся к началу. Вы хотите подписать заявление, чтобы я к вам больше не приходил, что вы не нуждаетесь в моей религиозной поддержке?

— Вы знаете, я не нуждаюсь в вашей религиозной поддержке, но я совсем не против, чтобы вы ко мне приходили. Вы приятный человек, можем поговорить о религии, о футболе, о жизни. Если вы не против, конечно.

— Я не против. Все души важны.

— В смысле, не только еврейские?

— Да, не только еврейские.

— Я, в принципе, так и понимал, но так, уточнил.

— Неевреи тоже созданы по образу и подобию Божию.

— Это радует. Или нет.

— Я понимаю вашу иронию. В вашем положении трудно относиться к некоторым вещам с серьезным энтузиазмом.

— Да, это вы очень точно сказали.

— Хорошо, тогда я буду приходить к вам раз в неделю. Буду просто с вами.

— Хорошо, спасибо. Я буду рад поговорить с вами.

— Есть такие ситуации, когда нужно, чтобы с человеком кто-то просто побыл. Больше ничего, просто побыть с человеком. Быть с ним. Я готов быть с вами.

— Спасибо.

— Если нужно, чтобы я к вам экстренно пришел — например, вы почувствовали какую-то особую тревогу, предсмертную тоску или еще что-то такое. Тогда прямо вызывайте меня, я приду так скоро, как смогу.

— Спасибо, Борис… Борис…

— Михайлович. Да можно просто — Борис.

— И меня можно просто — Сергей. Спасибо, мы хорошо поговорили. Я буду рад, если вы еще придете.

— Я тоже, спасибо вам.

 

Эпизод 36

 

Сережа делает пост в фейсбуке, потом дублирует его в других соцсетях: «Всем привет. Я по-прежнему сижу в тюрьме. Я приговорен к смертной казни. Я каждый день иду на прогулку по коридору. К потолку коридора подвешен пулемет, и в один из дней (никто не знает, какой именно) пулемет меня расстреляет. Я филолог, университетский преподаватель.  Я приговорен к расстрелу за то, что вступил в близость с девушкой моложе 21 года. Наша связь была добровольной. Я нахожусь во вполне комфортных условиях — фактически, в одноместном номере нормальной гостиницы. Меня каждый день могут расстрелять. Меня каждый день могут расстрелять. Меня каждый день могут расстрелять».

В аккаунтах Сережи наблюдается взрывной рост количества друзей (подписчиков) и комментариев. Комментарии разные.

О, чувак, как ты крут!!!!!

Это, наверное, офигенный опыт.

Чтоб ты сдох, педофильское отродье!

Вау, это круто!!!

Вы держитесь!

Очень интересно, что вы чувствуете?

Я вам очень сочувствую.

За такое нельзя казнить!

Это абсурдные законы!

Гори в аду, растлитель!

У преподавателя должна быть какая-то ответственность!

Ну хоть поразвлекался перед смертью. Сдохни, мразь.

Но зато у вас были высокие чувства! Я верю в это!

Это какая-то глупость и абсурд, это… Я не знаю, что это такое.

Любишь кататься, люби и саночки возить!

 

Сережа отвечает «Ничего» на комментарий «Что вы сейчас чувствуете?»

 

Эпизод 37

 

Сережа читает лекцию при помощи сервиса Zoom.

 

— Сегодня поговорим об образовании Союза советских писателей и, соответственно, о первом съезде новообразованного Союза. Вся эта гнилая движуха началась в начале тридцатых. Тогдашние власти начали все подчинять себе, давить все, что хотя бы имело видимость какого-то разнообразия.

Один из студентов включает значок «поднятая рука» и поднимает руку.

— Да, Вадим, слушаю вас.

— Сергей Петрович, а почему это плохо было?

— Что именно?

— Ну, что создали единый писательский союз.

— А для вас это не очевидно?

— Ну… да нет. А что тут плохого? Какой-то порядок, нормальная организация.

— Я прямо даже не знаю, что вам сказать. Я отвечу вопросом на вопрос: а что в этом хорошего?

— Ну как. Знаете, как сейчас делается. В любой отрасли деятельности существуют саморегулируемые организации. Все участники отрасли объединяются в союзы, эти союзы вырабатывают стандарты деятельности, следят за их выполнением.

— То есть вы считаете, что писателям надо объединяться, вырабатывать стандарты писательской деятельности и следить за их выполнением?

— Ну… а что. Мне кажется, это нормально.

— Вадим, простите, а вы точно на филологическом факультете учитесь? Я ничего не перепутал? Вы к нам не из бизнес-школы какой-нибудь забрели?

— Нет, я на филфаке. Вы же знаете, Сергей Петрович.

— Знаю, да. Но вот засомневался. То есть, мы с вами говорим обо всем вот этом, говорим, обсуждаем обэриутов и всех остальных, а вы в результате наших разговоров считаете, что писателям надо выполнять стандарты писательской деятельности?

— Ну… мне просто кажется, что всякий вид деятельности должен быть как-то организован. Подчиняться каким-то правилам.

— А каким правилам должно подчиняться писательство?

— Ну, я не знаю. Соблюдение авторских прав там. Не воровать друг у друга сюжеты. Как-то должно быть обозначено, что можно, а чего нельзя, какие-то санкции прописаны.

— А что, по-вашему, нельзя в писательстве?

— Ну, я думаю, много чего нельзя. Призывы к свержению законного строя. Разжигание ненависти. Порнография, там. Педофилия.

— Педофилия?

Девушка-студентка тянет виртуальную руку.

— Да, Мила, что вы хотели спросить?

— Сергей Петрович, а как вы считаете, если девушке еще нет двадцати одного, но есть уже, например, двадцать, это педофилия?

По зум-конференции проходит заметный даже онлайн смешок.

— Мила, спасибо за вопрос. Я считаю, что это не педофилия. Давайте на этом закончим наше занятие.

— Сергей Петрович, а как же Союз советских писателей?

— Дорогая Мила и все остальные коллеги, в Википедии есть хорошая статья на эту тему, почитайте, думаю, вам будет достаточно.

 

Эпизод 38

 

Сережа нажимает кнопку вызова охранника. Приходит Михаил.

— Сергей Петрович?

— Михаил… правильно?

— Да, Михаил, правильно, видите, запоминаете.

— Вы извините. Плохо запоминаю имена.

— Да я понимаю. Вы запоминайте, Сергей Петрович, запоминайте.

— Да можно просто Сергей. Я же вас Михаилом называю. Или давайте я вас тоже буду по отчеству.

— Нет, Сергей Петрович, не надо, нам по внутреннему распорядку так положено. Мы к вам по имени-отчеству, вы к нам по имени.

— Типа, мы с вами существа разных онтологических статусов, сущностей?

— Да, вот вы хорошо сказали. Все правильно.

— Господи.

— Сергей Петрович, да вы не волнуйтесь. Это все формальности, но их надо соблюдать. Что вы хотели?

— Михаил, мне сказали, что мы, заключенные, можем заказывать себе разные товары через интернет.

— Да, конечно. Через приложение. Вы карту привязали?

— Нет, я еще не привязал.

— Смотрите, очень просто. Вот наше фирменное приложение CombinatSK. Вот, оно уже у вас в смартфоне есть. Давайте покажу. Вот тут надо просто ввести данные действующей карты. Там спишется для проверки какая-то символическая сумма, типа, десять рублей, и тут же вернется. И дальше можете заказывать. Там огромный выбор, мы сотрудничаем с торговыми сетями, с кучей разных магазинов. Можете заказывать, что угодно, но только такое, что можно доставить и разместить у вас в номере. Ну, то есть, если вы закажете себе автомобиль, то наша служба проверки этот заказ отклонит.

— А заказы проверяет служба какая-то?

— Да, конечно. У нас каждый заказ клиента проверяется на дозволенность, и если все ОК, то он проходит и вам все доставят в номер.

— А алкоголь можно заказывать?

— Конечно, можно. Администрация Комбината понимает положение наших клиентов, мы понимаем, что без алкоголя многим тяжело. Так что можно, да. Там, в приложении, целый раздел. Заказывайте, что хотите, все принесем вам в номер. Сразу и закуску заказывайте. Но я должен предупредить. Все-таки, вы должны понять, что за вами ведется постоянное наблюдение, и в случае деструктивного поведения вам может быть закрыт доступ к заказу алкоголя.

— А что считается деструктивным поведением?

— Сергей Петрович. Ну как вам сказать. Вы просто ведите себя прилично, и все будет хорошо. Если будете крушить все вокруг себя или попытаетесь себя убить — мы вам помешаем и примем меры.

— Хотелось бы понять границы дозволенного. А если я, например, обоссусь или заблюю весь этот, как вы говорите, номер? Что будет?

— Ничего не будет. Сделаем уборку, поменяем постельное белье, одежду.

— Так. Так. Понял. Да.

— Сергей Петрович, просто мы понимаем ваше положение. Мы стараемся, чтобы без жесткача.

— Спасибо.

— Так что привязывайте карту и заказывайте, сколько хотите. Хоть ананасы в шампанском.

— А вы знаете, откуда это — «ананасы в шампанском»?

— Да. Игорь Северянин.

— Потрясающе. Откуда вы это знаете? Вы же охранник.

— Это каждый культурный человек должен знать.

— А… ну да… Простите меня, пожалуйста. Как-то неловко получилось.

— Да ничего страшного. Еще какие-то просьбы будут?

— Нет… нет, спасибо. Спасибо, что мне помогли.

— Не за что. Всего доброго. Если что, вызывайте.

 

Эпизод 39

 

Сережа сидит в своем номере. Он смотрит по телевизору спортивную передачу «Все на матч». На столе у Сережи стоит бутылка какого-то красного вина, бутылка виски Jameson, большая бутылка минеральной воды.  В беспорядке стоят закуски. Сережа смотрит телевизор, потом фотографирует свой стол смартфоном, выкладывает фотографию в фейсбук с подписью «Бухаю, что еще остается». Повторяет пост во всех соцсетях.

Происходит новый массовый прилив подписчиков, их уже у него под сотню тысяч. Он захлебывается от комментариев. Он не успевает их читать. Он пролистывает эту бесконечную ленту, и ему кажется, что примерно две трети комментариев — поддерживающие, а треть — осуждающие.

 

Отвратительный пример нынешнего хипстерья.

Очередной учителишка, попавшийся на связи с ученицей! Какой позор!

Хорошие условия! Так и надо содержать заключенных! Наконец мы приближаемся к Европе!

Чувак, накати там как следует! Что тебе еще остается?

Сергей, я вам сочувствую. Держитесь.

У вас было будущее, и теперь его у вас нет. Очень жаль.

Вы сами себя наказали.

Вы крутой! Вы правы! Мы все за вас!

Сергей, вы очень хороший филолог и человек, это дикая несправедливость!

Такие, как ты, недостойны жить.

Я очень надеюсь, что справедливость восторжествует, вы ничего плохого не сделали.

Сдохни, мерзкая тварь.

Гори в аду, сука.

Посылаю вам лучи поддержки!

 

Сережу банит на время фейсбук, а остальные сети не банят.

Сережа сидит в свете телеэкрана и пьет вино, и пьет виски, и запивает их минеральной водой; на экране мелькают спортсмены, совершающие спортивные движения. Сегодня Сережа ляжет спать позже обычного.  И завтра ляжет спать позже обычного. И послезавтра.

 

Эпизод 40

 

Осторожный стук в дверь. Да, войдите. В двери появляется невысокий, скромного вида человек в одежде, присущей муллам, в тюбетейке.

— Здравствуйте, меня зовут Ринат Ахметзянов, я мулла при нашем Комбинате. Можно?

— Да, конечно, проходите.

— Вы уже, наверное, знаете, что у нас тут такой порядок. Мы, служащие традиционных религий, должны посещать вас… осужденных.

— Да, знаю, меня уже посещали.

— Вот, видно, настала моя очередь.

— Ну… хорошо, проходите.

Мулла неловко садится на угол кровати.

— Вот… Я хотел спросить. Я должен спросить. Вы мусульманин?

— Нет.

— Вы меня извините. Но я должен спросить: вы хотели бы принять ислам?

— Нет.

— Спасибо. Тогда еще вопрос. Вы нуждаетесь в моей религиозной помощи? Дело в том, что я должен оказывать вам религиозную помощь, если вы не подпишете заявление об отказе от религиозной помощи с моей стороны. Я должен это выяснить.

— Я даже не знаю. Не очень понимаю, какую вы мне можете оказать религиозную помощь.

— Если честно, я думаю, что никакую.

— Обескураживающий ответ.

— Не хочу врать вам.

— Спасибо. Это ценно.

— Я по должности должен как-то вас религиозно обслуживать, призывать вас… не знаю… к принятию ислама. Но… у меня это плохо получается, и я не думаю, что это на самом деле нужно.

— Как не нужно? Вы, мулла, считаете, что принятие ислама не нужно?

— Нет, конечно, нужно, очень нужно. Спасение в исламе. Но я не думаю, что если я прямо сейчас начну вам это пропагандировать, то будет какой-то хороший результат. Не будет ничего, кроме злобы и ненависти. Аллах против злобы и ненависти.

— Вы впервые за весь наш разговор упомянули Аллаха. И ни разу не сослались на какой-нибудь хадис. Не произнесли никакую арабскую формулу. Они красивые, кстати. «Да будет доволен им Аллах» — мне очень нравится.

— Да, а зачем. Я стараюсь говорить с вами на вашем языке, а не на своем.

— Спасибо. Я не ожидал.

— Я, знаете, тут работаю… это не лучшее место работы для муллы. Но вот так. И я как-то понял, что моя задача — не привлечь людей в ислам (хотя и это тоже), а просто как-то помочь человеку, без религиозных различий. Я не строю иллюзий, что вы броситесь в ислам, станете истовым мусульманином. Это было бы очень хорошо, и я был бы искренне рад этому, но это все хорошо, когда впереди жизнь, а когда впереди жизни нет, как вот у вас, это все глупые иллюзии. У нас тут четыре священника так называемых «традиционных религий России», мы постоянно общаемся, да что там, мы дружим, и мы уже давно знаем, что человек, когда над ним нависла неумолимая смерть, не хочет принимать никакую религию, тем более, не хочет никуда переходить. Все это глупые бредни — что я сейчас вам расскажу об исламе и вы примете ислам. Не примете.

— Да, не приму. Зачем? Не хочу.

— Да, я вас понимаю.

— А зачем вот это все сделали? Ну, вот эту систему, когда при тюрьме…

— При Комбинате.

— Ну да, при Комбинате, сделали вот эту систему священников разных религий? И почему только четырех религий? Почему нет католиков, протестантов, индуистов, не знаю… даосов каких-нибудь?

— Я не знаю. Мне кажется, и в вашем, и в моем положении лучше просто с этим смириться. Наше с вами положение, по сути, одинаковое. Мы оба скоро умрем. Мне кажется, не стоит заниматься такими поверхностными вопросами, как номенклатура священников разных религий в тюрьме, где содержатся приговоренные к смертной казни.

— В смысле, в Комбинате?

— В тюрьме, откуда нет выхода.

— Как вы говорите!

— Я стараюсь говорить, как есть.

— У вас поэтическая какая-то речь. Я просто филолог, простите.

— У нас сильная поэтическая традиция. Но я не хотел говорить поэтически. Простите, это у меня случайно так получилось. Мне даже стыдно. Это было лишнее.

— Вы говорите — у вас. Это у кого?

— У мусульман. Коран — это великая поэзия. Но вот сейчас сказал и понял, что лучше об этом не говорить.

— Да, я понимаю, простите.

— Давайте вернемся к документам. Вы можете сейчас подписать заявление о том, что вы не нуждаетесь в моей религиозной помощи, и чтобы я к вам больше не приходил.

— Я сначала думал, что попрошу этот документ. Но я вот что-то не хочу его подписывать. Мне очень понравилось с вами говорить.

— Ну, хорошо. Тогда не подписывайте. Всегда можно подписать, и я не буду вас больше беспокоить.

— Спасибо.

— Тогда я пойду. Увидимся через неделю.

— Да, до свидания.

 

Эпизод 41

 

Утро, деликатный стук в дверь. Да, войдите. Здравствуйте, это Никодим. Вот ваш завтрак (это постоянная, ежедневная последовательность говорения).

Сережа привычно, с аппетитом, съедает вкусный завтрак, состоящий из вкусных блюд, насыщенных белками, жирами и углеводами.

— Сергей Петрович, пойдемте на прогулку.

— Пойдемте.

Сережа идет по коридору в сопровождении Никодима, поворачивает в Основной коридор, останавливается перед широкой белой полосой. Сережа спрашивает Никодима:

— А можно сфотографировать Сашу?

— Да, конечно, пожалуйста.

Сережа фотографирует Сашу — страшный белый пулемет с многочисленными дулами, который когда-нибудь его убьет.

— Никодим, спасибо большое.

— Да пожалуйста. Пойдемте?

— Да, давайте.

Сергей идет по белой полосе, перед красным участком останавливается, сгибается, видно, что ему очень страшно. Но он, остановившись на секунду, идет дальше, и на середине красного участка распрямляется, и уже идет уверенно.

 

Эпизод 42

 

Сережа вяло гуляет по саду, к нему подходит очень красивая девушка, которую он раньше в саду не видел. Девушка одета очень стильно и с некоторой неуловимой соблазнительностью. Она говорит:

— Здравствуйте, я Даша, волонтер. Мы можем поговорить с вами?

— Да, в общем. Почему бы и нет. Здравствуйте, Даша. Я Сергей.  Сережа.

— Мне порекомендовали с вами поговорить, пообщаться. Вы тут новый.

— Ну так, относительно. А в каком смысле — пообщаться?

— Я волонтер, мы добровольно общаемся с приговоренными к смертной казни. Я социолог, мне интересно…

— Интересно поговорить… побазарить с приговоренным к смертной казни?

— Ну да. Вы не сердитесь, пожалуйста.

— Потыкать палочкой в умирающего жука. Жаль, что вы не биолог.

— Сергей… вы напрасно так. Я уже давно тут работаю волонтером. Вы напрасно вот про это. Про тыкание палочкой.

— Ну именно так это выглядит.

— Вы можете в любой момент отказаться от общения со мной. Правда, я должна признаться, для меня это будет актом поражения. В профессиональном смысле.

— Нет, ну почему. Можем и пообщаться. Мне-то, в общем, все равно уже. Да и вообще… что уж я так. Вы очень привлекательная девушка. Почему бы перед смертью не пообщаться с таким красивым социологом.

— Спасибо… и не спасибо одновременно. Мне бы не хотелось, чтобы вы видели во мне только привлекательную девушку.

— Ну простите, я пока про вас ничего не знаю, я вот только вижу, что вы красивая девушка, пока больше ничего. Если вы как-то себя еще интересно проявите, я буду к вам как-то еще дополнительно относиться. Типа, красивая девушка плюс еще выдающийся социолог, или что-то еще в этом роде.

— Ясно.

Даша как-то по-ученически кладет руки на колени и некоторое время так молча сидит. В ее облике есть что-то очень трогательное.

— Даша… Дарья. Ну, если нам надо поговорить, давайте поговорим.

— У меня по правилам волонтеров не должно быть вопросов. Я должна отвечать на вашу потребность в общении.

— То есть предполагается, что у меня есть потребность в общении?

— Ну да. Потребность в общении есть у всех.

— А вдруг у меня нет?

— Ну… значит, нет. Да, так тоже бывает.

— Как-то вы быстро с этим согласились. Это ведь означает «ну ладно, тогда давайте, до свидания, будьте здоровы, не скучайте в ожидании смертной казни», да?

— Нет. Нет. Я не хотела, чтобы вот так.

— А что вы хотели? Что от меня требуется? Вы хотели обсудить социологические аспекты смертной казни в наше непростое время?

— Нет. Я… мне важно было просто пообщаться с людьми… с человеком, который…

— То есть, возвращаемся к тыканию в жука палочкой.

— Нет.

— А что тогда?

— Ну… мне бы хотелось, чтобы наше общение было для вас в том числе приятным. Не только для меня интересным, но и для вас приятным, каким-то сглаживающим, что ли.

— Утешить?

— Нет, я вас утешать не собиралась.

— Ну, слава Богу. Я очень рад.

— Сергей… простите… если мое присутствие вас раздражает, я могу и даже обязана немедленно уйти.

— Да побойтесь Бога, Даша! Да вы что? Да вы только представьте, как я тут живу. Каждый день могут расстрелять, ни с кем толком не пообщаться, только в интернете, гнию тут, как живой труп. И приходит со мной поговорить вот такая прекрасная Даша. Ну как же я буду отказываться от общения с вами? Нет уж, раз пришли, так давайте будем как-то коммуницировать.  Я только за, со своей стороны.

— Я тоже.

— Ну отлично. Давайте. Расскажите о себе.

— Я Даша.

— Да, я уже в курсе.

— Учусь на социологическом факультете МГУ.

— Сами поступили? Бюджетный? Или родители?

— Если честно, родители помогают. Оплачивают.

— Ну ясно.

— Вы меня теперь будете презирать? Вы ведь профессор.

— Старший преподаватель. Нет, я вас презирать не буду, не в моем положении кого-то презирать. Для человека, который скоро умрет, презирать кого-то — очень глупо. А откуда вы? Кто родители?

— Я из Мурома. Владимирская область. Родители… в общем, отец у меня прокурор города.

— Ну круто. Повезло вам. Это хорошая жизненная позиция — юный социолог, дочь прокурора красивого исторического города.

— Я знала, что вы будете меня презирать. Я к этому подготовилась.

— Да я вас и не презираю. Господь с вами. Я вам совершенно искренне скажу, что нет ничего стыдного в том, чтобы быть дочерью прокурора и в том, чтобы быть самим прокурором, тоже ничего стыдного нет. Это просто такая государственная должность. Ничего ни плохого, ни хорошего в этой должности нет. Но вот то, что эта должность дает дополнительные возможности таким девушкам, как вы, это хорошо.

— Я хожу на митинги.

— Избываете выдуманную вину отца?

— Нет. Почему вину. Отец мой — честный человек. Такой, знаете, служака.

— Да, это хороший русский типаж. Служака. И слово прекрасное.  Хорошо, что ваш отец — служака.

— Я просто… ну… за справедливость. Чтобы…

— Чтобы что?

— Ну, чтобы были свободные выборы… чтобы…

— За все хорошее против всего плохого?

— Я знала, что натолкнусь на вашу иронию. Еще бы.

— В смысле — еще бы? Вы имеете в виду, чего же ждать от старпера, да еще приговоренного к смертной казни?

— Нет, простите. Нет. Нет, я не это имела в виду.

— Ну и хорошо.

— Вы извините, может быть, я…

— Да нет, ничего. И? Что дальше? За свободные выборы? За что еще вы митингуете?

— Да, за свободные выборы. За работу демократических механизмов. За сменяемость власти. Против фальсификации выборов, в том числе.

— И вам это действительно интересно?

— Ну а что. Конечно. Я думаю, это важно для страны.

— Да, нам трудно друг друга понять. Когда ты приговорен к смерти, вопрос честных выборов как-то отходит на задний план. Рад, что у вас есть возможность честно и чистосердечно интересоваться всей этой хренью. Это так свежо, по-юношески. Недоступно мне, увы.

— А… а, Сергей. Да, я понимаю. А мы могли бы поговорить о вас?  О вашем положении?

— Да, могли бы. Давайте. Расспрашивайте меня, как хотите. Все скажу, ничего не утаю. В конце концов, мне терять уже нечего. Почему бы и не поговорить. В скобках замечу — с такой красивой девушкой, но это все в скобках, в скобках, вы не тревожьтесь и тем более не бойтесь.

— Сергей… Сергей…

— Да просто Сергей, ну что вы вот это вот все.

— Сергей, а можете рассказать… как вы сюда попали?

— Это очень просто. Я — университетский преподаватель филологии, познакомился с одной хорошей девушкой, вступил с ней в близость, девушке оказалось меньше двадцати одного года, засекли по камерам при выходе из ее комнаты, приговорили к смертной казни. Вы в курсе, что у нас теперь за преступления в области нравственности и за экономические преступления полагается смертная казнь?

— Да, я знаю.

— Ну вот. Я попал под это все.

— Сочувствую вам.

— Спасибо. Вот мой краткий ответ на ваш вопрос, как я сюда попал.

— Сергей… простите… а как вы считаете, ваш приговор справедлив?

— Даша, ну я не знаю… ну вы совсем, наверное, охренели? Или что? Ну какой это справедливый приговор? Я на добровольной основе был со взрослой, двадцатилетней девушкой, она меня любила, и я… ну, заинтересовался ей. Какая в этом может быть справедливость? Вы-то сами как считаете?

— Я не знаю. Не хочу вас осуждать… Но…

— Но, типа, законы надо соблюдать.

— Да, я это хотела сказать, примерно.

— Вижу, узнаю дочь прокурора.

— Сергей, я сейчас говорю не как дочь прокурора. Я не хочу вас осуждать.

— Ну, спасибо. Я рад.

— Простите меня. Я, наверное, как-то не так говорю. Не умею.

— Да ничего, Даша, не переживайте. Не каждому дается возможность поговорить с приговоренным к смерти. Так что ваша растерянность, ваше смущение понятны. Вы и на меня тоже не сердитесь. Знаете, не очень просто быть в моем нынешнем состоянии.

— Я понимаю. Сергей, я вас очень понимаю.

— Ну хорошо, я рад. Что еще сказать.

— Сергей, у меня сейчас время уже заканчивается…

— У вас тут ограничения по времени?

— Да, мне уже сигнал приходит. Я пойду, хорошо? Я приду еще.

— Когда вы придете?

— Я точно не знаю, когда пригласят. Это ведь начальство тюрьмы… ну, Комбината, решает, когда волонтеров звать.

— А много вас, таких вот волонтеров?

— Нет, не много. Сейчас я одна. Не хотят студенты, люди.

— Не хотят общаться с приговоренными к смерти?

— Да. Не хотят. Простите.

 

Эпизод 43

 

Сережа сидит в своем номере и постит пост в фейсбук. Он постит фотографию Саши и подписывает фотографию: «Друзья, вот пулемет, который скоро (но неизвестно, когда) меня расстреляет. Видите, такой белый.  Я каждый день хожу под его прицелом. Я иду и не знаю, пройду ли я „успешно” по „Красной зоне”. Я каждый день могу быть расстрелянным.  А знаете, что такое быть расстрелянным пулеметом? Это когда тебя разносит в куски, в мясо, в клочья. Вот такая моя судьба».

Пост получает очень много комментов.

Я по-настоящему рада, что тебя разнесет в клочья.

Йе-Йе-Йе! Ты крут! Очень круто тебя читать!

Я поддерживаю вас, Сергей.

Вы создали лучший канал за все последнее время! Это такой фан!

Ты мерзота, очень жаль, что смерть твоя будет очень быстрой, ты достоин медленной мучительной смерти, тварь, чтобы тебе подохнуть раньше всего этого.

Смерть педофилам!

Сергей Петрович, вы очень хороший педагог!

И так далее.

 

Эпизод 44

 

Осторожный стук в дверь. Да, войдите! Входит охранник, Антон, Михаил или Никодим, неважно. Здравствуйте, вот… в общем, не хотелось бы прямо вот описывать это вот все, завтрак, там, и так далее. Сережа с аппетитом сжирает завтрак. Охранник предлагает (без возможности отказаться) выйти на прогулку, Сережа выходит, видит Сашу, останавливается на минуту. Смотрит на Сашу. И говорит:

— Саша, привет!

И машет рукой. И идет по белой полосе, доходит до красной зоны, сгорбливается, конечно, ну а как, в этой ситуации любой человек бы сгорбился, и потом идет дальше, оборачивается, смотрит на белый неподвижный пулемет и снова говорит:

— Саша, привет!

Идет дальше, и снова оборачивается, и снова смотрит на пулемет.

— Саша, привет! Саша, привет! Саша, привет! Саша, привет!

Охранник (Антон, Михаил или Никодим, не важно) говорит:

— Ну пойдем, пойдем. Не провоцируйте Сашу.

И они идут.

 

Эпизод 45

 

Довольно резкий стук в дверь. Да, войдите. Входит человек довольно свирепого бурятского вида, высокий, толстый, здоровый.

— Здравствуйте. Я тут у нас за буддизм отвечаю. Тамир Хандаев.

— Здравствуйте. Вы лама?

— Да. Я тут редко бываю. У нас здесь должности постоянной нет. Так, наездами. Я предлагаю сразу подписать прошение о том, чтобы я к вам больше не приходил. Вы же не буддист? Не бурят, не тувинец, не калмык?

— Нет, не калмык. Но… я как раз думал, что с вами было бы интересно поговорить.

— Не знаю, что тут интересного. Если вы имеете в виду какую-то там философию, то лучше не надо.

— Ну как же. В буддизме такая утешительная концепция множественности инкарнаций. Я думал, вы мне что-то об этом расскажете.

— Да что в этом утешительного? Что хорошего в этой самой реинкарнации? Сначала дикие муки рождения. Ну, родился. Страшное детство. Привыкание к этому миру. Где вы переродитесь — неизвестно. Знаете, хреново переродиться в касте сборщиков пластикового мусора где-нибудь в Мумбаи, врагу не пожелаешь. Вот. Дикое детство с осознанием своей беспомощности. Страшные все эти мучения детские. Когда осознаешь, что родился в хреновой семье и вообще в хреновых условиях. Потом школа, взросление, мучают тебя там по-всякому. Ужас! Потом стал взрослым и понял, что у тебя в жизни нет никаких перспектив. Потом живешь. Потом начинаешь дико, мучительно болеть, потом умираешь. Что в этом хорошего?

— Ну как же. Можно ведь хорошо переродиться. Ну вот, вы же, например, лама.

— Да, я лама. Если я расскажу вам, как протекала моя жизнь до того, как стать ламой, вы, наверное, поседеете. Да я, если честно, и не очень помню, потому что это было очень страшно. Если переродиться хорошо, то рождение и детство все равно будет мучительным, юность тоже, ну потом нормально, конечно, станет, уже в зрелом возрасте, если хорошо переродиться. А там опять болезни, мучения и смерть. Толком и не насладишься. Нет, если, конечно, переродиться сыном британской королевы или президента Бурятии, то можно неплохую жизнь прожить, но это мало кому так везет.

— Все равно как-то утешительно думать, что вот, тебя расстреляют, но на этом жизнь твоя не закончится, а продолжится, будет какая-то новая жизнь. Я, правда, в это не особо верю, если честно.

— Ну вот, видите, вы сами не верите. О чем говорить.

— А вы верите?

— Во что?

— Ну… в реинкарнацию.

— Вы знаете… кстати, как вас зовут? Как по батюшке?

— Сергей. Можно просто Сергей.

— Сергей. Хорошо. Очень приятно. Сергей, знаете, вот вы спрашиваете, верю ли я. Я верил, конечно, раньше. Но сейчас я даже не знаю, как вам сказать. Это просто то, что я должен говорить. Я как-то свыкся со всем этим, а верю я или не верю — я не знаю, вот честно. Знаете, когда ты буддист, ты как-то немного теряешь ощущение прочности реальности. Все немного начинает плыть. Это довольно трудно объяснить.

— Я, кажется, понимаю.

— Вряд ли вы это понимаете.

— Ну, может быть.

— В общем, мне кажется, лучший вариант — просто подписать бумагу, чтобы я к вам больше не приходил.

— Вы прямо вот не хотите ко мне приходить? Не хотите поддержать человека, приговоренного к смертной казни?

— Вот вы спросили меня, и я вам прямо отвечу — нет, не хочу.

— Да? Странно.

— Потому что я вам все равно ничем помочь не могу. Это какая-то дикая бюрократическая идея — что мы, представители, блин, традиционных религий России, должны приходить к приговоренным и как-то их, типа, утешать. Мне смешно от этого, если честно. Я ржу просто.

— Да, я вас понимаю. Давайте, если хотите, я подпишу эту вашу бумагу.

— Да, давайте. Тем более, если вдруг надо будет, чтобы я пришел, вы сможете подать специальную заявку. И я приду. Но я не думаю, что это нужно.

— Хорошо. Я, если честно, думал, что вот придет лама и меня как-то успокоит. Буддисты вроде бы такие умиротворенные, спокойные, мирные.

— Буддисты все разные. Обычные люди. Если бы вы не были в заключении, я бы посоветовал съездить в Туву. Там живут буддисты, и там такой ужас творится, что не приведи Господь, как у вас, православных, принято выражаться.

— Я не православный.

— Да все равно. Там просто такое творится. Первое место в России по убийствам. Грабят, насилуют. Это все буддисты. Японцы тоже буддисты. Знаете, наверное, что они с людьми делали в войну. Это же поверить нельзя. Буддисты! Последователи Будды! А вы говорите. Обычные люди. Такие же, как и все остальные, мусульмане, христиане. Такие же примерно мудаки.

— Да, я понимаю. Ну, давайте вашу бумагу.

Лама дает Сереже бланк заявления заключенного об отказе от религиозной поддержки (вписать религию, имя служителя религии), Сережа все вписывает и подписывает.

— Спасибо. Мне так будет значительно легче.

— Но ведь можно вас будет вызвать?

— Да, пожалуйста. Я не очень понимаю, зачем, но если что, вызывайте.

— Спасибо. А может быть, посоветуете мне какую-то медитацию?

— Знаете, я смотрю на вас и понимаю, что вы вряд ли будете практиковать медитацию. Вам это все на хрен не нужно. Но, если хотите, вот вам медитация. Универсальная медитация, вечная, альфа и омега. Короче, надо сесть поудобнее. Вот, у вас тут кровать хорошая. Сесть с прямым позвоночником. Подышать немного. Глубокий вдох, и выдох. И дальше сидите и останавливаете внутренний диалог. Пришла мысль — прибивайте ее, как муху. Старайтесь, чтобы в голове мыслей не было. Это самая главная медитация в жизни.

— Спасибо вам. Я попробую.

— Попробуйте, да. Может, получится. Ладно, я пойду.

— До свидания.

— Надеюсь, свиданий не будет. Это не нужно ни вам, ни мне. Но если что, вызывайте.

— Спасибо.

— Удачи вам. Пусть все будет не больно.

— Спасибо.

 

Эпизод 46

 

Сережа сидит на скамейке в тюремном саду и неподвижно смотрит на реальность — на московскую улицу, которая видна со скамейки. По улице идут люди, ездят трамваи, машины, там оживленная жизнь. По саду бродят молчаливые фигуры, никто не обращается к Сереже, и Сережа тоже ни к кому не обращается.

Сережа просто сидит и смотрит на московскую улицу.

 

Эпизод 47

 

Сережа выбирает в контакт-листе телефона номер, прикладывает к уху трубку. Между ним и его (бывшей?) женой происходит следующий разговор.

— Але.

— Света, привет. Это я.

— Привет.

— Как ты?

— Нормально.

— Ну, хорошо. Слава Богу.

Долгая пауза.

— Света?

— Да.

— Ну ты как?

— Нормально.

— Ну хорошо, что нормально.

Снова повисает долгая пауза.

— Свет…

— Да.

— Свет, а ты можешь что-то сказать мне? Нет?

— Сереж, я не знаю, что тебе сказать.

— Ну, как ты живешь?

— Нормально.

— Нормально?

— Да, нормально. Я не знаю, что еще сказать.

— Как там в университете?

— Нормально.

— Света! Ты можешь сказать что-нибудь, кроме «нормально»?

— Сережа, я не знаю, что тебе еще сказать. У меня в целом все нормально. Ну, если не вдаваться в подробности.

— Света… Света!

— Да.

— Света… я…

— Мне кажется, ты сам не знаешь, что мне сказать.

— Да, наверное.

Долгая пауза.

— Свет. А я вот хотел спросить: ты кого-нибудь нашла?

— Нет. Никого не нашла. Хотя, вроде бы, и надо бы. Я надеюсь, ты не будешь думать, что я не могу найти никого, кто был бы так же прекрасен, как ты. Да и вообще, слово «нашла» — какое-то странное, мерзкое. Найти можно какого-нибудь котенка. Или щенка.

— Я специально так сказал.

— Я знаю, что ты специально так сказал.

— Свет.

— Что.

— Свет, я не знаю. Не понимаю. Ты как ко мне относишься? Ты мне не звонишь, не пишешь, вообще.

— Сережа. Я стараюсь об этом не задумываться. Тебя больше нет, понимаешь. Тебя нет.

— Но вот, я есть! Есть же! Я существую!

— Ты есть условно. То есть, тебя нет.

— Ну как. Ну вот же я.

— Ну что ты — я, я. Ты больше не обнимешь меня (да и не надо, в общем-то), не поцелуешь, мы с тобой больше не займемся сексом.

— Какое дикое выражение — заниматься сексом.

— Я специально для тебя сказала. Да и ладно, не надо, на самом деле, вот это вот самое, заниматься сексом. Ну ты понимаешь? Тем более, тебя скоро, или не скоро, казнят. Ты понимаешь? Ты меня понимаешь? Или нет?

Сережа долго подавленно молчит.

— Свет…

— Да, Сереж.

— Действительно, какое дикое выражение — заниматься сексом.

— Ну да.

— Ну вот. Ну ты хоть… не знаю… любишь меня?

— Сереж… ты прости, конечно. Я не знаю, что тебе сказать. Ты для меня умер уже. Тебя нет, и тебя сложно теперь любить.

— Ни хрена себе.

— Да. Я не знаю, как к тебе относиться. Все изменила даже не эта глупая измена твоя… все изменила эта вот твоя смертная казнь. Я не знаю, как любить человека, приговоренного к смертной казни, но еще пока типа живого. Не знаю, Сережа, дорогой мой, не знаю. Ты вот вроде живешь, а вроде уже и не живешь, и вроде уже ушел совсем, из жизни, не только моей, но и вообще. Понимаешь?

— Да, понимаю.

— Ну, вот.

— Что — ну вот?

— Ну вот, Сережа. Не знаю, как нам теперь с тобой.

— Типа, мне не звонить?

— Ну, хочешь, звони. Я же не зверь какой.

— Но типа тебе это так мучительно?

— Сережа, я же объяснила, как это мне. Это, прости ты меня, пожалуйста, как с трупом разговаривать.

— Мм. Ну да. Понятно.

— Не знаю, что тебе понятно.

— Ну, как с трупом.

— Ну типа да.

— Вот так считаешь себя кем-то. Ну, там, филологом, научным сотрудником, ученым, извини за выражение. Потом выясняется, что ты просто труп. Мертвое тело.

— Да, Сережа. Ты прости, конечно.

— Ну, хорошо. Ладно. Мертвое тело.

— Я рада, что ты еще жив.

— Падает, корчится старое тело.

— Старое тело устало дышать.

— В детстве смеялось, потом повзрослело.

— Тело состарилось, что с него взять.

— Хорошая песня.

— Да, хорошая.

— Да, я помню. Ну что… Мне не звонить тебе?

— Ну… звони, если хочешь.

— Мне понравилось твое «ну…».

— Сереж… ну я объяснила уже вроде, да?

— Да.

— Ну, пока.

— Прямо совсем нельзя тебе позвонить?

— Ну… звони, если хочешь. Если ты видишь в этом смысл. Я — нет.

— Ну ладно. Ну… пока.

— Пока.

— Пока.

— Пока.

— Все Свет. Пока.

— Ну пока. Все, давай на этом закончим.

Их разговор заканчивается.

 

Эпизод 48

 

Осторожный стук в дверь. К Сереже приходит отец Павел.

— Здравствуйте. Можно к вам?

— Здравствуйте, отец Павел. Заходите.

Отец Павел смущенно заходит, садится на угол кровати.

— Ну, как вы?

— Отец Павел, я даже не знаю. Мне трудно ответить на ваш вопрос.

— Да, я понимаю вас.

— Вы каждый раз меня спрашиваете, и вот я пришел к тому, что не знаю, что вам сказать.

— Да-да, понимаю вас. Нечего сказать. Скорбное бесчувствие.

— Что? Какое бесчувствие?

— Скорбное бесчувствие. Простите, что я так говорю. Это такая естественная стадия в вашем положении.

— Ну, в общем, да. Вы правы. Что тут сказать.

— Мы с вами можем ничего не говорить. Как вы знаете, мы можем вообще прекратить наши встречи.

— Ну отчего же. Давайте пока не будем. Хоть какое-то разнообразие. Вернее, однообразие.

— Да, верно, однообразие.

— Да, видите.

— Ну да, а что, мне ведь вам сказать, как вы уже поняли, нечего.

— Хотя, странно, да?

— Ну а что странного. Вы человек образованный, основы веры знаете, как любой гуманитарно образованный человек.

— Основы да. А вы, может быть, могли бы мне преподать какие-то не основы, а глубины веры? Глубины православной веры?

— Нет.

— Ну вот.

— Извините. Но это правда.

— Нет глубин?

— Глубины есть. Но я их не могу вам преподать. Я ведь просто священник.

— Ну, есть ведь, не знаю, там… исихазм. Еще что-то такое. Как у вас там. Молитвенные практики.

— Да, есть.

— И?

— Что и?

— Почему вы их мне не хотите преподать? Поделиться со мной?

— Потому что я с ними сам толком не знаком. Так, чтобы всерьез. Это надо быть опытным человеком. Зачем заниматься профанацией.

— Вы прямо совсем ничего про это не знаете? Странно. Даже я читал что-то. Не помню уже точно. Хоружий, вроде. Или еще кто-то. У нас одно время модно было.

— Да, одно время было модно. Теперь прошло. Слава Богу.

— Почему слава Богу?

— Вот даже и сам не знаю. Сказал, и не знаю, почему.

— Так что там? С этой, как ее, умной молитвой? Может, мне стоит попрактиковать?

— Ну, я не знаю. В принципе, вы сейчас находитесь в таком положении, в котором вам навредить мало что может. Так что, если хотите, можете и попробовать. С другой стороны, зачем вам нужно мое разрешение? Вы ведь и так Иисусову молитву знаете, если читали Хоружего и если вообще в курсе.

— Ну да. Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешнаго. Так, вроде?

— Да, так. Если точнее, Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго.

— А там вроде какие-то техники есть? Дыхание как-то с этим соединять? Со словами? Сердце, там, что-то? Нет?

— Вот этого я не знаю.

— Ну вот.

— Не рискну вам что-то на этот счет рекомендовать. Я же говорю, я не практик, сам не очень в курсе. Тоже, как и вы, что-то читал.

— Добротолюбие?

— Ну да, в том числе.

— Но можно ведь просто читать Иисусову молитву?

— Вам все можно. Читайте на здоровье.

— С ума не сойду?

— Я не могу гарантировать. Но, думаю, большого риска лично для вас, в вашем положении, нет.

— А как читать-то?

— Да просто, сядьте поудобнее. И читайте потихоньку, повторяйте про себя.

— Про себя или вслух?

— Ох… ну я не знаю, что вам сказать. Насколько я знаю, надо поначалу просто как бы шептать. А потом… там видно будет.

— Ну да, а потом меня просто расстреляют, и вопрос решится сам собой.

— Кстати, да. Или, может, вас долго не расстреляют, и вы станете великим молитвенником. Кто знает. В вашем положении шансы несколько обостряются.

— Вы думаете?

— Ну а что. Близость к смерти и одновременно ее неопределенная близость. У вас хорошие возможности.

— Ну вот, вы мне нарисовали сияющие перспективы.

— Я бы на вашем месте отнесся к этому посерьезнее. Знаете, есть история про одного японского старичка. Он работал просто на какой-то там работе, в какой-то фирме, в «Тойоте» или «Ниссане», я не знаю. Пахал, в общем, как подорванный. Вышел на пенсию и стал медитировать, стал адептом Дзен. Ну, появилось у человека впервые свободное время. И вот он, представляете, за несколько лет, будучи уже старым человеком, достиг Просветления. Я не очень знаю, что это, но это, наверное, неплохо.

— Отец Павел, простите, конечно, а вы сами верите, что я смогу чего-то такого достичь? Вот в моем положении? Ну я не знаю, достичь Просветления, святости?

— Нет.

— Ну вот. А зачем же говорите?

— Ну вы сами просите что-то вам про это сказать, вот я и говорю.

— То есть, я правильно понял, что у меня нет надежды и я обречен? Что я ничего не достигну, все бесполезно, бессмысленно? Ни Просветления, ни святости, ничего мне не положено? Ничего не будет?

— Ну, этого я не знаю. На все воля Божия.

— Ну а вы-то сами как думаете? Вы, без ссылок на волю Божию?

— Я думаю — да, ничего не будет. Но…

— Не надо! Не надо про волю Божию! То есть вы считаете, что я обречен? Спасения для меня нет?

— Этого я не говорил. Богу все возможно. Спасение для вас открыто.

— А что тогда? Вы сказали сейчас — ничего не будет?

— Ну, я имел в виду, что если вы будете истово практиковать что-нибудь такое, то вряд ли вы чего-то серьезного достигнете. Просветления, там, или святости. В это я как-то не верю, простите.

— То есть ничего не делать и положиться на волю Божию? Так правильно?

— Нет, почему. Можно что-то делать и положиться на волю Божию.

— То есть все же имеет смысл делать эту вашу Иисусову молитву? Исихазм этот ваш практиковать? Что-то это даст мне?

— Ну почему бы и нет. Можно и практиковать. Хуже, скорее всего, не будет. Особенно вам.

— Но смысла особого нет, да? Так?

— Ну как-то так, примерно. Вы попробуйте, а там, как пойдет.

— Как-то у вас все неопределенно.

— Да, мы сами от этого страдаем. Ничего толком непонятно. Вернее, не то, чтобы непонятно. Нет, понятно. Просто, как надо — мы не можем, а как мы можем, это не дает никаких гарантий. Такая религия. Несколько проблемная. Я поэтому вас и не особо агитирую. Прямых выгод нет.

— Спасибо, отец Павел.

— Да не за что. Я по крайней мере стараюсь быть с вами откровенным.

— Спасибо. Я это ценю.

— У меня есть еще время. Вы полежите просто. А я с вами тут посижу. Ну, если хотите.

— Да, давайте. Это хорошая идея.

— Бывает, что самое большее, что мы можем сделать для человека, это просто с ним побыть. Давайте я просто с вами побуду, без слов и проповедей. Ну, если хотите.

— Да, отец Павел, спасибо. Я был бы вам признателен.

— Да не за что. Вы ложитесь на кровать свою. А я, если вы не против, на стуле вашем посижу, можно?

Сережа ложится на кровать. Отец Павел перемещается на стул за компьютером. Они долго вместе молчат. Сережа засыпает. Отец Павел, убедившись, что Сережа спит, тихо уходит.

 

Эпизод 49

 

Сережа разговаривает по одному из онлайн-сервисов с завкафедрой, Николаем Степановичем.

— Сергей Петрович, я думаю, нам просто нужно сделать какой-то перерыв.

— Да, Николай Степанович. Давайте сделаем. Более того, я не уверен, что этот перерыв должен быть временным. Я уже понял, что их интересует только моя смертная казнь. Любое обсуждение через несколько фраз сводится на то, как там я чувствую себя в тюрьме и что я чувствую в ожидании смертной казни. Все об одном и том же. Мой предмет им неинтересен.

— Да, Сергей Петрович, я тоже это заметил. Ну… что тут скажешь. Они молодые ребята, им интересно… вот это все. Их можно понять, хотя это и неправильно.

— Да, да, все верно. Я все понимаю.

— Сергей Петрович, я вот что предлагаю. Давайте сделаем перерыв в вашем преподавании, на полгода? Только скажите, у вас как там дела в материальном смысле? Вам важно сохранение дохода? Я могу похлопотать за вас. Что-то можем придумать. Я ценю ваши заслуги перед кафедрой.

— Николай Степанович, да никаких вообще проблем. Мне здесь деньги совершенно не на что тратить, они просто копятся. Я же ничего такого не могу здесь купить, только так, по мелочам. Выпивка, закуска, то-се. При этом я тут на полном обеспечении. Так что не волнуйтесь. Спасибо вам огромное за заботу. Я, правда, очень тронут. Да, давайте сделаем перерыв на полгода, а там посмотрим. Может, это как-то все утихнет, придут новые студенты.  А может, меня к тому времени расстреляют. И проблема решится сама.

— Сергей Петрович… Сергей… Сережа… Подождите… Сейчас, сейчас. Подождите. Сергей Петрович. Я… Я очень надеюсь… Я надеюсь, что ничего, ничего такого не будет. Потому что если будет, то… Сергей Петрович,  я сейчас возьму себя в руки… Сейчас, подождите. Да. Вот. Сергей Петрович, я знаю вас как порядочного человека и прекрасного ученого, для меня вы всегда будете вот таким — порядочным, прекрасным, добрым человеком и талантливым ученым. Вот. Ладно. Сергей Петрович, простите, я отключаюсь.

 

Эпизод 50

 

Света в кабинете завкафедрой, Николая Степановича.

— Светлана Игоревна, я сразу хочу сказать: вы для нас ценнейший преподаватель, никого лучше вас по двадцатым-тридцатым годам у нас нет.

— Ну как же, а мой бывший муж? Как это правильно? Как правильно обозначить мужа, приговоренного к смертной казни? Не скажешь ведь — вдовец? Это я, скорее, вдова, но, так сказать, отложенная.

— Светлана Игоревна, ну да, вы были две у нас такие звезды, вы знаете. Теперь, к сожалению, осталась только одна звезда — вы. По двадцатым-тридцатым.

— Но вроде бы мой… как это… а? Николай Степанович? Не вдовец, а кто? Ну в общем…

— Светлана Игоревна, давайте будем называть Сергея Петровича словами «ваш бывший муж».

— А почему бывший. Мы еще до сих пор не разведены. До сих пор бюрократический механизм не сработал. Я даже и не знаю, когда нас разведут — когда сработает бюрократический механизм или когда его расстреляют. Надо это все идти выяснять, а как-то сил нет, Николай Степанович.

— Светлана Игоревна, ну я немного не об этом. Я же не отвечаю за провороты вот этих всех бюрократических валов.

— Ну да, я понимаю, Николай Степанович. Так, делюсь с вами. Да, давайте к делу. Я понимаю, что мое преподавание зашло в глубокий кризис.

— Да, Светлана Игоревна, студенты как-то слишком возбудились.

— Их интересует только то, как я переживаю заключение и будущий расстрел моего мужа. Бывшего или пока не бывшего, это неважно.

— Да, совершенно верно. Да. Именно об этом я и хотел бы поговорить. Светлана Игоревна, вы для нас ценнейший специалист, я уже об этом говорил. И чисто по-человечески я бы не простил себе, если бы наше сотрудничество прекратилось. Но сейчас, как мне кажется, было бы разумно сделать небольшой перерыв. Я подумаю, как это оформить. А вам я бы предложил уехать куда-нибудь, в приличный такой отпуск. Протяженность — любая. Хотите, месяц, хотите, три месяца, хотите, год. Я сохраню за вами место, не волнуйтесь. Вы можете отдыхать и восстанавливаться, сколько вам нужно. Я всегда на вашей стороне. Я дам распоряжение в отдел кадров, там они будут знать. Так что думайте, на какой срок вам надо прерваться, отдыхайте, и мы ждем вас в наших, так сказать, университетских стенах.  И… Света… я вам очень сочувствую, простите, что говорю об этом. Да. Очень вам сочувствую.

 

Эпизод 51

 

Осторожный стук в дверь. В камеру Сережи входит мулла Ринат Ахметзянов.

— Простите, можно?

— Да, конечно, заходите.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте. Вот, пожалуйста, садитесь (освобождает для муллы одновременно край кровати и стул у компьютера; мулла садится на стул у компьютера).

— Спасибо. Спасибо большое.

Они долгое время молчат.

— Николай… Николай Степанович, как ваши дела? Как условия содержания? Жалобы у вас есть? Вам все нравится?

— Да, меня все устраивает. Все хорошо.

— Как здоровье? Как себя чувствуете? Может быть, жалобы какие-то?

— Дорогой… Простите… мулла. У меня все нормально в бытовом смысле.

— Можно просто Ринат, на самом деле. У нас все просто. Титулов я каких-то пока не заработал.

— Отлично, Ринат. В плане просто жизни у меня все нормально, если вас это интересует.

— Ну, хорошо. У меня вопрос. У вас есть интерес к принятию ислама?

— Нет.

— Вы чувствуете, что можете в будущем стать мусульманином?

— Нет. Ничего не имею против, но сам — нет.

— Сергей Петрович, да, я вас понимаю, уважаю ваше мнение и намерение, вернее, отсутствие намерения, о котором я вас должен был спросить. Сергей Петрович, давайте мы тогда подпишем документ о вашем отказе о моем духовном окормлении.

— Давайте. Но вообще, это интересно. Что вы так быстро отказались от моего завлечения в ислам.

— У меня нет цели завлечения, как вы сказали, в ислам.

— Ну, могли бы хотя бы немного попроповедовать.

— Вы так говорите об этом. Для вас это просто шутка. А в истории, да и сейчас, в современности нашей этой, люди за исповедание ислама отдавали и отдают свои жизни. Но для вас это интеллектуальная игра, я понимаю.

— Да, я знаю. Это страшно очень, конечно.

— Что страшно? Что именно?

— Ну, что люди за это жизни кладут.

— За это? А за христианство когда люди жизни кладут? Христианских мучеников, знаете, сколько было и, кстати, есть?

— Это мне почему-то более понятно.

— Да, я понимаю. Воспитание, культура.

— Да, совершенно верно. Наверное, с этим ничего не сделаешь. Видите, как.

— Да, вижу. И понимаю. Я по должности вроде как должен вам ислам проповедовать, раз вы ни к какой религии не принадлежите. Но это сложно, вы образованный человек.

— То есть в ислам легко завлечь человека необразованного?

— Я этого не говорил. Просто трудно проповедовать ислам образованному человеку христианской культуры.

— Надо же. Никогда не думал о себе как о человеке христианской культуры.

— Ну а какой еще. Да.

— А если бы я был не человеком, как вы говорите, христианской культуры, таким, знаете, белым листом, как бы вы мне проповедовали ислам? Чем бы привлекали?

— Знаете… Сергей Петрович. Поскольку вы не белый лист, я вам не буду говорить, как я бы проповедовал ислам белому листу. Поймите меня правильно.

— Мне просто интересно, какие вы ему, этому белому листу, привели бы преимущества ислама.

— Определенность.

— Вот как? А можно поподробнее?

— Нет, нельзя поподробнее. Определенность, понятность, ясность — это есть только у нас, а у вас этого нет. При всем моем, как говорится, уважении.

— Ни фига себе.

— Простите, вы же сами об этом просили. Я сам вам не навязывался.

— У вас получилась мощная проповедь. Я, если честно, не ожидал.

— Если это мощная проповедь, вы должны захотеть принять ислам.

— Нет, я не хочу.

— Я понимаю, и я заранее знал, что вы ислам не примете, но можно сказать, из-за чего вы его не примете?

— Определенность.

— Ага. Да. Понимаю. Ну хорошо. А мы, как вы считаете, хорошо пообщались, философски так?

— Да, я был очень рад вас видеть.

— Давайте теперь подпишем заявление об отказе от моего духовного окормления.

Сережа ставит подписи на нескольких листах.

— Сергей Петрович, спасибо вам огромное. Мне было очень приятно с вами поговорить. Вы… даже не знаю, как сказать, чтобы не обидеть вас. Вы умный и интересный собеседник.

— Дорогой Ринат, я о вас могу тоже самое сказать. Я, простите меня, не ожидал, что мулла будет таким умным и образованным человеком, а вот вы им оказались. Спасибо вам.

— Сергей Петрович, если вы захотите пообщаться со мной (для меня это будет большая честь), можно будет вызвать меня. Я приду не в режиме регулярного графика, а когда время будет. Буду очень рад с вами повидаться. Так что мы не прощаемся, надеюсь.

— Спасибо, дорогой Ринат — можно ведь вас так называть? Спасибо. Я тронут.

— Да, можно.

 

Эпизод 52

 

К Сереже, как обычно, приходит охранник, Антон, Михаил или Никодим, не важно. Прикатывает тележку с едой. Сережа с аппетитом съедает еду (не всю, наверное) и выходит на прогулку. Как мы знаем, проход на прогулку проходит под многочисленными дулами пулемета. Сережа уже не боится. Сережа смело заступает на Красную зону, оборачивается и орет: «Саша, привет! Саша, привет! Саша, привет!» Антон, Михаил или Никодим (кто там сегодня охранник) снисходительно улыбается.

 

Эпизод 53

 

Сережа гуляет по парку. По парку, вместе с ним, перемещаются молчащие фигуры, в основном мужские. Сережа отмечает, что это примерно те же фигуры, что и в начале его пребывания в Комбинате. А может быть, и какие-то другие.

Сережа подходит к забору, отделяющему парк от Москвы, от вольной территории. Парк от вольной территории отделяет небольшой заборчик, который легко перелезть. За заборчиком — привлекательная вольная жизнь, ходят люди, едут машины и общественный транспорт, стоят магазины, вообще, там, за забором, располагается привлекательная вольная жизнь, вот и все.

Сережа долго оглядывается, озирается и, наконец, перелезает небольшой заборчик. То есть, Сережа решает бежать. После перелезания Сережа некоторое время неподвижно стоит, ожидая, что его сразу вернут назад. Но ничего не происходит. Сережа очень осторожно, аккуратно начинает двигаться вдоль стены парка, потом все смелее, и вот он уже идет по городу.

У Сережи нет какого-то четкого плана, он постепенно (вернее, очень быстро) ориентируется в городе и двигается в сторону площади Трех Вокзалов. Не то, чтобы он хочет куда-то уехать или убежать, нет, это просто какой-то непонятный московский инстинкт.

Сережа идет по Каланчевской улице, от Красных ворот к вокзалам, и его неспешно нагоняет охранник Антон. Он деликатно, но крепко берет Сережу за предплечье.

— Сергей Петрович, здравствуйте. Что, гуляете?

— Что? Вы? Здравствуйте? Вы откуда?

— Ну откуда, откуда. Все оттуда же. Сергей Петрович, погулять надо? Давайте погуляем.

— Да нет. Я…

— Да ладно, Сергей Петрович, вы не переживайте. Давайте прогуляемся немного и домой.

— Домой?

— Ну а куда же еще.

Сергей и Антон долгое время гуляют по центру Москвы и под вечер возвращаются к ограде комбинатского парка.

— Сергей Петрович, давайте помогу вам. Давайте, тем же путем. Как туда, так и обратно.

— Спасибо, Антон.

Сережа и Антон перелезают через забор, идут по пустому парку ко входу в корпус Комбината. Сергей спрашивает:

— А что мне за это будет? Это же побег?

— Ну вам же в самом начале еще сказали: ничего не будет. Побег у нас никак не наказывается. По новому законодательству стремление к свободе — естественное стремление человека, и побег из тюрьмы никак не наказывается. Так что живите себе дальше спокойно.

 

Эпизод 54

 

Сережа в ужасе просыпается среди ночи от страшного грохота. Вернее, это не просто грохот, а оглушительная стрельба. Сережа сразу понимает, что это стрельба не из пистолета или автомата, а из пулемета. Она, эта стрельба, такая… страшная, тяжелая. Сережа в оцепенении, лежа на кровати, слушает стрельбу. Стрельба прекращается. Сережа встает, достает из холодильника бутылку крепкого алкоголя (какая разница, какого именно), сначала делает пару больших глотков из бутылки, а потом садится за компьютер, ставит бутылку рядом, достает из кухонного шкафчика емкость для питья данного вида крепкого алкоголя, берет из вазочки яблоко, наливает, пьет, закусывает, наливает, пьет, закусывает, какую-то еще закуску достает из холодильника (что-то мясное), еще наливает, еще пьет, так продолжается некоторое время, потом Сережа засыпает, сидя на стуле.

 

Эпизод 55

 

Сережу будит охранник. Это опять Антон. Как только надо серьезно поговорить, дежурит Антон (замечает Сережа, хотя неизвестно, соответствует ли это действительности).

— Сергей Петрович, доброе утро. Что-то вы сегодня не в форме.

— Антон… Антон! Здравствуйте, Антон! Я… простите, я вот так уснул. Простите. Антон, ночью была стрельба! Прямо вот стреляли! Этот ваш Саша, кажется, стрелял. Я проснулся среди ночи и понял, что это Саша. Это что было? Кого-то расстреливали?

— А, это. Ну что вы, Сергей Петрович. Глупости какие. Это была просто профилактическая стрельба холостыми. Мы изредка проводим. Чтобы Саша сильно не застаивался. Все-таки механизм непростой. Не газовый пистолет какой-нибудь.

— А в каком смысле — застаивается? В смысле, он давно никого не расстреливал?

— Сергей Петрович… как бы это сказать… я не уполномочен про это говорить. Но, наверное, да, давно не расстреливал. Я точно не знаю, мне не докладывают.

— Я, кстати, ни разу не слышал, чтобы он стрелял.

— Ну, вы это и не можете обычно услышать. Всех выводят на прогулку в разное время.

— Но ведь должно все равно быть слышно, нет? Ну, когда мы гуляем или когда еще спим. Вот я ведь сейчас услышал.

— Сергей Петрович, я, честно, не знаю. Это ведь дело такое. Может, просто пока, за время вашего пребывания… вы у нас сколько? Полгода? Ну вот, может, за эти полгода просто пока никому не выпало быть расстрелянным. Там ведь, это, эти самые, случайные числа. Рандом. А профилактические стрельбы холостыми никто не отменял.

— А… Антон, можно спросить? А при вас когда-нибудь расстреливали? Вы ведь вот нас, меня выводите.

— А вот этого, Сергей Петрович, я вам сказать не могу. Это государственная тайна. У нас тут порядки, конечно, либеральные, но не до такой степени, чтобы на вот такие вопросы отвечать. Вы уж простите.

— Да, да, понимаю. Вы извините меня за эти вопросы. Просто сегодня был реальный ужас. Стресс.

— Да, я понимаю. Вы завтракать-то будете?

— Нет, Антон, я уже в некотором смысле позавтракал.

— Да я вижу. Ну тогда пойдем.

Сережа и Антон идут по коридору, выходят к участку с Красной зоной, Сережа совершенно спокойно выходит в Красную зону, оборачивается к Саше.

— Саша, привет! Ты говнюк, Саша! Ты меня сегодня прямо напугал! Нельзя так с постоянными клиентами! Саша, фак тебе!

Сережа демонстрирует Саше средний палец, глумливо (не свойственно для себя) кривляется, как подросток. Антон молча смотрит. Сережа приходит в себя, успокаивается.

— Антон, извините. Я сегодня просто перенервничал. Извините. Ну надо было высказать ему.

— Ничего, Сергей Петрович. Я понимаю. Пойдемте.

 

Эпизод 56

 

Сережа выходит в прекрасный парк Комбината, как и каждый день. Уже не лето, уже поздняя осень, почти зима. По прекрасному парку по-прежнему бродят одинокие фигуры. Сереже кажется, что они те же самые, что были в самом начале, но прибавилось несколько новых. Сережа привычно садится на скамейку, с которой открывается его любимый вид на московскую улицу. Сережа сидит, смотрит на улицу, слегка ежится от холода (да, уже холодновато). Сережа замечает, что мимо по дорожке идет человек, с которым он разговаривал во время своей первой прогулки — человек в черно-сером. Сережа встает, подходит к человеку.

— Здравствуйте.

— Ну здравствуйте.

— Я… это… простите. Я хотел спросить.

— Может быть, уже не хотите?

— Нет… я… я хотел. Я тут уже долго. Мы с вами давно разговаривали, помните, в самом начале.

— Помню. Я вообще все помню.

— Я просто хотел спросить: а почему мы тут не общаемся?

— Вы долго носили в себе этот вопрос.

— Простите, мне было немного не до этого.

— Лучше бы вы носили в себе этот вопрос и дальше.

— Да? А почему? Просто интересно. Мы же здесь в замкнутом, этом самом… пространстве. Почему мы не разговариваем?

— Если коротко, то это просто часть режима. Нам начальство настоятельно не рекомендует общаться. А я в силу взятой на себя общественной нагрузки должен объяснять это новичкам. И следить, чтобы этого самого общения не возникало.

— А почему вы…

— Почему у меня такая общественная нагрузка? Давайте не будем обсуждать этот вопрос, никогда.

— Да… да, спасибо.

— В общем, продолжайте себя вести, как вели. Все было хорошо буквально до сегодняшнего дня. Давайте не будем это повторять. Гуляйте один, дышите воздухом. У меня все.

— Да, да. Я вас понял. Вы извините меня, пожалуйста, я не хотел.

— Давайте без извинений. Впрочем, извиняю. Разрешаю откланяться.

— Да, спасибо… до свидания.

— Никаких свиданий у нас, надеюсь, больше не будет.

— Ой, да… простите. Это я так, по привычке.

— Больше ничего не говорите. Никак не отвечайте на эту мою последнюю реплику. Очень надеюсь на понимание. Просто молчите сейчас и молчите дальше, всегда.

Сережа хочет по привычке ответить что-то типа «да, конечно, извините», но человек в черно-сером замахивается, и Сережа ничего не говорит, Сережа садится на скамейку и молчит, молчит. По московской улице, на которую смотрит Сережа, медленно едет синий автобус, останавливается на светофоре, долго стоит, потом продолжает движение, неуклюже поворачивает на улицу вдоль парковой ограды, и уезжает от Сережи куда-то туда, в хорошую, вольную жизнь.

 

Эпизод 57

 

Сережа, сидя в своей камере/номере, звонит по телефону.

— Мам, привет.

— Что? Ты? Сережа?! Ты жив?!! Ты?!

— Да, мама, да! Да, это я.

— Ты… ты обалдел совсем?!

Разговор прерывается. На реплики Сережи нет ни одного ответа. Сережа понимает, что его мать потеряла сознание. Сережа нажимает кнопку вызова охраны. Приходит Антон, Михаил или Никодим, кто-нибудь из них (скорее, второй или третий).

— Михаил (Никодим), помогите! Нужна помощь!

— Что случилось?

— У меня мать… у матери… я не знаю, что. Я позвонил, она вырубилась, сознание потеряла. Может, инсульт, может, я не знаю, что.

— Ну, мы тут не можем помочь. Мы не можем решать проблемы заключенных за пределами Комбината.

— Что мне делать?! Что?

— Да вы просто позвоните 112, телефон же у вас есть. Расскажите все, как есть, назовите адрес. Они приедут, должны приехать.

— Спасибо, да! Спасибо! Сейчас позвоню.

Сережа судорожно набирает 112, вызывает скорую по адресу матери. Его закономерно спрашивают, кто он, он отвечает — сын, а назовите ваш адрес, и вот тут Сережа не знает, что ответить. Он начинает лепетать что-то об адресе Комбината, о своем состоянии заключенного, приговоренного к смертной казни, его собеседник с руганью бросает трубку. Сережа еще раз звонит по номеру 112, и ему отвечают, что вызов принят и что звонить больше не надо.

 

Эпизод 58

 

Мы видим Свету в каких-то совсем непривычных для нее обстоятельствах. Мы видим ее на берегу моря. Какого именно моря — трудно сказать. Собственно, вариантов совсем мало. Скорее всего, Черного или Балтийского. У России мало морей, пригодных для чего-нибудь путного. Вряд ли Света поехала отдыхать на Каспийское море, хотя, говорят, там есть неплохие места. Баренцево море тоже трудно использовать как место для отдыха, как и остальные многочисленные моря Северного Ледовитого океана, которыми так богата наша страна. Ехать отдыхать в Петропавловск-Камчатский, во Владивосток или на Сахалин Свете дорого и лень. Так что это либо Черное (Сочи, Крым), либо Балтийское (Зеленоградск, Светлогорск) моря.

Света, наверное, получила большие отпускные или какие-то еще серьезные выплаты на работе, у нее появились деньги, возможно, впервые за долгие годы. И вот у нее появилась возможность поехать к традиционному месту отдыха. Обычное место отдыха для Светы — это ее диван. А тут вот так.

Мы видим Свету, ее длинную, вытянутую фигуру каждый день на берегу моря. У Светы действительно хорошая фигура, ей очень идет ее вытянутость, лицо ее тоже очень привлекательное, такое, узкое, аристократическое, как и весь ее облик, Света, в общем, красивая женщина, чего уж там. Не очень понятно, в кого она такая удалась. По одной линии, материнской, она из подмосковных, кряжистых (как мать) крестьян, по другой — тоже из крестьян, но из архангельских, не таких кряжистых, более утонченных, как все новгородцы обычно более утонченны, чем москвичи (непонятно, почему это). Возможно, именно от них она и унаследовала эту свою утонченность, как-то дико подчеркнутую. Возможно, еще сыграло роль образование. Когда человек много думает об утонченных вещах, он и сам немного утончается.

Утонченная прекрасная Света каждый день приходит на пляж в дико закрытом купальнике (в таком можно прийти в офис на переговоры), садится на скамейку и смотрит на море. Она не «купается», не «загорает». Было бы странно, если бы она это делала. Она просто сидит на скамейке.

Сведем это к одному эпизоду, распишем тут, без лишних подзаголовков, день Светы.

Света спит. Ей трудно уснуть, но она как-то засыпает под утро.

Света просыпается.

Новый день.

Света, в принципе, ведет себя как положено. Принимает душ (у нее в ее пред-шикарном номере пред-шикарная душевая кабина), идет завтракать (в отеле очень качественный шведский стол на завтрак, но Света берет просто дольку омлета и одну оливку). И вот после этого Света идет на пляж. Садится на скамейку и сидит. И смотрит на море. И так она сидит до позднего вечера. Поздним вечером она выпивает в лобби-баре бокал (два бокала, три бокала, четыре бокала, пять бокалов, шесть бокалов, неважно) вина, обычно какого-нибудь красного. И поднимается к себе в номер.  И заставляет себя лечь в постель (широкую такую, двуспальную кровать).

И на следующий день все то же самое.

Итак, мы видим Свету, сидящую на скамейке у моря. Вернее, не у моря, а как бы в арьергарде пляжа. Впереди пляж, там дальше море. Вот это видно Свете. Света просто тупо сидит. Кстати, нельзя сказать, что она о чем-то страшно умном думает. Нет. У лица Светы довольно туповатое выражение.

К Свете подходит молодой человек в плавках. Видно, что он только что совершал действие, обозначаемое обычно словом «купался». Обычный такой парень, не толстый и не перекаченный, просто нормальный такой парень, в плавках. И между ними происходит следующий разговор.

— Здравствуйте, а можно к вам присесть?

— Здравствуйте. Ну, я не могу вам запретить. Это общественное место.

— А так бы запретили?

— Что значит — «а так»?

— Ну, если бы это была ваша скамейка.

— Может, и запретила бы. Ну вы садитесь, садитесь.

Парень садится.

— Здравствуйте.

— И вам не хворать, как говорится. Вроде бы уже поздоровались.

— Я хотел спросить: а что же вы не купаетесь?

— Знаете, трудно ответить на ваш вопрос. Мне кажется, более естественным был бы вопрос «а что же вы купаетесь?».

— Да? Почему?

— Ну хотя бы потому, что не купаться более естественно, чем купаться. То, что вы спросили, это все равно, что «а что же вы не прыгаете с парашютом?».

— Но ведь купаться — это ведь совсем не то же самое, что прыгать с парашютом.

— В плане осмысленности и необходимости того и другого — это ровно то же самое.

— Ну почему же?

— Ну как. Вы что, водолаз? Вы занимаетесь подъемом затонувших судов? Или расчисткой берегового дна?

— Нет…

— Зачем вам тогда лезть в воду?

— Ну…

— Так же и с прыжками с парашютом. Простите, вы десантник? Ваш воинский долг состоит в том, чтобы десантироваться с воздуха и овладеть тем или иным, я не знаю, плацдармом?

— Нет, но…

— Что «но»?

— Ну, это ведь приятно, круто. Крутые впечатления.

— Ммм, понятно, крутые впечатления.

— Ну а что.

— Да нет, ничего.

— Наверное, вы правы.

— Ну еще бы.

— А можно с вами познакомиться? Простите…

— А за что вы просите прощения?

— Ну… за то, что решил с вами познакомиться.

— А это какая-то вина?

— Нет, наверное…

— Ну хорошо, давайте познакомимся. Я Света.

— Меня зовут Виталий.

— Могли бы сказать просто: «Я Виталий».

— Ну да. А чем плохо «меня зовут»?

— Да ничем не плохо. Кроме того, что, представляясь так, вы теряете субъектность.

— Это как?

— Да очень просто. Когда вы говорите «меня зовут», вы не говорите, кто вы, вы говорите, как вас опознают окружающие.

— Ну, в общем, да. Это крутая идея.

— Как вы легко согласились! Но ведь иметь имя — это ровно то же самое! Что-то вы, Виталий, не додумываете!

— Да, верно. Наверное. То есть то, что я Виталий, лишает меня субъектности? Что это типа не я?

— Ну, конечно. А вы как думаете.

— А то, что вы — Света? Это тоже лишает вас субъектности?

— Ну еще бы. Конечно. Еще имя такое — Света. Обхохочешься. Еще бы Таней назвали.

— Ну почему. Света — тоже хорошее имя.

— Тоже, да. Да не в этом дело.

— Да, я понимаю.

Повисает долгая пауза.

— Света, а вы можете о себе рассказать?

— Легко. Я филолог, занимаюсь русской литературой 20-30-х годов.

— Круто.

— Ну, хорошо, если круто. А вы?

— Я… как вам сказать… Я писатель.

— Господи…

— Ну… да. А что вас так огорчает?

— Даже не знаю, как вам сказать. Ладно, будем считать, что ничто меня не огорчает.

— Вы простите меня, но интересно, почему такая реакция.

— Да это такое, профессиональное. Со многими писателями приходилось общаться.

— Это был какой-то негативный опыт?

— Ну как вам сказать. Да нет, в общем-то.

— Ну… простите, если я вас огорчил.

— Да нет, ничего. Ну. Расскажите о своем писательстве. Простите, я просто не знаю, как правильно спросить. Это такое дело. «О чем вы пишете» — несусветная глупость, ну мы же понимаем. Поэтому я просто хочу вас спросить о вашем писательстве. Вы как-то, это, своими словами расскажите.

— Ну, я пишу прозу. Рассказы. У меня две книжки.

— А где вышли?

— На Ridero.

— А, понятно. Самиздат.

— Ну да. А что? Куда нормальному автору идти?

— Ну куда. В «ЭКСМО», в «АСТ», куда. В «НЛО» можно попробовать, в «ОГИ». Есть, куда.

— Ну там же только своих печатают.

— Своих — это кого?

— Ну, я не знаю. Но если ты просто с улицы пришел, тебя не напечатают. Надо, чтобы тебя знали. Своих они печатают.

— Ну понятно.

— А что? Я не прав?

— Да как вам сказать. Это все очень зависит от того, что писать.

— Да ладно, они же ведь не читают, если не кто-то свой прислал.

— Ну, если вам хочется, пребывайте в этих своих иллюзиях.

— А что, это не так?

— Ну как вам сказать. Дико много зависит от качества текста. Если текст хороший, то у него есть перспективы, если нет, то нет. Все очень просто.

— Но есть ведь гении, которых не печатают?

— Да, есть, конечно. Есть гении. Их, правда, все знают. В литературном мире. Но могут не печатать, да. И они как-то да, так, немного уныло существуют. Но это гении. Мы их всех знаем. А вы?

— Я не принят в этот ваш круг.

— Ну плохо, плохо. Что тут еще сказать.

— Светлана… Света… а можно? Можно я вам мои тексты покажу?

— Ну а я могу как-то отказаться?

— Ну… я бы вас попросил.

— Ну вот видите. Вы мне выбора не оставляете. Ну давайте. Они у вас распечатаны? Ну надо же, как трогательно. Ну давайте, давайте, посмотрю.

 

Эпизод 59

 

Сережа звонит маме. Сначала долгое время идут гудки. Очень долгое время. Но Сережа ждет. Потом вдруг мама берет трубку.

— Але.

— Мама? Мама, привет!

— Да. Добрый день.

— Мама, это я, Сережа.

— Хорошо.

— Мама, ты меня хоть узнаешь?

— Да, Сережа.

— Ну, хорошо. Как ты? Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. Хорошо.

— Мама, мы можем как-то поговорить? Тебе не тяжело?

— Сережа, мне не тяжело. Ты можешь говорить.

— Мама… как ты?

— Сережа, я ничего.

— Ты дома? Тебе нужно что-то?

— Да, я дома. Нет, Сережа, мне ничего не нужно.

— Мама… ты помнишь про меня? Ты помнишь, что со мной?

— Сережа, да, я, конечно, помню. А что с тобой? Ты ученый. Ты молодой ученый. Ты ученый.

— Мама, а ты больше ничего не помнишь?

— Сереженька, да я все помню. Помнишь наши санки вот эти, с которыми мы на берег Яузы ходили? Помнишь? Помнишь фильм «Дознание пилота Пиркса»? Ух, страшный такой! Помнишь ведь, как в кинотеатр «Звезда» ходили. Помнишь? Помнишь школу твою, в Лялином переулке? Ты уже забыл, наверное. А я все помню, сынок. Все это помню.

— Да, мама, хорошо. Спасибо. Я тоже это все помню.

— Ну вот и хорошо. Хорошо, сынок. Я помню, все, все помню.

— Хорошо, мама. Пока. Давай, счастливо. Звони, если что.

— Да, Пашенька… Сереженька, да. Пока. Пока. Я не буду тебе мешать. Пока.

— Мама, а ты знаешь… ты знаешь? Ты…

— Да, Сереженька, знаю, знаю, ты молодец, ты хороший мальчик, пока, пока.

— Пока.

 

Эпизод 60

 

Сережа во время прогулки (по прекрасному парку, ставшему за это время осенним и почти зимним) подходит к низкой ограде, оглядывается. Некоторое время стоит, смотрит. По территории парка, как всегда, гуляют люди, те же самые, что и всегда. Сережа перелезает ограду, некоторое время стоит рядом с оградой, смотрит, ждет, что произойдет. Потом начинает идти, идет вдоль ограды, идет все быстрее.

Группа людей в форме перед несколькими экранами смотрит на экраны, переговаривается.

— Опять пошел наш орел.

— Да, что-то оборзел.

— Ничего, ничего, смотрим. Пусть идет.

Сережа доходит до ближайшего метро, спускается в метро, у него есть с собой карта «Тройка», он проходит в метро по карте «Тройка».

Группа людей в форме перед несколькими экранами внимательно смотрят за передвижениями Сережи.

— Метро. Ну ладно, метро — это нам проще.

Сережа едет до станции рядом с домом его бывшей (или не бывшей, этого он не знает) жены Светы. Выходит на поверхность, идет от метро к дому жены, к своему бывшему дому. Идти минут десять, и вот он идет.

Люди перед мониторами говорят:

— К бабе своей пошел.

— Ага. Ладно, пусть пока идет. Бабы, кстати, там все равно нету.

— Кстати, да.

— Ладно, пусть погуляет.

— А что толку? Может, сразу ДВ врубим? Нет?

— Да подожди. Пусть погуляет. Чего сразу ДВ-то.

— Как скажешь, начальник.

— Пусть погуляет.

Сережа приходит к дому своей жены Светы (к своему когда-то дому), набирает код на входе в подъезд, входит, поднимается на нужный этаж, звонит в дверь. Ему никто не отвечает. Сережа безнадежно сидит на ступеньке лестницы внутри подъезда.

Сережа еще и еще раз звонит в дверь. Никакого результата нет. Люди перед мониторами говорят:

— Баба уехала давно. Мучается чувак. Я считаю, надо ДВ врубать. Чего он там сидит?

— Давайте еще подождем. Вдруг кто-то придет.

— Палыч, ну ты известный садист.

— Не хера в нашу машину попадать.

— Тоже верно.

— Ребят, он уже сорок минут сидит. Давайте врубать.

— Да, давайте. Степаныч, давай, расписывайся там у тебя. Тебе кнопарь нажимать.

— Стоп, стоп. Не спешим. Щас все сделаем.

Степаныч, худой, высокий человек, распечатывает на принтере две страницы текста, просматривает их, быстро подписывает, ставит печать, убирает страницы в папку, убирает папку на полку.

— Короче, чего он там.

— Да сидит, на лестнице. В подъезде.

— Ну хорошо. Всем приготовиться.

— Контроль периметра?

— Есть контроль периметра.

— Включаю ДВ.

— Есть ДВ, включайте.

Степаныч нажимает синюю кнопку. В помещении начинает слышаться очень приглушенный вой.

Сережа сидит на лестнице, ждет Свету. Его лицо передергивается, или еще можно сказать, по его лицу проходит судорога. Сережу как будто бьет током, но не смертельно. Сережа вскакивает, пулей вылетает из подъезда и очень быстро бежит в сторону Комбината. Сережа бежит, останавливается, переводит дух, снова бежит. В его состоянии ему почему-то не приходит в голову воспользоваться общественным транспортом, он все время бежит, бежит, иногда отдыхает. Потом снова бежит. Сережа совершенно себя не контролирует, у него с уголка рта свисает слюна, у него совершенно дикий вид, единственное, что его интересует, — поскорее добраться до Комбината.

Сережа поскальзывается на мокром снегу (да, уже выпал мокрый снег), Сереже вообще уже не очень удобно бежать. Но он добегает до ворот Комбината. Стучит в дверь. Дверь открывается, и его вволакивают внутрь какие-то незнакомые Сереже охранники.

— Ну что, Сергей Петрович, как вы? Как самочувствие?

— Вы меня извините. Вы меня извините. Вы меня извините. Вы меня извините.

— Да ладно, ничего, с кем не бывает.

— Вы меня извините. Вы меня извините. Вы меня извините. Вы меня извините.

— Сергей Петрович, ничего страшного. Все нормально, вы уже в Комбинате, вы дома.

— Вы меня извините. Вы меня извините. Вы меня извините. Вы меня извините.

— Давайте, пойдемте. Давайте, вот сюда.

Сережу ведут по системе коридоров и приводят его в его камеру/номер.

— Отдыхайте, Сергей Петрович. Сегодня был тяжелый день у вас.

— Вы меня извините. Вы меня извините. Вы меня извините. Вы меня извините.

Дверь закрывается, Сережа валится на свою двухспальную удобную постель и моментально засыпает.

 

Эпизод 61

 

Света в своем закрытом купальнике сидит на своей привычной скамейке и смотрит на море. Это продолжается довольно долго, и Света уже начинает надеяться, что Виталий не придет. Но Виталий приходит.

— Светлана, добрый день!

— Виталий, добрый день. Все же, лучше не Светлана, а Света.

— Света, простите. Добрый день.

— Здравствуйте, Виталий. Надеялась, что вы не придете, но вот, вы пришли.

— Света… простите, мне, может, уйти?

— Да нет, зачем. Будьте, если уж стали.

— Спасибо, Света. Хороший день сегодня.

— Ничего такой, да. Виталий, я прочитала ваши тексты.

— Да? Спасибо! Ну и как?

— Как вам сказать. Ну, они такие… хорошие, в общем, тексты. Крепкие. Крепкая, качественная проза. Знаете… сейчас хорошему автору трудно пробиться. Везде кумовство, только своих печатают. Да. В премиях одни и те же списки. Одним и тем же дают! Новому талантливому автору, вот как вы, например, не пробиться. Так что шансов у вас нет.

— А вам понравилось? Понравились рассказы мои?

— Да, отличные, прекрасные рассказы. Вы прекрасно пишете. Вот это запомнилось: «гладь пруда отражала…» Что она там отражала? Не помню.

— Красноватые всполохи вечернего неба, простите.

— Да! Гладь пруда отражала красноватые всполохи вечернего неба! Да! Это же великолепно! Прямо как будто видишь все это — и гладь пруда, и всполохи вечернего неба. Вы просто художник слова!

— Да? Вам правда нравится?

— Конечно! Это же великолепно! Кто еще, кроме вас, так красиво опишет вечерний закат!

— Правда? Вам понравилось?

— Ну конечно! Естественно! Как же могут не понравиться такие красочные, яркие, цветастые тексты. Цветистые, я бы даже сказала. Как цветы!

— Света, я не могу поверить. Вы серьезно? Вам правда нравятся мои рассказы?

— Да, конечно, Виталий, они отличные. Жаль, что вам трудно придется с вашими талантливыми текстами пробиваться в нашей насквозь коррумпированной литературе.

— А вы говорили… вчера. Помните? Что можно пробиться.

— Виталий, вы идиот?

— Я?

— Да, вы.

— Я…

— Да, вы. Виталий, вы и впрямь подумали, что вот эти вот, я даже не знаю, как их обозначить… вот эти, скажем так, текстовые массивы (рассказами мне их трудно назвать) мне могут понравиться?

— Значит… вы… вы меня обманули?

— Виталий, да нет, я вас не обманула. Вас невозможно обмануть. Можно обмануть крепкого, способного автора, сказав, что он гений вселенского масштаба. А вас обмануть нельзя. То, что вы пишете, — это, простите, звенящая пустота. Это даже не бездарность, это не «плохо написано», нет. Это просто такая, скажем так, яма, огромная яма. Пустая, на месте которой никогда ничего не будет построено. Поэтому я вас не обманула. Яму обмануть нельзя. Действительно, вас нигде не напечатают (хотя, кстати, почему, есть места, где такое любят, я могу подсказать). Да, вас будут затирать, будут отказывать вам в публикациях и премиях, будут публиковать и давать премии, как вы говорите, своим. И правильно будут делать. Потому что эти «свои», как вы выражаетесь, пишут примерно в миллион раз лучше вас, вот их и будут публиковать и давать им премии. Потому что они гораздо, несравнимо лучше пишут, чем вы. Такая вот, понимаете, несправедливость.

— Светлана… Света. А что же мне делать? Да и почему так? Мне вот говорили на семинаре в Липках, что это неплохо.

— Что делать? Очень просто. Надо просто писать дальше. Писать, знаете, невзирая на чьи-то там мнения, на критику. Писать, писать и писать. Выговаривать, нести людям свое слово. И люди, знаете, рано или поздно откликнутся. Не обращайте внимания на критику. Мало ли кто обругает талантливого писателя? Вот, например, приехала столичная фифа, мельком посмотрела и вынесла типа приговор. Ну и что? Да пошлите ее в жопу!  И пусть сидит себе, смотрит на море. А у вас ведь слово, у вас ведь смыслы! Вы ведь писатель! Вам важно донести до людей, до народа, смыслы, нравственные коды. Или как их. Ну, в общем, вот это вот все. Я, кстати, серьезно. Я бы вот так ко всему этому относилась, если была бы насквозь, абсолютно бездарным писателем. И вам советую именно так ко всему этому относиться.

— Света… я даже не знаю, что сказать.

— Ничего, Виталий, со временем будете знать, что сказать. Придет и ваше время. Будете книжки подписывать, и очередь с улицы будет стоять. Будете знаменитым писателем. У вас все для этого есть — звенящая, ликующая бездарность, девственный, не заполняемый ничем, ум, отсутствие чувства юмора. Вы просто идеальный писатель нашей эпохи. Я вам вот что посоветую. Вам надо просто сделать над собой усилие и написать роман. Листов как минимум на десять. И вас ждет просто грандиозный успех. Все премии получите, жизнь удастся.

— Я… Светлана… Я уже пишу. Пишу роман.

— А я так и думала. Я не сомневалась в вас. Ну вот и пишите. Только допишите обязательно! Минимум десять листов! Отлично! Вижу впереди вашу сияющую судьбу.

— Светлана, я… даже не знаю, что сказать. Вы считаете меня бездарем?

— Виталий, да не то чтобы я вас кем-то считала. Дело не в этом. Вы просто и есть бездарь. Ваш вопрос — это ровно то же самое, что человек ростом в полтора метра подойдет и спросит: а правда, что вы считаете, что у меня рост метр пятьдесят? Ну да, правда, но тут дело не в том, что я что-то там считаю, а в том, что просто ну вот рост метр пятьдесят.

— Светлана…

— Лучше Света.

— Света. Ну что же…

— Сейчас такой мем есть — ну штош.

— Я буду писать, как вы мне и посоветовали. А то, что я бездарь…  Ну, бездарь. Что теперь. Но… я хотел сказать вам… Что вы очень красивая.

— Ну, это да. Видите, как судьба несправедливо распорядилась — вы бездарь, я красивая. Так бывает. Вы, главное, пишите.

— А можно еще к вам сюда прийти?

— Я не очень понимаю, зачем вам это может быть нужно. Слушайте, я ведь назвала вас бездарем, и это, кстати, не вполне соответствует действительности. У вас хоть какая-то авторская гордость есть? Что, не можете послать на хрен красивую бабу-критика? Ну не будьте таким уж ничтожеством!

— Я… я…

— Знаете, как в Советской армии говорили — головка от сами знаете чего! Я, я.

— Откуда вы знаете, как говорили в Советской армии?

— Филолог должен знать все пласты языка, и я их все знаю.

— Зря вы матом ругаетесь. Такая красивая женщина.

— Вот первую часть вашего высказывания я еще готова воспринять. Может, и впрямь не стоит. А вот вторую — нет. Какая разница, красивая или некрасивая. Не говоря уже о том, что я не просила вас оценивать мою красоту.

— Светлана… Света… Можно я еще раз к вам сюда приду?

— Ну а что. Территория общественная, хотите — приходите. Я, правда, не очень понимаю, зачем, но если вам это для чего-то нужно, то вэлкам.

— Спасибо. Спасибо. Я…

— Я, я. Помните?

— Да-да, помню (усмехается). Головка…

— Вот-вот.

— Да, хорошо. Спасибо. Я завтра приду.

— Ну, давайте.

— До встречи.

— До свидания.

 

Эпизод 62

 

Дальше мы видим Свету только с высоты, как будто ее снимает дрон. Она полулежит на удобной скамейке со спинкой на дальнем участке морского пляжа. Она полулежит очень красиво. Ноги ее вытянуты, она иногда слегка сгибает в колене то одну ногу, то другую. Потом опять разгибает. Это красивое зрелище. С высоты дроновского наблюдения мы видим, как к Свете подходит Виталий, садится на краешек скамейки, они некоторое время говорят (наверное, говорят, мы их не слышим), потом Виталий, сгорбленный, уходит. А Света продолжает полулежать.

На следующий день мы видим, что Виталий приходит к Свете и уже с ощутимой уверенностью садится на край скамейки, а потом мы видим, что Света подвигается, и Виталий располагается на той же скамейке рядом со Светой. Он тоже полуложится рядом со Светой и смешно вытягивает свои нелепые бледные ноги.

И это не значит ничего.

 

Эпизод 63

 

Антон ведет потрепанного, внутренне покореженного Сережу к начальнику Комбината. Приемная, секретарь. Подождите. Проходите. Сережа проходит в просторный кабинет начальника Комбината.

— Здравствуйте, Сергей Петрович! Рад вас видеть, так сказать, в добром здравии!

— Здравствуйте. Вы извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста.

— Сергей Петрович, да вы не волнуйтесь. Вот, присаживайтесь. Антон, вы пока выйдите. Сергей Петрович, чаю? Давайте, давайте, у меня есть отличный дарджилинг. Давайте продегустируем. Даже если вы не ценитель чая, вы почувствуете. Катя! Катя, милая, сделайте нам чайку. Я вчера принес, вы видели. Дарджилинг. Вот его заварите, пожалуйста.

— Вы… вы… вы извините, пожалуйста.

— Сергей Петрович, я тогда к делу, раз вы настаиваете. Сергей Петрович, у нас тут, конечно, как вы видите, порядки очень свободные. Многое можно, за побеги не наказываем. Да. За побеги не наказываем. По новому законодательству. Кстати, знаете, что было бы вам по старому законодательству? Ладно, хорошо, я не буду, не буду. У нас нет цели вас запугать.

Сережа склоняется над столом, почти касается лбом столешницы, начинает монотонно бормотать:

— Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста.

Начальник Комбината некоторое время не без странного удовольствия смотрит на Сережу, слушает его одинаковые реплики. Потом легко касается рукой задней стороны шеи Сережи. Сережа дергается, принимает прямое положение, смотрит невидящими глазами.

— Сергей Петрович, вы не волнуйтесь. Уже завтра утром все пройдет, вы будете чувствовать себя совершенно здоровым человеком. А сейчас — ну да. «Доброе возвращение» — довольно жесткий инструмент. Я вас понимаю. Но и вы нас поймите. Мы же должны вас как-то возвращать. Ну вот, мы и возвратили. По-доброму, так сказать.

— Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста.

— Сергей Петрович, да вы не переживайте. Вы меня сейчас слышите? Понимаете?

Сережа вдруг обретает осознанность взгляда, словно бы просыпается.

— Да. Да, господин начальник Комбината. Я слышу вас, понимаю.

— Сергей Петрович, можно просто по имени отчеству, Василий Палыч, как у нас, русских людей, принято.

— Да, Василий Палыч. Спасибо. Я вас слушаю.

— Сергей Петрович, дорогой вы мой человек. Как вы знаете, мы не наказываем за побег. Стремление к свободе — естественное свойство человеческой природы. Но и вы нас тоже поймите. Если вы вот так, на постоянной основе, будете гулять, мы тоже будем вынуждены принять некоторые меры. Как-то более внимательно за вами следить, контролировать вас. Вы понимаете?

— Да, господин… Василий Палыч, да, я понимаю.

— Ну хорошо.

Начальник Комбината склоняется к Сереже, легко касается задней стороны шеи Сережи. Сережа дергается всем телом.

— Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста.

— Хорошо, хорошо, достаточно. Ну вот, видите?

Начальник Комбината склоняется к Сереже, легко касается задней стороны шеи Сережи. Сережа как-то резко расслабляется, фокусирует взгляд.

— Сергей Петрович, я надеюсь, что у нас в дальнейшем не будет взаимного непонимания на этот счет. Насчет побегов. Договорились?

Сияющая улыбка начальника Комбината.

— Да, конечно. Да, вы извините меня. Знаете, как-то много стрессов было. Как-то вот… перенервничал.

— Сергей Петрович, ну конечно, ну что же мы, звери какие, да мы все понимаем. Я все, все прекрасно понимаю. Это обычное дело. Не вы первый, как говорится, не вы последний.

— Да… да-да-да.

— Вот и хорошо, Сергей Петрович. Если вы не возражаете, я тут займусь делами. Трудный сейчас период, отчет годовой надо сдавать. Вы ведь у нас уже год?

— Кажется, еще нет. Я весной прибыл.

— А, ну, значит полгода, больше уже. Скоро год. Будете наш ветеран.

— Василий Палыч, а можно вопрос? Скажите… я вот тут думал… а правда, что нас тут ведь не расстреливают? Кажется, ни одного расстрела пока не было. Пока я здесь.

— Сергей Петрович, это хороший вопрос. Я рад, что вы думаете об этом. Но, увы, мне нечего вам сказать сверх того, что я говорил вам при первом приходе и при заселении. Программа настроена на расстрел в день, который никто из нас не знает. Я очень сочувствую вам, понимаю, как тягостно вот это ожидание. Говорят, что некоторые заключенные думают, что уже скорее бы, быстрее бы наступила эта определенность. Но мне кажется, что нужно наслаждаться каждым моментом жизни. Вы можете прожить долгую жизнь и спокойно умереть здесь в глубокой старости. Мне кажется, надо просто настраиваться на это. А там — как Бог даст. А то, что расстрелов не было — ну так вы у нас пока еще года не пробыли. Значит, программа не определила никому расстрела в дни вашего пребывания. Ну и хорошо, я считаю. Не так ли?

— Не так ли. Мистер Нетакли.

— Что? Сергей Петрович, я понимаю вас. Вам надо сейчас просто пройти в номер… в вашу камеру… и поспать. Поспите спокойно, завтра утром действие «Доброго возвращения» уже прекратится. Надо просто перетерпеть. И не делайте так больше, хорошо?

— Да. Конечно. Хорошо.

— Ну вот и славно. До свидания, Сергей Петрович! Хорошего вам дня!

— И вам тоже. Спасибо. До свидания. Дня. Дня. Д… Д… ня.

 

Эпизод 64

 

Слышится осторожный стук в дверь. Да, войдите. В камеру (номер) Сережи входит Борис Михайлович, раввин, служитель иудаизма.

— Сергей Петрович, можно к вам? Здравствуйте!

— Да, Борис Михайлович, конечно.

— Как вы?

— Ну, как. Да нормально. Ожидаю смертную казнь, к которой приговорен за Страшное Преступление.

— Да, Сергей Петрович, понимаю. Да.

— Да — в смысле, что преступление действительно страшное?

— Ну нет, что вы. Я же еще с самого начала сказал, что на мой взгляд, тут нет вообще никакого преступления.

— Ну, спасибо, Борис Михайлович. Вы простите меня, ради Бога. Просто, знаете, уже чудятся разные вещи.

— Да я понимаю вас прекрасно, Сергей Петрович. Футбол смотрите?

— Да так, поглядываю.

— Неинтересно стало, да? «Зенит» всех крушит, уже понятно, кто чемпионом станет.

— Да. В общем. Как там «Торпедо» ваше? В вышку собираются?

— Да пока непонятно. Инвестор ни да, ни нет не говорит. Похоже, не собираются. Так и будем бултыхаться между «Балтикой» и «Тюменью».

— Да, сочувствую. У нас, если вдуматься, не лучше.

— Ну у вас перспективы. Вон, молодежь какая. Вообще!

— Да, есть хорошие. Но перспектив, я думаю, у них особых нет. Бомжи купят, посадят на лавку, и все. Или мясо. Будут у мясных блистать.

— Бомжи — это кто, простите?

— «Зенит».

— А. Ну да. Я, знаете, не разбираюсь в этих вот фанатских кличках.

— Ну и правильно. Это нам, филологам, надо разбираться, а не раввинам.

— Тоже верно. А сборную смотрели? С чехами-то как, а?

— Да, видел. Да ничего особенного, на самом деле. Они безнадежные.

— Да. Позор, просто позор.

— Борис Михайлович, а вы за нашу сборную болеете? За Россию?

— Ну конечно. А как же?

— Вы меня простите, пожалуйста. Я, наверное, в обычной жизни такой вопрос бы не задал, но мне сейчас, как говорится, бояться нечего. Я хотел спросить…

— Насчет национальной самоидентификации?

— Ну как бы да. Это же сборная России. Вы, еврей, раввин, за Россию? Действительно? Прошу заметить, я вас спрашиваю, имея в виду, что я сам далеко не уверен, что я за Россию.

Борис Михайлович снимает очки, протирает, снова надевает.

— Сергей Петрович. Я, конечно, мог бы обидеться, сказать что-то про антисемитизм и так далее. Но… я знаю, что вы хороший человек. Хороший русский человек. Я это сразу понял. Поэтому я на вас не обижаюсь. Сергей Петрович, да, я за Россию. Ну а за кого мне быть? За кого болеть? За Израиль? Я там даже не был ни разу.

— Но это ведь ваша страна. Хорошо, когда где-то в мире есть ваша страна. Которая всегда примет, защитит. Израиль — отличная страна. Я бы на вашем месте был бы как раз за Израиль.

— Но вот видите, вы не на моем месте. Знаете, я не то, чтобы очень сильно об этом думаю. Я многие вещи от отца перенял. Он простой человек был, работал инженером на ЗИЛе. Стопроцентный еврей. Предки — раввины из местечек белорусских. За «Торпедо» болел, и меня приучил, я уже говорил вам, кажется. Он был, знаете, настоящий советский патриот. Любил нашу страну, искренне. Я его по молодости про Израиль спрашивал, он говорил, что да, это тоже наша страна. Но главная наша страна — Советский Союз. Ну вот. Я не знаю, это от отца или нет, но вот я тоже. Я люблю Россию, это моя страна, моя культура. Да, я нашу еврейскую культуру, конечно, тоже люблю, это мое, родное. Но… я русский еврей, понимаете. Вот знаете, в Нью-Йорке всех русских евреев называют русскими, и они себя сами так называют. Ну вот, так и я. Как-то привык быть за Россию. Не хочу никуда отсюда уезжать. Не знаю. Трудно, может быть, объяснить. Просто вот как-то так. Люблю Россию, русских. Да мы от них, от вас, в смысле, ничем толком не отличаемся. Да. Это трудная тема, не все мои соплеменники и единоверцы меня поймут, но вот, так.

— Кстати, да, я тоже особых отличий как-то не вижу.

— Ну вот, да. Так что я да, за нашу сборную. За сборную России. Хотя, конечно, позорище страшное.

— Борис Михайлович, спасибо, я поймал себя на мысли, что мне почему-то приятно это слышать. Хотя я сам — не Бог весть какой патриот. Немного, знаете, привык скептически к нашей несчастной родине относиться. Знаете, как у нас, у русских, принято — со смешком, с усмешечкой.

— Да, знаю. С усмешечкой. Понимаю это.

— В общем, спасибо. Спасибо вам от русского недопатриота.

— Да… вот так как-то…

Повисает долгая томительная пауза.

— Сергей Петрович. Вы простите меня, конечно. Я вот что думаю. Мы с вами говорим, говорим.

— И как-то все без толку, да?

— Ну как бы да. Немного уже по кругу пошло, вам не кажется?

— Кажется, уже раза со второго.

— Ну вот.

— Да.

— Сергей Петрович, я вот что думаю. Мне кажется, нам надо прекратить вот это, извините за выражение, мое духовное окормление. Мне кажется, это уже давно стало профанацией.

— Да, Борис Михайлович, вы правы. Это потому, что я уже фактически умер.

— Кстати, да.

— С мертвым трудно говорить о религии, да и вообще трудно говорить, я понимаю.

— Знаете, да. Спасибо, что говорите это за меня. В общем, мне кажется, для нас обоих будет правильно подписать бумагу о прекращении моего духовного окормления.

— Ну, давайте, я лично не против. Действительно, смысла особого не имеет все это.

— Тем более, что если вдруг будет нужно, вы всегда сможете меня вызвать. И я приду. Это просто будет уже не на регулярной основе, а тогда, когда у меня время будет.

— Думаю, что не будет такой необходимости.

— Я почему-то тоже. Сергей Петрович, у меня формальный вопрос, который я должен задать. Вы хотите принять иудаизм?

— Нет.

— Хорошо, понял вас. Я знал, просто формально должен был задать этот вопрос при окончании нашего, так сказать, общения.

— Да, я понимаю. Мулла тоже спрашивал. Только лама ничего такого не спрашивал, бумагу сразу сунул на подпись, и дело с концом.

— Да, Тамир — он такой! (Смеется.) Ему по барабану все эти наши правила.

— Я так и понял. Ну давайте, где мне там расписаться.

— Вот, смотрите, я везде галочки поставил, вот везде, где галочки, расписывайтесь.

Сережа несколько минут пребывает в поисках галочек и в оставлении на документе своей подписи.

— Вот, хорошо, спасибо.

— Спасибо вам, Борис Михайлович.

— Ну что, я пойду?

— Ну, давайте. Спасибо вам большое, я сейчас совершенно искренне говорю. Спасибо, что провели со мной время. Вы хороший человек, всегда буду о вас помнить.

— И я о вас тоже.

Сережа встает, чтобы проводить Бориса Михайловича, и как-то так получается, что они обнимаются и долго стоят, обнявшись, хлопая друг друга по спинам.

— Ну, я пойду. Давайте, держитесь.

— Да. Давайте. Спасибо. Вы тоже держитесь, кстати.

— Да уж, действительно.

— Все, давайте.

— Давайте.

— Давайте.

 

Эпизод 65

 

Мы видим раввина, Бориса Михайловича. Он сначала идет по улице, потом едет в метро, потом едет на автобусе. Борис Михайлович выходит из автобуса и идет по дорожке между домами домой. Борис Михайлович подходит к подъезду, набирает код, открывает дверь, поднимается по маленькой лесенке к лифту, вызывает лифт. Борис Михайлович едет в лифте на девятый этаж. Борис Михайлович выходит из лифта, достает из кармана ключи, открывает дверь, входит в квартиру.

Мы видим квартиру Бориса Михайловича. Это маленькая двухкомнатная квартира. Кроме Бориса Михайловича, в ней никого нет. Квартира выглядит довольно убого. В ней мало мебели, а та, что есть, уныла и облезла. Какой-то топчан. Какой-то диванчик. Какой-то шкафчик. Столик, стулик. Какое-то все такое. Какое-то маленькое, убогое.

Борис Михайлович снимает в коридоре обувь, проходит на кухню. Некоторое время стоит посреди кухни. Хотя, что значит — посреди. Можно стоять посреди какого-то большого пространства, а в кухне Бориса Михайловича тесно, поэтому он стоит не то, чтобы посреди кухни, а просто в кухне, теснимый разными унылыми мелкими предметами. Борис Михайлович достает из холодильника бутылку вина, смотрит на нее, потом ставит ее обратно, достает бутылку водки, достает из буфета стакан, наливает в него водку. Берет стакан. Подходит к окну. Открывает окно. Стоит и смотрит в окно, со стаканом водки в руках. В окно видны другие дома, такие же унылые, как и дом Бориса Михайловича. Между домами видна улица, по улице едет разнообразный транспорт, движение довольно оживленное.

Борис Михайлович отпивает немного водки из стакана и говорит вполголоса: почему так. Почему все так. Почему это все так. Господи, почему все это так. Господи, скажи мне, почему это все вот так.

 

Эпизод 66

 

Мы видим Сережу в вечернем расслабленном состоянии. Он сидит за компьютером у себя в номере/камере, на столе, как это с ним в последнее время обычно бывает, стоит бутылка виски, открытая картонная коробка с пиццей, еще какая-то закуска. Сережа делает очередной пост сразу во все социальные сети. Сережа заливает снятый им видеоролик, на ролике запечатлен его проход по Красной зоне. Сережа орет «Саша, привет!», «Fuck you, Sasha!», кривляется, корчит рожи в адрес Саши, показывает ему фак, в общем, всячески глумится и показывает свое бесстрашие. Сережа добавляет подпись: «Это мои ежедневные развлечения с Сашей. Он прямо сейчас может меня расстрелять, но, как видите, не расстреливает. Я могу спокойно (это очень смешно, да) жить до следующего утра». Сережа видит очередной взрыв лайков, подписок. У него уже, кажется, триста тысяч подписчиков. Комментарии струятся неостановимой лентой.

Как жаль, что мы не увидим ролика, в котором Саша тебя действительно размазывает по этому кафельному полу.

Когда же ты наконец сдохнешь, педофильская тварь!

Сергей, вы очень мужественный человек, я во всем поддерживаю вас.

Парень, это правда круто, такого я больше нигде не видел, держись, ты крут!

Немного жаль, что талантливый и успешный филолог опустился до уровня блоггера-смертника.

Я против смертной казни.

Я тоже против смертной казни.

Я считаю, что правильно восстановили смертную казнь. Таким ублюдкам не место в нашей жизни и в нашей стране.

Я против смертной казни.

Друзья, давайте здесь, в комментах, запустим флешмоб против смертной казни. Кто действительно против, напишите просто коммент: «Я против смертной казни».

Появляется вал комментариев «Я против смертной казни», эти комментарии перемежаются другими комментариями:

А я за.

Надо таких убивать, и как можно более жестоко.

Сажать на кол таких.

Тебя, вонючее козлище, и таких, как ты, надо сжигать в печах. Заново открыть Освенцим и жечь вас там всех таких.

В общем, мнения аудитории разделились.

 

Сережа вяло наблюдает за лавиной комментов, не отвечая ни на один из них. Сережа отхлебывает виски, закусывает пиццей. Сережа в какой-то момент обнаруживает, что его пост удален, что он забанен на неделю за публикацию шокирующего контента. В большинстве других его аккаунтов его тоже банят. Более того, он видит, что удалены все его посты, связанные с тюрьмой и смертной казнью.

Сережа везде заблокирован. В его распоряжении остается только одна соцсеть, которой он никогда не пользовался и держал ее просто на всякий случай. В этой сети у него практически нет друзей. Вернее, не практически, а просто — нет.

 

Сережа отхлебывает. Сережа в отчаянии отхлебывает. Сережа отхлебывает.

 

Эпизод 67

 

Сережа выходит на прогулку в сопровождении одного из охранников. Сережа теперь съедает завтрак машинально, без особого аппетита, но и без отвращения. Сережа спокойно вступает в Красную зону, оборачивается, криво улыбается, говорит: «Саша, привет!» и идет дальше, на прогулку.

 

Эпизод 68

 

Сережа выходит на прогулку в сопровождении одного из охранников. Сережа теперь съедает завтрак машинально, без особого аппетита, но и без отвращения. Сережа спокойно вступает в Красную зону, оборачивается, криво улыбается, говорит: «Саша, привет!» и идет дальше, на прогулку.

 

Эпизод 69

 

Сережа на прогулке. Уже зима. Сережа сидит на своей обычной скамейке, смотрит на московскую жизнь. Стоит промозглая погода, падает мокрый снег. По улице полубегут люди, старающиеся как-то минимизировать воздействие снега с дождем. К перекрестку подъезжает синий автобус, долго ждет у светофора, потом медленно начинает движение, неуклюже поворачивает на улицу вдоль стены Комбината и уезжает куда-то туда, в пространство, про которое Сережа уже мало что понимает.

 

Эпизод 70

 

Сережа выходит на прогулку в сопровождении одного из охранников. Сережа спокойно вступает в Красную зону, оборачивается, смотрит на Сашу, ничего не говорит, выражение его лица не меняется. Сережа идет дальше, на прогулку.

 

Эпизод 71

 

Осторожный стук в дверь. Да, войдите. Входит отец Павел.

— Сергей Петрович, здравствуйте. Можно к вам?

— Отец Павел, да, конечно.

— Ну, я не буду задавать обычного вопроса «как вы?». Если вы не возражаете и если нужно, я просто посижу тут с вами. Вы мне сами скажите, где мне посидеть. Чтобы вам было удобно.

— Отец Павел, да вы садитесь, где вам удобно.

— Ну давайте я тогда на стул сяду, а вы ложитесь, поспите. Мне сказать-то уже вам особо нечего, как вы уже, наверное, давно заметили. И вам мне тоже.

— Отец Павел, а я хотел спросить.

— Да? Даже немного неожиданно. Давайте, конечно. Видите, жизнь дарит нам разнообразие.

— Отец Павел, я хотел вот что у вас спросить. Вы ведь тут уже давно служите?

— Ну как… Года четыре уже. Как раз, когда смертную казнь опять ввели.

— Я просто думаю… Я вот уже тут больше полугода. Ни разу не слышал, чтобы пулемет стрелял, вернее, один раз слышал, ночью, но мне сказали, что это были профилактические стрельбы холостыми, чтобы пулемет не застаивался. А так — нет.

— Ну… это нам, простым смертным, недоступно. Как и по каким каналам поступает смерть здешним заключенным. Может, тут и не всех расстреливают, кто знает.

— Меня вот каждый день выводят на прогулку. Уже восемь, или сколько там, месяцев. Каждый день. И я каждый день вижу примерно одни и те же лица на прогулке. Нам ведь там запрещено общаться.

— Я не знал.

— Да, там сразу ко мне такой чувак конкретный подошел и сказал, что не надо ни к кому приставать с разговорами. Ну и я вижу, они там все по одиночке гуляют. Одни и те же лица. Плюс немного новых, периодически.

— Сергей Петрович, простите, но я это не могу никак прокомментировать. Мое дело, как вы понимаете, маленькое — просто приходить к вам, навещать вас, говорить с вами. С заключенными, с приговоренными к вот этой самой… к смертной казни. А как там у них все устроено — я не знаю. Не мое это дело.

— Отец Павел. Я, знаете, что думаю. Может, они нас тут вообще не расстреливают?

— Ну… может и так.

— Как-то странно все это.

— Может, и не расстреливают.

— Может, это наказание такое? Не расстрел, а вот такой дамоклов меч?

— Сергей Петрович, я, честно, не знаю. Но, кстати, ваша версия кажется мне правдоподобной. Может, и так. Ох, уволят меня за такие с вами разговоры… Из сана, может, не извергнут, но в служении, боюсь, запретят. Сергей Петрович, я ничего точно не знаю, вы поймите меня, пожалуйста.

— Спасибо вам, отец Павел.

— Да за что же?

— Ну… вы… даже не знаю. Спасибо вам. Вы, я вот хотел сказать… хороший священник.

— Ох… да ладно вам. Хорошие священники по тюрьмам не служат.

— Ну а может как раз наоборот, нет?

— Я не знаю, какое тут может быть наоборот. Давайте откровенно: моя эта вот служба здесь — это служба неудачника, я — священник-неудачник. Нормальные священники в моем возрасте уже протоиереи, а еще лет пять — и настоятели серьезных храмов. А я? Вы понимаете, кто я? Я священник при тюрьме, из которой нет выхода.

— О! Мулла точно так же сказал. Тюрьма, из которой нет выхода.

— Ну, да. Так и есть.

— Вы прямо все поэты.

— Да ладно. Какая в этом поэзия.

— Ну, мощно так звучит. Тюрьма, из которой нет выхода. Как-то прямо по-библейски.

— Ну, вам виднее. Как филологу.

— Так вот. Я бы хотел вернуться. Вы хороший священник.

— Ну, спасибо. Даже не знаю, чем я заслужил такую вашу оценку. Но и не обязательно говорить.

— Ну я тогда и не буду. Вы и сами это понимаете.

— Спасибо, конечно. Я очень тронут.

— Отец Павел, скажите, а ведь правда, они меня не расстреляют?  Я могу жить вот так, как я живу… вот так прозябать. Без семьи, без друзей, забаненный в интернете… жить вот так вот, на всем готовом, просто жить, существовать вот так. Правда? Я правильно понял?

— Да.

— Вы сейчас серьезно?

— Сергей Петрович, ну вы уже, кажется, поняли, что я не очень серьезный человек. Мне не надо особо верить. Просто мне кажется логичной ваша эта вот идея. Ну все, меня теперь точно отправят за штат. Наговорил. И… и, я вот сейчас немного приду в себя… Сергей Петрович, все, что я вам сказал, относится только к моим личным предположениям, а не к распорядку нашего Комбината. Прошу понять меня правильно.

— Отец Павел, спасибо. Я вас понял.

— Да не за что. Если мы еще увидимся, я буду рад.

— Я не знаю. Но по крайней мере я не буду подавать прошение о прекращении вашего духовного окормления.

— Ну… спасибо. Если смогу быть чем-то вам полезен, то буду рад. А вы не хотите просто поспать? А я бы побыл тут, рядом с вами?

— Да, хотел бы. Это вы очень хорошо придумали. Пожалуй, это лучшее, что тут было за все это время со мной.

— Ну, ложитесь. А я тут, на стуле, посижу.

— Спасибо вам, отец Павел.

— Да не за что. Давайте, ложитесь. Спите. Вам надо поспать.

Сережа вытягивается на своем ортопедическом матрасе, закидывает руки за голову и постепенно засыпает. Отец Павел, убедившись, что Сережа уснул, уходит.

 

Эпизод 72

 

Сережа выходит на прогулку в сопровождении одного из охранников. Сережа спокойно вступает в Красную зону, оборачивается, смотрит на Сашу, ничего не говорит, выражение его лица не меняется. Сережа идет дальше, на прогулку.

 

Эпизод 73

 

Сережа выходит на прогулку в сопровождении одного из охранников. Сережа спокойно вступает в Красную зону, не оборачивается, просто проходит по Красной зоне, выражение его лица не меняется. Сережа идет дальше, на прогулку.

 

Эпизод 74

 

Сережа выходит на прогулку в сопровождении одного из охранников. Сережа спокойно вступает в Красную зону, не оборачивается, просто проходит по Красной зоне, выражение его лица не меняется. Сережа идет дальше, на прогулку.

 

Эпизод 75

 

Сережа на прогулке. Уже конец зимы. Сережа сидит на своей обычной скамейке, смотрит на московскую жизнь. Температура где-то около нуля. Приятно, нет снега, не особо холодно. По улице идут люди, наслаждающиеся довольно приятной, по московским меркам этого времени, погодой. К перекрестку подъезжает синий автобус, долго ждет у светофора, потом медленно начинает движение, неуклюже поворачивает на улицу вдоль стены Комбината и уезжает куда-то туда, в пространство, про которое Сережа уже мало что понимает.

 

Эпизод 76

 

Сережа сидит у себя в камере/номере за столом. На столе — бутылка виски Jameson, бутылка какого-то красного вина, несколько пластиковых контейнеров с морепродуктами. Сережу разбанили в фейсбуке и других основных соцсетях. Сережа обозревает свои аккаунты. В фейсбуке у него осталось 5000 подписчиков, в инстаграме — 4000. Сережа делает пост, сразу во все соцсети. «Друзья, наконец-то меня разбанили! Мои репортажи из тюрьмы, из которой нет выхода, продолжаются! Теперь не будет такого шок-контента. Теперь я буду рассказывать вам о том, что я чувствую, находясь здесь, в тюрьме, из которой нет выхода, в ожидании смертного приговора». Сережа, пока пишет этот пост, понимает, что его популярности пришел конец. Четыре тысячи, пять тысяч подписчиков — это конец. Сережа все же публикует пост.

Вялые комментарии.

Чтоб ты сдох, педофильское чмошище.

Хорошо, что тебя теперь все забыли.

Это прикольно — тебя теперь все забыли, и тебя убьют. Не вышло из тебя супер-героя, ну так тебе и надо!

Я всегда вас поддерживала и сейчас поддерживаю. Вы ни в чем не виноваты.

Все студенты вас любят и поддерживают. Держитесь, пожалуйста.

Да кому ты теперь интересен, ушлепок.

И эти вялые комментарии быстро иссякают.

В фейсбуке у него осталось 3000 подписчиков, в инстаграме — 2500.

 

Эпизод 77

 

Сережа на прогулке. Уже почти совсем конец зимы и начало весны. Сережа сидит на своей обычной скамейке, смотрит на московскую жизнь. Температура где-то около пяти. Приятно, нет снега, не особо холодно. По улице идут люди, наслаждающиеся довольно приятной, по московским меркам этого времени, погодой. К перекрестку подъезжает синий автобус, долго ждет у светофора, потом медленно начинает движение, неуклюже поворачивает на улицу вдоль стены Комбината и уезжает куда-то туда, в пространство, про которое Сережа уже мало что понимает.

 

Эпизод 78

 

Мы видим Свету, выходящую из такси в своем дворе. Света очень изящно вылезает из такси, водитель помогает ей достать из багажника два чемодана. Света говорит: «Спасибо», водитель говорит: «Вам спасибо», Света, сгорбив свою красивую фигуру, бредет со своими чемоданами к своему подъезду, садится на лавочку около подъезда, достает из сумки на плече бутылку виски, отхлебывает, откидывается на спинку удобной скамейки. Еще отхлебывает. Снова откидывается. И долго, неподвижно, бесконечно смотрит в одну точку.

Света достает телефон, выбирает в списке звонков нужный номер, звонит.

— Да, Света! Привет!

Света не отвечает.

— Света, алло, алло!

Света не отвечает и нажимает красную кнопку (отбой).

Света откидывается на спинку скамейки. И долго, неподвижно, бесконечно смотрит в одну точку.

 

Эпизод 79

 

Деликатный стук в дверь, да, войдите, в Сережину комнату/номер входит Антон. Ввозит тележку с едой. Сережа ест, потом они, даже не оговаривая этого, выходят на прогулку. Сережа, проходя по Красной зоне, слегка оборачивается, слегка машет рукой и говорит вполголоса: «Саша, привет!», и идет вместе с Антоном дальше, в направлении прекрасного парка. На выходе из корпуса Сережа останавливает Антона. Мы видим их издалека (мы уже говорили, что это похоже на фильм, ну вот). Сережа что-то говорит Антону, Антон кивает и вдумчиво слушает, снова кивает и даже слегка треплет Сережу по плечу. Антон снова кивает головой, приобнимает Сережу (это нехарактерно для их общения), и они идут дальше, в парк.

 

Эпизод 80

 

Сережа на прогулке. Уже почти совсем весна. Сережа сидит на своей обычной скамейке, смотрит на московскую жизнь. Температура где-то около десяти. По улице идут люди, наслаждающиеся довольно приятной, по московским меркам этого времени, погодой. К перекрестку подъезжает синий автобус, долго ждет у светофора, потом медленно начинает движение, неуклюже поворачивает на улицу вдоль стены Комбината и уезжает куда-то туда, в пространство, про которое Сережа уже мало что понимает.

 

Эпизод 81

 

Деликатный стук в дверь. Да, заходите! В дверях появляется Антон (а кто же еще). Антон вталкивает в номер/камеру Сережи тележку с завтраком.

— Здравствуйте, Сергей Петрович!

— Здравствуйте, Антон!

Сережа то ли съедает завтрак, то ли не съедает. Какая разница. Сережа и Антон выходят в коридор.

Мы видим длинный коридор, мы видим его перспективу. Коридор белый, то есть, стены его выкрашены белой краской. Коридор длинный, прямо вот очень длинный, конца края не видно. Сережа и Антон начинают идти по коридору. Как положено — Сережа по полосе, которая ведет к Красной зоне, Антон — параллельно. Они идут и мирно разговаривают. Они идут, идут. Коридор все длится, и вот он уже постепенно прекращается. Сережа и Антон идут теперь просто по улицам Москвы. Мы видим их немного издалека, со спин. Мы понимаем, что они оживленно разговаривают, смеются. Они идут сначала по старым московским окраинам, примерно на уровне ТТК, а потом постепенно углубляются в новые районы Москвы. Сережа и Антон идут, разговаривают, смеются. В какой-то момент Антон приобнимает Сережу, и они просто дико ржут. Сережа и Антон идут мимо очень длинного нового дома с диким количеством подъездов. Они идут по внутридворовой дороге вдоль дома, мимо подъездов. Рядом с подъездами стоят люди, улыбаются и машут им руками. Мама Сережи стоит, слегка улыбаясь, Света стоит, слегка улыбаясь (она это вообще очень хорошо умеет делать), Виталий стоит и тоже машет, начальник Комбината стоит и машет рукой, старичок-завкафедрой стоит, неожиданно для себя оживленно улыбается, и, да, машет, группа студентов сгрудилась у подъезда, тоже улыбается и машет, раввин Борис Михайлович тоже стоит у одного из подъездов и машет рукой, Ринат Ахметзянов тоже, если приглядеться, стоит и машет рукой у одного из подъездов, и рядом с ним толстый бурятский человек Тамир Хандаев, у него какая-то удивительная, небесная улыбка, очень, страшно сказать, добрая, и он тоже машет рукой, а отец Павел не машет рукой, а осеняет Сережу и Антона крестным знамением, и разные еще люди стоят и машут, и девушка из суда, и красивая девушка, которая спрашивала о любви на смотровой площадке, все они здесь, вдоль этого дома, и Сережа с Антоном идут дальше, дальше, по новым московским районам, идут, идут, и мы постепенно перестаем их видеть.

Если бы это был не просто текст, а кино, то во время их вот этого прохождения по экрану шли бы титры. Там бы перечислялись сначала какие-то важные люди, режиссер, актеры, художник вообще и художник по костюмам, потом бы пошли второстепенные люди, дошло бы до водителей, а Сережа с Антоном, как точки вдали, все шли бы и шли.

 

И вот титры закончились. Конец фильма. Люди в зале начали вставать со своих мест — либо просто, чтобы уйти из кинотеатра, либо чтобы хлопать стоя, в общем, людям кажется, что фильм уже окончен. Некоторые люди в процессе вставания говорят, какой это дикий киношный штамп — вот этот вот уход героя в никуда под титры.

 

В это время Саша начинает стрелять по пустой Красной зоне, кроша кафельный пол в пыль, он стреляет по пустому месту, и кафельная плитка пола разлетается во все стороны.