И смеётся ветер

*  *  *

 

Выйди из комнаты — не дай себя запереть

Стеллажам и стульям, сотне оттенков серого

Воздуха, в котором слежалась смерть,

Как в банке из-под консервов.

 

Выйди из книжной чащи, из ледяной шуги

Паркета, из стены, где бело и пусто,

Вдоль которой собственные шаги

За тобой по пятам крадутся.

 

Не соблазняйся музыкой — бессмысленные круги,

Вздрагивая, плывут, хоть никакого вальса

Не слышно уже полвека — беги, беги,

Даже ради мытья посуды не оставайся.

 

Выйди из комнаты, где с люстры свисает жизнь

Прошлая — обрывками и клочками,

Черновиками — брось её, не держись,

Шествуй по коридору, шаги чеканя,

 

И даже если за дверью стоит герой-

Любовник, мусоля цветок в бумаге,

Не пускай его дальше порога, застынь горой

У входа. Выйдя, почувствуете, что наги —

 

Сбросив комнату, как платье или пиджак.

Обретая лицо, оглядываться негоже,

Просто иди по улице, где наждак

Воздуха обжигает кожу

 

И где каждый встречный как с похорон —

Где, мол, брат твой — взглядом сулит несчастье.

Проглоти мычанье, запихни себе в глотку стон —

Только не возвращайся.

 

 

*  *  *

 

Вот они, первые холода,

Хрупкие города

Твёрдого воздуха, крик листа,

Сорвавшегося с куста,

Вот они, смерти твоей шаги,

Шорох первой шуги,

Бьющейся в нежные берега,

Словно в висок — строка.

Серая, с поднятой шерстью река,

Почуявшая врага,

Вот оно, света предвестье — дрожь

В красной подкладке век,

Вот он — в белых одеждах дождь,

Преображённый в снег.

 

 

*  *  *

 

А если не любить, куда ж это

Девать — оркестрик у метро,

Ограду, сквер, годами нажитый,

Ларёк и прочее добро?

 

А голова, а руки-ноги-то,

А топи блат, а утлый челн?

Всё будет выкинуто, пропито —

Хранить зачем?

 

Ни хлопья облачного творога,

Ни блик, горящий на трубе, —

Ты знаешь, ничего не дорого,

Когда не дорого тебе.

 

И всё насмарку — ветер западный

И прошлогодняя трава,

Мостов расстёгнутые запонки,

Невы пустые рукава.

 

 

*  *  *

 

На левой руке собираются облака,

А с правой стекают медленные моря.

Я больше не вижу левую — высока,

Я больше не чую правую — не моя.

 

Одна — в воронах и молниях — затекла,

Другая — в ракушках, рыбах и тростниках,

И на обеих — столько добра и зла,

Что шею твою уже не обвить никак.

 

 

*  *  *

 

Женщина надевает высокие каблуки,

Бархатное платье с блестящей застёжкой

И идёт на свиданье, и ноги её легки,

А голова кружится немножко.

 

Её провожают взгляды всех ворожей,

Окна ей подмигивают, как сводни,

По пятам за нею — ненависть всех мужей,

Но она не знает о ней сегодня.

 

Ядовитой радугой перед ней зажжён

Мост,

        торгового центра домна —

Не электричеством, а яростью жён,

Сидящих дома.

 

Тротуар за ней свивается в жгут,

Пламя витрин так по глазам и лупит.

Она идёт — даже если её не ждут,

Она идёт — даже если её не любят.

 

 

*  *  *

 

Помнишь, тело, как нам было с тобой хорошо,

Мы ходили по комнате нагишом,

Были с тобой не разлей вода,

И я тебя не мучила никогда

Ни диетами, ни бегом трусцой,

Тобой не повелевали ни Башлачёв, ни Цой,

Ни колёса, ни травки, ни Битлы,

И теперь, когда слегка разболтались твои болты,

Я прошу тебя вот о чём:

Когда ты станешь моим тюремщиком и палачом,

Не усердствуй — отопри двери своим ключом,

Не накидывай мне на голову мешок —

Лучше выпьем на посошок —

Поговорим без паники, без обид.

И я не спрошу, кто это там сопит

В кресле, почему разлита вода.

Обнимемся — и айда.

 

 

*  *  *

 

Бог взял меня с собою в путешествие,

Вагон плацкартный, половина женская,

А мог бы и не взять — и вот, пожалуйста,

Катись, смотри в окошко и не жалуйся

И не считай на пальцах, сколько пройдено.

А за окошком проплывает родина

С оторванными досками, задворками,

Растрёпанными птичьими галёрками.

Деревья разговаривают жестами.

Бог взял меня с собою в путешествие

И по дороге рассовал диковинки,

Чтоб не скучала — дети, да любовники,

Да Бродский, да Раскольников, да алые

Верхи лесов вечерние — да мало ли.

Бог взял меня с собой — мелькают станции.

И мне на каждой — выйти бы, остаться бы —

До краткого объятия, до августа —

Но всё быстрее поезд разгоняется,

Я всё глазею на посёлки дачные,

И Бог глядит — через меня, прозрачную.

 

 

*  *  *

 

Ничего-то нет у нас — только сны,

Ни стыда, ни совести, ни успеха,

Даже снега нет, голубого меха,

Одеяла стёганого зимы.

 

То-то — скифы мы, азиаты мы —

Озираясь, топчемся, жизнь итожа,

На свиной, бараньей, оленьей коже,

На шагреневой коже своей страны.

 

Посмотри, как реки её быстры,

А леса кромешны, как наши души,

Нет серебряной стужи нам — лужи, лужи,

Половецких пригородов костры,

 

Кочевых автобусов огоньки,

Крупноблочных проспектов сырые щели —

То ли вымолим у неё прощенье,

То ли сгинем — точкой в конце строки,

 

Серой пылью в бездонном её мешке,

И, сдаваясь сами себе без боя,

Затеряемся — в поле ночной тропою,

Мутной каплей, сползающей по щеке.

 

 

*  *  *

 

Что снится дороге? — Наверное, топот сапог.

Что снится младенцу в утробе? — Наверное, Бог.

Любимые снятся любимым — во сне не деля

Себя на живых и на мёртвых, такие дела.

Сияют, как в печке огонь, разведённый тайком,

Друг с другом болтают они при раскладе таком,

И не замечают, что снится не то и не так,

Как будто бы голос поёт, попадая не в такт,

Как будто бы ветер, сбиваясь, считает столбы,

И глаз наугад выбирает не тех из толпы.

 

 

*  *  *

 

Снег в чёрном воздухе летает,

Его движения легки —

Как будто жизнь мою латает,

Как будто штопает носки.

 

Он выдыхает, как молитву,

Ещё рывок, ещё виток —

И кажется, что ты из лифта

Выходишь, и в руке цветок,

 

И мы с тобой в зеркальной раме

Летим куда-то в пустоту —

А это снег над фонарями

Летит на Троицком мосту.

 

 

*  *  *

 

Никаких забот, никаких суббот, никаких мужей,

Никаких чаёв — даже муха, и та померла уже.

Никаких побед, никаких обид, никаких траншей,

Ни блестящих глаз, ни дрожащих рук, ни склонённых шей,

Никакой лягушачьей в густых камышах икры,

Никаких походов, Орест-Пилад, никакой игры.

Никаких баллад, никаких высот, никаких красот,

Никаких хлебов — на былых полях лебеда-осот.

Только жёлтый лист пролетает медленно, как во сне,

Там, где мы сидели с тобою на крепостной стене,

Там, где мы лежали с тобой вдвоём посреди судьбы,

Посреди избы — ничего не осталось, одни гробы.

А свинтить захочешь — и ни морей тебе, ни зыбей,

И смеётся ветер — не заморачивайся, забей!