Византийские эпиграммы VIII — XI веков

Согласно словарю Суды (Х век), эпиграммой называлась любая надпись, «даже если она не написана стихами». Короткие стихотворные эпиграммы — лирические, любовные, религиозные — были излюбленным жанром ромеев. Их писали на бумаге, на городских стенах, на могилах, даже на церковных росписях и иконах. Их сочиняли придворные поэты, отцы церкви и простые горожане. С седьмого по пятнадцатый век до нас дошло около тысячи эпиграмм.

По форме византийская эпиграмма следовала античной. Чаще всего это небольшое стихотворение, написанное нерифмованным двенадцатисложным ямбом. Рифмованный силлабо-тонический стих, обычный для средневековой латинской поэзии, в византийской, за редким исключением, отсутствовал.

Восприняв из Константинополя христианство, образованность, иконопись, гимнографию и многое другое, Русь осталась глуха к этому популярнейшему у византийцев жанру — как, впрочем, почти ко всей византийской поэзии.  В первые века усвоения византийской культуры основной упор делался на буквальности перевода. Даже если молитвы были написаны стихами, перелагались они чаще всего прозой — как, например, написанная четырехстопным хореем молитва Симеона Нового Богослова «От скверных устен…», читаемая перед Причастием. Русский литературный язык только начинал складываться — книжная поэзия возникнет в нем лишь в семнадцатом веке; тогда же появится и русская эпиграмма. Но происходит это уже не под византийским, а под западным, польским влиянием.

Византийская поэзия так и осталась не освоенной, не «впитанной» русской. Немногочисленные переводы публиковались — и продолжают публиковаться — либо в богословских, либо в специально-научных изданиях. Особенно ей не повезло в период последнего переводческого всплеска (1960-е — 1980-е): в силу своей «религиозности» она почти не переводилась^[1], а среди ее редких переводчиков не было ярких поэтических имен. В итоге даже более далекие поэтические традиции — персидская, японская, китайская — известны сегодня русскому читателю гораздо лучше, чем та, с которой русская литература связана прямым родством.

Ниже предлагаются переводы эпиграмм Феодора Студита, Константина Родосского, Иоанна Геометра и Иоанна Мавропода.

Их жизни охватывают довольно широкий период истории Восточного Рима — со второй половины восьмого до конца одиннадцатого веков. На него пришлось завершение иконоборчества, краткое время смут, возвышение македонской династии («македонский ренессанс») и последующее ее ослабление. Этот период был внутренне очень разным; различны и названные авторы.

 

Феодор Студит (759 — 826), канонизированный православной церковью в лике преподобных, больше известен как церковный писатель, защитник иконопочитания и организатор монастырской жизни; будучи настоятелем константинопольского Студийского монастыря, написал знаменитый Студийский устав, легший в основу всех монастырских уставов на Руси. Феодор Студит создавал и многочисленные поэтические произведения — гимны и эпиграммы. Среди последних особое место занимают эпиграммы к монахам Студийского монастыря — к его игумену, эконому, келарю, распорядителю в трапезной и т. д., перевод трех из них предлагается ниже^[2].

 

О Константине Родосском (между 870 и 880 — после 931) известно немного — он был придворным писцом и автором поэтического описания достопримечательностей Константинополя. Он, возможно, был также одним из переписчиков и редакторов знаменитой Палатинской антологии — собрания позднеантичных и византийских эпиграмм, в которое вошли и некоторые эпиграммы самого Константина^[3].

 

Иоанн Геометр (ок. 935 — ок. 1000) — вероятно, самый плодовитый и известный из приводимых здесь авторов. Придворный поэт, автор многочисленных гимнов, поэм, речей; под старость попал в опалу и провел последние годы в константинопольском монастыре Пресвятой Богородицы, посылая императору Василию Второму полные упреков письма. Наибольшую известность Иоанну принесли его эпиграммы, в которых яркая античная образность (никогда не угасавшая в ромейской поэзии) неразрывно соединена с христианскими темами^[4].

 

Иоанн Мавропод (ок. 1000 — ок. 1092), известен также как Иоанн Евхаитский — в зрелые годы был хиротонисан во митрополита малоазиатского города Ехаиты; канонизирован православной церковью в лике святителей. Был одной из наиболее заметных фигур в интеллектуальной жизни Восточного Рима: открыл в Константинополе школу, в которой учился будущий выдающийся историк и богослов Михаил Пселл; принимал участие в создании юридической школы при монастыре святого Георгия в Манганах. Мавроподу принадлежит авторство более 160 канонов и многочисленных эпиграмм на различные праздники и случаи из собственной жизни^[5].

 

Для перевода отобраны образцы различных «поджанров» византийской эпиграммы — послания, эпитафии, молитвенные обращения, сатирические зарисовки и философские сентенции. Все эпиграммы написаны двенадцатисложным ямбом. При переводе я следовал лишь принципу изосиллабизма — сохранению количества слогов; что касается ритмики, то сознательно избегал, насколько это было возможно, следования классицистической традиции перевода античной (и византийской) поэзии, сложившейся в начале позапрошлого века, с ее торжественностью и мелодической ритмичностью. Чтобы несколько сломать эту инерцию, придающую переводимым стихам заведомо архаичный, «музейный» вид, я старался несколько разнообразить их метрический рисунок, приблизив их к современному свободному стиху. Насколько этот небольшой переводческий эксперимент удался и стала ли византийская поэзия от этого ближе, судить читателю.

 

*

ФЕОДОР СТУДИТ

 

 

К больным

 

Эту болезнь прими как благодатный дар;

вот и тебя Божья коснулась забота.

Как отроки те в печи, угашай огонь

росою благодарности терпеливой.

Иовом стань, вспомяни, что он говорил,

не осквернив себя ни единым словом.

Мимо тебя кто прошёл, не взглянув, — молчи;

всё, что тебе дают, принимай послушно,

чтобы страданье на пользу пошло сердцу.

 

 

К богатым и бедным^[6]

 

Знай, человек, что ты есть и что тебя ждет,

где ты живёшь и куда переселишься.

Всю свою мысль к тому направляй, что свыше,

где бескрайний свет — но и беспрестанный суд.

Здесь что ни скажешь — всё ветер, поток, морок;

блекнет золото и отцветает слава;

много стонов слышно и песен скорбных.

Бодрствуй, чтобы тобой не кружило время:

здесь что растратил назад оно не вернёт.

 

 

К повару

 

Кто тебя, повар, не увенчает венцом,

несущего столько трудов ежедневно?

Здесь ты как раб — там велика будет плата;

здесь запачкан — там будешь омыт от греха;

здесь обожжён — там судный огонь пощадит.

Весело же ступай скорее на кухню,

коли по утрам дрова, вычищай горшки,

стряпай для братьев как для Господа Бога

и не забудь молитвой приправить стряпню.

Благословен, как праотец наш Иаков^[7],

радостно ты совершишь течение дней.

 

 

 

 

 

 

КОНСТАНТИН РОДОССКИЙ

 

 

О лекаре Акслепиаде

 

Похитил девицу лекарь Асклепиад;

и после бесчестной с ней свадьбы надумал

сыграть настоящую; созвал на неё

толпу плясунов и бессовестных женщин.

Но дом его рухнул внезапно, отправив

гостей и хозяев в жилища иные.

Валялись кругом тела, тела обхватив,

и кровью залит был, как лавка мясная,

брачный чертог, увитый гирляндами роз.

 

 

К иконе Богородицы

 

Чтобы верно изобразить Тебя, Дева,

звезды нужны — не эти тленные краски:

Тебя, Матерь Света, средь небесных светил.

Но звёзды глухи к нашим просьбам; дерзнули

Твой лик воссоздать веществами земными,

но по законам высокого ремесла.

 

 

 

ИОАНН ГЕОМЕТР

 

 

К самому себе

 

Другим — вельможи и князья, и троны;

другим — родня и жены, друзья и дети;

другим — богатство и дома, и толпы слуг;

другим — краса и знатность, слава и венцы.

А мне — один Христос, что всё объемлет;

лишь в Нём одном я умираю и живу^[8]:

для мира умираю, живу для веры.

 

 

О женщинах

 

Есть три несчастья: море, огонь и жена.

Женщину первым из них я полагаю:

опасней всего, что в миру лучшим слывёт.

 

 

О плотской любви

 

Как огню служит пищей огонь, так любовь

земная пожирает божественную.

Плотским огнем мой ум ослеплён — просвети

его, Христе мой, чистой любовью к Тебе!

 

К самому себе

 

Много я вынес, но, Господи, поделом.

Много я вынес, но меньше, чем заслужил,

и вине моей не равно наказанье.

Демон, болезнь, меч, огонь, нечистоты, мрак,

плеть, обиды, голод, презренье и хохот,

а также все виды мучений, что смертных

ожидают в вечности: пламя без света,

тьма раскалённая, червь, Тартар и стоны —

всё это меньше того, что я заслужил.

Высечены мои вины, как на столбах

подвиги высекают, и нет им конца;

и вопиют, и воплю их нет предела.

И если бы всем поведать они могли

всё, в чем виновен, — заиграли бы трубы,

прославляя мою победу в стяжанье

всех беззаконий. Только Твое, о Христе,

меня побеждает бескрайнее море,

бездны неизреченного состраданья,

неистощимой милости, вечных даров.

 

 

 

ИОАНН МАВРОПОД

 

 

К неудачливому стихотворцу

 

Славно все правила стихосложения

установлены некогда были. Зная

размеры для изложенья действий и слов,

нахожу для всего размер подходящий.

Есть размер и для того, что соразмерно,

о несоразмерном тоже складно пишу.

Слушай, что тебе говорят, и обдумай:

от мудрейшего Пиндара это идёт.

Ты же и для соразмерного не можешь

меру найти и слово со словом связать.

Так прекрасное ты применяешь скверно.

Страшное зло — нарушенье меры в стихах;

хуже лишь — её нарушенье в природе.

 

 

О своей могиле

 

Ни страшного, ни удивительного ты

здесь не увидишь. Был человеком; ныне

то разделил, что суждено человеку.

Всем надлежит уйти, различно лишь время;

и на твою плиту взглянет кто-нибудь так.

Покуда живёшь ты, углубляйся в себя,

разумно неся радости груз и скорби.

 

 

 

О Платоне и Плутархе

 

Если желаешь из ада Ты извести

и более чуждых Тебе, о Христе мой,

то, спаси, прошу, Платона с Плутархом!

Ведь они речами и образом жизни

среди древних ближе всех подошли к Тебе.

Если как Бога Тебя и не познали,

то спаси их хотя бы из милосердья,

всем нам желая спасение даровать.

 

 

На выправленные книги

 

Славное дело — рукописи выправлять,

хоть плата за это ничтожна и горька.

Много трудился, их болезни врачуя,

так что сам, изнурившись вконец, заболел.

Ты же, наслаждаясь плодом горьких забот,

мирно плавая там, где плавал я в бурю,

помяни перед Богом, читатель, мой труд.

 

 

Ямбы к Пресвятой Богородице

 

Ты мой Брачный Чертог и Трапеза, Посох,

Свеча, Лествица, Ложе, Ковчег, Облако!

Брачный Чертог, укрась меня; Трапеза, дай

мне насыщенье; в пути поддержи, Посох;

свети мне, Свеча, и Лествица, вознеси;

Ложе, дай мне покой; Ковчег, сохрани

душу мою и, Облако, тенью коснись!