Книги: выбор Сергея Костырко

 

Когда мы были шпионами. Шпион как культурный феномен — поэтическая рефлексия. Поэтическая антология. Составитель М. Галина. Екатеринбург, Москва, «Кабинетный ученый», 2020, 120 стр. Тираж не указан.

Метафора, которая выстраивает содержание этой антологии: поэт как «другой», в данном случае — поэт «как шпион» («я публикую не стихи, я публикую шифрограммы», — Александр Кабанов), настолько очевидна, что превращение ее в одномерную аллегорию кажется почти неизбежным. Но стихи, составившие книгу, превращению этому сопротивляются, и выбранная составителем метафора сохраняет достаточный простор для «поэтической рефлексии» — «шпионский мотив» в современной русской поэзии предлагает целый спектр поэтических сюжетов. Перечень их в антологии я бы начал с особенностей бытования в нашем языке самого слова «шпион», до сих пор не утратившего связи с тем образным рядом (и, естественно, уровнем предлагаемого этим рядом мышления), над которым трудились несколько поколений советских писателей, писавших про «коричневую пуговку в коричневой пыли», — слово шпион («шпиён») в стихах Ксении Букши, Игоря Иртеньева, эссе Льва Рубинштейна и еще нескольких поэтов воспринимается своеобразным парафразом эха той атмосферы шпиономании, что была характерна для советского общества («Когда кругом одни шпионы, / Когда в кольце врагов страна / Важны суровые законы, / Но также бдительность важна», «В толпе узнать шпиона просто / Тому, кто к этому готов: / Он среднего бывает роста, / но часто и других ростов», — Игорь Иртеньев).

Героический вариант «шпионской темы» сразу у нескольких поэтов возникает в образе Штирлица — главного шпиона нашей массовой культуры. Правда, образ этот предстает в стихах уже слегка обработанным общественным сознанием времен «цветущего застоя», когда кинематографический герой превратился в персонаж популярнейших анекдотов, но анекдотов, в принципе, к нему доброжелательных.  И замечу, что Штирлиц русским поэтам оказался несравнимо ближе и роднее знаменитого Джеймса Бонда, тоже присутствующего на страницах антологии, но как-то уж очень одиноко.

Тему «писатель и шпион», но уже в другом интонировании начинает в антологии стихотворение Андрея Василевского про Маяковского, выполнявшего некие деликатные поручения отечественных спецслужб за рубежом, — и «…потом поэты хоронят поэта / чекисты чекиста // а стать достоянием слависта / ну не знаю моя дорогая»). Бытовым подстрочником к этому стихотворению могла бы послужить, например, история английской литературы, писатели которой в первой половиной ХХ века, стремясь сделать свою жизнь яркой и наполненной, стимулирующей их творчество, становились шпионами (Грэм Грин, Сомерсет Моэм, Джон Ле Карре, Лоуренс Даррелл и другие). Но время меняет взгляды, и в начале нашего века какой-то особой привлекательности в работе шпиона уже не усматривается — об этом эссе Игоря Померанцева «Танец со змеями».

То, что «шпионская романтика» в наши дни воспринимается как «натура уходящая», не значит, что она перестает быть «натурой» и что уже сам сюжет ее ухода не может стать метафорой, причем достаточно емкой и сложной, как в стихотворении Федора Сваровского «Когда мы были шпионами», когда мы «воровали бесценные государственные тайны/ (Малайзия и Ливан — лучшие места / для похищения секретов». Почему «лучшие»? Да потому, как «вечером у моря — пьяные фейеверки / поздним утром — солнце и штиль / белая яхта / загорелое тело бесконечно долго падает в упругую воду / где это тело теперь неизвестно / куда утекло это полное символов время / сидя в кресле-каталке / повторяю в трясущейся голове / марш Паркинсона…» Это может показаться противоестественным, но европейские писатели ХХ века сделали набор символов своего времени, включая, естественно, «шпионов», частью нашей общей культуры, и объект поэтической рефлексии Сваровского — как раз осмысление вот этой традиции.

«Шпионская тема», повторяю, многолика, многоуровнева и, как показывает содержание антологии, провоцирует на размышление об одном из самых трудных для однозначного ответа вопросе — кем является поэт в глазах его окружения? Понятно, что поэт не может существовать вне этого окружения, но при этом, если он действительно поэт, — он всегда «шпион», всегда инородное тело. Он, за которым Данте, Пушкин, Бродский и многие другие, не имеет права забывать про это, то есть обязан быть «шпионом». Вот стихотворение, внешне как бы игровое, но требующее своего вчитывания в текст, про все того же Штирлица: «Говорит Штирлиц Мюллеру: я устал, / У меня в активе два железных креста, /Три наградных листа, / но по ночам мне снятся поля, леса — удивительные места, / Дождь прошел, дорога совсем пуста, / Женщина стоит у плетня, / Ожидает меня. // Говорит Мюллер Штирлицу — потерпи, / Знаю, там свищут суслики в сырой степи, / Ветер гонит ковыль волной…» — автор (Мария Галина) вроде как шутит, но и — не шутит, про пустую дорогу и женщину у плетня, про сусликов в сырой степи и ковыль написано всерьез. Мотив «…пролетая в небе над страной, / Он позабыл, какой язык — родной» в этой антологии переходит из стихотворения в стихотворение как краткая формула того, что «уравнивает» поэта и шпиона, того, что гложет обоих, — необходимости ответить наконец самому себе на вопрос, кто я, где я, в чем смысл моей полупризрачной жизни, моей миссии и действительно ли то, что я считаю «миссией», ею является? — «святой зорге воскрес на зорьке/ то ли в мороке то ли в морге» — «…человек-музей / в лихорадке неистребимой / спал со всеми кроме любимой / пил со всеми кроме друзей // вот стоит он гол и взъерошен / на чужбине своими брошен, прогоревший до тла…» (Александр Беляков).

Ну и как естественное продолжение этого мотива еще один страшный для авторов этой книги вопрос, также выстраивающий сюжет антологии: ну да, ты — «шпион» (поэт), ты шлешь миру свои стихотворения-шифрограммы, шлешь их тому, у кого есть ключ к шифру, шлешь в тот мир, где ты «свой», а где он, этот мир? Ты уверен, что твой мир существует и в нем есть «Юстас»? — «…вот я один стою на просторах, чудесная картина, / Где же связной? Почему никто не подходит? / Двадцать лет одинокой борьбы. / Силы на исходе, веры почти не осталось» (Виталий Пуханов).

 

Град Невидимый. Древлее православие в русской поэзии. XVII — XXI века.  Составитель М. И. Синельников. М., Издательский дом «ТОНЧУ», 2020, 623 стр., 1000 экз.

Антология русской поэзии, посвященная старообрядческой (древлеправославной) культуре — от стихов протопопа Аввакума и до стихов Евтушенко и Городницкого. У антологии два раздела — в первый вошли тексты родоначальника древлеправославной литературы протопопа Аввакума, «вирши выголексинских старообрядцев», небольшая подборка древлеправославных анонимов, а также стихи поэтов-старообрядцев Семиона Егупенока и Порфирия Шмакова. Среди поэтов второй части Аполлон Майков, Николай Некрасов, Иван Бунин, Максимилиан Волошин, Николай Клюев, Сергей Клычков, Анна Ахматова, Марина Цветаева, Николай Глазков.

Развернутое предисловие к книге написал Митрополит Московский и всея Руси Русской Православной Старообрядческой Церкви Корнилий, который сетует на то, что реформы Никона раскололи не только русскую церковь, но и русское общество и, соответственно, русскую литературу, которая, почти демонстративно разорвав связи со своими национальными корнями, занялась адаптацией культуры западной в русских условиях; даже у Пушкина, с особым интересом читавшего историю России, нет упоминаний о старообрядческой драме. Однако митрополит Корнилий удерживает — к чему призывает и читателя — эмоции, призывая к взвешенному подходу в отношениях с историей, в которой, по его мнению, «старообрядческий сюжет» далеко еще не завершен, о чем свидетельствует в XIX и XX веках возрождение общественного интереса к истории и последствиям раскола, в литературе — особенно: «Ни в брёвнах, а в ребрах / Церковь моя. / В усмешке недоброй / Лицо бытия. // Сложением двуперстным / Поднялся мой крест, / Горя в Пустозерске, / Блистая окрест. // Я всюду прославлен, / Везде заклеймен, / легендою давней /  В сердцах утвержден/ …» (Варлам Шаламов, «Аввакум в Путозерске»).

Слово поэта «не претендует на учительство церковного, духовного типа. И оно поневоле и нередко может отражать как высоты, красоты, так и изъяны внутреннего мира автора, уровень его духовности, — пишет митрополит Корнилий. — Ценность такого явления для Церкви в том, что это своего рода индикатор, показатель, лакмусовая бумага — что у нас в душах, как мы дышим и как чувствуем… если угодно, это как „духовный диагноз” времени через поэтическое слово. Вот почему в подборке авторов — люди разных мировоззрений, очень разных судеб, разной степени понимания (или непонимания) нашей традиции, разного рода духовности. Антология в этом срезе „не доска почёта”, а свидетельство».

 

Книги об «оттепели» — в качестве Приложения к опубликованной в этом номере рецензии Сергея Костырко «История страны как  история литературы» на книгу Сергея Чупринина «Оттепель». Список составлялся как рейтинг лучших, с точки зрения автора рецензии, книг об «оттепели».

 

Александр Прохоров. Унаследованный дискурс: Парадигмы сталинской культуры в литературе и кинематографе «оттепели». Перевод с английского Л. Г. Семеновой и М. А. Шерешевской. — СПб., «Академический проект», 2007.

Петр Вайль, Александр Генис. 60-е. Мир советского человека. М., «Corpus», 2013.

Александр Пыжиков. Хрущевская «Оттепель» 1953 — 1964 гг. М., «Олма-Пресс», 2002.

Уильям Таубман. Хрущев. (Khruschev: The Man and His Era). Перевод с английского H. Л. Холмогоровой. М., «Молодая гвардия», 2008 (серия «Жизнь замечательных людей»).

Ю. В. Емельянов. «Хрущев. „Оттепель” или…». М., «Академический проект», 2018.

Людмила Алексеева. Поколение оттепели. М., «Захаров», 2006.

Наталья Горбаневская. Полдень. Дело о демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади. М., «Новое издательство», 1970.

Рубина Арутюнян. Моя Маяковка. М., «Магазин искусства», 2002.

Ольга Герасимова. «Оттепель», «Заморозки» и студенты Московского университета. М., «АИРО-XXI», 2015.

Михаил Золотоносов. Гадюшник. Ленинградская писательская организация: избранные стенограммы с комментариями (из истории советского литературного быта 1940 — 1960-х годов). М., «Новое литературное обозрение», 2013.

Полина Богданова. Режиссеры-шестидесятники. М., «Новое литературное обозрение», 2010.

Владимир Лакшин. «Новый мир» во времена Хрущева: дневник и попутное (1953 — 1964). М., «Книжная палата», 1991.

Эрик Кулевиг. Народный протест в хрущевскую эпоху. М., «АИРО-XXI», 2009.

Татьяна Умнова. Легенды Москвы времен оттепели. М., «АСТ», 2015.

Степан Микоян. Анатомия Карибского кризиса. М., «Academia», 2006.

Фредерик Кэмп. Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на земле.  М., «Центрполиграф», 2013.

Юрий Герчук. «Кровоизлияние в МОСХ», или Хрущев в Манеже 1 декабря 1962 года. М., «Новое литературное обозрение», 2008.

Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля. Сборник.  М., «Книга», 1990.

Александр Стыкалин. Прерванная революция. Венгерский кризис 1956 года и политика Москвы. М., «Новый хронограф», 2003.

Татьяна Дашкова. Телесность — Идеология — Кинематограф. Визуальный канон и советская повседневность. М., «Новое литературное обозрение», 2013.

Наталия Лебина. Мужчина и женщина. Тело, мода, культура. СССР — оттепель.  М., «Новое литературное обозрение», 2018.