Философ-зуб, или Как одолжить деньги по Хайдеггеру

М. Хайдеггер: pro et contra. Рецепция и трансформация идей Мартина Хайдеггера

в русской философской мысли. Антология. Под редакцией Ю. М. Романенко и др.

СПб., РХГА, 2020, 1152 стр.

Мартин Хайдеггер, пожалуй, один из тех, кому Бог — или Dasein — велел оказаться в этой любопытной издательской серии, отличающейся (впрочем, как и все еще пополняющееся печально известными «Черными тетрадями» полное собрание сочинений Хайдеггера в сотню томов) завидным объемом. Ведь прав был Владимир Бибихин, первый у нас переводчик и популяризатор Хайдеггера, писавший в «Деле Хайдеггера», что «предметом равнодушной историко-философской инвентаризации фрейбургский мыслитель не стал и, возможно, не станет никогда». Это воистину так — стоило мне, например, записать беседу с переводчиком Эрнста Юнгера и, кстати, одним из — очень многих — авторов данного сборника — и не столь многих его составителей — философом Александром Михайловским^[1], а тому помянуть перевод «Черных тетрадей», как — перепечатки, ругань в Фейсбуке, расфрэнды и прочая прелесть. Александр Македонский, конечно, герой, но зачем же так виртуальные копья ломать…

Да и поток публикаций о Хайдеггере в нашей стране только увеличивается — только недавно выходили очередные «Черные тетради» и посвященный им спецномер журнала «Логос»^[2] (и отсутствие авторов из него в этой антологии несколько обедняет картину — или же является продуманной редакторской стратегией), как буквально одновременно с этой книгой  «Издательство Института Гайдара» выпустило перевод хайдеггеровского труда «К философии (о событии)», а «Владимир Даль» — «Понятие времени».

Итак, продолжая из Бибихина (в антологии не только несколько его текстов, но и рассуждения о нем самом, включая статью М. Богатова «Почему Бибихин — не Хайдеггер?»): «Не будет преувеличением сказать: почти все это исследование остается, по существу, расследованием. Кто он все же был на самом деле? Не воплощение ли он какой-то темной силы или опасного соблазна? Настоящий ли философ? Не дзен-буддист ли он? Не нигилист ли? Может быть, он поздний реакционный романтик? Может, он крипто-томист, замаскированный богослов? Конечно, убежденно говорят одни». So who is Herr Heidegger?

Перед тем, как хоть по самым верхам рассмотреть, о чем «говорят одни» и другие, сразу разбавим мед очень маленькой чайной ложкой дегтя. Во-первых, эту статью Бибихина «Дело Хайдеггера» — да в самое начало бы, в виде исключения пожертвовав хронологическим принципом комплектации блоков, ведь она дает биографическо-идейный дайджест всего Хайдеггера. А в этой серии «Pro et contra» все силы и копья ушли, видимо, на философско-идейные нужды — статей, посвященных биографии героя, его жизни в ЖЗЛ-смысле слова, тут практически нет. Во-вторых, в выходных данных значится, что эта книга 2020 года — «2-е издание», но чем именно оно отличается от издания с 2019 годом в выходных данных, ровно такого же объема и появившегося в продаже в то же самое время (!), является, видимо, еще одной загадкой российского хайдеггероведения…

И если уж зашла речь о принципах отбора статей для этой книги, не только весьма внушительной, но яркой, пафосно бросающейся в глаза своей черной обложкой с бархатным отливом и золотым тиснением, то еще одно соображение впроброс. Из десятков, если не сотни статей тут отрицательных — да и то относительно — ровно три штуки. Да, жанр и не особо предполагает ренегатов-критиков, но опять же в прошлых антологиях они встречались. Назовем же этих героев: это статья Я. Слилина о возникновении философии Хайдеггера из феноменологии Гуссерля и статья И. Инишева об опять же феноменологии как экзистенциальной практике (вообще IV-й блок статей о метафизике, онтологии и феноменологии отличается самым высоким уровнем философической зубодробительности — и, как видим, страстей). Впрочем, булавки там довольно милосердные, отдающие иногда большую честь феноменологии Гуссерля, нежели Хайдеггера. Зато от философа Нелли Мотрошиловой, автора книги «Мартин Хайдеггер и Ханна Арендт: бытие — время — любовь», объекту ее научных интересов достается на орехи по первое число. Хайдеггер, по ее версии, «разглагольствовал (в самоуверенном стиле)», а «такой разгул негативизма на фоне поистине „метафизического” хайдеггеровского самовозвеличивания склонил некоторых авторов и читателей к подозрению: не появились ли в мысли Хайдеггера некоторые психопатологические признаки?» Возможно, и склонил, но доверие к в целом не лишенным основания инвективам Мотрошиловой подрывает как раз эта дискретность в отсылках — фразы вроде «в согласии со многими экспертами»: эксперты не поименованы, тогда как на собственные работы автор ссылается чуть ли не в каждом абзаце. «Некоторые личностные черты Хайдеггера — непомерное тщеславие, страстное желание всегда и во всем играть первую скрипку, как и уверенность в том, что такого философа-новатора, как он, у человечества не было и не будет, — также помогают понять сам его нацистский ангажемент, а впоследствии и упорную нераскаянность в том, что он пошел на такой союз». Да ведь мы и так догадались, что основная причина обвинений — опять же эти, выходящие сейчас и на русском языке «Черные тетради» и их рецепция?

Но отдадим дань уважения группе составителей этой хайдеггерианы — не только, разумеется, за титанический труд, но и за расстановку акцентов. Симпатизируя в подавляющем большинстве своем Хайдеггеру (о котором будет верным сказать: он никого не оставил, не оставляет и не оставит равнодушным, завещав опубликовать «Тетради» в конце своего ПСС, то есть — в наши дни), они не пускают вослед Н. Мотрошиловой фан-клуб апологетов и адвокатов Хайдеггера, что камня от камня не оставили бы от обвинений того в сотрудничестве с нацистским режимом в 1930-е, антисемитских высказываниях в «Тетрадях» и дальнейшем молчании и «нераскаянности» по этому поводу. И здесь одной из наиболее адекватных представляется статья отнюдь не профессионального философа А. Рясова, где приводятся не только суждения за и против («Стало быть, мы в зале суда. Перед нами два взаимоотрицающих взгляда — обвинение и апология»), но и осуществляется попытка анализа механизмов функционирования не только политического (об этом, слава Богу, теоретизировали Адорно, Беньямин и Бурдье), но идеологического в философии. Право, Хайдеггер заслуживает подхода именно такого уровня рефлексии, а не установления в сотый раз, сам ли он в гитлеровские времена рвался быть ректором «всеми правдами и неправдами» (Мотрошилова) или же просто не взял самоотвод^[3] («в согласии со многими экспертами»). Правда, «опыт срыва» Хайдеггера Рясов сравнивает даже «не с Юнгером и Чораном, а с Батаем и Арто» — почему вдруг два первых автора, не только имевших в своем бэкграунде опыт аффилирования с фашизмом и его успешного преодоления, но и отнюдь не менее трансгрессивно «прокачанных», вдруг ставятся ниже других, вызывает лично у меня некоторые вопросы — впрочем, не имеющие прямого касательства к разбираемой книге.

Перечислив некоторых авторов, стоит заметить, что подискутировать о Хайдеггере собрался буквальным образом весь цвет отечественного любомудрия.  В. Бибихин и Т. Горичева, С. Хоружий и А. Ахутин, В. Подорога и Ф. Гиренок, А. Дугин и А. Магун. И если, кстати, у кого-нибудь могут возникнуть вопросы об участии Дугина, то стоит припомнить, что он своими лекциями и книгами отметился в числе первопроходцев фундированной рецепции Хайдеггера в нашей стране (уж не говоря о том, что об адептах традиционализма вроде Генона и Эволы и многих других относительно массовый российский читатель узнал также от Дугина). Впрочем, кто был первым, вторым и третьим, выяснять все же сейчас не будем (хронологией толкования Хайдеггера занимается М. Богатов), но заметим, что переписывавшаяся с Хайдеггером из СССР Татьяна Горичева рассказывает эту крайне любопытную историю (и, снимем перед ней в очередной раз шляпу, рассказывает действительно потрясающе аналитично и ярко) даже подробнее, чем в ее относительно недавнем интервью в «Горьком»^[4].

Вообще, тексты известных — и не только, конечно, — авторов тут таят сюрпризы. Например, крайне неожиданным образом из идущих рядом другого текста Бибихина «Сила мысли» и мемуаров А. Вознесенского «Зуб разума» первый, к сожалению, отличает большой процент общих мест, а вот экспрессивная импрессия Вознесенского о Хайдеггере, которого он сравнивает с мощно сидящим в надкостнице зубом, в манере его речи, его (запротоколированных) вопросах и ответах заставляет увидеть всю сцену и оценить язык мемуариста, заставляющий подчас вспомнить образность некрологов Лимонова.

Если от текста отзыва могло сложиться впечатление, что речь только о современном или недавнем прочтении и восприятии Хайдеггера в нашей стране (интересно подумать, какого объема и скольких томов достигла бы книга, не ограничься составители только российской рецепцией…), то это отнюдь не так. «Актуальные вопросы хайдеггероведения в России можно представить в виде определенных рубрик, связанных с ключевыми проблемами его философии: бытие, нигилизм, истина как алетейя, конечность человека, техника как судьба человеческой истории, преодоление метафизики, критика онтотеологии, политическая конфликтология, поэтика философского языка, хайдеггеровские толкования классиков истории философии (Парменида, Гераклита, Канта, Ницше и мн. др.)», — провозглашают составители в (тоже коллективном!) предисловии — и держат слово. И восприятие Хайдеггера в былые годы, в СССР и России, это не только факт философии, но и крайне любопытно.

Вот «Гейдеггера» читает Бердяев и разочаровывается: «Забота, характеризующая Dasein, есть ничтожество. Но непонятно, откуда у Гейдеггера раздается голос совести. Гейдеггер антиплатоник. У него нет духа. И его пессимистическая философия есть не столько философия Existenz, сколько философия Dasein. Его онтология ничто, которое ничтоствует. Он совсем не раскрывает, что такое существование, не выброшенное в мир». (Стоит добавить голос Бердяева к критикам Хайдеггера? Нет, ибо он признает его величину.) Вот Франк просьбу об одолжении денег сопровождает ссылкой на «экзистенциальные обстоятельства (демонически-хайдеггеровского содержания)». А вот Флоренский делится впечатлениями от посещения лекций Хайдеггера — «…он внушал мне непосредственную, физиологическую антипатию; в 19<29> году в нем что-то переменилось, и какая-то положительная струя в его личности начала как будто бы преодолевать темное начало. <…> От третьих лиц я слышал, что он мною интересовался и ценит меня». Конечно, тут я утрирую, приводя фактоиды, а не факты — русские философы рано увидели, оценили Хайдеггера и уже начали работу по его осмыслению, начавшуюся с весьма вдумчивой и проницательной рецензии 1928 года В. Сеземана на «Бытие и время», — работу, которую прервало то, что в нашей стране прервало почти все.

И настоящий гимн «темному началу» Хайдеггера исполнят в советские времена так, что просто зачитаешься, экий пыл, каков стиль! «Дипломированные лакеи германского фашизма рядятся в ветхое идеологическое тряпье кьеркегорьянства, извлеченное из мусорной ямы истории философии. Новоявленные пророки экзистенциализма — Мартин Гейдеггер, Карл Ясперс и их многочисленные подпевалы, нудно твердят зады (может, азы? А то намеки уж совсем ниже пояса… — А. Ч.) кьеркегорьянства. Убогое содержание облечено в произведениях Кьеркегора в пестрый, яркий литературный наряд. Гейдеггер переводит его на свой эпилептический язык»^[5]. Но и тут не все так просто — ведь слышали, читали, возможно, в спецхранах, а опять же Бибихин — как Евгений Головин, Виктор Топоров, Борис Дубин и другие просветители — выполнял переводы для реферативных сборников ИНИОНА, донося, пусть и с отрицательными интонациями (этим хвастался Головин, что, разнося во внутренней рецензии кого-то, таким образом получал возможность поведать о нем девственному советскому читателю), это имя до опять же пусть ограниченного, но числа читателей. А в отмечании обреченности и пессимизма Хайдеггера — свидетельствующих, понятно, для советских идеологов об общем крахе идейной системы Запада — советские пропагандисты, кстати, сходятся с тем же Бердяевым…

Очевидным образом, сюжетов вокруг Хайдеггера возникает масса, всех абсолютно не перечислить, даже и попытка обречена на провал (кто бы мог подумать, что сравнение темы смерти при жизни в «Господах Головлевых» и у Хайдеггера оправданно и интересно! — а это успешно демонстрирует статья К. Ермилова). Тем более что некоторые высказывания проходят буквально под рубрикой «ух ты!», как говорит своими смайликами Фейсбук. Например, М. Лифшиц в своих заметках: «Фашизм всегда вынужден поворачивать против самого фашизма. <…> Фашизм против Хайдеггера — а не против ли самого фашизма?» Наблюдения же некоторых авторов, право, самоценны даже безотносительно темы разговора. Так, у Гиренка: «А размыкается мое одиночество Богом в трансцендентном воображении. Мне остается надеяться на случай, который приведет меня к самоподчинению. Философия после Хайдеггера отказывается понимать человека как сущее среди сущего, хотя сам человек стремится стать разумным, но не мыслящим и не живым существом. Человек не привратник бытия. Бытие ничего не значит без воображающего понимания человека».

И на волне этого высказывания я рискну сильно подставиться, попытавшись указать на несколько мыслей, которые могли бы восприниматься как реперные точки этой действительно огромной и полифонической книги. Это высказывания о переводе Хайдеггера — а вопрос переводов Хайдеггера Бибихиным и не только им тут дискутируется едва ли не меньше, чем те же «Черные тетради», — и том посыле, что увидели или хотели бы увидеть в его работах его переводчики, интерпретаторы и читатели. Итак, о языке перевода из предисловия составителей: «Вряд ли можно вести речь о некоем „едином” и „единственном” для Хайдеггера языке, что, конечно, создает определенные сложности для переводчика. С другой стороны, дискурс Хайдеггера, не оставляющий выбора читателю, „навязывающий” не только язык, но и некоторые властные ходы мысли, провоцируют и переводчика на создание „нового” языка». Эта мысль наследует идее Бибихина, что переводы Хайдеггера могут и должны корректироваться со временем, ибо раз и навсегда «утвержденного» оптимального перевода нет и быть не может. Это — стилизируясь под тот ригоризм, в котором обвиняли самого Хайдеггера, — стоило бы, замечу, помнить тем, кто и сейчас нападает на тот или иной перевод.

И второе, об ожиданиях и интенциях по отношению к философствованию Хайдеггера в целом сформулировал Сергей Хоружий (увы, этот текст он уже не прочтет) — на всякий случай напомню: физик, переводчик «Улисса», актуализатор практик исихазма и создатель синергийной антропологии. «Лучше всего это можно выразить на его собственном языке: мыслитель доставляет нам исторический и теоретический фундамент для другого начала». О другом начале^[6] целую книгу написал — куда уж без него в разговоре о Хайдеггере — Владимир Бибихин, и это, кажется, символично и неспроста: в немецком философе видели не только последнего великого философа Запада (и не только — вспомним внимательное общение Хайдеггера с японцами или его чтение и даже участие в переводе Лао-цзы), но и открывателя философии нового порядка, толкователя мира после смерти Бога и множества других смертей.

Впрочем, все равно «окончательный, итоговый (final) анализ философии М. Хайдеггера невозможен, ее ценность заключается в континуальной эристике, в процессуальности мысли. „Конец метафизики” есть метафора для обозначения, во-первых, логического предвидения развития метафизики и, во-вторых, этого ощущения переходности эпохи, в которую жил Хайдеггер и живем сейчас мы» (Ф. Ажимов). Так что и третьему изданию данной антологии, можно думать, вполне быть.

Александр Чанцев