Икона на чердаке

1. Тётя Нина и дядя Коля

 

      Тане и Маше Кондрашиным

 

С детства мне знакомая картина:

Небо в лёгких белых облаках,

Дядя Коля, Таня, тётя Нина,

Машенька с Пеструшкой на руках.

 

Жизнь, от устья повернув к верховьям,

Мчится, под собой не чуя ног…

Бабушка в платке сурово-вдовьем

Достаёт из печки чугунок.

 

Тайно зреет жёлтая малина,

Тайно распускаются цветы —

И печально смотрит тётя Нина,

Тётя Нина — ангел доброты.

 

Всех объяла странная истома:

Где тот мир? И сам ли он возник?

И стоит, как мамонт, возле дома

Дяди Колин старый грузовик.

 

 

2.

 

Память обожгла, как приступ боли,

От которой возникает свет:

Вот привёз детишкам дядя Коля

Из клубники полевой

                                      букет.

И сидит он за столом, усталый,

И букет дрожит в его руке…

Плачет полдень, как ребёнок малый,

Зыбка молча спит на чердаке.

 

Там, на чердаке, скребутся мыши,

Точат хлеба чёрного ломоть,

А над ними —

            выше —

                  выше —

                       выше —

Наш воскресший навсегда Господь.

 

 

3. Икона на чердаке

 

Чердак имеет свой язык.

Чердак — мудрец, носитель смысла.

Там серп, коса и кочедык,

Ведро и крынка, коромысло

 

Ведут неслышный разговор

О том, что время — тать и вор.

 

И там, в углу, чуть брезжит свет —

Не из чердачного окошка,

Там есть какая-то дорожка,

Какой-то сладостный ответ

На все вопросы, что от века

Терзают сердце человека.

 

Там в паутине и пыли

Стоит старинная икона,

Она, как Древа Жизни крона,

Вне притяжения земли.

Её из церкви принесли

Году, наверно, в тридцать пятом,

Когда покрыли Бога матом —

И капал, словно слёзы, воск.

 

Закрыли церковь, и Синодск

Утратил всю былую силу:

Архангелу же Михаилу

Пришлось искать себе приют

Там, где к себе его возьмут, —

Ну, например, в сарае ветхом,

Где крышу сносит сильным ветром,

Иль сыщут место в погребах…

 

Глядишь — в засоленных грибах,

В большой, как мир, дубовой бочке

Какие-то цветные точки

И отсветы… — увы и ах! —

Ведь крышка бочки — вне закона,

Не крышка это, а икона,

Глядящая в укропный лес,

Где грузди плавают в рассоле…

И учат хором дети в школе,

Что Бога нет, что Он исчез…

 

Но Бог — вот Он, и Он — воскрес!

 

4. Тётя Маша и тётя Клава

 

                   Тане и Наташе

 

Узнала, впрочем, я случайно,

Что дом в себе скрывает тайну,

От тёти Маши; мне она

Поведала,

            что там, над нами —

Детьми и взрослыми, в тумане

(Но невещественном) стоит

В чертогах чердака запретных,

Среди предметов незаметных

Икона. Только внешний вид

Её поблек и изменился:

Никто пред нею не молился.

Но странная сокрыла мгла

Сюжет иконы. Тётя Клава

Мне передать явленье Славы

И Торжества едва ль могла:

Она лишь вспоминала смутно,

Что много ликов и фигур

На той иконе…

                  День был хмур,

Дождь начинался поминутно,

И так же быстро умирал;

Но вечером закат был ал,

Что обещало сильный ветер.

 

Но лик небесный в ночь был светел,

И звёзды пели свой хорал.

 

 

5. Семиключье

 

И вот в девятую неделю

По Пасхе (как июнь сиял!

И мир свой внешний вид менял.)

Мы — словно в царстве заповедном.

Река Уза здесь в блеске медном

Огнём нездешним обожгла.

 

(А тётя Маша здесь нашла

Нерукотворную икону

На камушке…)

            Течёт по склону

Вода — светлее многих вод.

Сюда крестьянский шёл народ

С иконами, с простой молитвой,

В тоске — перед Великой битвой,

В бездождии, на Светлый День,

Когда Христос восстал из гроба.

(Ещё не отцвела сирень,

Ещё даёт прохладу тень,

И вишни цвет — как цвет сугроба.)

 

 

И бабушка моя ходила

Сюда, и дочерей брала,

А позже — внучек. Даль цвела

И, полнясь чудотворной силой,

К себе паломников манила.

 

Я рай свой детский обрела

Здесь, в Семиключье. Здесь была

На роднике икона Девы

Пречистой явлена. Она

Была в Девятую неделю

По Пасхе

            здесь обретена…

 

 

6. Дедушка Димитрий и дядя Петя

                                                                                                                          

                     Саше, Тае и Ирине

 

Мы едем. Вот уже Синодск,

Вот — кладбище, а вот дорога,

На сердце — радость и тревога,

На листьях — блеск, на травах — лоск.

 

Уже мы едем по мосту,

Как будто едем ко Кресту,

И в сердце — странная заминка.

Блестит и вьётся Верхозимка.

 

И вот — овраг, и рядом — дом,

И понимаешь ты с трудом,

Что этот дом есть рай наш детский,

Наш опыт русский, не советский,

Неложный опыт бытия —

Всё это понимаю я.

 

Растёт, как лес, крапива. Сныть

Как будто хочет что-то скрыть,

Да, скрыть — наверное, икону…

 

Она стоит, прислонена

К стене, вернее, к скату крыши.

Когда-то здесь точили мыши

Всё то, что можно было сгрызть,

(Какая нам от них корысть?)

 

Но — рассказал мне дядя Петя —

Не тронули Священных Книг,

Которые в нетварном свете

(Скажи мне, что это за свет?)

Лежали так, как спрятал дед

Их от домашних перед смертью…

Он, видно, думал: вдруг найдут

Не комсомольцы, так другие

Лихие люди, люди злые,

И, как Иуды, предадут.

В полон жену его возьмут

И обесчестят, обесславят,

Потом на каторгу отправят

За веру в Бога —

                      иль убьют.

 

…Всё небо — в облачных заплатах…

 

Но Книги те в пятидесятых

Нашли.

          Георгиевский Крест

И Библию отдали внуку…

…Как некий сон — и сон был в руку —

Увидела внезапно я

Над домом дымку и сиянье.

И облако, как изваянье,

Застыло в небе, и рыданье

Звучало, словно лития,

По деду…

             Муж мой на чердак

Взошёл по лестнице; икону

Нашёл, рассеяв тьму и мрак.

Раздался стон, подобный стону

Страдающего существа:

И задрожавшая листва

На всех деревьях, что в овраге

Росли, покрылась слоем влаги —

То были слёзы;

                    Мир живой

Икону-мученицу встретил

И целованьем ей ответил,

И тихо на колени встал.

 

А в речке рос воды кристалл.

Как в сердце — мир, любовь и милость,

И в небе облако молилось,

И дождь пошёл — но перестал.

 

 

7. Икона-мученица

 

             иеромонаху Пантелеимону

 

Что ж на иконе? Не понять:

Уже дождём все краски смыты;

Гвоздём заржавленным прибиты

Одна доска к другой доске.

Мы смотрим в муке и тоске,

И вдруг — как будто озаренье

Оттуда, свыше, снизошло:

Мы видим ангела крыло;

Ведь средник — это Воскресенье

Христа, надежда на спасенье,

Его сошествие во ад,

Его явленье многим душам,

Которые в аду скорбят.

 

И так — в остатках красок древних

На искалеченной доске

Мы различаем клейма, средник…

Прозрачным, как вода в реке,

Становится сюжет иконы.

 

Она, исполнив все законы,

Как свитки, держит их в руке

И открывает смысл пророчеств

Завета Ветхого; и отчеств

Неясный смысл, и смысл имён,

Который спешно отменён

В Отечестве несчастном нашем

Тогда, когда убит был Царь…

 

И что мы детям нашим скажем

Про время то, про тот Октябрь

И про плоды его гнилые,

Про ядовитые плоды?

 

Что наших прадедов труды,

Их вера, подвиги былые

Забыты, внукам не нужны?

 

Ты мысль вложи, как меч в ножны

И обнови икону сердца:

Она сама — Благая весть

И в мир иной простая дверца,

 

Она — душа твоя и честь.

 

 

8. Воскресение

 

…А в доме том, где родилась

Вторая дочь моя, Мария,

Где дули в окна ветры злые,

Свою показывая власть,

Да, в этом доме был подвал,

Огромный, как девятый вал,

Который смоет жизнь мирскую:

Он превратился в мастерскую,

Где было множество икон,

И удивлялся гость заморский,

Что там, в подвале без окон,

Сиял, как солнце, свет фаворский.

 

Туда икону отвезли,

Обернутую белым платом, —

И колокол гудел набатом,

И лился свет из-под земли.

 

…И вот примерно через год

Андрей звонит нам, и зовёт

Прийти скорее в мастерскую,

И рассказать я не рискую,

Что с сердцем сделалось моим.

Мы лучше это утаим —

Я не писатель, не оратор,

Не бард; но Моченцов Андрей —

Искусствовед и реставратор —

Принес, как ангел, весть о том,

Что слышал он иконы стон,

Но снова на доске иконной

Приобрели свой вид исконный

Двенадцать праздников — и ад

Уже повержен, и Спаситель

Теперь войдёт в мою обитель —

И будет дом как райский сад.