«Мне непонятно, как человек пишет один»

Коротко об истории обретения этого интервью.

В ноябре 2017 года я опубликовал в фейсбуке фотографию: Андрей Тарковский и Аркадий Стругацкий на съемках «Сталкера». Один из комментаторов, незнакомый мне до этого Александр Кривомазов, написал: «Как интересно! У меня в квартире А. Н. С. рассказывал моим слушателям об этой съемке…»

Так началась история, подробности которой уже описаны в СМИ^[1]. Она о том, как в переписке с Александром Николаевичем Кривомазовым я выяснил, что он записывал свои «квартирники» на магнитофон и эти пленки сохранились. Как я приехал к нему домой и помог открыть старый чемодан с архивом многочисленных «литературных вечеров» («Если есть толстая булавка или тонкое шило — прихватите, — писал мне Александр Николаевич. — Может пригодиться»). Как в чемодане, который не открывали почти сорок лет, обнаружились фотографии, автографы авторов-участников и магнитофонные бобины с их выступлениями. Как я начал (и по сегодняшний день продолжаю) оцифровывать архив и выкладывать его в Интернет^[2].

Получив на несколько дней двухчасовую запись вечера Аркадия Стругацкого, я повез пленку в Питер, своему другу, писателю, а также звукорежиссеру-реставратору Льву Наумову. Я не сомневался, что никто лучше него не оцифрует ее и не доведет качество до идеала.

Публикация аудиозаписи вечера — дело недалекого будущего. Я с нетерпением жду момента, когда каждый сможет получить удовольствие, выпавшее пока немногим, — послушать прекрасное чтение Аркадием Натановичем Стругацким отрывков из «Сказки о Тройке» и «Пикника на обочине», а также его общение со слушателями, ощутив запечатленную на пленке атмосферу литературных «квартирников» начала 1980-х годов. Сегодня же вы сможете прочитать расшифровку этого вечера, которую вместе со мной делали Татьяна Еремеева, Евгений Смирнов и Дарья Ушкова. Они являются полноценными соавторами этой публикации.

Я благодарю Александра Николаевича Кривомазова за предоставленную пленку, консультации, содействие и, главное, — за то, что он организовал вечер Аркадия Стругацкого и сохранил для нас его запись. Думаю, что слово «бесценно» не будет тут слишком сильным.

Также выражаю признательность Владимиру Ивановичу Борисову, известному в среде любителей Стругацких как БВИ, за консультации и помощь с комментариями к статье.

Илья Симановский

 

Я познакомился с Аркадием Натановичем Стругацким в ЦДЛ. Он был мил и сердечен. Договорились о вечере. Его условие — такси в оба конца и бутылка коньяка. Все было выполнено. Бутылку он поставил себе под стул — когда пришло такси, заспешил и убежал. Бутылка осталась. Я несколько раз звонил, он был болен, куда-то уехал... И я сам жил лихорадочной жизнью — разрывы между звонками были все длительнее. Потом он ушел в иные миры. Потом приехала моя родственница из Алма-Аты (она-то и подарила эту бутылку), обрадовалась, что бутылка цела — и вечером задумчиво распила ее в одиночестве.

Александр Кривомазов

*

Квартирный вечер писателя Аркадия Стругацкого (1925 — 1991) состоялся 3 мая 1981 года в однокомнатной квартире физика Александра Кривомазова (р. 1947), расположенной по адресу Каширское шоссе, д. 102, к. 2, кв. 248.  По окончании вечера А. Стругацкий оставил в альбоме хозяина запись:

«А. Стругацкий. Разговаривать было интересно, люди славные, вопросы хоть и обычные, но умные. Был рад и в отменном настроении, и надеюсь, что и все были в отменном настроении. 3.05.81»^[3].

 

Александр Кривомазов (далее — АНК): <нрзб>
Аркадий Стругацкий (далее — АС): Очень длинная история, о которой мы потом поговорим. Так. Все в порядке, да? Я прочту небольшой отрывок из «Сказки о Тройке». Это произведение такое... Нам оно не совсем самим нравится, не нравится по литературным ее достоинствам, по сюжету, точнее. Но есть там некоторые странички, которые стоит увековечить, если можно так выразиться. Поскольку я не захватил «близких» очков, буду читать так^[4].
Аркадий Стругацкий читает отрывок из «Сказки о Тройке»:

Грррм, — произнес Лавр Федотович и оглядел присутствие взглядом, проникающим сквозь стены и видящим насквозь. <…> Ротор поля наподобие дивергенции градуирует себя вдоль спина и там, внутре, обращает материю вопроса в спиритуальные электрические вихри, из коих и возникает синекдоха отвечания...

Пауза. Ищут место для кого-то из опоздавших слушателей.
АНК: Там нет места, <нрзб>?
Слушательница: Оно здесь есть. Марина, иди сюда. Тут есть пятачок…
АС (дает знак, что можно продолжать запись): Давайте, Саша!
Аркадий Стругацкий читает отрывок из «Пикника на обочине»:

Рэдрик Шухарт лежал за могильным камнем и, отведя рукой ветку рябины, глядел на дорогу. <…> «Господи!.. Этого нам еще не хватало!..» — бормотал Барбридж и вдруг принялся громко читать молитву.

АС: Пересохло в горле… (в сторону) Многих интересует, и здесь тоже среди этих вопросов записано...^[5] Значит, Тарковский... Там была такая история, не совсем удачная^[6]. Сначала это был фантастический фильм, действительно. Тарковский, видимо, решил повторить опыт с «Солярисом» и снять фантастический фильм по четвертой главе «Пикника на обочине» — как раз поход Сталкера и двух его жертв к Машине желаний, в книге — к Золотому шару. Постепенно там модификации разные были, спутниками Сталкера стали Ученый и Писатель, Золотой шар превратился в комнату, где все желания исполняются. Но все-таки это был фильм фантастический. Там было очень много элементов фантастики, они проходили через огонь, воду и медные трубы, они натыкались на чудовищные изменения времени и пространства и так далее. Вот по этому самому сценарию (это был, наверное, четвертый вариант, который мы сделали с братом) Андрей Арсеньевич отснял примерно две трети фильма. Все было хорошо, но в конце концов, поскольку он очень не верил в то, что ему дали пленку настоящую (там какие-то мухлевания происходили с пленкой на студии), он решил, что две трети уже готово, надо проявить, так же ведь ничего не сделаешь. А проявочная машина у нас есть только на «Мосфильме». Снимал он это дело, как вы, наверно, слыхали, в Таллине. Под Таллином, вернее. Но здесь произошло несчастье. В проявочной машине что-то испортилось, и там погибла, значит, пленка Тарковского — две трети, погибла вся пленка известного молдавского режиссера Лотяну и половина «Сибириады» михалковской^[7]. Это было, конечно, страшно неприятно, потому что это ж не писательское дело: у писателя хоть черновики остаются, а здесь ничего, хоть шаром покати. Но мне так показалось, что это в какой-то степени, так сказать, судьба никак не хочет уступить мне... мне и Борису Стругацким площадку. Потому что у нас были и раньше некоторые попытки выступить в кинематографе и ничего не получалось. И здесь уже, когда все получилось, — все исчезло, все пошло прахом. Но тут я увидел, что Тарковский, походив мрачнее тучи и слетав несколько раз из Таллина в Ленинград и обратно… Все время он держал свою съемочную группу, не распускал. И вдруг, повеселевший, явился ко мне и сказал: «Мы будем делать снова все». Дело в том, что он отснял две трети картины. Значит, примерно две трети суммы, которая отпущена на картину, истрачено. Осталась одна треть. Тарковскому предложили на выбор: либо с него спишут эти две трети и гуляй, товарищ, ищи следующую картину, либо (то, что предложил он) мы даем две серии, двухсерийную картину сделать. Тогда, получается, у него будет круглым счетом…

АНК: Остаток плюс новая сумма!

АС: Остаток плюс новая сумма на полнометражный. Тарковский принял это второе предложение, вернее, у Тарковского приняли это второе предложение, но он уже не хотел делать все полностью, выдохся на этом сюжете, который был сделан раньше. Да, честно говоря, и нам уже осточертело писать «Пикник на обочине». В третий раз это уже было невозможно. И Тарковский сделал одно замечательное предложение, которое все исправило. Говорит: «Давайте сделаем фильм, где Сталкер будет навыворот». С этим предложением я поехал в Ленинград, и мы с Борисом в течение десяти-двенадцати дней написали ему новый сценарий. После некоторых исправлений по этому сценарию Тарковский и отснял фильм. Часто спрашивают, довольны ли... Здесь были даже письма: «Как вы могли позволить Тарковскому изувечить...» и прочее, и прочее... Были такие вещи. Мне, честно говоря, фильм нравится больше, чем повесть. Я считаю, что фильм, который сделал Тарковский, — это просто гениальный фильм. Но есть у него один недостаток с точки зрения нас, неквалифицированных зрителей: он очень заставляет думать много, и, мало того, я сам, например, по первому разу, когда смотрел фильм, совершенно... (Смех, шум.) Хотя там, понимаете, все было то, что в сценарии, все совершенно — все диалоги, все эпизоды — все было как в сценарии. Но я, когда в первый раз смотрел... Это воплощено было так, что я просто не понимал ничего. Я не понял замысла этого фильма. Не понял, о чем этот фильм. Тогда я посмотрел второй раз... И с третьего раза я наконец определил для себя, о чем этот фильм, как я его понимаю. Как его понимает Тарковский, я не знаю. Но фильм, несомненно, гениальный. Не потому что я его не понимаю (смеется), а потому что он гениальный просто.

Слушатель: А вы не можете сказать, как вы для себя <его понимаете>?

АС: Ну, у меня есть такая метафора небольшая, для того чтобы коротко это сказать. Представьте себе, что человек из счастливого какого-то времени — из XХI или XХII века — или из каких-то более счастливых миров, чем наш, явился на нашу Землю и посмотрел, как мы живем. Посмотрел, ужаснулся и решил выразить в фильме-притче основные тенденции духовного движения в человечестве. Не знаю, понятно ли я объясняю. «Сталкер» ни в какой мере не является фантастическим фильмом. Там нет фантастики ни на грош. Есть Комната желаний или нет Комнаты желаний, мы не знаем. Чей голос остановил этого журналиста, когда он шел напрямки, мы тоже не знаем. Все то, что можно было бы принять за фантастику, там двусмысленно. Оно не фантастика. Кто вам поручится, что этот самый Сталкер не является просто одним из тех наивных и фанатичных проповедников какой-то новой веры, который идет на все для того, чтобы обращать людей в свою веру: и на обман, и на всякие прочие вещи. Единственное, что может навести на мысль о фантастике, — это движение стакана в конце девочкой безногой. Но, опять же, очень вовремя проходит поезд, из-за которого... <нрзб> Да, так что же это за фильм по жанру? По жанру фильм — это притча. Притча, в отличие от, скажем, сказки и так далее... мы так считаем, что можно называть. Анекдот, в котором действующие лица выполняют наиболее характерные для данных обстоятельств, для данного духовного уровня — интеллектуального уровня этого времени, о котором идет в притче <речь>, действия. Вот так я <понимаю>. Ну, что вам еще здесь ответить…

Слушательница: Вы сказали, что «Сталкер» — первая ваша вещь экранизированная. А по-моему, прибалты ведь раньше сделали «Отель „У погибшего альпиниста”».
АС: Вот этого я уже точно не помню… Но вышла она во всяком случае…
Другая слушательница: Нет, позже вышла. (Спор слушателей.)
АС: Нет, когда было крушение на проявочной машине, еще ничего не было^[8].
Слушательница: Ну а к «Отелю» как вы относитесь?

АС: «Отель» — это нормальный средний фантастический фильм. Я думаю, такая нормальная ступенька в развитии советского фантастического кинематографа. Восхищаться там нечем особенно, но сделан добросовестно, и я думаю, что в какой-то степени он определяет, ну, во всяком случае, в нем заложены приемы режиссерские, которые войдут потом… станут обычными для развития советского кинематографа в дальнейшем. Сейчас у нас пока нет хорошей кинофантастики. Просто нету. Правда, ее и нигде в мире нет, прямо скажем. Но это для нас не извинение.

АНК: Антон, если у вас другое мнение, вы просто выскажите его.
Слушатель: Нет, просто есть приятные, в смысле, я не скажу, конечно, что это очень хорошая, но приятная работа на сценарий Кира Булычева «Через тернии к звездам». Во всяком случае, это, я считаю, по сравнению с прошлой (?) фантастикой это шаг вперед.
Реплика другого слушателя: После «Соляриса» по крайней мере.
АС: Нет. Я считаю, что «Солярис» на очень высокой… большой высоте.
Слушатель: Нет, я не беру сейчас Тарковского вообще, потому что Тарковский для меня — это в кино просто бог как режиссер, но я имею в виду просто более популярная (?), более широкая фантастика. «Через тернии к звездам» фильм неплохо сделан даже на уровне <нрзб>.

АС: Вы знаете, я с вами склонен согласиться. Во всяком случае, «Через тернии к звездам»^[9], хотя и очень несвободен от всех этих наивностей и других недостатков, свойственных нашему кинематографу, который еще берет и делает, понимаете, все время по-любительски. Но все-таки, конечно, намного выше таких уродств, как «Звездный инспектор» или как это… «Акванавты» или «Петля Ориона»^[10]. Это все серость, конечно. То есть это даже не серость, а это просто черность, черность, это очень плохо. А вот, смотрите, поставили «Дознание пилота Пиркса» вместе с поляками^[11]. И, как бы это ни было, там настроение есть. И Пиркс совершенно... Я не знаю, как вам показалось, а я Пиркса именно таким и представлял себе.

Слушатель: У Лема Пиркс, во всяком случае, в начале, он описан как человек, который отнюдь не являет собой тип героического человека. Именно там было, что он, наоборот, он был маленький, толстенький, когда ему предлагали героические отрастить усы...

АС: Ведь речь идет о последнем — тем, кем пилот Пиркс стал, о том, каким Пиркс стал. По самой последней новелле сделано. Когда он уже заслуженный командир-звездолетчик, когда ему доверяют такую страшную вещь — повести корабль, в составе которого находятся роботы-андроиды, и он не знает, ему не дано знать, кто из них андроид. Это знаете, какой риск, со стороны, скажем так, начальства его? Это значит, что он должен что-то такое...

Слушатель: Да, но все равно, это все-таки немного упрощенный прием, показать <его> таким героическим. Не такие героические люди бы...

АС: Нам сейчас хотя бы такие приемы, чтобы ставить хорошие фильмы. (Смех.) С психологией нам еще придется повозиться. К сожалению, у нас... ну, это необходимый, как он называется, онтогенез, что ли, когда живой организм проходит… зародыш проходит через все стадии, так сказать, эволюции вида, да? Сейчас кинофантастика проходит все стадии развития литературной фантастики. Пока сейчас ни о какой психологии... Сейчас фантастика — тема. Время фантастики-метода, фантастики-приема, фантастики-языка еще не пришло в кино. И слишком у нас мало пока материала, мы судить не можем об этом. Есть отдельные удачи, есть большие неудачи, но тенденции какой-нибудь совершенно нет. Каждый тянет в свою сторону.

Слушательница: Скажите, а как вы относитесь к своим ранним вещам — «Трудно быть богом», «Далекая радуга»…
АС: Да ничего… (Смех.) <нрзб>.

Слушательница: Ну, они вам сейчас не нравятся? Вы считаете, что это период, который вы прошли?

АС: Конечно. Конечно, это все давно прошло, давно уже миновало. Так и читатель-то пошел не тот. Когда мы писали «Трудно быть богом», мы писали для довольно взрослого читателя. А сейчас это читают шестиклассники-семиклассники. Да, да...

Слушатель Л.^[12]: Это позор! Такие юные люди читают вас, хотя по достоинству вас оценивают люди, которым под пятьдесят. Вот, извините, но я вас <нрзб>.

АС (со смехом): Ну, спасибо большое. Нет, конечно, есть у нас вещи, которые детям… то есть юношам просто противопоказано читать. Это другое дело.

Слушатель: В частности?

АС: Ну вот «Улитка на склоне». Зачем, понимаешь... Или, скажем, «Гадкие <лебеди>».

Слушатель: А почему их не объединили вместе, в одном издании?

АС: Кому вопрос? Мне? Я бы объединил. (Смех.) Я бы давно объединил.  К сожалению, это уже дела издательские.

АС: Здесь вот спрашивают: «Как возникла фирма „Братья Стругацкие”»?

Источники возникновения «фирмы»... То есть не источники, а время возникновения «фирмы» относится примерно к тем временам, когда Бориса еще не было, а мой покойный отец рассказывал мне бесконечные истории, которые он сплетал. Он тоже очень любил фантастику — Жюля Верна, Уэллса, Курда Лассвица^[13] и многих тогдашних писателей-фантастов. По материалам журнала «Всемирный следопыт», вы, наверное, слыхали, «Мир приключений»… Ну, Конан Дойл, и так далее, так далее. Я потом многое забыл из того, что он мне рассказывал, но когда я потом натыкался на Уэллса, на отдельные произведения… «Где же я это мог читать?» — спрашивал я себя. Но, как бы то ни было, в фантастику я просто влюбился. Потом, когда Борису было года четыре, я пристрастился делать то, что сейчас называется комиксами. Писать было лень: ну, школьник, который пишет, — <нрзб> не бывает таких. А вот рисуют школьники много, и в частности я много рисовал. Брал тетрадку, разлиновывал на дольки. По-моему, каждую страничку либо на девять, либо на шестнадцать квадратиков. В зависимости от того, какие темы у меня бурлили в голове.  И сочинял там довольно связные, но очень однообразные произведения.  О том, как какой-нибудь престарелый профессор с красавицей-дочерью и с ассистентом, который влюблен в эту самую дочь... Это в двенадцать лет, с ума сойти... (смех) изобретают космический корабль, либо стратостат, либо подводный корабль и втроем отправляются по местам, как говорится, ну и какие-то с ними там происходят удивительные приключения. Борис здесь мне уже помогал, он уже говорил: «Вот тут у тебя интереснее получалось, а здесь не так интересно…» Вот так это зародилось. Конечно, и я в свою очередь наверняка сыграл большую роль в формировании у Бориса любви к фантастике. А уже творческая работа, по-настоящему писательская, началась у нас, когда я вернулся из армии — в пятьдесят пятом году. Мы сделали первые пробы, потом вышла моя книга с одним моим коллегой, ныне покойным, «Пепел Бикини». Это повесть об испытании в пятьдесят третьем году американского водородного устройства^[14]. Мы по роду своей деятельности в армии имели доступ к иностранной прессе, в которой описывался… А поскольку я — японист, специалист по Японии… а он хорошо владел английским языком, ну, английским языком и я владел… Мы все время читали все материалы, поступавшие и с Аляски, и из Японии, и из Австралии, и смогли написать такую про это историю. Даже сюжет какой-то создать… Когда она вышла все-таки, вот тут мы с Борисом поняли, что не боги горшки обжигают. Вот она книга, и вот написано «А. Стругацкий», в «ДЕТГИЗе» вышла. Прекрасно. Кто-то иллюстрировал ее, старался, кто-то редактировал, кто-то давал мне указания, кто-то писал рецензию — книжка вышла, готова. Ага, и вот тут мы стали писать первую нашу вещь — «Страну багровых туч». Вот отсюда и пошло все. Когда еще за рукопись «Страна багровых туч» мы получили третью премию Министерства просвещения, мы совсем зазнались и поняли, что писать будем. Вот так возникла наша «фирма».

Слушатель Л.: Можно спросить у вас? Ваше мнение о кинофильме «Гибель Японии».

АС: «Гибель Японии»?

Слушатель Л.: Вы сказали просто...

АС: Вы имеете в виду «Япония тонет»?^[15]

Слушатель Л.: Да, там... фантастика…

АС: «Нихон тимбоцу»^[16]. Это Саке Комацу написал роман. Я, к сожалению, не посмотрел фильм. Я только читал вещь эту. Я не очень люблю Саке Комацу, он мне представляется слишком американским с издержками в японскую сторону. И вообще фильмы о таких катастрофах глобальных, где виновата природа, а не сам человек, представляются мне довольно устаревшими.

Слушатель Л.: Я с вами согласен. Вы считаете, что человек — первопричина всего греха? Прямо по Библии…

АС: Греха там или... В общем, можно сказать, греха. Человек — первопричина своей гибели. Если гибель человечества случится, то это будет... Если мы рассчитывать будем на космические катастрофы, то вообще лучше лечь и умереть или упиться до белой горячки. А надо рассчитывать только на себя, на свои собственные силы.

АС (читает вопрос): «Будет ли продолжение серии, начатой в „Понедельнике”, „Сказке о Тройке”?»

Вы знаете, хотели мы. Несколько раз были у нас темы такие, в которых можно было бы ввести… чтобы сюжет организовывался на приключениях Саши Привалова, Эдика Амперяна, Корнеева грубого, Выбегалло и так далее, и других персонажей. Но каждый раз нам что-нибудь мешало. Вот «Сказка о Тройке» нам послужила большим, серьезным предупреждением. Я говорил, что она не представляется нам хорошим произведением. Главным образом потому, что она написана с большим зарядом ненависти, злости, желчи — нельзя писать с таким настроением никакие книги. Это листовки можно писать, если хотите, а книги нет. Только два фактора морально-нравственного должны действовать, когда писатель берется за машинку, так, во всяком случае, мы считаем. Это ирония и жалость. Помните, у Хемингуэя? Ирония и жалость.

Слушательница: Скажите, а вот это издание «Сказки о Тройке» — это то, что вы хотели написать? Потому что, может быть, я что-то не поняла, но, когда я читала, мне казалось, что тут как будто куски выпущены, как будто вы перескакиваете с одного на другое. У меня создалось впечатление, что это какое-то неполное, может быть, <издание>, какие-то выпущенные места. Нет?

АС: Нет. <Она> в том же виде, в каком она была издана в журнале «Ангара» в свое время. Это оттуда просто скалькировано. Большую «Сказку о Тройке», то есть первоначальный вариант, он же гораздо больше — десять листов, мы вообще побоялись давать кому бы то ни было, потому что <это> литературное безобразие^[17]. То есть разорванность сюжета, несвязанность сцен, необоснованность поступков, неопределенность…

АС (читает вопрос): «Верно ли, что в „Сталкере” прозвучала тема „Гадких лебедей”?»
Нет. Тема там не прозвучала. То есть, если она и прозвучала, то в фигуре Писателя. Но дело в том, что Писатель в «Сталкере» — это совершенная противоположность нашему Баневу в «Гадких лебедях». Мы взяли оттуда просто несколько кокетливо самобичующих высказываний Банева. Потому что у этого Писателя в «Сталкере», человека совершенно опустошенного, не знающего, для чего он идет в Зону, они звучат все равно достаточно убедительно. Люди могут говорить одни и те же слова, выражать одни и те же мысли в очень разных обстоятельствах. И очень разные люди. И это будет уместно, так нам показалось. Во всяком случае, Андрею Арсеньевичу они (высказывания Банева — прим. комм.) понравились, когда мы предложили ему их использовать.

Слушатель Л.: А что вы можете сказать об операторе «Сталкера»? Я думаю, что все согласятся, что это очень здорово было сделано.

АС: Оператор?

Слушатель Л.: Да.

АС: Вы знаете, я забыл оператора… Кто там был оператором?

Слушатель: У него постоянный оператор, фактически <? нрзб>.

АС: Нет… У него был…

Слушатель: У него Юсов был!

АС: Юсов был… А до этого, как его…^[18] Не Рерих, а как его…

Слушательница: Рерберг!

АС: Рерберг, да! Но во время… После катастрофы на «Мосфильме» Рерберг ушел от Тарковского, и Тарковский просто взял <другого>.

АНК: Катастрофа, то есть когда проявили не так?

АС: Ну да. И Тарковский был вынужден… Ну, почему вынужден — по-моему, оператор этот… Он такой обыкновенный добротный хороший оператор, я его фамилию, к сожалению, все время забываю^[19]. Он, по-моему… работали хорошо. С Рербергом, может быть, было бы хуже. Но Тарковский сам блестящий оператор, вот в чем все дело. Просто замечательный. Он все это сам… Все сам!

АС (читает вопрос): Так… «Творческие планы»…
Творческие планы — как-нибудь отделаться от кино и поскорее приступить к прозе — вот какие у нас творческие планы.

АНК: А у вас сейчас новый фильм какой-то идет?

АС: Да, должен идти.

Слушатель: Какой, скажите, пожалуйста…

АС: Пойдет у нас двухсерийный мюзикл по мотивам «Понедельник начинается в субботу» (оживление, смех). Но там только мотивы^[20].

Слушательница: А кадавр будет?

АС: Нет-нет-нет-нет-нет! Кадавров там не будет никаких.

Слушательница: Две тонны селедочных голов…

АС: Да… Нет, этого ничего не будет. Там просто обыкновенная любовная история между волшебниками. Песни… Там главное будет — песни, музыка и так далее. Это новогодняя хохма. Режиссер Бромберг, Костя Бромберг, тот самый, который порадовал детишек наших недавно трехсерийкой «Приключения Электроника».

Слушательница: Хороший фильм…

Слушатель: Аркадий Натанович, а сами вы как относитесь к этому фильму?

АС: К какому?

Слушатель: Который будет. К мюзиклу по «Понедельнику».

АС: Если он будет хороший, я буду к нему хорошо относиться, несомненно!

Слушатель: Но вы согласны с таким решением вашей книги?

АС: То есть как это согласен я или не согласен, когда я ее сам решал? (Смех.) Сценаристами все-таки были мы с братом…

Слушательница: Вы!

АС: Ну конечно! Нет, он — режиссер… Правда, он внес в последнее время несколько исправлений, которые во многом переде<лывают сценарий>… Но мне кажется, что это к лучшему будут исправления. Так что поработать придется еще много над сценарием.

АС (читает вопрос): «Научная фантастика в современном мире».
Насколько я знаю, фантастика за рубежом находится в прежнем положении — довольно процветающем. Идут волна за волной новые направления тематические, идейные тенденции в Англии и США. Появилась фантастика  очень своеобразная в Испании. Мы вообще как теоретики тех случаев неудачных, как мы давно помним… выступаем как теоретики…^[21] Мы считаем фантастикой всякую литературу, в которой присутствует… ее определяющим моментом является элемент необычного, небывалого и вообще невозможного. И поэтому мы подгребли под себя и Булгакова, и Маркеса, и вообще все самое лучшее, что есть в современной литературе. Но когда вопрос ставится так: «фантастика в современном мире», воленс-неволенс^[22] приходится, конечно, рассуждать по-другому. И говорить о фантастике, так сказать, традиционной. То есть не той фантастике, которая вышла из античной мифологии, а из той, которая имеет своим родоначальником промышленные революции. И таких писателей, как Жюль Верн, Уэллс, Чапек… То есть те виды фантастики, которые определились как виды, сотворились как метод в результате взаимодействия научно-промышленной гонки, мировых войн и гигантских социальных потрясений.

Слушатель Л.: А Эдгар По? Исключается?

АС: Откуда?

Слушатель Л.: Из истории фантастики.

АС: Я думаю, что Эдгар По все-таки ближе к Гофману, чем к Жюль Верну.

Слушатель Л.: Братьев Гофманов вы считаете?

АС: Почему братьев? К нормальному Гофману. Асмодею, как его по батюшке^[23] (смеется).

Слушательница: Скажите, а к Каттнеру как вы относитесь? «Робот-зазнайка».

АС: К Каттнеру? Хорошо отношусь! Они ремеслом хорошо владеют, конечно. Другое дело…

Слушатель: А к Саймаку?

АС: Он мне надоел, я не могу о нем говорить!

Слушатель Л.: Не надо!

АС: Я имел несчастье… Мне попался весь Саймак. На английском. Я его объелся.

Слушатель Л.: А!.. Извините, пожалуйста, вы свободно по-английски…

АС: Ну как свободно…

Слушатель Л.:Читаете?

АС: На научную фантастику меня вполне хватает! Вот на Шекспира, на Диккенса — нет… (смеется).

Слушатель Л.: Шекспир вам труден, потому что старый язык, а все остальное…

АС: Да нет, попробуйте, вот Джойс писал на современном языке, тоже…

Слушатель Л.:Джойса я вам подарю, кстати!

АС (иронически, почти кричит): Нет! Спасибо-спасибо, это бесполезно! (Смеется.)

Слушатель Л.: У меня оригинальное издание — «Улисс» полностью.

АС: На русском?

Слушатель Л.: На английском.

АС: Ну что я с ним буду делать?!

Слушатель Л.: А вы знаете, когда на русском вышел «Улисс»? Вот вам вопрос трудный!

АС: Отрывки печатались в 36-м.

Слушатель Л.: В 37-м, журнал «Интернациональная литература».

АС: Да, «Интернациональная литература». Совершенно верно^[24].

Слушательница: К Лему как вы относитесь?

АС: Лем — великан. Гигант. Как к нему можно относиться…

Слушательница: А Брэдбери?

АС: Тоже гигант и великан! (Смех.) Мы вообще ставили так вопрос, что современная мировая фантастика по… если всех взять, ее целиком, со всеми ее идейными течениями и направлениями, возникла и зиждется вот на таких китах, как Лем, Брэдбери, Ефремов, Абэ Кобо… Вот такие вот люди.

Слушатель: А Азимов?

АС: Нет!

Слушатель Л.: Азимов не входит в этот список?

АС: Нет! Я не вношу его в этот список, потому что Азимов… знаете, с литературой у него нелады постоянные. Его заносит. Очень длинно объяснять… Не вношу я его. И Саймака не вношу.

Слушательница: Скажите, пожалуйста, я знаю, что в октябре 79-го года в Штатах состоялся… я вообще не знала, что такое существует, — съезд писателей-фантастов^[25]. Что это из себя может представлять? Как? Вы, писатели-фантасты со всего мира, собираетесь вместе, чтобы решать свои проблемы… Что это может быть — съезд писателей-фантастов?

АС: Я могу только по слухам говорить.

АНК: Вас не <позвали>?

Слушательница: Парнов ездил…

АС: Не-е-ет… Парнов ездил туда, по-моему, он же председатель у нас^[26].

Слушатель Л.: Хорошо, еще один вопрос…

АС: Сейчас, я еще не ответил! Существуют две международные организации писателей-фантастов. Одна называется «Еврокон». Она объединяет писателей-фантастов… вернее, не писателей-фантастов, а организации писателей-фантастов европейских стран^[27]. Англия, Бельгия, Польша, Румыния и так далее, и так далее. И, значит, мы в нее входим. Относительно недавно… чуть ли не в 79-м году, а может, раньше немножко, была создана другая организация фантастов, всемирная уже. По инициативе США. Как она называется, я забыл. Забыл сокращение… там аббревиатура у них очень неудобопроизносимая. И они собираются, по-моему, не то два раза в год… Обычно они в Брайтоне собирались, сейчас они почему-то, по-моему, в Стокгольме собираются встретиться…^[28] В общем, это организация организаций. Не отдельных личностей, а организаций. Вроде как ПЕН-клуб, например. В ПЕН-клуб тоже, по-моему, отдельный писатель не может туда входить. А может, и может… Тогда я что-нибудь путаю…^[29]

АНК: Те вопросы, которые мы с Антоном Оковым(?) выслали по телефону, <нрзб>. Они, конечно, не отражают все вопросы нашей нынешней аудитории. Поэтому, если у Заурика, у Ларисы, у Нины <есть вопросы, то не надо> молчать. <Если> у вас появляется вопрос, вы тут же его задавайте. Хорошо?

Слушатель Л.: Можно вопрос задать?

АНК: Пожалуйста!

Слушатель Л.: Я просто хочу, чтобы переключились от фантастики  к поэзии (смех).

АС: Ну, это будет первый, товарищи, и последний вопрос (со смехом).

Слушатель Л.: Последний, да?

АС: Потому что я поэзию не знаю…

Слушатель Л.: Но вы любите ее.

АС: Нет! В жизни сложилось у меня так, что я остался, если так можно выразиться, нравственным уродом. Я не знаю и совершенно холоден к живописи, не знаю и совершенно холоден к скульптуре, не знаю и совершенно холоден к поэзии. Так что вы меня здесь принимайте какой я есть.

Слушатель Л.: Живопись и скульптуру я тоже не знаю (хохот).

АС: Тогда вы меня поймете!

Слушатель Л.: А что касается поэзии… Вам написаны стихи <нрзб, шум>… Хотите в кулуарах, вам лично…
АС: О! Ну это по крайней мере, конечно, почетно!

Слушатель Л.: <нрзб>

АНК: Леонид — поэт из Одессы, товарищи! Поэтому…

Слушатель Л.: О! Из Одессы!

АНК: Еще какие-то вопросы есть? Заурик? Слава? Света?

Слушатели: Нет.

Слушатель: Пожалуй, вопрос такой вот, возвращаясь все-таки к фантастике.  Из советских фантастов кого бы вы могли бы…

АС: Из ныне живущих?

Слушатель: Из молодых даже, наверное. Из советских, скажем так.

АС: Нет, я на такие вопросы отвечать не буду. И знаете, почему отвечать не буду на такой вопрос? Потому что это приводит к недоразумениям всевозможным. Понимаете?

Слушатель: А, ну понятно все…

Слушательница: Но все-таки кого-то вы любите больше? Вы назвали среди столпов фантастики Ефремова. Да?

АС: Да! Столпы фантастики, пожалуйста, вот вам: Алексей Толстой, Карел Чапек… Правда он не совсем советский (смех).

Слушатель: Беляева нет, не считаете?

АС: Беляев… Ну, Беляев дал очень много. Он столько наслаждения мне принес в детстве, что, конечно, я его должен был бы считать по чести… Понимаете… Но с другой стороны, большое наслаждение в детстве мне принес и «Пылающий остров» Казанцева^[30]. Так что здесь как хотите, я уж лучше буду подходить с мерками более строгими. Я говорю о новаторах. Алексей Толстой, Иван Антонов<ич>^[31], Чапек…

АНК: Ефремов! Относится к новаторам, нет?

АС: Конечно! Слушайте, первая в истории человечества настоящая коммунистическая утопия!^[32] Я уж не говорю о его блестящих ранних рассказах. Да и первый он поставил в фантастике вопрос о звездных перелетах на настоящую современную научную… потом, может быть, литература неудачная, но он все-таки затронул вопрос о человеке как таковом. «Лезвие бритвы» — это же очень интересная штука^[33]. Очень интересная.

Слушатель Л.: Очень! Весьма! <нрзб> (Смех.) Алексей Ремизов… Знаете такого автора?

АС: Ремизов?

Слушатель Л.: Ремизов Алексей.

АС: Нет, не знаю.

Слушатель Л.: Ну, там у него тоже…

Слушатель: А можно еще о фирме Стругацких? Как же вы все-таки пишете, живя в разных городах?

АС (со смехом): Ужасно хочется традиционно ответить. И насчет охраны рукописей, и беготни по редакциям^[34].

Слушатель: <нрзб> вместе живут? Всегда интересно, как же они все-таки пишут?

АС: Мне прямо… вам скажу непонятно, как человек пишет один (смех). А здесь видите, в чем дело… Писать — это все-таки ремесло. Уметь писать — значит уметь облекать свои мысли в слова.

АНК: В образы…

АС: В образы, да… предложения, фразы и так далее. Мысли. Чувства.  А где этих мыслей набраться, чтобы было что облекать? Вот где самое тяжелое. А для этого нам вовсе не обязательно <вместе> сидеть было, до сих пор, во всяком случае. Хотя мы с каждым годом чувствуем все большую и большую необходимость быть ближе друг к другу территориально. А так мы ставим перед собой какую-нибудь задачу, и каждый у себя дома на досуге размышляет. Встречаемся на два — на три дня, переговорим. Вносим строгие планы, <строим> сюжет, который лучше всего отвечает проблематике, которая нас интересует. Затем образы, какие образы лучше всего обеспечат развитие этого сюжета. Затем план. Затем машинка, это уже…

Слушатель: Машинка — это понятно, но… как-то по частям? Какую-то часть вы, допустим, пишете, окончательный вариант…

АС: Нет! Нет! Нет! Окончательный вариант — один из нас сидит за машинкой, другой валяется на диване и каждое слово идет под двойным контролем. Мы, конечно… я должен сказать честно, мы имеем огромное преимущество перед большинством авторов. В писании диалогов. Потому что мы с братом очень разные люди, и поэтому нам очень…

Слушательница: Да, диалоги у вас действительно потрясающие…

АС (со смехом): Нет, я не говорю о потрясающих <нрзб>.

Слушательница: Нет, они очень разговорные…

АС: Дело в том, что нам легче писать их. Когда автор один, ему приходится переползать с точки зрения одной на точку зрения другую. А у нас не нужно этого. Я все время сижу на своей точке зрения, на точке зрения одного героя, Борис — на точке зрения другого, и пойдет у нас перепалка, которая просто запихивается…

АНК: …а вы говорите: сразу записываете на машинку. Но ведь мысль гораздо быстрее, чем пальцы ходят. И, стало быть, машинка вас тормозит.

АС: Да мысль-то уже есть!

АНК: А магнитофон, скажем, вы не используете?

АС: Нет. Нет. Не-ет!

АНК: Но вы же можете просто взять, да спокойно…

АС: Нет, я, между прочим, обнаружил очень неприятную одну вещь, что большинство писателей, которые пользуются магнитофоном, очень плохо пишут. Поэтому я стараюсь…

Слушатель: Аркадий Натанович, но вот вы говорите, вы с братом разные люди, а не получалось ли так, как у Ильфа и Петрова, когда дрожащей рукой решалось убивать Остапа Бендера или не убивать. Не было вот таких каких-то…

АС: Сколько угодно! Ну, конечно, не на таком уровне — убивать Остапа Бендера или не убивать, это все-таки была достаточно, ну как бы… решающая вещь для произведения. А вот, например, выясняется в процессе работы, что женщина должна совершить какой-то поступок. И оказывается, что с точки зрения Бориса она не может совершить такого поступка, а с моей точки зрения она должна совершить такой поступок. Начинается спор. Оба мы очень много понимаем в женщинах… (общий смех) и поэтому начинаются бесконечные теоретические ссылки, конечно, то на Толстого, то на Бальзака, то на Флобера, то еще на кого-то. И потом мы замечаем, что прошел уже час, а мы сидим на… (голос слушательницы: «На женщине?», смех) …на одной фразе. <Тогда> берется пятнадцатикопеечная монета, лучше пятак, и подбрасывается.

Слушательница: И так решается судьба ваших героев… (Смех.)

АС: А это не судьба! Это не судьба!

Слушательница: А мы видим в этом великие закономерности!

АС: Да нет, это не судьба, в том-то и дело. Ну вот, там сцена такая: женщина входит в помещение, видит человека, который только что выпущен из тюрьмы, и бросается к нему на шею. Я говорю, что не может она броситься к нему на шею, потому что она всегда его недолюбливала (смех). «Кто? Она его недолюбливала? Где ты нашел?! Ну-ка давай…» (Смех.) Но, в конце концов, не решится судьба ее от того, что она бросилась на шею и расцеловалась или холодно поздоровалась. Так оно все равно идет одинаково все…^[35]

Слушательница: А вы много вычеркиваете? Нет? Или уже когда вдвоем…

АС: Вы знаете, к тому моменту, когда мы работаем вдвоем, там уже и вычеркивать нечего. Конечно, есть неудачные выражения. Иногда мы просто залезаем в болото какое-то, откуда выбраться не можем. Тогда надо это выбрасывать и пересматривать план. Выяснилось, например, что дошли до пункта шестого плана, а к выполнению пункта седьмого плана мы уже своих героев принудить не можем. Начинаются сбои… Герои не то что сопротивляются так, что отпихивают наши руки от машинки, нет. А просто получается дальше чепуха. Идет чепуха неинтересная, скучная и бледная. Тогда нужно по шестой отрезать и новый седьмой… И вести новый план в соответствии с тем, что уже написано. В соответствии с тем, что <нрзб>.

Слушатель: Вы уже говорили про иронию и жалость, а как бы вы сформулировали вообще свое творческое кредо?

АС: Ну, я думаю, по возможности меньше врать. А то привычка к вранью в быту иногда может завести в очень неприятные положения, когда пишешь.

Слушательница: Скажите, а вот мне кажется, вы в общем-то очень продуктивные писатели. Во всяком случае, мне думается, что выходит далеко не все, что вы пишете. Из того, что выходит, далеко не все нам удается прочитать. Нет, это не так?

АС: Нет! Не вышли у нас, по сути дела, только «Гадкие лебеди»^[36].

Слушательница: Саша, а вот мы говорили о чем-то… недавно вышло, мы пытались установить, в каком журнале…

АНК: Это вы говорили, я только слушал.

Слушатель: Я вот слышал, есть такая вещь «Летающие к<очевники>»? Есть такая вещь?^[37]

Слушательница: Какой-то муравейник или что-то еще…

Слушатель: «Жук в муравейнике»? В «Знание — сила» <был напечатан>.

АС: «Жук в муравейнике» мало того что вышел, он уже получил премию Союза писателей РСФСР. Так что… Нет, это все нормально… Я вам говорю, «Гадкие лебеди» только не вышли. Да и то выйд<у>т рано или поздно.

АНК: Но вышло там?

АС: Да, за бугром, как у нас <нрзб> (смех)^[38].

Слушатель: Но выйдет?

АС: Где, здесь? Я думаю, что выйдет. А почему ей не выйти-то?

Слушатель: Действительно, почему…

АНК: Ребята, еще вопросы…

Слушатель Л.: Больше нет? Антракт?

АНК: Леонид, у вас вопросов нет, а вот там Аляска… у вас вообще вопросы не заданы^[39]. Вопросы есть у вас? Нет или есть?

Слушатель Л.: Ради бога, Камчатка, Аляска…

Слушательница: Скажите, а вы работаете каждый день? Или у вас от вдохновения зависит?

АС: Нет, нет. Я работаю, когда дальше уже не работать нельзя. И тогда я, как к зубному врачу когда-то, когда у меня были зубы, веду себя к машинке. Ну, а там… И Борис такой же.

АНК: Скажите, я слышал какую-то совершенно примитивную схему вашей работы, которая заключается в том, что Борис — идеолог и бросает идею, а вы — потрясающий стилист, который пишет...

АС: Все это неверно. Все это неверно.

АНК: То есть Борис тоже может сесть за машинку?

АС: Бориса я за машинку стараюсь не подпускать, он делает много ошибок. (Хохот.) Я просто печатаю гораздо быстрее. Хотя сейчас, по-моему, он тоже насобачился и печатает достаточно быстро.

Слушатель: А вам никогда не приходило в голову по одному что-то создать, <или> в соавторстве с другими? У вас, как у сиамских близнецов...

АС: Да зачем? Зачем я буду писать отдельно третьестепенную вещь, когда за столько же времени я напишу с Борисом вещь, по крайней мере «двухстепенную»... <или> «первостепенную».

Слушатель: А такого не бывает, чтобы у вас <была> какая-то идея, которая вас очень увлекает, а ему (т. е. Борису — прим. комм.) она совершенно не нравится, и тогда вам хочется написать это одному, нет?

АС: Нет. Чтобы настолько мне идея нравилась, чтобы захотелось работать одному, у меня нет. Честно говоря, нет идей никаких, когда мне хочется писать и вдвоем, но здесь уж приходится все-таки (смеется).

Слушатель: Аркадий Натанович, я слышал, у вас была вещь в сотрудничестве с Ариадной Громовой^[40]. Это действительно так?

АС: С Ариадной Громовой? (Смех.) Вы меня спутали с Нудельманом, наверное. Это Нудельман вместе с Ариадной Громовой писал. Как это называется?.. «В Институте Времени идет расследование»^[41]. Нет. Единственное, когда я работал еще...

Слушательница: А как вы издаете? Какие у вас отношения с издателями?

АС: Хорошие. То есть, вернее, с какими — есть, с какими — нет. С теми, с которыми есть, у меня хорошие отношения, так давайте поставим вопрос.

Слушатель: А тираж?

АС: Тираж — это последнее дело. Никакое издательство не желает делать маленькие тиражи, потому что оно теряет премиальные при этом. Поэтому всякое издательство любую книгу старается издать максимальными тиражами.

Слушатель: Поэтому (?) нет бумаги.

АС: Бумаги вот нет. Это другой уже вопрос.

Слушатель: Аркадий Натанович, когда читаешь ваши книги, в частности последние вещи, совсем недавно я прочитал «За миллиард лет до конца света», «Пикник»... Там удивляешься тому, что, если есть какая-то основная идея, все равно очень много таких тем, которые... По-моему, какой-нибудь менее талантливый писатель мог бы себе на этой вещи сделать известность, пожалуй, в нашем более широком <нрзб>... Не бывает ли так, что как-то вы, поставив первоначальную цель, вдруг увлекаетесь какими-то побочными идеями? Не мешает ли это в работе, может, бывает какой-то уход в сторону? Может быть вообще, как у Сервантеса, первоначальная задумка там — ирония и пародия, а получилась такая вещь, как «Дон Кихот». Вот такого не бывает?

АС: Ну, нам до Сервантеса, конечно, ой-ой-ой как далеко, но примерно то же самое произошло с нашей переломной книгой «Пикник на обочине», то есть, тьфу, не «Пикник на обочине», «Попытка к бегству». Такую веселую хотели написать повесть, о приключениях мальчишек-историков на другой планете. Которые проникнут на чужую планету, там замаскируются, там всякие должны быть «сквозь чугунные перилы ножку дивную продень», как они поплывут и откроют тамошние Америки... Стали мы писать, получилось скучно нам. Потому что нас взяла за горло побочная идея. Да, это, конечно, в комплексе нужно брать, и «Попытку к бегству», и «Трудно быть богом». Побочная идея о том, как проявляет себя средневековое варварство, если оно будет усилено идеологией, черной религиозной идеологией, повернула нас совсем в другую сторону. С «Улиткой на склоне» тоже произошла такая же история. Хотели написать про приключения Горбовского на планете Пандора, а получилась «Улитка на склоне». Тоже побочная идея возникла.

Слушательница: Скажите, а вы пишете из расчета на взрослого читателя или, как многая фантастика, создается для юношества?

АС: Фантастика очень мало создается для юношества. В том-то и беда.

Слушатель: Но почему-то издается она все время в «ДЕТГИЗ»е... «Для среднего и старшего возраста».

АС: Скажите «спасибо»... И никому об этом не говорите.

Слушатель: Когда в «ДЕТГИЗ»е ваш «Понедельник начинается в субботу»...

АС: Специальной детской фантастики, к сожалению, у нас почти нет.  К сожалению.

Слушатель: У Мелентьева вот...^[42]

АС: Да, у Мелентьева. Потом сейчас появился... Детская фантастика даже не в этой редакции издается, в «ДЕТГИЗ»е, в другой редакции, в редакции для средних и старших школьников. А редакция по фантастической литературе, она издает фантастику для возраста вплоть до 18 лет, этим она и пользуется.  И если она перескакивает время от времени через грань восемнадцати, уже для студенчества, никто с них не спросит, никто не осудит, потому что, насколько я понимаю, студент до третьего, до четвертого курса читает примерно ту же фантастику, что и школьник восьмого-девятого-десятого класса, так что здесь все получается шито-крыто, как говорится.

Слушатель: Вы сказали, что «Улитка» вообще юношеству противопоказана.

АС: Ну, естественно. То есть я имею в виду, <под> юношество<м> — школьников. Мальчиков и девочек. Не та тематика, как говорится.

Слушатель: Аркадий Натанович, вы говорили об иронии и жалости как <подспудных> чувствах для создания произведений. Это что, <для произведений> определенного жанра? Поясните...

АС: Да нет! Нет, нет. Фантастика есть отражение действительности в художественных образах, как и всякое другое литературное произведение. Это наш принцип просто, отражая действительность в художественных образах, руководствоваться иронией, ироническим и жалостливым отношением к окружающей действительности.

Слушатель: Ну, а если, допустим, лирические истории, то эти чувства...

АС: Для нас лирические истории противопоказаны совершенно.

Слушательница: Ну почему, «Трудно быть богом» — такая лирика чудесная!

АС: Ну, лирика-лирика...

Слушатель: То есть вы говорите об этих чувствах как необходимых для любого жанра?

АС: Нет. Если бы мы писали так, чтобы... Ну конечно, как я могу за других отвечать? Вообще все, что я здесь говорю, я говорю о себе, товарищи, имейте в виду. Я не высказываюсь за всех, я не выражаю общего мнения. Когда я так говорю, я всегда предупреждаю, что «у нас принято говорить», тогда это значит не «у нас, Стругацких», а принято говорить, скажем, у нашей фантастической общественности.

Слушатель: Но ирония, сатира... Ведь сатира — это не ирония.

АС: Об этом я и говорю. Сатира нам не дается, поэтому.

Слушатель: А «Понедельник начинается в субботу»?

АС: Ну, это ироническая вещь. Вообще это сборник студенческих анекдотов, я не понимаю, почему вы так все в нее... (Оживление, шум.)

Слушатель: Понимаете, я работаю в НИИ и почему-то, когда читаю «Понедельник начинается в субботу», я вижу отражение...

АС: Да ладно, господи, вон из Краковского университета тоже прислали письмо и спросили, когда это мы успели побывать в Кракове… (смех) …что так с натуры списали эти наши порядки.

АНК: Но, допустим, та же сатира в «Тройке»…

АС: Но, согласитесь, простите, что студенческие анекдоты, они все-таки отражают порядки в НИИ и так далее.

АНК: «Мечта Бескрылая Приземленная»...^[43] Это блестяще просто сделано...

АС: Ой, это все отголоски старых споров. Огромные статьи помню: «Мечта должна быть крылатой»!^[44]

АНК: Скажите, пожалуйста, Аркадий Натанович. Когда читаешь «Пикник на обочине», то всегда поражаешься тем, что… Ну вот, допустим, у нас есть транзистор, у нас есть целый ряд вещей, которые скажем, ну <нрзб> условно.  И вдруг читаешь о каких-то ваших вещичках, которые находит и притаскивает из зоны сталкер, и поражаешься тем, что вот, допустим, жужжалка — удивительная вещь...^[45] Мы знаем о гранатах со слезоточивым газом, там, ну, масса разных гадостей. Жужжалка. Потрясающая штука, почему ее у нас нет, скажем. Или, там, всякие кольца, студень, там.

АС: А вот это разница в методах. Например, вам дали бы задание. «Саша! Вот побывали чужаки на нашей планете, похарчились здесь, заправились, намусорили и улетели. Пожалуйста, опишите этот мусор». С чего бы вы начали такую штуку? Как бы вы подошли к такой вот... куче?

АНК: Ну, скорее всего, действительно бы окружил все это... зоной, для того чтобы...

АС: Нет, нет, нет. Вам предложено описать. Какие там могли бы быть находки — вот что. Просто методическое задание вам. Какие могли бы быть... Вот выдумывайте, что там могло бы быть?

АНК: Нет, ну секунду. Допустим, для того, чтобы открыть с помощью жужжалки… воздействовать эмоционально на человека, там в ситуации <нрзб> это свойство нужно просто открыть. Потому что для меня все эти предметы, так же как и для сталкера, в мешке, когда он их несет, они просто катаются и бренчат, они еще не запущены в действие, их свойства не проявляются.

АС: Ну ладно, господь с ним. Не будем... Я не это имел в виду, конечно.

АНК: Если бы мне, условно, поручили, я бы просто стал их изучать...

АС: Вот, Саша. Сядьте-ка на мое место. Не для того чтобы писать, а я хочу покурить <нрзб>... и сможем продолжать разговор.

АНК: Пожалуйста, пожалуйста! Одну секунду! У нас сегодня неожиданно фантастически много людей, потому что у нас обычно бывает значительно <меньше>. И перерыв… Чтобы вы себе представили… Здесь будет стоять наш стол такой… И все вокруг него стоять и вопросы <нрзб> (Перекур, одновременно говорят много голосов, неразборчиво).

Слушатель Л.: В моем городе вас безумно любят. В Одессе. Вы ни разу не были?

АС: Был.

Слушатель Л.: Давно? Самое, конечно, прозаическое, что ваши книги — на вес золота… И <нрзб> купи на черном рынке в Москве книгу братьев Стругацких. Я не покупаю, потому что их не найти даже на черном рынке в Москве. Приеду я без подарков (?) <нрзб>.

АС: Что делать... <нрзб> в Одессе… Аркадия Львова я знал у вас. Вы не знаете?

Слушатель Л.: Ну, он предал нас, в каком-то смысле. Уехал^[46].

АНК (инструктирует, как задавать вопросы АС после антракта): Вопросы… Тот, у кого нет идей, просто передает листок соседу.

Слушатель Л.: Я вас отвлекаю, я вам не мешаю?

АС:Нет-нет, ничего…

АНК: У меня вопрос. Если вы читали последний научно-фантастический роман Чингиза Айтматова, то как вы к нему относитесь?^[47]

АС: Роман Чингиза Айтматова вряд ли можно назвать научно-фантастическим. Там есть вставки, так сказать, вставной сюжет, о том, как космонавты на летающей обсерватории, на космической обсерватории орбитальной либо похищаются, либо добровольно улетают с космическими пришельцами и как этот вопрос может быть решен в наше время, время разобщенного, так сказать, человечества. Можем мы вступать в контакт с космическими цивилизациями объединенного типа, такого высокотехнологического типа, высоконаучного типа, или нет. Решение, с моей точки зрения, моей и моего брата, решение он правильное предлагает, вступать ни в коем случае в контакт нельзя, но почему — это другой вопрос. А вот сделал он, по-моему, это очень неважно, и на фоне его совершенно невероятно талантливого письма земного это все выглядит страшно беспомощно. Мне кажется, что этот сюжет, если бы он взял и простому семикласснику московскому предложил бы исправить, было бы значительно лучше. Нельзя путать все время... Почему он привязался к слову «галактический»? При чем здесь «галактический»? При чем здесь…

Слушательница: Аркадий Натанович, я вам не советую так высказываться. Айтматов на вас обидится...

АС: Чингиз Айтматов — ничего... А я ему и в лицо скажу, когда его увижу. И мне кажется, что здесь, конечно, Чингиз Айтматов дал маху, прямо вам скажу, дал маху. Гордый очень, не обратился ни к кому за помощью. А мог бы сделать там все хорошо и чисто... Потому что идея сопоставления забот исследователей космоса, забот, вытекающих из самого гигантского, невероятного значения факта столкновения двух цивилизаций, — с одной стороны, вот такая проблематика, и, с другой стороны, проблематика людей, которые кормят и поят человечество, которые, в общем, каждый на своем месте. Кто-то копает, кто-то там сидит, и кого-то арестовывают, и кто-то проживает невероятно тяжелую жизнь, с верблюдом с этим возится — и вот они столкнулись, эти две... Казалось бы, совершенно не на чем им сталкиваться, нет у них, понимаете,  точек соприкосновения. Сталкиваются на вопросе, потому что под космодром забрали родовое кладбище. И становится страшно обидно за этих людей маленьких, конечно. Вот сама идея этого мне страшно нравится. Но хотя я думаю, что если бы он убрал эту идею, выбросил бы этот самый космический сюжет и оставил бы только как жизнеописание, все это было бы превосходно. Я очень ценю высоко... Но причем я думаю даже, что так многие считают. Еще вопросы?

Слушатель: Аркадий Натанович, вот вы сказали о том, что нам на контакт <нельзя> идти, это ваше мнение… По-моему, в «Сказке о Тройке» вы его выражали?

АС: Да, мы его там в довольно примитивном виде все-таки выразили. Саму суть.

Слушатель: Аркадий Натанович, скажите, пожалуйста, по тому, как вы сказали так яро, что вы не читаете поэзию, я поняла, что прозу вы читаете не только фантастическую. Вы можете сказать, кого из прозаиков вы любите, что вам ближе?

АС: Современных, да?

Слушатель: Ну, если вам ближе...

АС: Ну, здесь поскольку они не из нашего класса, как говорится, то о них я могу говорить, конечно. В классике, в русской классике, это джентльменский набор. Пушкин, Лермонтов — прозаики… Гоголь... Салтыков-Щедрин, Достоевский. «Война и мир» Льва Толстого. Чехов. Теперь дальше мы идем... Конечно, Алексей Толстой. Совершенно гигантская фигура Булгакова, невероятно гигантская фигура. Ее еще оценивать и оценивать.

Слушатель Л.: А Горького вы пропустили?

АС: Горького я пропустил, потому что я его очень мало читаю и не люблю, честно говоря. «Тут он покосился на микрофон» (смех). Но, как говорится, на вкус и цвет...

Слушательница: А Андрея Платонова вы любите?

АС: Нет, я не люблю Андрея Платонова. Я очень ценю его как прозаика, это да. Очень ценю. Есть целый класс писателей-прозаиков, современных даже, которых очень ценю как стилистов и умельцев, но читать мне их неинтересно. Хотя я не могу даже понять, в чем дело. Распутин...

Слушательница: Неинтересно?

АС: Нет, неинтересно мне читать.

Слушательница: А еще что неинтересно?

АС: Астафьева мне неинтересно читать… тоже блестящий, конечно, прозаик.

Слушательница: Окуджава?

АС: Окуджава, ну Окуджава замечательный прозаик совершенно, его тоже еще будем оценивать потом.

Слушатель: А «Путешествие дилетантов»?

АС: «Путешествие дилетантов» несколько… она странной мне показалась, не совсем то, что я ожидал.

Слушательница: А что вам нравится из его прозы?

АС: Окуджавы, из прозы? Да практически все. Вот начиная с...

Слушательница: Он же вот в тарусском альманахе...

АС: Нет... Ну, про предателя декабристов... не то «Глоток свободы» она называется… «Бедный…»

Слушатель: «Бедный Авросимов»?

АС: «Бедный Авросимов», да. Потому что «Глоток свободы» мне не нравится название просто.

Слушатель: А Трифонов Юрий?

АС: Юрий Трифонов очень хороший писатель, но тоже мне его тематика немножечко не <нрзб>.

Слушательница: А кто вам тогда нравится из современных? Пикуль, наверное, не нравится.

АС: Пикуль нравится как раз. Нравится. Мне нравится…

Обрыв в записи, шум.

АС: Фантастика — это модная, так сказать, вещь. А дело в том, что средствами иными, без внесения фантастического элемента сказать то, что сказал в этой повести Евтушенко, было бы либо очень затруднительно, либо вообще невозможно^[49]. Фантастику нужно писать именно так, когда без фантастики обойтись нельзя. Что-то ты хочешь сказать, а без фантастики — не можешь. Вот с Евтушенко такой случай. А так проза, что ж, нормальная, добротная проза.

Слушательница: Чуточку наивная...

АС: Ну, по-моему, это довольно характерно для Евтушенко.

Слушательница: Ну да, в качестве придворного поэта...

АС: Ну, я не знаю насчет придворности его и так далее, но, во всяком случае, как я его знаю, мы знакомы с ним... Так он такой, вот он весь, как он в этой прозе.

Слушательница: <нрзб> (смех).

АС: А не так много, между прочим. <нрзб>

АС (читает вопрос): «Был ли я знаком с Иваном Антоновичем Ефремовым лично, если да, расскажите о нем, пожалуйста».
Ну, буду короток. Я был с ним знаком лично, я даже могу сказать, что кое в чем ему обязан. Он был большим защитником нашим. Разногласий у нас было с ним очень много, по поводу того, как изображать коммунистическое будущее. Ну, это был огромный дядя. Примерно моего роста и, наверное, сейчас моей комплекции <нрзб>. Без шеи, огромное квадратное лицо, выражающее неизменно благодушно-снисходительное отношение к остальному миру. Очень сильно заикался. Ходил почти всегда… когда мы встречались, он был болен очень. Но и даже дома ходил в синем морском кителе с золотыми пуговицами, он штурман, по-моему, первая его профессия была морская.  А потом уже он стал одним из ведущих геологов советских. Вы, наверное, знаете, что он лауреат государственной премии и создатель новой науки в геологии, вообще он сделал очень много в этой науке. Пользовался он громаднейшим уважением, судя по тем встречам, которые при мне происходили у него с его коллегами. Однажды к нему притащился президент южноафриканской какой-то горнодобывающей промышленности и они с ним по-английски говорили, было особенно интересно, что Иван Антонович очень сильно заикался, но <нрзб> президент считал это за незнание английского языка. Поэтому так возникали некоторые смешные недоразумения. Очень умный человек, большой философ в самом лучшем смысле этого слова. На основании всех знаний в палеонтологии, в геологии, в общих проблемах биологических он построил свою философскую систему, систему истории науки, философии науки… философии и истории науки. Вот что я могу сказать. Конечно, это была очень большая потеря. И для науки, и для фантастики нашей. Если говорить о шкурных интересах, то, конечно, он был великолепным прикрытием для всех фантастов. Он старался не дать в обиду, а поскольку он и лауреат, и орденоносец, и всякие такие вещи, это ему всегда удавалось. Во всяком случае, часто.

АС (читает вопрос): «Как вы считаете, есть ли разница в творчестве вашем и вашего брата, чувствуете ли вы, что написано вами, а что им, если это можно выделить? Может быть, в ваших спорах с братом какая-то тенденция прослеживается?»

Нет... Нет. Мы как-то пытались шутки ради посмотреть, что сделано братом, что мной. Не получилось у нас. Не получилось. Даже слова, которые мы выдумывали — мы не можем отнести, кто первый произнес это слово. Вот слово «кибер», по-моему, он первый произнес.

АС (читает вопрос): «Как вы относитесь к фильмам Тарковского, по отдельности к каждому?»

Все очень люблю, все очень нравится. Конечно, по-разному. Ну, «Иваново детство» — это такой трагический военный фильм. Немножечко, так сказать, недозволенная тема, прямо скажем, потому что, может быть, сделать на такую тему фильм и плохой режиссер может, все равно люди будут плакать. Ну а здесь еще мастерство Тарковского. «Андрей Рублев» — ну это его первая вспышка гениальности, конечно. Затем идет «Солярис»… (реплика слушательницы: «Зеркало»!) Нет, «Зеркало» — потом. «Солярис»… Вот здесь первый промах допустил Андрей Арсеньевич, по-моему, не надо было ему устраивать эту всю историю, кутерьму на чужих планетах, в чужих мирах.

АНК: То есть вам не понравился океан? Ведь там смог развернуться Артемьев, с его музыкой совершенно потрясающей…

АС: Для целей, которые преследовал Тарковский…

АНК: Мне казалось, что само киноискусство — это довольно сложный комплекс, где и музыка, и сюжет…

АС: Да, наверное, наверное… Нет, Тарковский — я выражаю не только свое мнение, но и мнение Тарковского — ему не нужно было забираться так далеко. Всю эту историю можно было разыграть в московском загородном доме каком-нибудь, в лесу. И было бы гораздо эффектнее, на мой взгляд. Так… Да, ну еще «Зеркало»! Но «Зеркало» — это и есть «Зеркало». Это прекрасная вещь.

АНК: Но там тоже есть элементы фантастики, правда?

АС: Фантастики — не знаю… Нет… Здесь ведь что, с «Зеркалом», на мой взгляд. «Зеркало» — это первый, в котором я встречаюсь… ну, правда, это было у итальянцев еще. А вот поток сознания в кино… «Зеркало» — это очень удачная штука, по-моему. Недаром же орали на Тарковского… про Тарковского наши гиганты кинематографические. «Тарковский сделал фильм для себя, который никому больше, кроме него, не нужен» и так далее.

АС (читает вопрос): «Ваше отношение к...» — Ну, конечно! — «К неопознанным летающим объектам и Бермудскому треугольнику» (смех).

Слушательница: А вы не верите в это?

АС: Товарищи… Честно говоря, у меня нет отношения. Мне это неинтересно. Но зато мне очень интересно, почему есть отношение у вас.

Слушательница: Ну, а почему? Они есть или нет? (Хохот.) Это не я задала вопрос!

АС: Откуда я знаю?

Слушательница: И это неинтересно?

АС: Мне — нет.

Слушатель: Не может быть так, чтобы что-то было, разговор о чем-то был и не было отношения к этому. Тем более у вас.

АС: Я стараюсь этих разговоров избегать. Понимаете? Вот как вы сейчас бы заговорили о поэзии — я бы тихонько удалился в кухню, выпил бы коньячку.

Слушатель: Аркадий Натанович, а вот предположим, она (летающая тарелка — прим. комм.) села. Вот репортаж…

АС: А вот тогда — другой вопрос! Тогда посмотрим!

АНК: Вы согласились бы тогда быть первым…

АС (повышая голос): Да милые мои! «Уважаемый Аркадий Натаныч! Ваше отношение к привидениям?» (Смех.) «Уважаемый Аркадий Натаныч! Ваше отношение к таинственным голосам из четвертого измерения?» Ну, откуда я знаю, какое у меня может быть отношение к этому? Нет, не спорю, товарищи, не спорю, скажем, для того чтобы подольститься к кому-нибудь, я могу часами трепаться об этих самых летающих тарелках… (Хохот.) Да, и тут же буду с ходу выдумывать всякие подробности и так далее.

АНК: Простите, Аркадий Натанович, вы сказали «таинственные голоса из четвертого измерения». Вы Крукса не читали?^[50]

АС: Нет, я этого не читал.

Слушатель Л.: Ну и слава богу!

АС (читает вопрос): «В чем гениальность „Сталкера”? Гениальность Тарковского, по-моему, в „Андрее Рублеве”, а ваша — в „Пикнике на обочине”».
Ну, товарищи, я уже говорил, как я для себя определяю «Сталкера». Что это картина двадцать второго века. Фильм-притча из двадцать второго века о нашем времени. Поэтому я здесь повторяться не буду. А если вы меня спрашиваете — в чем гениальность «Сталкера» с точки зрения кинематографа чистого, то здесь я пас. Я не знаю, может, среди вас есть специалисты по кинематографу… Но я не являюсь ни режиссером, ни оператором, ни преподавателем ВГИКа, ни Сергеем Герасимовым, ни Бондарчуком. (Смех.) Я простой Стругацкий, которого Тарковский только на этой вот фильме и научил с большими трудами писать сценарии. Так что я даже сценаристом себя не могу считать.

Слушатель Л.: Спасибо Тарковскому!

Слушательница: Скажите, пожалуйста, а вы не видите никаких недостатков в «Сталкере»? Совершенно никаких?

АС: Нет! Нет. Меня там все удовлетворяет. То есть, несомненно, поскольку и на Солнце есть пятна, там есть какие-то недостатки... И потом, понимаете, в чем дело… С какой-то точки зрения я могу, например, найти какие-то недостатки в великой «Войне и мире». Могу найти недостатки, скажем, в Уэллсе, в «Борьбе миров»^[51]. Могу найти недостатки в «Бесах» Достоевского. Даже в Булгакове я могу с какой-то точки зрения найти недостатки. Но это не меняет совершенно классического, социального, идеологического значения всех перечисленных произведений для человечества, верно ведь?

АС (читает вопрос): «Когда вы с Борисом Натановичем покончили с первоначальными профессиями?» (Смех.)

Слушательница: А какая первоначальная профессия у Бориса Натановича?

АС: Пардон! (Хохот.) <нрзб> покончили! У Бориса Натановича есть профессия, он специалист по звездной астрономии. Тем, кто с астрономией не знаком, поясняю, что не всякая астрономия является звездной. Звездной астрономией называется та отрасль астрономии, которая занимается движением звезд в галактике нашей. Не их строением, не их происхождением и развитием, а именно механическим их движением. Траекториями, так сказать. Это очень сложная вещь и… Кроме того, Борис Натанович является профессиональным инженером-программистом. Электронщиком. Наконец, третье: Борис Натанович — это от бога математик. Именно поэтому он никуда от профессии не отказывался, а сидит и работает над теми проблемами, которыми занимается его жена в Пулковской обсерватории. Ему всегда все это интересно. Последнюю его работу я знаю — он создавал математический аппарат для исследования распределения звезд в так называемых шаровых скоплениях. По-моему, он никуда не «оторвался». Верно? Теперь дальше. Что такое я? Моя профессия? Моя профессия — специалист по дальневосточному театру военных действий, который прекратился в сорок пятом году в связи с разгромом японского империализма. (Смех.) После этого мне пришлось переключиться на профессии более мирные с моим японизмом.

АНК: Вы были историком? Военным?

АС: Военным, конечно…^[52] В связи с этим мне пришлось заняться японской литературой, что мне было ближе всего по духу. Сейчас я, последние полтора десятка лет, занимаюсь главным образом средневековой историей японской литературы. Не так давно я закончил — мечту своей жизни выполнил — закончил перевод средневекового японского романа «Сказание о Есицунэ». Ну, где же я ее («начальную профессию» — комм.) — бросил? Тоже не бросил, как видите.

Слушатель: Что же у вас тогда хобби? (Смех.)

АС: Хобби?

Слушательница: Скажите, у вас есть филологическое образование какое-то, да?

АС: У меня, считайте, военно-филологическое <образование>. У меня диплом — «переводчик-референт с японского языка».
АС (читает вопрос): «Как вы относитесь к лекциям…» (пауза)

Слушательница: Про тарелки, да? (Смех, неразборчиво.) А кто писал об Ажаже?^[53]

АС: А! Ну это тарелки! Нет. Ну, я уже сказал, товарищи.

Слушательница: А к нему самому?

АС: Никак, я его не видел никогда в жизни. Но, если читает лекции, значит человек добросовестный. (Смех.) Ну вот, товарищи, все, по-моему, вопросы?..

Слушатель Л.: Слава богу! <нрзб> коньяк, курение и прочий отдых.

АНК: Леонид, покурите пока! (Смех.) Аркадий Натанович, если вы не против, мы сейчас быстро сделаем перерыв. Наши дамы так готовят, что вы просто должны попробовать, что они сделали. И я думаю, что во время нашего перерыва еще какие-то вопросы будут, тем более что многие принесли с собой книжки, тексты, на которых хотят получить автографы… И пока… Вот Аркадий Натанович выкурит сигарету, после этого вы можете подойти с книжкой. Хорошо? А наши девушки бодро идут на кухню, я огни там зажег, значит все уже поспело. Хорошо? Если можно, Маша, возглавьте…^[54]

Слушательница: Я бы возглавила здесь блок протеста (?), но это неудобно.

Перерыв в записи.

АС (по-видимому, читает вопрос): «…контактов с инопланетными цивилизациями».
Так вот… С нами может вступить в контакт только цивилизация, намного обогнавшая нас. Ну, вероятность того, что она обогнала нас на технологическое время, сравнительное с временем, скажем, движения человека от первобытно-общинного строя до нашего времени, очень мала. Увеличивается вероятность встречи с цивилизацией, гораздо дальше от нас ушедшей. Ну и здесь возникает вопрос: кто мы будем для них? Невольно возникают сравнения с заповедниками, сравнения с зоологическими исследованиями и так далее, и тому подобное. Равноправного партнерства не предвидится. Так? Мы получим контакт — как если бы мы вступили в контакт, скажем, с троглодитами. Или даже с какими-то там питекантропами. С дриопитеками, может быть. Так что для них из нас партнеры не получатся. Теперь — что такое они будут для нас? Если они будут бесцеремонны, как были бы бесцеремонны мы, естественно, при контактах с питекантропами или дриопитеками, это послужило бы возникновению на Земле в нашем неразвитом и разделенном человечестве, в человечестве, пораженном и без того всевозможными суевериями… породило бы ужасающие совершенно массовые психологические последствия. Прокатилась бы волна, огромная волна религиозных различных движений, культов: «черт», «дьявол», здесь можно представить себе самые страшные вещи. Возникли бы совершенно сумасшедшие попытки различных представителей разделенного, нашего разобщенного мира на свою сторону затащить... Это вряд ли бы удалось, но тем сильнее было бы разочарование, тем страшнее были бы репрессии, которые попытались бы наши держатели водородных бомб обрушить на этих самых пришельцев. Которые всего-навсего любопытствуют… сохранился ли у нас аппендицит или нет… Так что я думаю, что ни желательности никакой нет, ни, по-моему, возможности.
Здесь есть еще одно неприятное явление, на мой взгляд. Принято считать, что чем выше цивилизация, тем она более гуманна. Чем выше она технологически развита, тем более она способна понимать нужды цивилизаций низких и так далее. Мы исходим из очень ограниченного полуопыта человечества. Там, перебили, например, двадцать миллионов негров, или двести, в Африке, теперь объявили, что негров нужно беречь. Перебили индейцев, а остальных загнали в резервации… Ну, хорошо, скажем, коммунистическое общество. Но коммунизм, товарищи, явление чисто человеческое и идея это чисто человеческая. Мир без эксплуатации человека человеком, причем взамен этот мир предполагает непрерывное духовное развитие. А кто сказал, что, скажем, у разумных спрутов о коммунизме такое представление? Во-первых, не исключено, что у разумных спрутов вообще никогда не было эксплуатации спрута спрутом. Так что у них с самого начала первобытный коммунистический строй с развитием технологий не менял никаких общественных отношений…

Слушатель: То есть у них потребности другие.

АС: Вот именно. И отсюда — понятия гуманизма, понятия готовности принять точку зрения не-спрутоидов, если можно так выразиться, может быть, у них и нет?

Слушатель: Даже само слово «гуманизм» в своем корне несет... слишком человеческое.

АС: Конечно! Вот именно. Поэтому — хотя мы и поддерживаем, временно, ту точку зрения, что цивилизация, вышедшая к звездам, будет обязательно гуманной и встреча с нею будет несомненно благотворной, все-таки практически я бы сто раз подумал, прежде чем устраивать эти самые опыты с посылками сигналов в отдаленные миры.

Слушатель: Значит, надо ждать, пока мы станем…

АС: М-м-м. Это мое мнение опять же. Я не <нрзб>… Иван Антонович  Ефремов, например, находит другой выход из положения. Он считает, что принципиально — где бы ни зародилась жизнь, разумная жизнь может иметь только гуманоидные формы. И, следовательно, к тому моменту, когда она подойдет к образованию общественных устройств, к разделению на общественные слои, к тому времени она уже должна иметь человеческие формы и, следовательно, отвращение этой цивилизации к другой цивилизации, инопланетной цивилизации не будет превалирующим при таких столкновениях. Вплоть до того, что… Иван Антонович предполагает, что такая высокая коммунистическая цивилизация с неизбежностью выработает в себе сострадание, сочувствие и жалость к, так сказать, меньшим братьям. Даже не своего биологического… состава. Ну, это напоминает нашу борьбу за сохранность экологии… Воробьев начинаем, собачек, кошечек жалеть. Чрезвычайно полезные (?) и так далее, так далее. Хотя я полагаю, например, что жалость к собакам, стремление хорошо относиться к животным вообще — это нужно не столько самим животным, сколько самим людям. Прежде всего. Такая вот точка зрения у Ивана Антоновича была. Хотя он доказывает, пытается доказать, даже приводя какие-то палеонтологические, общебиологические доказательства, что разумное существо обязательно должно быть прямоходящим. Двуногим. Двуруким. Иметь высоко голову. Иметь глаза, устремленные вперед, а не по бокам. Это все очень он доказывает… Ну, развитие может быть там, например, в таких вещах, что у этого разумного существа будут не зубы, а роговые пластинки, как у черепах, например. А в остальном… Ну, строение кожи может быть немного другое… Зависит от частностей климатических. Сейчас, конечно, доказывать все, что угодно, можно.

АНК: Аркадий Натанович, такси прибыло, может быть, мы заплатим и отпустим (т. е. отпустим такси — прим. комм.), а потом еще одну… <нрзб> Они тут летают, как, я просто не знаю…

АС: Я боюсь, товарищи, что я уже немножечко… Да нет… Саша, я просто уже дошел, честно говоря. Просто устал. Я, с вашего разрешения, просто пойду. Ну, и в заключение — что я вам должен сказать? Я очень доволен этой встречей. Шел я сюда с некоторым сомнением. Но вы — народ интересный оказался. Я как записал вот здесь вот: «вопросы были обычные, но умные»^[55]. Обычные — есть такие обычные вопросы, которые задают в любой аудитории. Но умные из них составляют едва процентов двадцать пять. Вот эти все двадцать пять процентов — они пришлись как раз на сегодняшние вопросы.

Слушатель: А какие обычно глупые вопросы? Например?

АС: Вопросы типа «Когда будет в продаже сливочное масло?» и «Еврей ли вы?» (Смех, возгласы «Спасибо вам большое!») И вам спасибо большое за теплый прием! 

Запись: А. Кривомазов.
Оцифровка пленки: Л. Наумов, CAMEL Studio.
Расшифровка записи: Т. Еремеева, И. Симановский, Е. Смирнов, Д. Ушкова.
Комментарии: В. Борисов, И. Симановский, Д. Ушкова.