«Волга», «Вопросы литературы», «Горький», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Коммерсантъ Weekend», «Кто главный. Ростов», «Культура», «Литературная газета», «Лиterraтура», «Мел», «Москва», «НГ Ex libris», «Нева», «Неприкосновенный запас», «Новая Сибирь», «Огонек», «Полка», «Реальное время», «Учительская газета», «Формаслов», «Rara Avis», «Textura»
Евгений Абдуллаев. Дивный новый канон. — «Дружба народов», 2020, № 10 <https://magazines.gorky.media/druzhba>.
«В прошлом году против установки памятника Ермаку в Омске выступили активисты местной национально-культурной автономии татар. В этом году, в июне, группа представителей тюменской татарской общественности выразила протест против установки в городском парке Тобольска гранитного креста в память, опять же, 435-летия со дня гибели Ермака. В июне в Адлере, на месте первого русского форта, построенного в 1837 году, открыли памятный знак, посвященный русским солдатам, погибшим на Кавказской войне. Тут же с протестом выступила Общественная палата Абхазии и группа черкесских активистов. Менее чем через две недели после открытия памятного знака администрация Сочи его демонтировала».
«Интереснее здесь другое: перекинется ли эта начавшаяся схватка за мемориальный канон на канон литературный? <…> Расстояние от Ермака или участников Кавказкой войны — до русской классики не такое уж большое. Рылеевская „Смерть Ермака” („Ревела буря, дождь шумел…”) вошла в канон русской эпики, стала народной песней. Трагедия „Ермак” Хомякова с успехом шла на сцене; Пушкин задумывал поэму „Ермак”… Пушкин, кстати, может оказаться одной из первых мишеней».
Литературовед Александр Архангельский — о праве подростков читать плохие книги. Беседу вел Андрей Тестов. — «Мел», 2020, 12 ноября <https://mel.fm>.
Говорит Александр Архангельский: «Мои дети, например, взахлеб читали безобразную серию „Коты-воители”. Это был кошмар. Но им нравилось, и что я мог с этим сделать? Только покупать им новые книги. Потому что с помощью „Котов-воителей” они сохраняли сам навык чтения. Я сейчас скажу страшную вещь для литератора: есть вещи важнее, чем текст. Это общение по поводу текста».
«<…> Мы успели апробировать учебник, послушать замечания. Я ездил с ним от Кирова до Грозного. Общался с учителями, чтобы понимать, как, например, будут реагировать в Чечне на то, что там есть „Колыбельная” Лермонтова („Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал”). Оказалось — нормально. Лермонтова все уважают, а на войне все злые. Гораздо больше проблем в Чечне вызвала „Гроза”. Как так — женщина покончила с собой, потому что у нее не сложилась жизнь?»
Андрей Архангельский. Круглая жизнь. Что дала миру «Рабыня Изаура». — «Огонек», 2020, № 44, 9 ноября <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.
«Можно сказать, что российское сериальное искусство во многом развивалось именно по бразильскому сценарию. В чем специфика именно бразильского „мыла”? Постараемся сформулировать в одном предложении: страдающая героиня, сюжет, который топчется на месте, и попытка героев наладить нормальную жизнь в ненормальных условиях. Первый успешный российский сериал „Петербургские тайны” по мотивам романа Всеволода Крестовского, снятый в 1994 году, был создан по рецепту „Изауры”: все „социальное” содержание убрано, вместо него остались лишь приключения и любовь».
«Именно так — слушая чужой рассказ — древний человек проводил досуг и коротал время (заметим, что аудиокнига — казалось бы, новый формат — на самом деле тоже возвращает к самым древним практикам). Какая-то длинная, по возможности бесконечная „история Шахерезады” остается с тех пор базовой потребностью человека. Меняются лишь формы этого „бесконечного рассказа”. Во время пандемии сериал в прямом смысле стал терапией: он заменил нам временно утраченную нормальную жизнь. Собственно, тот же эффект вызвал когда-то и сериал „Изаура” в СССР: он давал возможность пожить „бесконечной жизнью”. Теперь мы можем сказать: это в очередной раз сработал древний инстинкт. И он еще не раз напомнит о себе».
Павел Басинский. Литература — это преодоление внутреннего страха. Текст: Борис Кутенков. — «Учительская газета», 2020, № 44, 3 ноября <http://ug.ru>.
«Начнем с того, что до сих пор полностью не изданы письма Софьи Андреевны мужу. Книга ее писем в очень сокращенном виде выходила только в конце 30-х годов. Да и замечательный, страстный, но и во многом опасный дневник Софьи Андреевны издан у нас не полностью. Я думаю, нас ждет еще много открытий в связи с этой удивительной, незаурядной женщиной. Лично я уверен, что только она могла соответствовать такому гиганту, как Толстой, провести с ним бок о бок почти полвека».
«Как бы странно это ни звучало из уст преподавателя литмастерства в Литературном институте, я не верю в то, что можно кого-то научить писать. Это вопрос внутреннего дара и еще очень большого труда. Я говорю ребятам: „Я не научу вас писать, я сам у вас учусь. Но я могу научить вас, как учиться писать”».
Владимир Березин. Свиданка. Писатель-пешеход Владимир Березин о русском человеке в предложенных обстоятельствах. — «Rara Avis», 2020, 2 марта <http://rara-rara.ru>.
«Но если не отходить далеко от тургеневского текста, то можно сделать другие персональные открытия. Все, о чем Чернышевский писал, как о чистоте чувств, может оказаться совсем иным. <…> Ставить посмертные, спустя много веков, диагнозы, подобные биполярному расстройству, вообще наша привычка. Но допустить то, что героем руководит не трусость, а интуитивная осторожность, не такая уж смелость. Страшное дело влюбиться в безумного человека, куда страшнее — связать с ним жизнь. Оглянись, читатель, верно, у тебя был такой пример. То, что было веселым риском, отложенным страхом перед будущими трудностями, оборачивается адом будней. И тогда апелляции Чернышевского к мужской гордости кажутся уже не такими убедительными. А уж как травматизирована Ася своим происхождением и последующими унижениями, Тургенев описал подробно».
Антон Ботев. Карлыш и Малсон. — «Волга», Саратов, 2020, № 11-12 <https://magazines.gorky.media/volga>.
«Я предлагаю другое, органическое объяснение загадки Карлсона, разрешающее указанную нестыковку, но не впадающее при этом ни в реализм, ни в солипсизм. Воображаемый друг, несомненно, есть, но все ищут его не там. Решение свое уподоблю коперниканскому перевороту в науке. Не Солнце вертится вокруг Земли, а Земля вертится вокруг Солнца! <…> Сущность моей уважаемой теории, ее краеугольный камень в том, что отнюдь не Карлсон является воображаемым другом Малыша, а Малыш является воображаемым другом Карлсона».
Возрождение через Гоголя. К юбилею Игоря Золотусского. Текст: Игорь Малышев. — «Литературная газета», 2020, № 47, 25 ноября <http://www.lgz.ru>.
Говорит Игорь Золотусский — в связи со своим 90-летием: «Конечно, присутствует горечь от того, что ты достиг такого возраста и испытываешь всякие неудовольства по части здоровья. Что же касается жизни, то это была, конечно, полная жизнь. Полная во всех смыслах. Было семейное счастье до 1937 года — отец, мать, которые меня любили. Затем начались бедствия, родители оказались в лагере, я попал в детскую тюрьму, потом в детский дом, из которого бежал. Начались скитания по России. Я увидел, в какой стране я живу, каков мой народ. Всякое бывало. Но в большинстве случаев я встречал добрых людей, заботливых. Они согревали — словами, тем, что давали поесть или набрасывали на нас какую-нибудь ветошь, чтобы мы совсем не замерзли… Поначалу я пребывал в отчаянии и горе и даже хотел мстить за своих родителей. Но потом это стало уходить, и я подумал: ну чем я могу отомстить?.. Я не хотел действовать как сын Андрея Платонова, который собирался из малокалиберки застрелить Сталина на Красной площади во время демонстрации. Я понял, что я должен кем-то стать, сделать что-то доброе, хорошее. Это и была моя так называемая месть. Надо было спасать не только себя, но и честь нашей семьи, которая была поругана и растоптана».
«Вот-вот выйдет книга „От Пушкина до Набокова” — сборник лекций, которые я читал в библиотеке Боголюбова. Она очень красиво оформлена».
«Все мои любимые книги детства оказались классными». Беседу вел Лев Оборин. — «Полка», 2020, 28 октября <https://polka.academy/materials>.
Говорит издатель Илья Бернштейн (о серии «Руслит» — переизданиях классики советской литературы для детей, от «Приключений капитана Врунгеля» до повестей Юрия Коваля): «Я ведь издал тоже „Республику ШКИД” и поэтому некоторые нетривиальные вещи про нее узнал, прочитал. Это вообще вся книга таинственная. Непонятно, о чем она рассказывает, какая реальность на самом деле за этим стоит. Мне кажется, что это, в общем, выдумки, ничего такого не было. Исправительное заведение тюремного типа, с карцерами на каждом этаже, с запретом выхода, с решетками на окнах, населенное преступниками — при этом там ничего нету: ни насилия, ни секса… <…> Сорока-Росинский имел возможность методами педологического тестирования на всяких комиссиях по борьбе с беспризорностью отбирать тех, кто лучше всего сдает тесты. Там были люди с гимназическим прошлым, дворяне, аристократы. И графы, и бароны, и князья настоящие там были. Многие из них и правда были при литературе: например, Георгий Ионин, который Япончик и который переводит Гейне. Он умер в 22 года, он (вместе с Евгением Замятиным) написал либретто оперы Шостаковича „Нос” в 19, по-моему, лет, и она была поставлена. И Кобчик-Финкельштейн тоже существовал, стал литератором, хотя я нашел только одну его книжку о ленинградском порте, видовую и публицистическую. Но реальность в „Республике ШКИД” вымышлена очень сильно, и про это есть очень интересная книжка других двух шкидцев. <…> Да, „Последняя гимназия”. Ее легко прочесть, она есть в Сети. Там всякие ужасы, какие-то малолетние проститутки, которых тайком проводят, они беременеют, детей там бросают в Обводный канал, там восстание в ШКИДе — с помощью самодельных пистолетов „воспитанники” отстреливаются от милиции».
Игорь Гулин. Одиночество как прием. О «Моем временнике» Бориса Эйхенбаума. — «Коммерсантъ Weekend», 2020, № 37, 6 ноября <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«В издательстве „Кабинетный ученый” вышло новое издание „Моего временника” Бориса Эйхенбаума — собранной в 1929 году книги, в которой изобретается идея литературного быта, и главной попытки одного из создателей формального метода стать писателем. Из четырех ученых и писателей, составляющих канон русской формальной школы, Бориса Эйхенбаума сложнее всего любить. У Шкловского есть блеск и печально-веселая игривость, у Тынянова — невозможное изящество каждой мысли, у Якобсона — ощущение аналитической мощи. У Эйхенбаума всего этого нет. Это замечательный ученый, интересный специалистам-литературоведам, но не читателю, жаждущему откровений и остроты. К трем своим друзьям-новаторам он будто бы приставлен четвертой ножкой для устойчивости формалистского табурета (метафора вполне в опоязовском духе)».
«То отсутствие полета, которое отличало его от друзей, он сумел сделать конструктивной особенностью собственного письма. Там, где для Шкловского, Тынянова, Якобсона легко случалось событие, сам собой возникал феномен, прием, идея, — там для Эйхенбаума появлялась проблема, вставал вопрос. Собственно, он остался в истории русской гуманитарной мысли прежде всего двумя вопросами. Первый — „как сделано произведение?” — был задан в 1919 году, в его первой известной статье, одном из манифестов формализма „Как сделана ‘Шинель’ Гоголя?”. Второй — спустя 10 лет в „Моем временнике”. Это вопрос — „как быть писателем?”».
Гуманитарные итоги 2010 — 2020. Прозаик десятилетия. Часть I. Ответы Юлии Щербининой, Михаила Немцева, Елены Холмогоровой, Сергея Костырко, Наталии Поповой, Анатолия Курчаткина, Елены Черниковой, Олега Кудрина, Ольги Бугославской, Валерии Пустовой, Владимира Гуги, Александра Маркова, Анны Берсеневой. — «Textura», 2020, 17 ноября <http://textura.club>.
Говорит Сергей Костырко: «Если бы речь шла об имени самого яркого и самого перспективного „дебютанта десятилетия”, я бы назвал Ксению Букшу. Если бы речь шла о писателях, появление которых было возможно именно в это десятилетие, то были бы — Моше Шанин, Алексей Музычкин, Роман Шмараков. Я бы назвал здесь еще несколько имен: слава богу, десятилетие в литературном отношении было замечательным. Поэтому воспользуюсь здесь оговоренным в вопроснике правом на личный произвол — прозаиком десятилетия я бы назвал Елену Долгопят».
Говорит Владимир Гуга: «Начнем с того, что Дмитрий Данилов сам по себе — тупиковая ветвь литературной эволюции. <...> Он является отростком литературного дерева, полезшим невесть куда — ни вверх ни вниз, ни внутрь ни наружу. Этот писатель подобен субъекту, медитативно наблюдающему за жизнью рыбок в аквариуме. Его совершенно не интересует мотивация действий рыб. Зато он скрупулезно фиксирует каждое их движение. Это позиция инопланетянина».
«Я думаю, что Дмитрий Данилов занимает в литературном контексте место, идеально подходящее для него. Во-первых, он стоит особняком, одинаково приветливо воспринимая фактически всех своих коллег, независимо от их политической ориентации (а сегодня этот фактор очень важен). Во-вторых, он как буддист все берет от жизни и творчества в меру — без особых усердия, усилия, устремленности. Пишет он в меру и о нем пишут в меру; премии ему дают в меру и он в меру радуется им (или не радуется, когда их не получает, но тоже в меру). Мне приятно видеть человека, который так размеренно и спокойно живет, грустно прославляя в стихах и рассказах самую неуспешную из легендарных футбольных команд. Он — настоящий художник декаданса. При этом Дмитрий Данилов, безусловно, является очень серьезным авторитетом и, извините за пошлое словечко, настоящей „звездой” современной российской литературы. Я думаю, что говорить о признанности Дмитрия Данилова вполне можно. Но он никогда не достигнет высот популярности, которых достигли, например, Захар Прилепин, Гузель Яхина и Евгений Водолазкин, по причине своей антиидейности. И это отнюдь не огорчает ни его читателей, ни, как мне кажется, самого автора».
Дмитрий Данилов. Поэзия для услады слуха осталась в прошлом. Беседу вел Юрий Татаренко. — «Новая Сибирь», 2020, 13 ноября <https://newsib.net>.
«Дело в том, что я не занимался ни на каких литературных курсах. И опыта ученичества у меня не было. Не учился в Литинституте, и не было людей, кого мог бы назвать своим наставником, мастером. <…> Но один человек очень сильно на меня повлиял. И если я чего добился, то его заслуга в этом велика. Это Юрий Витальевич Мамлеев. Его роль важнее роли учителя. Он для меня был… вдохновителем. Лет в 20 прочел его прозу. Да, это было сразу после армии. Когда мои сверстники взахлеб читали все, что начали печатать в перестройку, я два года рисовал военные карты. Так вот, Мамлеев стал для меня шокирующим читательским опытом. Я сразу, что называется, подсел на его тексты. Подобный шокирующий опыт я получил от чтения Добычина и Хармса. Прочитав их, я захотел писать. Добычин и Хармс, увы, давно умерли. А с Юрием Витальевичем я, к моему огромному счастью, успел пообщаться».
А также:
«— Василевский напечатал все ваши романы и пьесы?
«— Да. Очень высоко ценю такое отношение. Благодарен всей редакции „Нового мира”, там прекрасный коллектив».
Демон русской теории: для чего сегодня нужен Михаил Бахтин. К 125-летию со дня рождения автора «Проблем поэтики Достоевского». [Ответы Сергея Зенкина, Александра Дмитриева, Сергея Ушакина и Ильи Кукулина] Текст: Артем Комаров. — «Горький», 2020, 17 ноября <https://gorky.media>.
Говорит Илья Кукулин: «В 1960-е Бахтин рассматривался как своего рода „шестидесятник до шестидесятничества”, и с представлением о его работах в коллективной академической памяти отчасти „срослись” эстетические идеи, выработанные тогда же, в шестидесятые: перформанс, непочтительность к авторитетам, ирония, готовность передразнивать существующие жанры. Все это до сих пор препятствует реинтерпретации Бахтина в новом контексте. В общем, сложившиеся традиции прочтения работ Бахтина требуют пересмотра».
Дионисийская тайна «Незнакомки» Блока. Почему истина именно в вине и что за сокровище хранит душа поэта. — «Горький», 2020, 6 ноября <https://gorky.media>.
Сокращенная текстовая версия обсуждения блоковского шедевра, которое состоялось в рамках цикла семинаров «Сильные тексты». Участники: Роман Лейбов и Олег Лекманов (руководители семинара), Роман Тименчик, Геннадий Обатнин, Вера Павлова, Елена Грачева, Елизавета Тимофеева и Лев Иванов.
Говорит Геннадий Обатнин: «Просто для сравнения, какая еще была реальность в том числе и в Озерках в то время: через неделю после написания (под текстом, как вы помните, стоит дата 24 апреля 1906 года — обычно Блок такие визионерские тексты датировал), 30 апреля, на одной из дач в Озерках был обнаружен труп Георгия Гапона, повешенного группой возмущенных рабочих, которую возглавлял, как сообщает интернет, будущий электрификатор Палестины, то есть государства Израиль, Петр Рутенберг, приятель Гапона, повешенного за то, что он был агентом охранки. Вот эта часть озерковской реальности, конечно, не попадает никуда. Но, с другой стороны, напомню, что и реальность семейной жизни Блока на тот момент была весьма и весьма грустная, потому что 15 апреля, то есть за несколько дней до появления „Незнакомки”, в Петербург опять приехал влюбленный в Любовь Дмитриевну Андрей Белый, и Любовь Дмитриевна наконец-то Блоку изменила. То есть когда Блок писал это стихотворение, у него дома был ад. Это тоже никак не попадает в стихи — просто к характеристике такого типа радиоактивного мимесиса».
Александр Долинин. «Уроки английского» Бориса Пастернака: текст и его подтексты. — «Знамя», 2020, № 11 <http://znamlit.ru/index.html>.
«Стихотворение „Уроки английского” в книге Пастернака „Сестра моя — жизнь” завершает шестичастный цикл „Развлеченья любимой”. Кроме занятий английским языком и Шекспиром, лирический герой развлекает „любимую” катанием на лодке, стоянием в толпе, собравшейся приветствовать А. Ф. Керенского и других лидеров меньшевиков на площади у Большого театра, рассказами о прогулках под дождем и по ночной Москве, где проходят демонстрации дворников и милицейские облавы в парках, и, наконец, своим приездом к ней звездной июльской ночью. Любовная драма героя разворачивается на фоне революционных событий марта—июля 1917 года, и несколько неожиданное обращение к Шекспиру в финале цикла может означать, что Пастернак чувствовал шекспировский масштаб обоих сюжетов».
Олег Ермаков. За сибирским Вергилием. Заметки о романе Виктора Астафьева «Прокляты и убиты». — «Дружба народов», 2020, № 9.
«Прочитав первую книгу романа „Прокляты и убиты” Виктора Петровича Астафьева, вдруг остановился однажды утром у книжной полки, решая, какую книгу взять с „поэтических полок”? Что-то давно не читал стихов, нарушая правило: утро начинать с поэзии… И рука потянулась к небесно-голубой обложке с облачными пятнами. Возможно, после земляного смрада и ужаса первой книги астафьевского романа (а еще и долгого карантинного сидения) захотелось чего-то именно небесного. Но — это был Данте. „Божественная комедия”. Тут же хотел задвинуть книгу меж „Песнями южных славян” и Элиотом, да вдруг сообразил, что неспроста потянул эту книгу-то. Неспроста. Начал читать с утра Данте. А днем вторую книгу Астафьева — „Плацдарм”. Оба текста сразу стали перекликаться».
Иван Есаулов. О каноническом заглавии поэмы «Мертвые души», черепах, виньетках и парафразе. — «Вопросы литературы», 2020, № 5 <http://voplit.ru>.
«В последние десятилетия в нашем литературоведении активно обсуждается проблема восстановления „канонических” текстов хотя бы „золотого фонда” русской классики (от Пушкина и Достоевского до Платонова и М. Булгакова). Нужно ли, например, издавать — в академических изданиях — „исходные” варианты произведений, пострадавшие от орфографической реформы 1918 года, либо же это излишне. Так, до сих пор отсутствует „каноническое” издание всемирно известной „Жизни Арсеньева” Бунина — несмотря на неоднократно выраженную авторскую волю ».
«Для начала зададимся „детским” вопросом: а какое именно настоящее заглавие поэмы Гоголя? В советском и постсоветском обиходе эта поэма и обозначалась так, как и я ее называю в данной статье. Для читателей же — современников Гоголя, для критиков (от Аксакова до Белинского), да и шире — в истории русской литературы — название звучало иначе: „Похожденiя Чичикова, или Мертвыя Души”».
Наталья Иванова. Чертополох и другие растения. Победители и проигравшие эпохи застоя. — «Знамя», 2020, № 11.
«Получается так: были те, которые не печатались принципиально, то есть их произведения распространялись только через самиздат; был официоз (здесь определяющим являлось членство в высоких советских институциях, допускавшее к собраниям сочинений и „преимуществам официального советского быта”; и были официальные, поскольку „члены” союза, но „промежуточные” — прослойка от Слуцкого до Трифонова, от Самойлова до Чухонцева. „Промежуточные” тоже имели вход в публичный советский мир и соответствующий литературный быт — в тени советской пирамиды, по слову Бродского. „Мы не замечали тот мир. Включая ‘Новый мир’”, — утверждает Лев Рубинштейн. А как же чтение неофициальными — „промежуточных”? Где они их читали, если не в „Дружбе народов” и „Новом мире”? В самиздате и тамиздате их не было. „Более того, — продолжаю цитату, — в нашей среде было вполне уничижительной характеристикой, если кто-то читал стихи, а другой говорил: ‘Слушай, старик, это же печатать можно!’”».
Нина Ищенко. Бес-Балда и русский Фауст в сказке Пушкина. — «Москва», 2020, № 11 <http://moskvam.ru>.
«Давайте перечислим еще раз все, что мы знаем о Балде, и попытаемся понять, кто же он на самом деле. Балда обладает большой силой, он выгодный работник, выполняет всю работу по хозяйству, работая за семерых. Балда обладает сверхъестественными способностями, которые позволяют ему получить оброк с чертей. Балда оказался на базаре, чтобы убить попа, и поп об этом знает. И самое последнее, но самое важное — поп и Балда заключают договор, по условиям которого поп теряет разум, жизнь и душу. Сила Балды, а также его сверхъестественные способности, позволяющие обмануть чертей и заставить их платить оброк, органично ложатся в образ».
«Расплата за службу также характерна для сюжетов об искушении: обычно черт просит в награду какой-то совершенный пустячок, который оказывается на самом деле жизненно важен и приводит заключившего договор к гибели. Поп поплатился за то, что соблазнился дешевизной работника, зная, какая за это будет расплата. Так и происходит в христианских сюжетах, где человек заключает договор с дьяволом ради таких вещей, которые никак не стоят спасения души: ради денег, любви красавицы или мирских почестей».
«Пушкин в своей сказке следует фольклорному сюжету: бес выполняет невыполнимое задание и честно получает свою награду».
Александр Казинцев. «В минуты роковые…» Беседовал Андрей Тимофеев. — «Формаслов», 2020, 1 сентября <https://formasloff.ru>.
«К сожалению, наши оппоненты из числа либералов старательно не замечают разницы между кондовыми патриотами и выдающимися интеллектуалами из патриотического стана. Мажут всех одной краской, не желая вступать в содержательную полемику, которая могла бы оживить нынешнюю ситуацию в культуре».
Александр Иванович Казинцев скончался 7 декабря 2020 года.
Кирилл Кобрин. Fаll in America. Американский дневник сентября-декабря 2019 года. — «Дружба народов», 2020, № 9.
«Обнуление жизни, которая еще совсем недавно гнала нас неведомо куда, одних манила дешевыми билетами в Болонью, других — просто возможностью выпить в компании друзей в баре за углом, произошло настолько быстро и настолько бесшумно, что как тут опять не вспомнить Т. С. Элиота? Причем сразу две его строчки — про то, что апрель есть жесточайший месяц, и про то, что вот так кончится мир, не взрывом, а всхлипом. Стоило двадцать лет гоняться за бородатыми придурками в начиненных взрывчаткой поясах, протестовать против вторжения X в Y, против репрессий антинародного режима Z, хихикать над косноязычным бредом начальников великих держав A, B, C, как все это стало неактуальным. Совсем неактуальным. И жизнь до начала 2020 года, а особенно до февраля этого года, кажется удивительной и далекой».
«Я пишу эти строки 7 апреля, к моменту журнальной публикации американского дневника пройдет, наверное, достаточно времени для завершения карантина мира в том или ином его виде; то есть жизнь в общих чертах — не считая умерших и разоренных — вернется в свое русло, изрядно потрепанная, но все же. Соответственно тогда, осенью 2020-го мы будем смотреть на апрель 2020-го как на что-то, что уже как бы не имеет к нам отношения и что уже эмоционально сложно вспомнить. Конечно, никакого Армагеддона не будет (говорю из апреля 2020) и не было (говорю из осени 2020), только репетиция. Но внезапные остановки всего, вроде нынешней, заставляют пристальнее всматриваться в то, что поддерживает сюжет жизни, длит его, продолжает, подробнее разобраться с механизмами воспроизводства. Вот для этого нужны (а) дневники, (б) литература и арт вообще».
Анатолий Королев. Боттега/моя мастерская. — «Дружба народов», 2020, № 10.
«Я пришел в Литинститут 13 лет назад, в 2005 году. <…> Короче, набираю свою первую мастерскую. Разбираю тексты, которые пришли на конкурс. Не без удивления мне становится ясно, что 60% абитуриентов пишут фэнтези!»
«Друзья, через четыре года набираю новую мастерскую прозы — ни одного фэнтези! Мейнстрим — мягкая эротика…»
«Набираю третью мастерскую — ни следа от фэнтези и эротики, мейнстрим — политическая сатира! Скажите, почему в определенный момент волна аналогичных предпочтений накрывает столь необъятный ландшафт, как Россия? Ведь тексты схожего умонастроения — фэнтези, эротика, сатира — кружат концентрическими кругами и на Урале, и в Сибири, и даже из Сахалина прилетает нечто, похожее на круженье молодой души из Москвы и Санкт-Петербурга… Признаюсь, у меня нет ответа на этот вопрос».
«И еще. Обычно масса текстов в прежние годы делилась так: 50% — ни рыба ни мясо, 30% — полная чепуха и только 15-20% — сильных, ярких, зрелых, нешколярских работ. В 2019 году середина внезапно пропала! 90% — полная ерунда и 10% — первоклассные работы; именно между ними и шла основная борьба, в лидеры вышли те, кто набрал максимальные очки 95-100 (!) баллов за творческую работу и 85-90 баллов за творческий этюд. Объяснить столь резкую поляризацию сил я снова не в силах».
Олег Лекманов. «…к поэзии русского модернизма многие юные и не юные читатели приходят именно через чтение ее воспоминаний». Вопросы задавал Данила Давыдов. — «Лиterraтура», 2020, № 170, 23 октября <http://literratura.org>.
Вышла новая книга Олега Лекманова — «„Жизнь прошла. А молодость длится...” Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой „На берегах Невы”».
«Важнейшая разница между людьми состоит в том, чем они эти лакуны [в памяти] заполняют. <…> Или же, как это делала, например, Анна Ахматова, сознательно, усилием воли контролировать себя и пытаться „оставлять пробелы в судьбе” незаполненными, со специальной установкой на то, что воспоминания выйдут отрывочными, клочковатыми. Я думаю, что Одоевцева и в этом отношении была антиподом Ахматовой. Сознательно она выдумывала редко (в отличие от своего мужа Георгия Иванова), однако неизбежные провалы своей памяти заполняла в тексте приблизительными сведениями с легкостью необыкновенной».
«Михаил Леонович Гаспаров в одной статье правильно написал, что определение „женская” идеально прикладывается к поэзии Марии Шкапской (современницы Одоевцевой, мелькающей на страницах книги „На берегах Невы”). В стиле мемуарной прозы Одоевцевой я ничего специфически „женского” не вижу. Вернее, так: то „женское”, что оттуда вычленяется, по-моему, вычленяется слишком легко, чтобы об этом было интересно говорить».
Олег Лекманов. Об одной загадке Георгия Иванова. — «Знамя», 2020, № 11.
«Впрочем, прошлое ли изображается в финальной строфе? Для того чтобы аргументированно ответить на этот вопрос, необходимо сначала решить главную загадку, заданную Ивановым читателю в стихотворении „Ликование вечной, блаженной весны…”: кому в двух последних строках подражают Иванов с Гумилевым? Кто эти „поэты”, которые „ходили” „когда-то” „попарно”?»
«Если моя догадка верна, то в последней строфе стихотворения Георгия Иванова он и Николай Гумилев „попарно” идут вдоль „замерзшей Невы” не в прошлом, а, подобно Данте и Вергилию, в некотором вневременном пространстве, в вечности, причем эта прекрасная „зимняя” вечность может быть противопоставлена изрядно надоевшей „весенней” вечности из первой строфы стихотворения».
Жорж Нива. Собор Парижской Богоматери, или Руины в центре Парижа. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2020, № 10 <http://zvezdaspb.ru>.
«В заключение хочется вернуться в Нотр-Дам 1911 года, когда молодой Осип Мандельштам внимательно изучал его чудесную, неимоверно легкую и крепкую апсиду, которая как будто освобождает камень от закона всемирного тяготения.
Где римский судия судил чужой народ,
Стоит базилика — и, радостный и первый,
Как некогда Адам, распластывая нервы,
Играет мышцами крестовый легкий свод.
Любуясь игрой мышц, крепкой мускулатурой „базилики” (Мандельштам этим словом определяет римскую мощь собора), молодой поэт-акмеист подчеркивает „атлетизм” этого нового архитектурного „Адама”. Именно сила, „игра” характеризуют все восемь веков существования собора и позволяют добавлять, дополнять, изобретать новые архитектурные „жесты”. В этой архитектуре Мандельштам увидел „египетскую мощь” и „христианскую робость”. Русская поэзия подарила нам один из самых прекрасных гимнов Нотр-Даму и дала один из самых точных диагнозов».
Евгений Пономарев. Загадка Бунина. — «Нева», Санкт-Петербург, 2020, № 10 <https://magazines.gorky.media/neva>.
«Ему невозможно найти краткое и бесспорное определение — как невозможно локализовать его в определенной точке (периоде) истории русской литературы. Дмитрий Мережковский и Александр Блок — крупнейшие символисты, Осип Мандельштам — акмеист, Горький — писатель социал-демократии и „основатель соцреализма”, Владимир Сирин (Набоков), если брать только русскоязычное его творчество, — крупнейший младоэмигрант. Но кто среди них Бунин? Реалист Серебряного века, как отвечали (вслед за С. А. Венгеровым) советские исследователи? Но это смешно: творчество Бунина не укладывается даже в самые широкие определения Серебряного века, а реалистичность его творчества последовательно развенчана монографиями 1990-х годов и нового века: Ю. В. Мальцевым, Б. В. Авериным, О. В. Сливицкой, автором этих строк. Модернист-знаньевец — стоящий рядом с М. Горьким и Л. Н. Андреевым? Но это лишь краткий период его творчества, причем в кругу „Среды” и „Знания” он совершенно ни на кого не похож. Андреев и Горький рядом с ним — фигуры однозначные, цельные, сохранившие единое мировоззрение и единый стиль на протяжении всего творчества (более короткого, к слову сказать, чем творчество Бунина). Главный писатель эмиграции? Но половина его творчества прошла до эмиграции, да и эмиграция была неоднородна: с точки зрения некоторых современников (И. А. Ильина, например), Бунин существенно уступал И. С. Шмелеву и Б. К. Зайцеву...»
«Поэт ведет с советской властью шахматную партию. Та бьет его доской по голове». Беседу вел Юрий Сапрыкин. — «Полка», 2020, 18 ноября <https://polka.academy/materials>.
Говорит Глеб Морев, автор книги «Поэт и Царь. Из истории русской культурной мифологии: Мандельштам, Пастернак, Бродский»: «У нас нет никаких свидетельств, что Сталин прочитал стихотворение Мандельштама. С другой стороны, у нас есть косвенные свидетельства того, что Сталин его не прочитал. В деле 1934 года Агранов скрыл существование этого стихотворения: в его рапорте Сталину говорится, что текст уничтожен. Хотя текст дважды присутствует в составе дела Мандельштама, один раз он записан рукой следователя, другой раз — рукой самого Мандельштама. Это было против обыкновения тех лет: когда Сталину докладывали о репрессиях в отношении литераторов, к докладным запискам прилагались тексты, которые им инкриминировались, чтобы Сталин сам мог убедиться, что репрессии, так сказать, обоснованы. В данном случае никакого приложения с текстом Мандельштама Агранов не сделал, стихотворение от Сталина скрывается».
«Единственная фраза в письме [Лили] Брик, которая как-то выламывается из этой логики перечисления невыполненных решений, единственная ее характеристика Маяковского — „он... как был, так и остался крупнейшим поэтом нашей революции” — неслучайным образом оказывается почти буквально повторена Сталиным в его резолюции. Своих мыслей по поводу Маяковского у Сталина не было. То есть сталинские слова о том, что безразличие к памяти Маяковского — преступление, это не идеологический тезис Сталина, который думает о творчестве Маяковского и о его значении для советской литературы, а реакция на саботаж принятых ранее решений со стороны бюрократии».
Раскол героического мира — это высокий эрос. Иван Есаулов о дореволюционной орфографии, которая более сродственна душе русской. Беседу вел Сергей Шулаков. — «НГ Ex libris», 2020, 12 ноября <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит Иван Есаулов: «Я-то как раз договариваю то, что не говорят гоголеведы. Вот вы — за ахейцев или за троянцев? <…> Автор „Илиады” воспевает героизм и тех, и других, любуется, ставит в пример их благородство и доблесть. Эти события не современны для Гомера, они отдалены от него тем, что называется „эпической дистанцией”. Гоголь тоже отдален от событий, которые описывает, и тоже ставит в пример доблесть и ляхов, и казаков. Этически Гоголь на стороне казаков, а эстетически — любуется и теми, и другими. В бездействии „пропадает даром козацкая сила…”. Кто достойный противник для казаков? Ляхи, „лыцари”. Здесь никто не трус, никто не уклоняется от боя. С этической стороны, Андрий — изменник. Но этот же самый Андрий — „несокрушимый козак” даже после того, как остался с полячкой. Как герой эпоса он избирает собственную сторону сам. И выбирает сторону любви. Фактически сражается против отца за любовь невесты. Фатум. Героический мир расколот надвое — у Гомера даже боги разделились. Это не биологический инстинкт, это высокий эрос, подобный античному, то, что Мандельштам усмотрел у Гомера. И такой трагический накал ничем, кроме гибели, в мире, расколотом надвое, для Андрия кончиться не может».
Анна Русс. «Мне кажется, у меня какая-то своя волна». Победитель Московского поэтического слэма — о своей музыке, группе и любви к зрителю. Текст: Радиф Кашапов. — «Реальное время», Казань, 2020, 30 октября <https://realnoevremya.ru>.
«Мне нравится слово „поэт”, потому что оно ни на какую сторону не застегнуто. Меня не напрягают „поэтка” или „поэтесса”, но как-то не по нраву, что окончания приплетают пол к тому, чем ты занимаешься. Не очень понятно зачем. Тогда у мальчиков-поэтов тоже должно быть свое окончание, например, „поэтор” или „поэтстер” или „поэтист”. Я всячески за развитие языка, но не вижу смысла использовать феминитивы, когда речь идет о профессиях».
Скрытый за светом фонаря. Исполняется 140 лет со дня рождения Александра Блока. Текст: Валерия Галкина. — «Литературная газета», 2020, № 47, 25 ноября.
Говорит Владимир Новиков: «Хотя футуристы всячески порочили Блока в своих манифестах, он оказался выше этого. А главное, поэтика футуризма вошла в „Двенадцать”. Он написал авангардную поэму о революции, где, я бы так сказал, сохранилась символическая многозначность, но при этом появилась и конкретная футуристическая графичность, броскость: это было не революционное решение, а эволюционное, и оно оказалось плодотворным. Маяковский в поэме „Хорошо” мифологизирует свою встречу с Блоком, придумывая их разговор в революционном Петербурге, и иронизирует по поводу блоковской поэтики. Но сейчас в масштабе столетия мы видим, какая поэма о революции главная. Время решило спор в пользу „Двенадцати”».
«Понимаете, Виктор Борисович Шкловский в слово „ирония” вкладывал довольно своеобразный смысл. Он говорил об „иронии мыслей” — это примерно то же, что „сцепление” у Толстого. Речь идет о том, что понимать произведение надо не буквально. А у Блока смыслы всегда амбивалентны, в его творчестве присутствует музыкальное сопряжение противоположностей. Ирония состоит в том, чтобы видеть не один смысл, а оба. Это поэма за революцию? Да. Против революции? Да. Вот такой художественный парадокс. Конечно, это важно учитывать, чтобы строку „революцьонный держите шаг” не понимать буквально».
«Я бы сказал, что Блок недочитан большинством людей, потому что у него слишком много „хитов”».
Игорь Смирнов. «Книга будет смеяться». Маяковский и Брики в «Камере обскуре» Владимира Набокова. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2020, № 10.
«Любовный треугольник Кречмар — Магда — Горн соответствует, как я постараюсь показать, союзу Лили и Осипа Брик с Маяковским. Смерть у Набокова настигает не уподобленного Маяковскому Горна, а его соперника Кречмара, наделенного некоторыми чертами Осипа Брика. Если в отношении к очевидным источникам „Камера обскура” являет собой такое — прямое — продолжение литературы, которое ее банализирует, то в своем тайном замысле роман придает действительной истории контрапозиционированное развертывание. Этим обращением реального положения дел в свою противоположность объясняется выбор Набоковым в заголовок романа названия того устройства, в котором оптическое изображение воспроизводит предметы в перевернутом виде».
Игорь Смирнов. Оглядываясь на эпоху. — «Неприкосновенный запас», 2020, № 3 <https://magazines.gorky.media/nz>.
«Ранней весной 1956 года меня пригласили на собрание комсомольского актива моей школы, на котором секретарь Фрунзенского райкома партии, только что вернувшийся из Москвы, подробнейшим образом изложил содержание секретного доклада Хрущева о Сталине. Крушение тирана не слишком удивило меня — уже сразу после смерти Сталина я слышал, как старшие передавали друг другу полушепотом весть о том, что его авторитет пошатнулся (к его портретам в чиновничьих кабинетах отныне полагалось — невиданное дело — добавлять изображение Ленина). Что меня действительно потрясло на собрании, был наряд партийного функционера. На секретаре райкома был, трудно поверить, модный костюм! Этот человек был сродни нам, подросткам, взбивавшим кок и клеившим к башмакам резину из шин, чтобы подошвы были потолще. Так я понял, точнее, почуял, что мы на пороге новой эры. Сигналом, оповестившим о ее приближении, было желание людей, разных по своим социальным позициям, сообща выглядеть иначе, чем прежде. Еще до того, как наступила, она обнаружила себя в виде пока пустых знаков, требовавших быть наполненными каким-то содержанием. О том, каким именно явится ее смысл, нельзя было догадаться по внешним предвестиям, сообщавшим, что она рядом».
Мария Степанова. «Любая настоящая вещь обретет статус свидетеля». Беседу вели Ольга Балла, Борис Кутенков. — «Формаслов», 2020, 1 ноября <https://formasloff.ru>.
«Знаете, я в какой-то момент перестала чувствовать разницу между эссеистическим письмом и прозой (скажем так, прозой, которая мне нравится — а нравится мне, когда процесс авторского думанья эксплицирован и я могу принять в нем участие). Иногда даже — если мы говорим об англоязычной литературе — между эссеистикой и поэзией. Скажем, поэтические тексты Энн Карсон, где она обсуждает стихи Эмили Дикинсон, но внутри определенной ритмической/строфической сетки, — что это за междуречье? Или Bluets Мэгги Нельсон, организованные как последовательность стихотворений в прозе, но при этом разворачивающие на протяжении всей книги определенную, меняющую стороны и окраску, мысль? Мне кажется, мы существуем в точке, где жанровые системы возвращаются в состояние теста; какие-то из них останутся собой, а какие-то слепятся с другими и сами себя не узнают».
Игорь Сухих. «Работа над „Русским каноном” заняла четверть века». Беседу вел Артем Комаров. — «Культура», 2020, 19 ноября <https://portal-kultura.ru>.
«Вообще, эта книга, как и аналогичная моя книга по теории, выросла из школьного курса литературы ХХ века, каким он предстал в послесоветские десятилетия. <…> Идея была в том, чтобы ядро русского канона, привычный ряд школьной прозы и драмы ХХ века (разговор о поэзии действительно нужно вести в особой книге) расширить за счет „периферии канона”, текстов, которые также входят в большую историю литературы. Причем единицей, предметом рассмотрения является у меня именно произведение, а не творчество писателя в целом. Персональный ряд получился бы несколько иным. Так что книга двусоставна. Там есть статьи/эссе о „Вишневом саде”, „Тихом Доне”, „Мастере и Маргарите” и рядом — о романе Андрея Белого „Петербург”, комедии Николая Эрдмана „Самоубийца”, „Колымских рассказах” Варлама Шаламова и „поэме” Венедикта Ерофеева „Москва — Петушки”. Эта книжка довольно долго „росла”. Сначала отдельные статьи несколько лет публиковались в журнале „Звезда”. Потом, на границе тысячелетий, десять очерков о произведениях первой половины XX века вышли книгой („Книги ХХ века. Русский канон”, 2001); затем они превратились в „Двадцать книг XX века” (2004); наконец, книг стало тридцать. Этот том, с рокировкой заглавия и подзаголовка — „Русский канон. Книги ХХ века”, — издавался уже дважды (2013, 2019). Надеюсь, допечатки еще будут».
Валентина Твардовская. «Век Твардовского продолжается». Интервью, часть 2-я. Беседу вел Олег Ермаков. — «Textura», 2020, 14 ноября <http://textura.club>.
«Этот день 1 февраля 1939 г., который я сейчас датирую по печати, запомнился мне предельно ясно. Отец пришел за мной в детский сад (это была его обязанность — и забирать меня из садика, и отвозить туда) без обычной улыбки. Я бы определила выражение его лица, которое отпечаталось в памяти, как строго-торжественное. Отчетливо помню и его слова: „Поцелуй, дочка, папу. Сталин дал мне орден”. Еще днем руководительница всем объявила, что папа Вали Твардовской получил орден Ленина. На ребят это произвело большое впечатление, но я сама плохо понимала важность произошедшего события. Сознание его значимости пришло позже, когда я увидела, как воспринимают его родители. Для А. Т. эта награда означала поворотный пункт в его биографии. Статус поэта-орденоносца не только прекращал травлю его в смоленской печати, но, по сути, спасал от угрозы ареста».
«Оно [имя Сталина] появляется в цикле из 4-х стихотворений, приуроченном к семидесятилетию вождя. В стихотворном потоке, хлынувшем печать по этому случаю, стихи А. Т. по-своему выделяются. В противоположность прославляемому у Верховного правителя величию, гениальности, железной воли, всевидящему оку, А Т. несколько „заземляет” его образ, подчеркивая в нем простоту, единение с народом, над которым он не возвышается: «он один из нас». Особо отмечается уменье Сталина выразить мысли и чувства простых людей, готовность служить их интересам: „он и живет для нас на этом свете”. В этом поэт и видит назначение подлинного вождя. По сути, А. Т. рисует в Сталине свой идеал стоящего у власти руководителя, по-своему отражая и мифические представления о Сталине, бытующие в народе. Но в созданном им портрете слышится и призыв, быть таким, каким хочет видеть вождя народ. А. Т. здесь по-своему продолжает традицию в классической русской поэзии: наделяя царствующих персон преувеличенными или приписанными им достоинствами, поэты как бы призывали этим достоинствам соответствовать. Такой призыв слышится в посвященной Г. Державиным Екатерине II оде „К Фелице”. Он явственно обозначен в стансах А. Пушкина по поводу восшествия на престол Николая I („В надежде славы и добра//Смотрю вперед я без боязни…”). <…> Этот цикл из четырех маленьких стихов (1951-52 гг.) был первым и последним у А. Т. произведением о Сталине, опубликованном при жизни вождя».
См. также часть первую этого интервью: «Textura», 2020, 17 октября.
«Тексты лишь в малой степени созданы существами из плоти и крови». Беседу вел Игорь Кириенков. — «Полка», 2020, 10 ноября <https://polka.academy/materials>.
Говорит Александр Жолковский, выпустивший новую книгу «Все свои. 60 виньеток и 2 рассказа»: «В науке главный стимул — любопытство, желание узнать, что там у него внутри, как же все-таки сделана „Шинель”, каковы инварианты исследуемого автора. Это естественно ведет к отказу от расхожих представлений, обычно просто недалеких (согласно так называемому закону Парето, человеческие усилия на 80% бесплодны), а часто — сознательно и упорно культивируемых ложных. Хочется узнать и сообщить правду, а она, как водится, глаза колет. Подчеркну, что речь не идет о какой-то направленной враждебной атаке на авторитеты. Я с давних пор люблю и изучаю поэзию Пастернака, посвятил этому десятки работ, среди которых есть и „десакрализующая” — разбор третьего фрагмента „Волн” как гениального поэтического воплощения коллаборационизма. В результате статья не очень популярна. Пришел я к такому пониманию и анализу далеко не сразу. Найти правду вовсе не легко, но говорить ее таки да, приятно, хотя и невыгодно».
«Помню, как модно было одно время нападать на Ильфа и Петрова за их „просоветскость”. Сейчас то же происходит с Бабелем. Видит бог, я — закоренелый антисоветчик, но даже сам Солженицын своим Цезарем Марковичем не заставит меня разлюбить „Ивана Грозного” Эйзенштейна. Я вообще считаю, что не надо мешать идеологию с искусством, — молоко отдельно, мухи отдельно».
Андрей Устинов. Анабаптизм как «литературный факт». — «Звезда», Санкт-Петербург, 2020, № 10.
«Решение о переименовании бывшей столицы Российской империи в Ленинград, принятое Петроградским советом 24 января 1924 года, в день смерти вождя пролетариата, вызвало немедленную реакцию в эмигрантской печати. Едва этот судьбоносный приговор был поддержан Советом народных комиссаров, ведущая берлинская газета „Руль” разместила извещение „Переименование Петрограда” на первой полосе выпуска от 26 января — в тот же день, что и „Правда”, „Известия” и пока еще петроградская „Красная газета”, — и независимо от прессы СССР выставила колкий редакционный комментарий в адрес Г. Зиновьева (Радомысльского):
„Петербург, 24. 1.
Петербургский (sic! — А. У.) совет по переданному по телеграфу из Москвы предложению Зиновьева постановил переименовать Петербург в Ленинград.
Предложение переименовать чудесное творение Петра, разрушенное коммунистами, в Ленинград должно было исходить именно от Зиновьева, который и у товарищей иначе не называется, как Гришкой, и наглость которого только что заклеймил Преображенский.
Но все же Гришка сплоховал против ‘планетарного масштаба’. Почему только Петербург, а не всю Россию? Все равно ведь последствий никаких не будет, а характеристика Гришки от этого только выиграла бы”».
«В годовщину этого события известный эмигрантский публицист и литературный критик Юлий Айхенвальд (1872 — 1928) назвал произведенную процедуру едким термином анабаптизм. „Очевидно, опасен анабаптизм истории, — пояснял он. — Однажды окрещенное не следует перекрещивать. Иначе оно рискует оказаться совсем бескрестным. И есть какая-то большая правда в имябожестве: не безразлич<н>о, какое имя носит предмет, и, может, самое имя таит уже в себе мистическу<ю> и творческую силу. Не нужно трогать его и ея (sic! — А. У.)”».
Сергей Чупринин. «Главное назначение филатовских форумов — в формировании чувства локтя». Беседу вел Борис Кутенков. — «Формаслов», 2020, 15 ноября <https://formasloff.ru>.
«Самой идее литературной учебы примерно лет сто. Тогда, в ранние пореволюционные годы, появились первые студии, по преимуществу поэтические, — скажем, „Звучащая раковина”, где Николай Степанович Гумилев обучал не только азам стихосложения (это делалось и раньше — например, в Царскосельском лицее), а действительно пробовал сделать настоящих поэтов из своих питомцев: лекциями, практическими заданиями, разбором текстов. Это оказалось неслыханной новостью, к которой многие литераторы-современники отнеслись скептически. Поскольку раньше, в 19-м веке, никакого регулярного обучения литературному творчеству не было: школой была среда, выбранная по принципу избирательного родства (кружки, клубы, салоны — в диапазоне от „Арзамаса” и „Зеленой лампы” до „Башни” Вячеслава Иванова). И школой было — опять же по принципу избирательного родства — личное общение младших со старшими, часто по переписке, и тот же Гумилев в начале пути буквально заваливал Брюсова своими стихами, просил советов, с благодарностью принимал редакторские замечания, — выстраивал, словом, свою авторскую манеру».
Сергей Чупринин. «Движухи и драйва нам сегодня остро не хватает». Текст: Никита Жуков. — «Кто главный. Ростов», 2020, 16 ноября <https://kg-rostov.ru>.
«Рубежным стало поступление в университет, когда я, готовясь к вступительным экзаменам, взял в районной библиотеке вузовскую хрестоматию по русской литературе начала XX века и увидел там имена, о которых я раньше только звон слышал: Андрей Белый, Мандельштам, Ходасевич, Кузмин, Крученых… И Гумилев! Я, что называется, поплыл и уже в конце первого курса сделал доклад на студенческой конференции о пушкинских традициях в творчестве Гумилева. Щенячий, конечно, совсем, но в моей жизни первый. И вот курю я в коридоре после доклада, и меня подзывает к себе Сергей Федорович Ширяев, латинист, в моей группе не преподававший и известный мне только по легендам. „Не ту тему вы выбрали”, — говорит он мне испытующе. „А какую же надо было?” — ершусь я. „Вот Фурманов, например, и для диплома будет хорош”. „Фурманов? — отвечаю я. — Ну уж нет”, — и делаю шаг в сторону. А он мне: „Что же, если нет, то позвоните моему другу вот по этому номеру”, — и заранее заготовленную бумажку с номером мне протягивает. И я позвонил. И я пришел на улицу Горького в тот дом, где сейчас мемориальная доска, с тем, чтобы приходить туда все годы, пока я жил в Ростове, чтобы писать по этому адресу уже позже, пока жив был Леонид Григорьевич [Григорьян]. Может, и слишком пафосно это прозвучит, но именно Григорьяна я и спустя десятилетия могу назвать своим главным учителем».
Дмитрий Шеваров. «Я торопился спасти память о тех, кто в списках не значился». Интервью. Беседовал Борис Кутенков. — «Textura», 2020, 31 октября <http://textura.club>.
В связи с книгой: «Ушли на рассвете. 25 молодых поэтов, погибших во время Великой Отечественной» (автор-составитель Дмитрий Шеваров, издание «Российской газеты»).
«Сотрудники архивов подняли все личные дела, все документы, где они упоминаются. Это огромная работа, о масштабе которой читатель книги вряд ли догадается, ведь каждая биографическая справка в мартирологе занимает от силы страницу, а иногда и несколько строк. Но за каждой строкой стоит труд многих людей. Ведь надо помнить, что прошло семь-восемь десятилетий, а ребята были совсем молоденькие — ну какие у них там архивы или личные дела. Дай Бог найти один-два документа. Порой крайне сложно установить даты рождения. В документах рядовых солдат чаще всего указан лишь год. Ни дня, ни месяца. С датами гибели у нас в стране порядка больше».
«Особая сложность — с поиском стихов. Рукописи многих ребят утрачены. Некоторые сами перед уходом на фронт сожгли свои бумаги. А публикаций почти не было. И это не всегда связано с их ученичеством, незрелостью или цензурными препонами. Молодые поэты сами не спешили публиковаться. Некоторые даже отвергали такую возможность, когда она им вдруг предоставлялась. И вовсе не из-за скромности, и не потому, что они недооценивали себя. Они знали себе цену, но именно поэтому не хотели вписываться в ту литературу, где первым поэтом считался Лебедев-Кумач».
«Литературный критерий я не то, чтобы отбросил — он не стал в моей работе определяющим. Мне важно было запечатлеть имена, судьбы и уцелевшие стихи. Отбор, конечно, был, но лишь в том случае, если было из чего выбирать. Если от Жоры Вайнштейна осталось три стихотворения, от Рэма Маркона — четыре, а от Виктора Рачкова — ни одного, то из чего выбирать?!»
«Шутить над собой не означает освобождения от себя». Анна Глазова о том, как читать Пауля Целана. Беседу вел Игорь Гулин. — «Коммерсантъ Weekend», 2020, № 39, 20 ноября.
Говорит поэт, переводчик Анна Глазова: «Есть такой важный момент: в послевоенной Германии было стремление уйти от „высокой культуры”, связывавшейся с традицией романтизма и в особенности с литературой модернизма. Мировые войны и захват власти национал-социалистами казались порождением именно этой культуры. Например, авторам „Группы 47” (к ней в разные годы принадлежали Гюнтер Грасс, Генрих Белль, Иоганнес Бобровский) стихи Целана слышались как принадлежащие к реакционной эстетике. Столкнувшись с недопониманием его позиции — позиции автора, говорящего от лица других и в сторону других, — Целан писал не наивно, а уже исходя из такого противостояния».
См. также: Наталия Азарова, «Есенин глазами Целана или Целан глазами Есенина» — «Новый мир», 2020, № 12.
Опубликовано в Журнале №1