Париж в марте 2020 года

 

                                                                                                  Жене

Сен-Жермен-де-Пре

 

Я провел ладонью по грубо-отесанным стенам

и увидел темный предел, где веками

пол полировали колени моливших

об окончании Столетней войны,

о защите от Черной смерти,

от ножа гильотины,

от бомб и болезней,

о спасении близких своих,

о своем спасении.

 

Не вполне сознавая, что же я делаю,

опустился на колени перед Девой Марией.

Старый агностик, прожженный циник

стоял на коленях и молился.

«Богородица Дева радуйся...

Благословенна Ты между женами…

Наверное, мы заслужили

самые горькие кары.

Гордые интеллектом,

бессильны мы перед бурей.

Никчемные, робкие...

Но мы ведь люди,

только люди…

Помилуй этот великий город.

Помилуй мою родину.

Помилуй близких моих.

Помилуй мя».

 

Я сбивался и начинал сначала,

без голоса одними губами.

Слова разбивались о стены,

лопались, как мыльные пузыри.

Сердце мое сжалось.

Мне было трудно вставать.

На плечи давила огромная тяжесть

соборного свода.

Сделал шаг. Оглянулся с надеждой.

Она молчала. Она не отозвалась.

 

Сегодня мы уезжаем.

В городе тихо, как перед мессой.

Закрылись кафе.

На дверях бутиков в Марэ

появились таблички:

«Простите, мы сегодня закрыты».

Людей на улицах немного.

Они двигаются медленно и осторожно,

словно несут полные чаши

и боятся их расплескать.

Но они улыбаются.

 

Яркое солнце.

Интенсивно синее небо.

Первый по-настоящему теплый день.

Я снимаю куртку.

В небе над Пантеоном

два инверсионных следа от самолетов

стоят, как белый косой крест,

перечеркнувший пространство.

 

На мосту Луи-Филиппа

играл музыкант.

Гитара лежала у него на коленях.

Люди стояли вдоль парапетов,

сидели на тротуаре.

Слушали. Скупо бросали мелочь.

И улыбались

друг другу,

зеленой Сене,

закрытому строительными лесами

Нотр-Дам де Пари,

чему-то трогательному

в самих себе.

Люди, только люди.

 

Но я знаю, в темном пределе

Сен-Жермен-де-Пре

перед Девой Марией

остался след от моих коленей.

Может быть, Она отзовется.

Она не может не отозваться.

 

 

Улица Сен-Северин

 

                               Георгию Шепелеву

 

Пока мы в Латинском квартале

блуждали случайной кривой,

мы истину вместе искали

у дома аббата Прево.

 

В том доме высоком и тесном

жила роковая Манон,

капризным изысканным жестом

культурный ломая канон.

 

И время на старые камни

лучом на брусчатку легло.

И даже не знаю, когда мне

настолько дышалось легко.

 

Как будто вся тягость и горечь

остались на этих камнях.

Какая-то звонкая скорость

несла и кружила меня.

 

И черное небо над Сеной

качалось, грозя расплескать

высокую воду Вселенной,

где истину не отыскать.

 

 

Мост Луи-Филиппа

 

С моей веселой привычкой лезть на рожон

и предпочитать свободу любому набору благ,

я хотел бы окончить дни парижским бомжом.

Пусть все будет примерно так.

Чтобы, как Оля Мещерская хороша,

Отлетела на волю моя душа.

А тело будет лежать над зеленой водой,

и вода играть всклокоченной бородой,

и, размышляя о бессмертье души,

будут смотреть на воду осиротевшие вши.

А когда к воде спустится санитар 

и тронет тело ногой, все будет примерно так.

Он махнет напарнику: «Спускайся! Этот готов».

И, неспешно сделав из фляшки крепкий глоток,

они повернут тело в небо лицом

и с удивленьем увидят, что перед концом:

«Он улыбался. Ты посмотри, Жан,

Он, похоже, счастлив, что наконец сбежал».

И под мостом будет Сена течь из марта в апрель.

И меня отпоет Брель.

 

 

Улица Бургонь. Кафе поэтов.

(Вечер памяти Бориса Виана)

 

Девочки и мальчики из хороших семей

хотят казаться как можно круче.

Дешевое гасконское и легкий хмель

очень помогают на этот случай.

Кафе переполнено, заполонено

серьезными людьми немного за двадцать.

Начало откладывается, проливается вино.

Остается расслабиться и не вдаваться.

Хозяин кафе, он здесь старше всех

(не считая меня), поднимает руку.

Медленно, как снег, оседает смех,

подчиняясь невысказанному звуку.

Он читает стихи. В маленьком кафе

тишина достигает плотности стали,

кажется, недавно все были подшофе,

кажется, даже дышать перестали.

Пространство искривляется. Борис Виан

царапает сердце, как стекловата,

когда он выходит на первый план,

собственно, как здесь и было когда-то,

когда он читал... Секунду или две

Невозможно выдохнуть — ни слова, ни жеста.

Аплодисменты сыплются, стучат по голове.

Господи мой Боже, храни это место.

К небу над улицей примерзла звезда.

Голова кружится, кружится немного.

Помоги мне еще раз прийти сюда

и ничего здесь, пожалуйста, не трогай.

 

 

Квартал Сорбонна. Улица Лапласа

 

Здесь когда-то служил гражданин Лаплас.

Серьезный был человек.

У него был не глаз, а прямой алмаз.

Он прославил город и век.

 

Он понял как, объяснил почему

Земля по орбите летит

и не сходит с нее в пустую тьму,

когда ось земная скрипит.

 

И когда император его спросил:

«Почему у вас Бога нет?»

Он ответил: «Хватает собственных сил

у спутников и планет».

 

Покачал головой венценосный сир,

был недоволен он.

Усмехнулся Лаплас: «Так устроен мир,

хоть ты трижды Наполеон».

 

А лет через сто академик Арнольд

сказал: «Это все туфта.

Ты, конечно, — Лаплас, да только, родной,

ты ведь не доказал ни черта».

 

Ничего не ответил ему Лаплас

хоть и видел теперь насквозь.

Академик все доказал на раз,

да не все ему удалось.

 

И уже академика с нами нет,

но не печалься, дружок.

Далеко-далеко ходит свет планет,

и, наверно, над ними Бог.

 

Давай-ка мы с тобой поспешим

к той церкви на Сен-Женевьев.

Сегодня в Париже особый режим,

тревожный звенит напев.

 

Все кафе закрыты. Но не беда,

если открыт храм.

Когда мы с тобой вернемся сюда,

я наберусь в хлам.

 

И простит меня гражданин Лаплас,

и ось будет скрипеть.

Но он ведь тоже хранит нас

и сегодня, и впредь.

 

А пока летит весенний Париж,

увлекая нас за собой.

И стоит тишина, и превыше крыш

неба цвет голубой.

 

 

Виноградник на Монмартре

 

История состоит из гипса, глины, камней,

вздохов и слез, молочной облачной влаги,

и только воспоминанья о ней

человек передает бумаге

 

или холсту. Улочки Утрилло,

женщина в черных чулках на подмостках кафешантана...

Сколько ни всматривайся, все это утекло,

какие бы мы ни строили фасады и планы.

 

В пространство можно войти, но, видимо, дело в том,

что мы-то хотим войти в то прошедшее время,

когда жизнь была непрерывной и гладкий ее поток

обращался назад через головы поколений.

 

Виноградник сбегает вниз, голые прутья лоз

стройно колеблются крепким ветром Монмартра.

«Согрейся горячим вином». «На завтра плохой прогноз».

«Облачность в целом обычная для середины марта».

 

А где-то в конце июля Монмартр откроет глаза

и фасеточным зрением матовых виноградин

будет смотреть на город, пока стекает слеза,

та, что спасает от ран сердечных и ссадин.

 

Париж — Москва — Зосимова пустынь, март — июль 2020 года