«Артикуляция», «Вестник Европы», «Горький», «Завтра», «Звезда», «Знамя», «Интерпоэзия», «Коммерсантъ Weekend», «Литературная газета», «Многобукв. Все о creative writing», «НГ Ex libris», «Неофилология», «Новая газета», «Новое литературное обозрение», «Полка», «Правмир», «Русский европеец», «СИГМА», «Такие дела», «Топос», «Эмигрантская лира», «Excellent», «Libri Magistri», «Prosodia», «Rhema. Рема»
Дмитрий Бавильский. «Писать для меня означает жить для других…» Беседу вел Артем Комаров. — «Excellent», 2021, 19 августа <http://www.sarmediaart.ru>.
«Для того, чтобы ответить на ваш вопрос по-честному, нужно прочесть цикл лекций. В первой рассказать, что доктрина соцреализма не выдерживает никакой критики уже потому, что реализм — политическая, а не эстетическая химера и реалистического переноса действительности в произведение искусства не может быть там, где автор начинает отбор чего угодно — персонажей, деталей, сюжетных ходов, не способных вместить в его опус всю полноту мира. Во второй лекции я бы объяснил, что постмодернизм — не литературное течение или школа, но всеобщее мироощущение, противоположное тому чем занята подлинная литература. Потому что постмодерн не производит, не способен произвести ничего нового, но имеет дело с симулякрами (обманками и подобиями), составленными из готовых информационных блоков, которыми он и жонглирует. Постмодернизм играет с рекламой и шоу-бизнесом, но устремлениями своими прямо противоположен тому, что делает литература. В третьем выступлении я бы объяснил, что литература, особенно проза — не про сюжет и даже не про оригинальные мысли, но про комбинацию из оригинальных средств выражения, включающих не только сюжет (содержание), но и такие странные, порой сложно уловимые материи как интонация и ритм. Если из текста выпирает сюжет, делающий роман или рассказ похожим на заготовку киносценария, облегчающий его пересказ — то это уже не изящная словесность, но беллетристика, которую, честно говоря, лично я за литературу не держу. Причем, и это в-четвертых, под беллетристикой я не имею ввиду коммерческие и именно что постмодернистские (потому что в них нет ничего нового, но есть только лишь комбинаторика штампов и общих мест) тексты. Это такие вполне честные, внятно повествовательные и вменяемые книги, которым не хватает умения стать неповторимыми».
А также: «Как сыр с плесенью, Мамлеев — деликатес, которым сложно насытиться. Его проза — излишество, возникающее когда самое важное уже освоено. Когда прочитаны великие русские и западные классики — все самое безусловное, глубокое и нужное, без чего невозможно ощущать себя не просто грамотным, но полноценным».
Анастасия Баранович-Поливанова. О Пастернаке. — «Знамя», 2021, № 2 <http://znamlit.ru/index.html>.
«Так получилось, что почти двадцать лет моей жизни — с 1943 года и до его кончины 30 мая 1960-го, а быть может, нужно сказать, — до освобождения Ольги Всеволодовны Ивинской из лагеря в октябре 1964-го, — оказались так или иначе сопряжены с Пастернаком».
«Однажды утром Зинаида Николаевна, — рассказывал он, — спросила его:
— Ты что, плохо себя чувствуешь?
— Да, — сказал он, — плохо.
— Но физически или душевно?
— Я не рожден, чтобы чувствовать себя физически».
Сергей Беляков. Сергей Эфрон: любовь к Отечеству без взаимности. — «Русский европеец», 2021, 22 марта <http://rueuro.ru>.
«Эфрона иногда изображают „эмигрантской шестеркой”, несчастным запутавшимся человеком, которого использовали едва ли не „втемную”. Между тем, давно опубликована справка, данная КГБ: „В течение ряда лет Эфрон использовался как групповод и активный наводчик-вербовщик, при его участии органами НКВД был завербован ряд белоэмигрантов, по заданию органов провел большую работу по вербовке и отправке в Испанию добровольцев из числа бывших белых”. Групповод — это руководитель агентурной группы, связанной с дипломатической резидентурой или непосредственно с Москвой».
«В 1937-м на родине Эфрона встретили „с большим почетом”. Первый год своей советской жизни Сергей Яковлевич провел в хороших ведомственных санаториях. В Одессе Эфрон принимал морские и хвойные ванны, в Кисловодске — ванны минеральные, пил целебный нарзан. Он мог не заботиться ни о куске хлеба, ни о крыше над головой. О том, что происходит в СССР на самом деле, Сергей Яковлевич узнал не сразу».
Л. М. Видгоф. Мандельштам и «Литературный особняк» (по архивным материалам). — «Rhema. Рема» (МПГУ), 2020, № 4 <https://rhema-journal.com/archive.html>.
«„Литературный особняк” был объединением с нечетко выраженными принципами. В сущности, оно возникло в первую очередь на основе отталкивания от того, что члены будущего „коллектива” не принимали в современной поэзии, но не благодаря тому, что они хотели и могли заявить сами: своей самостоятельной яркой программы не имелось. Не принимались крайности имажинизма и футуризма, но то, что провозглашалось, не предлагало увлекающую перспективу. Расплывчатое утверждение, что содержание должно находиться в строгом сочетании с „законченной” формой, объявленное главным принципом поэтики, достаточно банально, чтобы его можно было посчитать чем-то новым».
«Вероятно, и Мандельштам не рассматривал свое участие в делах „Литературного особняка” как нечто очень значимое. Миндлин писал об этом так: „Бывал и Осип Мандельштам. Он не очень серьезно относился к этим собраниям”. То же самое Миндлин говорил в беседе с П. М. Нерлером: „М<андельштам> ходил в ‘Литературный особняк‘, ходил иронически и был там чужой”. Настоящим поэтическим содружеством для Мандельштама был только петербургский Цех поэтов. Он навсегда остался в прошлом.
Тем не менее Мандельштам не был пассеистом...»
Анна Голубкова. К вопросу о классификации современной женской русскоязычной поэзии. — Литературно-художественный альманах «Артикуляция», 2021, выпуск 14 <http://articulationproject.net>.
«Женская поэзия в качестве предмета описания была выбрана совершенно не случайно. На самом деле эти же категории с небольшими изменениями можно применить и к поэзии, написанной мужчинами, о чем более подробно я скажу в конце статьи. Однако в поле современной литературы существует тенденция вытеснения женщин из фокуса публичного внимания. Поэтому мне хотелось бы таким образом подчеркнуть важность того, что сейчас в поэзии делают именно женщины, и создать еще один повод поговорить о написанных женщинами стихах. Но в общем и целом, повторюсь, данная схема с небольшими изменениями и/или дополнениями может работать на всей русскоязычной поэзии в целом, вне зависимости от гендерной принадлежности конкретных авторов. В статье я буду употреблять слово „поэтесса”, за что сразу прошу прощения у тех, кто не приемлет этого обозначения».
«Итак, у меня получилось одиннадцать поэтических направлений: „традиционалистское”, экспериментальная силлаботоника, мифопоэтическое, экзистенциальное, нарративное, деконструктивистское, минималистское, экспериментальное, „мистическое”/религиозное, документальное, экспрессионистское. Выделение это, хочу подчеркнуть еще раз, достаточно условное и в первую очередь призвано стать поводом для обсуждения. Тем не менее, как мне представляется, если насчет маргинальных поэтических направлений еще можно спорить, то все основные вполне соответствуют действительности».
А также:
«Именно этот экзистенциальный ужас первобытного человека очень хорошо умеет воплощать в своих стихах Мария Галина».
«Начинала Галина Рымбу с экспериментальной силлаботоники. Именно эти стихи до сих пор вызывают приступы умиления у правоконсервативных критиков типа Валерия Шубинского».
«Вообще складывается ощущение, что в ее [Сусловой] стихах идет речь о невыразимом, то есть о таком переживании, которое выразить словами просто невозможно. Более того, вместо тех слов, которые хоть как-то могли бы описать эти ощущения, Евгения Суслова специально берет и подставляет совершенно другие слова, а для большего эффекта сохранения тайного и сокровенного — чтобы уж точно никто ни о чем не мог бы догадаться — еще и ломает синтаксис».
Ефим Гофман. Повесть с тройным дном. — «Знамя», 2021, № 2.
«Повествование в „Доме на набережной” ведется по преимуществу от третьего лица, но при этом в него изощренно вплетается и фиксация сознания Глебова — ни в коем случае (как мы уже оговорили) не тождественного авторскому. В повести есть, однако, несколько совершенно особых моментов. Это внезапно вторгающийся разговор от первого лица, не названного по имени. Лицо это — фактически что-то вроде авторского альтер эго — некий ровесник и бывший одноклассник Вадима Глебова (как и ряда других героев повести), когда-то живший все в том же Доме. Имени и фамилии этого человека в повести нет. В уже упоминавшемся любимовском спектакле он предстает в образе Неизвестного — трезвого и проницательного персонажа в пальто и шляпе (в изначальной версии таганской постановки, вышедшей при жизни Трифонова, роль эту играл Леонид Филатов). Именно от упомянутого человека исходят в повести самые существенные, воистину ошеломляющие характеристики личности Глебова, но об этом — позже».
Игорь Гулин. Шепотом и криком. — «Коммерсантъ Weekend», 2021, № 5, 26 февраля <https://www.kommersant.ru/weekend>.
«Появление этих невероятных текстов для многих моментально изменило картину русской поэзии ХХ века. И тем не менее их открытие лишь укрепило сложившуюся репутацию [Геннадия] Гора. Самые умные люди, писавшие о них, утверждали, что стихи 1942 года как бы противостоят всему остальному горовскому творчеству — не только по мере таланта, но и по самому своему устройству; что только кошмар блокады дал возможность этому малосамостоятельному автору написать такое. Все это — ужасная несправедливость. Том, составленный специалистом по Гору Андреем Муждабой, — первый шаг к ее исправлению».
«О стихах Гора часто говорят как о страшном возрождении и последнем, посмертном крике поэзии обэриутов (Гор с ними тесно общался). Отчасти это верно, но лишь отчасти. В новой книге, где эти стихи впервые помещены в контекст других вещей Гора, видно, что почти все их слова и образы у него уже были — в ранних рассказах, в „Корове”, в северных текстах, — что это не разрыв с собой, а верность себе. Верность, способная проявиться только в чрезвычайных обстоятельствах: человек, всегда писавший с оглядкой на других, немного пригнувшись, тут впервые встает в полный рост, чтобы посмотреть в глаза ужасу».
Игорь Гулин. Еще несколько слов о поэзии Д. А. Пригова. — «СИГМА», 2021, 4 марта <http://syg.ma>.
«Я люблю „лирические” тексты Дмитрия Александровича больше, чем сатирические или подчеркнуто концептуальные. Хотя очевидно, что, когда мы говорим о Пригове, эти определения — „лирический”, „сатирический” — должны ставиться в жирные кавычки. Прочту несколько текстов — все из цикла „Домашнее хозяйство” — и начну с одного из приговских хитов…»
Александр Дугин. Философ — это тот, кто живет опасно… Беседу вел Федор Шиманский. — «Завтра», 2021, 12 февраля <https://zavtra.ru>.
«Современный человек для меня — это человек вверх ногами. Я, конечно, сожалею, о таком его положении. Но я вижу его как монстра. Я испытываю к современному человечеству в последние 500 лет приблизительно то же чувство, которое нас охватывает, когда мы видим искромсанного инвалида или больного с синдромом Дауна. Впрочем, неуместно злорадствовать по этому поводу. Когда мы видим нечто несовершенное, извращенное, искаженное: человека с тремя руками, слепца или калеку с отрубленными ногами, это вызывает ощущение ужаса, но и в каком-то смысле сострадания. Но вместе с тем это непроизвольно желание все-таки отойти куда-то в сторону, если не удается действенно способствовать оздоровлению или облегчению страданий. Я разрываюсь между отвращением к человечеству Модерна и стремлением ему помочь, поставить его с головы на ноги».
«Сама телесность Модерна, его плотоядная зацикленность на материальности, вводит меня подчас в состояние бешенства. Плотин, говорят, очень не любил свое тело, раздражался уже от того, что оно у него есть. Вот у меня очень сходное отношение к нижним аспектам жизни».
«Если у вас очень много идей, которыми хочется поделиться, пишите философский трактат». Текст: Сергей Давыдов. — «Многобукв. Все о creative writing», 2021, 12 марта <https://mnogobukv.hse.ru>.
Говорит Дмитрий Данилов: «В общем, я не настаиваю заранее на том, чтобы текст был воспроизведен слово в слово (может быть, пока не настаиваю). Я понимаю, что у режиссера должен быть определенный простор. А что касается режиссерских интерпретаций вообще — что тут скажешь. Они бывают гениальными, бывают удачными, бывают неудачными, бывают чудовищными. Раз на раз не приходится. Я думаю, драматургу надо к этому относиться со здоровым стоицизмом. Я для себя вывел формулу: „чем больше постановок, тем больше плохих постановок”».
«К счастью для нас, все Алексей Толстой уничтожить не смог». Интервью с филологом Галиной Воронцовой. Текст: Анна Грибоедова. — «Горький», 2021, 29 марта <https://gorky.media>.
Говорит старший научный сотрудник Института мировой литературы имени Горького Галина Воронцова: «Полное собрание сочинений задумывалось в нескольких сериях, сейчас мы ведем работу над одной из них, серией художественных произведений писателя. Полностью готов первый том „Повести и рассказы 1900 — 1910 гг. Роман ‘Чудаки‘”, частично — второй „Повести и рассказы 1911 — 1914 гг. Роман ‘Хромой барин‘”. Однако наши главные усилия в настоящий момент сосредоточены на подготовке центральных в творчестве Толстого произведений — трилогии „Хождение по мукам” и романа „Петр Первый”. Несмотря на большое количество выпущенных собраний сочинений писателя, их научное комментирование, с привлечением большого количества самых разных источников, осуществляется впервые».
«Уезжая летом 1918 года на юг России, а оттуда в эмиграцию, он был вынужден оставить часть своего архива в семье родителей жены, Наталии Васильевны Крандиевской. И эти его рукописи, и переписка в результате ряда сложившихся драматических обстоятельств оказались безвозвратно утраченными. Но что-то и сохранилось. <…> Возвращаясь в 1923 году из эмиграции, писатель не смог или не захотел вывезти на родину новую, сформировавшуюся там часть архива. Во всяком случае, автографов произведений Толстого, созданных во Франции и Германии, мы практически не знаем. А речь идет о романах „Хождение по мукам” и „Аэлита’, о „Повести смутного времени”, о пьесе „Любовь — книга золотая” и о целом ряде рассказов. Большая же часть сохранившихся черновых автографов писателя относится к периоду второй половины 1920-х — первой половины 1940-х годов…»
«Каждый русский человек понимает, что происходит в полиции». Интервью с Дмитрием Даниловым. Текст: Игорь Перников. — «Горький», 2021, 24 марта <https://gorky.media>.
Говорит Дмитрий Данилов — о своей пьесе «Человек из Подольска»: «Изначально я хотел создать такую, в хорошем смысле, пустую конструкцию. На курсах по драматургии, где я преподаю, я обычно говорю, что хорошо написать пьесу, которая была бы как пустой трубопровод. То есть нужно создавать такую структуру, которую дальше наполнят содержимым режиссер, актеры и зрители. А если автор сразу наполнил этот трубопровод чем-то своим, то режиссеру и актерам будет негде работать, а зрителю просто будет навязываться точка зрения автора. Мне кажется, что зрителю интереснее разгадывать загадку пьесы самому и самому создавать собственную версию происходящего. Поэтому я сам стараюсь уходить от однозначных идей, чтобы не заниматься их трансляцией. Но ваша трактовка мне нравится, она хорошая, она вполне заслуживает право на существование как одна из возможных».
«Ваша трактовка» (то есть Игоря Перникова) — вот какая: «Мне здесь видится ярко выраженный теологический мотив: полицейские чины в спектакле — это ангельские чины, а полицейское насилие, соответственно, — это божественное провиденциальное насилие, которое производится прежде всего в интересах самого человека».
Тимур Кибиров. Наркотический Блок. — «НГ Ex libris», 2021, 4 марта <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
«Первая книга, поразившая меня и оставшаяся на всю жизнь в числе любимых, — это „Айвенго” Вальтера Скотта, прочитанная в третьем классе. Не исключаю, что тут важную роль сыграли не только несомненные достоинства этого романа, но и чудесные иллюстрации. Следующее памятное литературное событие произошло на летних каникулах после седьмого класса, когда я прочел „Избранное” Александра Блока и впал в наркотическую зависимость от этих не очень понятных мне стихов».
Игорь Кириенков. Лидер партии мертвых. — «Полка», 2021, 28 марта <https://polka.academy/materials>.
«В основе трифоновской историософии лежит безнадежный онтологический пессимизм. Угрюмое представление о том, что раз все однажды умрут, то „никому ничего не надо”. Что помнить по большому счету не для кого».
«Тут Трифонова хочется поставить в другой — мировой — контекст. На протяжении 2010-х на русском выходили книги В. Г. Зебальда — немецкого писателя, который сделал память о невыносимом своей центральной темой. Заглавный герой его самого значительного романа „Аустерлиц”, подобно трифоновским протагонистам, много думает о парадоксах времени и о том, как мы его воспринимаем, о мире живых и об отделенном от него призрачной перегородкой мире мертвых, о случившейся в XX веке катастрофе — и о том, что потомкам делать со знанием об Освенциме и ГУЛАГе. Аустерлиц задается вопросом: „Если время — река, то где же его берега? Каковы его специфические свойства, сопоставимые со свойствами воды, которая текуча, довольно тяжела и прозрачна? Чем отличаются вещи, погруженные во время, от тех, которые остались нетронутыми им?” Странным образом что-то вроде ответа можно найти на страницах поздней трифоновской прозы. Главное свойство времени — „всех делать похожими”. Уравнивать. Умерщвлять. Так Трифонов становится магом не только боли, но и смерти. Человеком, умеющим расслышать то, что шепчут исчезнувшие — и о чем молят оставленные».
«Классно быть писателем в России — про все не написано». Евгения Некрасова — о «Калечине-Малечине», повседневной бездне и счастливом человеке. Текст: Маргарита Кобеляцкая. — «Правмир», 2021, 3 марта <http://www.pravmir.ru>.
Говорит Евгения Некрасова: «Мне кажется, очень важно услышать женский голос о проблемах, темах, явлениях, о которых уже высказались авторы-мужчины или не высказывались никогда. Когда мне говорят, что есть же уже прекрасные героини в русской литературе — Татьяна Ларина, Ольга Ильинская, Маша Миронова в „Капитанской дочке”, я согласна — они есть, но эти тексты написаны мужчинами».
«Но канон, который мы проходим в школе, написан почти одними мужчинами, есть только женщины-поэты из начала XX века. У нас не было своих сестер Бронте или Джейн Остин, ну или мы ничего о них не знаем».
«Чем больше сфер реальности будет переведено в литературу, тем лучше мы разберемся с собой и поймем друг друга».
«Мне кажется, архетип человека, который живет сегодня в России, — это мать-одиночка. Это самый распространенный типаж».
Владимир Колчанов. От мистерии к карнавалу: китайские новогодние праздники в повести М. А. Булгакова «Роковые яйца». — «Неофилология» (ТГУ), Тамбов, 2021, том 7, № 25 <http://journals.tsutmb.ru/index.php?id=203>.
«То, что гость, очутившийся в новогодней персиковой „роще на той стороне”, не имеет отношения к райским кущам, говорят не только „копыта”, но и место действия в следующей сцене: „Он (Персиков. — В. К.) тоскливо глядел на крышу университета, где в черной пасти бесновался невидимый Альфред (выделено нами. — В. К.)”. По сути, она рисует психическое состояние рядового китайца, увидевшего ночной призрак на крыше дома и услышавшего замогильный зов. Зов этот естественный, если учесть, что в Китае умершие приходят на Новый год. И путь их лежит через крыши домов. Булгаков, возможно, знал о народном поверье приходить через крыши домов: о категорических запретах сушить на крыше ночью простыни ввиду опасности запутывания в них душ усопших, писало литературное и популярно-научное приложение к журналу „Нива” за 1911 г.; запрет в Китае был настолько серьезным, что нарушившие его отправлялись в „четвертый круг ада”… А вот как в главе 5 („Куриная история”) обрисовывается, по дороге в куриный гадес, сам профессор в роли китайского привидения на крыше, запутавшегося в простыне экрана…»
Алексей Конаков. Что нам делать с Никодимом Старшим? О романе Алексея Скалдина. — «Знамя», 2021, № 3.
«Собственно, главное произведение Скалдина, благодаря которому он остается в истории русской литературы, написано как раз прозой — это вышедший в 1917 году, за несколько дней до Октябрьской революции, роман „Странствия и приключения Никодима Старшего”».
«…Возьмем на время в скобки всю „мистику”, составляющую содержание текста, и посмотрим лишь на самое начало и на самый конец романа. Что же мы видим? Никодим из последней главы отличается от Никодима из первой главы лишь одним — он сказочно богат. <…> Собственно, в этом и состоит весь сюжет: „Странствия и приключения Никодима Старшего” — история о чудесном, волшебном, мистическом обогащении; и главная загадка романа — загадка возникновения капитала».
«Но, разумеется, роман о Никодиме Старшем интересен не только тем, что описывает обстоятельства частной и профессиональной жизни страхового агента, сумевшего вдруг разбогатеть (а заодно и отыскать жену). Гораздо важнее то, что роман удачно схватывает еще и обстоятельства всей николаевской России начала XX века. Эти обстоятельства — включая военную экспансию, бурную индустриализацию, экономический рост, классовую борьбу и многое другое — можно кратко обозначить одним словом: капитализм. И как раз благодаря тому, что Скалдин работает страховым агентом, что умеет ценить (оценивать) материальное изобилие капитализма, что догадывается о неприличной тайне, маячащей за „частной собственностью” (прудоновское „собственность — это кража!”), что сопрягает в своем повседневном ремесле любое владение с риском утраты и соблазном преступления — ему удается написать самый, быть может, лучший роман о буднях русских капиталистов».
Григорий Кружков. Двойное алиби: о датировке одного стихотворения Ахматовой. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2021, № 3 <http://zvezdaspb.ru>.
«Мне кажется, между этими стихами Вордсворта, Гумилева и Ахматовой ощущается некая преемственность — не только сходство мысли, но и явная интонационная зависимость. Что подчеркивается общим размером, белым пятистопным ямбом, — между прочим, любимым размером Уильяма Вордсворта».
«Влияние „Тентернского аббатства” на стихотворение Пушкина давно признано. Можно, конечно, допустить косвенное влияние Вордсворта на Гумилева — через Пушкина. Но, скорее всего, влияние было прямое, как на это указывает главный мотив стихотворения — момент душевного подъема, который, будучи запечатлен в памяти, способен оказывать целительное действие и через многие годы, в любых печалях и невзгодах, стерегущих человека в будущем. Этот мотив отсутствует у Пушкина, но он есть у Вордсворта и у Гумилева, а вслед за ними — у Ахматовой».
Илья Кукулин. Русская литература во главе «младших братьев» (эпизод из новейшей истории российского школьного образования). — «Новое литературное обозрение», 2020, № 6 (№ 166) <https://www.nlobooks.ru>.
Среди прочего: «Стремление определить, что должны читать вне школы дети и подростки, чтобы „вырасти человеком” или образцовым гражданином России, оказалось таким заразительным, по-видимому, потому, что представители политического истеблишмента, чиновники от образования и даже некоторые независимые opinion makers боятся потерять контроль над жизненным миром младшего поколения и изо всех сил пытаются спроектировать его будущую ценностную структуру. Инструментом такого проектирования и становится список книг для внеучебного чтения».
«Лучшее стихотворение — отсутствующее…» Беседа Дмитрия Бураго с Шамшадом Абдуллаевым (Узбекистан). — «Эмигрантская лира», 2021, № 1 (33) <https://sites.google.com/site/emliramagazine>.
Говорит Шамшад Абдуллаев: «Лучшее стихотворение — отсутствующее, то есть то, что еще не пришло в мир и никогда не придет сюда, к явности жительствования, — тем более добровольно, как идеальный человек, по которому тосковал Сенека».
«К счастью, существует деликатно умалчиваемая филологами сжатая симультанность мировой литературы, в которой Сократ, чьи сородичи создали гераклитовскую текучесть, почти цитирует Кафку, считавшего в беседе с Густавом Яноухом, что люди вовсе не злодеи, но, скорее, лунатики, которых, по мнению дзенского мальчика Тедди, должно вырвать логикой библейского яблока прямо в земную здешность, в эту иллюзию, в эту спящесть, почему-то удерживаемую по сю сторону мира физической болью. Так что лучше не рассуждать о каком-то зле, чтобы не перенять его эманацию. В атмосфере неподдельности оценки мешают. „Мир начинается с атомов — заканчивается листвой и сновидением” (Роже Кайуа), но между атомом и сном все-таки звучит четвертая эклога Вергилия».
Я. М. Марголис. Транзит существительных русского поэтического языка от Пушкина до нашего времени. — «Libri Magistri» (МГТУ им. Г. И. Носова), Магнитогорск, 2021, № 1 (15) <http://lm.magtu.ru/zhurnal>.
«„Конкорданс к поэзии Иосифа Бродского” в 6 томах был создан в 2002 году канадским профессором славистики Т. Патера по другому принципу — с опорой на лексемы, в отличие от конкорданса Дж. Т. Шоу, основа которого — словоформы. Конкорданс в лексемах создать намного труднее, чем в словоформах, поскольку необходимо проводить сложную лемматизацию словоформ».
«„Конкорданс к поэзии Марины Цветаевой”, выдающегося русского поэта ХХ века, к сожалению, не создан до сих пор. М. Л. Гаспаров писал в предисловии к книге „Конкорданс к стихам А. С. Пушкина”: „Русской литературе не повезло: условия ее существования были таковы, что ей слишком долго было не до конкордансов”. Но прошло уже 20 лет XXI века, а русской литературе все еще не до конкорданса к поэзии выдающегося русского поэта ХХ века».
Среди прочего: «Наиболее интересным среди лексем молодых российских поэтов ХХI века (табл. 2) является то, что лексема „любовь” убывает по времени от XIX до XXI века, а лексема „тело” растет».
Александр Марков. Гуманитарий должен добиваться понимания, как добиваются любви или дружбы. Текст: Владимир Козлов. — «Prosodia», 2021, 29 марта <https://prosodia.ru>.
«Когда я опубликовал свой перевод „Метафизики” Аристотеля, он вызвал бурю возмущения некоторых специалистов, которые заявили, что мой перевод слишком художественный, что противоречит установке Аристотеля отвергать любую художественность и литературность как низший вид познания. Но я как раз считаю, что чтобы не путать то, как Аристотель понимал ту же „действительность” и „возможность” с тем, как это понимал Гегель или понимает нынешний вузовский учебник, и нужен был радикальный творческий перевод, с позиций которого только и виден настоящий Аристотель, видны проблемы, какие поставлены им впервые, а не те, которые приписывают ему плохо написанные учебники, всегда имеющие дело со вторичным материалом. Этот мой поэтический перевод и стал одновременно произведением современного искусства и современной теории».
Ирина Машинская. Желание текста. Часть 2. Послесловие к проекту «Открытки с берега. Опыт ответного чтения». — «Интерпоэзия», 2021, № 1 <https://magazines.gorky.media/interpoezia>.
«Я понимаю телесность чтения намного шире, чем просто акустику: она включает и тактильные аспекты, в том числе физическое ощущение не только образов, возникающих за словами (как бы выходящих к читателю из-за спин слов), но и самой графики текста, ощущение трехмерной материальности буквиц, и, конечно, все эти полуматериальные, но осязаемые вещи: тон, синтаксис, ритм и т. д. А с другой стороны, вот эту самую музыкальность читающего, его слух — или же его недостаточность: чуткость к интонации, мелодике, чувство ритма (и это, как раз, касается верлибра более всего). Говоря о физических особенностях чтения стихов, мы принимаем в расчет и память чтения, вообще — физическую и физиологическую память о событиях, а еще — идиосинкразические особенности читателя, восприятие им запахов, температуры, еды (аюрведические доши и тесно связанные с ними особенности темпераментов и характеров), и т. д. Все это кажется совершенно очевидным, но отчего-то в разговоре о стихах мы часто отмахиваемся от своего опыта как от не имеющего отношения к делу».
Михаил Маяцкий. Прошлое, прощай! Будущее, прости! — «Вестник Европы», 2021, № 55 <https://magazines.gorky.media/vestnik>.
«Итак, в разных конфигурациях, как исходящих от Гегеля, так и от него (относительно) независимых, потомки, последующие поколения предполагаются более счастливыми, и обсуждается лишь их на то правомочность, их моральные обязанности по отношению к миллионным израсходованным человеческим средствам-гильзам и/или „разумность” такой ценой осуществляющейся поступи Мирового Разума. Думается, мы живем в эпоху, когда отношение между прошлыми и будущими поколениями меняется на обратное».
«Интересно, что Маркс оказывается здесь современнее неомарксистов. У него не было никаких иллюзий по поводу отцов, и моральный долг по отношению к ним он наверняка оценил бы как вопиющую идеологему, столь же патриархальную, сколь и мотивированную „наследственным капитализмом”. Марксово отношение к прошлому не знает морализации (как и теологизации), предпринятой эпигонами: „Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых” (так писал Маркс во первых строках своего „Восемнадцатого брюмера…”)».
«Те, которые будут жить хуже родителей. Это „хуже” опять-таки требует уточнения. Это, может быть, такое „хуже”, которое само это новое поколение ни за что не променяет на „лучше” своих родителей».
«Между строк»: «День и ночь» Федора Тютчева. В очередном выпуске подкаста «Между строк» Лев Оборин разговаривает с филологом Романом Лейбовым о стихотворении Федора Тютчева «День и ночь». — «Полка», 2021, 23 марта <https://polka.academy/materials>.
Говорит Роман Лейбов: «Это удивительная экономность Тютчева, и об этом тоже когда-то писал Пумпянский. Несмотря на то что у Пушкина есть любимые темы, повторяющиеся образы, Пушкин, конечно, поэт экстенсивный, он стремится развиваться в разных жанрах, захватывать разные сюжеты, новые области. Тютчев — поэт интенсивный, у него есть небольшой набор инструментов, которые позволяют достаточно гибко говорить о мире. На самом деле это связано с психологической „непростотой” самого поэта Тютчева, он был очень непростой человек».
«Если бы Тютчев умер в возрасте Лермонтова, у нас было бы очень мало подлинно тютчевских стихов».
Вадим Михайлин. Locus amusos: «особый путь» колониального и постколониального дискурса в отечественном кино. — «Новое литературное обозрение», 2020, № 6 (№ 166).
Среди прочего: «Пожалуй, наиболее сильное высказывание на эту тему — „Три дня Виктора Чернышева” (1968) Марка Осепьяна, фильм, который представляет собой злую парафразу канонической оттепельной „Заставы Ильича” (1964) Марлена Хуциева».
«В итоге фильм [«Три дня Виктора Чернышева»], идущий положенные полтора часа, на протяжении большей части экранного времени воспринимается как жесткая критика советского проекта в его нынешнем виде, причем критика слева, обнажающая тотальную сконструированность оттепельной «искренности» и полную выхолощенность советского публичного пространства, которое как-то незаметно успело утратить всякое осмысленное наполнение, — пока за двадцать минут до конца не появляется совершенно необязательный с сюжетной точки зрения шестиминутный эпизод, предваряемый титром „Земля”. Главный герой, такой же рабочий парень, как и три центральных персонажа в фильме Хуциева (который, правда, отчего-то не ходит по выставкам современного искусства и вечерам современной поэзии, а работает у станка и сидит на унылых комсомольских собраниях), едет в субботу, вместо выходного, „на картошку” — опять же, вместо того чтобы бродить сутки напролет по вымытым внезапным дождем московским улицам. В деревенской сцене в манере съемки происходят внезапные изменения — в кадр попадает и надолго остается в нем местная старуха, которая общается с „городскими” гостями в привычной крестьянской стилистике, сочетающей дозированную подачу личностно значимой информации с поддержанием иронической коммуникативной рамки. Это не профессиональная актриса, ее реплики не написаны заранее, и на фоне того дискурса, неосознанным агентом которого она является, все предшествующие и последующие „городские” сцены приобретают статус дурной ирреальности. Центр производства смыслов здесь отчетливо перемещается на периферию, и колониализации теперь подлежит городской человек, которому авторы фильма отказывают в праве на самоопределение. Критика ведется не слева, а справа — и „лживость” советского проекта оказывается встроена в широкую традиционалистскую перспективу, в которой он представляется частью дегуманизирующей — городской, машинной и „бездуховной” — цивилизации».
Анна Наринская. Искусство и его «провайдеры». Поменяет ли новая этика отношения между писателями и поставщиками информации, которые претендуют на соавторство. — «Новая газета», 2021, № 30, 22 марта <https://www.novayagazeta.ru>.
«Я прожила жизнь, считая, что искусство во многом важнее человека. Не в том смысле, разумеется, что ради искусства можно убить, но уж точно, что свобода создавать это самое искусство важнее чуть ли не всего остального. Не только политическая и цензурная свобода, а свобода вообще — в том числе свобода присвоения и трансформирования. „И снова скальд чужую песню сложит и как свою ее произнесет”, — написал мой любимый поэт, и в моем понимании это относилось не только ко всяческим „перепевам”, но и к всевозможным заимствованиям, потому что искусство, верила я, важнее человеческих обид и подобных недоразумений. Скажу честно, чувствую я (и, возможно, многие представители моего и предыдущих поколений) сейчас все еще так. Но думаю уже по-другому».
Елена Новожилова. Рецензии на современные поэтические книги: количественный анализ. — «Неофилология» (ТГУ), Тамбов, 2021, том 7, № 26 <http://journals.tsutmb.ru/index.php?id=203>.
«На наш взгляд, для лучшего понимания, каково же в действительности состояние современной русской поэтической критики, необходимо так же — по аналогии с поэзией — в первую очередь определить рассматриваемое явление количественно. Для этого следует ответить на самые основные вопросы: сколько рецензий на стихи сейчас публикуется; сколько имеется авторов и публикаторов; что такое среднестатистическая рецензия. В настоящей статье описываются ход и результаты этой работы».
«Результаты количественного исследования оказались контринтуитивно большими. Оценивая их, нельзя говорить о неудовлетворительном состоянии критической рецепции современной русской поэзии: наоборот, можно утверждать, что этой сфере присущ значительный размах. Непростым делом анализа стихов систематически занимается огромная когорта авторов — более полутысячи критиков из 24 литературных изданий (мы имеем в виду первые две группы источников) — и, очевидно, редакторы этих изданий, а объем ежегодно публикуемой рецензентами поэтической аналитики (типологически разнородной) сопоставим с объемом романа „Война и мир”. Однако этой сфере не присуща в той же степени авторефлексия».
Обитаемая вселенная Игоря Болычева. Текст: Светлана Крюкова. — «Литературная газета», 2021, № 9, 3 марта <http://www.lgz.ru>.
Говорит преподаватель Литературного института, поэт Игорь Болычев: «Новые поколения студентов [Литинститута] попадают в силовое поле великой русской литературы. И в этом силовом поле каждый выбирает свою траекторию. Одни стремятся „преодолеть притяжение”, выйти в „открытый космос”, другие видят свое место в пределах „солнечной системы”. Думаю, русская литература — не солнечная система, а вселенная, и „открытый космос” — это пока еще не открытые нами части этой вселенной. За пределами этой вселенной — „тьма кромешная”, в которой нет жизни».
«Я уже говорил — речь идет о сохранении человека как вида. И физически, и духовно. Эти сто лет ушли на осознание проблемы, на ее постановку, что само по себе очень важно. Осип Мандельштам, Георгий Иванов, Андрей Платонов — эти люди вполне четко обозначили проблему, которую нам предстоит решать. Перед Блоком и Гумилевым не стояло таких „непосильных” задач. И потом, я убежден, что на Блока и Гумилева (как и на Пушкина в свое время) „работал” весь русский народ. То есть они аккумулировали духовные энергии всего общества. Без этих энергий не было бы ни их, ни Пушкина. В этом смысле сегодня нужен не только „новый поэт”, но и совместное духовное напряжение всего нашего народа. Думаю, мы все-таки сможем остаться людьми „в неунизительном для человека смысле”».
Область значений Будущего. Интервью с футурологом Кириллом Игнатьевым. Беседу вел Виктор Ярошенко. — «Вестник Европы», 2021, № 55.
Говорит Кирилл Игнатьев: «Приведу пример: специалисты сходятся на том, что у нас скоро будут технологии, которые позволят свободно общаться с носителями другого языка. Это будет моментальный и достаточно качественный перевод. <…> И именно тогда возникнет самый серьезный фактор, связанный с фактическим исчезновением государственных границ. Я считаю, что возможность свободного общения с носителем другого языка запустит очень много векторов социально-политических преобразований. <…> Этот процесс займет несколько десятков лет. Однако сам факт — исчезновения языковых барьеров — станет мощным фактором изменений. Без этого мечта о мире с открытыми границами остается мечтой, для меня это очевидно. Я считаю, что такие технологии уже претендуют на глобальное выстраивание мира без границ. При сохранении — еще на какое-то, довольно долгое время — государств».
В. И. Орлов. Я не стану просить заседательской жалости… К истории ареста Леонида Черткова. — «Rhema. Рема» (МПГУ), 2020, № 4 <https://rhema-journal.com/archive.html>.
«Поскольку „мансарда” стало вторым по популярности названием „группы Черткова”, просто ради порядка попробуем разграничить эти понятия».
«11 января 1957 г. [Андрею] Сергееву позвонила Галина Грудзинская, одна из посетительниц „мансарды”: „Леня не у тебя? Такой ужас! Такой ужас! Меня вызывали на Лубянку, спрашивали про Леню. Я не знаю, что говорила. Надо предупредить, если он позвонит”. На следующий день около семи вечера Чертков был арестован на вокзале: опергруппа ждала, когда он вернется на электричке из института. По свидетельству В. Кузнецова, Чертков поначалу был уверен, что его привезли на Лубянку на очередную беседу, чтобы опять убеждать отказаться от вредных взглядов. Арест, несмотря на все предупреждения, оказался неожиданностью».
«Впрочем, вряд ли органы нуждались в дополнительных свидетельствах антисоветской деятельности Черткова, ведь он сам — под подпись! — подтвердил факт такой деятельности еще в октябре 1954 г. и, вполне вероятно, в декабре 1955 г. тоже».
«Обвинительное заключение базировалось на признаниях самого обвиняемого, свидетельских показаниях Ерасова, а также Сергеева, Александрова, Грудзинской, Хромова и Красовицкого. Это нисколько не расходится с утверждениями самих свидетелей, которые позже в интервью и воспоминаниях настаивали, что они показаний против Черткова не давали. Действительно, признавался, как правило, сам Чертков, они лишь подтверждали сказанное им».
Лада Панова. Заповедь самоценного искусства: о восьмистишии Мандельштама «Когда, уничтожив набросок…» и вокруг. — «Знамя», 2021, № 3.
«Серебряный век расширил набор моделей авторства. Нас будет занимать та, для которой литературоведческая оптика пока не найдена. Это уже-не-символисты и еще-не-авангард, или, переходя к персоналиям, Михаил Кузмин, Осип Мандельштам, Борис Пастернак, Георгий Иванов, Марина Цветаева, Иван Бунин, Владислав Ходасевич; не без колебаний к ним можно отнести Анну Ахматову. Искусам декадентства, символизма, футуризма, имажинизма и прочих радикальных течений все они предпочли центровую площадку, своего рода „золотую середину”, где позиционировали себя как элитарных писателей, безраздельно преданных искусству и представляющих каждый исключительно себя».
«Как возник тип модерниста-„одиночки” — по Кузмину, отшельника, по Ходасевичу, дикого, или, согласно мандельштамовскому „Выпаду”, поэтической особи? Наши восемь авторов (исключая Кузмина и Цветаеву), прежде чем найти себя, „поварились” в символистской или авангардистской среде. Отход от крайностей в центр, а от групп — к осознанию своей индивидуальности стимулировал поиск особой манеры, особой тематики, особого отношения к себе. Параллельно приходило осознание того, что житейская судьба настоящего писателя меркнет рядом с его „изделиями”. Разумеется, дабы полноправно представлять своего автора, „изделие” должно быть выполнено с полной отдачей».
«Курс на автономизацию литературы, взятый восемью писателями, включая Мандельштама, упускается из виду по весьма парадоксальной причине. Под нее не было придумано соответствующего „-изма”, она не вышла на модернистский рынок ценных идей, а те, кто проводил ее в жизнь, не сплотились в группу».
Александр Панфилов. Такой неудобный Писемский. — «Литературная газета», 2021, № 12, 24 марта.
«Припоминаю, как, прочитав по необходимости вершинные произведения Писемского (имеются в виду роман „Тысяча душ” и пьеса „Горькая судьбина”), я пытался знакомиться с писателем дальше, но сломался на его „Масонах”, потому что не понял, зачем мне эта скудная, смутная, унылая проза, эта будто спотыкающаяся на каждом слове речь, эти тени неинтересных чужих людей... Прошли годы, и как-то летом в деревне я случайно обнаружил на стеллаже раннюю повесть Писемского „Тюфяк”, стал наскоро пролистывать книжку и в какой-то момент не смог оторваться от нее — передо мной был великолепный текст: намеренноугловатый, намеренно-объективный, очень кинематографичный и в глубине своей пронизанный мягкой, доброй и чуть-чуть неуверенной насмешкой. Иронией, относящейся и к героям, но и — быть может, в большей мере — к наивному читателю. А уж тема „лишних людей” — это вечная русская тема. После „Тюфяка” я бросился перечитывать всего Писемского».
И. А. Пильщиков, А. Б. Устинов. Поверхностное напряжение: история культуры и концепция «литературного быта» Б. М. Эйхенбаума. — «Rhema. Рема» (МПГУ), 2020, № 4 <https://rhema-journal.com/archive.html>.
«Из всех понятий во фразеологическом арсенале русского формализма „литературный быт” — концепция, над которой Борис Эйхенбаум достаточно долго размышлял, прежде чем представить ее в печати, — остается наиболее невостребованной».
«„Литературный быт” — это активная среда для производства литературы, создающая условия для ее потребления: моды, традиции и каноны. Вполне вероятно, что имманентной литературной эволюции, как ее первоначально мыслил Тынянов, вообще не существует: собственно в динамике литературы есть только свободные мутации (в традиционной культуре менее значительные, в романтической и постромантической — радикальные). А литературный процесс отбирает из того, что есть в элитарной продукции („производство на сбыт”), и заказывает похожее для массовой („производство на заказ”, так же как и в фольклоре)».
«К этой же мысли приходит и Тынянов в написанных им совместно с Романом Якобсоном тезисах „Проблемы изучения литературы и языка”: „имманентные законы литературной (resp. языковой) эволюции — это только неопределенное уравнение, оставляющее возможность хотя и ограниченного количества решений, но необязательно единого. Вопрос о конкретном выборе пути, или, по крайней мере, доминанты, может быть решен только путем анализа соотнесенности литературного ряда с прочими историческими рядами”. Литературные институции развиваются и перестраивают всю сферу культуры, создавая эффект эволюции».
Артем Роганов. Об ораторе, или Как читать филологическую прозу. О книге Романа Шмаракова «Алкиной». — «Горький», 2021, 30 марта <https://gorky.media>.
«Да, Шмараков действительно филолог-классик, знаток античной и средневековой культуры, и его книги насыщены отсылками к авторам, жившим задолго до открытия Америки. Но это не значит, что они написаны только для „своих”, что в них нет интриги или что они никак не связаны с сегодняшним днем. И новый роман Шмаракова — „Алкиной”, действие которого разворачивается в 359 году новой эры, — в полной мере может служить этому подтверждением».
«Стиль романа, безусловно, архаизирован, хотя и не копирует русские переводы из древнеримской литературы, по крайней мере широко известные. Если открыть, например, „Сатирикон” Петрония или „Метаморфозы” Апулея, слог там будет другой, более напевный и витиеватый. Синтаксические инверсии, когда глагол ставится в конце предложения, и ощутимое присутствие, но не тотальное засилье дореволюционной лексики — вот характерные черты стиля Шмаракова. Но к этому быстро привыкаешь, и уже через несколько страниц интонация латинизированного сказа становится заразительна. Этот стиль куда больше, чем античных авторов, напоминает русские переводы из литературы Возрождения и позднего Средневековья, тем более что у „Алкиноя” с произведениями Боккаччо, Рабле и Гриммельсгаузена можно найти немало схожего на уровне содержания и сюжетных ходов. Хотя бы потому, что перед нами роман — в ренессансных традициях — комический».
Самобытный человек. Марина Кудимова: «С Евтушенко у меня все было, как в легенде». Беседу вел Владимир Смирнов. — «Литературная газета», 2021, № 13, 31 марта.
Говорит Марина Кудимова: «И я знаю десятки людей, которым Евтушенко помогал, но свою помощь никогда не афишировал, поэтому об этом мало знают. Зато всем известно, в каких пиджаках он ходил, про это говорили без конца, злословили, смеялись. Я тоже часто думала, что это все чрезмерно, что в этом было некое пижонство, но — нет. Это феномен, которого никто не понял. Это была такая форма юродства. Юродивый — человек, который поборол в себе ложный стыд. Ксения Петербургская не стеснялась ходить в мужнином платье. И я думаю, что Евтушенко тоже был в известной степени юродивый».
Слово и культура. На вопросы рубрики отвечают Сергей Бирюков и Петр Чейгин. — «Урал», Екатеринбург, 2021, № 3 <https://magazines.gorky.media/ural>.
Говорит Сергей Бирюков: «В свое время, рецензируя книгу стихов Николая Годины „Состояние” (Челябинск, 1985) для „Урала”, я несколько развил положения Квятковского, определив русский вариант верлибра как „русский свободный свободный стих”. То есть я имел в виду, что русский свободный стих свободен от всех формальных ограничений и запретов. Он может быть как дисметрическим, так и метрическим, может быть принципиально безрифменным, но рифма может возникать спорадически. Позднее Юрий Орлицкий — неутомимый пропагандист свободного стиха и организатор специальных фестивалей — нашел определение „гетероморфный стих”. Я за собой оставляю свое определение, которое мне довелось обсуждать с Геннадием Айги, и он его поддержал, как раз потому, что не был пуристом и отстаивал свободу поэтического высказывания. Конечно, свободным свободным стихом прекрасно владели Елена Гуро, Велимир Хлебников, Владимир Маяковский, Александр Введенский. Может быть, несколько более склоняются в ряде своих текстов к западному переводному типу верлибра Владимир Бурич, Вячеслав Куприянов, как переводчики именно верлибров с разных языков. Но и они не сильно отклоняются от возможностей подвижного русского языка. Новейшее доказательство — новая книга Вячеслава Куприянова „Противоречия”».
Мария Степанова. Цена отвращения. Мария Степанова об основном жизненном и творческом методе Патриции Хайсмит. — «Коммерсантъ Weekend», 2021, № 6, 5 марта.
«Ее мизогиния („может, я ошибаюсь, но женщины не такие активные, как мужчины, и не такие отважные”) была составной частью глубокой и последовательной мизантропии, нелюбви к людям, которая заставляла ее идентифицироваться с животными. Один из ее сборников („Повести о зверских убийствах”) целиком посвящен звериному реваншу: в каждом рассказе домашние любимцы жестоко и продуманно мстят своим отвратительным хозяевам. Сама Патриция больше всего любила животных, наименее пригодных для сентиментального сожительства с человеком: улиток».
«Тем, кто живет Жижеком, сложно выдержать планку схоластической философии». Интервью с историком философии Галиной Вдовиной. Текст: Денис Быков. — «Горький», 2021, 25 марта <https://gorky.media>.
Говорит Галина Вдовина, автор книги «Химеры в лесах схоластики. Ens rationis и объективное бытие»: «На мой взгляд, то, что современная философия не знает схоластической традиции XVII века, — большое несчастье».
«Я знаю двух человек в России, которые занимаются близкими вещами. Первый — Виталий Львович Иванов, у него два фокуса интересов: в первую очередь, скоттисты XIV века, а потом уже иезуиты XVII века, и Родион Валентинович Савинов, но он тоже переместился в неосхоластику (сейчас он, наверное, единственный специалист по неосхоластике у нас). В мире ситуация другая, там как раз растет число исследователей нововременной схоластики».
«Что касается нашей страны, есть две проблемы: во-первых, схоластика не в моде, во-вторых, к ней очень сложно подобраться, поскольку нужно выучить латынь, причем классической недостаточно — схоластический язык совершенно особенный. Причем дело не в грамматике, а в терминологии: она очень насыщенная и многоплановая, в ней очень много смыслов, которые откладывались в течение долгого времени, а еще она очень требовательна к строгости мышления. Тем, кто живет Жижеком, сложно выдержать планку схоластической философии, здесь свободного полета мысли не получится. У самих схоластических авторов такой полет очень хорошо чувствуется, когда они в совершенстве владеют своей исследовательской техникой, а современному человеку войти в это очень трудно».
Владислав Толстов. В заколдованном лесу. (Ирина Богатырева. Согра. — «Новый мир», 2020, № 4, 5) — «Урал», Екатеринбург, 2021, № 3.
«Прежде всего хочу признаться, что мне жаль „Согру” Ирины Богатыревой. Попытаюсь объяснить. Сама журнальная публикация попала в рейтинг наиболее читаемых публикаций, составляемый „Журнальным залом”. Но есть подозрения, что выход книжного издания останется без должного внимания. Возможно, я забегаю вперед, и книга Ирины Богатыревой спустя какое-то время станет востребованной, культовой, знаковой, и школьницы-подростки во всех уголках России будут носить амулеты „травины”, как в „Согре”. Пока же о романе Ирины Богатыревой удручающе мало отзывов. Хорошую статью написал о „Согре” Илья Кочергин, есть несколько отзывов на пользовательском сайте „лайвлиб”, и… в общем-то все. Но речь идет о хорошем романе, который достоин более серьезного отношения».
Борис Филановский. История с географией. Шестидесятые. Алексей Хвостенко. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2021, № 3.
«Алеша Хвостенко был, может, еще красивее, чем Элик Б. Высокий, тоненький, вполне спортивного сложения (хотя спортом отродясь не занимался). В ореоле каштановых кудрей. А к тому же он играл на свирели. Деревянной, такой простенькой свирели. Как пастушок. Сидел у себя на Греческом в окружении картин. И тихонько так наигрывал. Прямо за душу хватало.
— Алеша, свирель-то откуда?
— А я ее, Боря, в детском магазине купил за рубль сорок».
Константин Фрумкин. Левые и правые хайтека. — «Вестник Европы», 2021, № 55.
«Сегодня во многих странах имеются меры поддержки занятости инвалидов, но быстрая модернизация может привести к тому, что довольно большие слои населения начнут восприниматься как „социальные инвалиды”, для которых требуется „занятость на особых условиях”. Впрочем, те глобальные угрозы занятости, которые теоретически (пока более в фантастике, чем в реальности) исходят от роботов и искусственного интеллекта, могут вызвать прямо противоположную реакцию: принятие массовой безработицы как неизбежного нового этапа развития человечества, введение безусловного базового дохода; как пишут Срничек и Уильямс, левые должны отказаться от идеи „трудящихся” и выдвинуть лозунг всеобщей незанятости на базе автоматизации».
Константин Фрумкин. Проблема тождества личности и достоверность воспоминаний. — «Топос», 2021, 22 марта <http://www.topos.ru>.
Среди прочего: «Даже если бы наши воспоминания не были бы достоверны, они дают нам модель прошлого, в котором я существовал, то есть они дают нам как бы образец возможного воспоминания как такового, и тем самым свидетельствуют о возможности и мыслимости ситуации, в которой я-в-прошлом тождественен я-сегодняшнему и могу быть проинформирован об этом тождестве с помощью воспоминаний».
Художник и простой человек. Алексей Писемский выступил против нигилизма и заплатил за это своей славой. Беседу вела Валерия Галкина. — «Литературная газета», 2021, № 12, 24 марта.
Говорит автор книги «Писемский» («ЖЗЛ») Сергей Плеханов: «Он написал первый идеологически оснащенный русский роман — „Взбаламученное море”. Хотя по времени публикации он явился уже после „Отцов и детей” Тургенева, это произведение может претендовать на лавры первого подлинно антинигилистического романа. Если Тургенев, который дал литературное гражданство термину „нигилист”, построил роман на основе столкновения художественных образов, то Писемский по пытался связать своих персонажей с определенными идейными позициями. В этом романе он „рассорился” и с Герценом (к которому ездил в Лондон), и с революционной молодежью. И ему ответили той же монетой. Меня привлек этот его поход в одиночку против могущественного тогда общественного движения. Образно выражаясь, „Взбаламученное море” — это первый антикоммунистический манифест в русской литературе (при всей условности понимания термина „коммунизм” в то время)».
М. Шруба (Милан, Италия). К типологии литературных объединений в дореволюционной России. — «Rhema. Рема» (МПГУ), 2020, № 4 <https://rhema-journal.com/archive.html>.
Среди прочего: «Если верить воспоминаниям Андрея Белого, А. А. Блок, посетивший в октябре 1911 г. первое собрание основанного Н. С. Гумилевым и С. М. Городецким кружка Цех поэтов, был „исключен <...> за непоявление в Цехе поэтов без уважительных причин”».
Михаил Эпштейн. Технический рай, социальный ад… Чем завершится эпоха раздражения? — «Вестник Европы», 2021, № 55.
«Социальные и коммуникативные факторы выступают в роли психотропных средств, стимулирующих иллюзорные, измененные состояния сознания. Социальные сети приводят личность в состояние аффекта или эйфории. Социоделики, как ни странно, особенно сильно действуют в демократических обществах, где увеличивается зависимость личности от „коллективной души”. Социоделики притупляют метафизический страх одиночества, болезни, смерти и, зомбируя граждан, надежно охраняют их от экзистенциальных бездн, от свободы и тоски. Вместе с тем люди пребывают в социоделическом „плавающем” сознании, в социотрансе — не чувствуют реальности, не воспринимают фактов и логики, теряют сознание личной ответственности».
«Энергией своего мозга он [человек] взбудоражил весь окружающий мир, от ближайшего космоса и атмосферы Земли — до наночастиц. Он проложил свой путь к ним — и их путь к себе. А ведь сам он, как биовид, остается в основном тем же, чем был и десятки тысяч лет назад. Те же внутренние органы и органы восприятия, те же видовые размеры, вес, та же потребность в воздухе и пище. В крови должен быть определенный уровень кислорода, сердце должно биться с определенной частотой… Вступая в миры, чуждые своей биологической природе, на иные уровни материи, человек предоставляет себя их воздействию, обрушивает на себя все развязанные им энергии микромира и мегамира, все порядки иных измерений, в которые ему удалось проникнуть и пробудить к ответному действию, по принципу стимул-реакция».
«Иными словами, человек, как революционер, вызывает против себя реакцию других порядков бытия. Точнее, не против себя — он просто погружается, по воле своего разума, по векторам своей интеллектуальной и технологической экспансии, в те слои бытия, где биологически он не может выжить».
«Я за свободу слова, как бы экзотично это ни звучало». Текст: Иван Белецкий. — «Такие дела», 2021, 18 марта <https://takiedela.ru>.
Говорит Дмитрий Данилов: «Я не считаю, что говорю с позиции силы. Я литератор. Я пишу стихи, прозу, пьесы. И в моем профессиональном мире невыгодно иметь такие взгляды, как у меня. От того, что мои, скажем так, консервативные взгляды разделяют миллионы водителей грузовиков, продавщиц магазинов и других зрителей телевизора, мне нет никакой пользы, мне это не дает ни одного преимущества. Ни одного плюса не вижу. У нас, у людей моей профессии, вся жизнь проходит в фейсбуке и на страницах разных профессиональных изданий, она не проходит на улице. А вот эти прекрасные женщины-феминистки — с ними мы в одном мире. И в нем гораздо более выгодно быть феминисткой и, шире, носителем новой этики, а не человеком консервативных ценностей».
«Я черпаю силы только в нашей дружбе и вере в счастье». Письма Екатерины Лившиц к Всеволоду Петрову (1940—1948). Публикация и вводная статья Ильдара Галеева. — «Знамя», 2021, № 3.
«Е. К. Лившиц — Вс. Н. Петрову
Архив семьи Вс. Петрова, Санкт-Петербург
7 августа 1940 года. Ленинград
Дня два тому назад меня позвала Анна Андреевна. Она хворает, хотя принимает меня не в постели, а в том халате, про который Вы мне говорили. О Вас не вспоминали. Она читала мне очень милое письмо Пастернака про ее книжку, нежное и восторженное, в котором он пишет, что он, Северянин и Маяковский многим обязаны ей, признает ее влияние радуется за Ахматову и ее стихи и сетует, что у него этой книги нет. Гослитиздатовское издание пока маринуется из-за отсутствия бумаги. АА предполагает, что подоплека иная. Мы, как всегда, повздыхали с нею, повспоминали прошлое, посплетничали о Радловой. <…>».
См. также письма Всеволода Петрова к Екатерине Лившиц — «Знамя», 2014, № 12.
См. также: Екатерина Лившиц, «Я с мертвыми не развожусь!..» — «Новый мир», 2015, № 9.
Михаил Ямпольский. Нарастание локальностей и дисперсия. — «Вестник Европы», 2021, № 55.
«Когда я писал, что будущего нет, я полагал, что у людей нет проекта, все утопии уже исчерпаны, но все равно люди будут жить, будут находиться в будущем, есть у них проект или нет. Футурология — наука прошлого, поскольку она принадлежит к тому типу сознания, согласно которому есть некая линейная унифицированная история, где есть причинно-следственная связь. Однако уже Пуанкаре на рубеже XIX-XX веков объяснил, что если система состоит из трех тел, ее поведение предсказать невозможно».
Составитель Андрей Василевский
Опубликовано в Журнале №5