«Афиша Daily», «Воздух», «Вопросы литературы», «Горький», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Иностранная литература», «Культура», «Литературный факт», «MK.ru», «НГ Ex libris», «Неприкосновенный запас», «Полка», «Сибирские огни», «Современная литература», «Урал», «Философия», «FITZROY MAGAZINE», «Pechorin.net», «Textura»
Евгений Абдуллаев. «Приют пиров, ничем невозмутимых…» О новых поэтических сериях и сборниках 2020 года. — «Дружба народов», 2021, № 3 <https://magazines.gorky.media/druzhba>.
«Поэтическое книгоиздание уже давно почти не связано с получением прибыли, книготорговой сетью и состоянием книжного рынка. Это такое маленькое княжество, вроде Лихтенштейна, которое существует по своим собственным законам. И в ситуации, аналогичной прошлогодней (а это черное кино еще продолжается), это даже оказывается плюсом. Кому почти нечего было терять — те и не потеряли».
«В „дружбинском” подведении итогов года я как-то печально написал: „Пир кончился. А чума осталась”. Было, в общем, от чего. И все же в отношении серьезного поэтического книгоиздания — столько лет сидевшего почти на голодном пайке, — этого сказать нельзя. На нашей улице, как ни странно, пиры не угасают. Да. Почти как у классика: „…Улица вся наша / Безмолвное убежище от смерти, / Приют пиров, ничем невозмутимых…”».
Автор «Человека из Подольска» Дмитрий Данилов: «Провинциальное сознание никуда не денешь». Текст: Егор Михайлов. − «Афиша Daily», 2021, 8 апреля <https://daily.afisha.ru>.
Говорит Дмитрий Данилов: «Написание стихотворения для меня — это спонтанный акт: просто пришла какая-то мысль или образ, сел, написал. Я это не рассматриваю как работу. Проза у меня в основном вся основана на реальности. У меня есть четыре большие книги прозы, они все — описание каких-то кусков реальности. Я там ничего не придумывал. Я бы не назвал это таким нон-фикшеном, потому что нон-фикшен в чистом виде — это „Мао Цзэдун родился в таком-то году”. А я все-таки пишу это как художественную литературу, но это не вымысел. А вот пьесы — это сфера вымысла, там есть герои, есть сюжеты, которые я придумываю полностью из головы. Для меня это принципиально другой вид письма, это очень разные вещи».
Кирилл Александров. Последняя победа Русской армии. К 100-летию «Галлиполийского сидения» 1920 — 1921 годов. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2021, № 4 <http://zvezdaspb.ru>.
«Средние оценки жертв красного террора 1920 — 1921 годов в Крыму колеблются в пределах 50 тыс. человек, в том числе вместе с офицерами расстреливались и рядовые, служившие в „цветных” частях (для сравнения: в 1919 — 1920 годах белые арестовали на полуострове 1428 человек, включая 289 членов РКП(б), из них приговорены к смертной казни — 281). Таким образом, в ноябре 1920 года Врангель, Кедров и их соратники спасли более 145 тыс. человеческих жизней. Однако пятидневное путешествие до Константинополя наполнили физические и нравственные страдания: современников угнетали печальные результаты трехлетней борьбы, оставление родины и абсолютная неясность будущего».
«Поражение в борьбе с большевиками на Юге России, падение Крыма и тяжелая эвакуация создавали объективные условия не только для „распыления” войск в Турции, но и для маргинализации десятков тысяч военнослужащих, в считанные недели ноября 1920 года превратившихся в изгоев. С учетом всех реалий, Кутепову, показавшему себя волевым и жестоким командиром, удалось почти невероятное: в Галлиполи армия одержала моральную победу над жизненными обстоятельствами, избежав почти неизбежного разложения и человеческой деградации».
«В 1920 — 1921 годах в Галлиполи состоялся первый успешный опыт существования Зарубежной России как общества в изгнании, потерявшего государственную территорию, но сохранившего действующие социальные институты: армию, Церковь, юстицию, культурные организации».
Максим Артемьев. Хебель и Толстой. К проблеме жанрового своеобразия детских произведений Льва Толстого. — «Вопросы литературы», 2021, № 2 <http://voplit.ru>.
«Неизвестный в России Хебель (Johann Peter Hebel, 1760 — 1826) считается в Германии литературным классиком. Там высоко ценят его смачный народный язык, простоту изложения вкупе с занимательностью. Герман Гессе ставил его как рассказчика даже выше Гете, который счел своим долгом лично встретиться с просветителем во время своей поездки в рейнские области. Хебель обрабатывал всякую всячину — притчи, случаи из жизни, легенды (в том числе об Александре Суворове), доступные для читателя из народа изложения научных знаний, подняв жанр историй из альманаха до высоты подлинного искусства».
«Толстой не мог пройти мимо него во время занятий с немцем-гувернером, да и позже, при самостоятельном чтении. Критикуя в начале 1860-х современную ему немецкую школу, он писал: „Пусть те, которые несогласны со мной, укажут мне на книги, читаемые народом; даже баденский Гебель, даже календари и народные газеты читаются, как редкие исключения” (утверждение Толстого явно полемично и написано в запале). А в 1898 году он выговаривал своему немецкому визитеру д-ру Левенфельду: „Германия ведь так богата народными поэтами! Я просмотрел всю вашу книжку и не нашел Бертольда Ауэрбаха и Гебеля”».
Андрей Арьев. «Нехороший, но красивый». О Михаиле Красильникове. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2021, № 4.
«Вот уж где „угрюмство” не было „сокрытым двигателем”, так это в „Кругу Красильникова”. Проблема дальнейшего ленинградского авангарда в том, что он, к сожалению, не только разлюбил рифмы, но и поугрюмел. Или уж совсем заигрался».
Здесь же: Ирина Цимбал, «Думала о тебе и думать буду» (Отрывки из дневников. Неотправленные письма); Михаил Красильников, «Письма к Ирине Цимбал».
Иоланта Бжикцы. Ars memoriae — ars oblivionis в поэзии «первой волны» русской эмиграции. — «Вопросы литературы», 2021, № 1.
«„Гипертрофированный ретроспективизм” литературы русского зарубежья, как его назвал Бродский, оказал заметное влияние на все уровни и плоскости поэзии „первой волны”, в том числе и на ее жанровую структуру. Популярность обрели лирические жанры, которые в силу культурной традиции, восходящей еще к античности, как нельзя лучше отвечали заданной теме. Распространенными были разного типа стихотворные элегии, эпитафии, лирические некрологи и посмертные портреты, а также другие жанры погребальной поэзии, объединяющим свойством которых была ориентация на увековечение памяти ушедших из жизни видных представителей русской литературы метрополии и диаспоры и связанная с этим обращенность к прошлому».
«Абстрагируясь пока от того, какие осколки разрушенного прошлого реконструировались эмигрантами в стихах, обратим внимание на повторяющееся в них непоколебимое убеждение, что минувшее навсегда останется в памяти, что можно (и нужно) сохранить его и передать сохраненное будущим поколениям. Идея памяти долженствования нашла отражение в освящающих ее эпитетах („святая память”), в метафорах памяти-шкатулочки или крепкого сундука, в которых хранится клад прошлого…»
Михаил Богатов. Тематизация лекционных курсов: стратегии мысли В. Бибихина. — «Философия» (Журнал Высшей школы экономики), 2021, том 5, № 1 <https://philosophy.hse.ru/issue/view/915>.
«Лекционные курсы составляют большую часть творческого наследия Владимира Бибихина. Их объем значительно превышает число специально собранных автором и опубликованных им сборников статей („Новый Ренессанс” и „Автор и событие”), а также те дневниковые записи, которые либо собраны в отдельную книгу („Лосев. Аверинцев”), либо публикуются в качестве приложения к лекционному курсу „Узнай себя”. Если не считать рецензий, послесловий и энциклопедических статей, разбросанных во множестве изданий начиная с 1966 года, то собственно имя Владимира Бибихина как самостоятельного мыслителя так или иначе будет связано с его авторскими лекционными курсами».
«Нашему вниманию свойственно активироваться в непонятной ситуации лишь до тех пор, пока оно не редуцирует непонятное и неизвестное к знакомому и свойскому (не путать со „своим, собственным”). Или, говоря иначе, читателю присуще активное желание „определиться”, остановившись на знакомом ему выводе, отсекая все „лишнее”, кажущееся непонятным. <...> Бибихин применяет свои приемы для того, чтобы мысль читателя не определялась, беспокоилась, оказывалась в ситуации некомфортной нищеты, „на свалке”».
«С другой стороны, там, где мы заранее не желаем с чем-либо определяться, там, где нам неинтересно и безразлично, Бибихиным выставляется принцип, согласно которому дело, которым занята мысль, уже нас задело. Против безразличия в лекциях Бибихина задействуется императив априористического перфекта Хайдеггера: мы всегда уже опоздали к тому, чтобы позволить себе быть безразличными, неинтересность происходящего — это лишь эффект, которым оно нас повернуло к себе».
Сергей Боровиков. Запятая — 11 (В русском жанре-71). — «Урал», Екатеринбург, 2021, № 4 <https://magazines.gorky.media/ural>.
«Читаю Куприна, мало что с наслаждением, но еще и с чувством вины. Вспомним, с какою легкостью мы (беру на себя смелость сказать за многих) перевели его во второстепенного чеховского эпигона, а главное, отдали на съедение вечному его сопернику Бунину, в чем сыграл немалую роль и очерк его „Куприн”».
«Прудишко наш съежился, и, хоть мороза еще не было, лягушки исчезли. И я впервые полюбопытствовал, узнал, как они проводят зиму. Хорошо проводят! Зарываются в ил и лежат до весны, хотя бы водоем и промерз. И я им позавидовал. Заснуть до весны, но не тем холодным сном могилы, а в ожидании тепла и света, всех плавающих, ползающих и летающих букашек, что так и просятся в просторную зеленую пасть…»
В состоянии тяжкой дремы. Интервью с Романом Сенчиным. Беседовал Роман Богословский. — «Pechorin.net», 2021, 23 марта <https://pechorin.net>.
Говорит Роман Сенчин: «„Гаражная мелодика” — это группа, которая существует в Сибири. Когда я там бываю и складываются обстоятельства, мы собираемся и записываем альбом. Последний вышел в 2018 году, называется „Не умру молодым”. „Свободные радикалы” — это группа изначально екатеринбургская, а теперь скорее московская, так как запись второго и третьего альбомов проходила в Москве, хотя музыканты родом с Урала. Недавно вышел миниальбом „Свободных радикалов” под названием „Всем игнорам назло”. Там всего пять песен, но каждая, по-моему, отличная, обязательная к прослушиванию. Была еще петербургско-московская группа „Плохая примета”, существовавшая в 2003 — 2010 годах и оставившая наследие в виде четырех студийных и двух концертных альбомов... Себя музыкантом я не считаю, не умею играть ни на одном инструменте. Пишу тексты, когда приходит вдохновение, потом жду момента, когда созреет ситуация для их превращения в песни. Хорошо, что есть люди, которым моя эстетика не кажется дикой и неприемлемой».
«Аркадия Северного стал много слушать лет с сорока примерно. Не с нуля — его песни возникали и в моем детстве, и позже... Но потом что-то заставило ставить его записи довольно часто. И судьба заинтересовала. Я даже подавал заявку на восьмисерийный сериал. Там было место и Бродскому, и Горбовскому, и Рубцову, и Высоцкому, и Майку Науменко, и хоккеисту Фетисову... Голос Аркадия Северного уникальный. И хоть часто он пел явно с листа, откровенно пьяным, но осталось и прекрасно исполненное... А рассказ „Аркаша” я написал в тот момент, когда лишился семьи, привычного крова, а новая семья и новый кров только мерцали впереди. <...> Разговор Аркадия Северного с Майком Науменко, Виктором Цоем и Андреем Пановым — это, конечно, моя фантазия, но теоретически он мог быть. А насчет того, что человек, слушающий „Гражданскую оборону”, не может слушать Аркадия Северного, — не согласен».
См.: Роман Сенчин, «Аркаша» — «Новый мир», 2018, № 6.
Михаил Горелик. Женщина в саду. — «Иностранная литература», 2021, № 2 <https://magazines.gorky.media/inostran>.
«Лет десять назад мой балтиморский друг, поэт и переводчик Борис Кокотов, предложил мне написать полторы странички предисловия-послесловия к только что переведенной им книге Луизы Глюк „Дикий Ирис” (Louise Glьck, 1943; Wild Iris, 1992). Имя Луизы Глюк ничего мне не говорило. Я прочел: захватывающий текст, красота и трагизм жизни, большая печаль, депрессия, ликующая радость, внеконфессиональная мистика без повышенных букв, тонкий психологизм, очень, очень женская книга — и написал размышления, по объему сопоставимые с поэмой. Книга вышла в 2012 году в издательстве „Водолей” (издательство Витковского) тиражом 300 экземпляров. <...> С той поры Луиза Глюк много чего написала, но „Дикий ирис” остается одной из лучших ее книг, возможно лучшей. Ныне прожектора Нобелевской премии осветили книгу и ее автора. Предлагаемое эссе представляет собой журнальную адаптацию книжного текста. Объем раза в два уменьшен, текст, хотя и несущественно, переработан. Если не указано иное, цитаты — в переводе Бориса Кокотова».
Гуманитарные итоги 2010 — 2020. Литературный критик десятилетия. Часть II. Ответы Михаила Немцева, Веры Калмыковой, Ростислава Амелина, Людмилы Вязмитиновой, Валерия Отяковского, Анны Голубковой, Елены Иваницкой, Лизы Новиковой, Аллы Латыниной, Евгения Абдуллаева. — «Textura», 2021, 11 апреля <http://textura.club>.
Говорит Алла Латынина: «Даже интересно: неужели кто-нибудь назовет литературного критика десятилетия, при том, что в третьем вопросе отмечена „маргинальная роль критики”? Критика же маргинализировалась, потому что маргинализировалась сама литература. Это не значит, что уменьшилось количество написанных книг или просело качество текстов. <…> Чтение перестало быть потребностью (и даже отличием) образованного человека. А если чтение не является такой потребностью — то нет нужды и в критике».
Говорит Евгений Абдуллаев: «А можно — скажу не о критике, а о критиках десятилетия? Просто думаю, что такого понятия как „критик десятилетия” (в количестве 1 шт.) не существует. Разве что Белинский — 1840-х, но так и не от хорошей жизни. „Критик десятилетия” может появиться там, где критики почти нет, где она захирела. Тогда, конечно, и рак — рыба. И Белинский был замечательным „раком”, кто спорит».
«Все десятые у нас продолжался расцвет литкритики».
Первую часть опроса см.: «Textura», 2021, 27 февраля.
Дискуссия о востребованности идей М. М. Бахтина в современном литературном пространстве. [Вера Калмыкова, Вл. Новиков, Валентина Ефимовская] — «Textura», 2021, 29 марта <http://textura.club>.
Говорит Вера Калмыкова: «Но ведь и Тынянова не читают. Бахтина отдельные продвинутые индивиды изучают по… Кристевой. Только вот вопрос, прочла ли Бахтина сама Кристева. Существует и вполне доступно, например, исследование Натальи Долгоруковой „Автор в эпоху смерти автора: Юлия Кристева в поисках Михаила Бахтина”, согласно которому ответ не вполне положительный».
«Итак, чем же так ценна статья М. М. Бахтина „Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве” (1924) и почему, на мой взгляд, она сегодня обязательна к прочтению? Оставим в стороне нападки Бахтина на формалистов, это не наш предмет. Все они говорили об искусстве как особой области и человеческой деятельности, и познания. Если угодно, сфера эстетического для Бахтина и его противников — параллельная реальность, не тождественная ни социальной, ни бытовой, ни какой бы то ни было еще. Впервые со времен Аристотеля в начальные десятилетия XX в. было сказано, что мимесис, строго говоря, вообще имеет значение вторичное».
Дискуссия о востребованности идей М. М. Бахтина в современном литературном пространстве. Часть 2. [Михаил Гундарин, Сергей Чередниченко, Алексей Татаринов] — «Textura», 2021, 3 апреля <http://textura.club>.
Говорит Сергей Чередниченко: «Признаюсь, я далек от основной проблематики статьи [«Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве»], но в полемике Бахтина с формалистами я — скорее интуитивно — остаюсь на стороне формалистов. Хотя бы потому, что эта школа имеет гораздо большее значение для критики ХХ века и современности. Формалисты создали инструментарий и понятия, которые абсолютно применимы для анализа современной литературы: литературный быт, литературный факт, литературная эволюция — все эти термины в активном словаре. Бахтинскую карнавализацию критики тоже не забывают, но все же в первую очередь Бахтин породил множество „бахтинистов” (филологов и философов), их работы направлены на понимание и толкование трудов учителя, а реальная литературная ситуация им едва ли интересна. И поэтому жаль, что статья не вышла в печати тогда, в середине 1920-х».
«Дойти до самой сути»: как устроены темные стихи Пастернака. Интервью с филологом Татьяной Красильниковой. Анна Грибоедова — «Горький», 2021, 27 апреля <https://gorky.media>.
Говорит Татьяна Красильникова: «Движимые этим исследовательским азартом, мы с Павлом [Успенским] решили посмотреть на Пастернака как на поэта, который в начале своего пути был очень сфокусирован на пересоздании существующего языка, но при этом не ломал его радикально. Это важный критерий для нашего взгляда: такой язык, с одной стороны, на поверхностном уровне не слишком ясен, написанные на нем стихотворения сложно сходу взять и пересказать, для этого скорее нужно приложить особое усилие, как это сделали Михаил Гаспаров и Ирина Подгаецкая в книге „‘Сестра моя — жизнь’ Бориса Пастернака. Сверка понимания”, „сверившие” свое понимание стихов с пониманием, предложенным американской исследовательницей Кэтрин О’Коннор».
«Но с другой стороны, и это не менее значимо, даже темные стихи все-таки читает довольно широкая аудитория и как-то их понимает, даже если не вооружена узкоспециальным филологическим знанием и не знакома со всем „пастернаковедческим каноном”. Получается, язык этих стихов содержит что-то такое, что отзывается на, может быть, подсознательном уровне, подсказывает какие-то смыслы, путем ассоциаций к чему-то приводит».
«В своем исследовании [«Поэтический язык Пастернака: „Сестра моя — жизнь” сквозь призму идиоматики»] мы хотели показать, что одним из главных, а в некоторых случаях и основным способом создания темных образов для Пастернака была работа с идиоматическим пластом русского языка. Она выступает своего рода материалом, из которого создается поэтическая речь разной степени сложности. В отличие от лингвистов, специально занимавшихся уточнением границ идиоматики, мы включали в этот перечень самые разные явления: в первую очередь коллокации и фразеологизмы, но также и афоризмы, пословицы, поговорки и другие провербиальные образования. Главный критерий для нас — это их устойчивость в языке и распространенность к тому моменту, когда Пастернак сочинял стихотворение».
Наталья Иванова. Третье рождение. «Доктор Живаго» и Леонид Пастернак. — «Знамя», 2021, № 4 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
«Отец [Л. О. Пастернак], будь он жив, читая роман, не принял бы демонстративно открытого православия, в его народном и изысканно-философском вариантах, у сына, договорившего романом спор с отцом о еврействе. „Ни ты, ни я, мы не евреи”, — писал он отцу еще в 1912 году. Он ошибался относительно отца, русского художника, но убежденного в своих национальных обязательствах, главное из которых — не отказываться ни при каких обстоятельствах от веры отцов (при полном равнодушии и несоблюдении религиозной обрядности) — и был совершенно прав относительно себя самого. Так и осуществилась эта задача — не при встрече и тем более не в письме отцу, каким бы оно ни было откровенным, — „договорить недосказанное” через религиозный по сути спор и эстетически-этический поворот. Спор убеждений — и приятие сути мастерства. Создание романа „Доктор Живаго” — и в согласии, и в развернутой на тысячу страниц полемике с отцом».
Как мы пишем? Отвечают Алексей Цветков, Мария Галина, Николай Кононов, Лида Юсупова, Михаил Гронас, Николай Звягинцев, Александр Беляков, Дмитрий Гаричев, Андрей Сен-Сеньков, Станислав Бельский, Вадим Банников, Глеб Симонов, Алексей Александров, Евгения Риц, Василий Бородин, Андрей Гришаев, Максим Бородин, Ксения Букша, Станислав Львовский, Галина Рымбу, Фридрих Чернышев, Вадим Калинин, Таня Скарынкина, Псой Короленко, Кузьма Коблов, Ольга Брагина. — Журнал поэзии «Воздух», № 40 (2020) <http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh>.
Говорит Евгения Риц: «Стихотворение начинается в начале, а заканчивается в конце. И если про начало всегда понятно, что оно начало, то поставить точку вовремя очень важно, не продолжать после конца, и это понятно не всегда».
Вера Камша, Кирилл Бенедиктов. Николай Гумилев: по линии наибольшего сопротивления. — «FITZROY MAGAZINE», 2021, 15 апреля <https://fitzroymag.com>.
«Тот же Симонов наверняка вырос на Гумилеве, но есть и такая вещь, как эпоха. Порыв тех, кто был рожден сказку делать былью, штурмовать далеко море, стремиться все выше и выше и выше порождал соответствующие стихи. Время было такое. Настрой Гумилева резонировал с настроем тех, кто „на тяжелых и гулких машинах грозовые пронзал облака”. Каверинское „бороться и искать, найти и не сдаваться”, оно ведь и гумилевское…
— На далекой звезде Венере солнце пламенней и золотистей…
— Над черным носом нашей субмарины взошла Венера — странная звезда…
— Я бельгийский ему подарил пистолет…
— Я сказал ему — Меркурий называется звезда…
— Надоело говорить и спорить, и любить усталые глаза…
— Сегодня я вижу особенно грустен твой взгляд…
— В флибустьерском дальнем синем море…
— Вы все, паладины Зеленого Храма…
Сложись судьба иначе, Гумилева вполне можно было бы представить рядом с Чкаловым или Папаниным. И в партизанском отряде его можно было представить, и в ополчении, и на радио в блокадном Ленинграде…»
«Гагарин облетел землю за 108 минут. 15 апреля 1961 года Гумилеву было бы восемьдесят пять. Теоретически мог бы и дожить, Лев Николаевич — его знаменитый сын, прошедший и Великую Отечественную, и лагеря, прожил восемьдесят».
Игорь Караулов. Какая биография нужна поэту? — «Современная литература», 2021, 17 апреля <https://sovlit.ru>.
«Читатель стихов — существо бессердечное и безжалостное. Казалось бы, раз он ценит стихи, то он должен беречь поэтов, желать им добра. На самом деле он ждет от них трагедии — и не только в тексте, но и в жизни. Его внимание стоит дорого».
«Впрочем, в современных условиях гумилевский способ делания биографии уже неэффективен. Поэт Вадим Месяц объездил весь мир. Поэт Дмитрий Тонконогов возит туристов по Сахаре. Поэт Сергей Соловьев исколесил всю нетуристическую индийскую глубинку, ночью встречал тигров в джунглях. Поэты замечательные, но эта часть биографии не привлекает к ним широкого читателя и тем более не дает никакой форы в поэтическом сообществе».
«В самом деле, русские поэты заслужили право на долгую и благополучную жизнь, посвященную любимому делу, а для удовлетворения страсти толпы к человечинке существует светская хроника эстрадных и спортивных звезд».
Кирилл Корчагин. Интервью. Беседу вела Линор Горалик. — Журнал поэзии «Воздух», № 40 (2020) <http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh>.
«В последнее время у меня появилось ощущение, что все мы, поэты, завязли в каком-то дурном сне. Думаю, я перестал так же хорошо чувствовать потоки нового, которые раньше были для меня очевидны. И тот проект, с которым я себя соотносил, в общем-то не оправдал себя. То, что казалось целостностью, содружеством, оказалось галлюцинацией. Как жизнь капитана Ахава — решимость, которая кажется рациональной, а на деле оказывается безумной: когда нет никакого „сообщества”, есть около двух десятков отчаянно нуждающихся в любви молодых людей. И несколько не таких молодых, но все еще тоже нуждающихся. Но любовь им нужна всеобщая, им все нужно делать правильно, чтобы старшие уважаемые люди признали их, заменили им родителей, по каким-то причинам не справившихся с этим требованием любви».
«У меня есть смешная мечта. Написать роман под названием „Символический капитал”. Это понятие Бурдье долго ощущалось революционным, переворачивающим привычное представление о литературе как о части того, что немцы называют Geist. Одних оно шокировало (хотя те, кажется, уже привыкли), а другие взяли его на вооружение — как способ самоописания и самопонимания. Это закономерно: „декаданс” тоже было ругательным словом. Так вот, роман о том, как молодые поэты, входящие в литературу, не только используют этот социологический язык для самоописания, но начинают использовать его как руководство к действию, инструкцию по партийной борьбе. И я думаю, сейчас мы во многом переживаем эту фазу — когда поэты очень хорошо понимают, чего они хотят и за что они борются».
Григорий Кружков. Пересадка поэтических растений. К вопросу об адаптации перевода. — «Иностранная литература», 2021, № 2.
«Для стихотворения перевод — огромный стресс. Это как выдернуть растение из родной земли, перенести в другую страну и там заново воткнуть в землю. Дело не только в том, что у новой почвы (языка) совсем другие физико-химические свойства. Дело еще и в том, что таким образом мы обрываем множество тонких связей в родной литературе, которые питали это стихотворение».
«Некрасовское эхо, звучащее в этом переводе [из Томаса Гарди], оказывается тем средством, которое пробивает корку читательского равнодушия и доносит стихи до сердца. Но законно ли употреблять такое средство, допустимо ли оно? На мой взгляд, допустимо — как с исторической точки зрения, так и с теоретической. Во-первых, Томас Гарди (1840 — 1928), считающийся поэтом XX века, начал писать в 1860 — 1870 годы, и в этом стихотворении на смерть жены он описывает встречу с ней (одну из первых встреч) еще в те далекие годы. Главное же, стихотворение должно укорениться в новой почве. <...> Следовательно, всякий серьезный переводчик, особенно если он хочет перевести не просто отдельное стихотворение, а поэта как такового, должен найти для него новых „приемных родителей” в своей поэзии, он должен найти традицию, куда впишется иноземный автор, найти элементы, из которых можно сплавить его „русский образ”. Может быть, в данном случае нужно перечитать Случевского, Апухтина? Может, и Бродский что-то подскажет. В общем, переводчику следует сначала осмыслить эту поэтику — и не вообще, а сквозь призму русского языка и русской традиции. Как мы видим, здесь и некрасовская нота, как ни странно, оказалась вполне уместной».
Мир — творение в жанре трагедии. Михаил Эпштейн отвечает на вопросы Ольги Бугославской. — «Pechorin.net», 2021, 22 апреля <https://pechorin.net>.
Говорит Михаил Эпштейн: «Вообще, создав человека, Бог навлек на себя множество трагикомических напастей. Вообще во всякой трагедии есть и комедия. По Ветхому Завету видно, как Бог носится за всеми этими человечками, пытаясь их уговорить сделать то, другое, а они от него отбиваются. В библейском тексте заложена глубочайшая самоирония Творца. Ирония в том, что Он говорит одному, другому, третьему, а они не слушаются Его, разбегаются врассыпную или проваливают самое простое задание. И тогда у Него рождается гениальный ход: Он сам становится частью этого мира в качестве человека. Что при этом можно сделать? Нельзя просто так взять и волшебно все переменить. Он жертвует собой и таким странным образом преображает мир изнутри. Эта закваска начинает бродить в человечестве. И мы живем всего лишь две тысячи лет после этого эксперимента и еще не знаем, к чему он приведет, как дальше пойдет ход этого действа, этой высокой трагикомедии. Но быть к нему равнодушным, не участвовать в нем — это, наверное, не вполне по-человечески».
Евгений Никитин. «Мы сшиваем ткань литсообщества». Часть II. Беседовал Борис Кутенков. — «Textura», 2021, 27 апреля <http://textura.club>.
«Б. К.: <...> Скажем, то самое определение „актуальная поэзия” представляется абстрактным: никогда непонятно, что под этим подразумевается.
Е. Н.: Многие годы все подразумевали под этим все, что связано с деятельностью Дмитрия Кузьмина. Но сейчас рамка сдвинулась влево. Если ты сейчас спросишь меня, что такое „актуальная” поэзия, — то это Васякина, Рымбу и так далее, то есть то, что ближе к „Ф-письму”. А „Воздух” уже воспринимается как охранительный, то есть занял место „Ариона”: он оберегает традиции неподцензурной поэзии. А та ниша, где был „Арион”, она как бы исчезла. <...>
Б. К.: <...> У Prosodia — очень независимая, отстраненная позиция: с одной стороны, она не конъюнктурная, поскольку это взгляд „внешний”, а значит, свободный от апологии, обязанности быть ориентированным на мнение определенного круга. С другой — строгая и беспристрастная. Мне по большей части нравится критика этого журнала, а раздел поэзии демонстрирует все же, мне кажется, узость диапазона. Но, возможно, этот журнал затевался именно для широкого анализа процесса.
Е. Н.: Это зависит от твоей собственной позиции в поле. Если смотреть с позиции, к примеру, Максима Дрёмова — одного из редакторов „Метажурнала”, — то для него Prosodia — ультраконсервативный журнал, который пытается играть на молодежном поле: вести свои стримы, создать телеграм-канал… Если смотреть слева, то Prosodia кажется такой „Литгазетой”. <...> Вот ты говоришь Prosodia… Исходя из левой точки зрения — то, что для тебя легкий уровень консерватизма, слева это просто неприемлемые вещи. Примерно как для нас с тобой „Наш современник”».
Первую часть беседы см.: «Textura», 2021, 21 апреля.
Лев Оборин. Необходимость доктора. — «Полка», 2021, 21 апреля <https://polka.academy/materials>.
«Спасение доктора Платона Гарина в финале [сорокинской] „Метели” вроде бы не сулило никакого „продолжение следует”. Но Гарин оказался куда более жизнелюбивым героем, чем можно было предположить».
«Сорокин все презрительнее относится к размножению виртуальных дискурсов, его больше занимает созданная на основе собственных предсказаний реальность. Но для реалистического письма в русской прозе неизбежна ориентация на классиков — и вот ее-то статус в „Докторе Гарине” как раз повышается. В „Манараге” классические тексты годились только на топливо для приготовления изысканных обедов. В „Докторе Гарине” они на каждом шагу обусловливают обступающую героя реальность».
«„Доктор Гарин” расстилает на пути своего героя русскую литературу как карту — как скатерть, которой герою дорога (Гарин недаром постоянно сыплет присказками — отчасти взятыми из прошлогодней сорокинской книги „Русские народные пословицы и поговорки”)».
Джейн Остен. Гордость и предубеждение. Фрагменты романа. Перевод и вступление Александра Ливерганта. — «Иностранная литература», 2021, № 1.
«Иные классики зарубежной литературы продолжают жить в старом, узаконенном на все времена переводе: перевести наново Диккенса, или Бальзака, или Гюго, выходивший у нас в памятных собраниях сочинений конца 50-х — начала 60-х годов прошлого века, сегодня рискнет мало кто. И это при том, что и в этих, в целом грамотных и талантливых, переводах хватает и неточностей, и несуразностей, и пропусков, да и откровенных ошибок тоже; известное дело: tradittore — traduttore. <…> Мой перевод „Гордости и предубеждения”, романа, единодушно признанного у Остен лучшим, уже четвертый. Ругать предыдущие некорректно: в любом переводе есть ведь что поправить, с чем не согласиться, а над чем и посмеяться, — и делать этого я не стану; пусть „работой над ошибками” займутся переводоведы, в журнале „Мосты” у них это получается отлично. Скажу лишь, что моим основанием (или, как теперь любят говорить, мотивацией) для очередного перевода этого шедевра английской прозы конца восемнадцатого столетия было желание сделать его по возможности менее громоздким, менее архаичным, более живым и современным — более актуальным, если угодно. Особенно это касается диалогов, прямой речи» (А. Ливергант).
Александр Пронин. Литературный «заговор»: Бунин и Набоков против Чернышевского. — «Вопросы литературы», 2021, № 1.
«Вынесенное в заголовок статьи недвусмысленное утверждение о существовании ранее неизвестного литературного „заговора”, разумеется, порождает оправданные сомнения. Во-первых, потому, что объем исследований о взаимоотношениях И. Бунина и В. Набокова практически не оставляет возможности обнаружения в этой области „белых пятен”; во-вторых, все ранее написанное, по сути, отрицает возможность какого-либо союза между двумя столь разными творческими личностями; а в-третьих, объект предполагаемых совместных действий — легендарная фигура из далекого прошлого — не должна, казалось бы, вызвать в 1930-е годы у зрелого Бунина и молодого Набокова схожих по знаку и накалу эмоций. Но, как известно, в мире литературы, особенно литературы русской и изгнанной, нет ничего невозможного — и я попробую доказать, что „заговор” был».
Раскрыта тайна предсмертной записи Николая Гумилева. «Он должен был идти по линии наибольшего сопротивления». Текст: Александр Трегубов. — «MK.RU» («Московский комсомолец»), 2021, на сайте газеты — 15 апреля <http://www.mk.ru>.
Говорит Валерий Шубинский: «Надо понимать, что сквозной сюжет жизни Гумилева — история гадкого утенка. Он не был человеком, которому все давалось легко. <…> Гумилев был неловкий, некрасивый, плохо учащийся юноша, удобный предмет для насмешек. Вспомните хотя бы письмо Гиппиус Брюсову о первой встрече с Гумилевым. Она язвительно пишет о юноше, который к ней явился „с глазами судака”. Его обзывали декадентом. Но Гумилев заставил себя уважать. Он едет в Париж, где слушает лекции в Сорбонне, а вернувшись в Россию, издает сборник „Романтические цветы”, печатается в журнале Брюсова „Весы”, постепенно входит в литературу, в первый ряд известных молодых поэтов. Гумилев доказывает всем, что чего-то стоит, и так на каждом этапе. У него не было выбора. Он должен был идти по линии наибольшего сопротивления».
«Гумилев же был освобожден от военной службы по здоровью (из-за косоглазия). В нем было ницшеанство, культ войны как рыцарского занятия, опасности, которая поднимает человека над собой. В этом отношении он соотносил себя с итальянским писателем Габриэле Д’Аннунцио. Гумилев уходит на войну вольноопределяющимся. То есть фактически рядовым, а в итоге получает два „Георгия”, и его производят в офицеры».
«На советскую поэзию он оказал сильное влияние. В 1930-е годы даже были дискуссии, можно ли учиться у акмеистов, имелось в виду — у Гумилева. Привлекали, с одной стороны, формализм его поэзии, а с другой, ее мажорный, воинственный дух. Так что Константин Симонов и Николай Тихонов — в общем, эпигоны Гумилева. Хотя имя Гумилева вплоть до конца 1980-х вымарывали, не включали в антологии. Однако о том, насколько он был популярен, свидетельствует следующий факт. В 1943 году на оккупированной территории, в Одессе, некий человек за свой счет издал стихи Гумилева. А когда в 1947 году в лагерях для перемещенных лиц бывшие русские военнопленные и остарбайтеры получили возможность печатать книги, первым, что они издали, были стихи Есенина и Гумилева».
Анатолий Рясов. Звуки-знаки и звуки-феномены. — «Неприкосновенный запас», 2020, № 6 <https://magazines.gorky.media/nz>.
«Человек привык воспринимать звук как функцию, погружать его в ассоциативные ряды, интерпретировать, следить за особенностями его поведения и формулировать на основе этих наблюдений законы. Звук всегда включен для нас в бесконечную вереницу акустических отражений и индивидуальных ассоциаций. По существу, вместо звука, мы давно привыкли иметь дело с отзвуком. Нота сама по себе мало интересна, куда занимательнее мелодия, гармония, порядок и длительность нот. Но, если все они не могут существовать без ноты, разве она не важнее них, разве нота в каком смысле не включает всю сложность и все многообразие? Даже если и так, значит, ноту нужно поскорее наделить значением, услышать как составляющую сообщения, как музыкальную фонему. <...> А просто звук, до аналогий и ассоциаций — звук как проявление бытия, — все так же неясен, вызывает опасение и нуждается в толковании. Мы не испытываем насущной потребности в том, чтобы разбираться с ним. Однако вслушивание в звук дает возможность мгновенного погружения в сферы, где знак теряет значение».
Роман Сенчин. «Иду окольным путем к главному»: как читать рассказы Георгия Семенова. Роман Сенчин — о прозаике-лирике 1960 — 1980-х годов. — «Горький», 2021, 16 апреля <https://gorky.media>.
«О писателе Георгии Семенове вспоминают нечасто. В основном как о друге Юрия Казакова, с которым они были очень близки и в жизни, и как художники. Посмертная судьба Казакова завидней семеновской — изредка, но выходят томики переизданий, о нем пишут литературоведы, его рассказы читают, в конце 1990-х был снят так называемый байопик „Послушай, не идет ли дождь...” с Алексеем Петренко и Ириной Купченко в главных ролях. Да, жизнь Юрия Казакова притягательней для исследователей, Георгий Семенов же прожил на первый взгляд спокойно, без мук и срывов».
«Да, писать о рассказах, подобных тем, что писал Семенов, непросто. Пересказывать — получается какая-то мелочь, чуть ли не байка. Такую прозу нужно читать. <...> Попытаюсь показать это на одном из своих любимых семеновских рассказов — „Объездчик Ещев”. Без пересказа не обойтись, без обширных цитат — тоже».
«Переизданий его прозы я не нашел. Судя по всему, последняя книга — „Прохладные тени” 2013 года, в которую вдова писателя Елена Владимировна собрала неопубликованные ранее рассказы и „записки разных лет”».
Анна Сергеева-Клятис. «Перекликаться Пушкиным»: Ходасевич и Пастернак о массовой и элитарной поэзии. — «Литературный факт», № 19 (2021, № 1) <http://litfact.ru>.
«Иными словами, прямая ориентация на Пушкина была частью обширной программы спасительного консерватизма, который русская эмиграция вообще вменяла себе в обязанность. Но исключительность собственной роли в этой борьбе была для Ходасевича очевидной».
«Сознание себя „Пушкиным наших дней” предписывало жесткие самоограничения. Уход в элитарность был неминуем. Высокая миссия требовала и отрыва от читательской массы. Собственно пушкинский вектор уже сам по себе предрешал отбор читателя: для „своих” высокая ясность Ходасевича, для „чужих” — заумное мычание Пастернака».
«Совсем иначе рассматривал классическую „прививку” Пушкиным Б. Л. Пастернак, ставший для Ходасевича нарицательным именем массовой поэзии. Начнем с того, что Пастернак с первых лет своего литературного поприща ощущал себя элитарным автором. Сгущенная метафоричность и сложность языка, которой отмечены первые пастернаковские сборники, делала его поэзию непонятной для массового читателя. Даже „Сестра моя жизнь” ситуации радикально не изменила: находясь в Берлине, куда Пастернак попал практически сразу после выхода книги, он постоянно слышал упреки в невнятности, темноте, немотивированной сложности поэтики. Собственно, это были не всегда упреки, а скорее констатация всем известного факта».
«Обрушивая с олимпийской — пушкинской — высоты на Пастернака свою уничтожающую критику, Ходасевич не мог себе представить, к чему придет его соперник в зрелую пору своего творчества».
Согбенный сторож среброрунных стад. Александр Триандафилиди о своем переводе «Неистового Роланда» Ариосто, на который ушло 20 лет. Беседу вел Александр Стрункин. — «НГ Ex libris», 2021, 29 апреля <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит Александр Триандафилиди: «Через Вергилия и Овидия пришел к Данте, почитателем которого остаюсь до сего дня. Рыцарской тематикой я заболел лет в 17, прочитав Сервантеса и Торквато Тассо. Возникший тогда же интерес к Ариосто подогревали хрестоматийные фрагменты, прежде всего Пушкина „Пред рыцарем блестит водами…” Но оба полных русских перевода „Неистового Роланда” (прозаический XIX века и экспериментальным стихом Михаила Гаспарова) меня разочаровали. Тогда я сосредоточился на изучении итальянского языка, чтобы объективно оценить этот шедевр в оригинале».
«Английских полных переводов в октавах — шесть (последний вышел в 2009 году). Безусловно, классической работе сэра Джона Харингтона среди них нужно отдать первое место не только хронологически — блеск шекспировской эпохи! Технически совершенен и перевод Уильяма Роуза. Но моей настольной книгой был оксфордский перевод Гвидо Вальдмана: он технический, в прозе, то есть слово в слово. Во Франции за пять веков было создано бессчетное количество переложений Ариосто, но мне не известно ни одно заслуживающее внимания».
«Трехтомник выпущен в хорошем качестве, в подарочном оформлении, в нем более 600 иллюстраций Гюстава Доре и подробный комментарий, составленный мной. И без гранта мой замысел осуществился на все сто процентов, если не брать во внимание малый тираж».
Андрей Устинов. «Чинари» в дневниках Михаила Кузмина. — «Литературный факт», № 19 (2021, № 1) <http://litfact.ru>.
«В настоящей публикации представлены избранные дневниковые записи Михаила Кузмина, начиная с первого упоминания „мистика-футуриста Введенского” 16 марта 1924 года. Именно тогда 19-летний поэт-экспериментатор — Введенский родился 6 декабря (23 ноября по старому стилю) 1904 г. — начинает появляться в квартире Кузмина со все большей регулярностью и обязательно по субботам, когда хозяин устраивал чаепития. <…> На исходе 1925 года в дневниках Кузмина начинает фигурировать Даниил Хармс, о котором он к тому времени уже наслышан».
Из записей Михаила Кузмина 1931 года. «10 октября (суббота). <…> Видел Введенского в каком-то черном легком балахоне. Говорит, идет к доктору, лечится от нервного расстройства. М<ожет> б<ыть>, история с Тамарой. Несмотря на изначальный цинизм, циники в отнош<ении> чувств часто более чувствительны, чем блюстители нравственности, которые не „прощают” без всякой муки, по недостатку просто чувств. Вообще, „не прощать” чего-нибудь (кроме убийства) очень плохая рекомендация, особенно если дело может походить на оскорбленное самолюбие. <…>
23 декабря (среда). 24 декабря (четверг). Никуда не выходил и никто у меня не был — вот что меня удручает. <...> Оказывается, Хармс, Калашников, Андроников и Бакшнев <т.е. Игорь Бахтерев> арестованы. Введен<ский> не подвергся тем, что уехал. Тамара <Мейер> затем и приезжала к О<льге> Н<иколаевне>, чтобы предупредить ее. Никто даже не звонит. <…>».
Андрей Устинов, Игорь Лощилов. Poeta in bello: русская память о Великой войне. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2021, № 4.
«В мае 1916 года, в самый разгар Великой войны, уже почти два года бушевавшей в Европе, в американском ежемесячнике „The Russian Review” (или „Русское обозрение”), как сообщалось в подзаголовке, „посвященном русской жизни, литературе и искусству”, было напечатано стихотворение „Потомкам” поэта Георгия Вяткина (1885 — 1938). В английском переводе оно получило название „To Future Generations”, или буквально „Грядущим поколениям”. Факт его появления в американском журнале был тем более примечателен, что США тогда еще в войну не вступили».
«Очевидно, что критерием отбора произведений для „Раненой России” [сборник стихов Вяткина, Екатеринбург, 1919] послужил непосредственный фронтовой опыт Вяткина, который оказывался важнее понимания, о какой именно войне может идти речь. Смещая привычные разграничения пространственно-временного континуума, стихотворения, посвященные Великой войне, становились подходящим выражением обстоятельств новой войны — Гражданской, которая заставила „русскую память” забыть о „бойне” 1914 — 1918 годов и вести речь о кошмарном российском ее продолжении в 1918 — 1922-м, как будто Вяткин, оставив неизменным знаменатель, с легкостью переключил числитель. В сухом остатке получалось, что Война как таковая продолжилась без перемирия, без моратория, превратившись в русской литературной традиции — в бесконечную».
Егор Холмогоров. Церковь в мире после культуры. — «Культура», 2021, № 3, 25 марта; на сайте газеты — 23 апреля <https://portal-kultura.ru>.
«Мысль Освальда Шпенглера и травестирующего его [Константина] Богомолова о том, что мы стоим перед лицом „заката Запада”, представляется слишком оптимистичной. Возможно, закатывается уже не Запад, а, не без его усилий, само представление о культуре как о деятельности, которая возвышает человека и придает ему высшее качество».
«Главное, к чему нужно готовиться Церкви и православным христианам, да и просто всем культурным людям, — это не к жизни в мире обезбоженной культуры, а к выживанию в мире обожествленного бескультурья. Уже сегодня все реже можно слышать сетования снобов, что церковники „недостаточно культурны”. Скоро мы столкнемся с тем, что христианство не только слишком нетолерантно, слишком иерархично, слишком серьезно для этого мира, но и слишком культурно...»
«Расцерковить русскую культуру значило бы свести ее от масштабов самостоятельной цивилизации, равночестной Западу, до затхлого мирка провинциальной североевропейской культуры времен упадка. Именно русская церковная культура — библейская, византийская, древнерусская, выросшая на их основах русская классическая культура XIX века — является единственной безотказной смыслопорождающей матрицей и в эпоху нынешнего культурного упадка».
«Хочу быть дома во всей своей Родине, а не в одном углу…» Из переписки Валентина Курбатова и Валентина Распутина. — «Сибирские огни», Новосибирск, 2021, № 2, 3 <http://www.sibogni.ru>.
Письма с 1995 по 2014.
«В. Распутин — В. Курбатову
12 января 2003, Москва <...>
Перед Новым годом, плюнув на все, сел за рассказ. После Нового и Рождества, пока народ патриотический отсыпался, дотянул. Перепечатал, посмотрел и убедился: неважно, публицистика прет, как из гноища. Но совсем ничего не делать — еще хуже. Глаза мои лучше не становятся, читаю совсем с трудом — как бы через год-два поневоле не пришлось крылышки складывать.
Молчание мое отчасти объясняется тем, что не хотелось ничего говорить о вашей с В[иктором] П[етровичем Астафьевым] переписке. Впечатление такое, что поторопился ты с этой книгой, ибо что Сапронов торопил, понятно, для того это лакомый кусок, и получить его хотелось ему непременно к печальной годовщине. Через три-четыре года, даже через два года, она принималась бы естественней, и вычитывалось бы в ней все то лучшее, что есть в книге о литературе и России. Сейчас (знаю это по нескольким отзывам) отыскивается, прежде всего, трещина расхождений Астафьева с нашей, там, где я, частью русских писателей. Торопливо изданная книга невольно посыпает соль на эту рану. Убежден, что отзывы В. П. обо мне и частью о других ты смягчил, но и то, что осталось, отзывы о Бондареве, Можаеве, Абрамове, Белове и др. — такая это радость для живых Э[й]дельманов! <...>
Почему тесно стало на 1/6 части суши и на 1/2 части мировой литературы Астафьеву с Абрамовым? Они разные, и таланты их разные, но тот и другой при этом крупные фигуры и крупные художники — почему же так: я есть, а его нет? Это не по-христиански и просто не по-человечески.
Эх, Русь-матушка: брат мой — враг мой! Читаю неторопливо „Переписку двух Иванов” Шмелева и Ильина. Двух великих русских, оставшихся без России, тоскующих по русскому так, что нам и не представить, поругивают в письмах евреев, мы без этого не можем, забавляются, как лакомством, русским языком, жалуются на болезни, на трудную жизнь. Ума у того и другого — палата. У Шмелева ревность к Бунину, но терпимая, вместе выдвигаются на Нобелевскую. И вот известие: премию дают Бунину! Господи! И что же полезло вдруг из великого русского художника Ивана Сергеевича, какая злоба, вражда, неприятие, какие „художества”! Он невольно подбил на издевательский по отношению к Бунину тон и Ильина, но в конце письма Ильин, понимая, что письмо это чести его имени не сделает, наказывает: „Письмо прошу искоренить немедля и без остатка…” Так бы и надо, но почему оно оказалось неискорененным и прозвучало на весь белый свет? Это тоже хорошо о Шмелеве не говорит <...>».
Составитель Андрей Василевский
Опубликовано в Журнале №6