Книги: выбор Сергея Костырко

Сергей Григорьянц. «Гласность» и свобода. СПб., «Издательство Ивана Лимбаха», 2020, 568 стр., 2000 экз.

Книга воспоминаний одного из самых известных и авторитетных в России диссидентов, каковым Григорьянц был во времена СССР и каковым, по сути, остался в России постсоветской. За свою правозащитную деятельность («антисоветская агитация») он отсидел два срока и, освободившись в 1987 году, сразу же вернулся к главному делу своей жизни: к борьбе за право говорить правду публично — Григорьянц основал первый независимый политический журнал в постсоветской России «Гласность» (1987 — 1991); деятельность «Гласности» продолжило его информационное агентство «Ежедневная гласность». Истории этого журнала, а также информационного агентства и посвящена эта книга, повествование которой автор доводит до 2003 года. 

Чтение, скажу сразу, «пряное» — автор полностью игнорирует сложившийся в общественном сознании образ перестройки, ее врагов и героев, а также правозащитного движения в России в целом: у Григорьянца свой «Собчак», свой «Гайдар», свой «Андрей Синявский» и так далее; материал, привлекаемый автором, может показаться неожиданным, а часто и шокирующе неожиданным даже для тех, кто пристрастно наблюдал за происходившим в те годы. Соответственно, неожиданной может показаться и авторская трактовка событий тех лет: автор уверен, что перестройка была задумана и осуществлялась — строго по плану, этап за этапом — Комитетом государственной безопасности, осознавшим к 80-м свою силу и уставшим от контроля ЦК КПСС и Правительства СССР соответственно. Для того чтобы КГБ смогло приватизировать страну, «коммунистический проект» необходимо было свернуть, страну «демократизировать», экономику перестроить таким образом, чтобы она смогла стать частью экономики мировой (со своими, разумеется, особенностями), — и все это «контора» смогла довести до успешного конца. Ну а свободолюбивой русской интеллигенции и немногочисленным борцам за демократию отводилась роль сугубо имиджевая, функция ширмы, которую они — от Сахарова до Ковалева — и исполнили. Что же касается «нутряных» жизненных устоев русской жизни, ну скажем, характера взаимоотношений народа и власти, то устои эти никто на деле менять и не собирался. То есть как была страна «под КГБ», так и осталась. Не были, по мнению Григорьянца, использованы до конца даже те небольшие, но какое-то время вполне реальные возможности впустить в русскую жизнь хоть немного воздуха свободы; вину за это он возлагает на «демократов», согласившихся на сотрудничество с новой властью.

С Григорьянцем можно соглашаться, потому как — похоже. Очень похоже. Но — только похоже. Вместить в себя множество самых разных факторов, сделавших перестройку неизбежной, необходимой и протекавшей именно в тех формах, в каких она протекала, предложенная автором конспирологическая версия, на мой взгляд, не в состоянии. Но некоторая однобокость авторской трактовки идет, как ни странно, на пользу тексту, это та «энергия заблуждения», о которой писал Лев Толстой: «Все как будто готово для того, чтобы писать-исполнять свою земную обязанность, а недостает толчка веры в себя, в важность дела, недостает энергии заблуждения, земной стихийной энергии, которую выдумать нельзя». Вот этой стихийной земной энергией Григорьянца наделила сама его биография. Именно она определяет свободу автора от общепринятых сегодня подходов к нашей недавней истории, жесткость, проницательность и жизненную убедительность многих его суждений (часто противоречащих основной установке книги). Цитата: «…я совершенно не доверял планам КГБ и Горбачева (для меня они были едины) по „демократизации” страны, но точно так же считал новоявленными маниловыми тех, кто оптимистически предвкушал, как после свержения в России коммунистической власти она в три года превратится во Францию. Никто из диссидентов никогда не занимался (не заняты этим всерьез и новые демократы) исследованием состояния русского народа, а я все же имел некоторый опыт и понимал, что у нас чудовищно морально искалеченные страна и люди и до их возвращения в европейский мир еще очень и очень далеко».

Леонид Бляхер. Поход за волей: Забытая война на Амуре. «Ridero», 2020, 226 стр. Тираж не указан.

Рассказ об одном из давних эпизодов русской истории — завоевании Россией Приамурья в 1649 — 1689 годах. Жанр книги — исторический очерк. Автор — Леонид Бляхер, философ и социолог, профессор Тихоокеанского государственного университета, автор множества работ, в частности социологического исследования «Искусство неуправляемой жизни. Дальний Восток» (М., «Европа», 2014), одной из лучших книг о сегодняшнем состоянии Дальнего Востока.

В представляемой здесь книге тоже Дальний Восток, только четыре столетия назад, во времена для нынешнего читателя почти былинные, к относительно незамысловатому устройству жизни которых, несравнимому с неимоверной сложностью современного мира, принято относиться с некоторой снисходительностью. Ну а автор этой книги сравнивает. Автор знает, что и политика, и экономика, и социальная психология во времена царствования Алексея Михайловича были не менее сложными и не менее острыми, чем наши сегодняшние. Особенно хорошо знали это персонажи книги Бляхера, те, кто активно расширял в XVII веке российские владения на территории Сибири и Дальнего Востока, в частности Ерофей Хабаров, главный герой книги, а также Онуфрий Степанов, Онуфрий Кузнец и другие. Освоение новых территорий требовало мужества, предприимчивости, трезвого расчета и смелости в проектах, воинских талантов, жесткости, а часто и жестокости, и одновременно — способностей аналитика, сдержанности и изощренности политика. Территория будущего Приамурья в те времена была на редкость сложной — север Китая, куда уходили «на волю» китайцы из срединных провинций, так же как в России уходили на Дон или в Сибирь; сложным был и внутренний политический расклад живших на этой территории народов (маньчжуры, тунгусы, дауры, дючеры, монголы и другие). Ну а самым главным в случае с Хабаровым было осознание сложности, если не принципиальной неподъемности проекта: только ввязавшись в войну с маньчжурами русские начали понимать, что на самом деле они воюют на северных территориях могучей империи Цин. То была первая — относительно локальная, слава богу, — война России с Китаем. Результатом стал Нерчинский договор, который, несмотря на утрату Россией всего достигнутого в этой войне на Амуре, наладил нормальные отношения с Китаем, в частности торговлю, в которой тогда Россия была очень заинтересована.

Обращение к истории этой войны вызвано у автора потребностью опровергнуть распространенное представление о том, что «Россия выиграла Сибирь в лотерею». Описываемые события и их анализ показывает, что никакой «лотереи», то бишь счастливого сочетания обстоятельств, здесь не было, а был тяжкий, кровавый во многих отношениях и самоотверженный труд людей особого склада — тех, кто осваивал Сибирь. То есть таких людей, как тот же Ерофей Хабаров, вполне удачливый по тем временам предприниматель, но тем не менее почему-то одержимый «идеей Приамурья»… Возможно, им вела, замечает Бляхер, мечта о стране, «где можно не опасаться, что нажитое отберут, где силен тот, кто умеет дело делать, промышлять, кого уважают, а не тот, кого назначили быть сильным. Может быть, эту страну он и мечтал если не найти, то создать в Приамурье». Звучит как-то уж очень современно, но автор, хорошо знающий фактуру той жизни, имеет право на подобные «сближения времен» — чего стоит, например, описанная в книге история того, как якутский воевода Головин отжимает бизнес Хабарова, сюжет абсолютно сегодняшний. Нет, Сибирь не свалилась на Русь с неба. Это первое.

И второе, принципиально важное для автора, во многом выстраивающее сюжет, — это попытка изменить распространенное представление о месте Сибири и Дальнего Востока в русской истории вообще. Для большинства из нас историю России выстраивало происходившее при царских дворах, в столицах, на европейских ее территориях. При этом практически не учитывается гигантская роль, которую играла Сибирь как минимум с XVII века. Достаточно сказать, что по подсчетам историков-экономистов четверть бюджета всей Российской империи могли составлять доходы от «мягкой рухляди», то есть мехов, поставлявшихся в казну из Сибири. Ну а потом к этому присоединится серебро и железо Сибири, торговля с Китаем... Иными словами жизнь Сибири и Дальнего Востока для истории России не может рассматриваться как жизнь «окраинная».

Альберто Мангель. История чтения. Перевод с английского М. Юнгер. СПб., «Издательство Ивана Лимбаха», 2020, 432 стр., 2000 экз.

Разговор о книге следует начать с представления ее автора: аргентинец Альберто Мангель, сын дипломата, жизнь которого уже с детства была кочевой:  Аргентина-Израиль-Франция-Англия-Италия-Таити-Англия-Канада, и потому домом своим писатель считал книги; литература была воздухом, которым он дышал. В 16 лет для того чтобы быть ближе к книгам, он устроился на работу в книжную лавку в Буэнос-Айресе и получил предложение от одного из постоянных посетителей читать ему вслух — посетителем этим был Хорхе Луис Борхес. Далее последовало двухлетнее регулярное общение с великим писателем, которое стало для молодого человека «школой чтения». Сегодня Мангель — автор нескольких романов, сборников рассказов и составленных им антологий, в частности путеводителя по фантастическим землям, островам, городам и другим местам из мировой литературы «The Dictionary of Imaginary Places», над которым он работал в соавторстве с Джанни Гуадалупи;  писал на испанском, английском, немецком, французском языках. На русский язык кроме «Истории чтения» переведены его книги: «Гомер. „Илиада” и „Одиссея”» (М., «АСТ», 2009) и «Curiositas. Любопытство» (СПб., «Издательство Ивана Лимбаха», 2017).

«История чтения» — эссе, наполовину научно-популярное, наполовину лирико-исповедальное. Мангель начинает с истории собственного чтения, то есть пишет свою биографию читателя. Разговор о том, как накапливалась читательская рефлексия, естественно переходит в разговор о самом феномене чтения. О чтении как феномене физиологическом (зрение, работа мозга с графическими символами, означающими буквы, слова, фразы и т. д. вплоть до новейшей проблематики чтения, связанной с тотальной оцифровкой текстов), о феномене психологическом, интеллектуальном, мировоззренческом, наконец, социально-психологическом и экономическом (размышления над историей книгоиздания).

Нужно сразу сказать, что читателя может ввести в заблуждение само название книги, настраивающее на повествование строго-упорядоченное или хотя бы хронологически научно-популярное. Книга же Мангеля разбита на два десятка глав, каждая из которых может читаться и как часть единого целого, и как отдельное эссе. В книгу эти эссе объединяет не сюжет, но тема. И здесь вполне естественным смотрится соединение разноуровневых, «разно-дискурсовых» текстов. Вот, скажем, тексты, посвященные «философии чтения», например, про кого мы читаем в книгах — про «них» или про «себя»? Или: почему одна и та же книга сегодня может показаться скучной, а много лет спустя — захватывающей, и наоборот? Или: является ли чтение полезным для думающего человека или оно отнимает свободу мышления? И рядом с такими вот — вечными для этой темы — вопросами рассказ о том, как повлиял на литературу переход читателей (примерно IV век) от обязательного чтения вслух (легко представить себе, какой гул стоял в помещениях той же Александрийской библиотеки) к чтению молча, «про себя»/«для себя», когда чтение перестало быть некой специфической формой общения образованных людей, а сделалось частью жизни сугубо личной. Тут же рассказ о том, как формировались библиотеки, о том, как писатели читают свои тексты перед публикой, и о том, что считалось «литературной жизнью» в разные эпохи (особо выразительно здесь сближение, абсолютно органичное, фигур Плиния Младшего и Чарльза Диккенса), о книжном воровстве (автор и об этом пишет со знанием дела), и так далее. Сама тематика «чтения» предстает у Мангеля как безбрежное море сюжетов, и достоинство его книги еще и в отборе того, что действительно актуально для нас сегодняшних.