История заблуждений человеческих сплошь и рядом поддерживается культурой. На стыках дозволенного и вредного, свободного и закрепощенного оказываются бескрайние пласты целины, их отвоевывают для себя темы, ассоциации, одноразовые атаки со своими игрищами, поражениями и великими достижениями. Чем глубже погружаешься в язык и эпоху, тем все чаще обращаешь внимание на уже знакомые опознавательные знаки. Прямо из рук выскальзывает ниточка и развязывается клубок бродячих сюжетов.
Во французской поэзии одним из таких популярных сюжетов оказалась курительная трубка.
В 1554 году была опубликована вторая книга од Пьера Ронсара, в состав которой, в частности, входила ставшая знаменитой XXVIII оделетта, обращенная к Жану Нико де Вильмену (1530 — 1600), дипломату, ученому, автору одного из первых словарей французского языка. В 1559 — 1561 гг. он был послом Франции в Португалии, откуда посылал табак своей королеве Екатерине Медичи, рекламируя его как чудодейственное средство от мигрени. Нико де Вильмен не только познакомил французский двор с употреблением табака, но и ввел в моду нюхательный табак (от его имени было образовано слово «никотин»). С тех пор во французской поэзии написано множество стихов, посвященных табакокурению и создан классический образ поэта как человека с трубкой, витающего в эмпиреях табачного дыма.
В 1649 году появился сонет «Трубка» Антуана де Сент-Амана (1594 — 1661), утвердивший символический образ табачного дыма как синонима разбитых и обманутых надежд:
На связке хвороста, поближе к очагу,
Сижу, понурившись, из трубки дым пуская.
Какая, думаю, судьба моя, какая
Несправедливая, смириться не могу!
И лишь надежда, у которой я в долгу,
Сопротивляется и, годы не считая,
Сулит мне, что вот-вот начнется жизнь иная,
Я всем смогу воздать — и другу, и врагу.
Но прогорит табак и станет горсткой тлена,
И вновь у очага я окажусь мгновенно,
Тоскою окружен и скукой уязвим.
Признаться, разницы не вижу никакой я —
Дымить ли трубкою, парить ли над землею:
Надежда и табак — одно и то же: дым.
Знаменитую оду табаку написал в XVIII веке совсем не знаменитый Поль Дефорж-Майяр (1699 — 1772), хотя личностью он был любопытной.
«Он не был бездарен, он был малоталантлив»… Неловко представлять «своего» автора так, как это сделал М. Аллен в антологии французской поэзии XVIII века. Действительно, судя по всему, Дефорж-Майяр звезд с неба не хватал, но свое место в рокайльном мире занял. Вот и его ода «Табак» безусловно вошла бы в антологию табакокурения, кабы такой сборник получил право на существование. Кроме того, Поль Дефорж-Майяр пополнил когорту французских писателей, родившихся в Бретани, — я обратил внимание на то, что литераторы-выходцы из нее составляют особую группу, особый клан тех, кто гордится своим бретонским происхождением и готов претендовать на чуть ли не родственные отношения со всеми земляками…
Кажется,
большинство французских поэтов, — по крайней мере в XVIII веке — эмигрировали в
поэзию из богословия и юриспруденции. Дефорж-Майяр
получил юридическое образование в Нанте, служил адвокатом, но увлекся поэзией
и, стараясь выбраться из провинции, посылал стихи в столичные журналы; он даже
попытался было принять участие в поэтическом конкурсе под эгидой Французской
академии, но и здесь не достиг успехов.
Тогда
он решил устроить мистификацию и стал рассылать свои стихи под женским
именем. Вскоре на стихи «бретонской Музы» обратили внимание, а одно из поэтических
посланий «мадмуазель Ланкре де Лавинь»
снискало шумный успех у публики. Многие поэты желали с ней познакомиться — даже Вольтер посвятил ей несколько строк в своей
«Генриаде», но, когда мистификация раскрылась, стихи
самого Дефорж-Майяра опять остались без внимания. Он
был вынужден вернуться в свой родной городок Круазик,
в котором дожил до старости, уже не претендуя на поэтическую судьбу.
Табак
Ода
Гонитель злой тоски и заклинатель
боли,
Волшебник, бесподобный маг,
Источник радостей, творец мечты и
воли,
Всё исцеляющий табак!
Мой разум без тебя, спаситель мой
счастливый,
В печали был бы погружен,
Попал бы в их силки и стал бы их поживой,
—
Но я утешен и спасен.
Твоих заслуг не счесть — ценю твои
щедроты:
Что их богаче и новей?
Ты очищаешь грудь от тягостной мокроты,
А мозг — от каверзных идей.
Ты силы мне даешь, когда они иссякли
В пылу и череде трудов,
И душу праздную мою — скажи, не так
ли? —
Твой запах возбудить готов.
Ты усмиряешь кровь, залечиваешь раны,
Когда тебя к ним поднесешь.
Какой еще бальзам? Найди такие
страны,
Где был бы он, как ты, хорош!
Полезное всегда с приятным совмещаешь
И в узком чубуке, незрим,
Всю боль мою, всю желчь ты в пепел
превращаешь,
И в прах, и в мимолетный дым!
И тотчас в сердце у меня стихает
буря,
И ты спешишь меня согреть,
Пока во мне растет, как в каждом
табакуре,
Восторг на этот дым смотреть.
И вихри жаркие, в мозгу кружась и рея,
Склоняют голову мою,
И я спешу обнять послушного Морфея
В твоем обманчивом раю.
Курильщика сковать воздушными цепями
И Купидону не дано.
Божественный табак! Повелевают нами
Ты да соперник твой — вино.
И если старику недолго жить осталось,
С тобой он молодеет вновь,
Ты волшебством своим одолеваешь старость,
А в юных будоражишь кровь.
И можешь принести спасение в
печальный
Миг, если в доме есть больной:
Твой благотворный дух что запах погребальный
Для всякой нечисти чумной.
Кто вырастил табак и дал нам трубку в
руки, —
Да будет возвеличен он:
Пускай передадут потомкам наши внуки
Достойное из всех имен!
Трубка
и табак стали непременными атрибутами французского декадента. Традицию
продолжил и обновил Шарль Бодлер. Трубка оживает, она
все чаще становится персонажем, а то и героем стихотворения:
Трубка
Я — трубка, вот хозяин мой —
Поэт, каких вокруг немало,
Я потемнела с ним, я стала
Под стать арапке чернотой.
Он курит день и ночь с такой
Тоской, что я не раз, бывало,
Стать жарким очагом мечтала,
Согреть его и дать покой.
Взовьется, вырвавшись наружу,
Дым, порождаемый огнем
Во чреве пламенном моем,
Он обволакивает душу,
А свой целительный бальзам
Больному сердцу передам.
Этот
сонет, написанный с оглядкой на Сент-Амана и вошедший
в первое издание «Цветов Зла» (1857), стал в свою очередь литературным мотивом,
который подхватили «проклятые» поэты. Один из них, Тристан Корбьер,
в своей «Трубке поэта» (1873) преумножил круг ассоциаций, в частности, вызывая
в памяти еще в молодости сформулированное Альфредом де Виньи
в «Смерти волка»: «И знай: всё суетно, прекрасно лишь мгновенье».
Трубка поэта
Я трубка бедного пиита:
Ему я нянька и защита.
Когда химеры черной тучей
Опять сгущаются над ним,
Я в потолок пускаю дым,
Чтоб он не видел рой паучий.
Зато в дыму встают миражи —
Пустыни, высь небес, пейзажи:
Весь мир лежит у грешных ног…
Тень прошлого плывет клубами —
И он впивается зубами
В мой безответный черенок…
Еще затяжка — и готовы
С его души упасть оковы.
Я гасну… Сон его глубок…
...........................
Спи! Боль, как зверь, попала в сети,
Весь мир опутан сном густым…
Спи… Если всё на свете дым,
То дым, и вправду, — всё на свете…
Еще
одну «Трубку» написал другой «проклятый», Морис Роллина
(1846 — 1903), — стихотворение вошло в состав самой известной книги Роллина «Неврозы» (1883):
Трубка
Камилю Пеллетану
Когда меня от скуки мрачной
Мутит — на дню сто раз подряд! —
Всегда влечет меня табачный,
Твой облачный, твой сладкий яд.
Какая дивная картина
С ним зарождается во мне!
Как вьется струйка никотина,
Под стать и ветру, и волне!
Какие нежные затеи
Мне дарит черный черенок!
И вот уже танцуют феи
Вокруг меня, не чуя ног.
Вдыхая запах твой целебный —
Он тоньше многих и сильней, —
Я словно вижу сон волшебный:
Я вновь среди моих друзей.
И та, что мной была любима,
Лишив покоя эти сны,
Из голубых колечек дыма
Встает, как из морской волны.
О, этот дым, — к высотам рая
Меня влечет он день и ночь,
Как талисман, оберегая
И прогоняя скуку прочь.
Все, чем живу, что ненавижу,
В тебе сгорает, как в печи,
И я себя кумиром вижу,
Курящим трубочку в ночи.
Мой бедный мозг рядится в саван,
А ты ему твердишь о том
Далеком крае, где, устав, он
Сумеет жить одним стихом.
Благословляю едкий, пряный
Твой вкус и нежный запах твой,
Под монотонностью туманной
Сквозящий вечной новизной!
Стихотворeние посвящено Камилю Пеллетану (1846 — 1915), политику, журналисту и поэту, участнику «Современного Парнаса», — сохранился его автопортрет (1870) с большой курительной трубкой. Видимо, курильщиком он был знатным.
Между
тем эта тема переходит из конца века в начало следующего столетия, от Малларме к Аполлинеру. Расширяется и литературное
пространство, и географическое: юный квебекский гений Эмиль Неллиган
(1879 — 1941) в далекой Канаде, подражая своим французским кумирам, не
может пройти мимо такого сюжета и пополняет общую копилку «своей» версией. Его рондель входит в единственный прижизненный сборник Неллигана, вышедший в 1904 году, когда двадцатилетний поэт
находился в психиатрической лечебнице, в которой провел значительную часть
жизни.
Моя трубка
Рондель
О трубка,
мы опять вдвоем
У очага, за кружкой пива;
Мы сговорились так счастливо
Мечтать зимой перед огнем!
Взгляни, как небо сиротливо,
То снегом мучит, то дождем.
О трубка,
мы опять вдвоем.
У очага, за кружкой пива;
Смерть остро чует, где пожива,
Но мы ее не пустим в дом —
Старуху дымом изведем,
Клубится он без перерыва.
О трубка,
мы опять вдвоем!
Наконец, чтобы поставить точку, — «Дымы» Гийома Аполлинера из его сборника «Каллиграммы» (1918). Курительная трубка провоцирует поэта, табачный дым смешивается с дымом артиллерийских орудий:
Дымы
И покуда война
Кровью обагрена
Вкус описав и цвет
Запах поет поэт
И ку-
рит
та-
бак
души-
ст ЫЙ
Как букли запахов ерошит вихрь цветы
И эти локоны расчесываешь ты
Но знаю я один благоуханный кров
Под ним клубится синь невиданных дымов
Под ним нежней
чем ночь светлей чем день бездонный
Ты возлежишь как бог любовью истомленный
Тебе покорно пламя-пленница
И ветреные как блудницы
К ногам твоим ползут и стелятся
Твои бумажные страницы.
Воспевание
табака и трубки способствовало появлению очередного литературного течения — «фумизма» (от франц. fumee
— дым). Словечко подвернулось под руку поэту Эмилю Гудо.
Тут же возникла веселая компания — к нему присоединились юморист Альфонс Алле,
композитор Эрик Сати, художник Артюр Сапек... Если «всё на свете дым», то всё позволено и
действительность может быть подвергнута любому осмеянию, любой издевке. Клуб
«гидропатов», открытый Эмилем Гудо осенью 1878 года,
привлек под свои знамена значительную часть Латинского квартала — не только в
виде зрителей и читателей (клуб быстро превратился в кабаре, при котором стала
выходить одноименная газета), но прежде всего соучастников ежевечернего
действа. Чтения, выставки, музыкальные концерты — во всем царил дух пересмотра
традиций. За четыре десятилетия до появления сюрреалистов фумисты
пытались ввести в искусство приемы «из будущего»: так, Артюр
Сапек задолго до Марселя Дюшана,
пририсовавшего в 1919 году «Джоконде» усы, в 1883 году выставляет свою
«Джоконду», курящую трубку. Художественые приемы фумистов, штампы бытового и литературного поведения
удивительным образом повторились дадаистами. Следует согласиться с авторитетным
мнением переводчика Сергея Дубина — я уже приводил эти его слова в книге «О
французских поэтах и русских переводчиках», — заметившего, что сюрреалистов «лучше
сравнивать не с дерзкими революционерами, сбрасывающими все с корабля современности,
а с кропотливыми археологами человеческой мысли, отыскивавшими в подвалах
традиционной культуры забытые имена и творческие рецепты».
Яснов Михаил Давидович
родился в 1946 году в Ленинграде. Окончил вечернее отделение филологического
факультета ЛГУ им. А. А. Жданова (1970). Параллельно работал в издательстве —
прошел путь от грузчика до старшего редактора. Поэт, переводчик, детский
писатель. Автор десяти книг лирики, свыше ста книг стихотворений и прозы для
детей, а также многочисленных стихотворных переводов; основные интересы —
французская поэзия и история французско-русских литературных связей. Перевел и
подготовил к изданию книги Г. Аполлинера, в том числе его трехтомное собрание
сочинений, Ж. Превера, П. Верлена, Ж. Лафорга, П. Валери, Ж. Кокто, Б. Сандрара,
двухтомник Э. Ионеско и несколько поэтических антологий. Лауреат многочисленных
отечественных и международных литературных премий. Живет в Санкт-Петербурге.
Эссе о табаке и курительной трубке во французской поэзии
входит в книгу «Романтики и декаденты», подготовленную к изданию «Центром книги
Рудомино». Эта
книга — четвертая в своеобразном ряду подобных книг,
придуманных/написанных/переведенных М. Ясновым: антологии
«Обломки опытов», книги эссе «О французских поэтах и русских переводчиках»,
сборнике стихов для детей «Детская комната французской поэзии».