*
* *
В дождь уезжать — хорошая примета:
ворча негромко, жмётся он к стеклу…
Веранда ресторанная раздета,
и сложенные зонтики в углу —
Разбитого противника знамёна.
— Мы скоро снова свидимся, мой свет.
— Да, через дождь… нет, через год… Как сонно!
Вертинского на нас с тобою нет.
— Добавить кофе? — Да, пожалуй, можно.
Наш статус называется «Всё сложно».
Последний завтрак. Слёзы на стекле.
Похмельный дождь танцует на столе.
Песенка за работой
Textus по-латыни — «ткань».
Ткач земных ткачей
и портных портной,
свет моих очей,
говори со мной!
Помоги сроднить
пляской вечною
долевую нить
с поперечною.
Свет моих очей,
чёлн моих озёр,
не гони взашей,
подскажи узор.
Не ковёр пускай,
а простой миткаль —
на снегу стелить,
под луной белить.
А куда оно
после денется,
кто да в чьё рядно
приоденется
и какая нить
где найдёт конец —
лишь тебе рядить,
кузнецов кузнец!
* * *
Играет в куклы девочка. Глядит
куда-то вдаль, распределяет роли:
— Ты будешь королева, ты бандит,
а ты спасёшь принцессу из неволи!
То писк доносится, то злобный смех,
игра в разгаре, девочка в ударе:
за всех решает, говорит за всех,
блондинку Барби наряжает в сари,
другой красавице меняет пол,
поскольку принцев вечно не хватает.
Никто не сетует на произвол —
всё кружится, клубится и летает.
И прядки, отведённые со лба,
влажны, и подбородок нежно-кругл…
Играет в куклы девочка-судьба —
Возьмёт гулять или поставит в угол?
* * *
…И с валидолиной последней
глотая мятную слюну,
себе четырнадцатилетней
в пустом троллейбусе кивну.
Она с очков стирает капли
затем, что с ней затеял спор
на репетиции спектакля
Андрюша Т., её партнёр.
Он ранен был по ходу дела,
но падать на пол не желал:
нарядный свитер сине-белый,
подарок мамин, он жалел.
Но что за оторопь хмельная —
не отряхнуть, не отогнать —
и эта сладость ледяная
под ложечкой? о, вот опять!
И я скажу себе, летящей
домой вдоль мокрых тополей,
что никогда не будет слаще,
отчаянней и веселей,
а будут отблески скупые,
а будут оттиски слепые,
мерцательная аритмия
дождя, асфальта, фонарей…
И сын по имени Андрей.
Биеннале
Девочка, стриженная под мальчика,
и мальчик с длинными, пышными волосами
на концерте поэтов, не долистав журнальчика,
еле слышно посапывая носами,
задремали, римские две головки
прислонив друг к другу — о, загляденье!
И кружит над ними без остановки
иностранных верлибров глухое гуденье.
Вдруг какой-то поэт, поминая Хлебникова,
как безумный взвыл — и они проснулись,
в рюкзачках порылись и под учебниками
отыскали плейер, и протянулись
проводки: один — к обнажённой раковине,
а другой нырнул под густые пряди,
и затихли детишки, почти одинаковые,
в пузыре незримом, в немой усладе.
Загадка для маленьких марсиан
В воде он тонет,
в огне горит,
он мягок на ощупь,
жалок на вид
и странные вещи творит:
то в себе подобных
железо втыкает сзади,
то жизнь свою за други своя
кладёт не глядя.
Он любуется звёздами,
лёжа на прелой соломе,
и непрестанно гадит
в собственном доме,
до того запущенном,
что Вселенскому костюмеру
неохота латать
его драную атмосферу.
* * *
Дай, ну дай же! Я вижу, как тает,
исчезает волшебная ткань.
И ведь знаю, на всех не хватает,
но прошу, как последняя дрянь.
Позабыв, чем платить за покупку,
сквозь толпу пробиваюсь, как вплавь.
— Не на платье, — кричу, — не на юбку,
мне всего на платочек оставь!
— Ты же дважды наряд подвенечный
надевала! — И что из того?
в том безмозглой, в другом бессердечной
прослыла… На платочек всего!
Подрублю я чудесный платочек
и на горле свяжу узелком,
чтобы изредка милый дружочек
заезжал повидаться тайком.
* * *
— Десять лет, — говорила бабушка, — десять лет
отдала бы из жизни, чтоб только в гимназию взяли! —
Дело было в «еврейской квоте», известный сюжет:
три процента, не больше, — но бабушку записали.
Белокурая барышня, точёная миниатюра,
гимназисты так и валились от стрел Амура
к этим детским туфелькам, обещая сдуру
в её честь по-рыцарски всех перебить жидов…
Иногда мне кажется: революционеры
были частью плана, чтоб выбился дед в инженеры,
а бабуля, мечту исполнив, стала врачом.
И счастливые три процента флажком удачи
трепыхались над нами, в карманах звенели сдачей,
и в глазах её золотистых — тогда, на даче —
впрочем, я уже выросла, и это здесь ни при чём.
Я не знаю, куда улетел тот девчачий обет
и потребовал ли кредитор возвращенья долга.
Просто скорая к бабушке ехала слишком долго,
и потом ещё десять лет горевал о ней дед.
* * *
ЗУРО «Ред Ай» — зенитное управляемое
ракетное оружие для поражения низко
летящих воздушных целей.
Из конспектов по военному делу
Когда по Витебску Шагал
шагал в Шаббат слегка поддатый,
он вовсе не предполагал
кого-то запускать куда-то.
Кто знал, что мы с тобою, не-
красивые, немолодые,
легко зависнем в вышине —
два поплавка в чужой стихии?
И нам покажутся смешны
избушки, хнычущие хором,
забор зубастый в полстраны,
мужик, присевший под забором.
И нам покажутся милы
любви дурацкие причуды,
её кипучие котлы
и лютневые перегуды.
Два полинялых поплавка,
подклеенных воздушных змея,
мы вдруг сорвёмся с поводка,
струясь и на лету хмелея.
Молчит гремучее метро,
уснули окна и балконы,
лишь красноглазое ЗУРО
следит полёт наш беззаконный.
В дождь уезжать — хорошая примета:
ворча негромко, жмётся он к стеклу…
Веранда ресторанная раздета,
и сложенные зонтики в углу —
Разбитого противника знамёна.
— Мы скоро снова свидимся, мой свет.
— Да, через дождь… нет, через год… Как сонно!
Вертинского на нас с тобою нет.
— Добавить кофе? — Да, пожалуй, можно.
Наш статус называется «Всё сложно».
Последний завтрак. Слёзы на стекле.
Похмельный дождь танцует на столе.
Песенка за работой
Textus по-латыни — «ткань».
Ткач земных ткачей
и портных портной,
свет моих очей,
говори со мной!
Помоги сроднить
пляской вечною
долевую нить
с поперечною.
Свет моих очей,
чёлн моих озёр,
не гони взашей,
подскажи узор.
Не ковёр пускай,
а простой миткаль —
на снегу стелить,
под луной белить.
А куда оно
после денется,
кто да в чьё рядно
приоденется
и какая нить
где найдёт конец —
лишь тебе рядить,
кузнецов кузнец!
* * *
Играет в куклы девочка. Глядит
куда-то вдаль, распределяет роли:
— Ты будешь королева, ты бандит,
а ты спасёшь принцессу из неволи!
То писк доносится, то злобный смех,
игра в разгаре, девочка в ударе:
за всех решает, говорит за всех,
блондинку Барби наряжает в сари,
другой красавице меняет пол,
поскольку принцев вечно не хватает.
Никто не сетует на произвол —
всё кружится, клубится и летает.
И прядки, отведённые со лба,
влажны, и подбородок нежно-кругл…
Играет в куклы девочка-судьба —
Возьмёт гулять или поставит в угол?
* * *
…И с валидолиной последней
глотая мятную слюну,
себе четырнадцатилетней
в пустом троллейбусе кивну.
Она с очков стирает капли
затем, что с ней затеял спор
на репетиции спектакля
Андрюша Т., её партнёр.
Он ранен был по ходу дела,
но падать на пол не желал:
нарядный свитер сине-белый,
подарок мамин, он жалел.
Но что за оторопь хмельная —
не отряхнуть, не отогнать —
и эта сладость ледяная
под ложечкой? о, вот опять!
И я скажу себе, летящей
домой вдоль мокрых тополей,
что никогда не будет слаще,
отчаянней и веселей,
а будут отблески скупые,
а будут оттиски слепые,
мерцательная аритмия
дождя, асфальта, фонарей…
И сын по имени Андрей.
Биеннале
Девочка, стриженная под мальчика,
и мальчик с длинными, пышными волосами
на концерте поэтов, не долистав журнальчика,
еле слышно посапывая носами,
задремали, римские две головки
прислонив друг к другу — о, загляденье!
И кружит над ними без остановки
иностранных верлибров глухое гуденье.
Вдруг какой-то поэт, поминая Хлебникова,
как безумный взвыл — и они проснулись,
в рюкзачках порылись и под учебниками
отыскали плейер, и протянулись
проводки: один — к обнажённой раковине,
а другой нырнул под густые пряди,
и затихли детишки, почти одинаковые,
в пузыре незримом, в немой усладе.
Загадка для маленьких марсиан
В воде он тонет,
в огне горит,
он мягок на ощупь,
жалок на вид
и странные вещи творит:
то в себе подобных
железо втыкает сзади,
то жизнь свою за други своя
кладёт не глядя.
Он любуется звёздами,
лёжа на прелой соломе,
и непрестанно гадит
в собственном доме,
до того запущенном,
что Вселенскому костюмеру
неохота латать
его драную атмосферу.
* * *
Дай, ну дай же! Я вижу, как тает,
исчезает волшебная ткань.
И ведь знаю, на всех не хватает,
но прошу, как последняя дрянь.
Позабыв, чем платить за покупку,
сквозь толпу пробиваюсь, как вплавь.
— Не на платье, — кричу, — не на юбку,
мне всего на платочек оставь!
— Ты же дважды наряд подвенечный
надевала! — И что из того?
в том безмозглой, в другом бессердечной
прослыла… На платочек всего!
Подрублю я чудесный платочек
и на горле свяжу узелком,
чтобы изредка милый дружочек
заезжал повидаться тайком.
* * *
— Десять лет, — говорила бабушка, — десять лет
отдала бы из жизни, чтоб только в гимназию взяли! —
Дело было в «еврейской квоте», известный сюжет:
три процента, не больше, — но бабушку записали.
Белокурая барышня, точёная миниатюра,
гимназисты так и валились от стрел Амура
к этим детским туфелькам, обещая сдуру
в её честь по-рыцарски всех перебить жидов…
Иногда мне кажется: революционеры
были частью плана, чтоб выбился дед в инженеры,
а бабуля, мечту исполнив, стала врачом.
И счастливые три процента флажком удачи
трепыхались над нами, в карманах звенели сдачей,
и в глазах её золотистых — тогда, на даче —
впрочем, я уже выросла, и это здесь ни при чём.
Я не знаю, куда улетел тот девчачий обет
и потребовал ли кредитор возвращенья долга.
Просто скорая к бабушке ехала слишком долго,
и потом ещё десять лет горевал о ней дед.
* * *
ЗУРО «Ред Ай» — зенитное управляемое
ракетное оружие для поражения низко
летящих воздушных целей.
Из конспектов по военному делу
Когда по Витебску Шагал
шагал в Шаббат слегка поддатый,
он вовсе не предполагал
кого-то запускать куда-то.
Кто знал, что мы с тобою, не-
красивые, немолодые,
легко зависнем в вышине —
два поплавка в чужой стихии?
И нам покажутся смешны
избушки, хнычущие хором,
забор зубастый в полстраны,
мужик, присевший под забором.
И нам покажутся милы
любви дурацкие причуды,
её кипучие котлы
и лютневые перегуды.
Два полинялых поплавка,
подклеенных воздушных змея,
мы вдруг сорвёмся с поводка,
струясь и на лету хмелея.
Молчит гремучее метро,
уснули окна и балконы,
лишь красноглазое ЗУРО
следит полёт наш беззаконный.